Дачный поселок, носящий нежное имя "Пуховка" (с ударением на первый слог) возник в середине восьмидесятых и, по сравнению с соседскими, был сравнительно молодым. Во всяком случае, там сменилось лишь одно поколение владельцев, и кирпичные домишки на настоящем историческом этапе принадлежали в основном деткам отцов-основателей. Основали поселок сотрудники весьма солидной и почтенной организации союзного значения, пользовавшейся в свое время и международным влиянием – но где теперь Союз, где значение, не говоря уж о влиянии. Да и сами потомки первопроходцев, владея дачами номинально, фактически уже передавали бразды правления третьему поколению, тем, кто в год основания Пуховки пребывал в подростковом, вполне невинном, возрасте. Проводя вместе золотые денечки летних каникул, они сдружились, хотя дружба эта была чисто дачной – до сентября, до начала учебы. В Москве дачные соседи не очень общались, разве что изредка перезваниваясь по поводам скорее формальным – с Новым годом, с Восьмым марта…
Но месяц спустя после нежного девичьего праздника начинались уже контакты иного рода, а именно, летние: соседи сговаривались о первой в сезоне вылазке на дачу – собственно говоря, скорее, на участок. Посмотреть, как перезимовали яблоньки, обмотанные старыми колготками для сбережения от заячьих зубов, не появились ли нарциссы и прочие первоцветы. Инспектировался также и дом – не случилось ли протечек крыши и других неприятностей. А потом – время к обеду. Собирались на самой теплой и благоустроенной даче, у Тамары, выставляли припасенное по такому случаю и начиналась девичья пирушка, причем застольные разговоры традиционно велись в абсолютно раскованной манере, как и принято в приличных женских компаниях, не омраченных присутствием деструктивного мужского элемента.
А когда языки уже достаточно развязались, хозяйка дачи вдруг предложила: "А что, тетки, слабо нам Декамерончик такой скромный устроить. Каждая пусть расскажет какую ни на есть историю малопристойного характера. Причем не обязательно с личным участием – хотя, конечно, наличие исторической правды весьма желательно…" И на вопрос Ольги "А зачем?" пояснила: "Для пущей пикантности". – "Оно бы и можно поделиться чем-нибудь таким… сокровенным, – согласилась Валентина, – да вот только с чего начать?" – "Для разгону – хотя бы с какого-нибудь приключения этой зимой…" – "В смысле, прошедшей?" – как бы уточнила Ника. – "Вот именно, что прошедшей. Поскольку все в прошлом, то можно и выносить на суд истории". – "Можно и вынести… – согласилась Валентина, – только давайте еще по одной. Для храбрости…" Все дружно выпили, и хозяйка дачи сказала: "Ну, Валюшка, ты будешь первой. Не может быть, чтобы у тебя этой зимой ничего достойного не случилось…"
Валентина, высокая брюнетка с пронзительными синими глазами, махнула рукой: "Особенно достойным такое приключения не назовешь…" – "Но ведь и ничего недостойного в этом не было", – подначила ее Ника. – "А тебе откуда бы знать?" – "Так ведь ты у нас девушка определенных принципов…" – "Я-то? Это уж точно. Да еще каких!" – "Возвышенных, – подтвердила Ника. – Только ты давай, не отвлекайся…" – "А, чего уж там. Ладно, слушайте. Сижу я на работе, вся в делах и заботах производственного характера, и вдруг звонок. Дочь. Мамочка, ужас что случилось. И рыдает. Ну, сердце оборвалось, а она: Я замок сломала. – Господи, ору я, идиотка, как ты меня напугала. С тобой все в порядке? – Да со мной ничего, я только вот сунула ключ, повернула, а он не поворачивается, и я стала его крутить, а он… Ну, в общем, тетки, сами понимаете: картинка. Ангелочек прямо из школы, то есть, время около двух, муж в командировке, и помощи ждать фактически неоткуда. Я начинаю из доченьки вытягивать подробности, а краем глаза вижу, что мой коллега и сосед по производственному помещению внимательно прислушивается к нашей беседе. А мужик этот, надобно вам сказать, у нас недавно, и судя по всему, положил на меня глаз со всей интенсивностью и настойчивостью. Хотя мы до сего времени – ничего такого, кроме случающихся время от времени разговорчиков сомнительного характера за чашкой кофе. Вижу, значит, он мне знаки делает: что, дескать, стряслось. Я отвлекаюсь от трубки и коротко ввожу его в курс дела. – Ерунда, говорит он, тут дел-то, небось, на полчаса… – Для умелых рук, огрызаюсь я. – То есть, для моих, уточняет он. – Ты и в самом деле поможешь? спрашиваю недоверчиво. – Во всяком случае, постараюсь. Если ты возьмешь на себя переговоры с начальством, чтобы нас отпустили до завтрашнего дня. Я пожимаю плечами – деваться-то и впрямь некуда, – и говорю дочери: Езжай к бабушке, пообедай, и садись за уроки. А я тебе попозже позвоню. Связываюсь со свекровью, ставлю ее в курс дела, потом иду к начальнику, падаю ему в ноги и получаю разрешение на себя и на Виктора этого, на коллегу с умелыми руками. Соседа по комнате, как я полагала до сего момента, который, как выясняется, также и сосед по месту жительства. Это он спросил, где я живу, и говорит с удовлетворением: Семь минут от меня езды. И в самом деле, соседи, только ему ближе к дому по одной ветке, а мне по другой, потому ни разу в метро и не пересекались. Ну, я ему: Берем такси и в путь. Только, учти, я как девушка богатая, плачу за машину – не совать же тебе потом трешку. – Ладно, поехали, говорит, я с дамами, попавшими в беду, обычно не спорю. Заскочили, значит, к нему, он выходит с ящиком элегантного вида, а там, как выяснилось впоследствии, и дрель, и прочая хрень, и все такое. Хорошо, что соседка была дома, мы к ее розетке подключились, он вывернул замок и в самом деле за десять минут, а потом говорит: Лишнего замочка у тебя дома, небось, не водится? Попросила я соседку постеречь, смотались мы с ним в хозяйственный – благо через дорогу, купили роскошный финский замок повышенной секретности, он его за полчаса вставил – ну, а я пока по-быстрому на стол собрала, слава Богу, и бутылочка начатая в холодильнике имелась. Надо бы свекрови позвонить, думаю, пусть ребенок домой едет – и как-то завертелась, а тут и за стол уже сели.
Ладно, думаю, раз уж сидим за столом, так через полчасика позвоню, время терпит. Ну, говорю, спасибо тебе огромное, выпьем за дружескую помощь. Выпили по первой, и у меня чего-то сразу голова закружилась. А он тут же наливает по второй: За помощь – согласен. Но дело тут не только в дружбе. Тут более солидная основа. За это и выпьем. Выпили, и я чувствую, что начинаю хорошеть – знаете, как бывает, если давно не пила, и нервы взвинчены, и вообще… А он все это примечает и наливает третью: Давай, говорит, за тебя. И пошел, и пошел… Слова-то все обыкновенные, но дело, сами понимаете, в конкретном контексте. И я уже чуть-чуть подшофе, и смеркается, что создает в комнате обстановку близкую к интимной… Короче говоря, выпили третью, он обходит стол и ко мне. Я очухаться не успела, как уже в его объятьях. Ну, вырываюсь, конечно – хотя вру, не вырываюсь, а так, высвобождаюсь… Вернее, делаю попытку высвободиться… Такую, знаете, слабую попытку, скорее даже, попыточку. Чисто формальную, если уж на то пошло. Чтобы он не подумал, будто я ему просто так поддаюсь… Его чарам, так сказать… Поцелуй, другой – а я все еще в плену, и такое ощущение, будто мое сопротивление, и без того не очень решительное, все слабеет и слабеет. Ну, если я это почувствовала, то можете представить, насколько он осознает ситуацию и как она его вдохновляет. Причем всяких слов он не жалеет – и такая я в его глазах, и эдакая, и он сон потерял с тех пор, как меня увидел… – И аппетит? – хотела спросить я. И не спросила, потому что тут он меня еще раз поцеловал, да так, что я вся растаяла-растеклась. А когда он дал мне чуть-чуть воли после этого поцелуя, я пробормотала: Ты с ума сошел. Вдруг кто придет? – Замочек-то новый, – отвечает он, с двусмысленной такой улыбочкой. – Ключей ни у кого нет. Так что мы в полной безопасности. – Это ты в безопасности, – думаю, – чего про меня никак не скажешь. Он снова меня целует, а потом… А потом, тетки, просто черт его знает, как все и получилось. Если по-честному, то сама удивляюсь. Потом уже, когда я его выпроводила, дочери позвонила и полезла под душик, следы любви смыть – тут я и говорю себе: Ну, ты даешь. Надо же, как влипла. Из всех вариантов – самый идиотский, то есть, с мужиком, который практически ежедневно и фактически все восемь часов напролет сидит насупротив тебя и при этом глаз с тебя не спускает. Вылезла из ванной, и скорехонько в спальню, наводить порядок. Заметьте при этом, тетки: не стану врать, будто муж у меня всю жизнь прожил без соперников, но чтобы такие дела, да в супружеской постели – этого у меня никогда и в мыслях не бывало. И нате вам, пожалуйста…" – "Ну, а дальше как?" – спросила Ольга. – "А никак. Прихожу утром на работу, вся испсиховалась: что будет, что будет?.. А его нет. И начальник говорит секретарше: "Пометьте в табеле, Аллочка: Виктор Григорьевич сегодня в военкомате". Заявляется к вечеру, растерянный и отчасти растерзанный. Я было, идиотка, решила, что и он испереживался насчет вчерашнего, а он: Прощаемся, ребята, на полгода. В армию загребают. Ну, все: ах-ах, а он: ладно, как-нибудь перебьемся… А потом сел к столу своему, с бумагами разбираться, и начинает пояснять: все не так уж и страшно; да, полгода, но зато потом очередную звездочку дадут, и перспективы могут открыться… самые разнообразные… Вплоть до двухгодичной командировки в теплые страны. На меня же и вовсе не смотрит – будто ничего этакого вчера между нами не было. Вышли на улицу, я не удержалась от сарказма: Интересно, ты что же, знал вчера про все свои дела? А он, спокойно так: Повестку, конечно, я получил еще на той неделе. Но если ты намекаешь, будто я вчера куражился как рекрут, что, дескать, война все спишет – то здорово же ты заблуждаешься. Ты даже не представляешь, чем для меня был вчерашний вечер… Но тут нас догнали коллеги-сотрудники, и нежный разговор на полутонах прервался сам собой. – "А потом?" – спросила хозяйка дачи. – "Потом позвонил примерно через полгода. И пригласил на прощальное, как он выразился, свидание. Перед отбытием в дальние страны. А у меня – ну, бывает же – денек неудачный. И настроение собачье, как обычно по таким дням. И я ему со злостью: И прийти не могу, да и пришла бы, все равно толку от меня в постельном смысле – ноль. Сказала, и тут же пожалела о сказанном. А он осекся, вздохнул, и с горечью: Зря ты так… – "И с тех пор?.." – спросила Ольга. – "С тех пор ни разу не виделись". – "Жалеешь?" – "Черт его знает. Наверное, жалею. Он ведь мужик ласковый – насколько я смогла понять за один-единственный раз. И слова красивые говорил… Нет, девки, точно: зря я так себя повела…"
"Может, и зря, – рассудительно сказала Ирочка. – Во всяком случае, торопиться никогда не следует. Мало ли что может выйти, буквально на пустом месте. В смысле, какая история может завязаться…" – "Критика, девушка, должна быть конструктивной – огрызнулась Валентина. – Ты не рассуждай абстрактно, а дай конкретный пример. Из жизни". – "Из жизни? Да ради Бога. Ну, вот, к примеру, такая история… Она, может, и дурацкая – а впрочем, как посмотреть. Дело было в первые перестроечные годы, когда уже началась дифференциация прежде гомогенной совокупности научных сотрудников страны, живших до той поры по принципу "нас не трогай – вот и мы высовываться не будем". Человек со степенью существовал вполне припеваючи, но даже и неостепененные имели свои блага, в виде библиотечных дней и в целом далеко не каторжного режима работы. Имелись, разумеется, свои минусы, и к их числу относилось регулярное посещение овощной базы – работа не то, чтобы тяжелая, но грязная и вообще противная. Хотя даже и в этом был свой положительный аспект – отгулы. Обычно давали день за день, но если трудовой коллектив отличался настырностью, а администрация была уступчивой, удавалось урывать и по два отгула за один базовый визит. И вот в один прекрасный сентябрьский понедельник звонок нашему заву из кадров: в среду десять человек на базу, во вторую смену. А народ, сами понимаете, по большей части сидит в библиотеках. То есть, вне пределов досягаемости – потому что кто же в понедельник ходит по библиотекам, когда сам Бог велел прибавить этот день к уик-энду. Мудрый начальник поручил каждому из присутствующих вызвонить по паре коллег и обеспечить явку, сказав со вздохом: И подчеркните, что я тоже иду. И что нарываться нам сейчас не стоит. Дело ясное – последний месяц квартала, и срыв такого важного мероприятия может поставить под сомнение квартальную премию. Короче говоря: в два часа, в среду, у "Сокольников", собралась наша боевая десятка, все в соответствующем прикиде, и поползли к трамвайной остановке.
А надобно вам сказать, что с начала августа я уже вела переговоры о переходе на новое место, в рамках открывающихся перестроечных перспектив. И еще надо представить вам героя моего рассказа. Звать, кстати, тоже Витюшкой, – привет тебе, Валентина! – один из немногих в отделе кандидатов, человек с двумя языками, пользующийся в этой связи расположением начальства и известной независимостью. Мы с ним прекрасно контачили – хотя и ничего такого, ведь на работе люди обычно старались этого самого избегать, поскольку трудовые коллективы были в массе своей сложившимися и неизменными на протяжении десятилетий, отношения устанавливались почти семейные, в смысле, братско-сестринские. Притом, что, разумеется, полная непринужденность в чисто вербальном плане, никаких табу, обсуждению подлежат любые темы, и при рассказе анекдотов внятно выговариваются все слова без исключения. Да ведь и какие там табу – все знают друг дружку больше десяти лет, притом, что и народ уже сильно вышел из детского возраста, находясь в диапазоне тридцать пять-сорок. Так вот, идем мы к остановке, разбившись на пары или на тройки, и я иду с Витюшкой. И говорю ему: Надеюсь, это мой последний выход на картошку с морковкой. А он посмотрел на меня внимательно, и: Что, тоже уматываешь? Я кивнула головой: Организуется тут новый журнальчик, берут меня, редактором… А твое "тоже" как прикажешь трактовать? – Совместное предприятие, – отвечает он не без внутренней гордости. – А должность – ты только не падай – зав международным отделом. – Не хрена себе, – говорю.
Приходим, значит, на базу, а там нас ставят на капусту. Зачищать грязные и подгнившие кочаны, с последующим сбрасыванием их в гигантскую резательную машину. На засолку, стало быть. А двух мужиков, начальника и Витюшку, бросают возить сетки с капустой, из другого овощехранилища. И разводящая говорит им: Возьмите себе по женщине в помощники – грузить сетки и вообще… Ну, Витюшка меня и взял, со словами: Ты тут единственная настоящая женщина, кого же еще и выбрать, как не тебя. Накидали несколько сеток с кочанами, он везет тачку, я рядышком трушу, придерживаю груз, чтобы не перевернулся. Сделали несколько ходок, тут бригадирша засолочная говорит: Теперь морковку. Давайте вы, – и на нас с Витюшкой показывает, – вон в то хранилище… Прикатили туда – а там чисто девичий коллектив, моют морковку и затаривают в корзины. А мы берем, значит, эти корзины…" – "Слушай, Ирка, – не выдержала Ника, – мы что тут, производственные романы пересказываем? Где же секс?" – "Ну, как же. Морковка – явно фаллический символ. А в капусте – детей находят. Вот только боюсь, что сверх того вам вряд ли что отломится ". – "Так чего же ты заводилась?" – критически спросила Люська. – "Я, между прочим, с самого начала предупредила, что история – дурацкая". – "Ладно вам, тетки, – примирительно сказала Валентина. – Сексу захотелось – смотрите видик. А ты, подруга, не отвлекайся на пустую полемику. К делу". – "Я – что. Я всегда пожалуйста. К делу так к делу. Вы поймите, что мы ведь не просто тачку катаем, а и разговоры разговариваем по пути. А каждый путь – минут пятнадцать в один конец. Мы, кстати, и не торопимся. Идем вразвалочку, особенно когда порожняком, и беседуем. Я было начала его расспрашивать насчет перспектив, а он мне – вдруг, без особого предисловия: А перспектива в том, что мы с тобой не сегодня завтра перестаем числиться коллегами. – Ну и что? спрашиваю. Причем и в самом деле не улавливаю, к чему это он. А он: а то, что сможем, наконец, завести нормальные отношения. – Какие-такие отношения? все еще не въезжаю я. При этом, заметьте обстановочку: работаем во вторую смену, то есть уже смеркается, да и народишку на территории базы практически никого. И тут он останавливается, подходит ко мне и обхватывает меня обеими руками. Сзади, и за титьки. Я малость прибалдела, а он: Давно уже мечтал сделать это, да все было как-то не с руки… Я постояла малость в его, скажем так, объятиях, и осторожненько высвободилась. Поворачиваюсь к нему: Ты чего? – Нравишься ты мне, вот чего, отвечает он хладнокровно. – Давно, спрашиваю, это с тобой? – Можешь считать, что давно. – Да как-то я не замечала, отвечаю. – А разве не помнишь, как на дне рождения Анюты целовались? И ведь прав, мерзавец… Одна наша баба устроила нам стол, по поводу своего сорокалетия. В пятницу, как водится. Ну, и набрались мы до изумления. Потащилась я на улицу – курить. А он за мной. Не успела сделать пару затяжек, как он совершает наскок. Ну, поцеловались разок-другой. А там и третий. А когда на четвертый раз он начал было прижиматься, я говорю: Обалдел? А ну, кто еще выйдет покурить? На этом все тогда у нас и кончилось. И вот теперь, значит, вернулись к теме…
Ладно, покатили тачку дальше. И никак эпизод этот не обсуждаем. Только во время следующей ездки он снова останавливается. – Ты опять? спрашиваю. А он обнимает меня, на этот раз лицом к лицу, и целует. Заметьте, что я при этом не отбиваюсь и вообще воспринимаю все как вроде бы само собой разумеющееся. Поцеловались, и он начинает: теперь мы, дескать, свободные люди – в смысле, от принадлежности к единому трудовому коллективу свободные, и он давно на меня смотрит со значением, жаль, что я не понимала этого (а я ведь и в самом деле ничего такого – потому что, согласитесь, девки, если на нас глаз положили, то мы ведь хоть что-то да ощущаем, правда ведь?), и теперь у нас все будет по-другому… – Это как же – "по-другому"? интересуюсь я. Тут он прижал меня, аж косточки хрустнули, и говорит: Вот как. – Ладно, говорю, поехали, а то производственный процесс тормозим. Он взялся за тачку и спрашивает, на ходу уже: Ну, так что? – Что "что"? переспрашиваю. – Ты не против? – Прямо сейчас, что ли? иронизирую. А он, на полном серьезе: Сейчас не сейчас, а вот после трудовой смены самый раз. Кончим работу, и поехали ко мне. – Зачем? спрашиваю. – Затем, что дома никого нет. – А что делать будем? подначиваю я. – Что сама захочешь. Все исключительно на добровольной основе. – Прямо после капусты? удивляюсь. – У меня американский шампунь имеется. Кстати, могу тебя и собственноручно помыть. – А потом? – А потом – видно будет… Я запнулась малость: чувствую, что мужик на полном серьезе выступает. И отвечаю: Знаешь… я, наверное, так не смогу. Вот просто так, безо всякой подготовки… А он, бодро: не сомневайся, я тебя подготовлю… поухаживаю за тобой… у нас тут еще часика три имеется в запасе, плюс полчаса дороги. – Ты что, машинально удивляюсь я, за полчаса думаешь до дому добраться? – Ага, говорит, уже начинаешь здраво рассуждать, с цифрами в руках. На деле-то проблем никаких. Возьмем тачку и домчим как нечего делать. Ну, решилась? – Нет, говорю, все никак. – Ты думай, обдумывай. Время-то ведь идет. – А мы что, торопимся куда-нибудь? спрашиваю. И тут он начал мне всякие слова наговаривать. Про то, какая я – и спереди, и сзади, и сверху, и снизу. И что при красоте такой и петь я мастерица…
"Петь и в самом деле умеешь", – вмешалась Люська. – "А все остальное – разве не голая правда?" – ощетинилась Ирина. – "Не знаю. Голой я тебя не видела". – "А вот кто видел – те остались довольными". – "Ладно вам, тетки, – примирительно сказала Ника. – Давайте лучше до конца дослушаем". – "Конец будет. Скоро. Добрались до метро, он достает двушку: Звони домой, сообщай, что у подруги заночуешь. И – ситуация неоднозначная, девки. С одной стороны, вроде бы как-то я еще не решилась, а с другой стороны, думаю: какого хрена, в конце-то концов. Тем более что брачные контакты на настоящий момент в полном загоне, внебрачных связей сто лет не было, я уж и плохо помню, что такое реальная половая жизнь. А с третьей стороны: если сейчас отбрешусь дома – значит, свободна на всю ночь и все мосты сожжены. Придется ехать к нему. И ведь не то, чтобы: а, ладно, поехали, и там посмотрим, как карта ляжет. Тут все однозначно: коли села в такси – считай, что тем самым ты в чужой койке. Все-таки согласитесь: одно дело, когда девушка вроде бы нечаянно оказалась в полутемной комнате, и ее уламывают, и она, хоть и полуголая, а все равно где-то про себя думает: нет-нет, это просто так, ничего этакого не случится, сейчас встану и наотрез откажусь. А если поехала в эту темную комнату с заранее обдуманными намерениями – тогда уже несомненный абзац. Даже если и удастся в последнюю минуту отбояриться, то все равно, в моральном смысле, тебя вроде как трахнули, так что стоит ли сопротивляться, лучше расслабиться и получить удовольствие. Тут меня осенило, и я говорю: Лучше ты сначала позвони домой, не случилось ли чего неожиданного. Он пожимает плечами, берет у меня двушку, набирает номер, и вдруг морда у него вытягивается. Скоро буду, говорит. В течение часа, говорит. И вешает трубку. И мне, растерянно: Ребенок вернулся из похода. На день раньше ожидаемого… А у меня, девки – хотите, верьте, а не хотите, как хотите, – вдруг прямо все зачесалось. И поняла я, что вся эта борьба с самой собою была пустым ля-ля, а на деле я морально созрела, после всех его трехчасовых разговорчиков о моей неотразимости. И я говорю ему, причем абсолютно искренне: Не горюй, не сегодня – так завтра. Доехали мы до "Комсомольской", пересели и – в разные стороны по кольцу…" – "И все на этом?" – спросила Ника. Ирина улыбнулась: " Через пару недель он устроил отвальную на работе. К тому времени, кстати, и я уже заявление подала. Свободные люди! Вышли на улицу после пьянки, он свистнул такси и говорит мне: Подброшу до дому? Я, игриво так: До моего? – Сегодня до твоего. А там видно будет. Сели в машину – и ну, целоваться. Довез он меня, я и говорю: Жду звонка. – Сейчас, отвечает, на новом месте раскидаюсь, осмотрюсь… Звонит где-то под Новый год… ну, поздравления, пожелания, все такое. И – как бы между прочим: в моем распоряжении имеется квартира, куда мы селим деловых партнеров на время московских командировок. Не хотела бы ее посмотреть? Я говорю: что я, квартир съемных не видела? А он: никто тебя не принуждает ее рассматривать. Если хочешь – вообще света зажигать не будем. Чтобы ничегошеньки не видеть… - "Ну, и?.." – настороженно переспросила Валентина. – "В первый вечер я и в самом деле мало что рассмотрела… Темно было, да и не до того…" – "А во второй?" – уточнила Валентина, на этот раз с оттенком язвительности. – "А чего это тебя второй раз так интересует? Ты лучше спроси в более универсальном плане: а потом?" – "Ну, а потом?" – покорно повторила Валентина. – "Потом светлее стало, потому что дни удлинились. И видимость улучшилась". – "А потом?" – не унималась Валентина. – "А потом, – хладнокровно ответила рассказчица, – снова день пошел на убыль". – "Сколько же ты там времени паслась?" – напрямую поинтересовалась Ника. – "Почему же "паслась"? – пожала плечами Ирина. – Я и по сей день там бываю… Время от времени…"
"Ну, что ж, – покивала головой Ника, – скромненько, но со вкусом. История, я имею в виду, скромненькая. Без особых приключений, хотя и растянутая во времени". – "Не растянутая, а протяженная. Есть разница, согласись, – отозвалась Ирина. – Ладно, посмотрим теперь, что ты нам преподнесешь". – "Во всяком случае, весь сюжет уложу в пару дней. Только вот…" – Ника сделала последнюю затяжку и решительно загасила окурок в пепельнице. После чего не менее решительно заявила: "Только учтите, девки, что в дальнейшем буду всячески отрицать как авторство этой истории, так и ее достоверность. Придумала – и все тут. И уж, разумеется, излагать буду от третьего лица". – "Надо же, какие предосторожности…" – усмехнулась Люська. – "Вот сейчас услышишь сюжетец, так сразу и поймешь, почему такие оговорки. А с другой стороны – смертельно охота поделиться… В общем, слушайте и не перебивайте. Значит, поехала одна дамочка – допустим, моих лет, а также внешнего вида и комплекции… словом, согласитесь, еще ничего себе дамочка… поехала она, значит, на дачу, где-то в октябре, но бабье лето в полном разгаре… Поехала по серьезному делу: надо было на зиму ставни укрепить, поскольку времена тогда в Подмосковье начинались самые воровские. Она, разумеется, ехала в качестве руководящей и направляющей силы, а в качестве исполнителей ее сопровождали зять и приятель зятя – последний в качестве совсем уж грубой рабочей силы. Свою дочку дамочка родила в юном возрасте, так что на описываемый момент той едва за двадцать, а ей самой, дамочке, то есть, соответственно, и сорока нет. Зятек же – к тридцатнику, крепкий такой мужик, уже устоявшийся в профессиональном смысле, денег куры не клюют. И приятель его, по имени, кстати, Виктор Николаевич, из таких же, продвинутых. Чего он увязался помогать зятю – вовсе непонятно. Но факт тот, что прибыла троица, на зятевой машине, с грузом материалов, за работу взялись довольно бодро и часам к пяти преуспели на первом этаже, где были основные окна и входная дверь. И зять говорит: Ладно, мамаша (это он меня… ну, в смысле, ее, для смеха так называл), давай пошабашим на сегодня. Пообедаем как следует, при этом расслабимся, а завтра по утрянке добьем балконную дверь наверху, и лады. На том и порешили. Дамочка собрала на стол, выставила бутылку "Посольской" ноль семьдесят пять – фирма веников не вяжет. Работники облизнулись и расселись, кому где удобнее. Трапеза растянулась часа на полтора, и бутылочку прикончили под сухую. Вышли на крылечко, посидели, покурили, дождались темноты, тут приятель зятька и говорит: А не выпить ли нам понемножку? – Да вы что, ребята, говорит дамочка, мы ведь уже и так хорошие… К тому же где взять-то? – Первое замечание отметаем как нерелевантное, говорит приятель, а насчет того, где взять, так это вопрос правильный и конструктивный, свидетельствующий о заинтересованности сторон. На него и ответ имеется: у меня в сумке. Достает он, значит, пузырь "Абсолюта" – правда, ноль пять. Какие-то консервы достает. (Это не еда, поясняет, это закусь). Дамочка засуетилась, стала порядок на столе наводить, и в ходе суеты еще более убеждается, насколько она хорошая и теплая, пусть на ее долю и меньше двухсот пятидесяти досталось, но все-таки… Однако ничего не уронила, не разбила. Ладно, сели – поехали. И вот тут зятек демонстрирует ограниченные возможности самообладания: после второй рюмки из второй бутылки он обводит собравшихся умным взглядом, сладко зевает, кладет руки на стол, голову на руки и отрубается. Отволокли его на диванчик в соседней комнате, прикрыли пледом, а сами назад, на веранду. К столу. Разлили по следующей, и тут дамочка говорит: Меня больше не тянет. Приятель: Настаивать не буду. Сам, однако, выпил, после чего спрашивает: А чего это ты? – Неохота, отвечает она. Тебе только пить не хочется? уточняет он провокационным голосом. После чего встает со стула, обходит стол, подходит к дамочке, и – сами понимаете… Она только и сказала: А ну, если Толик проснется? А он, подталкивая ее в нужном направлении, уверенно так: Не проснется.
Дамочка, разумеется, замужем, да и сверх того кое-что в жизни повидала, но такого… Терзал он ее, терзал, и сверху, и снизу, и со всех боков… Наконец, кончив очередной, вроде бы третий, раз, она взмолилась: Дай роздыху… Дай я посплю чуть-чуть… – Ну, вздремни, говорит он, а я пока пойду, рюмочку приму, о жизни поразмышляю. А потом снова приду – ты уж не взыщи, уж больно ты хороша… И ушел – а дамочка как в омут провалилась. Через какое-то время приходит в себя и начинает размышлять: что же, дескать, тетенька, с вами произошло? отодрали вас, как сидорову козу, причем этого самого Сидорова вы впервые в жизни видите, а как же моральные устои и вообще соображения приличия? И ведь вы своей волей в койку отправились, без тени сомнения, не говоря уж о сопротивлении, хотя бы чисто формальном. И проделывал он с вами такие штуки, что ни в сказке сказать, ни в кино показать – а вы полностью шли ему навстречу, притом, что кое-что из проделанного с обескураживающей легкостью и простотой вы и мужу не дозволяете, да и не каждый любовник удостаивался этого с первого-то раза… И ведь что характерно: ни капли раскаяния, будто так и надо… А что он сказал, уходя? Что снова зайдет. И ведь не прогонишь его, заразу. Наоборот – такое нетерпеливое ощущение в промежности: поскорее бы! И тут она слышит разговорчики на террасе – значит, зятек проспался. Очень некстати, думает она – хотя и с оттенком стыда. И еще думает: что теперь делать? Не то встать, как ни в чем не бывало, не то продолжать как бы ни в чем не бывало дрыхнуть. И решила из-под одеяла не вылезать. А тем временем на террасе какой-то не то спор, не то дискуссия – о чем базар, не ясно, но ощущение, будто Виктор Николаевич этот зятька не то чтобы уговаривает, а прямо-таки на что-то науськивает. Потом все затихло, и свет на веранде погасили. Дамочка даже задремала чуток. И просыпается оттого, что ее будят, причем не вербально, а куда как физически. Целуют ее – и она отвечает со всей готовностью. Ощупывают ее – а она подставляет самые нужные свои стороны. Наконец, взгромоздился он на нее, и поехали. Но вот как-то без того пыла-жара, что был характерен для первой серии – и отнесла она это за счет естественной усталости партнера. Побарахтался он, слез с нее – и к двери. А она, бесстыжая баба, вслед ему: Не уходи. Он что-то промычал и скрылся. Минут через десять снова открывается дверь, и снова к ней к постель – шасть! Она: Зятек-то как там? Не проснется? – Ты не думай о нем, отвечает, думай о нас с тобой. И принялся за нее с таким рвением, будто и не он с нее четверть часа тому назад с трудом сполз. Наконец, кончила она – это какой же раз за вечер! и они заснули, не размыкая объятий.
Проснулась она в полном неведении – ни который час, ни каковы вообще обстоятельства. Во всяком случае, приятель зятя сопит ей в ухо, но вполне благородно, без храпа. Она извернулась и посмотрела на светящийся циферблат его часов: половина пятого. Он тоже проснулся, и, хотя спросонья, но уже прижимает ее к себе. Она: Ой, я больше не могу. Иди к себе. – Нет, говорит, я лучше здесь побуду. А руками уже повсюду шарит. Она: Пожалей репутацию пожилой женщины. Славно будет, если Толик тебя обнаружит в тещиной постели. – Не обнаружит… А сам не унимается. – Ладно, давай, только по скорому – и марш к себе. А иначе у тебя сил не будет решетки ставить. – На этот счет можешь не беспокоиться… - Ну, у меня сил не будет завтрак готовить. – Это другое дело, соглашается он. И в самом деле, забирается на нее без особых изысков, а потом покорно уходит в заранее отведенную ему кровать. А она лежит и заснуть не в состоянии. И разные мысли. Сначала вполне довольные: надо же, какие бывают мужики. Потом смятенные: а ведь он на этом не остановится – значит, впереди новый роман, новые проблемы, от нынешнего хахаля отматываться, перед мужем извиваться и выкручиваться, потому что этому-то красавцу раз в две недели явно маловато покажется, он ведь поначалу каждый день тягать станет… А потом вдруг, как ошпаренная, она сказала, вслух и внятно: О Господи! Потому что с безусловной уверенностью поняла: после перерыва первым приходил к ней несомненно зятек: он ведь и молчал, чтобы голосом себя не выдать, и производительность была пожиже, чем у приятеля, и задница на ощупь менее волосатая… Поняла она и смысл их горячей беседы на веранде: зятек проспался, они врезали по одной, и приятель ему говорит: теща у тебя – баба редкостная. Не веришь – иди и сам попробуй. Давай-давай, пока она не прочухалась… Ну, этот мерзавец и пошел. А эта сучка неюная – ей все равно, кто ее дерет, потому что совести не капли. Такие, значит, покаянные мысли на закуску. В раскаянии она и уснула. А проснулась от бодрого крика зятька: Мамаша, как насчет завтрака?
Вышла она на веранду – а на столе полный порядок, и вчерашняя посуда помыта, ну, это зятек-аккуратист постарался, его манера. И говорит, как ни в чем не бывало: молодцы, мальчики, что прибрались. Сейчас я вас… И ведь в других обстоятельствах сказала бы что-то вроде "порадую". В смысле, завтраком вкусным порадую. Или – "обслужу". А тут – какое слово не возьми, все в строку, как лыко чертово. Пробормотала "покормлю" и ринулась, от стыда подальше, в кухонный закуток. После завтрака докончили дела на втором этаже, обошли всю дачу, все по возможности схоронили, к зиме приготовились, белье постельное и прочие городские вещи в машину отволокли, доели, что оставалось, посуду вытерли после мытья и в шкаф, полотенце кухонное тоже в машину, в тючок с грязным бельем, двери на запор, калитку на запор, и поехали. Разумеется, приятель улучил момент, пока зятек был занят на другом этаже, прижал ее как тот самый асфальтовый каток лягушку в известном анекдоте и говорит: По какому телефону лучше тебе свиданки назначать? А она, бесстыжая морда, нет, чтобы сделать непонимающие глазки и сказать нечто невинно-достойное, спрашивает нагло: А ты часто намерен девушку беспокоить? А он: Будь моя воля, я бы с тебя вообще не слезал. По крайней мере, ближайшие полгода. И она, вместо того, чтобы вспыхнуть и отвернуться, говорит: Что ж, я не против…" – "Ну, с ним-то все ясно, – ухмыльнулась Ирочка, – а вот каков расклад с зятем обозначился?" – "А что зять. Они ведь с дочкой уже на полпути были к Германии. Через месяц и отбыли. Он потому, собственно, так и торопился с дачей, исходя из того, что на следующую весну я с мужем там останусь без помощи и поддержки". – "С тобой-то все понятно. Мы сами знаем, что Галка твоя в Германию отбыла. А я тебя спрашиваю про твою приятельницу – у нее чем все с этим малым кончилось?" – "Иди в задницу. Чем кончилось, чем кончилось. Да ничем. В смысле, не кончилось". – "В смысле, все продолжается?" – "Догадливая ты, сил нет".
Ника сделала глоток из почти пустого стакана, закурила новую сигаретку и совсем некстати – а впрочем, может, и к слову – припомнила, как зятек перед самым уже отъездом попытался вроде бы намекнуть ей про ту ночку, и как она на голубом глазу заявила: Тебе все приснилось, по пьяной лавочке… И он не стал утверждать обратное – может, потому, что и в самом деле не был уверен, наяву все произошло или во сне.
Едва честная компания успела выпить по следующей, как нить разговора подхватила Ольга: "А вот у меня тоже был случай. Выступила я по полной программе… Кстати, тетки, признайтесь честно: ведь все ваши истории – это не про то, как вы в первый раз хвост задирали?" – "В смысле?" – на всякий случай уточнила Валентина. – "Я имею в виду, что все нами слышанное – это не отчет о первом в жизни сходе со стези добродетели". Ответом было дружное молчание, и после немалой паузы Ника пробормотала, как бы от имени всех присутствующих: "Да какая тебе разница, первый – не первый…" – "В данном случае – есть разница. И немалая. Потому что я хочу рассказать, как впервые пошатнулась. Давно это было, вовсе не этой зимой…" – "Излагай, излагай, – подбодрила ее хозяйка дачи. – Выговоришься – веселее станет. Сделай еще глоточек для бодрости – и вперед". Ольга сделала пару хороших глотков и начала: "Вот что я расскажу вам, девки… История-то достопримечательная, хотя и неоднозначная… Ладно, по порядку. Начались как-то у нас с мужем нелады и непонятки. Он не прав – или я не права, не важно. Факт тот, что докатилась я до самого идиотского дела: в качестве наказания в постель его не пускать. Неделя так проходит, вторая. Третья пошла. Сами понимаете, от всего этого он только больше сатанеет. Я уж и сама не рада своей затее, да куда деваться – не идти же на попятный. Жду, чтобы он хоть какой-то шаг сделал навстречу – а он тоже, видать, завелся. Атмосфера в доме – сами понимаете. И тут посылают меня в срочную командировку, причем недели на две. В теплый и хлебный город Ташкент. Ну, мужик он у меня самостоятельный, сам себя прокормить может свободно – в смысле готовки и всего прочего. Ребенок в садике, на выходные мать обещала не дать им с голоду пропасть… Накануне отъезда уложила ребенка пораньше; мужик перед телевизором сидит, а я – шасть в ванную, привела себя в порядок и заявляюсь в гостиную, в своем прозрачном пеньюаре. И, загораживая экран, говорю таким, знаете, голоском: Ты долго еще будешь в ящик пялиться? Ну, вроде бы, намек даю куда как ясный – потому что почувствовала: перегибаю палку. Фактически месяц до этого, и еще пару недель после – он ведь вообще на стенку залезет. Да и сама, если честно, не прочь. И разговеться, и заговеться. Но тут, видать, нашла коса на камень, и он отвечает, да еще к тому же с плохо скрытой злостью: Не засти экран. Мне бы, может, сесть к нему на колени, а я наоборот – развернулась, и в спальню. Утром он ушел на работу, и даже не поцеловались на прощанье.
Приезжаю я в Домодедово злее злой собаки. И черт еще принес меня задолго до нужного времени. Тут ведь, сами знаете, как бывает: выедешь из дому в обрез – обязательно опоздаешь, а если с получасовым запасом, то притащишься на час раньше. Сижу, значит, жду, как дура, а злость разгорается просто со страшной силой. Наконец объявили посадку. Занимаю свое место, рядом с проходом. А самолет – батюшки! – набит интуристами. Судя по говору – американы. И гляжу: садится на место через проход, в моем ряду, малый со знакомой мордой. Смотрит на меня пристально и неуверенно здоровается. Я киваю головой, в знак приветствия. Он спрашивает: "Ведь вы – жена Виктора, правда?" Я снова киваю, в знак согласия. – "Мы в Большом познакомились, помните?" Черт, и в самом деле. Мужик-то у меня тоже с иностранцами контачит, и вот как-то он взял меня на "Пиковую даму", со своими клиентами. А там был и это малый, со своей группой. Как звать – не помню, но, выходит, и точно мы знакомы. – "Меня Алексеем зовут, если вы запамятовали…" И пауза, после которой я отзываюсь: "А меня – Ольгой…" – "Да, разумеется. Вот, везу бобиков в Ташкент…" – "И я туда же. По делу". – "А где жить будете?" – "В одноименной гостинице". – "Какое совпадение – и мы тоже". Ну, слово за слово, и для разгона я получаю приглашение посетить с группой театр Алишера Навои – "потому что наверняка будут лишние билеты, ведь амерканы насчет восточной оперной культуры не очень-то, да и правы, если честно говорить, зато посмотрите здание, действительно, очень красивое, нас обязательно поведут по тем местам, куда широкая публика не допускается, и вообще, если будет желание, можете покататься с нами на экскурсии, ведь вы же по-английски говорите?.." Ну, взлетели, набрали высоту, и клиентура потащилась к Алексею с разными вопросами. Каждому он представлял меня как "жену моего коллеги, типичную представительницу советской гуманитарной интеллигенции". Несколько симпатичных мужичков удостоили меня – или я удостоила их – словом, мы побеседовали на отвлеченные темы. Какое ни на есть, а все-таки развлечение на протяжении почти пятичасового полета.
По прилете Алексей представил меня Рашиду, местному протокольщику, как жену Виктора, после чего тот предложил мне свою служебную машину, подбросить до гостиницы, поскольку нам по пути ("Я-то поеду с группой, в автобусе, а водитель вас отвезет, вместо того, чтобы калымить по нахалке. И умоляю вас: ни копейки не вздумайте ему дать. Не надо портить коллектив – они и без того у нас испорченные"). При размещении Рашид, не отрываясь от своих непосредственных обязанностей, успел бросить администраторше: У девушки бронь на одноместный, но ты проследи, чтобы ее поселили как следует, на американском этаже. Так надо! А едва я успела вылезти из душа, как он звонит: Ольга! Я тут прикинул – почему бы вам не поужинать с группой. Там на стольких наготовлено, что лишний человек ничего не значит. Естественно, я с благодарностью согласилась и, приодевшись-подмазавшись, спустилась в вестибюль, где была, усилиями Алексея и Рашида, представлена некоему гражданину необъятных размеров в черном костюме как "товарищ из Москвы, здесь тоже в командировке, жена нашего коллеги". Тот сказал: Очень приятно. Буду рад вас видеть. После чего Рашид сказал: Значит, так, Ольга. Поскольку большой раис вам рад, то будете питаться с группой – по крайней мере, завтракать и ужинать. И никаких разговоров – иначе он просто не поймет, что за дела. А так – вроде бы московская инспекция.
Ну, посидели от души, а потом пошли познакомиться с ночным городом. Человек шесть – собственно, именно шесть человек: принимающая сторона, переводчик, московская инспектриса и трое американов. И один из этих троих, ничего себе такой мужик, наших лет, юрист из Бостона, начинает не мешкая подбивать клинья и всячески охмурять девушку – которая не то инспектор по известное дело какой линии, не то вообще не пойми кто, но с виду вроде бы вполне ничего. Девушка, надо сказать честно, от ухаживаний не уклоняется, ведет себя вполне раскованно и уже именует этого самого Билла "янки из Массачусетса", демонстрируя тем самым определенный уровень знаний в области как литературы, так и страноведения. Походили минут сорок и отправились баиньки. Поднимаемся к себе, а этажерка мне, с почтением: Вам тут был звонок из министерства, машина за вами завтра заедет без четверти десять, номер такой-то. Только вошла к себе – телефон. Думаю, насчет машины перезванивают. Слышу, однако, игривый голосок этого самого Билла: Алло, Центральная! Принял, значит, голубчик игру. Ну, поболтали мы минут десять, и я говорю: Все, спать пора. До завтра…"
Тут хозяйка дачи подняла руку: "Вопрос можно? Вернее, замечание по ходу ведения… Я к тому, что ты уж больно красиво все размазываешь. А другим, может, тоже не терпится душу излить. Так что давай конспективно: кто именно тебя трахнул, когда и при каких обстоятельствах?" Ольга усмехнулась: "Все не столь однозначно. Трахнуть, разумеется, трахнули, но…" – "Хочешь сказать, что к тому же и не один раз?" – "Это само собой…" – "И не один человек, что ли?" – "Допустим…" – усмехнулась Ольга еще более загадочно. – "Томка, не мешай свободному полету! – вмешалась Ника. – Пусть человек раскручивает нить не спеша. Тем более, если двое трахали – значит, имеет право рассказывать вдвое дольше". Присутствующие поддержали Нику, и Ольга, с усмешкой уже вовсе самодовольной, продолжила: "На второй вечер был у американов прием, прямо в гостинице. А-ля-торшер, эдак ненавязчиво, но с участием высокого начальства. Рашид, шустрый малый – мы с ним уже на "ты" перескочили, – мне и говорит: Твое присутствие просто обязательно, и никаких отговорок слушать не хочу. А я: Никто и отговаривается. Напротив, с самой широкой душой. И спасибо тебе за заботу. Вырядилась в платьишко почище и поплыла. Удостоилась, кстати, комплимента от того толстого раиса, который щеголял в костюме неизменно черного цвета, но уже в другом – тоже, значит, туалеты меняет, не хуже моего. Но основной поток комплиментов я получила от юнги Билли, который весь прием возле меня вертелся, причем охмуреж шел такой, что просто диву даешься. Надо признаться, все это производит на девушку соответствующее впечатление, поскольку давно уже не помню, чтобы так меня активно обхаживали. И лестно все-таки, как ни говори… Короче, после поддачи вытащил меня Билли на свежий воздух, провели мы с ним полчасика без посторонних глаз, хотя и в гуще населения узбекской столицы, после чего он попытался завлечь меня в гостиничный бар. Тут я все-таки опомнилась и говорю: Ты что, советским гражданам в валютный бар ни в коем случае… – Тогда зайди ко мне, на пару минут, ничего такого, nightcap примем и разбежимся. Ну, и зашла – благо живем на одном этаже, и дверь его номера вне пределов прямого административного наблюдения, поскольку далеко по коридору, за углом. Нет, в этот вечер только целовались – ну, ведь я же не такая… А следующий вечер провели в театре оперы и, извините, балета. Поскольку давали произведение не просто местного автора, но к тому же и нашего современника, этакую оперную драму с политическим уклоном, то театр был пуст в самом прямом и буквальном смысле. Пара десятков зрителей в партере, и американы с сопровождающими лицами в бенуаре. Открыли нам капельдинеры все ложи, и вот каким-то образом – видит Бог, по чистой случайности – оказались мы с этим янки в ложе номер три. Или четыре. Не важно. Важно, что вдвоем. Ну, свет в зале потушили, да и на сцене темновато, потому что действие разворачивается в мрачные времена царского гнета – и тут этот самый юрист, взрослый и серьезный джентльмен, воспользовавшись благоприятным освещением, а точнее, затемнением, совсем как мальчишка полез даме под юбку. А я, как в давние шестнадцать лет, ни капельки не сопротивляюсь и позволяю ему абсолютно все. И сверх того. Словом, по старинному идиотскому анекдоту: ты, дескать, заходишь со своими шутками слишком далеко… Почувствовав, что дело идет к кульминации первого акта – театрального акта, естественно, – я скорехонько оправила трусики, и мы пошли как ни в чем не бывало в буфет, где пили шампанское. Отпраздновав, стало быть, наше более близкое знакомство. А когда раздался первый звонок ко второму акту, то Билл и говорит мне: Пошли отсюда. Ну, и пошли. Ясное дело, куда. В номера. Точнее, к нему в номер. А там – по обстоятельствам. В смысле, согласно известной максиме: супружеская неверность – это на девяносто пять процентов стечение обстоятельств. Благоприятных для присутствующих и неблагоприятных для отсутствующих. Впрочем, отсутствующие – они, по определению, всегда неправы.
Ну, ночевать я, естественно, отправилась к себе, по ряду причин, среди которых главная – это страх стать жертвой гостиничной администрации в рамках ночной облавы… И долго ворочалась с боку на бок в своей одинокой кроватке, размышляя на все лады. Ведь, как не крути, а первый мужчина после замужества, да и, если на то пошло, всего лишь третий мужчина в моей практике. И это, заметьте, включая мужа. Не говоря уж о том, что первый иностранец, причем не поляк какой-нибудь, не болгарин братский… Не знаю, с какими мыслями вы, тетки, после венца в чужую постель ныряли, какими руководствовались соображениями или настроениями – а я, если честно сказать, то со злости. Хочу напомнить, что муж у меня был отлучен от койки в наказание – не станем сейчас разбирать его вину, но поверьте: за дело. И ведь перед отъездом я вроде бы решила его простить, а он предпочел упереться рогом. Ну, вот рога и получил. Следующий день у американов был последним, потом Самарканд, Бухара и так далее, вследствие чего они номера освобождали уже после завтрака. Пришлось принимать Билла у себя, уже перед самым их отъездом, быстро и скомкано. Да ведь, если по-честному, то и накануне я особых чувств не испытала. Будете смеяться, но завелась я только в театральной ложе, когда он меня ручонками шаловливыми обрабатывал, под звуки национальной узбекской музыки, а все последующее – так, чистая формальность, скорее чтобы насолить мужу. Трахнулись мы, значит, и Билли деловито побежал проследить за погрузкой своего чемодана в автобус, а я, приведя себя в порядок, тоже спустилась в вестибюль. Попрощаться с группой, с Алексеем, и вообще. Естественно, там Рашид бегает-прыгает, весь в заботах – что не мешает ему как бы на ходу бросить мне: Сейчас отвезу их в аэропорт, и если у тебя особых планов на вечер нет, то приглашаю тебя на плов. Настоящий плов, не какой-нибудь там… А я, также небрежно и как само собой разумеющееся: С удовольствием.
С удовольствием все и получилось. Сначала ели плов, потрясающей вкусноты, в какой-то вроде бы харчевне, явно для своих. Потом вышли на улицу, и Рашид спрашивает, как бы между прочим: Ты куришь? И, глядя мне пристально в глаза, уточняет: Я имею в виду травку. – Господь с тобой, отвечаю обалдело, я и табак-то… – Жаль, говорит, потому что вчера мне достали хороший товар. Я пожала плечами, не зная, что и сказать, а он: Поехали, попробуешь. А вдруг тебе понравится… При этом, заметьте, тетки, сидели мы в такой явно национальной жральне, где подавали только кок-чай, и никаких тебе спиртных напитков, как противоречащих духу Корана. То есть, я трезвее стеклышка, полностью в здравом уме. Впрочем, и вчера, в театральной ложе, все начиналось на трезвую голову, а последовавший бокал шампанского – ну, ведь это всего лишь сто пятьдесят грамм легкого виноградного напитка… И вот садимся мы в такси, приезжаем – причем, судя по всему, даже не к Рашиду домой, и там я, как последняя дура, наблюдаю, как он сворачивает косячок, делает пару затяжек и передает мне. Я попробовала, и не понравилось мне это решительно, о чем я сказала со всей прямотой. А он: Не пошло – значит, и не надо. Я тогда тоже не буду. После чего аккуратно загасил косяк, спрятал его в маленький такой портсигарчик и – сами понимаете – ко мне. И поверьте, тетки, не пивши, не куривши, с абсолютно ясной головой, я укладываюсь в неизвестно чью постель – ну, позволяю себя туда уложить. В процессе раздевания он деловито так спрашивает: А ты когда-нибудь имела дело с обрезанным? И представьте себе, тетки, я позорно не врубаюсь в ситуацию. И переспрашиваю: Ты о чем? Он хохотнул так, знаете, покровительственно, и показывает мне на деле, о чем идет речь. Показывает – потому что все у нас происходит при свете, ну, пусть и чуть притушенном. А я смотрю и глазам плохо верю. Не в обрезанности суть, хотя и это представляет определенный интерес – с внешней стороны, так сказать. А дело в том, что я, конечно, девушка не столь уж опытная, но все, что мне доводилось видеть и слышать, и прежде, и, кстати, уже впоследствии, ни в какие сравнения с этим не идет. Размеры я имею в виду. Буквально в полруки – и длиной, и толщиной. Так мне, во всяком случае, показалось со страху. Ощущения, видать, отразились на морде лица – напоминаю еще раз, что все происходит при достаточном освещении, а он погладил меня по плечу, по голому плечу, уточняю, потому что мы уже вполне голенькие, и говорит: Все будет хорошо. И с этими словами, без особых приготовлений, начинает в меня протискиваться. А вот тут, тетки, настоящее чудо совершилось: я чувствую, что идет как по маслу. При этом такое ощущение, будто он заполнил меня… ну, знаете, как в идиотских анекдотах говорят, до горла. И ведь это, как оказывается, только начало – потому что, вперевшись в меня до упора, он перешел собственно к делу, и тут-то я завертелась, как провербиальный уж на сковородке. Чем больше я верчусь, тем больше он в раж входит. И конца этому нет. Сколько он меня терзал, представить себе не могу, одно знаю: никогда со мною такого еще не бывало. А потом говорит деловым тоном, глянув мимоходом на часы: Мне, пожалуй, пора. Дома заждались. Мы сейчас выйдем, я тебя посажу в такси, и уж извини, проводить не смогу. Одеваемся, а у меня руки дрожат. Он заметил, и с такой усмешкой… нет, все-таки с улыбкой, но чуть-чуть снисходительной: Тебе понравилось? Я хмыкнула, а он: Признайся, что европейские мужики такого не могут. Я смутилась, а Рашид хлопнул меня поощрительно по заднице и говорит: Сегодня у нас с тобой все на скорую руку вышло, а вот в пятницу или в субботу я тебя заберу на всю ночь, и тогда покажу тебе кое-что настоящее. Ты как, не против? Я кивнула, а он продолжает деловито: Значит, завтра ты завтракаешь самостоятельно, а после пяти жди меня в номере – я позвоню, и что-нибудь придумаем…"
Ольга сделала еще глоток и стала закуривать сигаретку. – "Ну, и чего же придумали?" – нетерпеливо поторопила ее Люська. – "Он много чего напридумывал, – снисходительно отозвалась рассказчица и помахала ладошкой перед носом, разгоняя дым. – Он вообще такой… выдумщик. Но я конспективно, а то уже все устали…" – "Никто не устал… Давай подробности…" – послышалось наперебой. – "Детали как-нибудь в другой раз, – строптиво заявила Ольга. – А в общем виде – пожалуйста… На следующий вечер он меня повел куда бы вы думали? В театр. Все в тот же, оперы и балета, благо он напротив гостиницы. Активность зрительской массы на том же уровне, и потому заполненность зала еще ниже, чем при наличии группы иностранцев, которые делали хоть какую-то погоду. Короче: завел он меня в директорскую ложу, со словами: Извини, сегодня у меня хаты нет, а вот дружок-администратор дал ключ… И там, в таком, знаете, тамбуре, где зрители верхнюю одежду оставляют, он раздел меня, развернул спиной, перегнул буквально пополам, я при этом судорожно уперлась руками в какую-то удачно подвернувшуюся стойку, благодаря чему смогла сохранять необходимое равновесие, и провели мы в этой сложной позе практически все первое действие. Опять-таки, ощущения неописуемые. Ну, и так далее…"
И на нетерпеливый вопрос Люськи "Как именно далее?" Ольга махнула рукой: "Как – как! Хорошо. Чтобы не сказать: отлично. Жаль только, что ко вторнику я уже закончила все командировочные дела, и принимающая организация заготовила мне билет на вечерний рейс. На этом все кино и кончилось…" – "А вот ты намекнула насчет ночки с пятницы на субботу, – вмешалась Валентина. – Народ бы с радостью услышал пару слов об этом событии". – "Событие все в том же ключе. Хорошо и… ну, в общем, хорошо…" – "А детали?" – "Да детали, девки, всем вам известные. Просто у данного конкретного человека эта самая деталь толще и длиннее. И к тому же он может дольше". – "Чего-то ты виляешь, подруга", – усомнилась Ника. – "Нет, правда. Да у меня и слов таких нет, чтобы все в деталях обрисовать. Я вам не Набоков. И не Гарольд Робинс". – "А это кто такой?" – "Ну, писатель американский. Не переводной, в силу специфики сюжетов и обилия этих вот самых деталей". – "А ты читала?" – "По-английски. Муж, слава Богу, следит за моим образованием и регулярно поставляет необходимую литературу". – "Вот он какой у тебя хороший, – ввернула Люська, – а ты с ним…" – "Дура ты, Людмила, – взвилась хозяйка дачи. – Мы тут по-дружески, откровенно, а ты…" – "И не просто дура – со злостью добавила Ирочка – а прямо как в классическом анекдоте говорится: у, дура, еб твою мать!.." – "Ой, тетки, извините, это я и впрямь сдуру. По пьяной лавочке сболтнула. Ты не бери в голову, Оля, ладно?" – "Я-то в голову не беру, а беру метром ниже. Чего и всем советую…" – сказала Ольга раздраженно.
Не известно, чем бы кончилась вспыхнувшая перепалка, но тут в дверь постучались – уверенно и по-свойски. Так стучат соседи, не сомневающиеся в радушном приеме, который им будет оказан. И в самом деле: открывшая дверь хозяйка радостно сказала: "Ой, дядя Илья, как кстати! Заходите. Очень рады". – "А мы тут день первой борозды празднуем", – деловито пояснила Люська, широким шестом обведя остатки застолья. – "Надеюсь, старый конь борозды не испортит?" – "Ну, что вы, дядя Илья, – укоризненно отозвалась Ника. – Какой же вы старый. Вы…" И она сделала обеими руками жест скорее убедительный, нежели пристойный. – "Да вы сто очков вперед любому нашему козлу дадите", – убежденно подтвердила Ирочка. – "Надеюсь, вы с ночевкой? – деловито уточнила хозяйка дачи. – Тогда, если других дел у вас нет, садитесь с нами. Только вот…" – и она с сожалением показала на опустевший стол. – "Это как раз дело поправимое. У меня в закромах имеется моя настойка. Черноплодка на спирту… Нести?" – "А то! Вы кого-нибудь возьмете в провожатые?" – "Да я сам справлюсь". – "В этом я и не сомневаюсь. Так что лучше идите один – а то с провожатой, глядишь, минимум час справляться будете… Это я в самом положительном смысле говорю, как вы понимаете – в том смысле, что не меньше часа…"
Пока дядя Илья ходил за бутылкой, тетки бодро навели какой ни на есть порядок на столе, сунули в духовку новый противень бутербродов, выскребли на чистую тарелку остатки салатов. Хозяйка тем временем пояснила Люське, человеку новому в поселке: "Это заводной мужик. Всю жизнь по международным контактам. Дочка его давно уже в Штатах, а вот он все никак… Вроде нас с вами, дурочек…" Ольга же тем временем сидела в сторонке, с сигареткой, как бы дуясь на бестактность Ирочки, а на деле сосредоточенно припоминая про себя те подробности – ночка с пятницы на субботу и половина субботнего дня, когда Рашид увез ее куда-то за город, какой-то вроде бы дом отдыха. Там им отвели отдельный домик в саду, крошечный, спальня и санузел, и Рашид показал себя истинным ханом – как в смысле роскоши приема, так и в плане постельных утех. Едва они переступили порог, как он принялся за нее и не выпускал из рук не меньше часа. Потом они пошли в столовую, и хотя народ уже поужинал, им накрыли столик поближе к кухне и накормили совершенно сказочно. А по возвращении в домишко Ольга увидела там не менее шикарно накрытый стол. – Зачем это? удивилась она. Думаешь, мы проголодаемся до завтрака? Рашид усмехнулся: Мы сейчас покурим немного, и вот ты увидишь, какой у тебя аппетит разыграется. И, не дожидаясь ее реакции, приступил к делу: включил ночник, создав интим, в два счета раздел ее и разделся сам, но не набросился на девушку, а сел на кровать, скрестив ноги, и похлопал ладонью рядом с собой. Ольга уселась, по возможности имитируя позу одалиски. Рашид достал из-под подушки свой портсигарчик, закурил самокруточку, сделал несколько затяжек и передал ее Ольге, со словами: Глубоко не затягивайся, и не больше двух раз для начала… Ольга покорно сделала пару затяжек. Голова пошла кругом, но ничего неприятного в этом головокружении не было. Скорее наоборот – вроде бы она поплыла по воздуху, в какие-то неведомые ей самой дали. Рашид курнул и снова вставил ей самокрутку в губы, сказав заботливо: Только не перебери. Сейчас три затяжки максимум… Так они по очереди докурили до конца, после чего Рашид принялся за нее. Кое-что из того, что он проделывал с ней на протяжении этой совершенно фантастической ночи, она потом увидела в немецких порнофильмах, что-то она вовсе больше не видывала, нигде и никогда. Но в ту ночь для нее абсолютно все было новым и неслыханным, и если бы не состояние безумной эйфории, на многое она не согласилась бы ни под каким видом. А так, накурившись, она воспринимала происходящее как восточную сказку, в которой она была главной героиней, но за развитием сюжета следила вроде бы из кинозала, и будто бы не с ней проделывал султан такие штуки, о которых она не только не слыхивала, но и названия которым не знала. А потом – и тут оказался прав Рашид – прорезался зверский аппетит, и они съели огромное блюдо уже остывших шашлыков, и несколько мисок каких-то салатов, а потом ели дыню, а потом… А потом Рашид отвел ее в санузел, и все началось с мытья рук, липких после дыни, а кончилось безумными фокусами в ванне, где она чуть не утонула, то есть, не то, чтобы утонула, но… И самое интересное, что она все время, не переставая, хихикала, по любому поводу, а Рашид наставительно повторял: Видишь, какой качественный товар. Уж точно стоит своих денег. А потом, когда они, наконец, добрались по кровати – спать, спать, больше ни на что нет сил! – он, как ей будто бы послышалось, сказал что-то вроде: На тебя никаких денег не жалко, вон с каким удовольствием ты все воспринимаешь, давно у меня не было такой женщины… А после завтрака они немного побродили по саду, в котором стояли одинаковые маленькие домики, и она сказала: Какие они все одинаковые. А он: Только нигде такого нет, как у нас с тобой. Потому что такой женщины я никогда не знал… Ну, а потом они вернулись в спальню, и продолжили – на этот раз без курева, но все равно было хорошо, а потом он отвез ее в гостиницу и сказал на прощанье: "Сейчас поспи. А я смотаюсь в аэропорт за новой делегацией, а часов в десять я к тебе загляну – на часок, не больше, к сожалению, чтобы после одиннадцати в номере не было посторонних лиц… А она спросила: Это ты-то посторонний? – Для администрации, пояснил он, конечно же, не для тебя…
Тут вернулся Илья с полезным грузом. Разлили по первой. Хозяйка дачи подняла стакан: "Ну, за настоящих мужчин, какие сейчас уже и повывелись…" – "Спасибо тебе. Аллаверды: за настоящих женщин, которые понимают разницу". Выпили. Люська причмокнула от удовольствия и бодро отозвалась: "Если вы насчет понимающих, так это в точности про нас". – "Не сомневаюсь". – "И правильно делаете. А у нас тут, дядя Илья, "Декамерон". Может, и вы нам чего-нибудь… поведаете?" – "Из своего богатого жизненного опыта", – подхватила Ника. – "Я, пожалуй, посижу, послушаю. Определю степень откровенности и уровень пристойности. А пока давайте еще по одной – и кто там у вас следующий?" – "Следующей у нас идет Люська, – заявила хозяйка. – Потому что все остальные уже отстрелялись". – "Почему это все? Ты вон тоже еще в молчанку играешь". – "Ладно. Давай сначала я, а потом Людмила. А дядя Илья на закуску. Договорились?"
И хозяйка дачи начала свой рассказ. "Как всем присутствующим известно, девушка я простая. В смысле, простой инженер-металлург. Уж в такой институт поступила. С мужем познакомилась в процессе учебы. Однокурсник, стало быть. Но он уже тогда был активный. Комсомольский активист, то есть. Член партии, в армии вступил, еще до института. И по партийной линии вышел в министерские чиновники приличного уровня. Я по распределению попала в НИИ, но атмосфера академической свободы плохо сказалась на моем моральном облике, потому что уже к Новому году я закрутила свой первый роман, прямо на работе, потом второй – это я на конференции познакомилась, потом… Словом, вскорости муженек что-то явно пронюхал и заставил меня уйти из института. И нашел местечко в техническом отделе небольшого заводика, поблизости от дома. Притом, заметьте, старое поминать не стал, чтобы без глаз не остаться, но насчет нового места работы сказал со значением: Это все-таки промышленное предприятие. Трудовая дисциплина. С восьми тридцати и безвылазно до конца рабочего дня. И никуда не побегаешь, ни по магазинам, ни… в общем, никуда. Место и в самом деле специфическое: делать мне там абсолютно нечего, а попробуйте просидеть восемь часов на одном месте изо дня в день, ничем не занимаясь… К счастью, скоро я спелась с главным инженером, симпатичный такой мужик, латыш… Нет, не в том смысле спелась, а просто пожаловалась ему на тоску, в смысле, на недостаточную загруженность производственными обязанностями, а он: Организуйте, Тамара Николаевна, при отделе техническую библиотеку, и займитесь пропагандой передового опыта среди инженерно-технического персонала, а также изобретателей и рационализаторов. Прекрасная оказалась мысль. Выделили мне комнату метров на двадцать, поставили там стеллажи с соответствующей литературой, а свой рабочий стол я разместила с умом, чтобы стеллажи меня загораживали от входящих. И зажила я, девки, полноценной жизнью. Во-первых, сиди и читай, что хочешь, в смысле, художественную литературу, и ни одна собака тебя не засечет. А главное, что все планы муженька по моей изоляции от внешнего мира рухнули: ведь я на комплектацию фондов в коллектор научно-технической литературы должна выезжать не реже двух раз в месяц, плюс всякие там дни рационализатора, школы передового опыта, конференции опять же… Словом – свободная женщина эпохи НТР, которая может воспользоваться этой свободой себе на благо. Ну, ясное дело, я немедленно восстановила старые контакты, а также завела новые. Но это не очень интересно, потому что вполне тривиально, и у любой из вас имеется в активе десяток таких служебных романов, которые на ходу, на лету, в половине первого прибежала в чью-то квартиру, трах-тарарах, в половине второго прыг из постели, и, не подмывшись толком, рысью на рабочее место, пока начальство не застукало.
А моя история – не совсем про это. В конце августа, значит, вызывает меня главный инженер и говорит: Тут мне позвонили из главка, с просьбой, пристроить мальчика на работу. Он не поступил в институт, и теперь должен стаж зарабатывать. Сын немаленького начальника, так что не к станку же его ставить. Дадим ему ставку лаборанта, а вы, Тамара Николаевна, возьмите его под крылышко. И используйте в интересах научно-технического прогресса. – Очень хорошо, говорю, найдем применение его способностям. А про себя думаю: как раз поручу ему каталог библиотечный составить, потому что я за истекший год как-то не удосужилась… то одно, то другое. А то и третье, сами понимаете… И все бегом, все рысью…
Приходит, значит, этот самый мальчонка, и начинаю я его расспрашивать о том, о сем… А мальчуган ничего, глазенки такие умные. И карие. Звать Витенькой. Поступал, оказывается, на филфак, не добрал одного балла. На машинке умеет, правда, одним пальцем, да ведь и я-то сама хорошо, если тремя… Стихи пишет, и какие-то у них там поэтические сборища, или общества. Дамы какие-то литературные… Тут я начинаю прислушиваться повнимательнее, потому что дамы – это вам не девчонки тонконогие. Дамы – это дело серьезное. Если он интересуется взрослыми женщинами, значит, имеется тема для размышлений. Для моих, то есть. Но и его мысли можно повернуть в нужном направлении. Если я захочу. А почему бы и нет. И очень удобно: мальчонка под боком, ни на какие семинары ВОИР ездить не надо, Главное, думаю, не спешить, не спугнуть. А мальчик, похоже, из пугливых – в смысле, из невинных. Месяц ушел у меня только на то, чтобы отучить его по отчеству меня именовать. Точнее говоря, недели три за "просто Тамару" боролись, и еще дней десять за обращение на ты. А там, глядишь, и октябрьские, красный день календаря. Как водится, пьянка отдельская – хотя какая там пьянка, один смех. Пили в основной комнате, на третьем этаже заводоуправления, а потом мы с ним спустились к себе, в библиотеку. Сидим, ждем, когда придет первый отдел опечатывать помещение. Я его на разные произвольные темы завожу, где, спрашиваю, праздновать будешь, с кем, и все такое. Он отвечает невнятно. Все попытки расшевелить мальчонку проходят без пользы дела. Словесно расшевелить, потому что о конкретных действиях вроде поцелуев и говорить нечего. Короче говоря, первый раз мы поцеловались только под Новый год, после соответствующей предновогодней выпивки. Ну, если на чистоту, это я его поцеловала. И чувствую, что права я в своих опасениях… ну, в смысле, в подозрениях, что мальчуган фактически нецелованный. А прихватила я его, когда мы к себе закуток пришли, домой собираться. Ну, вроде бы чмокнулись, стоя у двери, которую я задницей на всякий случай прижала – чтобы посторонних черт не принес. И он стоит, как бы не знает, что дальше. Наверное, и в самом деле не знает. Я обняла его как следует, прижала к себе, и говорю: Ну, Витюшка, скажи: Тома. До сих пор-то я только до уровня Тамары смогла пробиться. – Тома, говорит он, а что еще сказать? – Ничего больше не говори. Просто поцелуй меня. Ну, постояли мы у двери, полизались раз несколько, однако он все никак. И намеков вроде бы не понимает, хотя я уж как к нему прижималась – и грудью, и вообще. Ладно, думаю, отложим до следующего года. А ведь и в самом деле: прихожу я второго числа на работу, а он уже подстерегает у двери. И цап меня в охапку. Поцеловались, я и говорю: С Новым годом. Чтобы он у тебя удачным был. Чтобы ты поступил. И чтобы вообще взрослым стал. И смотрю на него так, внимательно. Вроде бы понял намек, потому что снова лезет с поцелуями. Я прижала его и говорю: Погоди, давай-ка разберемся с производственной ситуацией – как бы кого-нибудь черт не принес…"
Хозяйка дачи сделала паузу и посмотрела на Ольгу, начавшую проявлять явные признаки нетерпения: "Знаю, что ты хочешь спросить. Трахнула ли я его? Да. Понравилось ли мне это? Да! И очень. А насчет деталей – как коллектив захочет. Могу ограничиться этой вот констатацией факта, а могу и…" – "Давай, давай, – подбодрил ее Илья. – Мне ведь нужен камертон, чтобы понять, какая у вас тут принята степень детализации и откровенности… Так что вперед, и конкретнее. Когда? Где? В какой ситуации?" – "Когда? Меньше чем через месяц. Где? В моей постели – не забывайте, я ведь жила поблизости от работы. А детали… Вот вам детали. Второго января, после обеда, повесила я на дверь объявление "Инвентаризация" и закрыла ее на ключ. После чего требовательно сказала: Ну! И мальчонка откликнулся. Полез ко мне довольно шустро, пусть и дрожащими ручонками. Не прошло и получаса, как он решился тронуть меня за грудь. Потребовалось еще некоторое время, чтобы он рискнул задрать мне свитер, после чего долго не решался расстегнуть лифчик. Затем он долго наслаждался результатами своих действий – как визуально, так и на ощупь. Видя, что дальше идти он не намеревается, я решила принять и эту тактику, и эти темпы – сказав ему: Дай-ка я приведу себя в порядок, а то еще принесет нелегкая кого-нибудь…" – Ну, и дальше?" – поторопила ее Ольга. – Ты имеешь в виду: дальше в этот день или вообще дальнейшее развитие событий?" – "И то, и другое. А то ты всю душу нам вымотаешь, пока дойдешь до сути". – "А куда торопиться? Сидим себе и сидим, и даже дополнительная выпивка появилась. Но на вопросы отвечу. В порядке поступления. Значит, в этот наш фактически первый день он меня еще несколько раз целовал, и всякий раз забирался под свитер. А на второй день я подготовилась как следует. Надо сказать, что у нас там была вроде бы спецодежда – ну, такие синие халаты. И вот я пришла в кофточке, которая расстегивается сверху донизу, и в достаточно широкой юбке – чтобы ее удобнее было задирать. Полез он ко мне буквально с самого утра. Я позволила ему расстегнуть кофточку, после чего сняла ее, сунула в ящик письменного стола, и тут же, поверх всего, надела халат. Как и полагается на трудовом посту. Исходя из того простого расчета, что если кого принесет черт, то я запахну халатик, и все шито-крыто. Ну, лифчик он расстегнул довольно бойко. А дальше – опять томительная пауза. Он, стало быть, любуется мною выше пояса, а я уже заводиться начинаю. Сама расстегнула молнию и вильнула задницей, чтобы юбка на пол упала. И ее в тот же ящик. Мальчонка вовсе обалдел, не знает, что и делать со свалившимся на него счастьем. В смысле, куда прежде руки тянуть. Стал с колготками возиться, стягивает их. На уровне колен я говорю: Дальше не надо. В смысле, если посторонние, так чтобы все было прикрыто халатом, который за колено. Ну, видит он, что отступать некуда, и берется за трусики. Потянул их вниз – и чувствую, что снова кончил. При виде всех моих достоинств в их совокупности. Забегая вперед, могу сказать, что он, бедняга, все эти пару недель нашего библиотечного романа постоянно ходил в мокрых штанах…" – "А когда же он высох?" – снова вмешалась Ольга. – "Он-то? Он молодой, в самом соку, чего ж ему высохнуть. Или ты штаны его имеешь в виду? Ладно, не делай такой морды, скоро уже развязка. Ближе к Старому Новому году я говорю себе: Томочка, мальчонке, ясное дело, хату не сыскать – стало быть, ты сама должна подсуетиться. Ладно. Внимательно изучаю план мероприятий по пропаганде передового опыта и изобретательско-рационализаторской деятельности на январь месяц, выбираю подходящий денек, когда мы с ним вдвоем сможем оторваться хотя бы до обеда, и затаскиваю его к себе. Риск, конечно, но чувствую, что надо принимать какие-то меры, а иначе мы оба измучаемся от этих бесконечных раздеваний и кончаний в штаны. Ну, все сошло благополучно. Приволокла я его в спальню, первый раз он кончил прямо фонтаном, когда увидел меня голой с ног до головы, залезли мы под одеяло, угрелся он, расслабился, а потом напрягся и вполне сносно проделал все, что положено. Потом уже, летом, я как-то спросила его, при удобном случае, впервые ли это с ним случилось, на что он нагло соврал: Нет, что ты… Потом осекся и, после паузы, с благодарностью: Но такое – это точно впервые…" – "А ты рисковая баба, – усмехнулась Ника. – Что, все время таскала его к себе?" – "Господь с тобой. Так, изредка. В основном мы прямо на рабочем месте резвились. То стоя, то еще как – ну, я обучила его кое-чему, разумеется". – "И что он?" – деловито спросила Валентина. – "Знаешь, вполне. Освоил всякие штуки довольно скоро, а уж если говорить об исходном так сказать, материале… Согласись, ведь у молодых-то это все просто железное…" – "Кстати о молодости, – подала голос Ирочка, – у меня вопрос к докладчику. Ты признайся коллективу: восемнадцать-то мальчонке исполнилось?" – "Да ладно тебе, – примирительно сказала Валентина, – какая, в конце концов, разница…" И, заинтересованно, к Тамаре: "Что, вот так всю зиму и трахались в рабочее время?" – "И весну тоже. И часть лета…" – "И все время стоя, за стеллажами?" – "Ну, бывало, и к себе приводила. Ближе к лету особенно. Выскочим в обеденный перерыв, раз-два, горе не беда, и на трудовой пост. А там, часика в четыре, поближе к концу рабочего дня, повторим… Ладно, у меня вроде бы все. Теперь, Люси, твой черед".
Люська тряхнула челкой и начала довольно бойко – явно подготовилась, слушая других: "А вот я расскажу вам историю про то, как у меня ничего не получилось. Вы, тетки, все про торжества и триумфы, а я про то, как фейсом об тейбл. Моложе я была. И дурее. Значит, так. Время действия – лето. Муж в отъезде, дети у бабки. Все, казалось бы, условия и предпосылки – но не с кем. Бывает же такое, согласитесь. Не только у мужиков бывает. И вот вышла я вечерком, в ближайший магазин, молочка на утро прикупить – а там, в торговом зале, встречаю одного знакомого. Так, вообще знакомец, ничего мы с ним такого и никогда. Звать, кстати – вы точно смеяться будете – тоже Виктором. Ну, привет-привет, что делаешь, вот, молочка купить хочу, утречком себе одинокую кашку сварить… Отвечаю, заметьте, голую правду и даже не задумываюсь о подтексте сказанного. А он сразу ушки навострил: Почему одинокая? – Муж в отъезде, дети у бабки… – А сама кашкой питаешься, так, что ли? – Примерно, отвечаю. – Какая ты положительная… – Да, говорю, я такая. – А если я тебя позову к себе? Посидим, поболтаем… Коньячок имеется. – А кофе? деловито интересуюсь я. – Есть и кофе. – Ну, пошли, потреплемся… А магазин как раз между нашими домами находился: десять минут до меня и столько же до него. Пришли, я молоко сунула в холодильник и говорю: Только бы не забыть, когда домой отправлюсь. – Не беспокойся, говорит, я записочку напишу и на дверь повешу. – Какой ты заботливый, говорю. – Да, говорит, я такой… При всем при этом, тетки, заметьте: никаких мыслей у меня – все еще ни-ни-ни. Ну, достал он коньячок, лимон, конфеток начатую коробку, сыр… – Кофе, спрашивает, сейчас сварить? – Нет, говорю, попозже. Сейчас давай этим ограничимся. Выпили по первой, по второй, а там и третья… У меня чуть-чуть в голове зашумело, но мыслей посторонних – по-прежнему нетушки. Однако после четвертой разговор сам собой сворачивает на скользкую тропинку. Вот, кстати, может, кто из присутствующих объяснит, почему после четвертой рюмки девушкам недозволенные мысли начинаю лезть в голову?" – "Это риторический вопрос?" – поинтересовался Илья. – "Нет, самый прямой и конкретный". – "Тогда отвечаю. Еще веке в семнадцатом тогдашние моралисты любили говаривать: если дама находится с кавалером наедине, то с ними неизменно присутствует третий – дьявол". – "А ведь точно! – восхитилась Люська. – Именно он самый. И не просто так присутствует, а ведь подталкивает, гад, что называется, под руку. Едва мы успели выпить по пятой, как вижу, просветлившимся зрением, что он уставился на меня совершенно иначе, чем смотрел час тому назад. Не столько на меня смотрит, сколько на кофточку – как она топорщится. И на юбку – как она… ну, облегает меня. Я позу переменила, положила ногу на ногу, да так, что юбка задралась чуть-чуть… А вообще-то и не чуть-чуть – но я вроде бы ничего такого… не одергиваю ее. Он, естественно, глазищами туда лезет. А я посмотрела на него пристально – и еще малость ее поддернула. Ну, и разговорчики при этом… разные… Он наливает по следующей, а я: Давай-ка кофейку сделаем, а? Ну, отправились на кухню, он налил воду в джезву, поставил ее на огонь и спрашивает: Сладкий? – Одну ложку чайную положи, говорю. Чтобы воду смягчить. – А кофе сколько? – Тоже одну, говорю. Но – столовую. Причем сказалось это как бы смехом, но вдруг у меня мыслишка такая бодрая проскакивает: Если он потащит меня в постель, то лучше, чтобы я была пободрее. Сонная баба в койке – это ведь кошмар, правда, дядя Илья?" – "Чистая правда. Умница. Продолжай. Пока все очень интересно". – "Ну, сделал он кофе и говорит: Это тебе, а я чайку выпью. – А мне не много ли? спрашиваю. И такой крепкий – я до утра не усну. – А ты что, спать собралась? Время-то еще детское. – Нет, спать я не собираюсь. А вот выпить – пожалуй. Выпиваем мы еще по одной, заливаю я это кофием и чувствую, что уже вполне хороша. Сейчас, думаю, он на меня и набросится. Ну и пусть набрасывается. Пусть набрасывается? переспрашиваю саму себя. И отвечаю: Ага. Не боюсь. А отбиваться будешь? интересуюсь. И слышу наглый ответ: Так, побарахтаюсь чуть-чуть, для приличия, а потом – пожалуйста. Тем более что после такого крепкого кофе я до самого утра буду в боевой форме. И еще тем более: муж уже почти две недели отсутствует, а природу не обманешь…
А сидим мы у журнального столика, напротив друг дружки, в креслах. Я уже исподтишка оглядываюсь: куда он меня потащит, где тут спальня. И еще, думаю, этично ли будет попросить его заскочить в ванную, привести себя в порядок – все-таки я со вчерашнего вечера немытая. А, думаю, ладно, по первому разу сойдет и так, а потом уже, перед вторым заходом, обмоюсь как следует. При этом, заметьте, тетки: поскольку сидим насупротив, а не рядышком, то ни разу еще даже, что называется, рукавами не соприкоснулись. И когда кофе варили в тесной кухоньке, то вертелись друг вокруг дружки, но тоже без никаких контактов. О поцелуях и не говоря. Сидим, значит, он что-то там несет, такое вполне лирическое, а я про ванную думаю. Но уже несколько в ином аспекте. Чувствую, что мне бы неплохо посетить места общего пользования – потому что возникла уже потребность. При этом, знаете, какая-то идиотская стеснительность, нет того, чтобы спокойно пойти, облегчить душу, и потом начать реальными вещами заниматься… Между тем чувствую: чем дальше, тем хуже. Ну же, думаю, веди меня в койку, а потом я прыг в ванную, там заодно и облегчу свои страдания. А он – завелся с разговорами, и к делу никак не переходит. Так, думаю, сейчас у меня два пути. Вернее, три. Или самой его тащить в койку. Или все-таки побороть стыд и попроситься в уединенное местечко. Или плюнуть на все и отправиться к чертовой матери домой, причем как можно скорее, учитывая, что на дорогу уйдет минут двадцать. И, даже не взвесив как следует все эти три варианта, я нетерпеливо встаю, со словами: Спасибо за прекрасный вечер. Я пошла… – Ты чего, ты куда!.. А я к двери. Замечаю там записочку и говорю: Молоко бы не забыть. Он – в холодильник, а мне тут приходит в голову четвертый вариант – пожалуй, самый оптимальный: пусть он меня проводит, а в подъезде я его поцелую или еще чего-нибудь, после чего он зайдет ко мне – а уж дома-то, в родной квартире, в родной ванной, в родной постели, куда как славно я развернусь! Приносит он молоко, а я, интимным таким голоском: Ты меня проводишь? Ну, куда ж он денется. Вышли на улицу – а я чувствую, что дела совсем плохи. И тут, слава Богу, такси. И водила не стал выеживаться, а напротив, сказал, что ему по пути, и домчал за три минуты. Подходим к подъезду, и я говорю: Еще раз спасибо за прекрасный вечер… И такую паузу делаю, завлекающую. Причем заметьте, через силу завлекаю, потому что, если честно, в голове всего одна мысль: поскорее добраться до квартиры. А он – никак не реагирует. И в подъезд не заходит. И говорит, не без подавленной обиды: Ладно, счастливо… Я даже чуть подалась к нему: ну, поцелуй же, или еще что-нибудь, чтобы у меня хоть какой-то повод был пригласить тебя. Ни в какую. Прощается, разворачивается и уходит. Я пулей к себе, на третий этаж, по пути роюсь в сумке. Ключей, конечно, не нахожу. Поднялась на наш этаж, сунулась к окну, оттуда хоть какой-то свет… И вижу, краем глаза, что этот красавец пристроился в кустах возле дома. Значит, его тоже приперло, далеко не ушел. Ну, я открываю дверь дрожащей рукой, не включая света, влетаю в заветное местечко, усаживаюсь… И не менее получаса прихожу в себя. В смысле, восстанавливаю душевное равновесие. Спустила воду, встала – и ну хохотать! Идиотка, говорю, бывают же такие идиотки. И ты тоже хорош, джентльмен козлиный…"
"Да, печальную историю ты нам рассказала, – прервал воцарившееся было молчание дядя Илья. – Сколько же тебе тогда годочков было?" – "Двадцать семь. Вышла уже из комсомольского возраста. Дура она и есть дура. И поверьте, тетки, почти ни о чем в жизни не жалела – только вот об этом вечере. Ведь как хорошо могло бы кончиться…" – "Ты не переживай, – сказала Ника. – Считай, что у вас ничего не получилось уже в постели, по его вине". – "Да какая разница, по чьей вине. Главное ведь, что не получилось…" – "Ладно, – примирительно сказала хозяйка дачи, – выпьем за то, чтобы у нас все всегда получалось". Все присутствующие исправно выпили – правда, с разными выражениями лиц. Но выпили. – "А теперь, – сказала Тамара торжественно, – теперь кульминация вечера. Слово дяде Илье". – "Даже и не знаю, что именно вам рассказать, девочки…" – сказал он, вертя в руках стакан. – "А я знаю, – встряла Валентина. – Вы ведь известный у нас международник. Вот и расскажите про свою первую иностранку". – "Н-ну, хорошо… Только давайте так: это будет история вроде бы не про меня, а, скажем… ну, про приятеля. Чтобы в случае чего всегда можно было отмазаться". – "Ладно, валяйте про приятеля. Хотя вон Ольга нам про себя рассказала. В смысле, про себя с американцем". – "Вот как?" – "Да, – гордо подтвердила хозяйка дачи, – именно так. Такие вот у нас девушки водятся. Так что, смотрите, чтобы и ваша история была из жизни, а не просто… плод воображения". – "Из жизни так из жизни. Жизнь – она ведь тогда разная была". – "Тогда – это когда?" – "Скажем, в начале восьмидесятых. Устраивает?" – "А пораньше?" – "А пораньше даже самые отчаянные из нас с иностранками старались не общаться. На всякий случай". – "Боялись, что ли?" – "Еще как. И гостиничную обслугу. И коллег-переводчиков. И тем более граждан, наделенных спецполномочиями. Хотите знать – так и иностранцев боялись". – "В смысле шпионажа, что ли?" – уточнила Ника. – "В смысле элементарного стука. Там ведь у них, в группе, обязательно были свои… спецуполномоченные". – "Да ладно вам". – "Вот тебе и ладно. Всякие были – и на жаловании, и добровольцы. В том числе и из чистой зависти. Думаете, если поколение цветов, так без подлости? Как же. Вот был случай. Один наш переводчик всю поездку крутился с американочкой. Ля-ля, тополя, и все такое. Но кроме поцелуев – ничегошеньки, да и поцеловались все лишь на исходе первой недели…" – "А вся поездка – сколько?" – "Вся поездка – десять дней. Так вот, поцеловались, а на следующий день ее соседка по комнате и говорит нашему: "Я все про вас с Джейн знаю. И вариант тут такой: или ты в койку с нами с обеими, или я все расскажу нашей руководительнице группы. Малый растерялся – откуда бы у советского человека взяться опыту группенсекса. И честно отвечает: а как это, с вами обеими? Я таких дел и не понимаю. А она: ладно, тогда со мной с одной. А он: а как же Джейн? А она: дашь ей отлуп, и все дела. А не то смотри: стукну руководительнице, что ты к нам обеим пристаешь…" – "Ну, и?.." – "Вот и ну. Пришлось ее трахнуть. Хотя она, конечно, по сравнению с Джейн – ни рожи, ни кожи". – "А Джейн?" – "Ну, что Джейн… Та, соседка, она оказалась пошустрее в чисто организационном плане. Сумела, стало быть, выпроводить Джейн на пару часиков из комнаты. Впрочем, в последний вечер, как честная девушка, снова предложила групповичок. Чтобы, значит, не все себе захапать". – "А он?" – "Зажмурил глаза и согласился". – "А потом?" – Потом только благодарил судьбу и обстоятельства. Потому что такое получил, чего не в сказке сказать, ни в отчете описать". – "Это что же, и есть вся история?" – "Ну, зачем. Это присказка была. А сказка, если вы настаиваете, сказка – она сейчас последует. А кстати, дамы: как вы, присутствующие… В смысле, последующее поколение. Как вы насчет групповухи?" – "Ну-у… Мы для этого слишком мало выпили", – серьезным голосом сказала Валентина. – "Чтобы заняться?" – "Да заняться-то нет проблемы – хоть сейчас. Чтобы рассказывать. Причем дело не в вашем присутствии – это как раз даже вдохновляет. Подружек опасаемся". – "И, между прочим, правильно делаем", – ввернула Люська. – "Ты это в каком смысле?" – подхватилась Ира. – "Ладно, тетки, – сказала хозяйка дачи – хорош собачиться. Все заткнулись, а дядя Илья откроет нам глаза на славное боевое прошлое".
Илья отставил стакан и уселся поудобнее: "Ну, так что? Первая иностранка? А первая латышка на Рижском взморье не пойдет? Вы не мотайте головами – потому что в известном смысле культурный разрыв между москвичами и латышами в начале, скажем, шестидесятых был еще более явно выраженный, нежели между россиянами и американами в начале восьмидесятых. Не разрыв – пропасть. Кстати, если на то уж пошло: такими вот достижениями не многие мои дружки-приятели могут похвастаться. Болгарки – были. Чешки. Француженки. Итальянки. Англичанки с американками – тоже случалось. А вот что касается стран Балтийского бассейна – так только полячки. Из всех наших, пожалуй, лишь я один имел дело с литовскими дамами… Ладно. Иностранка так иностранка. Только история эта… как бы поаккуратнее выразиться… не очень казистая. Давно это было, когда я находился в вашем счастливом возрасте, если не младше. Репутация профессиональная у меня – что надо, и потому, когда приезжали американские делегации, я числился среди основных кандидатов на работу с ними. И вот звонят мне из американского сектора: через неделю будь готов. Ну, я: всегда готов! Прикатили в Шереметьево, встречаем делегацию. Их человек десять, не более. Но даже на этом немногочисленном фоне я ее не сразу выделил. Ее – это Катарину. Разместили их в гостинице, начальство и я сидим в вестибюле, ждем, когда клиенты сполоснутся с дороги и спустятся на ужин. Катарина появилась первой, и я ее не признал. Мне начальник говорит: Вон идут наши, а я: Разве? Ладно, разобрались. Ей, как первой пришедшей, достался весь пыл начальственной милости: и нет ли претензий по размещению, спрашивают, и как долетела, и что знает про великой Советский Союз, и что хотела бы посмотреть, и как насчет семьи и близких… Выяснилось, что разведена, детей нет, интересуется культурными сокровищницами Москвы и Ленинграда, не прочь сходить на балет, и все такое… Утром я притащился в гостиницу, как водится, пораньше. Чтобы убедиться, все ли в порядке с завтраком, с автобусом и так далее. Смотрю: она уже сидит в вестибюле. Завидела меня и кинулась навстречу, с улыбкой. А улыбка у нее была и в самом деле поразительная. Сама-то… ну, такая, обыкновенная американочка, чуть выше среднего роста, не столько худощавая, сколько просто худенькая. Прическа, одежда – все обыкновенное, хотя и безошибочно американское. Есть такие американы – отрада гостиничных швейцаров и прочих охранников, потому что на них Made in USA оттиснуто крупными четкими буквами, и ни с кем не спутаешь… Но улыбка Катарины выделяла ее из любой толпы – просто она, видать, в аэропорту не улыбалась, от усталости или по какой другой причине, и потому я ее с первого взгляда не приметил.
А сейчас, с утра, выспавшись, она была очень хороша. Я говорю ей: Через две минуты я к вашим услугам. Кинулся в ресторан, уточнил с метром насчет завтрака и обеда, позвонил в гараж, узнал номер автобуса – и к ней. Она: Ничего, если я буду лезть с разными вопросами. – Напротив, говорю, буду только рад. Ведь вы сюда затем и приехали. – А не надоем? Хотел сказать, что в силу профессиональной выучки меня из терпения вывести трудно, а вместо этого вдруг: Разве вы можете надоесть? Она слегка пожала плечами: Любая женщина может надоесть. – И мужчина в равной степени, успокаиваю я ее. – Я вчера заявила при начальстве, что меня интересуют вопросы культуры – но сказала вовсе не для того, чтобы произвести впечатление. Это действительно так. – Вот и прекрасно, отвечаю. Постараюсь при каждом удобном случае расширять ваш кругозор. И вот, значит, расширяю его при каждом удобном случае. В автобусе по пути во Внуково. В аэропорту, пока ждем рейса. В самолете, где она пристраивается рядышком. Маршрут наш, кстати, назвался "Три российские столицы", и потому вторым городом был Киев. А третий – естественно, Питер. В Питере она меня упросила побродить по вечернему городу – впрочем, я и сам с удовольствием… Словом, проводим с ней время, беседуем на интеллектуальные темы, но при этом шаг вправо – шаг влево, сами понимаете… По тем временам-то… И вот возвращаемся с прогулки, а жили, как сейчас помню: я на втором, а она на третьем. С лифтами в той гостинице были вечные проблемы, потому мы пошли пешком. Не доходя до моего этажа, на лестничной площадке, она останавливается, смотрит на меня пристально и сама целует. Ну, что делать польскому офицеру? Отвечаю на поцелуй. Она спрашивает хриплым шепотом: Ты один живешь в номере? – Нет, говорю как на духу, с соседом. Как и ты, впрочем. – Вот то-то и оно, отвечает она. Поцеловала меня еще разок, и рысью к себе. А на утро мой сосед, тоже переводчик, уезжает со своей группой, и я вроде бы до вечера остаюсь единоличным владельцем комнаты. По программе это наш последний день в стране, и рано утром они отбывают на родину. Программа только до обеда, а после – свободное время. И я, махнув рукой на все свои страхи, привожу ее к себе. И до ужина не вылезаем из постели. После ужина приходим по натоптанной дорожке – а вторая кровать уже занята. И не просто занята, а спит человек. Явно приехал с маршрута и отсыпается. Наш выезд в аэропорт – в пять утра. И до пяти мы просидели на диванчике в вестибюле. И расстаться вроде бы не можем, и деваться некуда… Вот вам и моя первая иностранка".
Илья обвел взглядом слушателей и сказал со вздохом: "Ну, я же вас предупреждал: история не очень казистая. Может, лучше рассказать про литовское приключение? Оно все-таки позабавнее будет. Время действия – июнь девяносто первого, и учтите, что это было, пожалуй, последнее из числа как бы всесоюзных мероприятий – ну, то есть, с участием представителей почти всех бывших республик и еще целой своры американских консультантов. Общая профессиональная ситуация уже была хреноватой, переводчики отбывали за бугор пачками, остававшаяся молодежь была зеленой и малоквалифицированной, и меня попросили организаторы – ну, моя старинная знакомая – принять участие в сходке и приложить все усилия к тому, чтобы она не завалилась. Устроили это, по старой памяти, в шикарном подмосковном доме отдыха; у меня, естественно, отдельная комната со всеми удобствами и все прочее. Американы днем читали лекции, а после обеда устраивали нечто вроде круглого стола. И была там парочка литовских начальниц средней руки, очень и очень ничего из себя дамочки. В первый же вечер они едва ли не повисли у меня на шее – уж не знаю, по какой причине: то ли мои личные достоинства сыграли роль, то ли их привлекло, как я с американами общаюсь и вообще всю программу на себе волоку, то ли что еще… Но факт тот, что в первый же вечер они меня зазвали к себе, выставили обалденное вино из красной смородины… На второй вечер Дануте, которая постарше, прямым текстом напрашивается ко мне в гости, и после рюмки коньяка забирается в постель. На следующий день – ситуация еще забавнее. Дануте после ужина говорит мне: жди, я скоро. Стук в дверь, открываю, а там Ядвига. Которая с порога говорит мне, также открытым текстом: Дануте прислала меня вместо себя. Ну, выпили и, сами понимаете… На четвертый день я выхожу к завтраку в некоторой растерянности, однако обе дамы сияют улыбками и настолько полны радости, что я просто чувствую себя обалдевшим. Впрочем, еще больше я обалдеваю, когда перед обедом они обе подскочили ко мне и говорят, чуть ли не синхронно, во всяком случае, на два голоса: Вечером приходи к нам, хорошо? Я прихожу и смотрю: они сдвинули свои стандартные полутораспальные кровати, так что получилось ложе вполне впечатляющих размеров. И верхний свет не включен, одно только бра с тусклой лампочкой. Никак не комментирую. Садимся, выпиваем по чуть-чуть их вина, после чего они, весьма синхронно, приближаются ко мне с двух сторон, обнимают – с обеих же сторон… И вот начинаются те самые совместные действия, о которых мы совсем недавно упоминали. Если честно: то ни меня, ни этих дамочек особо искушенными в этом смысле назвать никак нельзя, но тем не менее, мы справляемся, ко всеобщему удовольствию. А вперед еще вечера пятого и шестого дня, и надо сказать, что с каждой минутой, проведенной вместе, мы набираемся опыта, и все происходит у нас более и более впечатляюще".
Илья замолчал и, взяв свой стакан, чуть наклонил его, чтобы посмотреть, не осталось случайно ли на донышке хоть чуть-чуть. Ольга тотчас же пододвинула ему свой недопитый стакан: "Вот, если не побрезгуете распутной девицей…" – "А чем же ты такая… распутная?" – поинтересовался Илья, с готовностью принимая при этом приношение. – "Ну, вы поздно пришли, моей истории не слышали… А ведь я что только не выделывала, причем буквально на протяжении одной недели. И с американцами, и с восточными людьми… Вон девки меня, наверное, осуждают…" – "Не болтай глупостей, – взвилась хозяйка дачи. – Тоже мне, Мессалина районного масштаба…" – "Уж какая есть. Зато с детьми дела никогда не имела". – "Я что, по-твоему, педофилка?" – "Ну, поехали, – сказала Ирина недовольным голосом. – Нет, тетки, я вам точно говорю: зря мы все это затеяли. Посмотрите, сколько компромата накидали друг на дружку – за сто лет не разгрести". Валентина, самая трезвая с виду, решительно встала и твердо заявила: "Все! Стоп! Все умолкли. Быстро и дружно убрали со стола. Помоем посуду и по домам. А не то мы и в самом деле сейчас такого наговорим…"
Расходились, впрочем, вполне мирно. Илье с Ольгой предстояло идти вместе, в северный конец поселка. – "Можно, я ухвачусь за вас? – неуверенно спросила она. – Потому что темно и как бы нос не расквасить…" – "Почту за честь", – сказал Илья, предлагая ей руку. Какое-то время шли молча. – "А что ты там… насчет американцев?" – спросил он как бы между прочим. –"Американцы – это сильно сказано. Ну, был один-единственный американец на моем жизненном пути". – "И что из этого? Сейчас времена открытые…" – "Нет, это случилось раньше. Гласность уже была, а открытости еще не наблюдалось". – "Интересная ты девушка…" – "А то! С вами, конечно, не сравнить, но все-таки…" – "Слушай, я как-то подзабыл… ты чем занимаешься?" – "Редактор я. В смысле, литературный редактор. Литературу, стало быть, редактирую. А муж с иностранцами работает. И, сами понимаете, с иностранками… Ну, что я вам-то буду рассказывать – вы и так все про это знаете". – "Все – не все, но кое-что… О многом, впрочем, только догадываюсь". – "Ну да. Вы – догадливый, это всем известно". – "Откуда известно?" – "Народ болтает…" – "Народ у нас болтливый, это точно". – "Ой, и не говорите. Народ у нас… сами понимаете…" И с этими словами Ольга плотнее прижалась к Илье. – "Может, зайдем ко мне, тоже поболтаем? На сон грядущий?.." – деланно безразличным тоном спросил он. – "Только поболтаем?" – ровно, без интонаций, уточнила она. – "Можно и выпить". – "С этим уже все в порядке. Больше не требуется…" – "Тогда чаю?" – "Илья, – твердо сказала Ольга, – вы наверняка знаете этот классический анекдот: "Маш, может, кофе? – "Вань, может, сразу?" – "Анекдоты-то я разные знаю, – медленно ответил Илья, – вот только…" – "А вы не сомневайтесь. Мне восемнадцать давно уже исполнилось…" – "Видишь ли, дело в том, что мне восемнадцать исполнилось намного раньше. Настолько раньше, что ты вот никак меня на ты назвать не решаешься". – "Отчего же. Могу и на ты. Могу и еще как захочешь…" И с этими словами Ольга решительно повисла на нем.