Продолжение романа Моя бабушка из России, том 1-й

               
                Yuzef Bronfman
                Юзеф Бронфман
                mygrandmafromrussia@yahoo.com


                MY GRANDMA IS FROM RUSSIA
                МОЯ БАБУШКА ИЗ РОССИИ

                Р  О  Д  И  Н  А
                ЧАСТЬ I

         Издательствo LIVING ART PUBLISHER (livingartpublisher.com), USA

                Printed in the USA
 
      Library of Congress Catalog Card Number: 2007930193

                ISBN 9780982724002

                Продолжение романа
               
Отец растерялся, но когда таможенник повторил приказ, София Михайловна побежала к столу напротив, а её муж с трудом снял со стола чемодан и потащил его за ней. Вместе они подняли три огромных чемодана и один баул и поставили их перед другим таможенником.

                СТРАНИЦА 207


Они долго не могли прийти в себя от неожиданного перевоплощения хозяина сдаваемой квартиры, простого сельского мужика, в грозного представителя власти. За всё время их пребывания в его доме этот мужик ни разу не заговорил об эмигрантах или о своем прямом участии в проверках, не показал своей осведомлённости насчет ежевечерней экзекуции еврейских беженцев.  Лёне он должен был отказать в сдаче квартиры, так как Лёня не имел права находиться в Чопе. Наоборот, он запросто общался с ними, рассказывал о своём сыне, который учился в техникуме во Львове, как сыну  нелегко в общежитии... И они с женой спокойно брали деньги за сутки вперёд...

София Михайловна одёрнула мужа, нужно было открывать чемоданы и баул.
На всех столах происходило одно и то же: таможенники спокойно забирали шкалики и пол-литровые бутылки водки, которые эмигранты заблаговременно уложили поверх вещей в чемоданах. Не моргнув глазом, они привычным движением складывали бутылки под прилавком, а затем таким же привычным движением выворачивали вещи из чемодана на стол. На столах валялись раскиданные подушки, одеяла, простыни, рубашки, трусы, вещи на продажу в Вене и Италии, сковородки, кастрюли, фотоаппараты, сигареты, хлеб и колбаса, платья и костюмы. Если таможенник не обнаруживал ничего недозволенного, он махал рукой, и нервные эмигранты беспорядочно запихивали вещи обратно в чемодан, а что не вмещалось, бросали в пластиковые мешки.

Где-то рядом евреи горячо доказывали, что у них вес  серебряных чайных ложечек соответствует дозволенному, но таможенник, не слушая их, забрал одну ложечку, бросил её под прилавок и грозно объяснил:

– Конфисковано.

У родителей Лёни всё шло нормально. В спешке они сбрасывали разбросанные вещи в мешки, и таможенник наконец отпустил их.

Теперь им предстояло быстро  найти  свой вагон и загрузить своё барахло. Когда они выбежали на перрон, Лёня издали увидел их. Картина была жуткая, люди бежали по перрону, волоча за собой чемоданы и мешки, не зная, где какой вагон. У Лёни защемило сердце, но он уже ничем не мог помочь родителям. Он посмотрел на часы и вдруг громко закричал, так, чтобы они его услышали:

– Мама! Мама! – И когда мать оглянулась, успел крикнуть: – С днём рождения, мама! Уже три минуты первого!

Лёня стоял и смотрел вслед удаляющимся родителям. Скоро их не стало видно – бегущие по перрону люди заслонили их. Он ощутил пустоту от пережитого  унижения, бесправности и беспомощности своих родителей и всей бегущей толпы, он страдал от бессилия изменить что-либо, и в мозгу у него стремительно пронеслось: «Надо ехать! Ты получил наглядный урок!»
 
Помня, что он оштрафован как нарушитель границы, Лёня быстро покинул зал.
Он уже не видел, как на перроне люди, крича и спрашивая: «Какой это вагон?», в панике метались от вагона к вагону. Мы видим испуганную Майечку со своими родителями,  ковыляющего на костылях Мишу, который тянет за собой привязанный к нему мешок, муж- чин и женщин, запихивающих чемоданы и сумки через  окна вагонов. Все они вопят, боясь потерять близких.

Его родители нашли свой вагон, но долго не могли в него ни войти, ни загрузить вещи, так как тамбур был забит чемоданами тех, кто успел к вагону раньше. Кругом крики и ругань, лишь проводница стоит в стороне, ухмыляясь, видимо, привыкнув к этой жуткой картине. С трудом затолкав разбухшие чемоданы через открытое окно, шагая по застрявшим в тамбуре вещам, люди попадают в вагон и начинают искать свои чемоданы и сумки. Но так как почти все чемоданы и сумки похожи друг на друга, начинается невообразимый гвалт, и опять звучат на весь вагон ненавистные на слух русского антисемита фамилии:

– Это чемодан Абрамовичей, кто Абрамович? Это – Кац. Это – Шварц. Кто Шварц?

Кажется, София Михайловна вошла в вагон последней. Став на ступеньку, она оглянулась в сторону вокзала. По перрону ещё бежали растерянные евреи, таща за собой своё эмигрантское барахло. Не выдержав, бывшая советская учительница застонала и вдруг у неё вырвалось:

– Тьфу, – сплюнула она в сторону вокзала, или в сторону покинутой страны, или в своё прошлое. – Проклятье!
 
Проводница видела этот порыв, но так же, ухмыляясь, никак не отреагировала. Кто знает, она часто ездила за границу и, может, больше всех понимала, что происходит.

– Софочка, – услышала София Михайловна голос мужа, –  так начинается твой день рождения...

Он стоял в тамбуре на горе чужих чемоданов.

– Нет, Марк, я родилась вечером. Так что своё рождение я начну с нуля, в новой стране.

Одной рукой она держалась за поручень, а другой теребила пропущенный чопской таможней серебряный медальон.
 
Суматоха и гвалт продолжались в вагоне. Искали друг друга и чемоданы, старались занять места и полки. Выпущенная на волю долго дрессированная толпа, освободившись от надсмотрщиков, бурно проявляла свои инстинкты.
 
И только, когда поезд судорожно задрожал и рванулся вперёд, и инерция резко оттолкнула всех назад, гвалт оборвался, и установилась растерянная тишина – люди вдруг поняли, что они уезжают, что свершилось, что мосты сожжены. Они ринулись к окнам и застыли – колёса отстукивали последние метры их прошлой жизни. Ещё мгновение, и они увидели полосатый столб с надписью «СССР».

                ***
… Лёня на самом деле почувствовал серьёзность Антона. Оба присели. Лёня ждал, а Антон молчал. Потом Антон закурил. Закурил и Лёня. Ещё помолчав, Антон с силой выдул дым и выпалил:

– Мы с Соней тоже хотим уехать!

Лёня растерялся. Он смотрел на Антона, не понимая, что происходит.

– Куда уехать? Ты что имеешь в виду?

– Мы приняли решение тоже уехать в Америку.

Лёня встал и растерянно посмотрел Антону в глаза. Потом стал нервно ходить по мастерской.

– Антон, получают вызов только евреи. Подавать на выезд могут тоже только евреи. Ну, ещё немцы. Это не имеет значения. Но вы не евреи и не немцы.

– Мы это знаем, потому долго думали. Решились заговорить об этом сейчас, так как вы с Фаней собрались подавать документы.

Опять наступило молчание. Антон старался быть спокойным, хотя было видно, как нервно он затягивается.

– Я решил поговорить с тобой с глазу на глаз. Без Фани. Понятно, что у нас нет никаких реальных возможностей сделать это без вас.

– Что ты имеешь в виду?
 
– Только один вариант. Ты и Фаня берёте нас с собой.

– Как это понять? Вы не дети, мы не можем вас взять.

– Только один вариант... если вы согласны на него. Вы разводитесь, и мы разводимся, потом переженимся.

– Вы с ума сошли!

– Только один вариант!

Лёня забегал. Подбежал к Антону, хлопнул его по плечу, отбежал в сторону, опять подбежал и снова хлопнул по плечу. Антон стоял, не понимая, что означает эта реакция. Наконец, не переставая бегать, Лёня крикнул:

– Молодец! Молодцы! – Он подбежал к Антону и обнял его. – По крайней мере, теперь я уверен, что правильно сделал, решив уехать. Уехать из этой страны. Не знаю, что получится с вашим планом, но это замечательно, а я так мучился. – Было непонятно, о ком он говорит, о себе с Фаней или об Антоне с Соней. – Риск, я только что говорил о риске, мы не рискуем. Какой риск! Нужно спокойно всё обсудить с Фаней. А Соня знает об этом?

– Разумеется, – улыбнулся Антон. – Разве я мог бы говорить с тобой, не решив предварительно с ней? Хочешь, я позову её?

– Какие разговоры! Ну, вы дали класс! Это всё-таки Соня, ты, наверное, не смог бы на такое решиться, Антон.

– Мы вдвоём решили!
 
Антон подошёл к телефону и набрал номер.

– Соня, я здесь, у Лёни. Мы переговорили. Спустись к нам. Да, мы ждём.
 
Они смотрели друг на друга и вдруг начали громко смеяться, очень громко. Опять хлопали друг друга, будто дело было решено. И когда мимо окна прошла Соня, Лёня заговорщически напомнил Антону:

– О ножке – ни слова. Это не для них.

Соня вошла осторожно. Не доходя немного до стола, за которым сидели Лёня и Антон, остановилась.

– Лёня всё знает, – проговорил Антон.

– Соня, я уже говорил Антону, какие вы молодцы. Но это – первая реакция.

Теперь, во-первых, Фаня, как она расценит это, а во-вторых, сами понимаете, какой это риск. Если Фаня отреагирует положительно, нам предстоит очень серьёзно обсудить все варианты.
– Спасибо, Лёня. Ты в моих глазах герой. Но я не обижусь на Фаню, если она не рискнёт. И Антон тоже не обидится.

– Отлично, люди. Но дело даже не в обиде. Предстоит куча дел. Надо получить разрешение родителей, я сомневаюсь, что они вам его дадут. Нужны новые вызовы из Израиля. Нужно развестись, нужно пережениться, нужно обмануть советскую власть, что не так просто, нужно поверить, что мы не подведём друг друга...

– Ты как Ленин, Лёня. Сразу с тезисами. – Антон протянул руку по-ленински. – Давай начнём с Фани. Поговори с ней, и зайдите вечерком к нам. Лады?

– Лады! – Лёня подошёл и обнял Антона, потом нерешительно посмотрел на Соню, и они тоже обнялись…

… дверь отворилась и влетела возбуждённая Фаня. Антон и Соня от неожиданности поднялись одновременно. Фаня на мгновение растерялась, не зная, к кому броситься, и кинулась к Соне. Стала обнимать её и целовать. Следом пришел Лёня, весёлый и довольный.

– Я не поверила своим ушам! – После Сони Фаня бросилась обнимать Антона. –  Какие вы молодцы, спасибо вам, родные мои! Спасибо, спасибо! Это же надо такому случиться! Какие вы умницы!

Фаня всё причитала, радостно взмахивая руками, а Антон и Соня стояли растерянные и не понимали Фанину радость. Они смотрели друг на друга и не знали, как реагировать на неожиданное поведение Фани.

– Чему ты так радуешься? – наконец не выдержала Соня. –  Почему ты нас называешь молодцами?

– Ага, не знаешь, – всё ещё возбуждённо говорила Фаня. – Я тебе напомню. Давайте сядем. – Она села за стол и подождала, когда уселись все. – Помнишь, Соня, ты когда-то спросила меня, ну какая я, мол, еврейка, ну чем я отличаюсь от тебя.Помнишь? А я тебе на это ответила: очень отличаюсь, ты этого не понимаешь! И вот теперь наступил момент, когда ты поняла, как мы отличаемся друг от друга!

– К чему ты ведёшь? – насторожилась Соня.

– Сейчас скажу. Но разве можно говорить об этом без рюмки? Господи, есть в этом доме что выпить или нет?! Антон, есть или нет?

– Нет, –  ответил Антон.

– Лёня, у нас же есть что-то там, пожалуйста, принеси, мы ведь должны распить что-нибудь в честь такого праздника. – При слове «праздник» стало видно, как с облегчением  вздохнула Соня. Антон поддержал Фаню взглядом. Лёня вышел, а Фаня взяла Сонину руку и стала гладить её. – Я тебе сейчас объясню, Сонечка. Скажу честно, мне вначале не давало покоя наше решение уехать. Понятно, что выбора у нас не было, но я чувствовала себя скверно, чувствовала, что это не мой выбор, это выбор моей национальности. Понимаешь, Соня?! Я уезжала, потому что еврейка! Поймите это, Соня! Антон! А теперь ты спасла меня, Сонечка, дорогая моя! Ты тоже хочешь уехать! Ты вырвала у меня эту занозу, эту скверну! Теперь я, как ты, просто уезжаю из этого дерьма! Ребятки мои, это же здорово!

Теперь Соня положила свою руку на Фанины руки и посмотрела на Антона.

– Антон сказал, что ты всегда поступаешь правильно. Но, убей меня, смогла бы ли я так рассудить, как ты.

Вошёл Лёня и поставил на стол шкалик водки.

– Вот всё, что я нашёл.

– А нам больше и не надо. – Фаня схватила шкалик. –   Антон, где рюмки?
Фаня суетилась, радовалась, была весёлой, обнимала Лёню, наполнила рюмки. Антон разлил чай. Веселье передалось всем, и молодые, неопытные человечки по- детски, не чувствуя никакой опасности, ожидая от жизни только хорошее, бросились в бездну переплетённых правил и противоречий.

– За удачное окончание мероприятия! – как-то по казённому, как-то похоже на профсоюзное собрание, на котором труженики берут очередное повышенное социалистическое обязательство, прозвучало у Лёни. – За исход! «Отпусти народ мой»!

– Нет, нет, нет! Подождите, я хочу сказать. – Фаня замахала руками. – Никаких мероприятий, я от них уезжаю! А хочу выпить за Антона и Соню, – подняла рюмку Фаня. – За дружбу! За наших друзей. Час назад нас с вами разделяла вечность, моря, океаны, горы. А теперь мы опять вместе, вчетвером, спаянные, как никогда. Мы опять плывём по той же реке. За  нашу дружбу!

– Я тоже хочу сказать! – Соня заволновалась. – Спасибо вам, ребята! Я вдруг почувствовала в эти минуты какое-то счастье, какую-то свободу,  Не могу объяснить, но здорово, теперь у всех нас есть цель, правда?

Им было хорошо. Они ещё долго возбуждённо разговаривали, смеялись, даже кричали. Постепенно перешли к практическим делам, которым, казалось, конца не было, и схватились за голову. Как разводиться, как потом жениться, как скрыть всё это от кооператива, как получить новые вызовы, сколько времени на это уйдёт? Решили составить план, потом график, потом устали, потом посмотрели друг на друга:

– На сегодня хватит, мы устали. Главное, что мы решили! Лучше всего собраться в выходные и начинать всё по порядку. Ведь время теперь – деньги. Каждый день дорог. Согласны? – Лёня обвёл всех взглядом. – Тогда по домам!..

***
– А теперь держись за стол, упадёшь точно! – Соня волновалась, но понимала, что с Олегом должна быть откровенна до конца. – Нам нужно выработать секретный код в письмах в переписке с тобой! Не пугайся.

– А это зачем?

– Лёня настаивает, и я с ним согласна. У Антона будет такая договоренность с отцом. На всякий случай. Письма все проверяются, а как ты мне напишешь правду у себе и родителях? А как я напишу тебе? Уеду и пропала? Поэтому нужно писать очень осторожно. А как написать то, что очень нужно, а нельзя? Понял?

– Так это, как у шпионов? Шифр какой-то.

– Постарайся запомнить. Если письмо тебя никто не заставлял писать, и ты его пишешь сам, добровольно, то обязательно вставь слово «вода», что-то о воде. Это сигнал! Если в письме нет упоминания о воде, значит, я не буду верить этому письму. Значит, тебя заставили его написать.

– Господи! Бред какой-то. Без второго пива не обойтись. Тебе взять?

– Пополам, а то домой приду пьяной... Ты сможешь запомнить это? Теперь главное.  Если ты хочешь зашифровать что-то в письме, то пишешь любой текст, то есть о чём хочешь, но в каждом втором предложении первое слово после второй запятой мы выписываем и получаем зашифрованный текст. Просто и гениально!
Олег расширил зрачки. Он не верил тому, что слышал.  Даже расстегнул верхнюю пуговичку на рубашке.
 
– У меня мурашки по спине... Я и вправду  отстал от вас. Вы там совсем с ума сходите...

– Олежка, сам подумай. Ведь это на всю жизнь! А вдруг все каналы перекроют, и мы на несколько лет потеряем друг друга? Так уже было, ты радио оттуда не слушаешь. Не бери в голову, главное запомни. Дай бог, чтобы не пригодилось...

– Значит так: в каждом втором предложении первое слово после второй запятой... О господи! Услышал бы папа, не знаю, что было бы с ним.

– А я бы ему напомнила о революции.

– Соня, теперь и я начинаю переживать
.
– Понятно! Я уже давно переживаю. Но и не забывай вставить что-то о воде. Речка, озеро, море, океан, «Боржоми» и так далее. Чтобы я знала – письмо от тебя.

– Кто это всё придумал? Целая конспирация...

– У нас есть Лёня, ты с ним немного знаком. Но он большой умница, многое предвидит. Мы под его руководством. Пока, слава богу, всё получалось.
 
– Ты мне столько наговорила сегодня...

– Ты же не приходишь к нам... Антон так тебя уважает. Приходи почаще, тогда и знать будешь больше. Может, и ты когда-нибудь решишься...

– О-го-го!

– А что?! Я вот на работе говорила с одной бабёнкой. Всё знает. Вижу, как все хотели бы рвануть отсюда. Все! И злятся на евреев, что только им  можно.
 
– Соня, ты что? Меня тут же в тюрягу запрут. Такие дела!

– Осторожно, Олег. Пожалуйста, особенно теперь. Ты мое основное звено в цепочке. Ну, давай, пожалуй, мне уходить надо. Антон обещал сегодня картошку пожарить.

– Всё-таки, если деньги нужны, скажи мне, я помогу.

– Спасибо, братик. У нас кубышка с деньгами есть, можем одалживать, сколько хотим.

–mНе понял, опять не понял...

– Я говорю тебе – наши дела. Мы крутимся в них, многое знаем. Есть такой бизнес сейчас: у кого здесь есть лишние деньги, дают один к трём или к четырём в долг.
Олег смотрел на Соню, не понимая.

– У Лёни есть знакомый, какой-то делец из универмага. Напичкан деньгами. Вывезти их не может. Даёт здесь, например, тысячу рублей, а там, в Америке, ему нужно будет отдать двести пятьдесят долларов. Врубился? И таких, с деньгами, много.

– Отстал я... Что-то мало евреев вокруг меня. А ты, наоборот.

– Такая судьба, – улыбнулась Соня. – Пока, Олежка, привет маме и папе.
Уже в коридоре Соня почувствовала запах жареной картошки, ей это понравилось и она, довольная, открыла дверь.

– Тошенька, это я, привет! Вот рассталась с Олегом. Пивка попили и наговорились.

                ***
Олег говорил тихим голосом, но очень четко выговаривал каждое слово:

– Папа, письменное подтверждение в ОВИР о том, что семья не имеет  к Соне никаких материальных претензий и согласна с её выездом из страны, придётся дать. Я понимаю, как тебе тяжело. Но ты ведёшь себя неправильно: делаешь больно не только дочери, но и себе в сто раз хуже.

– Да уж хуже, чем сейчас, мне вряд ли будет.
– Она может подать на тебя в суд. Тогда уж точно весь твой институт узнает, что твоя дочь уезжает в Израиль! Скандал будет уже на другом уровне.
– Она не моя дочь! Моя дочь стала еврейкой!
– Папа, успокойся, в Советском Союзе все нации равны. Она не еврейка, она не едет в Израиль, это вызов в Израиль, а на самом деле они едут в Америку.
Отец застонал, мама начала опять всхлипывать, но Олег мягко и настойчиво продолжал:
– Папа, тебе с самого начала не повезло с детьми: я  вместо того, чтобы стать примерным сыном коммуниста и бороздить космос во славу отечества, окончил Плехановский институт и стал торгашом, а дочь уже в детстве увлеклась бальными танцами,  а когда подросла – алмазами! Алмазами и бриллиантами. Прямо как на разложившемся Западе. В конце концов, предала Родину и хочет уехать в проклятый капитализм.

Отец вздрогнул от его последних слов, подошёл к жене и стал гладить её по голове.
– Вот какую дочь мы с тобой воспитали...
– Подожди, папа. – Олег не хотел, чтобы отец опять уходил от справки к разговорам о Соне. – Вспомни сам, что ты рассказывал, когда вернулся из поездки в  Болгарию.
– Причём здесь Болгария?!
– Ты рассказывал нам с Соней, что в Софии, когда ваша группа поздно ночью возвращались в гостиницу, на улицах возле продовольственных магазинов стояли приготовленные на утро ящики с бутылками молока и кефира. Поздно ночью! На всю ночь! Много ящиков. У закрытых на ночь магазинов.

– Ничего не понимаю. Причём здесь молоко и кефир? – раздражённо бросил отец.
– Папа, ты можешь себе  представить, что в мой магазин ночью привезут молоко и кефир и вот так запросто оставят на улице до утра?! Да утром даже ящиков не будет!
Отец молчал. Сел на стул и обхватил голову руками. Перед ним лежал чистый бланк справки в ОВИР.

– И это в Болгарии. А Соня едет в Америку! Мы ей завидовать будем.
– Завидовать будешь ты, а не мы с матерью. Не хочу видеть мою дочь. Не хочу.
– Алёша, милый мой, не надо так говорить, – наконец вмешалась Сонина мать, всхлипывая ещё громче.  – Это неправда. У нас с тобой горе, но мы не должны...
Отец резко встал. Не говоря ни слова и ни на кого не глядя, вышел из комнаты. Мать, растерявшись совсем, со страхом смотрела на Олега. Олег тоже не понимал выходку отца. Но в этот момент дверь резко  распахнулась, и  отец вернулся, держа шариковую ручку. Он молча сел за стол и размашистым движением подписал справку. Потом швырнул её в сторону Олега и почти плача, проговорил:

– Я только что сам, собственноручно, подписался под тем, что у меня нет дочери. Скажи ей об этом, сын мой. И если она не передумает, пусть не приходит в этот дом.
И отец опять ушёл в другую комнату. Олег подошёл к матери, которая вся тряслась.
– Мама, пожалуйста, успокойся. Всё будет в порядке. Вот увидишь. Ты же знаешь, что Соня не какая-то дурочка. Времена меняются. Я ведь тоже не стал профессором...
Олег направился к двери, за которой скрылся отец. Мама замахала руками: «Не надо!»
– Олежка, не надо. Пусть побудет сам. Иначе только хуже будет.
– Не будет. – Олег открыл дверь. – Папа, я хочу сказать тебе, что до последней минуты знал: ты всегда нас поддержишь, своих детей. Мы тебя любим, а Соня особенно. Ты об этом знаешь. Пройдёт время, и всё устроится.

Отец молчал. Олег закрыл дверь, подошёл к столу и взял справку.
– Пока, мама. Я сегодня приду не поздно.

                ***
… Три дня прошли в тяжёлых раздумьях, в бесконечных обсуждениях. Обе пары, где бы они ни были – дома, в трамвае, в магазинах или на прогулке по улицам – разговаривают об одном и том же. Размышляют, иногда спорят, строят варианты. В их беседах проскальзывают почти одинаковые обрывки фраз: «развод», «рискуем», «на всю жизнь», «если попадёмся», «если попадёмся», «если попадёмся»...
Звонок в Лёнину дверь ровно в шесть. Фаня открывает дверь, вначале смотрит удивленно, потом смеется. Антон держит на руках Соню, вносит её в комнату и шутливо протягивает Лёне:

– Мы решились! Я отдаю тебе моё счастье.
На секунду замешкавшись, Лёня бросается к Фане, поднимает её на руки и говорит Антону:
– Я тоже отдаю тебе моё счастье! Мы тоже решились!
Но так как у обоих руки были заняты собственным счастьем, Соне и Фане пришлось просто приземлиться на ноги. Все были удовлетворены трюком, наступило ликующее расслабление
 
– Соня, как ты могла решиться на такое?! – продолжал веселиться Лёня. – А вдруг мы с Фаней за это время передумали?  Ты бы так и осталась на руках невостребованной!
– Тоша  вас хорошо знает! И я поверила ему последний раз перед разводом!
– Хватит смеяться! Все за работу. – Фаня первой села за стол. – Выпивки не будет. Будем решать всё на трезвую голову! Мы с Лёней очень подробно  обсудили наши действия, шаг за шагом. Слово предоставляется Лёне.

– Ребята, я старался предусмотреть все варианты, даже в деталях. Вот к чему я пришёл. Во-первых, поздравляю всех с принятым решением уехать и желаю всем удачи. Теперь – за дело! Сейчас конец июня 77-го года. Мы начинаем разводиться. Первыми, естественно, Соня и Антон. Вы это затеяли, вам и начинать! Как только их дело будет на мази, подаём на развод мы с Фаней. Никто в мире, кроме Олега, не должен об этом знать. Здесь, у нас в кооперативе, – полная отлучка, завязать все отношения. Превратиться в невидимок. При успешном ходе событий где-то к концу сентября мы разведены. Мне кажется, подавать документы на регистрацию новых браков нужно через полгода после развода. Значит, примерно в феврале 78-го. Первые – Антон и Фаня. Так мы решили...

– Перекур! – крикнул Антон.
Все согласились и жадно закурили.
– Продолжаю. И Фаня и Соня должны перейти при регистрации на свои девичьи фамилии, во-первых, чтобы не было путаницы, во-вторых, чтобы у Антона жена явно была еврейкой – Фаина Гринберг. За месяц-полтора до подачи документов на брак мы должны передать наши новые данные для вызова и терпеливо ждать, когда нас распишут. Думаю, если всё будет идти нормально, это произойдёт примерно в апреле следующего года.
– Антон Гринберг и Леонид Недачин!  Как звучит? – улыбнулась Соня.

                1978 год

А вот и Новый, 78-ой год! Только сейчас Фаня и Лёня не на Красной площади, где так же на фасаде ГУМа яркие бегущие лампочки: «С НОВЫМ 1978 ГОДОМ!» и где такой же милиционер на Красной площади, а может быть и  другой, но такой же  сытый, с надутыми раскрасневшимися щеками, туго перетянутый ремнями,  и всё на нём на размер меньше, чем надо было бы.
Теперь они все дома и встречают Новый год заполнением документов на регистрацию брака.

– Лёня, как твоё отчество? – слышим мы вопрос его будущей жены Сони.
– Маркович, – задержавшись с ответом, Лёня удивлённо смотрит на Соню.
– Абрамовна, на всякий случай. – Это говорит Фаня в сторону Антона, который сидит и тоже усердно заполняет бумаги.

Под бой курантов они поднимают бокалы с шампанским.
– Ребята! С наступающим Новым годом! Пусть он принесёт нам удачу! – говорит Лёня.
– Как нам нужна удача! – подхватывает Антон. – Теперь ясно, какой опасный и трудный путь у нас впереди. Мы уже больше не муж и не жена. – Растерянные глаза его блестели. – Ну пусть мы, я и Соня. Но вы!.. Как много вы для нас сделали, как рискуете ради нас! За вас, друзья!

– Никогда не думала бы, как дорого стоит дружба!  – Соня протянула свой бокал, чтобы чокнуться с Фаней. – Разве такое можно забыть! За вас, ребята.
– Спасибо! И за вас тоже! Слава Богу, пока всё идёт нормально. Вот подадим в следующие две недели документы на регистрацию, – Лёня рукой показал на кучу бумаг, разбросанных по квартире, – и, Бог даст, нас к апрелю распишут. – Все невесело рассмеялись. – А что делать, нужно держаться до Вены, там сразу станет легче.
– Потерпим! – Антон долил в бокалы шампанское. – Как только распишемся, начнём форсировать подачу документов в ОВИР.

– Да! Вот тогда тебе, Антон, придётся хуже всех: расставаться с Коммунистической партией непросто. Держись!
– За удачу! С Новым годом! – Они дружно подняли бокалы.

                ***
Москва была в белом снегу. К ночи морозец набирал силу. В конце сквера детишки весело лепили снежную бабу.
– Ребята, не могу поверить, что моя жена завтра выходит замуж! – Лёня в притворном ужасе покачал головой.
– Это было бы непростительно, если бы мы не знали, что через неделю после этого мой муж женится! – Фаня попробовала перевести в шутку мучимую щекотливость положения, но никто не рассмеялся. Более того, им пришлось бегом удирать от снежков, которыми вдруг их забросала детвора.

                * * *   
На следующий день мы видим Фаню и Антона входящими в здание с вывеской «ЗАГС». Одинокая ворона возле двери  испуганно вспорхнула. Они поднимаются по ступенькам, входят в комнату. И вот они сидят за столом, разговаривают с официальным представителем и подают документы на регистрацию брака.
Спустя неделю мы видим Соню и Лёню точно в таком же кадре. Та же или другая одинокая ворона возле двери загса опять испуганно вспорхнула...   

                ***
Каждый день по нескольку раз проверяется почтовый ящик. Иногда в нём только газеты, иногда он пустой, изредка извлекается длинный заграничный конверт. Но конверт оказывается не вызовом из Израиля, которого с таким нетерпением ждут, а письмом из Америки. Эти письма всегда сопровождаются несколькими фотографиями, что, по крайней мере, компенсирует  настроение ожидания, разбавленное грустью.
И так день за днём. Даже стало казаться, что это как-то назло: ведь раньше, когда не нужно было, вызов шёл за вызовом, а теперь, когда всё готово, когда терпение на пределе, будто кто сглазил, вызовы не приходили. Тем более, нужны были два...

                ***
Вся четвёрка с тремя посылками едет на Кировский  почтамт. Вчера ребята решили, что «пора». Раньше они думали начать отправлять после подачи документов в ОВИР. Но постепенно, погружаясь в эмигрантский зуд и пока не дождавшись вызовов из Израиля, согласились от нечего делать осуществить пробный шаг: отправить первые посылки.
На курсах английского языка дотошные евреи подробно объяснили им все почтовые требования к отправке посылок в Америку. Естественно, посылки должны быть оформлены или на разные адреса получателей, или, по крайней мере, не более двух посылок в месяц на  один и тот же адрес от одного  и того же отправителя.
 
Адресов у них было в Америке два, и оба в Сан-Франциско: мамин и дяди Саши. Если понадобится, Лёня всегда мог воспользоваться и другими адресами в Америке, скажем, Ромы или Миши, правда, они проживали в других городах. Адресов отправителей у них тоже было два, один Лёнин, другой –  Фанин, которая, после брака официально проживала на квартире своего мужа Антона. Получалось, что проблем с адресами нет и практически они могли отправлять посылки, сколько хотели и когда хотели.
На первый раз они решили пройти эту процедуру всем вместе и ничего другого не отправлять, кроме книг. На книгах особенно настаивала Соня, хотя в письмах из Америки как раз книги не упоминались.

Тем не менее, все согласились, сделали перечень книг на листке бумаги и, заменив деревянные ящики на бумажные бандероли, чтобы сэкономить в весе, отправились на почтамт.
Договорились так: вести полный учёт всех будущих посылок – на чей адрес и от кого, полный перечень содержимого с количеством и с ценой.  Всё это для того, чтобы по приезде можно было легко разобраться.

Книжные бандероли поручили Фане как библиотекарю, а «барахольные» посылки – Соне как «торговке» в магазине. Это подчёркивалось с легкой насмешкой. 
Как ни странно, но им пришлось выстоять очередь к окошку, где принимались посылки в Америку и тщательно проверялось их содержимое. Людей было много, и это подбодрило ребят: «Значит, всё правильно»...
... Когда вошли в подъезд своего дома, Соня спросила:
 
– Вчера почту проверяли? – Она, а за ней Фаня открыли свои ящики.
Соня даже испугалась, увидев в ящике длинный конверт: «Из Израиля!» Все замолкли. Лёня забрал у неё конверт и, когда прочитал на нём «Фаине Гринберг», с дрожью в голосе прошептал:
– Это вызов для Фани и Антона!..

                ***
– Соня заглянула в свой почтовый ящик. Пусто. Потом открыла ящик Лёни и опять, как и в прошлый раз, замерла: в нём лежал такой же длинный конверт с заграничными марками. Они прочитали адрес: Леониду Вайсману...
– ... Соня держала руки за спиной. Не говоря ни слова, она резко подняла руку с конвертом. Лёня всё моментально понял, но не выхватил конверт, а забегал вокруг стола. Пока Лёня бегал и махал руками, Антон позвонил Фане. Через пять минут она была с ними. Разложив вызов с сургучной печатью на столе, они счастливо мычали...

                ***

Холод пришёл в Москву в конце 1978 года. Холодные северо-восточные ветры  набирали силу. Морозы доходили до сорока градусов. Старожилы и пресса вспоминали зиму начала войны, сравнивая морозы тогда и сейчас. Столбик термометра редко поднимался выше отметки в минус 20 градусов.

Ходить особенно было некуда: холодно, неуютно, почтовый ящик пуст. Ребята собирались то у одних, то у других. С друзьями уже давно было покончено, они никого не тревожили, постепенно и их перестали тревожить, так как на незакодированные звонки они не отвечали. Темнело рано, и длинные вечера неохотно посвящались английскому языку. Фаня и Лёня продолжали разбирать картинки со своих английских курсов, запоминая их названия, а Соня усердно учила Антона. Иногда они устраивали соревнования, Соню назначали судьёй. Но чаще всего такие вечера разбавлялись телевизором, болтовнёй и прослушиванием коротковолнового приёмника.

В один из таких декабрьских вечеров сквозь противную глушилку «Голос Америки» передал, что  умерла бывший премьер-министр Израиля Голда Меир.
Для них, далёких от еврейства, но кое-что знающих об Израиле, а в данную минуту ждущих разрешения на «выезд» в Израиль, Голда Меир представлялась как-то похожей на Зою Космодемьянскую, только, конечно же, намного умнее и прозорливее.
– Я видела её фотографию молодой в журнале «Америка», – вспомнила Соня. – Знаешь, Фаня, ты немного похожа на неё.

– Это как понимать: комплимент или обидеться? – удивилась Фаня.
– Она была жгучей. Особенно – глаза.
– Только не сожги нас, Фаня! – заслонив руками лицо, шутливо испугались Антон и  Лёня.
Дни переваливались в 1979 год, захватив с собой и редкостные морозы.

                1979 год

      ... Абсолютный минимум температуры был перекрыт 14 января в Красноярске, где утром в субботу термометры показали 41,7 градуса мороза.
Московские школьники радовались: не надо было ходить в школу.
Но совсем не радовались наши герои. С каждым днём их настроение ухудшалось, и причиной тому был не только мороз.
– Сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь, январь! И февраль... – Лёня загибал пальцы на руке. – Семь месяцев со дня подачи документов в ОВИР. И ни слуху, ни духу!..

                ***

И вот наступил долгожданный счастливый день – Антон достал из ящика овировскую открытку.
Прочитав, что это разрешение для Лёни, пытается с невозмутимым видом зайти в квартиру, но Соня моментально определяет: это произошло.
– Не тяни! Говори!
Антон победно машет открыткой. Соня бросилась к кухонной стене и стала колотить по ней. Через несколько секунд вбежали Лёня с Фаней и сразу всё поняли.
– Кому? – радостно спросила Фаня.

– Лёне! – Все стали обниматься и хлопать, но  Лёня быстро остановил веселье:
– Нет, ребята. Это ещё не всё. У нас впереди могут быть непредвиденные опасности. Мы друг без друга никуда не уедем! Пока в ОВИР мы идти не можем, будем ждать вторую открытку.
– Даже не выпьем? – вырвалось у Фани.
Лёня улыбнулся.
 
– Даже не выпьем. Я даже увольняться не буду. Кто знает, когда вы получите разрешение. А она молодец, моя капитанша.
– Ты будешь звонить ей? Скажешь спасибо? – спросила Соня.
– Не уверен. Зачем ворошить? Думаю, что каждый из нас остался доволен. Впрочем, – чуть задумался он, – может, в последний день перед отъездом и позвоню. Соня, – повернулся он к ней, – к сожалению, ты тоже не увольняешься. Завтра нам на работу.

                ***

Кто бы мог подумать, что Антон такой счастливчик: через четыре дня он опять достал такую же открытку из почтового ящика! На этот раз – для себя!
У всех было радостно-тревожное ощущение: радостное, так как на этот момент была поставлена вся жизнь, а тревожное – что-то уж всё шло гладко. И капитанша появилась в самый важный момент, и вторая открытка пришла без чьей-либо помощи. А главное, оба ответа были положительные.
 
– Не копайтесь! Мы не знаем, что происходит. Сотни, а то и тысячи получают разрешение. Мы его заслужили. Пить, если кто-то хочет спросить об этом, – Лёня посмотрел на Фаню, – я предлагаю только после нашего посещения ОВИРа, когда мы принесём домой зелёненькие бумажки – визы на выезд!
– Я, честно скажу, растеряна. – Фаня смутилась. – А что мы сейчас должны делать? – спросила она. – И в каком порядке. Ведь дел – тысяча...
– А мы изучали инструкцию, – ехидно заметил Лёня. –  Доставайте её опять и штудируйте!

– Времени нет. Вроде куда-то надо бежать, а куда? – засмеялась Соня. – Куда бежать, Лёня? Куда, куда, куда?
– Ладно, люди, слушайте! – Им хотелось шутить, тяжёлый камень свалился с души. – Прямо завтра мы с Соней увольняемся и берём справки с работы. Начинаем по списку готовить все документы. Я срочно занимаюсь приобретением чемоданов. Каждая пара отправляет по две посылки в Вену и в Рим на главпочтамты «до востребования». И вообще, у нас миллион дел до того, когда пойдём в ОВИР за визами, и после того, когда получим эти визы. Если первыми в ОВИР пойдём мы с Соней, то через три-четыре дня после нас идёте вы. Вот после этого опять забегаем!

– И выпьем, – для бодрости вставила Фаня. – А что?
– Уверен, за этим дело не станет. Но сейчас важно решить с отлетами, – напомнил Антон.
– Правильно, – Лёня согласился. – Как мы будем лететь?
Антон, как будто бы он в классе со своими учениками, рассуждал спокойно и логично:
– Покупать билеты на одно и то же число и лететь на одном самолёте, вероятно, опасно. Это неоправданный риск. Я думаю, не стоит. Разница должна быть в три дня. Как вы?..
– Разумно, – сразу согласилась Соня. – Тем более, мы уже будем знать, что одна пара уехала.

– Дело даже не в этом, – вмешался Лёня, как всегда, после 15-секундного молчания. – Дело в том, что там, в Вене, нужно проходить все этапы учёта и проверки в Сохнуте – собеседование, а это очень опасно, так как сразу по приезде могут  обнаружиться наши первые браки. По фамилиям.
– Да. Всё правильно. Здесь, в аэропорту, при таможенном досмотре или проверке паспортов, тоже может что-то показаться подозрительным, в Вене и в Италии что-то не сойдётся, лучше не рисковать. Я тоже согласна с Антоном. – Фаня закивала головой. – Нужно улететь с разрывом. Три дня или больше...
– Тогда, если мы приняли решение, вопрос: кто улетает первым? – Антон поднял палец вверх.
Соня тут же спокойно ответила:

– Мне всё равно.
– Мне всё равно тоже, – поддержала её Фаня.
– Я бы хотел улететь вторым, – опять помолчав, ответил Лёня. – Я хочу быть уверенным, что Фаня улетела... Значит, Антон  и Фаня полетят первыми.
– Нет. Первым – Лёня! – серьёзно сказал Антон.
– Антон!
– Лёня!
– Антон!
– Лёня!

– Товарищ лейтенант, не горячись! – Лёня хлопнул Антона по плечу. – Я командую парадом! И хочу видеть тебя и Фаню в самолёте. Точка!
– Нет! – очень настойчиво возразил Антон. – Я тоже хочу видеть тебя и Соню в самолёте.
Женщины с недоумением смотрели друг на друга: «Что это мужиков занесло? Какая разница?»
– Сонечка, мы, конечно, с тобой тут что-то не понимаем, но пусть эти два бычка разберутся.

– А здесь и разбираться нечего, нужна шляпа. – Антон засмеялся.
– Не возражаю, – весело поддержал его Лёня. – Проще простого: жребий.
И они стали рисовать две бумажки: «улетаем первыми», «улетаем вторыми».
Потом стали спорить, кто будет тащить первым. Женщины смеялись, а мужчины наоборот, видно, наконец, расслабившись от многомесячных рискованных ожиданий, всю свою энергию направили на «кто второй?»

Согласились на спички. Фаня вытащила длинную спичку, что означало: первым лезет в шляпу Антон. Он вытащил бумажку «улетаем вторыми».
Лёня расстроился, это было видно. Антон подошёл и обнял его.
– Старик, не огорчайся, победила справедливость. Тебе нужно улетать первым и приготовить почву для нас с Фаней: мне нужно будет знать все трюки, как доказать там, что я – еврей.

– Я подчиняюсь, но мне нужно было бы проводить вас. – Всё-таки не хотел сдаваться Лёня. – Ладно, завтра подаю заявление об уходе с работы и завтра же мы с тобой едем опять потолкаться к ОВИРу и обновить всю информацию.
– Это другое дело. А потом в кассы «Аэрофлота» – узнать обстановку с билетами. Окей, как говорят в Америке!..

                ***

Пустая квартира Лёни и Фани. У дальней стенки – одинокий  матрац на полу. Оба прощаются с квартирой – завтра с утра её займут другие, а Фаня перейдёт в квартиру Антона. У Фани на глазах слезы, она грустно заглядывает Лене в глаза.
– Завтра ты и Соня уже будете в Вене... Я не хочу говорить о предчувствиях. Я боюсь их. Лёня, кому мы сейчас принадлежим? Кто над нами? Случай? Если случай, то ведь это 50 на 50?!

– Фанечка, маленькая моя, всё будет в порядке, потерпи немного. Первая фаза удалась, удастся и вторая, увидишь. Пошли, нам предстоит «Последняя вечеря».
Фаня бродит по пустой квартире, опять начинает плакать.
– Прости меня, не буду, не буду! Ведь мы сами затеяли эту лотерею. Теперь я понимаю, что хотел сказать нам Фима, когда он вдруг убежал. Как я могла!? Ну ладно, я глупая и недалёкая, а ты… Лёня, как ты не увидел пропасть, в которую так легко всем скатиться?

– Фанечка, родненькая моя, не плачь, пожалуйста, не плачь. Ты сейчас на краю этой пропасти, я понимаю, поэтому и переживаешь… Вот увидишь, всё будет хорошо, ты с Антоном через три дня тоже вылетаете, мы вас встретим в Вене в аэропорту, а там – свобода! И мы опять вместе! Милая моя, маленькая моя, ты же знаешь, как я тебя люблю. – Лёня обнимает жену, целует её. – Пойдём, солнышко моё, я не хочу, чтобы ты плакала…

Он медленно выводит её из квартиры. Перед дверью Антона Фаня вытерла лицо. Они вошли к ребятам. Антон и Соня сидят в кухне за столом. У Сони тоже заплаканные глаза. В комнате стоят чемоданы и сумки.
– Ну вот, давайте запомним этот прощальный ужин. Всем нам нехорошо сегодня, но мы сами выбрали этот путь. Мы знали, он будет с шипами. Это только начало! Я предлагаю выпить за нас, за наше мужество. – Соня разлила водку.

– Только прошу вас, давайте по полрюмочки, не больше. Завтра мы должны быть трезвыми, вам предстоит дальняя дорога, – дрожащим от слез голосом попросила Фаня.
Антон тоже волновался, Лёня почувствовал это.
– Да! А сегодня «Последняя вечеря». За встречу в Вене! Всё должно быть хорошо! Лёд тронулся, Лёня, и ты у нас ведущий.

– Он у них ведущий. – Фаня показала на Лёню. – А ты, Антон, ведущий у нас.
Все невесело засмеялись. Прикоснулись к рюмкам, стали закусывать. Говорили, говорили… Соня старалась найти что-то общее, успокаивающее:
– Завтра, сразу как прилетим в Вену, пойдем искать, откуда звонить вам. Вечером будет поздно, а в субботу – на почтамт. Проверим и получим посылки, и звонить будем вам. Давайте договоримся, вы где-то во второй половине в субботу должны быть дома.

– А где ж мы будем? Целый день будем дома, – улыбнулась Фаня. – Я-то вообще все эти дни должна прятаться и тихо сидеть здесь... Только и будем ждать вашего звонка.
– Правильно! Антон, не забудь, что Соня в Якутии. Всё, как планировали: Фаню никто не видит, мы с ней улетели, а ты догоняешь Соню и летишь в Якутию. Чёрт возьми, последние предосторожности со сдачей твоей квартиры. – Лёня старался внушить Антону, что в течение последующих трёх дней им предстоят серьёзные испытания.

– Я понимаю. В следующий вторник Фаня рано-рано уйдёт из квартиры, чтоб никто её не видел. А мне поможет отец погрузить всё в такси. Он приедет тоже с утра. И мы подхватим Фаню где-то на Лесной. Всё, как планировали. А ты, пожалуйста, подробно определи там, что мне нужно придумать насчёт моего еврейства.
– Не забуду, гой. Нам предстоит пройти через это с Соней. И не забудьте, что завтра с утра Соня делает то же, что Фаня во вторник: рано утром незаметно смывается и ждёт нас на углу Лесной.

Курили, включили телевизор. Показывали Белый дом в Америке:  премьер-министр Израиля Бегин и президент Египта Садат подписали мирный договор между Израилем и Египтом.
– Дай Бог, чтобы Фиме там повезло! Может, и нам легче будет. – Лёня не уточнил, кому «нам». - ... Ну что, ребята, наверное, пора. Ведь завтра нужно встать где-то к шести. Давайте расходиться. Завтра – тяжёлый день.
– Давай! – Соня посмотрела на Лёню и слегка подтолкнула его. – Иди, муженёк мой, к своей… – Соня не сразу вспомнила слово, – к своей никейве, а я останусь на ночь  со своим… гоем.
 
Видимо, шутка не удалась, никто на неё не отреагировал. Вид у всех был серьёзный и поникший, а Соня казалась слишком возбуждённой. Фане не хотелось закончить вечер этой Сониной шуткой, и она вполне серьёзно напомнила:
– Вы, конечно, в Вене врите сколько угодно, но сами-то не забывайте, что вы не муж и жена.
– Ну вот, не забудем. Вы все какие-то кислые! С вами не в Америку ехать, а... Ладно, расходимся, пошли детей делать! Сегодня это необходимо.
– Ну, девка, ты прямо разошлась! – не выдержала Фаня.

– А вы не обращайте внимания. Я хорохорюсь, а внутри у меня всё дрожит.
Антон обнял её:
– Сонечка, ты что?! Всё будет нормально. Я не узнаю тебя.
Лёня и Фаня попрощались и опять оказались в своей пустой квартире. Фаня тоже дрожала, не отпуская Лёню. Она обнимает и целует его, а рядом, через стенку – Антон и Соня тоже обнимаются и целуются.

Ничего удивительного не произошло. Это была их последняя совместная ночь на Родине. И ночь была горячая, переплелось всё: страх и страсть, волнение и любовь, молодость и отчаяние. А может, и правда наступило время делать детей.
Наверняка, ещё полдома занимались тем же, но у нас нет доступа в их квартиры. А здесь – мы знаем точно, что происходит. Беспокойная и чувствительная Фаня и отчаянная и озорная Соня.

                ***
Стоявший на полу будильник зазвенел в 6 утра. Не считая матраца в пустой комнате, он был единственным напоминанием о прошлом. В другой комнате, тоже пустой, стояли четыре чемодана и две небольшие спортивные сумки.

Проснувшись, Лёня посмотрел на Фаню и понял, что она давно уже не спит, если вообще спала. Глаза у неё опухли от слёз, а взгляд, устремлённый в одну точку, был грустным. Лёня проследил за её взглядом и поискал на стенке солнечного зайчика, но тут же вспомнил,  что зайчика быть не может, так как на окне не было никаких занавесей. Впрочем, утро всё равно было  пасмурным. Лёня обнял Фаню и прижал к себе.

– Маленькая моя, доброе утро. Мне так больно видеть тебя такой. Ну как же сделать, чтобы ты не переживала? Фанечка, сегодня наконец свершается то, что стоило нам так дорого, мы так долго ждали этого. Прошу тебя, солнышко, улыбнись немножко. Через три дня мы встретимся в Вене, и все страхи будут позади.

Она ещё крепче прижалась к нему и стала целовать в губы, щёки, лоб...
– Скорей бы! Я ведь первый раз за все наши годы остаюсь без тебя. Мы никогда не расставались! Я боюсь быть без тебя. Но обещаю, сейчас мы встанем, и всё будет нормально.  Помни, что я люблю тебя! Это будут три жутких дня. Три дня без тебя!
Лёня даже испугался. Он понимал волнение Фани, но не знал, как её успокоить. Он тоже стал целовать её и гладить.
– Солнышко, всё будет нормально. Смотри, ведь всё готово. Сегодня пятница, я улетаю, а уже во вторник ты с Антоном прилетишь в Вену. Мы будем вас встречать. И всё,  на этом конец! Маленькая моя, всего три дня...
– Я понимаю... Умом... А внутри какой-то страх. Ладно, давай вставать, впереди тяжёлый день.

– Тогда я звоню Антону. Пусть встают тоже.
Лёня прошёл на кухню к телефону. Рядом с телефоном висел отрывной календарь,  который  показывал: 1979, март, 30, пятница.
– Маленькая, сегодня последняя пятница марта...
– Сегодня последняя пятница в нашей квартире, –  поправила его Фаня. – И последняя пятница в нашей прошлой жизни. Мы прощаемся с ней.
– Антон, доброе утро! Не забыл? Соня дома? –  Лёня держал телефонную трубку.
– Через 10 минут будет готова. В 10 встречаемся с ней на Лесной.

– Отлично! Пусть где-нибудь позавтракает. А мы перекусим в аэропорту.
– Всё нормально! Как соберётесь, тащи матрац. Попьём чайку и... по коням.
Особенно собирать-то было нечего. Приняли душ, собрали полотенца, простыни и одеяло. Фаня взяла на себя эту мелочь, а Лёня – матрац и подушки. Постучались к Антону, бросили матрац в кухне, барахло на топчан. Сони в квартире уже не было. Наскоро выпили чаю и поняли: всё, на этом – конец.
– Кажется всё, – подтвердил Лёня озабоченно и осмотрелся. – Теперь пошли за чемоданами и... вниз.

Антон закрыл свою квартиру. А Лёня, зайдя в свою, опять увидел отрывной календарь.
– Фаня, взять его с собой?
– Зачем он тебе?.. Я имею в виду – нам, – поправилась она.
– Тогда беру сегодняшнее число. На память. – И Лёня резким движением оторвал 30-е марта. – Пусть будет. Ну что, присядем на дорожку?
Они усмехнулись: сесть было некуда.
– Давай на пол, что ли?

Пристроились на полу. Каждый, прикрыв глаза, пробормотал что-то Богу.
– Ну, с Богом, ребята! Дай Бог, чтобы там, по крайней мере, нам было не хуже. Маленькая, только без слёз. Пусть этот день будет радостным.
Когда они притащили последний чемодан к лифту, Лёня взял Фаню за руку, и они опять подошли к своей двери. Лёня открыл её, положил на пол ключи, захлопнул дверь и постучал три раза.
Во дворе не торопясь разложили чемоданы: пусть все видят, что они с Фаней уезжают, Лёня с Антоном пошли на Бутырский вал ловить такси. Они решили взять две машины – на одной могли не поместиться.
Час был утренний, несколько человек с любопытством наблюдали за ними. Некоторых соседей Лёня знал, а его знали все. И все знали, что он уезжает в Израиль.
Вдруг какая-то птичка зачирикала свою весеннюю песенку. Они разом оглянулись на кусты, откуда неслись весёлые нотки. 
Наконец чемоданы были погружены, Лёня с Фаней сели в переднее такси, а Антон – во второе.

– На этой птичьей ноте и уедем. – Лёня помахал рукой всем, кто оказался возле. – В Шере...мать...его! – крикнул он шофёру. – В Шере...мать...его!
– Куда?! – не понял таксист.
– В Шереметьево, – засмеялся Лёня. И уже отъехав, добавил: – На углу Лесной подберём ещё одного человека.
Фаня крепко держала Лёню за руку.
Подъезжая к перекрёстку,  они увидели ожидавшую их Соню. Такси притормозило, и Соня, помахав рукой, села в машину к Антону.

                ***   

Выгрузив чемоданы из обеих машин на асфальт, Лёня рассчитался с таксистами. Встал вопрос: самим тащить тяжёлые чемоданы в зал ожидания или нанять носильщиков?
– Мы сами не дотащим, нужно несколько раз сюда-туда бегать. Давай потратимся на носильщиков, – предложил Лёня. – Антон, ты согласен? А когда вы с Фаней будете улетать, тоже воспользуетесь ими.
– Правильно, давай носильщиков, тем более, что ку-сать хо-це-ца! – пропела свою знакомую песенку Соня.
Носильщиков было много. Они вмиг высчитали, куда отправляются эти набитые чемоданы, и заломили цену.
 
– 20 рублей, – не глядя в глаза, отрубил хитрый коротышка в фуражке с козырьком назад.
– Вы что? Пять рублей за чемодан? – Соня не могла поверить наглости носильщика.
Она не сдавала дальний багаж на таможне, билеты на самолёт в Вену не покупала, в посольствах не была, всё делали Лёня с Антоном – откуда ей было знать, что уже существовала эмигрантская «индустрия»?
Пока все торговались, Фаня подошла к главному входу в зал, где стоял в ожидании целый отряд носильщиков со своими тележками. Выбрав одного из них, толстяка в аккуратной фуфайке, она подошла к нему и что-то сказала. Задумавшись на минутку, толстяк кивнул головой и пошёл за ней.
 
– 15 рублей, – подходя, тихо сказала она Лёне.
Они не сомневались, что приедут одними из первых на досмотр, но когда толстяк завёз тачку с их чемоданами, оказалось, что уже выстроилась небольшая очередь. Теперь нужно было пристроить чемоданы и пойти в буфет, чтобы перехватить что-нибудь из еды. До начала досмотра оставалось много времени, и впереди них насчитывалось семей пять. Пошептавшись, они не решились просить кого-то из очереди присмотреть за чемоданами.
– Неудобно... Потом в самолёте вам вместе лететь... – сказала Фаня. – Я постою, а вы сходите. Я ещё есть не хочу. Будете возвращаться, принесите мне бутерброд.

Ребята направились к буфету. Взяли кофе и бутерброды, на Фаню тоже. У продавщицы было хорошее настроение, и она охотно обслужила их. Особенно высокого, как и она, Антона, который, видимо, был ей более симпатичен. Само собой получилось, что Антон и рассчитывался с ней. Забрав еду, ребята расположились у столика.
– Ты хоть мелочь-то ей оставил? Она тебе так улыбалась, – съехидничала Соня.
– Оставил... Могли и из дому принести бутерброды. Чего зря такие деньги выбрасывать...

Все дружно набросились на еду, запивая кофе. Фактически время уже было обеденное.
Мимо них прошла к буфету целая бригада дорожно-строительных рабочих в грязных робах. Шли они шумно, даже как-то нахально, задевая остальных посетителей. Было неприятно смотреть, как они громко, перебивая друг друга и хорохорясь, выкрикивали свои заказы продавщице. Но та, высокая и крепкая бабёнка, тоже была не робкого десятка. Остановившись за прилавком и уперев руки в бока, она, четко выговаривая слова, медленно сказала:
   
– Вы мне все надоели. Уже третий день. Если вы не утихомиритесь, я позову милицию. Это вам Ше-ре-меть-ево, а не какая-то ваша вонючая стройка.  Вам понятно?
Работяги дружно заржали:
– Маша, не обижайся, мы ведь голодные, а у вас всё так дорого.
– Это Шереметьево, – гордо повторила Маша. – И ведите себя соответственно. Здесь иностранцы...
– Ну, тогда извиняемся, тётя Маша, – кокетничая, проговорил самый шустрый из них.
– Я тебе дам «тётя Маша»! Тоже мне племянничек нашёлся.
Бригада опять заржала.
 
– Противно на них смотреть, – не выдержал Антон. – Быдло.
– Не обращай внимания, – сказал Лёня. – Таких много, но, слава богу, такие Маши тоже найдутся. Она с ними справится.
Прикончив бутерброды, ребята опять пришли к Фане в очередь, которая стала значительно длинней. Соня протянула ей бутерброд.
– Спасибо. А как же я без чая? Пожалуй, теперь я пойду.
Люди всё подходили и подходили. Зал забивался пассажирами, в основном евреями. Ребята удивлялись такому количеству эмигрантов. Правда, трудно было разобрать, кто уезжает, а кто провожает. Но число чемоданов впечатляло.
Лёня смотрел на солидную толпу людей и вспоминал проводы своих родителей в Чопе.
 
– Всё-таки Москва отличается. Здесь все с такими элегантными сумками и кожаными чемоданами. А в Чопе, ребята, когда я там своих провожал, вы не представляете: мешки, сшитые баулы, старые торбы, довоенные чемоданы... Во, столица!
К ним скорой походкой подходила Фаня.
– Там в буфете собрались какие-то жлобы. Я так и не смогла чай попить. Настоящие хулиганы. Проходу не давали.
– Мы видели их, – сказал Лёня. – Я  принесу тебе чай.
– Не надо! Я водичкой запью.

Видно было, как Фаня нервничает. Лёня подошёл к ней поближе и обнял её. Потом они отошли в сторону. Лёня без конца целовал её в голову, в лоб, в щёки. Антон с Соней тоже стояли, прижавшись друг к другу. За ними выстроилась солидная очередь.
Какой-то чересчур подвижный молодой толстячок в шерстяном свитере  бегал вдоль очереди и всех что-то спрашивал. Его родственники, которые уезжали  с ним или провожали его, постоянно кричали ему:
   
– Зяма, Зяма, иди сюда!
Он подбегал к своим, они о чём-то говорили и  показывали ему на вновь примкнувших к очереди. Зяма бежал к ним, что-то спрашивал, потом опять возвращался  к стоящим впереди него.

Наконец он добрался до Антона, восхищённо остановился перед ним и Соней и, красноречиво разведя руки, воскликнул:
– Вот таким надо уезжать! – Потом нагнулся и заговорщически добавил:
– Ребята, такая вот просьба. У меня один лишний чемодан багажа. Помогите провезти его, возьмите на себя, я хорошо заплачу долларами в Вене. Вы полностью проверите его содержимое.
Антон и Соня от неожиданности растерялись. Зяма понял это по-своему и ещё убедительней добавил:
 
– Только в самолёт. В Вене я его сам заберу, а рассчитаюсь прямо здесь. В нём, кроме постельного белья, ничего нет. Просто у нас он сверх нормы.
– Извините, но у нас четыре чемодана на двоих.  Больше нельзя, тоже норма, – сказал Антон.
В это время подошли Лёня с Фаней, и Зяма заметил их.
– Как же норма четыре, когда вас четыре человека? – воскликнул он.
– Нет, их двое, – улыбнулся Антон. – Мы – не уезжаем.
– А я только что сказал, что вот таким надо уезжать! – Но его уже опять звали свои:

– Зяма, Зяма, иди сюда!
– От Зямы слышу, – сказал Лёня, когда шустрый толстячок побежал к своим. – Однако пора бы им вызывать на досмотр. Время идёт, людей полно, смотри, что творится.

Зал был почти забит. Входная дверь с улицы отворилась, и их внимание привлекла женщина, которая вошла в зал. В руках она держала, прижимая к себе, пластиковый прозрачный пакет, в котором был большой плюшевый медведь с широким поясом на талии. А на поясе – красочная эмблема предстоящей Олимпиады 1980 года. Мишка был похож на тех игрушечных олимпийских мишек, которые они отправляли в посылках, только значительно большего размера.   

Эффектное уверенное лицо с высоким лбом и большими круглыми глазами, гордо вздёрнутая пухлая верхняя губа, элегантная стрижка «под мальчика», а главное – мишка в её руках, рыжеватый, большой, с доверчивой детской улыбкой. Как такая женщина могла не привлечь внимание?
Войдя в зал, она стала кого-то высматривать. Видимо, найдя,  подошла к высокому мужчине из очереди и поцеловала его. Ребята продолжали смотреть на неё, и, когда она отняла свою щеку от мужчины, хором ахнули:
 
– Это же Фима!
«Фима в очереди на самолёт? Кто эта женщина? Жена? Ничего себе!» – не переставали удивляться.
В чёрном кожаном пиджаке, расклешённой короткой юбке и высоких сапогах – эта модно одетая стройная женщина никак не вписывалась в понятие «жена Фимы Шмееровича». Ребята молча наблюдали, как они разговаривали и как потом женщина передала ему медвежонка.
 
– Неужели жена? – ещё раз переспросил Лёня. – Всё-таки пришла проводить его.
– А олимпийский мишка, наверное, для их племяшки в Израиле... Помнишь, Фима говорил, что у них и у его брата девочки-одногодки. По шесть лет. – Фаня восхищённо смотрела в их сторону.
– Еврейская блондинка. Да, такая не возьмёт себе фамилию Шмеерович. – Наверное, Соня выразила то, что каждый из них подумал. – Красивая, ничего не скажешь.
– Подойти, что ли, к Фиме? – неуверенно сам себе задал вопрос Лёня. – А может не стоит,  ему будет неудобно?
 
В это время толпа вдруг ожила: стали вызывать на досмотр. Пропустили первых шесть-восемь семей сразу, и Лёня с Соней попадали в их число. Стали наспех и нервно прощаться. Фаня расплакалась, и Лёня, совсем растерянный, то хватаясь за чемоданы, то притягивая к себе Фаню, умоляюще смотрел на Антона, как бы прося у него поддержки.
Антон  нервно напутствовал Соню:
– Пошу тебя, будь осторожной. Слушайся Лёню во всём. Я еле дождусь вторника, чтобы увидеть тебя!
Лёня успел оглянуться и в суматохе напомнить Антону:
– Помни, что ты один в квартире: Фаня улетела со мной, а Соня – в Якутии. Очень важно, чтобы вас не засекли!
– Всё будет сделано, счастливого полёта!

Но нужно было торопиться. Их толкали стоящие сзади, и наконец Лёня и Соня, вырвавшись из объятий и таща за собой чемоданы, протолкнулись к досмотровой стойке. В зале их было несколько – столы, обитые цинком, у которых стояли весёлые, соскучившиеся по своей развлекательной работе таможенники. Если бы форма таможенников была белой, то они напоминали бы патологоанатомов, стоящих в морге, а люди, окружавшие эти цинковые столы, со своими тихими скорбными лицами –  родственников умерших. Однако таможенники были в полувоенной форме и стояли не только у столов, а наблюдали за перепуганными эмигрантами из всех углов. Дотащив до одного из столов чемоданы, Лёня остановился.

– Чего ждёшь-то? – громко и притворно по-дружески крикнул на него коренастый усатый мужик в форме. – Грузи чемоданы и сумки на стол, предъявляй документы.
Короче говоря, началась «вакханалия». Чемоданы вытряхивали, где-то уже слышен был плач, кого-то уводили на личный досмотр. На всех столах валялись разбросанные вещи. Таможенники прощупывали чемоданы, проверяли карманы в аккуратно сложенной одежде, высыпали  из коробок стамески, свёрла, отвёртки и другие инструменты, купленные для продажи в Италии, внимательно осматривали фотоаппараты, приёмники и бинокли, специальным прибором искали золото в тростях с резными набалдашниками, тоже предназначенных для продажи, у некоторых снимали обувь и, коверкая и надрывая каблуки, также искали что-то.

Лёня с Соней стояли как вкопанные. Соня чуть дрожала, растерянная и униженная, а Лёня, на миг представивший свою маму, перенесшую такое же издевательство в Чопе, сдерживал себя как мог. Он даже не знал, как вести себя. То ли сказать таможеннику, что у них нет ничего запрещённого, то ли просто принять это как последнюю забаву покидаемой Родины. На самом деле он просто не понимал, что с ним происходит: он был парализован, охвачен страхом и общей истерией, сделавшей его послушным винтиком в толпе.

Он бессознательно наблюдал, как многие уже уходили с чемоданами, кое-как запихав в них свои вещи, видел, как пропускали новые семьи к освободившимся столам, как всё у тех начиналось сначала – вываливалось содержимое, проверялась обувь...
За столом напротив таможенник вывалил из баула пуховые одеяло и подушку.
      
– Не пройдёт! – обрадовался он. – У вас есть кому передать?
– Нету, мы из Ташкента, – с дрожью в голосе ответила средних лет женщина. – У нас здесь никого нету.
– Это нас не касается.
– Какие драгоценности у вас при себе? – Резкий голос таможенника вернул Лёню к действительности.
– У меня только обручальное кольцо. – Очнувшись, Лёня показал свой палец с тоненьким золотым кольцом.
– А у вас? – ещё строже обратился он к Соне, пристально глядя ей в глаза, а руками продолжал ощупывать их маленькую пуховую подушечку.
Соня показала обычные женские украшения.
Лёня смотрел на пальцы таможенника и думал, что вот сейчас он задержит Сонину подушку, и у Сони будет шанс ещё раз увидеть Антона и Фаню.

– Все драгоценности мы записали в декларацию, – тихо и спокойно сказала таможеннику Соня.
– Вижу. Собирайте вещи, вы свободны. – И он сбросил пустые чемоданы на пол, и, положив руку поперёк стола, резко, одним движением сдвинул вещи, выкинутые из чемоданов, на дальний край стола. – Следующий! – И махнул рукой стоящему у входной двери таможеннику.

«Пропустил подушку, – подумал Лёня. – Надо же, а тот, сволочь, забрал у стариков постель!»...
... Лёня и Соня, проходя пограничный контроль, предъявляли свои визы с фотографиями. Они старались быть спокойными, обычными,  почти невидимыми, так, как их учили: пройти таможню – это ещё ничего не значило. Людей выдёргивали, даже после того, как они проходили паспортный контроль, и тащили на персональный осмотр, если кому-то, «спрятанными» за стенами или в потолке, этого хотелось.

Но им повезло. Никто их не остановил, и они, наконец, присоединились к остальным пассажирам уже у самого выхода к самолёту. Соня от радости схватила Лёнину руку и не отпускала её.
– Всё здорово! Всё отлично! – тряся его руку, радостно шептала она.
– Да, слава Богу. Мы прорвались. Только не забывай, что мы всё ещё на их территории. Надо вести себя смирно...
– Хрен с ними, Лёня! Я считаю, что мы уже на свободе!

***

... Сначала дали Москву. Соня первая вбежала в кабину, как и договорились заранее. Услышав голос Фани, Соня закричала:
– Фанечка, солнышко, у нас всё в порядке. Мы вас ждем, не дождёмся...
– Обнимаю тебя, даю Антона.
– Тонечка, Тоша, как я соскучилась по тебе! Два дня без тебя! У нас всё нормально, завтра идём на приём, послезавтра будем встречать вас. Да... да, милый, я тоже... Ты сказал Олегу, что у нас всё в порядке? Спасибо, Тошенька. Наверное всё, разговор стоит дорого. Встретим, целую. Дай Фаню.
Она протянула трубку Лёне.

– Маленькая, привет! Ну как вы там?  Слава богу. Да, встретим. Сейчас заказали разговор с моими. Но ведь тебя нет, скажу, что ты осталась в номере заполнять анкету. Просто не мог дольше тянуть, надо же позвонить им, что прилетели. Всё, всё, нас прерывают. До вторника...
Но их уже перебили. Возбуждённые Лёня и Соня смотрели друг на друга....

***

Было совсем темно, когда будильник разбудил Фаню. Антон ещё спал, и она осторожно, стараясь не шуметь, стала собираться. Нужно было, как можно раньше уйти из дому, чтобы никто её не заметил. Вот это «чтобы никто не заметил» очень беспокоило Фаню, и она почти четыре дня не выходила из дому. От этого и других запретов – на звонки не отвечать, дверь не открывать, днём близко к окну не подходить – она очень устала.

Фаня тихо приняла душ, переоделась, позавтракала, осмотрелась, не забыла ли что, и подошла к спящему Антону. Стояла,  и не знала, как разбудить его. Но как только она произнесла «Антон!», он моментально проснулся.
– Ой, как же я так уснул! А ты, я вижу, уже готова.
– Да. Когда отец придёт?
– Думаю, не раньше десяти. – Антон сделал движение, чтобы подняться.
– Не вставай, Антон. Ещё очень рано. Я пойду, а то люди начнут выходить. Всё, как мы договорились: буду шляться до двенадцати. Потом автобусом поеду в «Шереметьево». Там и встретимся.

– Ой, мне так неловко. Куда ж ты, бедная, так рано?
– На Белорусский. Там погуляю, потом немного на метро покатаюсь, книгу взяла. Очки тёмные тоже. Платок накину. Не попадусь.
– Ладно, будь осторожна. Присядь на дорожку.
Фаня присела, помолчала с закрытыми глазами, взяла сумку и попрощалась. 
– Не забудь документы, Антон. Всё, до встречи! – Оглянулась и вышла...

***

... Всё для них уже было привычным в зале аэропорта Шереметьево: и очередь, и люди в ней, и теснота, и тягучее ожидание, и чемоданы, чемоданы, чемоданы.
Правда, это для них, а отец Антона, Андрей Александрович, может, и во Внуково никогда не был, а тут сразу – в международный аэропорт! Он никогда не видел столько евреев сразу в одном месте, столько кожаных новеньких чемоданов, суматоху и тревогу на лицах так прилично хорошо одетых людей. Он смотрел на параллельную очередь, где весело улыбались и громко разговаривали иностранцы, видел много милиционеров, следящих за порядком в зале, и плохо понимал, что здесь происходит, что такое эмиграция, почему так много людей хотят покинуть эту страну и почему его сын среди этих людей. Конечно, на его лице нельзя было прочесть все эти вопросы и сомнения – Андрей Александрович вёл себя невозмутимо, особенно перед этой чёрноглазой молодой девушкой, большие упругие груди которой привлекали столько глаз и которая решилась фиктивно женить на себе его сына.

Фаня тоже старалась не суетиться при прощании Антона с отцом, понимая, что Антону надо многое сказать ему и как тяжело оставлять отца одного, может быть, навсегда. Она стояла с чемоданами в очереди, пока Антон, отойдя в дальний уголок зала, давал последние наставления отцу.

Что мог сын, покидая своего отца, сказать ему? У кого есть опыт сказать папе: «До свиданья» и броситься вниз головой в океан... может быть, не умея плавать? С одной стороны, он тревожился, что его Соня так далеко от него... и без него,  с другой стороны, не зная слов, чтобы скрасить свою неудачу, неудачу сына, не сумевшего отплатить отцу за его многолетние ожидания успехов, Антон мягко говорил ему:
– Папа, я буду помогать тебе... Я всё сделаю, чтобы забрать тебя потом отсюда. Мы с Соней устроимся, пусть это будет не сразу, но я найду способ помочь тебе материально.

– Антон, ну что ты? Не думай об этом. Я ведь не пропаду. Главное, пусть тебе повезёт...
– Повезёт! – Антон тряхнул кулаками. – Я буду иногда звонить, писать тебе, ты помнишь наш договор о письмах. Пиши мне тоже, пиши обо всём. Приедешь домой, забери деньги, они под телевизором. Потом перевези всё остальное к себе. Что не нужно, продай.
– Я всё сделаю, не думай об этом.
– Хорошо, что ты ночью работаешь. Приходи домой и спи побольше днём, пока все твои в коммуналке на работе. Урежь, отец, выпивку немного. Знаешь, ты же один сейчас.

– Хорошо, сынок. Всё будет нормально.
Антон всё равно был взволнован, то держал отца за руки, то обнимал его. Потом они подошли опять к Фане, и Фаня увидела суженные глаза Антона и выпирающие желваки на щеках. Да, без помощи отца им тяжело было ехать самим в аэропорт, но и взяв его с собой, видно было, как Антон измучен в эти последние часы. 
– Фаня, я выйду покурить, ладно?
– Да, Антон, конечно. Мы здесь постоим с Андреем Александровичем, – и она мило улыбнулась отцу Антона.
Оба стояли и не знали о чём говорить.

– Во, сколько людей летает туда-сюда! – ей хотелось сказать что-то нейтральное, отвлечь его.
– Вы знаете, я когда-то воевал в Австрии. Освобождали мы её... – У Андрея Александровича были свои думы. – Помню на каком-то углу в Вене парикмахерскую, хозяином был там старый-старый австриец. Мы ещё стреляем, а он других стариков стрижёт и бреет. Пахучая такая парикмахерская, он потом меня брил, я запах запомнил...
Фаня с интересом слушала рассказ бывшего воина и думала, как здорово было бы найти им этот дом прямо завтра и сообщить об этом Андрею Александровичу.
– А вы адрес не помните? – в шутку спросила Фаня. – Мы бы нашли этот дом, фотографию прислали бы.

– Нет, детка, дом был разрушенный. В одной стене парикмахерской зияла огромная дыра. Там, наверное, сейчас новый дом.
Подошёл Антон и, заметив оживлённый разговор Фани с отцом, благодарно посмотрел на неё.
– Антон, папа твой, оказывается, в Австрии воевал. Говорит, освобождал. А мы сегодня там будем.
Антон покурив, немного расслабился.
– Вот и хорошо! Для нас освободил. Надеюсь, нас там хорошо встретят.
Фаня посмотрела на часы.

– Наверное, минут через тридцать начнётся. Давай я тоже выскочу покурить. Антон, чтоб мы не забыли, надо отдать все наши рубли отцу. Нам туда, – Фаня показала в сторону таможенных стоек, – с рублями идти нельзя. Вот мои деньги. – Она стала пересчитывать. – Сорок семь. Сколько у тебя? – Антон достал деньги, и они их тоже пересчитали. – Сто семьдесят шесть. Всего двести двадцать три. Давай их сюда, сложу вместе. Я пойду в туалет, потом на улице покурю, потом в буфете что-нибудь куплю, и все оставшиеся деньги отдадим Андрею Александровичу.
– Отлично!
– А ты пока начинай прощаться. Думаю, что когда вернусь, нас вызовут на проверку.
– Смотри, Фаня: деньги, документы, билеты – всё у тебя, осторожно. Если есть шоколадки в буфете, возьми парочку на дорогу. Да может ещё блок сигарет возьмёшь?
– У нас уже четыре блока есть, больше не разрешат.
– Ну хоть пару пачек возьми ещё...

Фаня перекинула сумочку через плечо и пошла. Антон остался с отцом и, не переставая говорить с ним, видел, как Фаня нашла туалет, потом вышла на улицу, на ходу вынимая сигареты. С того места, где он стоял, Антон не мог видеть Фаню, курившую на улице. Он вертел головой, надеясь, что всё-таки увидит, но не получалось. Людей было много, особенно провожающих, и зал всё набивался и набивался вновь приходящими. Нелегко было увидеть кого-то сквозь эту тесную толпу. Так и получилось, что продолжая говорить с отцом, Антон не заметил, когда Фаня закончила курить и опять вошла в зал.

Обходя чемоданы и кучки людей, проталкиваясь сквозь толпу, Фаня прошла к буфету. Там никого не было, кроме уже знакомой нам продавщицы Маши. Два столика у буфета были пусты, только один из них не был убран, на нём  стояли тарелочки, стаканы и пустая бутылка из-под вина.  Фаня обошла столики и, бегло изучив витрину, заказала три тульских пряника, бутылку минеральной воды «Боржоми», четыре небольшие плитки шоколада и две пачки сигарет «Родопи».
Заказывая всё это, она заметила, как продавщица вдруг скривилась и недовольно протянула:
– У-у, чёрт!..
Фаня проследила за её взглядом и увидела, как к буфету подходят те же дорожные работяги, которые и в прошлый раз, в день отъезда Лёни, вели себя безобразно, приставая и похабничая.

– Как они мне здесь надоели! – прошипела буфетчица и стала по очереди выкладывать на прилавок Фанин заказ.
Пока Фаня рассчитывалась и собирала покупки, они обступили её сзади. Как бы случайно, но явно нахальничая, стали нагло касаться её локтями и обмениваться хамскими репликами.
– Юра, только не лапай, это не твоё хозяйство!
Стадо ушлых бесстыдно хохотало, и каждый из стада старался быть бесстыднее других.
– Тяжело удержаться, – дёргая головой, отвечал Юра. – Смотри, какое всё остренькое впереди. – У него были узенькие бегающие глазки, и руками он показал на своей груди, изобразив, что «остренькое» он имеет в виду. – Поделись шоколадкой, брюнеточка!

Фаня дрожащими руками собирала шоколадки и сигареты, стараясь никак не реагировать на жлобские выходки работяг. Однако буфетчица разозлилась и, помогая Фане собрать покупки, грозно крикнула:
– Вы опять за своё! Я счас милицию позову.
– Ну что вы, Маша, мы ж ничего, пусть евреечка в свой Израиль уезжает... – Это говорил стоящий позади всех дюжий работяга в драной грязной рубашке с закатанными рукавами, который, широко расставив мускулистые руки, теснил своих дружков на прилавок, не давая Фане выбраться из окружения.

– Я счас тебе дам «евреечка»! – Продавщица Маша не на шутку взбудоражилась и резко вышла из-за прилавка в сторону распоясавшихся работяг.
Они немного замешкались, что дало возможность Фане повернуться и попытаться уйти. Но тот самый шустрый, маленький и плюгавый – такие всегда хуже других, когда они не одни, – загородил Фане путь, расставив руки.

– Возьми меня с собой в Израиль. – Фаня двигалась вправо и он вправо, она влево и он влево. –  С такими грудями знаешь, сколько еврейчиков мы там настругаем!
Опять все дружно заржали, и шустрый почувствовал себя героем. Фаня оттолкнула его, стараясь проскочить, видя, что буфетчица спешит ей на помощь. Но в последнее мгновение этот самый шустрый незаметно подставил ей ножку, и Фаня на ходу, со всеми покупками упала лицом вниз. Покупки разлетелись по полу, и Фаня громко вскрикнула.
 
Этот крик услыхал Антон и, разумеется, его услышала вся толпа в зале, которая застыла в молчании. Но если толпа застыла, то Антон пулей оказался на месте и, увидев тех наглых работяг, которых он запомнил, когда провожали Соню, сразу понял в чём дело.
Работяги стушевались, но по инерции прикрыли маленького шустрого. Прошло мгновение, у Антона кожа на лице стала красная, он, наступая, двинулся на работяг.  Теперь Юра, стоявший сзади, прищурив свои узенькие глазёнки, нагло улыбаясь, выпятил грудь вперёд.

– А ты кто такой? Вроде бы не еврей? – ехидничал шустрый.
– А он женился на жидовке, теперь  заграницу чешет!
Сильный удар кулаком в голову свалил Юру на пол. Завязалась драка, Антон, сильный и проворный, метко атаковал то слева, то справа, одновременно стараясь защитить себя и Фаню, а к буфету уже бежали милиционеры и встревоженные евреи из очереди. Фаня отчаянно кричала, ей помогала буфетчица Маша, но в какой-то момент здоровый верзила схватил стоявшую пустую бутылку на столике и с размаху ударил по голове Антона. Антон в последнюю секунду краем глаза увидел взмах верзилы и успел чуть отвернуть голову вниз. Бутылка вместо удара скользнула по его голове и, выскочив из руки верзилы, грохнулась на пол и разбилась на куски. Антон, ещё не почувствовав боли от удара бутылки, со всей силы врезал правой в дых верзиле. Согнувшись пополам, верзила застонал и свалился на пол.

Но в тот же момент остальные работяги накинулись на Антона, свалили его на пол и стали бить ногами. Появилась кровь, видно, Антон пока защищался, скрючившись на полу, задел осколки бутылочного стекла и порезался.   
Милиционеры оглушительно свистели, к буфету бежали солдаты, офицеры и таможенники. Они схватили всех пятерых хулиганов, отодвинули толпу и кричали в свои передатчики, вызывая скорую помощь.

Фаня бегала и кричала: «Это мой муж! Это мой муж!» и отталкивала милиционеров, кидаясь к Антону. «Антон, Антон!» – взывала она, а с другой стороны бегала вокруг буфетчица  и испуганно кричала милиционерам:
– Это они к ней приставали. Обзывали и матом ругались.
– Этот длинный первым ударил, – вынырнул шустрый. – Мы не дрались, он начал...
– Граждане, разойдитесь! Разойдитесь, мы всё выясним и виновных накажем. – Они быстро увели всех пятерых и Антона, который отказался от носилок и пошёл с ними сам.

Фаню охватил ужас: она не знала, куда их ведут, знала, что скоро начнётся посадка, что там стоит отец с чемоданами,  видела, что у Антона разбита голова, и старалась привлечь внимание милиционера:
– Товарищ милиционер, мы же на посадку, опоздаем на проверку, мы на Вену...
– Разберёмся, гражданка. Во всём спокойно разберёмся.
В это время Фаня заметила бегущего за ними отца Антона. «Где же чемоданы? – мелькнуло у неё в голове. – Боже мой, что мы натворили?!»
– Андрей Александрович, я здесь. Идите в очередь, ждите меня, никуда не уходите, ждите нас...
Их уже заводили в какую-то комнату, на дверях Фаня заметила надпись: «Линейное отделение милиции».

Андрей Александрович вернулся в очередь, которая начала двигаться к цинковым столам. Не зная, как быть, он подтягивал чемоданы вперёд, пока не подошёл к входу на досмотр. Люди понимали, что произошло что-то очень плохое, и они не горячились его медлительностью, но собственные заботы были не менее важны, и им пришлось обходить его, когда он остановился у самой стойки.
Он стоял и смотрел на часы в зале. Растерянный, не знал, что ему делать. Попав в совершенно нелепую ситуацию, волнуясь и переживая за сына, он, стесняясь и в то же время надеясь на чью-то помощь, беспомощно смотрел то на чемоданы, то на часы, то в направлении, куда увели Антона. Казалось, что брать Вену ему было значительно легче, чем провожать туда сына.

– Вы не волнуйтесь, там разберутся, и они успеют на самолёт. – Маленькая полная женщина из очереди, видя встревоженного Андрея Александровича, решила подбодрить его.
– Они могут даже самолёт задержать, – убедительно добавил её муж.
– Спасибо... Да, да... – как бы соглашаясь с ними, Андрей Александрович благодарно закивал головой.
Он опять посмотрел на часы. Минутная стрелка безжалостно двигалась по кругу...

***
... прозвучало объявление, из которого они поняли, что речь идёт о Москве. Они побежали к окну, но сообразив, что с этого места не смогут ничего увидеть, вернулись и уже держались представителя Сохнута.

Возбуждённые, с радостными лицами, они подбежали к двери, через которую стали входить прилетевшие пассажиры. Всматриваясь в каждого и нетерпеливо переступая с места на место, они один за другим пропускали пассажиров, не находя Фаню и Антона.
Все в самолёте от Москвы до Вены говорили только о том, что произошло в Шереметьевском аэропорту перед отлётом, – о молодой красивой паре, которая так и не успела сесть в самолёт и осталась в Москве. Но никто даже не представлял себе, что здесь в зале стоят встречающие эту пару их разведенные супруги и что навалившееся горе принесёт им нечеловеческие испытания.
И Леня, и Соня тоже не догадывались спросить у любого из пассажиров, не видели ли они симпатичную молодую брюнетку и интересного высокого блондина в аэропорту, которые должны были прилететь вместе с ними...