Заговорщики

               
                ЦЕЗАРЬ

Пожизненный диктатор, бессменный консул, трибун и цензор, а также великий понтифик Гай Юлий Цезарь в начале 44 года до нашей эры находился на вершине своего могущества. Он стал именоваться «отцом отечества» и получил право на постоянное звание императора, несмотря на то, что ранее этот почетный воинский титул полководца слагался сразу после триумфа, следующего за удачной победой. Теперь Цезарь всегда мог носить одеяния триумфатора. В суде и сенате он восседал на кресле из золота.  Статую Цезаря поместили рядом со статуями древних римских царей, а на колесницах и носилках при цирковых процессиях несли его изваяния рядом с богами. Ему посвящали храмы и жертвенники, и даже переименовали месяц Квинтилий в Юлий (июль).
Все враги и политические противники Цезаря были повержены. Помпей, разгромленный в битве у города Фарсала, бежал в Египет, где его вскоре убили. Боспорский царь Фарнак и приверженцы Помпея в Африке потерпели поражение. Марк Порций Катон, последний защитник республики, покончил с собой. Войско сыновей Помпея в Испании было разбито. Казалось, что после затяжных смут и гражданских войн в Риме наконец надолго восстановились порядок и стабильность.
Однако это было обманчивое спокойствие. Поскольку всем тогда стало ясно, что великая римская республика («res publicus» в переводе с латинского означает «общественное дело»), история которой насчитывала уже почти пять столетий, фактически прекратила свое существование.
По римской традиции считалось, что республику установили в 509 году до нашей эры, изгнав царя Тарквиния Гордого. Власть монарха была заменена властью двух выборных представителей - консулов. Первым консулом стал Луций Юний Брут. Сенат, первоначально являвшийся советом старейшин, превратился в важнейший государственный орган Рима, отражая прежде всего интересы аристократии, патрициев. А народ защищал свои права в собраниях, которые именовались  комициями (отсюда всем известные в русском языке комиссии). Народные трибуны, высшие должностные лица из сословия плебеев, обладали правом вето на все решения сената и магистратов, т.е. выборных государственных чиновников. Выборы магистратов, включая консулов, как правило, происходили ежегодно. А диктатора, правителя с неограниченными полномочиями, консул по требованию сената  мог провозгласить только на шесть месяцев, в случае наивысшей опасности для государства.
Впервые диктатором без указания срока полномочий в 82 году до нашей эры стал Луций Корнелий Сулла, пробывший на этой должности в течение трех лет. С этого времени республиканские традиции стали быстро разрушаться, и к моменту победы Цезаря превратились в декоративное оформление совершающегося монархического переворота.
Однако пожизненный диктатор не именовался царем, да и консульство его все-таки имело временные рамки, пусть и отдаленные (в 44 году до нашей эры Цезарь был избран консулом на десять лет). Тем более, что существовал и второй консул, Марк Антоний, который, хоть и находился в тени Цезаря, играл заметную роль в римской общественной жизни. Но среди сенатской аристократии стали широко распространяться слухи, что Цезарь стремится к единоличной царской власти. На эти мысли наталкивали некоторые поступки «божественного Юлия».
«Республика – ничто, пустое имя без тела и облика», сказал он однажды. А в другой раз, проезжая мимо трибунских мест, вознегодовал, видя, что один из трибунов, Понтий Аквила, не поднялся с почтением при виде диктатора. Тогда Цезарь воскликнул: «Не вернуть ли тебе и республику, Аквила, народный трибун?» 
Некоторое время спустя, возвращаясь как-то после торжественных жертвоприношений, среди бурных народных рукоплесканий, Цезарь увидел, как кто-то из толпы набросил на голову его статуи лавровый венок, украшенный белой перевязью -   диадемой. Поскольку диадема в Риме считалась символом царской власти, бывшие рядом народные трибуны приказали сорвать перевязь, а провокатора бросить в тюрьму. Разгневанный Цезарь сделал трибунам выговор и сместил их с должности. Этот случай вызвал возмущение сенаторов. 
Надо, правда, заметить, что страх перед «царской диадемой» проходит красной нитью через всю историю республиканского Рима. Например, в 133 году до нашей эры известный реформатор Тиберий Гракх подложно обвинялся в том, что будто взял из царских сокровищ диадему и якобы примерял ее на себя; из чего делался вывод о его стремлении к царской власти. Но интересно, что еще в юности Цезарь на похоронах своей тетки и жены сказал запоминающиеся слова: « Род моей тетки Юлии восходит по матери к царям, по отцу же к бессмертным богам… Наш род облечен неприкосновенностью, как цари, которые могуществом превыше всех людей, и благоговением, как боги, которым подвластны и самые цари». И неслучайно под статуей Цезаря кто-то из его недоброжелателей написал:
«Брут, изгнав царей из Рима, стал в нем первым консулом.
Этот, консулов изгнавши, стал царем в конце концов».   
Было и еще одно обстоятельство, которое подлило масла в огонь. Среди сенаторов распространилось слухи, что Цезарь собирается перенести столицу из Рима на Восток, а Италию обескровить воинскими поборами. К тому же в это время диктатор как раз собирался в поход против Парфянского царства. А свято верующее в пророчества окружение Цезаря обнаружило где-то слова о том, что парфян может победить только царь. Повод к немедленному выступлению против тирана был найден.  Античные авторы Светоний, Плутарх и Аппиан оставили нам описание этого кровавого представления.
В заговоре участвовало более шестидесяти человек. Среди них находились и старые злопамятные враги Цезаря, которые не могли простить ему своего поражения, но были и бывшие  его сторонники. Возглавили заговор Марк Юний Брут и Гай Кассий. Характерно, что они прежде выступали на стороне Помпея, но Цезарь милостиво даровал им прощение. Помимо этого, существует версия, что Брут пользовался покровительством диктатора еще и потому, что Цезарь считал его своим незаконнорожденным сыном. Однако Брут, вспоминая легендарного первого консула, которого записывал в свои предки, жаждал снискать лавры «тираноубийцы».
Сначала заговорщики хотели убить Цезаря во время голосования на Марсовом поле, непосредственно примыкающем к Капитолийскому холму. Были и другие планы - напасть на Священной дороге или при входе в театр. Но когда объявили, что 15 марта сенат соберется на заседание в курию Помпея, т.е. в одном из зданий, окружавших каменный театр Помпея, то все охотно предпочли этот вариант. Эта дата в римском календаре носила название «мартовских ид». Как и все прочие «иды», отмечаемые ежемесячно, сей день посвящался Юпитеру.
Между тем приближение насильственной смерти было возвещено Цезарю самыми разными знамениями, на которые древние римляне обращали особое внимание. Еще раньше гадатель Спуринна предсказал Цезарю, что в мартовские иды ему следует остерегаться большой опасности. Из-за этого, а также из-за нездоровья он долго колебался, не остаться ли дома, отложив свои дела в сенате. Но один из заговорщиков, брат Марка Юния Брута, Децим Брут, уговорил Цезаря не лишать многолюдное  собрание присутствия консула. Цезарь, скрепя сердце, согласился.  И вышел из дома в пятом часу дня 15 марта 44 года до нашей эры…
Кто-то из сторонников Цезаря, узнавший о заговоре, подал ему по дороге восковую табличку с сообщением (по воску римляне писали металлическим грифелем - стилем). Цезарь присоединил ее к другим запискам, которые держал в левой руке, собираясь прочесть. Потом он принес в жертву несколько животных подряд, но благоприятных знамений не добился.  Поздоровавшись с гадателем, Цезарь посмеялся над его предсказанием и, шутя, сказал ему: «А ведь мартовские иды наступили!».  «Да, наступили, но не прошли», - зловещим тоном ответил Спуринна.
Когда Цезарь вошел в сенат, сенаторы в знак уважения встали со своих мест.  Заговорщики, скрывая мечи под тогами, во главе с Брутом тотчас приступили к исполнению своего плана. Они не решились напасть на диктатора сразу и разделились на две группы. Несколько человек встали позади золоченого кресла Цезаря, а остальные двинулись навстречу вместе с Туллием Цимбром просить за его изгнанного брата. С разговорами они дошли до самого кресла и продолжили беседу, когда Цезарь сел на свое место. Заговорщики обступили его.
Туллий Цимбр, взявший на себя первую роль, подошел  ближе. Цезарь, выразив неудовольствие его настойчивыми просьбами, сделал ему знак подождать. Тогда Туллий Цимбр схватил Цезаря за тогу выше локтей и начал стаскивать ее с шеи, что послужило сигналом к нападению. Цезарь закричал: «Это уже насилие!» В этот момент народный трибун Публий Сервий Каска, размахнувшись сзади, нанес ему удар мечом в затылок. Рана оказалась неглубока и не смертельна. Цезарь удержал руку Каски и проколол ее стилем. Почти одновременно оба закричали.
Цезарь (по-латыни): «Негодяй Каска! Что ты делаешь?»
Каска (по-гречески, обращаясь к своему брату): «Брат, помоги!»
Все заговорщики с обнаженными мечами обступили Цезаря. Непосвященные в заговор сенаторы застыли как изваяния, пораженные ужасом. Они не смели ни защищать Цезаря, ни спасаться бегством, ни даже закричать, чтобы вызвать охрану.
Цезарь попытался вскочить, но уже второй удар его остановил – один из заговорщиков поразил его мечом в бок. Кассий ударил Цезаря в лицо, Брут – в бедро, Буколиан – между лопатками. Цезарь метался, как дикий зверь, окруженный охотниками, встречал удары мечей,  поворачивался от одного убийцы к другому. Но когда ему нанес удар Брут, Цезарь накинул на голову тогу, укрылся ею со всех сторон и упал прямо перед статуей Помпея. Он уже не отбивался и не кричал.  Кто-то вроде бы слышал, как Цезарь тихо сказал перед смертью по-гречески, обращаясь к  Бруту:  «И ты, дитя мое?» 
Заговорщики предварительно договорились, что они все примут участие в убийстве. Образно говоря, отведают жертвенной крови. Этим объясняется, что Цезарь был поражен двадцатью тремя ударами! Многие в суматохе ранили мечами друг друга. Удостоверившись, что диктатор мертв, Брут выступил вперед, как бы желая что-то сказать. Но сенаторы в страхе бросились бежать, поднимая панику в городе. А заговорщики, сверкая на солнце обнаженными мечами, отправились из курии на Капитолий. По пути они возглашали о свободе, которую принесли республике…
Бездыханное тело Цезаря осталось лежать прямо на пьедестале статуи Помпея, который был весь забрызган кровью, как будто здесь резали животных. Можно было вообразить, что сам Помпей явился с того света отомстить своему старому врагу. Так и   лежал здесь поверженный властелин, пока трое рабов, взвалив труп Цезаря на носилки,  с которой свисала окровавленная рука, не отнесли его домой. Врач Антистий, осмотрев убитого, заключил, что среди стольких ран только одна оказалась смертельной. 
На следующий день, 16 марта, заговорщики, возглавляемые Брутом, вышли на форум и произнесли речи к народу. Народ, как и полагается большинству народов во всех странах и во все времена, безмолвствовал. Он словно давал понять, что жалеет Цезаря, но чтит и уважает Брута. Впрочем, в самом лагере убийц уже не было уверенности в своих силах. Заговорщики собирались сначала бросить тело Цезаря в Тибр, имущество его конфисковать, законы, принятые в последнее время, отменить. Но не решились на это из страха перед сторонниками Цезаря - консулом Марком Антонием и начальником конницы Лепидом.
Сенат же принял компромиссное решение. С одной стороны, он почтил Цезаря божественными почестями, законов и распоряжений его не отменил, но и убийц диктатора не стал преследовать.    
Когда объявили день похорон, на Марсовом поле был сооружен погребальный костер, а перед ростральной трибуной установлена позолоченная постройка. Внутри нее находилось ложе слоновой кости, в изголовье - столб с одеждой, в которой Цезарь был убит.
После вскрытия завещания Цезаря обнаружилось, что он завещал сады над Тибром в общественное пользование, а каждому римскому гражданину оставил по триста сестерциев. Это известие внесло смуту в толпы народа, собравшегося на форуме почтить память великого полководца. Видя, как обезображенный труп несут к погребальному костру, толпа не сохранила порядка. Все стали бросать в огонь сухой хворост, скамейки, судейские кресла, столы менял. Флейтисты и актеры кинули в костер свои торжественные одежды, старые легионеры – оружие, женщины –  уборы, медальоны, платья детей. В течение долгого времени многие оплакивали убитого, даже иноземцы, к которым был благосклонен Цезарь.
А яростные сторонники полководца после совершения погребения с горящими факелами в руках повели народ к домам убийц Цезаря, чтобы их поджечь. Обезумевшую толпу удалось удержать. К тому же все заговорщики к этому времени успели спрятаться. Только, как всегда бывает в момент народных возмущений, по ошибке был убит невиновный. Народ растерзал Гая Гельвия Цинну, сторонника Цезаря, приняв его за участника заговора Луция Корнелия Цинну, который накануне в собрании произнес яростную речь против диктатора. Голову несчастного надели на копье и носили по улицам.
Впоследствии на форуме была воздвигнута колонна из нумидийского мрамора около шести метров в высоту с надписью: «Отцу отечества». В курии Помпея, где произошло убийство, постановили застроить вход, а мартовские иды впредь считать днем отцеубийственным и никогда больше не созывать на них сенат. Октавиан Август спустя много лет на месте погребального костра Цезаря приказал построить храм божественного Юлия, поскольку Цезаря причислили к богам, а  на своем форуме воздвиг белокаменный храм Марса Мстителя, как знак отмщения за убийство великого полководца.      
Что касается исторического значения личности Цезаря, то оно, замечает немецкий автор Ганс Опперман, «ни в чем не проявляется так отчетливо, как в судьбе его имени».  Действительно, все императоры Рима в обязательном порядке присоединяли к своему имени, как титул, имя Цезаря. Впоследствии  слово «кесарь» стало фактически синонимом понятия «император». От него произошло и русское «царь» и немецкое «Kaiser (кайзер)». 
Может быть, поэтому Цезарь в мировой истории, наряду с Александром Македонским и Наполеоном, остается одной из самых известных, даже знаковых фигур. Ему посвящены тысячи сочинений, в том числе чисто художественных, среди которых значительная часть в той или иной степени касается событий смерти Цезаря.  Наибольшей известностью пользуется, безусловно, трагедия Шекспира «Юлий Цезарь».
Более того - самое известное крылатое выражение, приписываемое Цезарю - «И ты, Брут!» - является цитатой из пьесы английского драматурга. Вот как Шекспир изображает сцену убийства Цезаря.               
 
                «Ц е з а р ь
Будь я, как вы, то я поколебался б,
Мольбам я внял бы, если б мог молить.
В решеньях я неколебим, подобно
Звезде Полярной: в постоянстве ей
Нет равной среди звезд в небесной тверди.
Все небо в искрах их неисчислимых;
Пылают все они, и все сверкают,
Но лишь одна из всех их неподвижна;
Так и земля населена людьми,
И все они плоть, кровь и разуменье;
Но в их числе лишь одного я знаю,
Который держится неколебимо,
Незыблемо; и человек тот – я.
Я это выкажу и в малом деле:
Решив, что Цимбр из Рима будет изгнан,
Решенья своего не изменю.

                Ц и н н а
Великий Цезарь!          
               
                Ц е з а р ь
                Иль Олимп ты сдвинешь?      

                Д е ц и й
О Цезарь!..
                Ц е з а р ь
                Брут – и тот молил напрасно.
 
                К а с к а
Тогда пусть руки говорят!

Каска первый, затем остальные заговорщики и Марк Брут поражают Цезаря.

                Ц е з а р ь
И ты, Брут! Так падай, Цезарь!
                (Умирает.)
               
                Ц и н н а
Свобода! Вольность! Пала тирания!
По улицам об этом разгласите».
                Пьеса «Юлий Цезарь» (перевод М. Зенкевича)
                (акт III, сцена 1)
 

Что касается убийц Цезаря, то никто из них не прожил с момента  гибели своего врага больше трех лет и никто не умер своей смертью. Все погибли по-разному: кто в кораблекрушении, кто в битве. Главный заговорщик Марк Юний Брут покончил с собой, по преданию, тем же кинжалом, которым был убит Цезарь.  Брут, в отличие от своего легендарного предка, первого консула Рима, приобрел в веках не славу «тираноборца», а  стал, наряду с Иудой, самым известным предателем в истории человечества.               



               





                ТИБЕРИЙ 

На юге Неаполитанского залива, отделенный от материка нешироким проливом Бокка-Пиккола, есть остров Капри. Его название в переводе с итальянского означает «козий» (от латинского capra – коза). Обрывистые известняковые скалы, высокие берега, поросшие буйной средиземноморской растительностью. Наверху, под порывами свежего ветра, не так сильно донимает зной. Видно сверкающее жемчужное море,  далекие силуэты рыбацких судов…
Здесь когда-то по мраморным лестницам и блестящим на солнце мозаичным  полам атриума огромной роскошной виллы Юпитера, по узким тропинкам в обрамлении густых зарослей лавра, мимо статуй богов и  бассейнов с прозрачной чистейшей водой  степенно шествовал высокий старик. Он имел привычку ходить с суровым неприступным видом, задрав голову и распрямив спину, чтобы не так заметна была проявившаяся с возрастом сутулость. Годы и образ жизни оставили на его внешности свой отпечаток: дородность уступила место сильной худобе, густые волосы выпали, обнажив округлый череп с темными пятнами старческой пигментации, а на лице появились многочисленные незаживающие язвы, которые не могли скрыть даже матерчатые пластыри, постоянно накладываемые угодливым лекарем.
С окружающими он  почти не разговаривал, больше молчал, только иногда, в случае особой надобности, обменивался короткими сухими фразами. Но кривые губы по-прежнему змеились недоброй улыбкой, когда старик, остановившись на площадке  перед обрывом, смотрел на море, туда, где в туманной дымке виднелся берег Кампании. Где-то там вдали была Капуя, соединенная Аппиевой дорогой со столицей – великим и ненавистным ему  Римом,  в котором он был всего дважды за последние десять лет.
Да и то, в первый раз он поднялся вверх по Тибру на триреме со 170 гребцами лишь до садов у искусственного озера, выкопанного по приказу Августа для гладиаторских сражений на морских судах, и расставил стражников из преторианских когорт по берегу плотной цепью, чтобы отгонять всех, кто выйдет навстречу, но едва завидев городские стены, приказал возвращаться. Другой раз смог доехать лишь до седьмой мили Аппиевой дороги, однако получив от богов недобрые знамения, не имел сил продолжать путь и спешно повернул процессию обратно в Капую. 
Добровольный изгнанник, он чувствовал себя в безопасности только здесь, на неприступном острове, в стороне от людских глаз и глухой затаенной злобы многочисленных врагов. Но покоя в душе не было, тревога и ощущение скорой гибели, мерной поступи неотвратимой судьбы, изводили его и днем, и ночью, во время самых изысканных трапез, самых извращенных оргий, самых чудовищных казней. Болезненно подозрительный, жестокий, внутренне опустошенный, уже почти безумный, император Тиберий собственными руками приготовил свою участь.
«Как мне писать вам, отцы сенаторы, что писать и чего пока не писать? Если я это знаю, то пусть волей богов и богинь я погибну худшей смертью, чем та, которой я погибаю ежедневно», - так говорил он в своем послании, как-то направленном в Рим. Но кому было дело до страданий безжалостного и развратного деспота? Его не хотели и не могли услышать…
Сидя в кресле с видом на залив, Тиберий прикрывал воспаленные глаза и вспоминал  прошлое, свою длинную и разнообразную жизнь.  Когда-то он сделал много  полезных и даже славных дел. Так, например, в свое время успешно защищал в судах права жителей провинциальных  городов, долго и доблестно воевал на Востоке, достойно управлял Галлией, с триумфом возвращался в Рим, победив в нескольких битвах германцев. И позже, занимая должности квестора, претора, консула и трибуна, разве он не стремился быть  справедливым? А когда неожиданно оставил государственную службу и уехал на остров Родос в Греции, разве не жил восемь лет как простой гражданин, в уединении и скромности, подобно греческим учителям мудрости, усердно посещая философские школы и чтения? И разве он не понимает, что такое несправедливость власти, если обвиненный в подстрекательстве к мятежу, сам два года находился в опале, ненавидимый и презираемый всеми?
Когда же по счастливому стечению обстоятельств Август вернул его в Рим и сделал своим наследником, Тиберий снова получил трибунскую власть и еще несколько лет провел в походах. Ему были знакомы  все тяготы и лишения воинской службы.  За Рейном, воюя с германцами, он ел на траве, как простой легионер, спал без палатки, но не ленился строго поддерживать порядок и дисциплину в армии. А разве сам Август не заботился о своем наследнике? В одном из писем он писал: «Молю богов, чтобы они сберегли тебя для нас и послали тебе здоровье и ныне и всегда, если им не вконец ненавистен римский народ…» Ведь опасности подстерегали не только на поле брани. Однажды какой-то варвар пытался его убить. Пробравшись в толпу, окружавшую военачальника, убийца готовился выхватить оружие, но волнение выдало его с головой – под пыткой тот сознался в преступном замысле и был казнен.
Тиберий открывал глаза и звал прислугу, слегка приподняв руку. Зная все привычки кесаря, раб мгновенно оказывался рядом и, подобострастно склонившись, подавал кубок с вином. Тиберий делал несколько глотков, потом вставал, держа кубок в руке. Небрежно бросив его на пол, шел к краю площадки, тяжело переставляя ноги. Яркое солнце и сверкающее море утомляли взгляд. Может быть, потому, что с каждым днем недуг все больше разъедал его тело, такими мучительными становились эти дневные часы? Тиберий медленно спускался по лестнице в тенистый сад, где в одном из потаенных  уголков, созданных для распутства, он вытягивался на ложе, скрытом в густой листве. Пытался заснуть, отгоняя предательскую мысль о том, что жизнь и на этом острове, в самом надежном убежище, тоже становится невыносимой. Не пора ли сменить обстановку? Но как? Возвратиться в Рим, наполненный затаенной ненавистью? Невозможно…
Тиберий смотрел на переплетение густых ветвей, образующих над головой искусственный полог, и думал о том, что так же скручены помыслы его врагов: «Они хотят меня убить. Они никогда не забудут своего раболепства, грубой лести, припомнят все мои ошибки, благое назовут мерзостным. Даже лучшие мои порывы представят в самом гнусном обличье. Говорили же они, к примеру, что когда скончался великий Август, моя речь в сенате, прерванная из-за горя - это лицемерный спектакль.  И что я лишь на словах долго отказывался от верховной власти, разыгрывая бесстыдную комедию. А разве зачтут мне первые два года скромного правления, когда я не позволял себе принимать, вопреки обычаю, установившемуся при Августе, даже самые     небольшие почести? Они забудут, что я запретил посвящать себе храмы и жрецов, не разрешил назвать сентябрь «Тиберием», что я отвергал звание императора и имя «отца отечества», что я ненавидел лесть и безропотно сносил непочтительность и злословие».   
Тиберий засыпал тревожным полуденным сном, и вместе с ним погружалось в  неспокойную дремоту всё вокруг – не только слуги и охранники, живущие в постоянном страхе непредсказуемых обвинений, не только женщины и дети, измученные безмерным распутством, но, кажется, даже стены, сады, колоннады, мраморные статуи и неприступные скалы, преграждающие путь в логово тирана…
А по всей империи в это время, как уже стало привычно в течение последних лет, многие знатные граждане ожидали неожиданного ареста по закону «Об оскорблении величия римского народа и особы императора». Любым доносам, которыми не гнушались даже виднейшие сенаторы, оказывалось доверие. Ничего не стоило заслужить смертную казнь за ничтожный поступок: кто-то погиб, переодеваясь перед статуей Августа, кто-то, расплачиваясь сестерцием с профилем Августа в публичном доме, кто-то, плохо отзываясь о словах и делах давно умершего императора. Одного поэта осудили  только за то, что он порицал гомеровского героя царя Агамемнона, считавшегося символом доблести, историка - за то, что назвал Брута и Кассия последними из римлян. Многие не доживали до казни, предпочитая самоубийство позорному судилищу: закалывали себя кинжалом или принимали яд. Но даже их, порой едва живых, с перевязанными ранами, волокли в темницу. Кто хотел умереть, тех силой заставляли жить. Никто из убиенных не избежал пыток палача. Да и сами расправы ужасали римский народ. Как-то в один день двадцать человек было сброшено в Тибр, и среди них – женщины и дети.
Говорили, что Тиберий стал особенно свирепствовать после неудачного заговора Сеяна, префекта преторианских когорт, пытавшегося захватить власть. При следствии вскрылось, что Сеян в свое время отравил сына Тиберия – Друза.  Друза Тиберий не любил, равнодушно отнесся к его гибели, но теперь усмотрел в этом деле еще одно свидетельство покушения на свое величие. Отныне дня не проходило без казни. Вместе  со взрослыми часто убивали их детей, а маленькая дочь Сеяна перед смертью была даже растлена палачом. При этом родственникам приговоренных запрещалось их оплакивать.
Говорили также, что Тиберий любил  лично присутствовать при расправах, наблюдая за мучениями своих врагов,  даже сам изобрел новые способы пыток. На Капри осужденных к смерти сбрасывали с обрыва в море прямо на глазах у тирана, а внизу матросы добивали оставшихся в живых веслами и баграми.
Ненависть к тирану с каждым месяцем становилась все более и более явной. Несмотря на страх разоблачения, по рукам ходили опасные стихи:
«Он позабыл про вино, алчет теперь только крови,    
он упивается ей так же, как раньше вином».
И многие, зная о его болезнях, хотели верить, что принцепс Тиберий Цезарь Август доживает последние дни… 
   
                *  *  *

Когорты, стоящие в Цирцеях, в марте 37 года проводили лагерные игры. Состязания между легионерами происходили на арене. Они соревновались в ловкости, в умении сражаться на мечах и бросать дротики -пилумы. И ничто не нарушило бы обычной рутины регулярной войсковой тренировки, если бы на одном из зрительских мест не сидел сам римский кесарь!
Он появился здесь неожиданно. Центурионы перед началом игр ни о чем не предупредили солдат, так что их растерянность была видна невооруженным глазом. Впрочем, центурионы тоже находились в неведении о приезде высокого гостя. Когда же префект преторианцев, суровый и грозный Макрон, про которого рассказывали, что он лично  задушил своего предшественника, Сеяна, сообщил о желании великого кесаря принять участие в состязаниях, только железная выдержка  настоящих римских воинов не позволила центурионам показать свой страх. Ведь про Тиберия рассказывали страшные вещи! Что станет с ними, если подозрительный принцепс обнаружит в их действиях заговор? Они же слышали, как в одной из городских когорт горнист был отдан под суд только за то, что прочел в таверне двустишие, где кесарь назывался оскорбительным словом. Стоящие полукругом преторианцы смотрели на центурионов  с вызовом и явным превосходством, что не добавляло уверенности в своих силах.
Однако делать было нечего. Свите императора доложили, что «великий кесарь может в любой миг вступить в состязание». Через преторианцев передали вооружение – несколько пилумов  для метания в движущуюся цель. Потом, не прерывая последовательности игр, предупредили, что сейчас начнутся стрельбы по животным.
День выдался не самым теплым, к тому же с моря дул сильный холодный ветер. Опытные легионеры качали головой –  в такую погоду попасть с первых пяти бросков по бегущему зверю не под силу даже опытным охотникам. Меткость же легионеров всегда относительна – в бою они берут числом, частотой стрельбы, хорошей координацией своих действий.
Согласно церемониалу, чтобы не мешать прицеливанию, разрешалось выпускать  сразу лишь одного зверя. По знаку распорядителя служители открыли заслон, и на арене показался кабан, здоровый трехгодовалый секач. Он судорожно метнулся к ограждению, остановился на мгновение, задрав широкую клыкастую морду, и помчался по кругу с бешеной скоростью, пытаясь отыскать выход.
Все застыли, благоговейно наблюдая за приготовлениями кесаря. Над трибунами, окружающими арену, на короткое время установилась почти полная тишина. Тиберий, в шитой золотом тоге, медленно поднялся со своего сиденья, держа в правой руке пилум. Ветер развевал складки тоги, мешая прицелиться.
- В таком одеянии можно стрелять только по курам, - тихо сказал стоящему впереди Макрону высокий, болезненно бледный человек с горящими впалыми глазами под широким морщинистым лбом.                - Что ты сказал, Гай Цезарь? - Макрон повернулся к нему с неодобрением и собирался что-то ответить, но в этот момент присутствующие шумно задвигались, дружно захлопав в ладоши. И неслучайно - Тиберий один за другим метнул в кабана несколько дротиков. Радость собравшихся была искренней -  четвертый бросок, к их удивлению, достиг цели: дротик впился в холку зверя, заставляя его стремительно крутиться на месте, подобно собаке, которой подпалили хвост. Следом за выстрелом кесаря в кабана полетел целый рой пилумов, и спустя мгновение издыхающее животное повалилось на землю, орошая опилки арены густыми потоками крови.   
Все смотрели на трибуны, где находился Тиберий, ожидая увидеть триумфальную улыбку победителя. Но он стоял у ограждения как-то странно, боком, опершись левой рукой о деревянные перила. Правая рука безвольно повисла вдоль тела. Голова была опущена вниз.  Рядом уже суетились лекари, двое слуг, поддерживая кесари под руки, пытались усадить его в кресло.
Макрон быстро двинулся вверх, прямо сквозь ряды преторианцев, почтительно уступающих своему начальнику дорогу.
- Кажется, великий кесарь сделал себе больно, - усмехнулся ему вдогонку Гай Цезарь.
Повел головой из стороны в стороны и весело рассмеялся, показав неровные кривые зубы. Потом бросился куда-то летящим скорым шагом, мгновенно исчезнув среди толп легионеров.
- Этот  Калигула неслучайно стал наследником кесаря. Скоро он покажет, на что способен, - глядя ему вслед, сказал один из преторианцев.
- Способен он на многое, клянусь Юпитером, - хмуро ответил его товарищ.
Суета вскоре затихла. Игры продолжились. Выяснилось, что Тиберий после бросков почувствовал острую боль в боку и даже на короткое время потерял сознание. Однако очень быстро пришел в себя, хоть на трибуну подниматься больше и не захотел. Преторианским центуриям был дан приказ собираться в дорогу.
Они не очень удивились этому повелению, поскольку уже в течение нескольких дней переезжали с места на место, следуя неуловимым желаниям кесаря. Оставив наконец свое защищенное убежище на Капри, Тиберий колебался, не в силах направиться в Рим, где его ждала встреча с сенатом. При всей силе своей власти, несмотря на жестокие репрессии, которым он подвергал знатных граждан, он боялся не только покушений, но и открытых оскорблений, даже насмешек. Тиберий знал, что позорящие его письма передаются сенаторами из рук в руки, и что никакой страх  доноса не в состоянии остановить эту незаметную войну. А каким он мучился стыдом, когда живущий далеко на Востоке парфянский царь Артабан позорил его в послании, попрекал убийствами, праздностью и развратом, даже призывал  покончить с собой, чтобы утолить ненависть своих сограждан!
Так и не решившись поехать в столицу, Тиберий приказал возвращаться в Кампанию, но в Астуре почувствовал резкое недомогание. Проведя там пару дней, потребовал во что бы то ни стало посетить лагерные игры в Цирцеях и выступить в состязании. Что он хотел доказать этим  поступком?  Что силы еще не оставили кесаря, несмотря на всеобщее тайное желание его смерти?
В дороге к Мизенскому мысу боль в боку усилилась, начался жар. Видимо, как заключил врач Харикл, самый искусный из его лекарей, помимо всего прочего, Тиберий простудился от сильного ветра, дувшего во время игр. Но Тиберий упрямо отказывался признать себя больным, хотя слабел почти с каждым часом.
В Мизене, на вилле, некогда принадлежащей известному богачу Луцию Лукуллу, прославившемуся своими роскошными пирами, Тиберий наконец повелел остаться на несколько дней. Он стремился на свой остров, в прохладу и покой дворцов, но болезнь усиливалась. Харикл незаметно прощупал пульс Тиберия и безошибочно заключил, что жизнь императора повисла на волоске. Об этом он доверительно сообщил Макрону. Однако Тиберий и сам чувствовал приближение смерти. После пира он тяжело поднялся и по имени попрощался с каждым из присутствующих.
Весть о тяжелом состоянии кесаря стремительно разнеслась по всей империи, вселяя в тысячи людей надежду на скорое избавление от тирании. В поместье Лукулла стоял переполох: один за другим приезжали и отбывали гонцы, оповещающие прелатов легионов и сенаторов,  круглые сутки шли нескончаемые совещания приближенных. Поджидая своего часа, словно гриф, почуявший падаль, безвыездно находился на вилле наследник императора, Гай Цезарь Калигула.
16 марта дыхание больного пресеклось. Свита императора не могла скрыть радости и немедленно оповестила всех собравшихся на вилле. Окруженный толпой приближенных, в атриум, чтобы принять власть, стремительно вошел сияющий Калигула. Казалось, что-то изменилось даже в его внешности: лицо приобрело гордое выражение, шаг стал тверже, движения более значительными. Все бросились поздравлять нового кесаря:
- Долгих лет тебе, Гай Цезарь!
- Пусть боги хранят тебя во славу Рима!
Калигула слегка наклонял голову, принимая первые почести высшей власти. Он уже собирался направиться в комнату, где лежал Тиберий, и снять с пальца покойника  перстень, чтобы окончательно вступить в права наследника, когда запыхавшийся слуга принес неожиданную весть:
- Кесарь жив! Он только что открыл глаза и потребовал пищи.    
Все застыли на месте, а потом бросились в разные стороны, в ужасе стремясь скрыться подальше в укромных покоях Лукулловой виллы. Никто и помыслить не мог, как поступит Тиберий, узнав об их поведении. Многие были уверены, что лицемерный тиран только притворился мертвым, и теперь, узрев истинное лицо своих слуг, в любое мгновение предаст их чудовищной казни.
Калигула, и так обычно бледный, стал белее мела. Он стоял, дрожа, не в силах сделать ни одного шага, словно на него снизошло проклятие богов. Так и простоял Калигула в одиночестве на опустевшей площадке атриума несколько минут, потом неожиданно пришел в себя и бросился бежать, не разбирая дороги, словно за ним гналась свора псов.   
В это время к ложу Тиберия приблизился Макрон. Сзади, на почтительном расстоянии, виднелись фигуры двух дюжих преторианцев, из-за спин которых выглядывало несколько особо отважных приближенных, изображающих на лице сдержанную радость. Кесарь полулежал, подпирая голову рукой, и ел с огромного блюда жареное мясо. Увидев начальника своей охраны, он вытер жирные пальцы о покрывало, и лег на спину.
- Рад видеть тебя выздоравливающим, великий Цезарь! -  спокойно сказал Макрон, почтительно наклонив голову. При этом правой рукой он сделал незаметный знак своим гвардейцам.         
- Почему же никто, кроме тебя, Макрон, не пришел узнать о моем здоровье? – Тиберий смотрел подозрительно, прищурив налитые кровью глаза.    
- Потому что никто не ждал, что ты поправишься.
С этими словами Макрон резко выдвинулся вперед и набросил на голову Тиберия тогу, расшитую золотом, лежащую на треножнике, затем завернул край покрывала и, наклонившись, сжал свои крепкие пальцы на шее императора. Подоспевшие преторианцы, помогали префекту. Через минуту все было кончено.
У порога комнаты мгновенно собралась большая толпа. Макрон выступил вперед и, оглядев собравшихся, громко и раздельно произнес:
- Принцепс Тиберий Цезарь Август скончался. Оповестите сенат и легатов. И разойдитесь от порога. Необходимо вызвать плакальщиц. 
Смерть Тиберия вызвала невиданное ликование в народе. Радостные толпы в Риме громко кричали: «Тиберия в Тибр!», требуя не предавать тело умершего почетному погребению, кто-то предлагал выставить его в амфитеатре на потеху плебсу или сжечь только наполовину, в знак своего пренебрежения.
Однако легионеры доставили тело покойного в Рим, где оно по обычаю было сожжено и предано всенародному погребению. Провозглашенный императором Гай Цезарь Август Германик, известный по прозвищу Калигула, встретил небывалую любовь и уважение римлян. Мало кто подозревал, какое чудовище пришло на смену кровавому тирану, принцепсу Тиберию Цезарю Августу, который остался в веках под коротким именем Тиберий…