Глава двадцать четвертая. АЛЛА. «В тупике»
Позже ей вспоминалось смутно: душил жуткий страх. Сережи нигде не было. Он оттолкнул ее там, в церкви, не дал спасти себя.… Представлялось – он мечется, плачет, не хочет жить, зовет ее, Аллу. А потом Женькины отвратительные, нелепые слова… Она бежала, что есть силы, надо было увидеть его, удостовериться, что он не покончил с собой.
Она ворвалась в его дом, искала его, а там полно чужих людей. Она чувствовала, что он – где-то рядом, металась, как слепая. Ее грубо схватили, затолкали в машину.
По дороге в милицию она пришла в себя. Мысль заработала ясно, четко, и слова нашлись, убедительные, ироничные. Она заявила, что это недоразумение. Да и Ванин приятель как раз дежурил. Поверили, отпустили.
То, что душа ее выла от боли, они не могли догадаться.
Уже темнело, когда она прошла, устало горбясь, мимо дома под раскидистой черемухой, где жил он. Старалась не смотреть в ту сторону.
- Ложь, ложь, ложь! - шептала она под нос, - Все врут! Боятся раскрепоститься, дать волю чувствам! Боятся отдаться страсти! Трусы! Ненавижу! Женька, глупая, не видит, не знает. Сережа – трус. Струсил! Кого испугался? Себя испугался! Дурак!!! Я каждой клеточкой чувствую, как ты тянешься ко мне, ты – рядом со мной, днем и ночью, я чувствую тебя! Кого хочешь обмануть! Я всех насквозь вижу!!!
Уже сгущалась тьма, во всех комнатах дома ярко горел свет. Дети и Ваня сидели за столом в кухне и одновременно повернулись на звук стукнувшей двери. Ваня и Маша смотрели одинаково, настороженно и сердито, как ей показалось. Дениска хотел сползти со стула, но Маша его удержала.
Алла молча сняла куртку, скинула туфли. Долго гремела умывальником, потом, ни слова не говоря, ушла в спальню, упала на кровать. Судорожно подгребла подушку, свернулась клубком и замерла.
В кухне забубнили, застучали тарелками. В спальню никто не заходил. Позже заглянул муж, бережно укрыл жену пледом и вышел.
Приглушенно заговорил телевизор, как сквозь вату доносился звон посуды – наверное, Маша убирала со стола. Алла казалась себе крошечной, каким-то эмбрионом, головастиком. От нее почти ничего не осталось, кроме боли. И гнева: тогда она скрипела зубами, стонала. И снова накрывала боль, пронизывала насквозь, выжигала душу.… Ненависть выпила ее до дна. Надо, как говорила Женька, лежать, лежать, копить силы. Они еще будут, она восстановится, и еще посмотрим – кто кого… Она провалилась в темноту.
Муж, отправив детей спать, долго лежал без сна, слушал, как тяжело дышит жена. Дрожь пробегала по ее телу, она в полусне бормотала что-то невнятное.
Ему хотелось погладить, побаюкать ее, как ребенка. Он был растерян и расстроен. Когда Аля сообщил, что полюбила другого и собирается оставить его, он поверил. Но теперь получается что-то не то. Он думал, если она счастлива, то пусть, он не станет ее удерживать. А она вон какая. Он что, этот поп, обидел ее? Надо завтра же поговорить с ним, по-мужски.
У Али, похоже, что-то вроде нервного заболевания, надо как-то ее врачу показать. Но как? Больницы она терпеть не может.… Вот к чему привели ее вечные истории с заговорами и «кознями черных сил»…
Иван ворочался, не мог найти себе места. Он казался себе слишком неуклюжим, громоздким, никак не мог устроиться. И мысли его поворачивались разными гранями, как объемные кубы и прямоугольники, неловкие, огромные, он никак не мог уложить их как надо, привести в порядок.