всем телевульфам посвящаю
В старом особняке, в самом центре Будапешта живой венгерский классик Ференц Лист заканчивал торжественным аккордом только что сочиненную рапсодию. Его дряхлая как китайский император гроссмутер сидела по другую сторону рояля и подслеповато рассматривала вылинявшую от времени домовую кошку. Старое животное покойно созерцало средневековую готику кабинета, провожая сумрачным взглядом уходящую жизнь. Казалось ничего не предвещало бури, когда Лист поставил точку, и рояль громко, с надрывом испустил последнюю ноту, но весь Будапешт встал на дыбы. Конные мадьяры, как угорелые, скакали во все концы маленькой, раздираемой кровавыми междоусобицами Венгрии, гортанно возвещая о происшедшем.
-Пуншу, гроссмутер,- Ференц сидел теперь прямо, лишь иногда покачиваясь из стороны в сторону, как бы прислушиваясь к бушующим на улице страстям.
Старуха навела на Ференца мутные окуляры своего лорнета и неожиданно, в первую очередь для самой себя, испустила осенние ветры, как испускают их обычно старухи - вяло и почти неслышно.
Почувствовав, что час пробил, кошка судорожно закатила глаза и затихла.
-Пуншу,- дойдя до последней стадии экзальтации, выкрикнул композитор и, уже не сдерживая себя, пинком послал старуху за очередной порцией обжигающего алкоголя.
Через мгновение гроссмутер внесла кувшин с дымящимся пуншем в залу. Лист грубо выхватил его и стал жадно, взахлеб глотать горячий напиток. Пунш лился по камзолу, по рыжим бриджам и капал с конца шпаги на мербауский паркет. Кадык ходил ходуном как поршень. Ференц пьянел, облизывал усы и снова пил.