Коза, говоришь?

Ольга Алексова
               
               
— Ну… так что? В го-о-ороде! — Нинка ладошкой заправила под платок выбившиеся  пряди, — живут в сарае, а гулять вожу на полянку к реке. Кому мешают-то? Эта вот — молоко, а вот та — мясо будет.
— Мясо? — Маруся подалась вперёд, — Нинка, серенькую на мясо?
— Ты, Маруся, заполошная, ей-богу! Ну, на что нам две-то? Серенькую — на мясо. Молоденькая пока… — Нинка поджала губы,  ловко устроила заголённые свои руки под грудью и уставилась на Марусю
"Не грудь, а вымя", — зло отметила про себя Маруся и вдруг неожиданно выпалила:
— Продай, а? 


1.
— Коза, Илюш, — Маруся слабо улыбнулась, — будем вместе жить.

Илья уставился на козу, свесившаяся с губы папироска грозилась упасть в кружку с чаем:
— Ты… эта… ну,  не-е! Куда? Ты что?
Илюха напрочь запутался в словах, вжался в угол и, не мигая, смотрел на козу. Коза сделала шаг, и встрепенувшийся от неожиданности Илья рявкнул:
— Пошла! Уйди! Дура!
— Я дура? А молоко Ленке? Ленка болеет без конца, а козлиное молоко — это знаешь что?

... Потом Маруся кричала про Нинку, про мясо, про  бессердечного своего мужика, про хворую Ленку, про судьбу, что скрутила в бараний рог, а потом подарила такую радость, а теперь эта бестолочь сидит в углу и пепел трясёт на чисто вымытой пол и мявкает, как козёл.

— Козье, Маруся, — успел вставить Илюха, — козье молоко-то.

Вот тогда-то судьбы и козы, и Илюхи были решены бесповоротно: а что делать?

— Ну и что? — пытался рассуждать Илья, — у других собаки, а у нас...  эта. А пусть! Маруся — она ж у меня… во-о какая! Главное — хм, вот дурёха-то! — козлиное, говорит, молоко пить будем. Козлиное! Ну, погоди, взвоешь сама… первая замявкаешь…  Коза!

Постепенно всё устроилось: Маруся носилась со своей козой, как с писаной торбой, Ленка морщилась, но пила козье молоко, да и Илюха привык по утрам перед работой, для порядка нахмурив бровь, кружечку парного молока  на ход ноги выпить и, крякнув от,  не до конца ещё осознанного, удовольствия, как бы мимоходом, сказать:
— Молодца-а!
Марусю ли, козу ли, а, может, и себя самого похваливал Илья? Кто его знает…


2.
Но вот случилось Марусе уехать.
Доить, получается, надо… Ленке, что ли?   Да, нет… мала ещё. Похоже, что Илье.

Как его Маруся уговаривала, какие песни пела ночью, что рассказывала? Но утром твёрдым голосом продолжила:
— Ты, главное, запомни, что Стрелка грязь не любит, ходи к ней во всём чистом — это раз,
потом ещё, Илья, смотри, вымя помой ей сначала — это два, и не ори на неё, потому что она ласку любит. Понял?
— Баба, — обречённо подумал Илья, — вымя, ласка…


***
— Ну… с Богом, ребята, — вздохнула Маруся и уже с порога добавила, — тебе, Илюш, Ленка поможет. И сухарики не забудьте.


3.
К вечеру, вволю нащипавшись травы на полянке у реки, Стрелка бодренько, по асфальтовой дорожке, поцокала к дому.
Ленка, по-киношному, бежала сзади с прутиком, повторяя мамино «ах, ты моя родненькая!  ах, умница! сейчас молочка нам даст»
Стрелка, часто-часто подёргивая куцым своим хвостиком, нырнула в сарай.
— Всё, пап! Я её загнала. Иди!

Илья решительно выдохнул и крикнул:
— Где мамкин платок? — и, вроде как испугавшись самого себя, добавил потише, — во всём, понимаешь, чистом… Мамкой, Лен, наряжусь, а?
— На, пап, — прошептала Ленка и протянула отцу красный, с белыми разлапистыми цветами, платочек Маруси.
— Ты что? Что красный-то? Не на быка иду! Белый давай… Чистый.

Илья стоял перед зеркалом и накручивал на голову незнакомую тряпицу.
— Пап, на глаза надвинь, может, она не узнает тебя?
— Ага… а штаны? — задумался Илья, но тотчас решился, — Тащи сюда что-нибудь, — и похлопал себя по бёдрам.

— Значит, Ленка, работаем так: ты, эта… неси сухари и суй ей в морду, пока я буду ну… сама знаешь… Но спервА  я её в угол прижму, так ты успей мне под задницу скамеечку сунуть, чтоб я сел, поняла? Она не вырвется тогда, поняла? Ещё слова говори ласковые, а то я собьюсь. Поборем, Лен, не трусь!


Стрелка лежала на сене и даже, кажется, спала. Но, учуяв этих двоих, притихших и испуганных, вскочила и бойцовски наклонила рогатую голову.

— Пап, боюсь!
— Слова говори… бабским своим голосом… про «молочко сейчас дам»… и не ори, — прошипел Илья и, слегка согнув ноги в коленях и растопырив руки, медленно двинулся на Стрелку.

Коза дёрнулась и отпрыгнула в угол.
— Ага! — не утерпел Илья. — Попалась! Под жо… скамейку, Лен, суй мне! Держу! Давай сухарями корми, чтоб молчала… я щас!

Илья ловко, будто всю жизнь только этим и занимался, протёр мокрой тряпицей вымя, прижал коленями ноги Стрелки и остервенело задёргал руками.
— Пап, ей больно!
— Корми — кому сказал — сухарями!
— Да она почти всё сожрала уже! Ты скоро?

Стрелка, распластанная в углу, настолько перепугалась, что заглатывала сухари, как сумасшедшая. Илья  через сжатые зубы зло повторял:
— Вымя… ласка… баба…

— Ну, всё, Лен. Конец... Сволочь эта Нинка!

А Нинка, между тем, стояла за дверьми и слушала странную возню в Марусином сарае.
Через мгновение дверь распахнулась и Нинкиному взору предстала испуганная Ленка и заполошная баба с миской молока в руках.
— Уйди, убью! — заорала баба на Нинку.
— Тёть Нин! Тёть Нин! Эта папка, не бойся! — кричала в спину убегавшей соседке Ленка.


***
Как  надрывно ждал и как потом крепко любил свою жену Илья, знает только Маруся.
Ленка пьёт молоко легко, не морщась.
Нинка недобро косит  исподлобья глазом и шипит:
— На мясо надо было… на мясо…

фото из интернета