Колыбельная

«Глаша»


За деревенькой лесок
Серый там живет волчок
Лунной ноченькой к нему
Я младенца отнесу.
Волчек, волчек, где ты?
Ой, не стало детки.
Застудила ноженьки,
Прибрал ее Боженька.
На полянку при Луне
Выйди ты волчок ко мне.
Я тебя приглажу,
Возьми мою Глашу.
Там в лесочке схорони,
Сон малютки стереги.
Отвечал мне волчек:
Выйду к тебе ночью,
Только Глашу не возьму
И в леске не схороню.
Не студила она ноженьки,
Не забрал Глафиру Боженька.
Прадед твой пришел за ней,
Уноси ее скорей.
Иль меня погубит Глаша
И моих детей.

Вот уже показалась вершина горы – небольшая плоская залысина с ржавой железной смотровой вышкой и несколькими валунами, которые теперь, зимой, обозначались лишь невысокими снежными холмами.
Я забирался на нее с западного склона, по узкой крутой тропке, в добавок ко всему, засыпанной высоким слоем снега. Ползти наверх по пояс в снегу в валенках, ватных штанах и овчинном полушубке было очень тяжело, но, задыхаясь, я работал руками и ногами что было мочи, ибо страх, который в первые секунды сковал меня своей ледяной хваткой, теперь придал много сил и гнал, и гнал в сторону поселка. Все тело под одеждой промокло, пот и таявший снег лились по лицу, набившийся в валенки, он таял и там, но я ни секунды не думал о том, что бы остановиться, сбить учащенное дыхание и вытряхнуть его. Я бежал, хватаясь за стволы сосен, прорываясь сквозь их колючие ветви, сбивая с них сугробы снега, падая и снова поднимаясь, бежал и боялся оглянуться назад. Этот страшный визг, переходящий затем в низкий глухой рык, разорвавший тишину зимней ночи, до сих пор звоном стоит в ушах.
Последний раз я услышал его далеко, и думал, что оторвался, но вот он раздался опять, застав меня уже почти что на вершине горы, и я понял, что это «что-то» продолжает гнаться за мной, и уже преодолело середину склона, и более того, до меня даже донеслись звуки ломающихся веток и сухих сучьев, и еще какой-то невообразимый скрежет деревьев.
Вот уже вершина. Голубоватый нетронутый снег, серебрился в свете полной луны, висящей как будто бы совсем рядом с десятиметровой конструкцией из черного металла, служившей, видимо, смотровой вышкой на случай лесных пожаров. В то время, как сама вершина в радиусе 15-20 метров была расчищена от леса, лишь только несколько совсем молоденьких сосенок и березок торчали недалеко от вышки, по краям, где начинался склон, высились, бросая темно-синие тени мощных стволов, прямые сосны с раскидистыми ветвями, прогнувшимися под тяжестью нападавшего снега, так же серебрящегося в белом свете большой полной луны. От леса расчищенным был только южный склон, от которого, снова через лес, вела дорога в поселок. Глубокого снега здесь, на ветреном месте, не было, но наст все же местами проваливался и тогда мой валенок наполовину оказывался под ним, из-за чего я чуть несколько раз не потерял равновесие и не упал.
Ночь была тихой, безветренной и безоблачной, и луна своим желтовато-белым светом хорошо освещала всю округу. Освещала леса, лежавшие подо мной, уходившие темно-зелеными волнами в даль горизонта к таким же горам как эта; освещала широкие белые полосы реки и полей на северо-западной стороне; освещала равнину на юго-востоке, на которой серели миниатюрные постройки поселка, с тянущимися от них высоко вверх тонкими струйками дыма.
Здесь я первый раз оглянулся прямо на бегу за секунду до того, как споткнуться и кубарем скатиться вниз. За такое короткое мгновенье глаз не успел выхватить ровным счетом ничего, но мне как будто бы показалось, что я все же увидел невысокую фигуру, энергично вылезающую на вершину по той же тропке, по которой забрался на нее и я. Мне кажется, что пока катился, я на минуту потерял сознание, потому что, когда открыл глаза - понял, что лежу уже внизу на спине ногами к склону. Все тело болело, особенно боль чувствовалась в области грудной клетки и правого виска, очевидно я ударился о камни, торчащие из наста. Пока перед глазами плавала яркая луна и вершина горы, с чернеющей на ней вышкой, я лежал, не имея никакой возможности подняться, лишь, с хрипом и свистом выдыхая вверх пар. Но уже вскоре сознание, а с ним и ужас вернулись ко мне. Там наверху вдруг показалась маленькая фигура и точно так же, как наверно падал я, каким-то невероятными кувырками, подпрыгивая на валунах, падая на снег то головой, то боком или ногами, стала спускаться вниз. 
Где-то, чуть выше середины, она, совершив очередной кувырок и воткнувшись головой в наст, на время замерла. Я же, окончательно придя в себя, с трудом пытался подняться на ноги, упираясь в снег голыми онемевшими руками.
Дорога к поселку была рядом слева от того сугроба, в котором я очнулся. Шириной она была для подъезда автомобиля и , судя по еще не засыпанным следам гусениц, чистилась либо вчерашним, либо позавчерашним днем.
Не имея возможности бежать, я пошел по ней прочь быстрым шагом, и снова оказавшись в лесу, вдруг услышал вдалеке знакомый рев, который теперь напомнил вой кота, приготовившегося к драке.
Пока я лежал, я успел остыть, и теперь одежда, впитавшая пот и растаявший снег, сырым холодным грузом висела на мне, мешая идти, и вдобавок заставляя ноющее тело колотиться крупной дрожью.
  Дышать тоже было больно, наверно падая, я сломал ребро, но я шел, шел прочь к поселку в каком-то беспамятстве, с каждым выдохом издавая какие-то нечленораздельные звуки.   
Из леса дорога шла через заснеженное, разделенное на участки невысокими деревянными изгородями и заборами, поле, за которым начинался и сам поселок.   
 Совсем выбившись из сил, я шел по улице мимо спящих одноэтажных домов, сон которых, теперь так успокаивающе то и дело тревожили громким лаем и бряканьем цепей собаки на подворьях. Я шел к своему дому, иногда оборачиваясь в сторону удалявшегося черного леса, даже не пытаясь разобраться в том, что произошло в эту ночь, когда я, желая спать дома, ушел из соседнего села, оставив своих захмелевших родственников догуливать на празднике.
  Уже за селом, когда стал едва слышен лай собак, когда дорога повернула налево и стала спускаться вниз к полю, а по правую руку зачернел лес с возвышавшейся над ним горой, которую эта дорога и огибала на пути к поселку, мне стало немного не по себе от воцарившейся вдруг абсолютной тишины. Шел я немного веселый от выпитого, напевая что-то себе под нос.  Шел, но какой-то необъяснимый страх уже холодными мурашками разбегался по спине, не смотря на то, что на улице было очень тепло и безветренно.      
    Этот страх непонятным образом вдруг усилился на дороге, где-то посреди поля  и я ясно почувствовал, что не один, и что кто-то находится за моей спиной. Я повернулся и тогда увидел ее. Прямо посреди дороги, метрах в 15 от меня стояла женщина, худощавая, ростом чуть выше среднего. Из всей одежды на ней была только белая ночная сорочка длинной до самых ног с длинными рукавами. Светлые волосы были спутаны и взлохмачены, а лицо… Пусть даже была хоть и ясная, но ночь, я хорошо видел бледный цвет ее лица. Она стояла не двигаясь, и явно наблюдала за мной. Я тоже стоял, не в силах двинуться, лишь выдыхая ртом пар. Из ее рта пар не шел. Женщина сдвинулась с места и уверенным шагом направилась ко мне, я же чувствовал, как страх перерастает в ужас, как он перехватывает дыханье, делая ноги какими-то ватными и моментально отрезвляя голову. Вдруг она как-то протянула ко мне руки в длинных висящих рукавах, широко открыла черный рот, и тогда я услышал этот вопль. Именно он и вывел меня из ступора и сам не знаю почему, я вдруг кинулся через сугроб в поле по направлению к горе. Она, еще немного пройдя по дороге, тоже свернула в мою сторону и как будто бы даже прибавила ходу, утонув по пояс в снегу.
Я полз по снегу и слышал, как что-то догоняет меня, шипя и издавая какие-то нечленораздельные гортанные звуки. Я чувствовал, что если остановлюсь и встречусь с этим существом, ничем хорошим для меня это не закончится, и поэтому я без остановки двигался к лесу. У самой его кромки, там, где поле заканчивалось, и снега было меньше, я едва сильно не поранился о невысокую, примерно в метр высотой ограду, из столбов и натянутой между ними в четыре ряда колючей проволоки. Ограда эта шла вдоль всего периметра поля, и обойти ее не представлялось возможным. Недолго думая, я решил перелезть через нее, держась за столб и пытаясь поставить ноги на проволоку. Вторая нога проскользнула, и я просто перевалился через ограду, оставив на ней клок овчины и одну варежку. Не успел я освободить рукав от проволоки, как из сугроба вдруг выпрыгнуло прямо на меня это существо. Чуть ли не нос к носу я столкнулся с этой женщиной.  Я навсегда запомню ее, искаженное ужасной гримасой бледное лицо, ее мутно-белые глаза, ее черный раскрытый рот, волосы, часть которых даже коснулось моей кожи. Если бы не эта изгородь, даже не знаю, что бы со мной произошло. Ее прыжок был такой силы, что, ударившись о проволоку, она перекрутилась и запуталась в ней, как рыбина в бредне, не переставая при этом тянуть ко мне свободную руку, такого же, как и лицо, серого цвета с черными ногтями.
Точно в конвульсиях билось это существо, пытаясь освободиться от пут, оставляя на них куски ткани и волос, пока одна за одной со звоном не лопнули две из четырех металлических нитей. Я быстро поднялся и побежал в темную глубь леса, перебегая между соснами, грудью пробивая невысокие кусты, занесенные снегом, скатываясь в овраги и выбираясь из них по торчащим корням деревьев. Вскоре я наткнулся на стволы берез, которые мы с еще несколькими мужчинами повалили пару дней назад, чтоб в выходные прийти за ними и заготовить на неделю дров. Я помнил, что где-то рядом была тропа на гору, по которой можно было срезать путь до поселка. Отыскав ее, я добрался до вершины, с нее, споткнувшись и едва не искалечившись, кубарем скатился вниз и, миновав участок леса и несколько улиц в поселке, оказался перед воротами своего дома.
Распахнув полушубок, я стал шарить под свитером и вытянул длинный алюминиевый ключ на веревке, который, слава богу, не вылетел во время бега. Замок с лязгом открылся, и я буквально ввалился в темную ограду, захлопнув за собой массивную входную дверь, задвинув два засова и накинув поверх них цепь.
Только здесь, я понял, что не в силах больше стоять, что перед глазами забегали искорки, и я почти терял сознание. Все тело колотил озноб, ноги отказывались двигаться, а кисти рук вообще не чувствовались - так сильно я их заморозил. Сбросив с себя полушубок прямо на каменный пол ограды, я с усилием сделал несколько шагов до крыльца и, рухнув на ступени, принялся стягивать с себя валенки и насквозь промокшие ватные штаны. Оставшись в одних подштанниках и рубахе, в полной темноте я проследовал в дом. Я боялся, включив свет, выдать свое присутствие. А что, если оно добралось и до поселка, а что если оно затаилось где-то в огороде за домом или хуже того, уже ползет по холодному каменному полу ограды? Мне было страшно даже представить это. Я остановился в коридоре, в полной темноте и тишине, и прислушался. Было совсем тихо, слышны были только размеренные щелчки настенных часов в зале. Стараясь не скрипеть деревянным полом, я аккуратно прокрался в спальню и приблизился к окну. Приподняв занавеску, я выглянул на улицу. Там стояла тихая лунная ночь. Было совсем светло и можно было рассмотреть все темные уголки домов на противоположной стороне, огороженных палисадниками, засаженными рябинами, елочками и черемухами. Нигде не замечалось ровным счетом ничего подозрительного, более того, как-то очень спокойно пару раз гавкнула соседская собака и я, расслабившись, отошел от окна.
  Оно стояло и смотрело на меня из старого трехстворчатого, высотой под два метра, трюмо, которое находилось в этой комнате все время, сколько я себя помню. От ночной сорочки осталось одно рубище, через которое виднелись тонкие ребра и разорванная грудь. Голова как-то неестественно была закинута набок и из горла выступала толи ее кость, толи ветка, толи еще кусок чего-то. Оно смотрело на меня с раскрытым черным ртом, несколько секунд и вдруг резко бросилось вперед из зеркала, но замерло, будто бы стукнувшись о какую-то невидимую преграду. Своими ладонями оно стало проводить вдоль зеркала с обратной стороны и пытаться расцарапать его. Я не мог сдвинуться с места, я был лишен напрочь голоса и сил, я лишь безмолвно наблюдал, как моя смерть методично ищет ход ко мне, и слышал, как с невыносимым скрежетом скребут по стеклу ее черные ногти. Я потерял сознание и рухнул на пол.
Очнулся утром, лежа на ковре от того, что кто-то с силой стучал в окно. За окном светило солнце, которое через тюлевые занавески наполняло комнату белым светом. Я посмотрел в трюмо, в нем кроме окна с занавесками и картины на стене больше ничего не было. Снова раздался стук в окно и парадную дверь, и я увидел, что чье-то лицо пытается заглянуть внутрь, прижимая ладони к стеклу. Это был кто-то из взволнованных родственников, которые как потом оказалось уже больше получаса не могли попасть в дом, зная, что я внутри.

   
2. «Дядя Боря»

Уже прошло больше двух недель с того происшествия. Родня так и не узнала всей правды, поверив в мою невероятную историю о падении в темной ограде дома. Оттуда странным образом взялись и ссадины на теле, и порванный отцовский полушубок и сильно замороженные руки. Но родственники все же, с сочувствием покачав головами, разбрелись по своим повседневным делам, и больше на мою хромоту никто не обращал внимания.
Я и сам пытался забыть обо всем, тем более, что не очень –то уже и верил во все эти истории про потусторонние силы, которых в этих местах было в изобилии, как и в любых местах поселкового типа, где мало фонарей и много любителей алкоголя.
Одним из ярких представителей последних был дядя Боря. В миру его звали Артамонов Борис Александрович 1929 года рождения, уроженец здешних мест. Война застала дядю Борю почти 12-ти летним деревенским хулиганом, что не помешало ему, по его же рассказам, пройти всю ее почти до самой Германии в составе каких-то там диверсионно-партизанских отрядов и вернуться в родную деревню на трофейном мотоцикле марки «BMW» с трофейным же патефоном «Молот» в матерчатом рюкзаке. Причем было замечено, что чем меньше год от года становилось стариков ветеранов на нашей улице, в конце которой стоял и дом дяди Бори, тем значительнее ширился и пополнялся список подвигов его во время войны, о которых он, видимо, в силу своей скромности, умалчивал на протяжении всей жизни.
На трех вещах зиждилась военная правда дяди Бори: на полусгнившей разобранной раме от какого-то мотоцикла (вроде бы даже марки «BMW») которая одиноко доживала свой век в глубине сеновала; матерном словце, которым он обильно приправлял любой свой патриотический опус и отсутствующей правой ноге, которую он потерял после взрыва снаряда где-то в бою (хотя злые языки понапрасну наговаривали на дядю Борю, дескать, он чуть не лишился обеих, попросту уснув пьяным зимой на улице). 
Хотя мало кто верил Бориным россказням, вся улица все же любила этого веселого ссохшегося почти беззубого старика с морщинистым желтым лицом и выцветшими голубыми глазами, и нередко ссужала ему в долг денег на бутылку, уважительно называя Санычем. А выпить Саныч любил крепко.
Стоял чудесный февральский день, когда солнце уже слепило глаза и припекало так, что можно было ходить с открытой головой, но все же снег большими гладкими шапками лежавший на сложенных штабелями досках, железных крышах домов  и сугробах вдоль улицы, еще пока не думал таять.
Собаки, кошки и другая домашняя живность все чаще теперь появлялись на улице, предвкушая скорую весну. Предвкушал ее и дядя Боря.
Как раз сейчас я проходил мимо него, сидящего у своего дома на скамейке, сложенной самым простым образом из двух чурок и доски, и щурившего свое старческое лицо на голубое безоблачное небо. Будучи человеком, далеким от романтики и вполне приземленным, кроме весны дядя Боря еще предвкушал и пенсию, которую ему должен был сегодня принести почтальон.
- Привет, Пашка!,- за водой что ли?,- Боря жестом указал на оцинкованное ведро в моей руке (стоит добавить, что голос его, был как говорится, немного с щербинкой).
- Здарова, Саныч, да вот, воды надо натаскать домой.
- Как Анна Дмитриевна поживает ?
- Нормально вроде, ушли с матерью в город по делам, сам-то как ?
- Да так, шарахаюсь потихоньку, Тишка вот пропал только куда-то, волнуюсь я уже, третий день нет его.
Почти каждый житель на нашей улице в хозяйстве своем имел собаку. Здесь к ним относились настолько уважительно, что практически всех собак каждый знал поименно и никогда бы не спутал с собаками с других улиц. Саныч был не исключением и тоже держал собаку, худого долговязого пса по кличке Семен, и я точно знал, что никаких Тишек в его хозяйстве не было.
- Какой еще Тишка, Саныч, ты собаку что ли новую завел?,- спросил я.
- Да не,- Саныч махнул рукой и сделал серьезное лицо,- домовой у меня живет, Тишкой звать.
- Дядя Боря, ты когда пить бросишь,- я заулыбался, -какой еще домовой?
На лице Саныча застыла обида, он прищурился на меня, плотно сжав губы.
- Эээ, млять, молодежь, ветерана алкоголиком называть, не стыдно! - дядя Боря был тонким психологом.
- Что-то я первый раз слышу от Вас, что бы у Вас домовые жили, мастер ты Саныч байки травить, - я остановился.
- Да ты бы и все равно не поверил, молодой ты еще в такие дела лезть, сопляк.
- Ну а как его увидеть-то можно, Тишку твоего, - я заинтересовался, кроме того, недавняя история все же не до конца ушла из памяти.
- Так он к тебе и вышел, он ко мне-то редко выходит, все больше по съеденному узнаю, а тут третий день уже картошка лежит нетронутая, вот и думаю, где он.
- А как хоть выглядит он, домовой твой ?
- Ну это, маленький такой, мохнатый весь и глаза большие.
- Да ну, Саныч, че прям сам видел его ?
- Млять, спрашиваешь тоже, мы с ним уже не один десяток лет вместе куркуем, раньше так только, где мяукнет, где пробежит ночью, а как Зинка умерла, выходить стал, увидел, что тяжело мне, - Саныч задумался, - есть правда одно средство - выпить страсть как любит, принесешь пол литра, может и увидишь.
- Да ну тебя, вымогатель, знаю я как тебе пол литры принести – я пошел дальше.
- Ты это, мне бы ведерко притащил тоже – Саныч крикнул вслед.
Я развернулся и нехотя подошел с нему.
- Давайте, дядя Боря, захвачу и Вам, раз уж попался.
- Там, в ограде на стене висит, - старик указал костылем в строну дома.
Уже на обратном пути, когда я поставил ведро с плавающими в нем льдинками на крыльцо и, попрощавшись, пошел по улице, дядя Боря вслед добавил.
- Ты, это, все равно заходи вечерком.

Под старым абажуром прямо посреди кухни стоял круглый стол. На столе было уже наставлено много всяких мисочек, блюдец и баночек с солеными помидорами, квашеной капустой, толсто нарезанным салом и  колбасой, холодной вареной картошкой посыпанной кольцами лука, самим луком отдельно и холодными котлетами. На газовой плите шкварчала яичница и дядя Боря деловито скакал от плиты к столу, то раскладывая хлеб, то выставляя стаканы. Стаканов было три, тарелок и стульев тоже. Нас с дядей Борей только двое.
- Дядя Боря, ты куда столько наложил ? – я руками разглаживал сбившиеся от шапки волосы.
-  Ничего, не съедим, на завтра останется, закуски должно быть много.
Закончив приготовления, он поскакал к холодильнику, одной рукой придерживая костыль. При каждом его шаге, все металлические  и стеклянные предметы на столе, в серванте и на плите в такт позвякивали и подзынькивали. Открыв дверь старой «Бирюсы», Саныч извлек из морозилки бутылку водки, и серьезно взглянув на нее, поставил на стол. Туда же он поставил и сковородку с яйцами и наконец-то сел.
- Раньше мы не такие были, как вы сейчас,- горлышко с чуть слышным звоном касалось рюмки, отмеривая равную порцию алкоголя, - серьезность присутствовала, правильность.
- А что вы сейчас ?,- он положил кусок сала и дольку огурца на тарелку напротив нас, а себе капусты и яйцо со сковороды.
- Куда вы идете? К чему стремитесь?  Мы –то знали, мы всегда знали – Боря наколол вилкой огурец и взял рюмку.
На запыленном циферблате круглых настенных часов позолоченные стрелки показывали начало девятого.
- Ну, давай, сынок, чтоб здоровье было. Мы чокнулись и залпом выпили. Холодная водка шла легко, теплом разливаясь внутри.
Дядя Боря хрустел огурцом.
- Я совсем пацаном был, когда немца этого первого застрелил, много еще потом убил, но помню этого первого, как сейчас. Лес помню как сейчас, отряд мы выслеживали, лежим в траве кто с чем. Оружия нам не давали, все, что у убитых забирали, тем и воевали. Мне пятнадцатый год шел, я еще даже курить не научился, девок-то в глаза не видел, а тут лежим, и я лежу с винтовкой, а винтовка чуть ли не с мой рост.  Они и прошли уже, но надо было этому по нужде отбежать в кусты. Я гляжу, он прямо на меня идет, расстегнул штаны и вдруг меня увидел. Смотрели мы молча друг на друга, а потом этот оглушительный выстрел. Громче звука не было никогда больше в жизни. Он как справлял нужду, так и рухнул справляя. Что потом было уже и не помню, помню только, что враз повзрослел я после этого – дядя Боря помолчал и добавил, - не дай Бог вам такого конечно.
Еще помолчав, он встрепенулся, - ну че, млять,  у тебя руки отсохли что ли, наливай, давай, между первой и второй!
Я налил водки и потянулся к рюмке напротив, она была вроде бы и полной, но мне казалось дядя Боря наливал в нее больше.
- Сюда-то лить, - я поглядел на Борю.
- Добавь чутка, - нехотя согласился он.
Начал он конечно не весело, но мне стало как-то вдруг уютно тут у него в небольшой теплой кухне, побеленной со старыми фотографиями на стенах, кипами каких-то газет по углам старым холодильником и таким же старым сервантом у стены.
Ему хотелось поговорить, мне говорить особо не хотелось, идти тоже  никуда не собирался, поэтому альтернатива в виде прослушивания  Бориных баек меня вполне устраивала, ну и совсем малая вероятность увидеть что-то необычное, тоже.
- Он же ко мне приходил потом, - выпив вторую, продолжал Боря.
- Кто приходил, дядя Боря ?
- Ну немец этот, царство ему небесное. Несколько раз приходил, Зинка еще живая была. В гости куда-то собирались, я у зеркала стоял рубашку застегивал, отвернулся, вдруг смотрю, нет меня в зеркале, а парень какой-то стоит, молодой голубоглазый, грустный, в форме немецкой. Я чуть в штаны тогда, помню, не наложил от страха, зря только Зинке рассказал, отматерила меня, что, мол, уже допился до чертов, ну и понятное дело, весь праздник насмарку пошел.
Я слушал, и опять  мне становилось не по себе, как в ту памятную ночь несколько недель назад.
- Несколько раз он так появлялся – захмелев, Саныч пустился в долгий рассказ, - то днем, то ночью, я уже и зеркало поменял, а он опять за свое. Последний раз особенно помню, дома я был, а жена в огороде возилась. Зашел в комнату, опять он, только злой какой-то, очень злой. Ну, говорю, брат, хватит с меня, и решил я зеркало покрывалом накрыть, да только с покрывалом приблизился, как он бросится на меня. Я даже удар о стекло слышал, как сейчас помню. Стукнулся мертвец о стекло зеркальное и водит руками по нему и ногтями скребет. Ускакал я из дому, а вечером Зинка бабку знакомую привела. Та святой водой побрызгала везде, чего-то там понашептала своего, бабьего, и больше он меня не тревожил. С тех пор, кажись, Тишка у нас и появился.
- А вот и он, кстати – Боря сказал почти шепотом.
Увлеченный его рассказом, я не заметил, как рюмка, поставленная домовому, опустела.
- А! Явился! – Саныч повеселел, - ну давай тогда по третьей, что ли.
Боря разлил всем и, взяв рюмку, подмигнул мне.
- Он когда пьяный, бузить начинает, вот увидишь, но ты его не бойся, он никого не обижает, даже мышей – старик порицательно повысил голос.
- Ну, будем! – пьянеющий дядя Боря чокнул третью рюмку так, что расплескал немного водки.
         Выпив, он тут же потянулся ко мне, стараясь говорить как можно тише.
- Смотри – смотри, что я тебе говорил, а ты не верил мне!
И действительно, я глядел на поставленную домовому рюмку, и видел как жидкость, налитая туда, медленно убывает, а сама рюмка, подрагивая, ползет по клеенке.
- Смотри – Саныч засмеялся, прикрываясь ладошкой, - щас закусывать будет.
Пустая рюмка замерла, и очередь вздрагивать настала для блюдца с закуской. Сначала непонятным образом исчез огурец, а за ним и сало.
- Ну, давай, покажись уже, здесь свои все – принялся уговаривать Боря, не переставая улыбаться и подмигивать мне.
Боря был уже довольно пьян, я несколько меньше, но алкоголь нисколько не рассеивал того чувства странного страха, когда на твоих глазах происходит что-то невероятное.
На белой клеенке стола показались сначала тонкие длинные черные лапки, а после того, как они вцепились в нее острыми коготками, из-под  стола высунулся меховой комок с большими серыми кошачьими глазами и первым делом уставился в мою сторону. Мы все притихли. Еще полминуты комок пристально смотрел на меня, а потом, постепенно привыкнув, переключил свое внимание на стол. Теперь он устроился на стуле и видимо что-то вынюхивал, при этом сопя и чавкая. Одна его лапка осторожно вытянулась и, схватив оставшийся кусок сала, тут же притянула его к себе.
Я до конца не  верил в происходящее и изумленно наблюдал за странным существом. Существо, стало более раскованным, и выпив рюмку, заботливо наполненную Бориной рукой, что –то опять грызло, издавая какие-то непонятные стрекотанья, фырканья и сопенья.
- Ну, что, где шлялся, небось весну почуял, по домовихам пошел ? – разлив остатки принесенной мною бутылки водки, дядя Боря выудил из недр серванта какую-то настойку янтарного цвета и поставил на стол.
Он что-то еще рассказывал, а я все не переставал рассматривать это странное существо, которое в промежутках между поглощением пищи и алкоголя, тоже, кажись, слушало его рассказы.
Когда уже и во второй бутылке содержимого оставалось чуть меньше половины, я понял, что все мы втроем пьяны, особенно Саныч, и что совсем не испытываю страха к Тихону, а наоборот, уважаю его и даже где-то в глубине души люблю.
- Да, кот был что надо – причитал Боря, - а вот ты, Тишка, совсем мышей не ловишь и еду мое жрешь задарма, какой от тебя прок – вдруг разговор у него перешел на личности.
Домовой фыркал и, размахивая своими тонкими длинными руками, пытался что-то объяснить.
- А –ну тебя!  – Саныч поднял рюмку, что бы в очередной раз выпить, как вдруг рюмка исчезла из его руки и оказалась у домового, я только видел, как в одно мгновенье метнулась его черная лапка.
- Ты что творишь, шельма! – разъярился Боря, - а ну верни – и  неуклюже потянулся через весь стол, что бы забрать у домового стопку, но не тут-то было. Домовой таким же почти невидимым движеньем влепил Санычу крепкую затрещину, после чего тот повалился через стол, захватив с собою часть тарелок с недоеденной закуской. Под стол полетели куски сала, огурцов, банка с помидорами, полная рассола, и к большому Бориному негодованию, бутылка с настойкой, несколько секунд нерешительно качавшаяся на столе.  Пока я помогал Санычу встать с пола, стряхивая с него пищу, домовой, хихикая и присвистывая, выскочил из кухни и скрылся в сенях. За ним тут же рванул поднявшийся Боря, пророча ему незавидную участь, используя при этом чистейший мат вперемешку с анатомическими терминами. 
Все это показалось мне настолько забавным, что, выбежав за Санычем на крыльцо, я не скрывал своего смеха. Картина, которую я застал, выйдя из дома в ограду, добила меня окончательно. На крыльце, сощурив от злости глаза, стоял, качаясь, пьяный Саныч и цедя каждое слово шепелявым голосом, произнес.
- Сбежал…..и валенок мой стащил, сука – на крыльце действительно стояла пара моих сапог и один валенок.
- Саныч, у тебя же одной нет…- я медленно сползал по стене, не в силах сдержать приступ хохота.
Из темноты ограды на звуки беготни вышел, потягиваясь, пес Семен и принялся облизывать мокрую одежду хозяина, весело виляя хвостом.
 - Пошел отсюда, - Боря замахнулся костылем, но потом плюнул и, выругавшись, ускакал в дом.
Когда я вернулся, мы еще посидели немного, но, поняв, что настроение у старика совсем испортилось, вскоре распрощавшись, ушел домой.

                3. Ночь

Весна пришла, но тепло еще долго не приходило, и голубоватый искрящийся снег февраля сменился мартовским, серым и тяжелым, местами лежавшим до конца апреля. Солнце, в начале марта радовавшее своими нежными лучами, в середине месяца исчезло бесследно за низкими облаками, бесконечными вереницами тянувшимися с Запада и лишь изредка проявлялось за ними белым пятном или по вечерам на закате, делая и небо и землю багрово-красными.
Потянулись серые дни, полные каких-то мелких хозяйственных дел и бесконечного ожидания настоящей Весны, за ними наступали вечера иногда такие же серые, иногда окрашенные заходящим солнцем, а за вечерами неминуемо приходила Ночь.
Воздух, днем согревавшийся и наполнявшийся первыми, еле уловимыми весенними запахами, теперь остывал и становился холодным и пустым. Остывали и останавливались ручьи, уносившие с улиц мутные потоки талого снега. Остывало и замирало все.
Караваны облаков, днем бредущие неизвестно куда, точно предчувствуя недоброе, ближе к сумеркам искали себе безопасный приют, и все до единого пропадали, оставляя пустой черный небосвод, полный бесконечно далеких звезд, на который величественно восходила большая яркая Луна, чтобы безмолвно наблюдать за всеми теми вещами, которые начинали происходить с ее появлением.
Нет, читатель, не стоит думать, что тот мир, который незрим нашему глазу, неосязаем и неслышим нами, тот мир, со всеми его обитателями, со всеми его смыслами и знаками, начинает свое существование только с наступлением темноты. Просто свет солнечный, словно занавесью скрывает Его от нас, позволяя предаваться обычному течению дел и не задумываться до поры о некоторых вещах. Каждую минуту он существует среди нас, в каждый момент дня и ночи он тысячами порогов готов принять к себе или выпустить из себя кого-нибудь или что-нибудь, но благо, что все же готовность Его подчинена чьей-то воле и чьему-то порядку, ведь если бы не было чьей-то воли и порядка, никто не знает, чем бы все завершилось.
Но Ночь- время особое. Словно в незашторенное окно позволяет она наблюдать посторонним за нами. Спим ли мы, бодрствуем ли, мы не одни и теперь  все то, что скрывалось и пряталось от нас, начинает искать незапертые двери, незакрытые окна, потайные лазейки и ходы в этот мир. Для чего и зачем ? Сколько бы мы не пытались ответить на этот вопрос- все это будут лишь догадки.
Что есть зеркало, как не отражение нашего мира?  Или все же мир по ту сторону стеклянной глади не наш?
И что есть сон, как не продолжение нашего существования? Но существования в какой реальности – реальности этого мира или какого-то иного?
И разделяет нас грань тоньше бритвенного лезвия. И достаточно одного взмаха им, что бы подобно нежнейшему шелку разошлась в разные стороны эта преграда, но как уже было сказано выше, благо, что все подчинено чьему-то порядку.
 Однако, все же опасайтесь некоторых зеркал, ибо могут быть они незакрытыми дверями, и бойтесь сознания некоторых живущих среди нас, ибо бодрствующее или дремлющее, может являться оно незапертым окном.
Ведь кто знает, не остынет и не остановится ли все внутри Вас при встрече с тем миром, как остывает и останавливается все внутри природы при встрече с Ночью. 
Есть одна старая песня в этих местах. Уже сейчас я стал вспоминать, что как-то в детстве ее пела моя бабушка. Слова вроде начинаются так: «Там за реченькой лесок, серый в нем живет волчок… ». Точно сейчас и не вспомнить всей песни, но смысл ее помню хорошо. Мать грустит об умершем ребенке и просит волка, что бы тот сторожил сон ее дитя, на что волк ей отвечает, что не может выполнить просьбу, потому что ребенок ее вроде как и не умер даже, а спит, и сон его в чьих-то других руках.
Так вот, как оказалось, песня эта появилась не случайно и неспроста, а предшествовала ей череда странных событий, о которых припомнило несколько стариков, включая и дядю Борю.
Случилось это около ста лет назад, еще до революции, в то время, когда на месте многотысячного поселка стояла деревня со стеклодувенным заводом.
Завод этот, как и часть деревни, принадлежал помещику, который жил  здесь же в имении со своей супругой и слугами. Помещик был уже немолодой, а детей у него никто никогда не видел, и молва народная поговаривала, что бесплодна была жена его, как ни лечилась, как ни ходила по церквям да по народным целителям.
 И вот как-то перестала появляться  она на людях. Осень не было ее видно, зиму, а по весне с младенцем по селу прокатилась, да и слуги разговорились, что роды трудные были, но все же девочка родилась, наследница, на радость родителям. И помещик сам точно заново родился, то чернее тучи был, а теперь с каким рабочим заговорит, какому на водку даст. В общем, всем хорошо и счастливо от этого стало. Но только счастье  то недолго длилось. Видимо, верно одна старуха сказала, что сглаз был на роду помещичьем, потому как на третий год несчастье с Глашенькой, так дочку назвали, приключилось.
Девчушка резвая была, уже бегала во всю по подворью, и смеялась и говорила всякие глупости на потеху всем, но вот в одну ночь легла спать в кроватке своей и на утро не проснулась. И мать и отец будили ее и горничные - толку мало. Лежит себе Глашенька белая, как лебеденок, ни жива, ни мертва. Вроде и дыхания  нет, а тело теплое. Вроде и не шелохнется, а все равно, точно живая. Так и счастье закончилось и без того короткое у семьи этой – мать совсем ума лишилась от горя, и как октябрь холодный пришел, в речке, что за горой утопилась. Сам помещик точно зверем стал – неразговорчив, пил много, с работниками совсем плохо обходился. Так и прожил он один с дочкой больной в имении своем заброшенный до самых тех пор, пока большевики в село не пришли да и не расстреляли всех зажиточных, предварительно имущество их реквизировав.   
Завод еще после войны работал, пока за нерентабельностью не был закрыт и в его здании  по какой-то злой иронии открыли школу-интернат для умственно отсталых детей. Рядом с деревней был построен другой завод, сталеплавильный, огромнейших размеров, после чего и сама деревня стала разрастаться и превращаться в многотысячный поселок. Про девочку ту все забыли уже потом, логично предположив, что те люди, которые пришли за ее отцом, ничего хорошего не принесли и ей. Единственной уцелевшей свидетельницей той истории является помещичья усадьба, чьи развалины до сих пор стоят в нескольких километрах от поселка по песчаной дороге, уходящей в лес. Стоит там дом полуразрушенный с пристройками какими-то гнилым разбитым забором обнесенный и люди место это «плохим» называют, стараясь под вечер здесь не ходить и скотине своей здесь пастись не позволяя.    
Казалось бы, ну произошло вот такое несчастье, не первый раз так человек из сна выйти не может, зачем сразу об этом страшные легенды слагать, да только не вся это еще история. Как только девочка уснула, стали в деревни странные вещи твориться. Кто в зеркале покойника увидит, кто ночью на потолке у себя в спальне, было даже несколько смертей при странных обстоятельствах, когда людей задушенными находили и выражения их лиц были такими, как будто они что-то ужасное перед смертью видели. Встречали и жену помещичью, которая тоже видимо не сама в воду холодную полезла.
Женщина одна пошла в другую деревню и решила через гору путь срезать. Уже спустилась и на поле вышла, как раз в том месте, где речка под ивами протекает и где утопленницу нашли. Идет по полю, трава по пояс, от цветов полевых в глазах пестрит, солнце летнее жарит, всюду кузнечики стрекочут. Вдруг видит невдалеке женщина стоит в одной ночной рубахе, вся мокрая. Не поняла она сначала, кого повстречала, заговорить с ней хотела, да только поле вдруг все замолчало, и такая тишина  неимоверная вокруг наступила в одно мгновение. Стоит женщина и глазам своим не верит- солнце куда-то вдруг за тучи ушло, ветер холодный подул, и цветы. Цветы все и трава вокруг вдруг увядать стали, чахнуть, желтеть и чернеть, пока по всему полю уже прибитыми к земле не лежали, точно осенью после первых заморозков. Спохватилась женщина и бросилась бежать оттуда, только потому наверно и живой осталась. Привела туда людей на следующий день, а там словно и не было ничего- поле, цветы, кузнечики стрекочут.   
Потом уже как-то все позабылось, кому-то что-то являлось еще, но уже во сне, а потом и совсем времена такие наступили, что и без всяких потусторонних сил страшно жить стало, но история сохранилась и песню эту еще некоторые старожилы помнят и внукам своим как приходит Ночь напевают. А Ночь приходит неминуемо. Приходит после задумчивого молчаливого вечера, когда все и всё готовится ко сну. Приходит не одна, а еще с кем-то, кто внимательно наблюдает, кто ждет чего-то, кто хочет притронуться, взглянуть в глаза, оставить след от холодного дыхания, но не может миновать преград отделяющих. Хотя упорно ищет пути, как обойти порядок и иногда находит.

                4. Школа

За последние две недели количество очевидцев этих странных событий стало стремительно расти. По меньше мере около пяти или шести случаев.
Первый в современной части поселка днем в субботу. Женщина сушила волосы, как вдруг заметила в зеркале позади себя какие-то движения. Как она уже позже рассказывала соседям и прибывшим сотрудникам милиции, целый день ее не покидало чувство того, что она дома не одна. После принятия душа, женщина села перед зеркалом сушить волосы и вдруг краем глаза заметила какие-то движения на потолке за своей спиной. Испугавшись, она обернулась, но ничего странного в том месте не обнаружила. Однако когда повернулась обратно к зеркалу и вновь посмотрела на потолок, пугающее зрелище предстало ее глазам. В отражении на потолке, вниз головой, выглядывая из-за небольшой, в три светильника, люстры сидело нечто и наблюдало за ней.  Женщина видела это нечто буквально пару секунд, после чего от ее крика существо исчезло, но даже, несмотря на пасмурный день и отсутствие яркого освещения, женщина смогла запомнить, а затем описать его. По размерам оно было со среднего человека, худощавое, с бледно-голубой кожей и большими мутно-белыми глазами, и, скорее всего, видеть его можно было только через отражение в зеркале. Милиция ничего странного не обнаружила, единственное, на что все обратили внимание, это то, что в квартире было значительно холоднее, чем снаружи.
Другое похожее существо, только уже вживую, увидела еще одна женщина с соседней  улицы, когда вечером пошла доить корову. Она рассказала знакомым, что сразу обратила внимание на неестественное поведение животных. Две ее коровы были испуганы и стояли по другую сторону коровника от теленка, который почти без движения лежал в углу на сене, тяжело дыша. Она подошла к нему, что бы проверить, не заболел ли он, и, осматривая, увидела на теле крупный синяк, как будто кто-то сильно всосался в это место в области шеи. Затем за ее спиной послышалось шипение и, обернувшись на звук, она увидела, что по потолку в ее сторону движется какое-то существо серого цвета, похожее на человека, с телом обнаженным и усыпанным какими-то мелкими черными рисунками и непонятными знаками, похожими на арабскую вязь. Но больше всего женщину напугало лицо этого существа, вернее по ее описаниям, то место, где должно было быть лицо. На нем находилось три глаза, два из которых были мутно-белыми и смотрели не моргая, а еще один был закрыт, причем все они располагались в разных местах- закрытый на лбу, один в правой глазнице, а левый где-то в районе левой щеки. Еще на месте рта находилось несколько отверстий, похожих на рыбьи жабры. Что было дальше, женщина не помнит, потому что как только это существо приблизилось к ней, она почувствовала сильную головную боль и упала в обморок. Сознание вернулось примерно через полчаса, пол вокруг нее был покрыт слоем инея, обе коровы и теленок были мертвы.
Однако больше всего заинтересовал меня другой случай. На днях к моей маме  в гости приходила ее старая подруга тетя Таня, которая работала учителем русского языка в школе-интернате для детей с заторможенным развитием. Той самой школе, которая вот уже несколько десятилетий располагалась в здании бывшего стеклодувенного завода. Они до позднего вечера сидели на кухне, разговаривали и пили чай, и я уже собирался идти спать, но случайно по какой-то надобности зашел к ним в тот самый момент, когда обе рассматривали какое-то фото. Я тоже заинтересовался и попросил посмотреть снимок.
Фотографию делали к празднику восьмое марта. На ней были изображены стоящие в три ряда ученики с учителем в центре. Обычная с виду фотография, но все же необычная деталь присутствовала на ней, а именно, странная тень над одним из учеников, стоящим в верхнем углу слева. У мальчика темные волосы и густые хмурые брови, а над ним еле различимая фигура еще кого-то, и этот кто-то положил руки на плечи ученика и склонил над ним голову.
Меня тут же посетило странное чувство, что разгадка всех событий, происходящих в поселке где-то рядом. И моя мать, и тетя Таня тоже заметили эту странную фигуру на фотографии, из-за которой пришлось заново вызывать фотографа и переснимать класс.
- Тетя Таня, а кто этот ученик ? - поинтересовался я.
- Это Дмитриев Илья, молчун, как его дети зовут. У него родители пьют, видимо из-за этого он родился нездоровым - проблемы с речью, но, тем не менее, мальчик очень способный – хорошо рисует, считает и пишет. Его вообще можно бы было отдать в обычную школу, если бы были родители вменяемые и если бы ни еще одно «но», - тетя Таня остановилась и задумалась.
- Какое «но»?
- Все же странный он какой-то, постоянно один, ни с кем не дружит, но как говорят дети, у него есть какой-то мнимый друг. Как же он его называет? Мио кажется. Ах, да, Мио. По крайней мере, он так произносит его имя. На всех рисунках, на которых Илья изображает себя, он не один, а еще с каким-то мальчиком, только вдвое выше его. И еще он часто видит каких-то людей, которых никто кроме него не видит. В общем, все же он не совсем здоров. Хотя у нас все дети не совсем здоровы, все с какими-нибудь причудами, но этот самый странный. 
- Тетя Таня, а можно его увидеть, - спохватился я, - ну просто, рисунки попросить посмотреть, может еще что-нибудь поспрашивать, мне это интересно.
Ну, приходи. Приходи послезавтра, у нас как раз будет урок рисования.

День был солнечный и теплый, погода стаяла такая, что можно было гулять без куртки, и я с удовольствием шел по улицам, наполненным людьми и машинами, и всюду щебечущими птицами, надев поверх футболки только толстую вязаную кофту с высоким воротом. Школа находилась в старой части поселка, и путь к ней лежал через центр, застроенный вполне современными пятиэтажными жилыми домами. На первых этажах находились магазинчики и, несмотря на рабочий день, из них постоянно выходили посетители, по узким улочкам прогуливалась веселая молодежь и на удивление часто встречающиеся молодые пары с колясками. Все оживало после долгой зимы. Ближе к старым районам появлялись уже одноэтажные и двухэтажные дома видимо помещиков и богатых людей, которые жили здесь в прошлом столетии, и улицы сделались еще уже, и меньше стало на них людей, машин и как будто бы пения птиц.
За одним из таких домов купца Звонорева  (как гласила табличка) с выцветшей штукатуркой и несколькими декоративными колоннами я свернул налево и направился вдоль высокой ограды по вниз уходящей каменной мостовой. Там плотной стеной по обе стороны улочки располагались покосившиеся здания бывшего доходного дома с маленькими оконцами и массивными коваными решетками на них. Сейчас должна была встретиться небольшая церквушка и за ней через перекресток направо  конечная цель пути – высокие мрачные корпуса бывшего завода, а ныне школы-интерната, выполненные из красного кирпича в каком-то почти готическом стиле с высокими в два этажа пыльными витражами, круглыми башенками на крышах, рядом черных труб и большими круглыми часами над входом в административное здание. Над всем этим еще возвышалась и кирпичная труба, видимо от самой стеклоплавильной печи, но она уже давно не функционировала.
Чугунная ограда со скрипом открылась, я вошел во внутренний двор и проследовал к крыльцу административного корпуса по неширокой асфальтовой тропинке, которая, извиваясь, пролегала между аккуратными, еще не зацветшими газонами и кустарниками. За высоченной дверью меня ожидал длинный коридор первого этажа. Здесь был полумрак, и только в тех местах, где располагались окна-витражи на пол падали пучки солнечного света, образуя ровные яркие прямоугольники.      
        Еще шел урок, и поэтому кругом царила тишина, потревоженная лишь эхом открывшейся двери. У входа  меня встретил охранник, сидящий за столом худой старик, который, выглянув из-под толстых линз, громким и скрипучим, как эта дверь, голосом произнес,- вы куда, молодой человек?
- Мне к Татьяне Александровне, - спохватился я.
Охранник, еще какое-то время недоверчиво оглядывая меня, затем сказал - двести семнадцатый кабинет на втором этаже, и, потеряв всякий интерес, вернулся к своей сложенной вдвое мятой газетке.
Я хорошо знал эту школу, потому что несколько раз бывал здесь по разным делам, однажды даже как-то помогая с ремонтом во время летних каникул, когда все воспитанники разъехались по лагерям. Знал, что здесь есть три этажа с такими же, как этот длинными коридорами, что этот корпус имеет еще правое крыло, в котором раньше находились цеха, а теперь устроены спальные комнаты для воспитанников. Я излазил почти всю систему пыльных чердаков, заваленных разным учебным инвентарем: глобусами, грудами учебников и карт, пыльных парт и биологических экспонатов. Был даже в подвальных помещениях, которые находились практически в том же виде, что и при работающем заводе, хотя многие из них, к моему глубокому сожалению, оставались запертыми.
По старинной чугунной лестнице, с рельефными узорами переплетающихся листьев и стеблей, я поднялся на второй этаж (только теперь обратил внимание на одну странность - по пути мне не встретилось ни одного зеркала, неужели ни учителям ни их воспитанникам не было интересно в каком виде они ходят по школе). Далее свернул налево и двинулся по длинному высокому коридору, сопровождаемый непривычно громким эхом собственных шагов, как вдруг меня застал врасплох и даже заставил содрогнуться оглушительный звонок, знаменующий конец урока.
Остановившись на полпути и приходя в себя, я наблюдал, как со скрипом открывались высокие двери, из них высыпали ученики, и весь второй этаж быстро наполнялся детскими криками, смехом, топотом ног и строгими  замечаниями учителей. Я шел к нужному мне кабинету, а вокруг толпились ребятишки, одни группами собирались по углам, кто-то просто бегал и прыгал, третьи с интересом разглядывали большого молчаливого мужчину, в полной растерянности продвигающегося посреди всего этого беснующегося моря к двери с табличкой «217».
- Татьяна Александровна, здравствуйте! - женщина сидела за столом вполоборота от меня и смотрела в окно.
- А, Паша, добрый день, - она отвлеклась, - заходи.
В классе кроме тети Тани и одного ученика не было больше никого.
- Ты как раз вовремя, у нас сейчас рисование будет.
И действительно, на партах были разложены акварельные краски, цветные карандаши и альбомы.
- Проходи, садись там где-нибудь в конце, там свободно, - тетя Таня улыбалась, - как у мамы дела?
- Да все хорошо, на работе, - я проследовал до конца ряда, сел и с трудом стал заталкивать ноги под миниатюрную детскую парту.
Тетя Таня встала, подошла к мальчику, единственному оставшемуся в классе, сидевшему на этом же ряду в середине и что-то прошептала на ухо. Затем она повернулась ко мне и сказала:
- Вот, познакомься Илья, это дядя Паша, ему очень понравились твои рисунки, и он  хотел с тобой пообщаться, - она подмигнула мне.
Я наблюдал, как поднимается худая фигура и нехотя начинает собирать вещи, уже приготовленные к уроку рисования.
- Я попросила Илью пересесть к тебе на заднюю парту, что бы он мог показать  свои рисунки, - нарочито громко скала тетя Таня.
Мальчик аккуратно положил все принадлежности на стол и, сев рядом,  покосился на меня. Было похоже, что я ему не очень-то нравлюсь, поэтому, отведя от меня взгляд, он принялся молча рассматривать что-то на парте. Я и сам не знал с чего начать разговор, все складывалось как-то по-дурацки.
        - Илья, можно я погляжу твои рисунки, - начал я.  Мальчик напряг густые брови и, качнув головой, пододвинул ко мне альбом.
С минуту я внимательно изучал альбом. Его рисунки действительно были странными – то какие-то линии, то какие-то существа, окружающие человечка, парящие над ним со всех сторон. А вот и рисунки с «высоким», стоящим рядом.
- Илья, ты хорошо рисуешь, - мальчик молчал, лишь слегка кивнул головой.
- А что у тебя здесь нарисовано, - я указал на рисунок, на котором была изображена фигура в центре какой-то комнаты, вокруг которой «летали» другие, бледно-голубого цвета, похожие на привидения из мультиков.
Илья молчал.
- Это люди из другого мира, Илья часто видит их во сне, - вмешалась подошедшая к нам тетя Таня.
- Я их и вживую вижу, - вдруг тихо возразил Илья. Речь его была плохой, как будто он «прожевывал» каждое слово и, видимо, этого очень стеснялся перед незнакомым ему человеком.
- Это тоже они? – на следующем рисунке человек убегал от огромных чудищ.
- Да.
- Илья, а это плохие или хорошие люди? - пытался поддержать разговор я.
- Они злые, они говорят, что они идут к нам.
- Хм, интересно, ты их боишься?
- Иногда боюсь, - мальчик вроде бы сделался спокойней и даже подсел немного ближе ко мне – но у меня есть друг, он меня от них защищает, - с трудом выговорил он.
Все это время тетя Таня безучастно стояла над нами и тоже рассматривала рисунки.
- Илья, это, наверно, ты и твой друг, - я указал пальцем на высокую фигуру на следующей странице, которая стояла в синем кругу с мальчиком, которым, по-видимому, был сам Илья.
- Угу, это Мио – точно мяукнув на последнем слове, произнес он.
- Как интересно, ты знаешь, мне кажется, я тоже видел твоего друга, - признался я, разглядывая рисунок.
- Правда? - Илья впервые заинтересованно посмотрел на меня блестящими глазками.
 - Да, только на другой картинке – улыбнулся я.
Я перевернул следующую страницу, и совсем не ожидая увидеть подобное, стал всматриваться в детали.
Там была нарисована девочка, лежащая на кровати внутри какого-то периметра. В периметре кроме нее находилась еще какая-то черная фигура с раскинутыми  стороны длинными руками. Рядом, за границами квадрата находилась еще одна фигура в голубом платье, закрывающая ладонями лицо.  Было похоже, что она плачет.
- Илья, а это кто ? – указал я на фигуру в центре.
- Это девочка, она спит и не может проснуться, потому что он не дает ей, - Илья указал на черного человека.
- А это, наверно, ее мама? – догадался я.
- Да, она ищет ее и никак не может найти, от этого ей грустно и она плачет. И девочка тоже очень хочет к маме, но он им не дает, - мальчик снова ткнул пальцем в черную фигуру.
- Откуда ты все это знаешь, - удивленно спросил я у Ильи.
В это время нас всех отвлекли две девочки, вошедшие в класс.
- Татьяна Александровна, налейте нам воды – в один голос заявили они (в руках у них были пластиковые стаканчики).
Тетя Таня увела их куда-то в коридор, и мы остались с Ильей одни.
- Откуда ты все это знаешь, Илья? – повторил я.
- Глаша сама мне сказала, она часто приходит ко мне ночью, зовет за собой и просит, что бы я разбудил ее, - мальчик виновато посмотрел на меня.
- Ее зовут Глаша?
- Да, так.
Мне опять становилось не по себе, опять появлялось чувство непонятного страха.
- Илья, а что это за место, куда тебя зовет Глаша? Оно у нас в поселке ?
- Оно прямо тут, в подвале школы, - он показал пальцем вниз. Я замешкался, затем наклонился совсем близко к нему и проговорил вполголоса
- Слушай, Илья, ты бы не мог мне показать это место? –   он несколько раз кивнул головой.
- Только туда нужно идти ночью, сейчас мы ничего не увидим, - так же тихо произнес он, - приходите ночью, у нас в туалете на первом этаже можно открыть решетку, я вас пущу.
- Хорошо, я приду сегодня в час ночи, думаю, все уснут, - не успел я закончить фразу, как в класс вошла Татьяна Александровна с несколькими учениками, и сразу же следом прозвенел звонок с большой перемены.
- Илья, держи, это тебе подарок от меня, - я встал и достал из заднего кармана джинсов конверт. Илья взял и осторожно вынул из него снимок. Тот самый снимок, который тетя Таня забыла на столе, когда была у нас в гостях.
- И давай с тобой на «ты», зови меня просто Паша, - мальчик кивнул головой, внимательно рассматривая фотографию.
Я попрощался с Ильей, с тетей Таней и вышел из кабинета в странном возбуждении, предчувствуя близкий финал всем событиям, творящимся в округе.

Ночь наступила ясная и морозная, пришлось даже одеваться потеплее. Под ногами хрустел лед, а я шел по темно-синим улицам, хорошо освещенным яркой луной, кутаясь в болоньевую куртку, оглядываясь то и дело назад. Что бы срезать часть пути, решил идти не через центр, как днем, а спуститься ниже через частный сектор и, обогнув школу, подойти к ней со стороны реки. На заднем дворе школы рос сад диких яблонь. Там можно было спрятаться в деревьях, которые хоть еще и не зацвели, но уже были вполне пригодны для маскировки. С этой же стороны находилось и окно, которое мне должен был открыть мальчик. Я с трудом пролез через ветви, цеплявшиеся за одежду и несколько раз больно попадавшие в лицо, и, устроившись у одной из них - большой изогнутой, стал ждать сигнала. Через двадцать минут, когда я уже совсем замерз и собирался сам подходить к окну, в нем показался тусклый огонек. Само стекло было матовым, но все же отчетливо прослеживалось яркое пятно, которое, появившись, сначала уменьшилось в диаметре, а затем поползло к краю.
Пригнувшись, я подбежал и, взявшись рукой за деревянную раму, потянул ее на себя. Она легко поддалась, почти бесшумно раскрывшись. Я увидел очертания умывальной комнаты, освещенной тусклым фонариком, который держал в руках Илья. Сам он стоял в полосатой ночной рубашке и тапочках, и испуганно оглядываясь, смотрел, как я медленно вползаю внутрь.
Я уже забрался и прикрыл за собой  зарешеченное окно, а он все продолжал молча стоять в каком-то оцепенении.
- Ты только не пугайся, пожалуйста, и не испугай его, - вдруг начал он шепотом.
- Кого его, Илья, с тобой еще кто-то пришел?
Он навел тусклый кругляш фонаря на дверной проем соседней туалетной комнаты и шепотом кого-то позвал.
- Мио, выходи, не бойся, - повторил он еще раз.
Вдруг я увидел, как на белый дверной косяк легли длинные черные пальцы, и из-за него стала медленно высовываться мохнатая голова с большими желтыми, похожими на кошачьи, глазами, маленьким черным клювиком и заостренными вверх, как у совы, ушами. В свете фонаря существо стало щуриться и послышалось тихое сопение и урчание. Мальчик навел фонарь на меня и тихо сказал.
- Мио, это Паша, он пришел к Глаше, он разбудит ее, как она и просила, нужно отвести его к ней.
Я был на несколько секунд ослеплен наведенным на меня светом, и, упустив из виду существо, слышал лишь его приближающееся урчание.
Когда фонарик снова осветил проход, оно уже стояло перед нами во весь свой двухметровый рост, покачиваясь на длинных тонких мохнатых ногах, которые начинались откуда-то сразу из головы. Оттуда же росли и длинные руки, которыми сейчас существо держалось за дверной косяк. Оно было очень похоже на то, что я встречал у дяди Бори, только значительно крупнее. 
Стараясь делать вид, будто ничего необычного не происходит, я предложил Илье спуститься в подвал. Почти бесшумно мы вышли из комнаты и оказались в самом конце того коридора, по которому  шел днем, совсем рядом со старинной чугунной лестницей, ведущей на верхние этажи. Существо следовало позади нас. Здесь тоже царила ночь, густая, темно –синяя, холодная, наблюдающая за нами  своим белым неморгающим оком через пыльные окна-витражи.
Илья указал фонарем под лестницу, где располагалась еще одна, ведущая в подвальные помещения, и мы стали спускаться.
Внизу было душно и сыро, эхо наших шагов, отражаясь вдоль невысокого бетонного прохода, резонировало в глубине в каких-то металлических конструкциях. Мальчик шел впереди, поочередно рассматривая тяжелые металлические двери, расположенные на правой стороне коридора, пока, наконец, не остановился у одной из них и указал на нее пальцем.
- Это здесь, - уже не шепотом сказал он.
В нерешительности постояв некоторое время, я принялся отпирать ржавый засов. Тот вскоре поддался, и дверь с громким скрежетом отворилась. Нашим глазам предстала небольшая комнатка с узким окошком почти у самого потолка, через которое была видна улица и луна, освещавшая какие-то коробки, стулья и прочий хлам, занимавший почти всю площадь каменного пола. У левой стены стояла еще какая-то высокая конструкция, то ли зеркало, то ли дверь, то ли еще что-то, накрытое мешковиной, но никакой девочки здесь не было.
 - Илья, ты уверен, что это то место? - спросил я, повернувшись назад.
Мальчик стоял у входа, в растерянности рассматривая вещи, наставленные в комнате.
- Она указывала на эту дверь.
Меня уже стали посещать мысли, о том, что может стоит прекратить все эти ночные походы, может и нет этой девочки никакой, а все происходящее можно объяснить как-то по-иному.
- Илья, здесь никого нет.
Воцарилась тишина, он стоял опустив голову, и я уже собирался выходить, как вдруг наш третий спутник вынырнул из коридора и возбужденно стрекоча схватил и сдернул мешковину с конструкции, подняв в воздух многолетний слой пыли.
Под тканью оказалось высокое зеркало в старинной резной оправе. С виду обычное, однако, в нем отражалась какая-то другая комната. Я видел в ней себя, видел стоящего рядом Илью, но не видел ни его странного друга, ни коробок, ни остальных вещей вокруг, только, справа от нас, в самом центре стояла маленькая деревянная кроватка с лежащей в ней стеклянной капсулой, сквозь которую отчетливо просматривался силуэт  ребенка. 
- Это Глаша, -тихо проговорил мальчик.
Посмотрев направо, я понял, что никакой кроватки рядом со мной нет, что она находится только по ту сторону зеркала. Мы  оба стояли в оцепенении, тишина стала такой громкой, что слышно было, как учащенно дышит Илья, хотя мне, наоборот, от подступившего страха, дышалось  тяжело.
Девочка лежала неподвижно с закрытыми глазами, одетая в ночную сорочку. Луна, преломляясь сквозь стеклянную поверхность капсулы, белым светом освещала ее тонкие черты лица, нахмуренные брови, сбившиеся на лоб кудри.
…. Отвечал мне волчек:
Выйду к тебе ночью,
Только Глашу не возьму
И в леске не схороню.
Не студила она ноженьки,
Не забрал Глафиру Боженька.
Прадед твой пришел за ней,
Уноси ее скорей….

Вдруг, раздался оглушительный хлопок и звук задвигающегося засова. Входную дверь кто-то с силой закрыл, и мы втроем оказались запертыми в этой странной комнате. Илья с ужасом посмотрел на меня, в этот самый момент, фонарик, что тускло горел у него в руках, совсем погас и мы остались стоять, освещенные лишь бело-голубым светом, исходящим от окошка сверху. Существо бросилось к двери, что–то испуганно восклицая, и безуспешно пытаясь ее открыть, а я не переставал наблюдать за отражением в зеркале. 
Там начиналось какое-то движение. Стены комнаты в зеркале стали покрываться инеем. Узорными линиями он расползался по ним, как вьюн расползается по стене, покрывая собой каждый сантиметр поверхности, пока наконец все они, включая пол и потолок не стали белыми от снега.
Илья схватился за мою руку дрожащей своей и, посмотрев полными ужаса глазами, пролепетал – «Паша, мне страшно!».
Здесь становилось холодно, необходимо было скорее выбираться. Я хватил один из стульев и подбежал к окну. Оно находилось высоко, поэтому пришлось вставать чуть ли не на носки, что бы дотянуться. Рама никак не поддавалась, и я уже почти повис на ручке, пытаясь открыть.
- Паша, смотри! – прокричал вдруг мальчик.
На покрытой инеем стене стали вырисовываться очертания каких-то фигур. Сначала появилось несколько голов, затем руки и туловища, и вот уже в комнате в зеркале оказалось три существа с человеческий рост, с серой кожей и странными лицами. Стряхнув остатки снега, они направились к зеркалу, по которому тоже уже расползались ледяные  узоры.
Окно наконец распахнулось, и я крикнул Илье, чтоб он бежал ко мне. Подсадив его и вытолкнув наружу,  принялся карабкаться сам, но ноги скользили по бетонной стене. Одно существо уже вылезло к нам и, издав низкий протяжный рык, собиралось кинуться на меня, но Мио, все это время пытавшийся открыть дверь, обхватил его и они оба повалились на пол. У них завязалась борьба, а мне в это время наконец-то удалось подтянувшись пролезть в окно и наполовину высунуться на улицу.  Хватаясь пальцами за замерзшую землю, я принялся вытягивать себя и уже почти вылез полностью, как чья-то рука схватила мою ногу и с силой рванула назад. В отчаянии я собрал все оставшиеся силы и сделал рывок.
Это помогло и, оказавшись  вдруг на улице и откатившись в сторону, я еще какое-то время лежал ничком на земле и, тяжело дыша, приходил в себя.   
- Илья, ты где? – отдышавшись шепотом произнес я, но никого вокруг не оказалось, стояла тихая ночь, и даже там, в подвале, где еще несколько минут назад велась ожесточенная борьба, откуда доносились отчаянные стрекотания и пронзительные рыки, шум падающих предметов и какой-то еще непонятный скрежет, все стихло.
Я еще раз повторил вопрос, но ответа не последовало.
Наверное, он уже вернулся к себе в комнату и с ним все в порядке, так как окно, через которое залазил я оказалось запертым изнутри. В любом случае, сил на поиски уже не оставалось, все, на что я был способен сейчас, это обойти вокруг здания и поскорее уйти от этого страшного места как можно дальше.
 

5. Пробуждение


На следующий день, наскоро пообедав, отправился по делам. После третьего стука в дверь в ограде послышались шаги.
- Сейчас, сейчас открою. Сёмка, да уйди ты, что ты под ногами мешаешься!!!
Скрипнул замок, и из-за двери высунулось, щурясь дневному свету, заспанное лицо дяди Бори. Он еще несколько секунд всматривался в меня, после чего, вдруг, как-то подобрев, произнес:
- А! Пашка! Здравствуй.
- Здрасьте, дядя Боря! Можно к вам зайти на десять минут, дело есть?
- Хм, ну заходи, конечно – он раскрыл дверь и впустил меня.
Вот я снова сидел на кухне, а дядя Боря стоял у плиты, пытаясь зажечь на ней конфорку.
- Ты чай будешь или может чего погорячее?
- Да, не, дядя Борь, спасибо, как-нибудь в другой раз, мне сейчас дальше бежать, я ненадолго, чаю можно.
Он наконец-то зажег газ и сел.
- Ну, давай, выкладывай, какой у тебя там вопрос.
- Слушай, дядя Боря, а расскажи мне про Тишку своего.
Боря задумался, он явно не ожидал.
- А, значит, поверил ты все же мне. Да что собственно рассказывать, живет здесь домовой, сам же его видел, много таких, думаю, везде живет. Заводятся в старых домах, может и в новых, вреда от них никому вроде нет, от плохого всего хозяев своих оберегают, ну а те их кормят. Кому-то они себя показывают, кому-то нет. Хулиганят иногда, но в целом существа безобидные. А ты чего вдруг заинтересовался-то?
- Да, как сказать, дядя Борь, видел я вроде как еще одного похожего.
- Ммм…вот оно что, - старик теперь приготовился слушать меня, - и где видел?
- В школе – интернате видел.
- Вон оно что, - повторил дядя Боря, - ну может и там есть, от чего ж не быть.
- Слушай, дядя Боря, а ты про Глашу слышал когда-нибудь что-нибудь?
- Про какую Глашу?
- Ну, есть история здесь старая какая-то про дочку помещичью, которая уснула и не проснулась, и что после того как уснула она, стали людям всякие существа вроде Тихона твоего являться.
- Ах, про эту Глашу, ну слышал, давно слышал. Может байка это все, может и правда. Сестра матери моей, царство ей небесное, у помещика того в прислуге была, и вроде как все своими глазами видела, и как девочку ту по докторам возили, и как мать утопленницу хоронили, и как помещика «красные» в лес уводили.
Рассказывала она еще, что будто бы почувствовав конец близкий, помещик дочку свою перед самым расстрелом в сосуд из стекла какого-то специального поместил и спрятал где-то.
- А зачем, дядя Боря?
- Да кто ж его знает, зачем. Вроде как старуха сказала одна, что дочь его не мертва, и разбудить ее можно, а если похоронить заживо, то горя это много принесет, - отхлебнув налитого в кружку дымящегося чая, он добавил: да и какой отец ребенка своего заживо-то похоронит.
- Ну-ка подожди, - он встал и ушел в соседнюю комнату, долго там что-то передвигал и наконец вернулся, сжимая в руке какой-то предмет.
- Вот этот ключ тетка моя всегда с собой на шее носила и никому даже в руки не давала, а когда умерла, он так и остался у нас. Говорила, вроде как помещик ей его сам дал и велел беречь до возвращения, но так и не пришел.
Дядя Боря, а можно мне у тебя его на денек взять, завтра же верну, -я рассматривал его на ладони-  обычный, из простого металла небольшой ключик, каким открывают комоды, серванты или маленькие замки.
Что очень надо? – Боря не преминул воспользоваться ситуацией – ну бери, мне он все равно без надобности, только в магазин сначала сходи.
Отдав дяде Боре продукты, я сразу же направился дальше. Возвращаться в школу следовало сегодня же, но одному туда было идти опасно, нужен был спутник. 
Думаю, пришло время сказать пару слов о себе. Мне 25 лет. Родом я из этих мест, как и мои родители, и  остальные родственники, однако, не желая мириться с судьбой простого поселкового обывателя, после школы решил поступить в ВУЗ в соседнем большом городе, и к счастью, мне это удалось. После учебы пошел работать по специальности и даже сделал неплохую карьеру, обещающую стабильность в будущем, обзавелся кое-какими хорошими приятелями и бытом. И вроде такая жизнь меня вполне устраивала, но настал все же момент, когда захотелось коренных перемен, захотелось новых горизонтов, новых людей, новых ощущений, и решено было двигаться дальше, но для начала сделать небольшую передышку. Именно поэтому новый год застал меня в кругу близких людей, родного дома, вернувшихся воспоминаний, и, к несчастью, всех тех странных событий, о которых я рассказывал выше, заставивших задержаться здесь дольше намеченного срока. Собственно, к чему я все это? Думаю, к тому, что бы объяснить, что, хоть я и являлся местным, по сути, друзей или просто товарищей, способных помочь мне довести начатое дело до конца, у меня здесь не было. Ну, или почти не было. Единственным, к кому я мог обратиться, был знакомый еще со школы парень, который особо ни о каких горизонтах не думал, а остался жить здесь, но, все же, будучи человеком начитанным, сохранял к себе интерес, и мы часто встречались во время моих каникул и редких приездов. Звали его Дима. Высокий, худощавый, немногословный, с длинными руками и какой-то неестественно плавной походкой, все же Дима был не таким, как все местные, тут он занимал, на мой взгляд, нишу интеллигенции, хотя и в единственном лице. Ни с кем особо не общался, был в курсе почти всего, что происходит в стране и мире, но на мои уговоры уехать, отвечал односложно, что его здесь все устраивает.
Как я и ожидал, он с пониманием, хотя и с долей удивления и даже сомнения, отнесся к моему рассказу, но, все же припомнив какие-то похожие случаи, без долгих раздумий согласился помочь. Особого плана у меня не было, да и какие в таких случаях могут быть планы. Было лишь две мысли: первая, что надо каким-то образом унести оттуда девочку, а вторая – что надо вернуть ее туда, где она когда-то заснула, а там уже будь, что будет.
По поселку Дима передвигался на старенькой, но бодрой «Копейке», и, расставаясь, мы договорились, что он оставит ее недалеко от заднего двора школы, а сам будет ждать меня рядом с тем подвальным окном, из которого я чудом выбрался сегодня ночью.
Наступило начало седьмого, и к ночному походу все было готово, в моем маршруте оставался лишь еще один, последний, пункт.
Вновь это здание, которое в лучах предзакатного солнца выглядело каким-то особенно красным, каждый его кирпич, каждый фрагмент оцинкованной крыши и даже высокие пыльные окна. Тишину вечера нарушала лишь ребятня, играющая на площадке перед главным входом. Я вошел внутрь, где долго пришлось объяснять старику-охраннику, что я тут делаю так поздно, и зачем мне надо повидать какого-то воспитанника. Вскоре, после обещания быстро вернуться, он сдался, и я опять поднимался по чугунной лестнице с плетеными орнаментами, но уже на третий этаж, где следовало свернуть направо.  В коридоре, отделенном от спален  стеклянными дверями, меня встретила женщина, дежурная, читавшая книгу при свете лампы в углу за маленьким столиком.
- Добрый вечер, могу я повидать Дмитриева Илью? - женщина уже давно ожидавшая, кто же поднимется снизу, и изучавшая меня все то время, пока я не задал ей вопрос, тут же задала встречный мне.
- А Вы кто, молодой человек?
- Я его хороший знакомый, - спохватился я, тут же осознав, что вряд ли у третьеклассника могут быть двадцатипятилетние хорошие знакомые, но все же нашелся и добавил, - еще я Татьяну Александровну знаю, она подруга моей матери.
Воцарилось молчание, женщина решительно ничего не понимала и пыталась собрать в голове, все сказанное мной.
- Мне очень надо, я ненадолго, мне просто кое-что нужно у него спросить.
- Илья себя очень плохо чувствует, он, кажется, простыл, у него температура, он весь день пролежал в постели и почти ничего не ел, - попыталась предоставить самый весомый аргумент дежурная.
- Я только узнаю, как у него самочувствие и сразу же уйду, я думаю, не так много людей пришло навестить его сегодня.
Женщина ничего не ответила и, открыв передо мной дверь, провела меня до его спальной комнаты.
В комнате с высоким потолком и выкрашенными в голубой цвет стенами, стояло порядка пяти коек с двух сторон и пяти столов между ними. За несколькими столами сидели дети, но остальных не было, очевидно они играли на улице. Слева в углу, накрывшись с головой одеялом, лежал Илья, лежал, повернувшись к стене и, видимо, спал. 
Женщина указала на него, жестом показала на наручные часы и вышла в коридор. Я снял обувь и прошел по ковру мимо занятых рисованием детей.
- Илья, ты спишь? – под одеялом долго никто не шевелился, но потом он повернулся, и на меня взглянули красные от слез глаза.
- Привет, как ты? – мальчик молчал. Я тоже замолчал, ожидая, от него ответа.
- Его больше нет, он не пришел, - всхлипнул он.
Мне тоже становилось грустно.
- Почему ты так думаешь, может он придет завтра, Илья.
- Мне кажется, он умер, - Илья тихо заплакал и, вытащив из-под одеяла подаренную мной фотографию, стал расправлять помятые уголки.
- Илья,  я уверен, он скоро вновь к тебе придет.
- Ты так думаешь? - он вроде бы стал немного успокаиваться.
- Я это знаю, ты только подожди немного.
- Хорошо, - пообещал мальчик – Глаша проснулась? – вдруг спросил он.
- Я думаю, нет, но я собираюсь туда еще сегодня, я хочу ей помочь.
- Верни ее к маме, ей хочется к маме.
- Хорошо, Илья, я так и сделаю, а ты больше не плачь, все будет хорошо, я приду к тебе еще завтра, хорошо?
         Он кивнул головой и улыбнулся. Мы попрощались, и я направился к выходу, но перед тем, как окончательно покинуть здание еще зашел в умывальную комнату и открыл шпингалет на нужном окне. Когда проходил мимо лестницы, бросил последний взгляд вниз, и как мне показалось, кто-то тоже посмотрел на меня из темноты, и как будто бы даже все тело обдало пронизывающей холодной волной.
Наступила ночь. Мой товарищ заехал после часа с тем расчетом, что бы все уже точно уснули. Мы ехали спящими улицами, мы пробирались между ними, мы подкрадывались к этой тайне, которая с приближением делала меня все более напряженным, однако Дима наоборот, выглядел вполне расслабленным.
Вот наконец и школа. Автомобиль проехал вдоль ограды по узкой улочке с церковью и, не доезжая маленького мостика через реку, свернул направо на песчаную дорогу, огибающую задний двор, где, проехав еще метров двадцать, остановился.
- Развернись и жди меня у окна, где договорились, - скомандовал я, а сам, достав с заднего сиденья холщевый мешок и фонарик, перелез через ограду и направился к зданию.
Окно открылось и я, подтянувшись, заполз внутрь. Было тихо, только где-то вода из не до конца закрытого крана методично ударяла каплями по металлической  поверхности раковины. Оглядевшись и удостоверившись, что никого нет, я выглянул в коридор. Там тоже было тихо. Быстро перебежав до лестницы, я стал спускаться вниз, включив наконец-то фонарь.  Вот эта дверь, шестая по счету, засов был задвинут туго до упора, и пришлось приложить немало усилий, что бы отпереть его. Дверь со скрежетом отворилась и моему взору предстала комната со следами ожесточенной борьбы. По всюду валялись разбитые стулья, книги, какие-то игрушки и опрокинутые коробки с разным хламом. Весь пол до самой наружной стены покрывал слой странного пепла. Бедный, бедный Мио, думал я, аккуратно наступая на невесомые сизые хлопья, которые поднимались в воздух и медленно разлетались по комнате. Что бы ничто не смогло запереть дверь снаружи, я подпер ее сломанной ножкой, валявшейся рядом. Зеркало все же оставалось целым, но оно, почему-то отражало все то, что находилось вокруг. Я подошел к нему вплотную и стал всматриваться, но кроме себя и пучка света, блуждающего по стене напротив, не увидел ровным счетом ничего.
Что же не так? Почему нет того, что я видел прошлой ночью? Почему нет той комнаты с маленькой детской кроваткой? Может свет? Я погасил фонарик и, отложив его в сторону, вновь прикоснулся к стеклу.
Что-то странное произошло. Несколько секунд я стоял, приложив ладони к самому себе, но вдруг все поплыло перед глазами, и я почувствовал, как по телу пробежала холодная волна. Я обернулся. Это была та самая комната, которую я видел вчера в отражении, все вещи, включая мой фонарик и холщевый мешок, оказались по ту сторону зеркала, а посреди пустого помещения, слева от меня стояла лишь маленькая деревянная кроватка. Медленно, не до конца осознавая происходящее, я подошел к ней ближе. В кроватку был аккуратно уложен стеклянный сосуд, напоминающий кокон, а внутри него, на белой простынке, одетая в кружевную сорочку, лежала маленькая девочка. На лице ее застыла безмятежность детского сна, глаза были закрыты и только нахмуренные брови и сбившиеся на лоб волосы выдавали какую-то взволнованность. Она была точно живая, на пухлых щечках даже виднелся небольшой румянец, и никак не умещалось в голове, что ей может быть так много лет. Преодолев чувство страха, я приблизился к кроватке и даже легко коснулся поверхности стекла. Ничего не произошло. Стало немного спокойней, я еще раз внимательно огляделся. Комната была точно такая же, как и та, в которую вошел я, с такой же ржавой дверью, только почему-то закрытой, окошком у самого потолка и зеркалом у стены. Единственное, чем она отличалась, это температурой, которая здесь была гораздо ниже, и еще из-за разреженности воздуха как-то трудно дышалось. Нужно было поскорее уносить от сюда ноги и, обхватив руками сосуд, я аккуратно поднял его и прижал к груди. Он оказался не очень тяжелым, но очень холодным. Медленно я подошел с ним к зеркалу и дотронулся до него ладонью. Она тут же погрузилась во что-то вязкое и холодное, но я отчетливо почувствовал ею тепло. Недолго думая, я погрузился целиком и странным образом очутился на другой стороне.   
 - Паша, Паша, ты здесь? - вдруг послышался шепот со стороны улицы. Тень от чьей-то головы падала на пол.
-  Дима, это ты? – спросил я, быстро накидывая мешковину на мою ношу.
- Ты где пропал, я уже думал идти стучаться в двери, я тебя уже совсем потерял! – его шепот превратился в шипение.
- Да мы же разошлись двадцать минут назад, - так же шепотом возмутился я.
- Какие двадцать минут, уже три часа прошло, я уже во все окна тут пересмотрел, - не унимался он.
- Как три часа, ты о чем?
- О том, - передразнил разозлившийся товарищ.
Времени выяснять обстоятельства не было.
- Вот, возьми покрепче и аккуратно неси в машину, - я поднял к окну сверток.
Дима вытащил его наружу.
- Что в нем, ты что, что-то украл, мы тут что-то воруем? – заволновался он.
- Неси и заводи машину, потом все увидишь.
Мы возились у окна, а в это время стены, пол и потолок в отражении стремительно и совсем бесшумно затягивались причудливыми узорами инея. Отвлекшись, я совсем упустил этот момент из виду, упустил из виду, как в той комнате появились эти странные существа и дыханье одного из них, я вскоре почувствовал на своей спине.
Повернувшись, я увидел его в полуметре от себя, с бледной кожей, покрытой какими-то черными орнаментами, с длинными жилистыми руками, со странным лицом, на котором отсутствовали глаза, а вместо рта находились лишь какие-то отверстия, которые периодически раскрывались, делая вдох и выдох. Существо не выделяло совсем никакого запаха, не издавало никакого звука, но похоже, что было готово вот-вот кинуться на меня.
- Ну, вот и все, - сказал я про себя, чувствуя, как земля уходит из-под ног.  Позади  меня была стена, впереди, что-то страшное, преградившее путь к выходу.
 - Слушай, ты здесь будешь вылезать, тебе помочь? - вдруг сверху послышался знакомый голос и комнату озарил свет от фонаря. Существо тут же скорчилось от ослепительной вспышки и издало какой-то шипящий свист.
- Господи, что это такое?- от испуга Дима, наклонившийся к окну, выронил источник спасительного света.
- Быстро, беги и заводи машину! – закричал я, приходя в себя, оббегая существо, стараясь как можно быстрее выбраться отсюда. Тем временем из зеркала вылезало еще одно похожее. Пробегая мимо, я на миг взглянул на него и увидел, что та комната была наполнена ими, и все они ждали очереди, что бы выбраться и достать меня. Не теряя ни секунды, я выскочил за дверь и, выбив ногой палку, захлопнул ее и задвинул засов. С той стороны тут же кто-то сильно ударил несколько раз и в уши врезался отвратительный скрежет когтистых рук. Тремя прыжками миновав лестничный пролет и добежав до окна, я выпрыгнул на улицу. Там пригнувшись и прижавшись вплотную к стене здания, озираясь, добрался до сада и устремился через него напролом к ограде, цепляясь за ветки и несколько раз больно упав на землю. От страха почти не чувствовал под собой ног, не чувствовал боли в содранной в кровь коленке, и, спрыгнув с забора, бросился вперед по песку к еле различимым тусклым габаритным огням.
- Поехали скорей! - прокричал я полуживому от шока Диме, с силой захлопнув дверь машины. Он быстро пришел в себя и, резко включив передачу, дернулся с места. Машина сделала два рывка и заглохла. Нас охватила паника, дрожащими руками он принялся снова заводить стартер, а  я озирался по сторонам, ожидая, что еще немного, и кто-то выскочит к нам из темноты.  Так и есть, в глубине сада, сквозь чугунную ограду и черные стволы деревьев стали проглядываться бледные фигуры. Их было семь или восемь, и они направлялись прямо к нам.
- Дима, они идут сюда, заводись быстрее! - не сдерживая волнения, продолжал кричать я.
- Кто эти люди, что вообще здесь происходит?!? – кричал он в ответ, - я не могу завести, видишь, мотор заклинило.
Он повернул голову в сторону школы, и в этот самый момент в боковом окне с его стороны возникло жуткое лицо одного из этих существ. Оно приблизилось вплотную к стеклу и, издав глухой рык, руками стало искать способ открыть дверь.
- Заводись ты! - уже чуть ли не стоная, стиснув зубы, он принялся дергать ключ. Вдруг мотор заработал и, вдавив педаль газа, Дима воткнул ручку переключения передач. Машина с хрипом рванула с места и стала быстро набирать скорость, однако существо не отставало, видимо ухватившись за кузов. Через несколько метров нас сильно тряхнуло и только тогда оно осталось позади, отлетев куда-то к забору.
 Вскоре мы въехали на центральную площадь, и он немного сбавил газ, я же все еще приходил в себя.
- Так что это было? – он повернулся ко мне.
- Я же тебе сегодня обо всем рассказал!
- Ты думаешь, я тебе поверил что ли?! Мне показалось, ты просто развлечься решил.
- Да уж, мне заняться больше нечем.
- Вот и я так подумал потом.
- Дима, ты же мне сам сказал, что про это что-то слышал.
- Как я байкам всяким верить-то буду?!.
- Теперь-то веришь?
- Сколько живу, такое вижу впервые, у меня до сих пор коленки трясутся, скажи, они что, настоящие были? И вообще, давай все по порядку, что у тебя в мешке? Ты же еще там про какую-то девочку говорил.
- Хорошо. Слушай, как я понял, и ты уже успел убедиться, мы тут не одни живем, еще похоже параллельно есть что-то. Они сюда могут проникать, видимо через отражения всякие и через сознание наше, может еще как-то. Я сам всего не понимаю, но мне кажется, что эти вот способ нашли через сон ребенка одного. Есть история, я тебе ее тоже рассказывал.
- Ну да, про девочку, - он кивнул, - но это же небылица, это же страшилка, что бы детей пугать.
- Я тоже так думал, пока вот это не увидел, - я повернулся и откинул часть мешка со стеклянного сосуда, лежавшего на заднем сиденье.
- Ёп… - Дима открыл рот, - это та самая?
- Та самая.
- Так они теперь от нас не отстанут, если она им нужна, зачем ты ее утащил? – вдруг снова занервничал он.
- Видимо, так надо, - ответил я.
- Куда теперь-то? – он уже почти остановил машину.
- Ты помнишь дом старый в лесу за поселком  у горы? Вот туда.
- Э, нет, слушай, я итак тут уже насмотрелся. Еще и в дом этот, ни за что, - он нажал на тормоз и повернулся ко мне, - ты как знаешь, а я спать хочу, могу тебя где-нибудь там высадить, но в лес не поеду.
- Ну, смотри, - мне ничего не оставалось, как отправиться туда одному.
Машина остановилась недалеко от того места, где дорога, разделяясь, одним концом уходила вправо, а другим, спускаясь вниз и из асфальтовой переходя в песчаную, исчезала в густой темноте соснового бора.
 - Дальше я не поеду, - он нервно сжимал рукоятку переключения скоростей.
- Ладно, давай. Я еще фонарик возьму у тебя- я быстро попрощался, пожав ему руку и, вытащив с заднего сиденья сверток, стал спускаться по дороге в лес.
- Если мои искать будут, скажи, что ночевал у тебя и недавно ушел.
- Скажу.
- Ты, это, позвони завтра, хорошо? – прокричал он в открытое окошко, разворачиваясь.
- Хорошо…
 В лесу было тихо, весь лес спал, слышались только тревожные шорохи разбуженных птиц и поскрипывания стволов. Я шел, освещая себе дорогу фонарем, и боялся даже повернуть голову в сторону. На всем пути меня не покидало ощущение, что кто-то движется за мной следом. Наконец, из темноты стали медленно выплывать очертания заброшенной усадьбы и, вскоре я вышел на поляну, огороженную покосившимся гнилым забором, за которым стоял тот самый дом. Ворот давно не было и, ступая по сухой прошлогодней траве, я вошел во внутренний двор. По обе стороны его располагались полуразрушенные хозяйственные постройки, конюшня и жилые помещения прислуги. Главный дом был каменным и сохранился лучше, только стены местами потрескались, но штукатурка и лепнина была цела, целыми оказались даже колонны на крыльце перед входом. Все окна заколотили досками, но вход оказался от них свободным, видимо кто-то все же бывал внутри. Я прошел через сени и вышел в просторную совершенно голую прихожую. Здесь пахло сырой известью и гниющим деревом, стены были обклеены старинными почти истлевшими обоями, а справа от меня, оскалив черную пасть топки, стояла высокая, до самого потолка, с остатками разбитых изразцов, печь. Я решил, не теряя ни минуты, найти детскую спальню. Впереди, был проход дальше, очевидно, в гостиную, остальные комнаты были слева и справа. Я решил начать поиск с левого крыла. Деревянный пол заскрипел, несколько раз хрустнули под ногами битые стекла, и свет фонаря выхватил из темноты длинный коридор с несколькими входами в другие помещения. Все они оказались совершенно голыми, с битым стеклом повсюду, запыленными, давным-давно опустевшими. В конце коридора располагалась проходная угловая комната, за которой, если повернуть направо, была еще одна, совсем небольшая, с широкими наглухо заколоченными окнами с восточной и северной стороны. Стены здесь, в отличии от остальных были не заклеены обоями или просто выкрашенными в один цвет, а старательно разрисованы вручную и рисунки эти, местами попорченные влагой, местами хорошо сохранившиеся, изображали красивый лес, с яблоневыми деревьями, усыпанными спелыми красными плодами,  кустарниками с которых свисали гроздья маленьких черных ягодок, необычными птицами, парящими на фоне гор и белоснежных кучевых облаков, отражающихся в водной глади пруда с кувшинками. По всему периметру, сверху вдоль потолка и снизу вдоль плинтуса был нанесен узор в виде переплетения стеблей какого-то вьющегося растения с широкими листьями, тонкими усиками и маленькими розовыми и фиолетовыми цветами. Сомнений не оставалось - так украсить комнату мог только родитель для своего горячо любимого ребенка, детская находилась здесь.
Я аккуратно положил ношу на пол и принялся внимательно разглядывать эти вьющиеся узоры, которые казались мне очень знакомыми, как будто бы я где-то их недавно встречал. Точно, лестница! Старая чугунная лестница в школе, была выполнена в совершенно схожем стиле.  Сквозь неплотно прилегающие доски на окнах виднелось уже синеющее небо, скоро должно было показаться солнце, следовало торопиться. Освещения в комнате уже было достаточно, что бы погасить фонарь, рисованная природа вокруг погрузилась в таинственные сумерки, я же нашарив в кармане штанов ключ, поставил сосуд на середину комнаты и снял с него мешок. Девочка лежала с закрытыми глазами, но все же выглядела довольно жутко, и с замирающим сердцем и немеющими от страха пальцами я принялся нащупывать замочную скважину на разделявшей капсулу надвое металлической полоске. Вскоре ключ утопился и, провернувшись два раза, отпер крышку. Я откинул ее вбок и еще раз посмотрел на ребенка. В этот самый момент, послышался тихий хруст стекла на полу за моей спиной. Я обернулся. В комнате, отделяющей детскую от коридора, стояла женщина, в белой ночной сорочке до самого пола, та самая, которую я встретил однажды ночью зимой. Немного постояв, она, вдруг опустив голову, двинулась ко мне, наступая босыми ногами прямо на разбросанные повсюду осколки стекол. Не поднимаясь, я принялся отползать от нее в угол и вскоре уперся спиной в стену. Женщина прошла по комнате, но, не дойдя до меня нескольких шагов, остановилась рядом с девочкой. Нагнувшись, она взяла ее на руки, подняла и прижала к груди.
Вдруг мое внимание отвлекло какое-то движение на противоположной стене рядом с окном. Там, в темноте нарисованного леса стало проявляться какое-то странное существо похожее на змею, которое, извиваясь, переползало между стволами деревьев, то пропадая, то снова появляясь среди высокой травы и вскоре на пол комнаты выползли несколько черных отростков, похожих на корни деревьев. Два из них стали обвиваться вокруг женщины, туго скрутив ее ноги, а один направился прямо в мою сторону. Не дожидаясь своих слуг, нечто  пришло сюда само, чтобы вернуть себе то, что у него было так вероломно отнято. Оно уже почти дотянулось до меня, и совсем сковало женщину, безуспешно пытавшуюся расцепить крепкие оковы и все сильнее прижимавшую к себе свое чадо, как вдруг девочка, все это время спящая на руках матери, открыла глаза, и сонный детский голос чуть слышно в абсолютной тишине раннего утра произнес одно лишь слово, после которого все вокруг вдруг вспыхнуло ярким светом, настолько ярким, что я закрыл глаза руками. Раздался резкий шипящий звук такой высоты и силы, что пришлось прятаться от него, засунув голову между коленями, а вокруг что-то металось и билось, и взвивалось к потолку, и ударялось об пол, и снова продолжало метаться по комнате, пока, наконец, сознание мое не отключилось, и я не погрузился в мягкую тишину, за которой все звуки, удаляясь, превратились в какое-то эхо и шепот, и, наконец, не стихли совсем.
Вернулось оно в полной темноте моим собственным же голосом, и вскоре поняв, что лежу с закрытыми глазами и мысленно разговариваю с собой, открыл их. Я находился в пустой комнате, снаружи все уже ожило: щебетали птицы, шумел лес, и солнце яркими пучками света пыталось пробиться через щели в забитых досками окнах. Рядом со мной лежал расколовшийся на несколько частей, оплавленный стеклянный сосуд, а весь пол вокруг покрывали крупные хлопья странного сизого пепла. Я посмотрел на наручные часы, они оказались сломанными, застыв на отметке 9 часов 12 минут. Все кончилось, теперь нужно было возвращаться домой.   

6. Окончание

Отряхнулся и, пройдя мимо комнат, которые теперь выглядели совсем не так страшно как ночью, я вышел наружу. Уже с крыльца стало заметно, что вся природа вокруг сильно преобразилась – весь двор, каждая травинка, каждая постройка и деревья леса, начинавшегося за ними, все-все было одето в серебристо-белый иней. Видимо, ночью наступили заморозки, холод ощущался  до сих пор, хотя, было уже около двенадцати часов дня. Над головой бесконечностью голубело небо, переходя в белую дымку в дали горизонта. Ни одного облака, ни одной тучи, только большое яркое солнце, которое, отражаясь в бесконечном количестве ледяных граней, превратило привычный пейзаж в совсем иной, какой-то сказочный, из совершенно другого мира.
Спустившись с крыльца, я еще какое-то время приходил в себя, вдыхая полной грудью свежий чистый воздух, рассматривая эту удивительную красоту вокруг, и только потом, когда направился к выходу, заметил, что все это время был не один. Там за оградой, где начинался лес, на песчаной дороге стояли две фигуры в белоснежных одеждах – женщины и маленькой девочки. Они держались за руки и, улыбаясь, смотрели на меня. Я остановился недалеко от них, не зная, что же ожидать на этот раз, но девочка, сама подбежала ко мне и, взяв за руку, повела к матери. Мы подошли, и когда они оказались рядом, я ощутил странную легкость во всем теле, поняв, что поднимаюсь в воздух. Страха никакого не было, и крепко сжимая маленькую детскую руку, я наблюдал,  как вмиг под ногами оказались крыши заброшенной усадьбы, вершины деревьев, как извиваясь точно маленькая змейка, петляла по лесу песчаная дорога, пока, наконец, не сомкнулась с другой, асфальтированной, ведущей по направлению к поселку. Вскоре показался и он сам, тысячами маленьких крыш, труб и дворов. Всюду ходили люди, ездили машины, но никто не обращал на нас никакого внимания, точно мы были невидимыми. Впервые в жизни я увидел знакомую с детства улицу и свой дом с высоты птичьего полета. Приближаясь к нему, мы стали спускаться, и вот мои ноги коснулись земли прямо перед дверью ограды. Женщина и девочка, еще немного повисев в воздухе, вскоре стали быстро подниматься вверх, пока где-то высоко в небе не превратились в еле различимую точку и окончательно не исчезли. 
Дома все было спокойно, отец читал газету на кухне и даже не удивился моему приходу, сказав, лишь, что скоро все будут обедать.  Я ответил, что сейчас присоединюсь, только сделаю один телефонный звонок.
- Дима, привет.
- Кто это? – голос его с последней встречи переменился.
- Это Паша, звоню сказать, что все хорошо, я уже дома.
- Что там было?
- Ты мне все равно не поверишь, но все закончилось хорошо, - резюмировал я, - ты-то нормально доехал?
- Я нормально доехал и лег спать, и заснул, но лучше бы я не засыпал, - его голос перешел на шепот.
- Дима, что случилось? – мне становилось не по себе.
- Я видел сон, я до сих пор не могу его забыть, там были помещения, белые, кафельные помещения и их там было много, этих людей, их там было так много, что они стояли вплотную друг к другу, и я был один из них – мне показалось, что он начал тяжело дышать, - там было темно и холодно, и вокруг меня эти люди, тысячи, и я чувствовал, что мне здесь быть вечность и никогда не выбраться, там не было выхода, понимаешь.
- Послушай, Дима, ты знаешь, не стоит бояться,- я старался его успокоить.
- Ты думаешь?
- Я знаю, это же был всего лишь сон, выход есть, я уверен, выход всегда есть.
Мы еще поговорили пару минут и, попрощавшись, я положил трубку.
За обедом к огорчению всех родственников пришлось сообщить, что через пару дней собираюсь уезжать, мне и самому было грустно на душе, но других вариантов не оставалось. 
        Умывшись и немного отдохнув, я отправился в школу.
       - А за Ильей сегодня утром приехали родители и забрали домой, - ответила дежурная по этажу, но уже другая женщина, не та, с которой я общался вчера.
       - Понятно, - я немного постоял в замешательстве и, повернувшись, направился к выходу.
       - А вы случайно не Павел? - окликнула вдруг меня она.
       - Да, это я.
       - Тогда это для вас, наверно, Илья просил передать, если вы придете, - она протянула мне сложенный вдвое лист бумаги.
       На нем цветными карандашами была нарисована девочка и женщина, держащиеся за руки, а на обратной стороне, детской рукой написаны какие-то строчки.

За деревенькой лесок
Серый там живет волчок
Лунной ноченькой к нему
Я младенца отнесу.
Волчек, волчек, где ты?
Ой, не стало детки.
Застудила ноженьки,
Прибрал ее Боженька.
На полянку при Луне
Выйди ты волчок ко мне.
Я тебя приглажу,
Возьми мою Глашу.
Там в лесочке схорони,
Сон малютки стереги.
Отвечал мне волчек:
Выйду к тебе ночью,
Только Глашу не возьму
И в леске не схороню.
Не студила она ноженьки,
Не забрал Глафиру Боженька.
Прадед твой пришел за ней,
Уноси ее скорей.
Иль меня погубит Глаша
И моих детей.
      
За деревенькой лесок
Серый там живет волчок
Лунной ноченькой к нему
Я младенца отнесу.
Волчек, что мне сделать,
Чтоб проснулась детка?
Чтобы злые силы
        Глашу отпустили?
Отвечал мне волчек:
Ты не бойся ночи,
Дочку на руки возьми,
Крепко-накрепко прижми,
И заслышав сердца стук
Глашенька проснется вдруг.
Как раскроет свои веки,
Так отступит зло навеки.               
                Москва. 24 августа 2008 года.