Я наверное все-таки предчувствую события, иногда я просто вижу картины из будущего. Мысль про моменте море не покидала меня никогда, но все то лето я как-то настойчиво думала об этом
Я чувствовала приближение страха. Как и каким образом не объяснимо. В сентябре 1995 года умер мой отец. И все то время, когда мы жили в разных городах, да и уже в разных странах, я жила надеждой, что мы с ним увидимся. Может в ближайшее время, может через пару лет.
Но последний раз мы виделись на моей свадьбе. Я помню, как он приехал со своим неизменным провинциальным чемоданом, в котором были зеленые яблоки, в каком-то пиджачке, и как верно, по старой моде, в нейлоновой рубашке. Он привез нам в подарок самовар, стальной. Единственный подарок на нашей свадьбе. Другие дарили деньги на детскую коляску.
Была зима в преддверии нового года, 28 декабря.
Моя свадьба больше походила на широко отмечавшийся какой-нибудь день рождения. Все происходило в квартире моего брата в Москве. Помню, отец подозвал меня к себе, я с разбега, как в детстве, грохнулась к нему на колени, папка! Он спросил как-то сразу о моем будущем ребенке, о взаимоотношении с
моим бывшим и нынешним спутником
жизни, как будто он имел непосредственное участие в моей жизни.
Ничего разумного, конечно, я ответить не могла. Не знаю, то ли от легкомыслия всего происходящего, то ли оттого, что неосознавала навалившихся еще на меня странностей жизни.
По прошествии лет после свадьбы, я как бы собирала в своей голове, упорядочивала мысли и события, чтобы потом рассказать их ему. Какое-либо событие – и я уже думала, как об этом рассказать отцу. Но, как ни странно, писем мы не писали друг другу, общался только Сережа, и то по телефону, передовая мне иногда привет от него.
Так вот, теперь и рассказать мне свою жизнь оказалось некому.
Сережа позвонил мне как-то вечером в обычный сентябрьский рабочий день. Он не звонил мне долго – это его конек.
- Клименко можно?
- Да, это я. Ты никогда меня не узнаешь..
- Отцу плохо, совсем. Поедешь?
***
Суета Курского вокзала. Я как всегда чуть-чуть опаздывала, облетая на полном ходу вялотекущий поток нагруженных людей. Сережа меня уже ждал. Вот так встреча. Никто и не ожидал такой быстроты: раз, и мы уже в пути.
Мы были рады встрече друг с другом, мы беседовали, или даже чирикали в поезде. Я узнала кое-что новое о моём брате.
***
Украина.
Въезжая в самою глубинку украинской земли, я смотрела в окно на проносящиеся мимо селения, случайных прохожих, и на ум приходило только одно: что в какие бы времена не проезжать здесь – люди, природа и вся эта рухлядь в виде построек будет той же.
Налицо были явные признаки пережитка социалистической эпохи нашей страны, с плохо удаленными коммунистическими зачатками. В эпоху демократического безвременья серость и голь местности выдавали те исторические времена; время от времени на полуразрушенных зданиях виднелись обшарпанные и выцветшие плакатики типа: «Коммунизм - оплот мира».
А что касается одежды людей тех мест – это сплошные то ли 70-е, то ли какая-то своеобразная мода.
Здесь нет времени,
Здесь вечность,
Здесь всё также,
Как много лет назад.
Артемовск-2 встретил нас моросящим дождиком. Внутренняя неясная нежность таилась в душе. Чувство приезда к себе домой не покидало.
Безлюдный вокзал. Тишина. Всё–таки есть генетическая память. Что-то внутри говорит тебе: вот смотри – это твоя историческая родина, хоть и по одной линии родства – отцовской.
Холмистый пейзаж города. Раскидистые каштаны: их плоды валялись уже под ногами. Здесь было чуть теплее, чем в Москве.
***
- Надо ловить машину до Ступок.
Ступки - только присущее здешнему колориту название. Странно, он знает, как называется место. Я не знала. Чаще бывал здесь. Почему-то у большинства водителей этого города были старые горбатые «Москвичи». Нам удалось поймать краснощёкого упитанного парубка на «Москвиче», который с радостью, узнав оплату, довёз до места назначения.
***
Мы шли к дому отца и боялись, но об этом не говорили друг другу, как будто всё это неправда что отец серьезно болен. Его жена вышла, рыдая, чем перепугала нас. Он ещё был жив. По-всему видно было, что она старалась выдавить из себя горе, что это было даже не удобно с её стороны перед нами по отношению к нам, его детям. Частые переходы от всхлипов со слёзами, до разумных раздач указаний – всё это наводило на неискренность..
Дом был всячески запущен. Беспорядок и хлам сочился из всех углов. Я остановилась перед комнатой, в которой находился отец.
Он лежал на кровати весь исхудавший, тяжело дышал и не приходил в себя.
Его мать, моя бабушка, сидела рядом. Она даже не узнала меня сразу, подумала, что с Серёжей кто-то приехал ещё, но не я, ее внучка.
В такой момент безысходности приходят мысли типа: что здесь делает он, мой родной человек, отец, в глуши, его даже не взяли в больницу. И я такая бессильная, чтобы ему помочь, примчавшаяся где-то на исходе его жизни, пытаюсь, что…
Ничего. Нельзя ничего сделать, судьба, как всегда сыграла своими картами. Нет нашей семьи, и никому нельзя было приказать жить вместе. Ведь муж жене не родственник. Это всегда для неё чужой человек, с другим набором хромосом. Вот только дети оценят это. Потому что они связаны с ним этим набором. И считаются родственниками.
Все остальные размышления не имеют здесь особого значения.
Подсознание знает своё дело, тем более, что не только набор хромосом не тот, но и другие факторы бытия не складываются форму «единой крови».
Он, быть может, искал лучшей жизни, вернулся на родину, думал удовлетворить свои амбиции, а сейчас умирая, даже не увидит нас в последний раз. А родственники рассказывали, что очень любил нас, хранил фотографии, мы их потом видели, нашли на даче, на чердаке. Мы с Серёжей, детские какие-то.
***
А его мать всё чувствовала. Говорит, Оксана, сейчас он умрёт, руки у него холодеют. Я прикоснулась к ним. И тоже почувствовала это. Я навсегда запомнила жёсткость, узловатость и в тоже время вялость рук умирающего человека.
А мать, ведь его родила, тоже также сидела над ним в детстве, держала за руку. А сейчас все, пережила
И вдруг, роковая картина, как будто всё сошлось, как в пьесе какой-то. Я его Оксаночка, Серёжа и сын Дима от второй жены. Стоим и всё.
Мы ему что-то говорим, думая, что он слышит, но он только приподнялся, захрипел. И упал, обратно и уже бездыханным.
Как все ему теперь не надо. Может смерть, приносит облегчение? Никто в мире из живущих этого не знает. С полуулыбкой он покинул один из понятных нам миров. И ушёл. Куда? Теперь его не добудишься никогда.
***
Смерть – это своеобразная форма сна, из которой не возвращаются. Никогда. Я ходила по заброшенному дому, и хотела увидеть его душу. Именно увидеть, почувствовать. Я откуда-то знала, что она может в чем-то проявиться. Я наделась на это. Это было единственной надеждой.
Но кругом лишь попадалось торжество смерти и на кровати мертвое тело отца.
***
Его положили в наспех кем-то сколоченный дощатый гроб. Хорошо, что я этого не видела, мой брат даже плакал. А я боялась плакать, разрыдаться. Мне было трудно: слезы стояли очень высоко, как вода на переполненной дамбе. Казалось, что они вот-вот разорвут тебя и ты вытечешь вместе с ними. Я как всегда старалась быть сильной.
Родственники разделились – ее и наши . каждый осуждал ту или иную сторону. Я тогда услышала многое и хотелось бы выяснить все до конца, но уже было поздно – отец умер. И извечный поиск истины в словесном потоке зашел в тупик.
****
Потом была ночь. Принесли акафист. И я, нарушая правила христианских похорон: ничего не делать родственникам для покойного, читала своему отцу отрывки из акафиста, на недавно изученном в институте церковнославянском.
Приходили какие-то старые бабки они говорили, что знают обо мне, помнят и называли так ласково по-хохлятски, Оксаночкой, тем самым,у выражая мне свои соболезнования.
Потом мы шли по ночному убогому городу, на улицах которого не было света: то ли от нехватки электричества, то ли от недостатка лампочек на фонарных столбах вдоль дорог, но видимо от того и другого. Темнота давила на нас, а мы давили на нее. И наверное от этого здесь я впервые узнала, что ночное небо может упасть на темный город, темные улицы. Это свойство украинского низкого неба с огромными блестящими звездами-вишнями мне открылось впервые. Оно низкое и полукруглое, как спина черепахи .
Нас с братом к себе домой вел наш дядька. Он как собака, чуял эту дорогу даже без света, знал ее наизусть, короче попривык.
***
Наступило утро. Пригласили служителя из церкви. Он пришел в дом отца, отпевать. Зашел, осенив всех крестом, раздал свечи. Зажег. Начал читать, что самое интересное, по-русски, обращая к собравшимся небольшую, но очень содержательную речь: о том, что мы, кто и к чему придем в конце-концов. И тут он произнес сокровенную фразу – «Братья и сестры, всем нам придется отмечать этот третий день рождения.»
Первый – это ясно, рождение на свет.
Второй – неизвестно, быть может, крещение, пришествие к Богу в душе своей.
Третий – судя по всему, последняя ночь, последний день, час?
Никогда не слышала об этом. Поразительно, где-то в какой-то глуши обособляется душа человеческая. Этот служитель тоже много думает, наподобие меня. Вот и Третий День Рождения… я приехала к тебе на праздник…? А ты умер, папа…
****
Свечи догорали, потрескивая, все присутствующие терпели горячие слезы свечей на своих руках.
Прощай мой отец, мы не увидимся никогда. Кроме этой жизни я не хочу тебя видеть нигде. Я всегда буду помнить и грустить. И вспоминать те отрывки из детства, в которых я помню тебя, себя, брата и мать; песню о журавлях, которые летят куда-то, и еще, однажды в детстве ты приехал, вы уже тогда не жили с матерью вместе, и ты приезжал по большим праздникам и мы пошли с тобой гулять. Ты присел на корточки, чтобы быть на моем уровне и что-то мне говорил, и глаза у тебя блестели от слез. И я мечтала что б ты встал, что б не сидел на корточках передо мной - из-за этого я чувствовала себя маленькой. И знала наверняка, что никто из отцов так не делает…и ни у кого нет таких блестящих от слез глаз…
***
А потом были поминки и многочисленные родственники, о которых я даже и не знала. Они почему-то плакали, когда встречались с нами, обнимали за плечи, со словами «дай на тебя посмотрю» …
Мы сидели на улице, за большим столом. Сентябрь. Теплый. Пожелтевший листок с дерева, завертевшись в воздухе, упал ко мне в тарелку с украинским борщом. Все это видели. И кто-то сказал: «Это тебе отец передает привет». И я верила. И душа моя плакала, а они, родственники, они все улыбались и тоже плакали. Смеялись и плакали…какие знакомые лица у них. Мы все очень похожи друг на друга
-Смотри, дядя Коля сейчас издалека так похож на отца. Стоит также, одна рука в кармане, другой что-то показывает …
-Да, так и хочется крикнуть - пап!
. И то самое торжество смерти и радость встречи слились в нелепый нежный водопад чувств людей, имевших свойством своего характера не видеться годами, а потом встречаться у кого-нибудь на похоронах.
****
Хоть Гоголь и жил давно, и знал Украину ту, которую описывал много лет назад, он угадал ее вечную. Она осталась такая же. Здесь верят в колдовство, заклинания, ведьм. И что самое интересное, все реально. Вера в эту эзотерию уже в крови украинцев. И мысль в данном контексте воплотилась полностью. Мне говорили не брать какой-то принесенный соседями виноград даже в руки и еще что-то у тех или иных людей – мотивируя тем, что это заколдовано. Что и говорить – возле одного дома я видела мужчину, у которого на щеке было подобие женской груди, своеобразное вымя. Это колдовство – объясняли. А следовательно: вера в него. Здесь так все и дышит мистикой, так и витает дух веры в это, что и не надо быть Гоголем, чтобы уловить это. находка для писателя. Ходи да слушай, только не верь…
****
Когда-нибудь я приеду сюда снова. Быть может, найду того священника из местной церкви, расспрошу его о многом. Но чувствую, что это будет очень не скоро, а может быть, никогда …
И в мыслях всегда буду представлять как я иду по бугристому кладбищу в какой-нибудь ясный, погожий день в сопровождении многочисленных трелей кузнечиков, осторожно обходя ограды, выискивая на деревянных крестах и надгробиях потускневшую от времени фотографию с до болью знакомыми глазами.
Увижу, встану поодаль, и буду смотреть на нее, прижав руки к груди. И обжигая внезапной вспышкой действительности нервы, под ней буду читать свою фамилия.