Город львов - город Львов

      
       Якобы запрещенный русский и непонятный украинский. Отсутствие экскурсионного английского, немного расхлябанности итальянского и  отточенности немецкого. Безо всяких сомнений, обилие хозяйского польского. Защитившись национальным (и националистским) прошлым как алиби, контрастный Львов теперь смело играется со своими туристами – европейскими аллюзиями и провинциальными замашками, недорогой роскошью и богатством поведения, девственностью архитектуры и грязными делами Леопольда Закер-Мазоха, узостью улиц и широтой мировоззрения. Несмотря на истоптанность своих  уютных улиц миллионами интернациональных подошв, на абсурдность замусоленных стереотипов, на пересказанные тысячи раз истории и одинаковые  впечатления, популярный Львов продолжает сохранять непоколебимую оригинальность, преградив путь банальности, посредственности и сытому конформизму.
       По-славянски щедрый, город впускает в свои стены всех - творческих и узколобых, желающих и истощенных, страстных и холодных, пытливых и равнодушных, скрупулезных и растяп - но при этом со всей западной жадностью и даже хитростью не забывает позаботиться и о себе.  В борьбе за собственную историческую аутентичность тесноватый Львов ведет себя жестоко по отношению к своим жителям, не давая себя приручить или хотя бы втереться в доверие.
       Львовяне незаметно растворяются в разноцветных и куда более интересных, чем сами, толпах гостей их родного города. Пресытившись картинкой Львова, они, как и все местные, мечутся между двумя крайностями – либо гордятся, либо стесняются своего места обитания, предпочитая с особой тщательностью спрятаться  в собственных углах. Показав дорогу топографическим растяпам, туристам, они сбегают в свои норки, как мыши, где проживают свои жизни с оттенком первобытности, якобы чуждой для нашей «модерной» современности: в пропахшем супом и жарким дворе они сушат свое белье на веревке, выращивают цветы в раскрашенных горшках, одалживают друг у друга соль и сахар и перекрикиваются через балкон. Однако нельзя упрекнуть львовян в излишней старомодности или в заядлом консерватизме. Скорее, это местный колорит в обмен на отсутствие харизмы. 
      Сделав уличному чистильщику обуви заказ на блестящий носок туфля, и, выпив в знойную жару воды из сохранившегося советского автомата, львовяне выходят на променад с местной газетой подмышкой, в контрабандной одежде из заброшенного вагона поезда, нынешнего секонд-хэнда, и аксессуарами с Блошиных рынков. Так львовские аборигены нашли себя в деталях: сохраняя старые, они придумывают (и делают) новые, освежая тем самым стереотип о собственной вычурности и чудаческом образе.
     Признав друг в друге «чужих», жители и туристы все ровно приветствуют друг друга и стараются исполнять свои роли на «отлично»: одни – быть вежливыми и услужливыми, другие – отвечать взаимностью. И Львов помогает в этом и тем, и другим.
     Обирая до нитки и разоряя кошельки гостей, город, тем не менее, возвращает сторицей потраченные бумажки. В ответ на нашу щедрость, Львов отдает свои собственные заначки, подобранные каждому индивидуально: от бесполезных сувенирных побрякушек для гоголевских Плюшкиных до памятных подарков истинным эстетам – приятного послевкусия от прогулок, ненавязчивой усталости и желания раствориться на повороте. Но чаще – просто остаться навсегда.   
     Львов безцеремонно лезет в душу и не принимает отказов. В диалоге со своим гостем, изображая откровение и правдоподобную чувственность, он заставляет его искать любовную романтику и привирать в мелочах для красоты рассказа. Но, к сожалению, Львов – не романтичен. В нем не хочется страстно любить – в нем хочется нежно молчать. Может быть, все о той же любви. 
     Город блеклой осенней меланхолии и горьковатой кофейной безмятежности забрал мое сердце и положил на ступени старых домов с гордыми львами, искусными фризами, мужественными кариатидами и женственными атлантами. На улице Степана Бандеры я осталась без своей последней набойки, отдав сплющенный кусок полиуретана плитам бесконечной брусчатки. Получив хороший урок, в одном из дворов мне все-таки пришлось оставить мегаполисную спешку и деловитость, предоставив происходящее случаю и легкой дребезжащей хаотичности.  А на одном из глотков львовского кофе, сдавшись окончательно, моя голова повторила судьбу головы булгаковского Берлиоза – она укатилась под неспешный трамвайчик, достойно встретив под его рельсами свою такую же неспешную, как и он, смерть. Такие смерти во Львове – предопределены до тошноты, а вот Аннушки, пролившие злосчастное подсолнечное масло, так и не узнают о совершенных ими преступлениях.
       Приучив к отсутствию горячей воды, быстрого метро, брэндовых магазинов, креативной рекламы и привлекательных вывесок, капризный Львов уже через день заставляет принять все правила и согласиться с ними.
       Да, я не люблю истинно украинских имен, предпочитая их истинно русским. И свою дочь я наверняка назову Елизаветой. Но если в львовской толпе кто-нибудь, приняв меня за кого-то другого, по ошибке окликнет Иванкой – я обернусь.