Как странно, эту миниатюру-заметку я написала давно, а книгу, из которой привожу цитату в качестве эпиграфа, прочитала только сейчас. Как будто Великий человек подтвердил мои переживания Божественной любви и Доброты…
Впрочем, нет в жизни ничего случайного и странного, всё Божественно прекрасно в своей закономерности. Радость переполняет меня! Слышите, как шумит, искрится и переливается? Всякому входящему-жаждущему да наполнит она ладони, да просочится к собственному его источнику, чтобы открылся Путь к нему и соединил его с Божественным Источником Всепроникающей Любви и Радости!
«Такая доброта, которая идет не от ума человека, то есть когда человек не успевает спросить свой ум: как мне поступить, а мгновенно, любовно обнимает всего встретившегося человека, со всеми его пороками, скорбями, слезами, упрямством и муками, составляет не личное, человеческое качество, но является действием аспекта его Единого, оживотворенным и движущимся в путь его единения с людьми. Тут не форма управляет действиями человека. Тут непосредственно Единый согревает форму человека своей Любовью так, что она становится мягкой, как воск, и отогревает слои условных корок на встречном. Они размякают от такой встречи с добрым, поры их расширяются и дают возможность собственной доброте просочиться в верхние слои формы и соприкоснуться с Добротой, Любовью доброго.»
К. Антарова «Две жизни»
Девчонки были странные. Они ввалились в троллейбус шумно и широко. Они нервировали своей способностью освобождать пространство вокруг себя. И говорили девчонки громко, не стесняясь присутствия нескольких десятков человек. Болтали всякую чепуху как-то вызывающе весело. Пересаживались с места на место, а если было свободно только одно сидение, то садились друг другу на колени. У меня создалось впечатление, что девочки – сироты из детского дома, об этом говорила их лёгкость в общении со всеми, кто встречался на их пути, независимо от возраста. И в то же время за открытостью пряталась какая-то растерянность, как будто девчонки играли в незнакомой им пьесе. Словно, они репетировали раньше, как надо себя вести на сцене, но это был не их привычный, набивший оскомину, спектакль. Девчонки были необычные и своей одеждой, тоже как будто добытой со склада списанных костюмов. Да и сами они были неухоженные какие-то. У одной передние зубы прогнили и раскрошились, а вторая была какая-то растрёпанная с косящими лукаво глазами.
Я ехала в поликлинику, где мне предстояло услышать, видимо, не очень приятный диагноз. Мои мысли крутились около возможных вариантов, и мне постоянно приходилось отталкивать наиболее мрачные из них. Понятно, что шум и развязность девиц мне мешала и очень раздражала. Сидевший рядом со мной мужчина вдруг встал и пошёл к выходу, я вскинулась, едва сдерживаясь, чтобы не остановить его, потому что краем глаза заметила, что девчонки уже ринулись к освободившемуся месту. Одна из них плюхнулась на сиденье, задев меня локтем, вторая шлёпнулась к ней на колени, не удержала равновесии и повалилась на меня. Я почти разозлилась. «Сейчас я скажу вам всё, что я думаю о вас и ваших манерах!» -, как тяжелый локомотив, начал набирать обороты мой гнев.
Та девица, что толкнула меня локтем, помогая усесться подруге, вызывающе взглянула на меня, и жёстко бросила: «Мы вам мешаем?!» Со всего разбега локомотив с диким скрежетом затормозил от угрозы, прозвучавшей в голосе девушки, умеющий, по всей видимости, устраивать публичные скандалы. Это место в пьесе было им хорошо знакомо! Удивляясь самой себе, я промямлила: «Нет, не мешаете…» Я всё ещё злилась, хоть вспышка и потухла, но едкий дым хотел найти выход их жерла утихшего внезапно вулкана. Вторая девица устроилась, наконец, на коленях подруги и развернулась к ней и ко мне лицом. Болтая, она глянула на меня и, видимо, поймала мой сердитый взгляд. Мгновенно она отреагировала: «Может быть нам пересесть?» - насмешливо спросила она меня. Я повернула голову, посмотрела прямо ей в глаза и… Ум мой занемел, как будто кто-то сделал ему инъекцию наркоза. Во мне что-то раскрылось где-то в груди и поднялось тёплой волной к глазам. Нечто волшебное и всепоглощающее лилось из моих глаз в глаза замершей от происходящего девчонки. Лишь однажды я чувствовала тоже самое.
***
На вечеринке у моих друзей нашей общей знакомой стало плохо. Подруга вывела её в из зала, где было душно. Привычные валидол, ношпа, глицерин, как оказалось потом, не помогали, женщине становилось всё хуже. Я выскочила в холл, разгоряченная после танцев, чтобы немного остыть, и, увидев, что происходит, подошла и взяла женщину за руку. Несмотря на то, что я была не совсем трезвая, а, может быть, именно поэтому, я не стеснялась присутствия других и шептала какие-то молитвы, пыталась передать свою энергию больной и в какой-то момент вдруг почувствовала такую любовь, что описать невозможно. Это было не то чувство, что мы называем любовью между мужчиной и женщиной или между матерью и ребенком или между сестрами. Там не было ничего, идущего из головы. Эта любовь изливалась откуда-то из центра груди.
Мы никогда не дружили с этой женщиной, я даже опасалась её острого язычка, поэтому это не было чувство какого-то особого расположения. Это было, словно, и не моё чувство. Оно лилось через меня, я чувствовала его волшебную силу и непередаваемую нежность. Ничего не имело значения в это мгновение, кроме помощи больному человеку. И эта помощь была в струящейся из меня любви.
Однако женщине не становилось лучше, правда и хуже тоже не стало. Я не ушла от неё и тогда, когда приехала скорая, я отошла лишь к стене, чтобы не мешать врачу и медсёстрам, продолжая молить всех ангелов о помощи больной. Я не могла уйти, я твёрдо знала, что должна быть здесь до конца. И странно было появление возле больной женщины из числа гостей только тогда, когда приехала скорая, и громко объявившую, что она медсестра. И то, что врач, которая только что рявкнула ей, что нужно было раньше подходить. А меня, спросив, дочь ли я больной и получив отрицательный ответ, не прогнала, и даже стала говорить доверительно о давлении и каких-то ещё симптомах. В её голосе была какая-то растерянность, она предвидела худшее в состоянии больной и будто спрашивала у меня совета, как у коллеги.
Когда женщину увезли в больницу, я вернулась за стол, и уже осознанно послала ей свою любовь. Но это уже было усилие ума и сердца. Женщину через пару часов отпустили. И она была очень смущена, что так неожиданно помешала веселью. Назавтра она обзвонила всех и извинилась, как будто была виновата в своем неожиданном недомогании.
Я же была счастлива, что всё благополучно завершилось, и не могла забыть того, что прошло через меня…
***
Девчонка смотрела в мои глаза, не отрываясь. Она, как, впрочем, и я, не была готова к такому повороту событий. Нечто связывало совершенно незнакомых людей. Из этого не хотелось выходить, просто пугала необычность происходящего, и девчонка не выдержала, как-то заторможено, как робот подняла руку и погладила меня по плечу: «Ты – красивая!» - медленно, как говорят инопланетяне в фантастических фильмах, произнесла она, хотя только минуту назад болтала со скоростью автомата. «Ты – тоже!» - так же замедленно, будто преодолевая неведомую силу и из-за этого почти беззвучно, ответила я. И отвернулась. Девчонка уже тоже тараторила что-то подруге.
Я не помню, как дошла до поликлиники, не помню даже этих вечно угнетающих часов ожидания в разных очередях перед кабинетами, я вся была в сиянии того идущего через меня света. И диагноз мой оказался совсем не таким страшным, как представлялось раньше. Как на крыльях летела я домой, вспоминая чудо, произошедшее со мной в набитом троллейбусе. И неожиданно мне пришло в голову, что девчонки, внешне похожие скорее на дьяволят, между тем были ангелами. И неважно, что у ангелов были гниловатые зубы, обкусанные ногти и растрёпанные волосы. Может быть, они хотели именно такой образ принять, чтобы дать мне возможность разглядеть истину, увидеть в их глазах Бога.
Благословенна будь каждая встреча! Ибо она дарит уникальную возможность увидеть Его, и, замерев от восторга, тихо, по-детски доверчиво сказать: «Я люблю Тебя!», ощущая всем сердцем полноту взаимной любви.