Жил на земле один поэт, - теперь он уже в земле, - который в шутку называл себя «террористом». Злая шутка, - он это знал. И не скрывал этого. Я ведь догадываюсь, что загнало его в могилу. Мало ему изрезать сердце человека, раздавить человеку мозги!..
Но какие это были стихи! Самые сильные песни Высоцкого, душераздирающие вопли Летова или по-женски нестерпимый, романтический цинизм Янки Дягилевой не могут идти ни в какое сравнение. Почему? Да хотя бы потому, что это – песни, голос. А тут читаешь – просто глазами – десяток строк и… Кстати, декламировал он свои стихи ужасно. Сопел, бухтел… Плечём дёргал.
Я сидел в редакции над отвратительным зародышем своего очередного сценария (экскурсия по магазину бытовой техники) и созидал из деталей шариковых ручек очередную игрушку. Вот такое у меня невинное хобби. Кстати, когда я узнал, что редакторы смеются за глаза надо мной, то нарочно заставил этими кустарными цацками весь подоконник. У меня есть, например, космический, наверное, катер со множеством реактивных (или каких-то там, - я в этом плохо смыслю) двигателей, на подставке из резинового цилиндрического ободка от немецкой ручки.
«Почему ты их не скрепляешь? Пластилином там, или чем?.. – сквозь зевок спрашивает мой сосед по кабинету толстый Алтунин, уникум, пять раз увольнявшийся и возвращавшийся на нашу фирму. – Они ж у тебя всё время разваливаются… Стол только кто-то заденет – и ты, бля, опять с ними возишься.» (Стол задевал обычно он, - теснота у нас чисто коммерческая.)
«В этом и смысл, - идиотски выпендриваюсь я. – Такая себе показательная хрупкость, постоянное обновление. Они требуют моего внимания, как… как… (думаю, что б его ляпнуть) как цыплята.
«Как цыплята?..» - он с равнодушным любопытством смотрит на меня, и некое полуосознанное воспоминание вызывает у меня гримасу. «Цыплёнок…»
Почему я вспомнил этого поэта сегодня? Я и видел-то его раза два-три в жизни. С Шуцким на день рождения к кому-то приходил. И, к слову, напился там как свинья, драку кровавую устроил. Из-за девушки. Он вообще был гуляка и бабник, если Шуцкий не врал.
Да, стихами нос не разобьёшь, - даже самыми сильными. И не повесишься на них. Верёвка нужна, бельевая-с. Или был ремень?.. Да, ремень, точно помню.
Я как раз размышлял, куда деть пружинку, - заключить в капсулу из двух полупрозрачных колпачков или… Позвонил Лунин. Я очень люблю, когда Сашенька Лунин соглашается-таки выпить алкоголя. Соблюдает ли он посты, мне всё равно, но приятно, что друг в кое-то веки не только глазеет, как я медленно накачиваюсь, но и сам принимает посильное, ну очень посильное, участие.
«Данец, жду тебя в «Юпере», - деловито сказал Саша, и я с удовлетворением покинул редакцию. Мы часто встречались в кафе средней руки «Юпитер». На небольшой неоновой вывеске над входом как всегда не горели две средние буквы. Не знаю, почему их никак не починят. Наверное, смирились с прозванием, которое уже давно прожилось в народе. Не смотря на осеннюю прохладную влажность воздуха, мы выбрали столик снаружи.
Сам не знаю, случайность это или я подсознательно направил разговор, - но мы снова спорили об искусстве. Есть у нас несколько хронически спорных тем, - это одна из них. Я рассказал другу об этом поэте, признаться, ужасно приукрашая и додумывая (получилось, что я знал его очень близко, а сам он был до того ярким персонажем, что хоть сейчас садись писать мамуары), - но на Сашу экспромтная повесть не произвела ни малейшего впечатления.
- Искусство, конечно, необходимо. Человек хочет, может и, наверное, должен самовыражаться, - продолжал Лунин, потягивая одну рюмку конъяка вот уже сорок минут; веки его были полуопущены. – Причём, он стремится как можно полнее выразить то, что чувствует. Вот это и есть искусство. И не более, Данечка! И вовсе не то, что ты говоришь…
- Саша, всё это просто академическая ахинея, - горячо возразил я уже в который раз. – Выражаться можно и без кистей или нот. Вон, мой друг Кон знаешь, как выражается! И ему искусство, как он бы сам сказал, глубоко и бесповоротно похуй, прошу простить великодушно.
- Это ничего не доказывает, - Лунин, застегнув ворот массивной вязаной блузы, опять поцеловал свою рюмочку.
- Не перебивай. А искусство – это действие, рывок, удар, взрыв!.. Понимаешь, Сашенька, действие! – я вдруг вскипел. – Действие – это когда что-либо действует, действует сильно, мощно…
- На что?
- На всё! Раньше я был даже уверен, что таким действием искусства можно разрушить вселенную.
- Эту песню я слышу от тебя уже пятый год, - махнул рукой Лунин. – Лучше б ты сказал, что с помощью искусства можно что-то исправить или создать. Спасти мир.
- Спасти мир! Его невозможно исправить, этот мир твой. Это и библия ваша признаёт. Не зря же там в конце всё, блин, взлетает на воздух, как в фильмах с Брюсом Уиллисом.
- Не взлетает. Просто… придёт Бог, чтобы…
- Бога попы придумали.
- Да ладно тебе, Данец. Я думаю, что ты так говоришь об искусстве, потому что сам так остро чувствуешь его. И переносишь своё восприятие на само искусство.
- Слушай, не понимаю, почему ты так говоришь? – воскликнул я. – Ты же сам мог стать хорошим пианистом. Ты музыкант! А теперь сидишь за компьютером и считаешь чужие деньги, в налоговую бегаешь… Может, ты так принижаешь значимость, то есть, как бы, действенность искусства, потому что бросил?
Лунин помолчал, с задумчивым видом пощипывая свою изящную бородку.
- Грустная история, - сухо сказал он и залпом проглотил оставшиеся капельки конъяка. – Ты же знаешь, я тогда уехал…
- Знаю, знаю, - я немного пожалел о сказанном; хлебнув, запил водку остывшим кофе. - Шерше ля фам. Глупо всё это. Что ты сейчас чувствуешь, когда видишь партитуры?
Зачем я добивал его? Для него это, наверняка, какая-то жизненная потеря… Могла быть совсем другая судьба. И, кстати, он не носится с этой потерей, как с писаной торбой. Не в пример тебе, Веньяминов.
Саша посмотрел на меня светлым взором и несколько раз дёрнул рукав блузы.
- Всё равно, бывает искусство и не от Бога, Данец. Не от Бога.
Мне снова пришёл на ум тот поэт, которого я вспоминал сегодня утром. Одноклассник Шуцкого. К слову, его Шуцкий так и не смог затащить в нашу весёлую компанию, - хотя очень этого желал. Поэт был такой «элитарный», так очаровательно позёрничал… Он говорил, что если и есть что-то священное в этой жизни, то это искусство. Полагаю, он имел в виду своё собственное. Он не смог жить после того, как понял, что стихи, даже такие гениально сильные, не могут повлиять на мир на манер какой-нибудь египетской магии.
Может, это от него я набрался всяких мятежных и отчаянных идей? Хотя… Разве для этого достаточно трёх случайных встречь? И сколько стихов его я читал? Ну, десяток. Да и то вряд ли. Ещё и драка та безобразная, - это так банально, так по-земному, девушки, ревность, пьяные тумаки…
Кстати, если Бога нет, то всякое искусство не от Бога. Эта мысль вызвала у меня усмешку, но я не высказал её вслух. Саша Лунин сидел грустный, с закрытыми глазами. Может, он молился? Или вспоминал, как его длиные красивые пальцы касаются клавиатуры фортепиано? А может, ту женщину вспоминал?
И что такого плохого в бухгалтерском деле, - зачем я его подкалываю?
Чтобы как-то замять паузу, я рассказал другу про свои «ручечные» вездеходы и ракеты. «Знаешь, наверное, прав Алтунин, надо-таки их скреплять, чтобы не разваливались,» - сказал я, улыбаясь.
Мне вдруг стало так спокойно на душе, как не было, наверное, никогда.