Роженица
Влажные рельсы еще чуть подрагивали, но поезд уже исчез в сыром утреннем тумане и где-то там, вдали, в последний раз дал знать о себе протяжным гудком.
Человек поднялся по сырой скользкой траве на каменистую насыпь, по которой проходила железная дорога, огляделся, снял с себя выцветший брезентовый плащ, и уложив в матерчатый рюкзак, двинулся вслед удалявшемуся поезду.
Очевидно, эта ветка была старой и уже почти заброшенной, отчего огромные ели росли совсем близко к рельсам, едва не касаясь их нижними ветвями. Поэтому человек шел прямо посередине железнодорожного полотна, шел неспешно, в час, когда солнце еще не показалось на горизонте, но уже было совсем светло.
Вышел он действительно засветло, успев попасть под ночную грозу, и сейчас шагал не спеша, вдыхая свежий лесной воздух, с примесью хвои и чащобной влаги и едва уловимого аромата мазута, исходящего от пропитанных шпал.
И так шел он несколько часов, делая короткие остановки в пути, что бы отхлебнуть из походной фляжки и достать из кармана брюк часы на длинной блестящей цепочке.
Густой лес со временем стал редеть, сквозь стволы уже пробивались лучи солнца, пока совсем он не закончился величественной сосной и пересекающей пути проселочной дорогой, за которой раскинулось пшеничное поле, уходящее в изогнутую даль горизонта.
Поле лежало по обе стороны дороги, а там, где серые линии рельс становились сначала черными нитками, а затем смыкались в точке, снов тянулась темно-зеленая, чуть видная полоска леса.
Туда, по расчетам путника, он должен был попасть через час, а уже ближе к обеду достигнуть первой цели своего пути.
Наконец, после продолжительного безостановочного перехода до спасительного оазиса оставалось каких-то двести метров и человек, что бы скорее спрятаться от палящих лучей стремительным шагом спустился с насыпи, подняв столб пыли, и почти всей грудью погрузился в золотое пшеничное озеро. Срезав часть пути, он вошел в тень соснового бора.
Здесь между торчащих из земли корней высокой сосны он бросил плащ прямо на поросшую мхом землю, кинул рядом рюкзак и лег сам, сделав глубокий выдох, чуть ли не стоном разнесшийся по всему лесу.
Немного отдышавшись, он снял с шеи походную фляжку, которая оказалась почти пустой, вылил остатки содержимого себе в рот, откинул ее в сторону рюкзака и полез в карман брюк за часами.
Времени оставалось совсем немного, но и от того места, куда ему надо было попасть его отделяло расстояние равное всего-навсего километру или чуть более того.
После непродолжительного отдыха, он снова в пути и лицо его на мгновение напрягается, когда за поворотом показываются хозяйственные постройки.
На минуту представьте себе, что Вы надели белые льняные брюки, случайно замарали их сажей и в таком виде встали над детской железной дорогой.
Именно так или почти так выглядел зернонасыпной пункт. Состав проезжал прямо под двухэтажным строением с обвалившейся местами штукатуркой и наполнял вагоны зерном. Слева от путей тянулся и примыкал к зданию длинный бревенчатый склад, а сразу за ним возвышались серые бетонные зернонакопители старого элеватора.
Здесь железная дорога лежала вровень с землей, и путник без труда перебрался на тропинку, которая вела к складу и, плавно огибая его, удалялась по направлению к элеватору, скрываемая высокой осокой и полынью.
Он прошел мимо почерневшей от сырости стены склада, на которой в деревянной раме висел багор и конусовидное ведерко, выкрашенные красной краской, затем под трубами теплотрассы, соединявшими котельную и зернонавалочный пункт, затем в том месте, где тропинка, точно язык змеи, разделялась на две совсем узенькие тропки, свернул направо.
Элеватор был действующим, но по каким-то причинам, станция и постройки, ее окружавшие, оказались (или просто казались) безлюдными.
Сразу за строением, служившим для погрузки зерна, начинался железнодорожный переезд, один конец которого пыльной проселочной дорогой уходил в лесную глушь, а другой – по серому щебню приводил прямо к высоченным стенам элеватора.
Ну и конечно, как подобает каждому железнодорожному переезду, он имел при себе шлагбаум и одноэтажный домик. К двери этого домика и вела вторая узкая тропка, к покосившемуся крыльцу которого вскоре подошел путник. В дом заходить он еще не собирался, а неспеша достал из левого кармана брюк часы, взглянул на них, подкрутил завод, спрятал, из правого кармана вытащил квадратный портсигар тусклого серебристого металла, открыл его, аккуратно вынул одну из четырех папирос, оттуда же достал спичку, чиркнул ее о ребристую грань портсигара и дымно подкурил.
Так он простоял в облаке синеватого дыма минуты три с небольшим, затем бросил окурок в небольшую кучу угля, сложенную рядом с крыльцом и встав на обветшалую половицу, вытянул руку и постучал в дверь. Та через мгновенье чуть скрипнув приоткрылась и из темноты показалось лицо старой женщины.
- Наконец-то Вы пришли, господин Ансэр, у нее уже отошли воды, и она вот-вот родит,- почти шепотом прошипело лицо.
Он молча проследовал в черный прямоугольник, пригнувшись, что бы не задеть головой косяк.
Небольшая комнатка была плохо освещена дневным светом, проникавшим сквозь пыльные стекла.
Здесь пахло сыростью и потом. Из-за низкого потолка стоять приходилось, согнув голову.
Привыкнув к темноте, он смог разглядеть кровать в правом от двери углу. У изголовья на невысоком стульчике сидела та самая женщина, открывшая дверь. Она только что отжала воду с марлевой повязки в медную ванночку и положила компресс на лоб девушке, предварительно стерев ее лицо и шею. Девушка же была совсем бледной, тихо лежала, закрыв глаза, лишь изредка стонала.
Сама комната была шириной около трех и длинной четыре метра. Скудный интерьер ее составляла кровать, обеденный столик, напротив кровати в левом дальнем углу. Весь правый угол от стены до чугунной спинки кровати занимал платяной шкаф с пристроенным к дверце прямоугольным зеркальцем. От дверного косяка до шкафа на стене еще оставалось немного места, там помещался металлический ящик с эбонитовой трубкой, похожий на телефон. Только от телефона его отличало наличие на корпусе всего лишь одной кнопки. В левом ближнем углу находился умывальник с осколком зеркальца и старые часы с маятником, который, качаясь, издавал едва слышимые щелчки. Рядом со столом, на квадратном листе оцинковки, усыпанном угольной крошкой, стояла буржуйка. Штукатурка на стенах высохла и потрескалась, чем умело воспользовались хозяева жилища, соорудив подобие вешалки на левой от стены стороне двери, вставив в щели ряд гвоздей с загнутыми вверх шляпками. На них уже висела серая клетчатая телогрейка и красная замасленная манишка. Туда же отправился и рюкзак путника.
Расшнуровав и сняв с горевших ног пыльные ботинки, он запустил руку в один из них. Поднеся ее затем поближе к лицу, разглядел пшеничный колосок, который докучал ему остаток пути от поля до станции.
Стряхнув его с ладони, мужчина подошел к умывальнику и попросил полить ему на руки воды. Пока кусок хозяйственного мыла, чавкая, скользил из ладони в ладонь, женщина поведала ему тихим, почти шепчущим голосом, что все люди находятся на собрании и по этой причине он застал станцию пустой и никого, кроме него, этой женщины и ее беременной дочери в радиусе километра, а то и более, наверное нет. Вообще, она оказалась много словоохотливей, чем ему думалось, и поведать собиралась много еще о чем, но серьезность ситуации и раздавшийся вскоре крик роженицы заставил ее прекратить монолог.
Ансэр снял с плеча женщины полотенце и вытер насухо руки, после чего подошел к кровати и осмотрел роженицу. Затем попросил хозяйку достать чистую простынь и принести с вешалки его рюкзак. Оттуда он извлек футляр с очками и небольшую склянку. Из кармана брюк он достал портсигар. В нем оказалось два отделения. В первом лежали три папиросы и несколько спичек, во втором, под отдельной металлической крышечкой находился скальпель, завернутый в бархатную тряпочку.
Через двадцать минут закончились стоны девушки, причитания суетившейся матери и уже в полной тишине раздался резкий плач младенца.
- Мальчик, - монотонно констатировал Ансэр.
Он обтер новорожденного с еще кровоточащей пуповиной, завернул в простынку и протянул ребенка матери. Затем поднялся со стула, вытер лоб и руки о полотенце и поспешил выйти наружу.
Только здесь, на свежем воздухе, закурив и наконец-то выпрямившись, он почувствовал боль в позвоночнике и затекших мышцах.
Пока он курил, из дома вышла хозяйка с небольшой шайкой в руках. Она тоже выглядела измученной, но двигалась довольно уверенно, как будто с плеч ее сняли тяжелую ношу, но еще не дали отдохнуть.
- Вы, наверное, голодны, мистер Ансэр, - уже в полный голос спросила она, выбирая и складывая в шайку куски угля.
- Сейчас я чай поставлю, сама ничего с утра не ела, как эта дура благим матом ночью завыла, так и просидела над ней до обеда.
Разговор они продолжили уже внутри, где хозяйка усадила гостя на стул, а сама на коленях стояла перед раскрытой топкой, спичкой разжигая березовую кору. Роженица тем временем уснула, сжимая в руках тугоскрученный сверток, который сопел и шевелился, напоминая куколку бабочки.
- Вы бы проветрили, а то запах у вас невозможный. Ему дышать надо.
- Это им на перинах дышать нечем, - ворчала женщина, ставя большой закопченный чайник на полыхающее жерло печки, - а меня прошлой ночью на полу продуло, до сих пор спину разогнуть не могу.
- Еще два дня поживут и в поселок отправлю с Тарасом, у меня работы невпроворот.
Рассуждая, она ходила по комнате, потом залезла под кровать, достала консерву гречневой каши с говядиной, погремев чем-то в шкафу, извлекла из него большой нож с резной костяной рукояткой и принялась на столе открывать банку.
Для этого она пометила место на крышке, куда установила нож и одним ударом пухлой запачканной ладони вогнала чуть ли не половину лезвия в мягкий метал. Затем отогнула крышку, накрутила на нож и поставила рядом с чайником.
Ансэр сидел все это время, вперив свой взгляд в красную манишку, и о чем-то думал.
- А как мне сейчас до поселка добраться ?,- выходя из забвения спросил он.
Женщина, облизывая нож, посмотрела на часы и сказала: К двум часам Тарас с элеватора поедет, можете с ним. Как раз вы туда попадете, совсем забыла, свадьба же сегодня в поселке, Алексей женится. Вся станция на утреннем уехала. Начальство как узнало, что вся станция вместе с элеватором на свадьбе гулять будет, решили заодно и собрание провести, раз уж все в поселке вдруг случились.
- А что у вас за дела, господин? Вы же редко в наши края заходите или случилось чего?
- К отцу в больницу еду. Два дня назад занемог- увезли, а тут роды, вот и думаю, собирался через неделю, а сейчас всяко ближе, поэтому решил- дальше пойду.
Из носика пошел пар – чайник закипел.
Его поставили на дощечку на стол, туда же поставили тарелку с дымящейся кашей. Затем на стол добавились малосольные огурцы, толсто нарезанные куски сала в промасленной газете, белый хлеб и две рюмки.
- Тут у меня чуть настойки осталось. Давайте за новорожденного,- женщина повеселела, на лице ее появилось подобие улыбки.
- Но только чуть-чуть, - ответил Ансер.
Он выпил, закусил горечь настойки салом и огурцом и принялся за горячую кашу.
По телу разлилось тепло и слегка ударило в голову.
Пока он ел, ящик с трубкой до этого молчавший, вдруг задергался, и что-то внутри него зазвенело. Хозяйка метнулась к нему, схватила трубку и отчеканила: «Дежурная слушает».
«Да, свободен…хорошо…без десяти два».
Она положила трубку и повернулась к Ансеру. Глаза ее горели, а рот искривился в странной улыбке.
- Через десять минут состав проходить будет. Она надела манишку с вешалки, достала из ее внутреннего кармана желтый флажок и ни слова не говоря, вышла на улицу.
Ансэр через пыльное окно наблюдал, как она суетится вокруг шлагбаума, силясь поднять тяжелый противовес, затем, перекрыв переезд, красная манишка исчезла из виду, видимо отступив куда-то ближе к железнодорожному полотну. (Он еще подумал, зачем перекрывать абсолютно безлюдный переезд, по которому в ближайшие несколько часов не пройдет ни одного транспортного средства. Но, видимо, того требовали формальные процедуры).
Он неспеша доедал кашу, закусывая хлебом с салом, когда издалека послышался характерный шум и свист. Еще полминуты и через переезд пронесся состав, оглушая все вокруг гудками и стуком колес.
В домике все ходило ходуном: бренчала крышка чайника, мелкой дрожью тряслись вилки и нож на столе, сам стол будто бы пятился куда-то в сторону, на листе железа вместе с угольной крошкой прыгала буржуйка, казалось еще вот-вот и из оконных рам выпадут стекла.
Но вскоре это закончилось, паровоз еще в вдалеке дал один гудок и все стихло.
Теперь наступила очередь младенца. Разбуженный, он сначала чавкал и кашлял, моргая глазами, а после протяжно заревел. Голосок его, набирая силу, становился все громче, пока не проснулась мать.
Не понимая что происходит, она смотрела сквозь пряди засаленных волос на Ансэра. Тот в свою очередь сидел вполоборота к кровати с куском хлеба в руках, прожевывая остатки пищи.
- Грудь. Дайте ему грудь, может, успокоится.
Девушка помотала головой и принялась стягивать с груди одеяло и расстегивать пуговицы ночнушки.
Наконец, она оголила белую грудь и притянула к ней новорожденного, при этом тихонечко люлюкая.
Свадьба в поселке.
Ансэр еще о чем-то поговорил с девушкой и поспешил выйти из дома. Он завернул за угол и увидел женщину, которая вновь повисла на противовесе, теперь уже для того, что бы освободить переезд.
- Жарко там стало,- Ансэр смотрел на подпертую деревянным шестом ржавую трубу, выходившую в форточку, из которой валил густой черный дым.
Женщина тяжело дыша наспех обтерла руки о черные рабочие брюки и, щуря от яркого солнца глаза, уставилась в сторону элеватора.
- Вон он вроде едет. Точно.
Вскоре у переезда, оставляя длинный пыльный след за собой и выбивая из под колес щебень, который в свою очередь сшибал огромные лопухи у обочины, подкатила полуторка. Кузов ее был с верхом наполнен чем-то, накрыт мешковиной и по всей длине перетянут шпагатом.
Машина замедлила ход, как бы рассматривая стоящих на переезде, но остановилась, надрывно свистя колодками, только когда женщина, ожесточенно махая желтым флажком (видимо по привычке ), выбежала на дорогу.
На минуту все: машина, Ансэр и женщина погрузились в продолжавшую двигаться сухую дорожную пыль.
Когда она рассеялась, Ансэр увидел водителя – молодого кудрявого парня в запыленной тряпичной куртке, который вылез из кабины и, опершись на крышу и открытую дверь, вопросительно смотрел то на дежурную, то на Ансэра.
- Ну че, родила твоя?,- силясь перекрикнуть работающий двигатель спросил он. Выражение его лица смягчилось.
- Парня !,- улыбаясь прокричала женщина.
Водитель в знак одобрения закивал головой, еще больше разулыбавшись. Видно было, что он в хорошем настроении и сказанное женщиной как бы подтвердило, что все идет как надо.
Вон, акушера до поселка добрось,- женщина указала на Ансэра, он у Машки роды принимал.
Водитель повернулся в сторону Ансэра, лицо его в знак уважения вновь стало серьезным. Он махнул рукой, приглашая в кабину.
Забросив рюкзак, Ансэр с силой захлопнул за собой дверцу, напоследок еще раз рассмотрев домик из шпального бруса с серой шиферной крышей и ржавой на подпорке трубой из форточки.
Водитель тоже сел в кабину. Пока дежурная по переезду спрашивала его через открытое боковое окошко, в каком часу завтра он поедет на элеватор, Ансэр обдумывал, как ему лучше добраться до больницы.
- 30 километров до поселка, это где-то час. Значит, к трем буду в поселке,- рассуждал он в уме,- там еще 50 до больницы, можно на попутке ли поездом, если повезет, еще полтора часа, а то и меньше. В больнице переночую, а завтра с утренним вернусь.
Водитель не поворачивая головы, ловко обхватил ручку переключения передач. Видавшая виды полуторка вся напряглась и, дергаясь, двинулась с места.
По другую сторону переезда начинался сосновый молодняк по которому петляла песчаная дорога, уходя в сторону уже настоящего соснового леса.
Несмотря на мягкий песок под колесами, в кабине приходилось разговаривать напрягая голос: гремела какая-то волочившаяся под дном машины цепь, неплотно прилегающий капот стучал, как зубы на морозе, пружины в сиденьях издавали неприятный скрежет, через какое-то отверстие в приборной доске особенно сильно было слышно работу двигателя, в довесок ко всему, из нее в салон выходила горячая струя, пахнущего бензином воздуха.
- А меня Тарасом звать,- парень весело смотрел то на дорогу, то на представившегося каким-то странным именем, хмурого попутчика.
Он действительно оказался добродушным малым. Белозубая улыбка контрастировала с его смуглым от зноя и горячего летнего ветра лицом, черные глаза-бусинки горели заразительным огоньком, а непослушные кудри вздрагивали на попадавшихся кочках.
- Говорил я Машке – дуре, не связывайся ты с этим практикантом. До поздней осени у нас в поселке крутился, а потом в город и ищи его свищи. Зимой-то ходила еще не видно было, а как на посевную вышли, так все и охренели.
Потом он попытался выудить что-нибудь у своего пассажира, но получая односложные ответы, продолжал сам.
Продолжал анекдотами и байками про мукомолов, агрономов и начальство; пизанскую башню, которая изначально была резервуаром для овса; про «неправильную пшеницу» и про много еще чего сельскохозяйственного; затем рассказал про свадьбу, что в этот день намечалась в поселке, с нее он логично перешел на детей и вернулся к бедной Машке, вновь назвав ее дурой.
В конце как-то уже задумчиво произнес:
- А хотите загадку?
- Давай,- незадумываясь отсек Ансэр.
«Сидит он в темнице слаб и смешон,
Зрения, слуха и речи лишен.
Когда же выходит на белый на свет-
Слышит и видит, но голоса нет.
Когда сосчитаешь до двадцати,
Услышишь и речь, но взаимность не жди.
Тебя не услышит он сколько не бейся,
Считай шестьдесят, а потом уже смейся.
Сейчас поглядеть и послушать он рад,
Но зрения нет и на ухо слаб.
Голос теперь словно песня играет,
Но слушать его уж никто не желает.
Когда досчитаешь до трех ты в уме,
Он снова навеки упрятан в тюрьме».
Ансэр немного подумал для вида, неспеша повернулся к водителю и ответил так:
«Каждый из трех у него на пути,
Первый с ним вместе желает пойти,
Второй бы пошел, но сам ищет дорогу,
Третий под руку приводит к порогу,
Видит во сне, но не верит глазам,
Каждым из трех был когда-то он сам».
Тарас, бывший до этого момента разговорчивым, теперь замолчал и, обняв баранку смотрел куда-то сквозь дорогу.
Воспользовавшись этой паузой, Ансэр уснул. Да и как не уснуть, если дорога укачивает тебя, точно руки матери, а сам ты сытый и усталый.
Полуторка тем временем забралась в такие дебри, где хозяином леса был сам лес.
Те самые сосны, никого не боясь, ставили свои корни-ступни прямо поперек дороги, и грузовик без разбора наезжал на них, получая в ответ десятки колючих оплеух. Солнце сюда тоже не пускали и оставшаяся после ночной грозы вода, стекая мутными лужами в низины, иногда доставала до самой дверцы.
Проснулся он от того, что кто-то дергал его за рукав.
- Проснитесь, скоро на месте будем,- сказал водитель.
Ансэр протер глаза и посмотрел на него. Тот снова одарил его лучезарной улыбкой.
- Чего это вы какие-то загадки во сне загадывали? Про темницы, про троих каких-то? Я сначала думал вы со мной разговариваете, гляжу- спите.
Подъезжали. Сосны разомкнули свои вершины, и над дорогой показалась полоска голубого неба с несколькими тучками.
Здесь дорога была уже сухой. Вскоре отрывки неба замелькали уже между стволов, и вновь стало попадаться больше молодых сосенок и берез.
Через сто метров дорога круто поворачивала влево и шла вдоль обрыва, под которым располагался поселок.
Разноцветные пласты каменной породы когда-то давным-давно были силой вытолкнуты на поверхность земли, причем вытолкнуты как-то диагонально, образовав шестидесятиметровый крутой склон. Даже из дороги местами торчали каменные клыки и крайние сосны, цепляясь из последних сил за них и неглубокий грунт, свешивались над обрывом в каких-то неимоверных позах, грозя свалиться вниз от малейшего порыва ветра. Дорога находилась в трех-четырех метрах от края, и сильно разогнавшись, можно было без труда рухнуть в эту самую пропасть раз и навсегда. Не помогли бы ни сосны, ни короткие бетонные столбики у обочины.
Итак, было уже три часа по полудню, была гора с обрывом, были медленные кудрявые тучки на голубом небе и тучки эти, закрывая солнце, серыми пятнами ползли по многочисленным миниатюрным крышам домов, улочкам, деревьям, отражались в водоемах и убегали куда-то за горизонт.
Поселок располагался у подножия на равнине, отвоеванной человеком у леса. Отсюда, с высоты, было видно, как с востока поселок огибает нитка железной дороги, затем она проходила за крышами станции, а за станцией разделялась на две. Одна уходила куда-то дальше на восток, а вторая сворачивала в сторону поселка к комплексу каких-то зданий с большими кирпичными и тонкими металлическими трубами, резервуарами, ангарами и смотровой вышкой.
За комплексом располагалось еще одно заметное здание- белое с высокой башней. Это была каланча.
И здание станции и каланча и часть комплекса стояли по периметру площади, ее тоже можно было разглядеть- она была единственным незастроенным местом.
Все остальное пространство вокруг было усеяно множеством разноцветных крыш, квадратами и прямоугольниками огородиков и разлиновано строгими клетками улиц.
Дальше дорога естественным образом начинала спускаться вниз. На какое-то время поселок исчез из виду, а когда вновь появился, то это уже были в полный рост дома, выкрашенные в голубой, салатовый и белый цвет, на участках рядом с домами можно было разглядеть работающих людей. Женщины и мужчины что-то копали, нагнувшись, где-то жгли кучи сухой травы, некоторые перекидывали сено с телег. Вскоре дорога совсем выровнялась с землей и поворачивая направо расширялась, превращаясь в одну из крайних улиц.
На металлическом указателе, вкопанном при въезде, черной краской было выведено название поселка: «пос. Хлеборобов».
Со стороны Ансера уже начинался частный сектор. Вырастали серые покосившиеся заборы и низенькие ухоженные палисадники с сиренью, за которыми застенчиво притаились окна домов с голубыми наличниками, ограды, где с бетонированными, где с песчаными подъездами. У одной из таких оград стоял разобранный ржавый трактор, под которым все перепачканные в масле ходили вечно что –то ищущие куры и их любознательное потомство.
По левую сторону находился небольшой пруд, окруженный соснами. Ансэр видел как в его красноватой воде барахтались худощавые загорелые подростки. Заслышав полуторку, они издали замахали руками, чем заставили Тараса несколько раз им посигналить в ответ. Он уже вышел из задумчивости, суета поселка вернула его к действительности. Машина весело бежала по асфальтовой дорожке, которая была, видимо, достаточно преклонного возраста, настолько преклонного, что, растрескавшись местами, выпускала из себя лопухи, подорожники и другую поросль.
Еще немного проехав прямо, до пустыря на котором стояло несколько серых срубов, они свернули направо, на длинную-предлинную улицу, вдоль которой тянулись одно и двухэтажные дома. Дома были выкрашены в бледно-голубой, бледно-зеленый, красный и белый цвета. Некоторые, в основном деревянные одноэтажные, были украшены резными наличниками, другие, выложенные из шлакоблоков, выстроив перед собой ряд пушистых пихточек, скромно прятались за их еще неокрепшими стволами, третьи и вовсе находились в состоянии вечного строительства, окруженные лесами и материалами.
По обеим сторонам дороги, обозначая своими натянутыми струнами перспективу, стояли длиннющие выцветшие столбы. В этих струнах-проводах кое-где путались ветви высоких тополей и рябин, а черемухи и вовсе обнаглев, складывали на них свои широкие увесистые ладони.
Тарас прибавил газ и лихо прокатился по улице до самого ее начала, лишь притормаживая на перекрестках.
Улица начиналась рядом каменных амбаров, выбеленных в белый цвет и заросших коноплей. Сразу за ними открывалась огромная центральная площадь, мощеная булыжником.
С левой стороны двухэтажное с колоннами и круглыми часами, стояло здание вокзала. Часы показывали двенадцать минут четвертого, и видно было, как толкалась кучка людей с сумками рядом с билетным окном.
Прямо на противоположной стороне, если смотреть со стороны въехавших на площадь Ансэра и Тараса, стояло самое высокое здание в поселке – здание пожарной охраны. Само здание было таким же двухэтажным с огромными, почти в половину своего роста, деревянными воротами. А вот пристроенная к нему колонна со смотровой площадкой наверху была ростом все пять этажей.
Как раз сейчас там стояла, опершись на перила, небольшая фигурка какого-то человека.
Напротив вокзала, и это наверно в какой-то мере логично, было расположено здание поселковой администрации. Чиновники, приехавшие по делам, выпив холодного ржаного кваса на перроне и выйдя из вокзала, имели возможность, сразу никуда не сворачивая прямым шагом пересечь площадь, распахнуть трехметровую дубовую дверь и раствориться в долгожданной прохладе.
Администрация взамен старой деревянной была выстроена из массивного каменного блока, который добывали неподалеку и облицована гранитом. На широкое крыльцо ее в человеческий рост от земли вели ряд таких же широких гранитных ступеней.
Сейчас у этого крыльца столпилось около тысячи человек, наблюдавших за оратором, расположившемся на крыльце за деревянной трибуной.
По периметру площади одиноко стояли порядка двадцати сервированных столов. Горячий пыльный ветер поднимал в небо почти светящиеся белые скатерти, которые лениво, почти нехотя, опадали на землю огромными парусами, смешиваясь с золотыми прядями волос женщин, суетившихся рядом со столами. На самих столах от палившего солнца загорались огни медных ваз, зеленых и красных бутылок, разноцветных вазочек и кастрюль.
Слова выступавшего одиноко разносились по площади уже довольно продолжительное время. Вся центральная часть толпы наблюдала за выступлением, в то время как стоящие по краям мужчины уже все чаще оборачивали головы в сторону столов и о чем-то весело переговаривались.
Из толпы то и дело выбегало несколько детей. Они коротали время, играя в догонялки, используя стоящих людей как естественный лабиринт. Была одна особенность, о которой следует упомянуть. Практически все стоящие на площади имели светлый цвет волос. И было похоже, что это пшеничное поле колосится перед серым монолитом администрации.
- Ну и, наконец, пора перейти к не менее приятной части нашего собрания,- звучало с трибуны.
- Именно в этот прекрасный день решили сочетаться законным браком двое молодых людей, и именно за такими трудолюбивыми, честными, ответственными людьми стоит плодородное будущее нашего с вами общего дела, товарищи.
От лица администрации хочу поздравить молодоженов и пожелать им долгих счастливых лет совместной жизни.
- Давайте встретим их аплодисментами, ура, товарищи!
Толпа задвигалась, послышались хлопки и какие-то веселые возгласы. Между тем, двери администрации раскрылись и к оратору медленно вышли молодые, ведомые под руку свидетелями. Видна была их растерянность и нерешительность перед многочисленной толпой, несмотря даже на то, что едва ли не с каждым им приходилось работать либо просто быть хоть как-то знакомым.
Невеста - стройная миниатюрная девушка, беспрестанно теребящая длинными тонкими пальцами букетик, сделанный из пшеничных колосков, и жених, на полголовы выше своей второй половины, в великоватом черном костюме, не перестающий глупо улыбаться кому-то поверх толпы.
После приветственных оваций над площадью воцарилось ожидание. Всем уже нетерпелось рассесться по местам и начать праздновать.
Чиновник не заставил себя ждать. Чувствуя момент, он откуда-то из-под трибуны достал плетеный каравай на вафельном полотенце, вручил молодоженам, сказал еще что-то о свадебном подарке от администрации (вроде это был трактор), и умело обхватив невесту за талию, повел новобрачных вниз по ступеням.
Толпа расступилась, образовав коридор до центрального стола, куда и направились жених, невеста, чиновник и двое свидетелей.
В это время, откуда-то сбоку на крыльце появилась высокая полная женщина в годах с огромным бюстом, испитым лицом и высоким начесом рыжеватых волос.
Все взоры обратились уже к ней. Женщина разулыбалась, прищурив глаза и сверкнув рядом серебряных зубов, кивком головы поздоровалась как бы со всеми сразу. Это была тамада.
- Здрасьте гости дорогие
Расходитесь по местам
Начинаем свадьбу нашу
Да на зависть всем врагам!
Тут со стороны каланчи грянула какая-то лихая мелодия и толпа дружно принялась рассредоточиваться по площади.
Ансэр вылез из машины и, распрощавшись с Тарасом, исчез среди суетившихся людей.
Примерно запомнив, где находился стол новобрачных, он шел через толпу. То и дело попадались женщины с подносами, бутылками, полными вина и какой-то мутной жидкости, они похоже, так же шли по памяти. Попадались мужчины с растерянными глазами, кто-то искал свою семью, кто-то друзей. Встречались группы уже выпивших молодых людей и смеющихся девушек, попалась даже одна женщина в совсем неуместном черном кружевном платке.
Ансэр нашел стол с молодоженами, но на этом испытания не закончились. Жених с невестой оказались запертыми в плотном кольце доброжелателей. Нашлось немалое количество желающих лично поздравить молодых. Некоторые даже умудрялись переваливаясь через стол их целовать, от чего страдал в первую очередь свадебный каравай, выполнявший подчас роль своеобразной подушки. Ансэр терпеливо выждал, наблюдая как заканчивается и хаос на площади и хаос перед столом. И когда почти все обрели свои места, а супругов наконец-то оставили в покое, он подошел к жениху. Тот в это время смеясь и кивая головой пытался вытянуть свою ладонь из маленьких толстых ручек мужчины. Это был механик первой категории, ценившийся в поселке как отличный специалист и непревзойденный лгун. От того и речь его была быстрой и слегка шепелявой, а руки даже в нерабочий день промасленными. Он от всей души говорил как жениху повезло с будущей женой и обещал при первой поломке их подарка самолично перебрать двигатель и ходовую. Наконец и он был уведен куда-то своей второй половиной, а жених, облегченно вздохнув, повернулся к своей девушке.
Ансэр обошел стол и обратил на себя внимание легким касанием ладони. Жених сначала повернулся, взглянув на правое плечо и только потом посмотрел на позади себя стоящего.
- Здравствуйте,- растеряно проговорил он.
- Привет, Алексей, ты меня наверно не знаешь, а я тебя помню только что родившимся. Я роды принимал у твоей матери, столько лет прошло. Ансэр меня звать, господин Ансэр.
- Очень приятно, господин Ансэр, - удивленно пробормотал парень.
- Не знал, что так кстати появлюсь в этих местах, поэтому подарка никакого с собой не взял, так что извините.
- Да что Вы! Ничего страшного, - парень засмущался. Вы садитесь за стол к нам. Мама, встречай гостя!
Невдалеке стояла высокая статная женщина и что-то объясняла девушке с кувшином, указывая рукой на край стола. На призыв сына она обернулась и, увидав Ансэра, поспешила в нему.
- Ансэр, дорогой, сколько лет? Давно тебя не было видно, позвать тебя хотели на свадьбу Алешкину, да из-за грозы телефон не работал. Как ты узнал?
Пока они стояли приобнявшись, женщина рассматривала гостя, точно не веря своим глазам.
- Постарел ты, хотя год вроде прошел с последней встречи.
- Да уж, есть немного, - Ансэр улыбнулся. Отцу плохо стало, в больницу увезли, вот ехал проведать и случайно узнал. Весело у Вас тут!
- Да ты что! А что с отцом?, - женщина встревожилась.
- Плохой он уже, болел долго, последний месяц вообще с кровати не вставал. Не станет его скоро, наверно.
Женщина расстроилась.
- Ты на поезде поедешь, у нас не останешься?
- Поезд только в восемь. До него еще четыре часа. Мне бы перекусить чего-нибудь да прилечь отдохнуть – целый день на ногах я.
Ансэру было предложено место за одним столом с новобрачными с правого края, рядом с молчаливой грузной парой пенсионеров.
Он съел большой кусок холодного рыбного пирога и запил мутным напитком из стоявшего вблизи кувшина (им оказался горьковато-кислый вишневый морс ), но перед тем как сесть за стол, он купил в кассе купейный билет на проходящий восьмичасовой поезд. От спиртного он отказался, хотя грузный молчаливый мужчина с багровым лицом и густыми черными усами несколько раз подставлял ему графин, ударяя по нему вилочкой.
В нескольких шагах за спиной Ансэра, стоял большой мангал с жарившейся целиком тушей быка. Рядом с ним суетился рослый детина –атлет в пропотевшей тельняшке и засаленными, зализанными набок волосами. Этот детина умело орудовал длинным ножом, срезая готовые куски мяса и складывая их на большой серебряный поднос. Он то подтачивал лезвие, то спрыскивал тушу и угли красным вином, то отщипывал кусочки, аппетитно их прожевывая и запивая из той же бутылки, из которой обливал мясо. Аромат при этом стоял неимоверный.
Это было за Ансэром, а перед ним, в центре площади разворачивалось сценическое действо. С десяток лихих девиц отплясывали какой-то танец с затянутыми на глазах повязками. От стола к столу с корзинками в руках бегала тамада и ее помощницы, предлагая всем желающим вытянуть бумажку. За столами царило оживленное свадебное веселье. Где-то вставали и чокались после очередного тоста, где-то сидели, обнявшись за плечи, кто-то без остановки ел, были и те, кто, выпив чересчур много, уже лежал на столах и под ними.
Ансэр устал и так, как знакомых у него в поселке было немного, да и тем, скорее всего, сейчас было не до него, он решил провести оставшееся до поезда время в привокзальной комнате отдыха.
Комнаты находились на первом этаже с другой стороны вокзала и практически все оказались не занятыми.
Попрощавшись с молодоженами и пообещав их в скором времени навестить, он еще недолго курил, щурясь на солнце, и затем только ушел отдыхать в комнату.
Наверное не имеет цели описывать привокзальные комнаты отдыха. Стул, стол, пустой платяной шкаф с вешалками, пыльная ковровая дорожка и конечно же кровать. Бросив рядом с ней рюкзак, и не снимая покрывала, он погрузился в нее, облегченно закрывая глаза.
Утомленный, Ансэр быстро уснул. И уснув, увидал сон. Очень живой, практически не отличавшийся от реальности. Ансэр увидел этот же перрон, где он курил десять минут назад. Собственно он и курил, щурясь на солнце. Выбросив окурок, он зашел в здание вокзала и направился к комнатам отдыха. Нисколько не удивившись, Ансэр нашел себя спящим в одной из них. Решив не мешать себе спать, он отправился на площадь, где продолжалось веселье. Все было совершенно таким же, только краски были более яркими, в них было больше солнечного света, окружающее было как бы более летнее, более полуденное, более желтое и не чувствовались ни запахи ни температура. И еще одна особенность: время текло куда медленнее.
Люди двигались как при замедленной съемке, лица их были как бы смазанные, а голоса на тон ниже и совершенно непонятная речь. Казалось, они не замечали Ансэра и так же продолжали есть, пить, говорить тосты, смеяться и передавать чашки с салатами от стола к столу. Ансэр увидел, что его место на скамейке за столом не было занято и, напротив, даже больше освободилось из-за отсутствия грузной пары. Он чуть ли не за один шаг очутился на скамейке рядом с невестой. У нее тоже было смазанное лицо, но Ансэра не покидало такое чувство, что она ему рада, видимо поэтому он и оказался рядом с ней.
Далее стали происходить более странные вещи, которые и увидишь-то только во сне. Ансэр смотрел на окружающее пространство и на невесту, и та начинала вытягиваться, будто бы за ней сидела еще тысяча таких же невест (такой эффект получается, когда два зеркала ставят друг напротив друга). Этим дело не закончилось и теперь он видел рядом с собой белоснежную кружевную повторяющуюся многократно линию с силуэтом невесты. Происходящее его ничуть не смущало, стоит заметить, у него вообще не было эмоций в данный момент, но откуда-то стали появляться мысли, проясняющие суть происходящего. Он стал понимать, что видит всю жизнь этой девушки и, уйди он чуть вперед вдоль этого странного объекта, то увидит невесту в ее состоянии через день, неделю, год, десятилетие. Аналогичное можно было сделать и в обратном направлении.
Теперь уже все пространство превратилось в один статичный момент. Все звуки слились в одну какую-то непонятную ноту, а все окружающее было сплетено из сотен разноцветных высотой и шириной с человека лент. Он словно попал в гигантский клубок ниток, но мог спокойно в нем перемещаться.
Был у Ансэра когда-то давно подобный сон, но не столь реалистичный и не столь осознанный.
Он увидел Тараса (или его вытянутую проекцию), он понял, что Тарас погибнет через несколько лет; он смотрел на молодоженов и видел, что у них будут две девочки и проживут все долго; он обратил внимание еще на несколько человек, просто сидел и смотрел как-то бессмысленно их прошлое и будущее, как размотанную кинопленку.
Вскоре линии стали укорачиваться, появляться шумы, голоса, какие-то движения, более четкие, но все же размытые очертания людей, пространство вновь стало обретать черты пятого часа горячего с небольшими тучками летнего дня.
Ансэр открыл глаза. Его разбудил состав товарняка, который со скрежетом начал отправление от станции. Он лежал один в пустой комнате и еще какое-то время бессмысленно смотрел в потолок, отходя ото сна.
Был закат. Свои яркие оранжевые краски он, не скупясь, вылил в комнату через высокое почти до самого потолка окно. Стены, стол, шкаф были выкрашены в один цвет- цвет остывающего дня, цвет летнего вечера, цвет приближающейся ночи.
Ансэр смотрел на частицы пыли, плавающие в солнечных отблесках, на розовые облака и пунцовые тучки, видневшиеся за крышей перрона, на редких путешественников, которые проходили, загруженные рюкзаками и чемоданами прямо перед окном номера.
Наконец, минут через семь-десять он достал часы. Было 35 минут восьмого, через 15 минут прибывал поезд.
В конце коридора, справа от выхода на перрон за невысоким столом сидела пожилая дама администратор в белой замасленной блузке с эмблемой железнодорожной компании и очках в позолоченной оправе на длинной цепочке. Дама при включенной настольной лампе читала какой-то детективчик, облизывая кончиком языка указательный палец каждый раз, когда необходимо было перелистывать страницу. Ничуть не отвлекаясь, она взяла у Ансэра ключ от двери и машинально повесила его на один из пустующих гвоздиков у себя за спиной. Половина суток была оплачена при заселении, так что ему ничего не оставалось, как, попрощавшись выйти на улицу.
Поезд
Мерно стучали колеса, и в такт им звенела чайная ложка в пустом стакане на столике. Стакан был один и алюминиевый подстаканник был тоже один, потому что в купе кроме меня не было ни души.
Никогда не доводилось ездить в эту сторону. Бывало, конечно, что едешь в купе, а к тебе кто-нибудь подсаживается, какой-нибудь маляр с тремя бутылками пива и огромным желанием поделиться своей нелегкой судьбой или молчаливый начальник, внимательно читающий «Коммерсантъ». Бывало даже, ночью спишь, кто-нибудь входит на станции, просыпаешься, а его уже нет. А ты даже не знаешь, мужчина это был или женщина, молодой, пожилой, а впрочем, какая разница? А в этот раз едешь уже целый день и никого и все ждешь, что войдут, но успеваешь наслаждаться этим одиночеством твоего личного передвижного номера.
Я люблю выходить в коридор и подолгу стоять у открытого окошка, опираясь на него чуть ли не подбородком. Стоишь, смотришь, высунув голову, как проносятся почти перед твоим носом поля, леса, деревушки, переезды, овраги, реки, как будто сам ты летишь над всем этим. Могу так стоять несколько часов к ряду и думать о чем-нибудь. В итоге ловишь себя на том, что у тебя в голове осталась только одна мысль, самая насущная, та самая, которая сверлила все последнее время. Ветер бьет в лицо, трепет волосы, приносит с собой разные запахи, то хвои, то скошенного сена, то мазута, то тишины. Покой и тишина ведь тоже имеют запахи.
В одном из поселков пару дней назад гроза вывела из строя телефонную подстанцию. Бригада наших мастеров была уже на месте, как выяснилось, что они забыли несколько инструментов. Маленьких, на первый взгляд и очень простых, но без которых начинать работы было невозможно. И вот меня, человека далекого от прозвонки кабелей и демонтажа предохранителей, но менее всех загруженного работой, отправили с этими самыми инструментами на участок.
Теперь я ехал обратно, стоя у окна в коридоре купейного вагона с длинной ковровой дорожкой и искусственными цветами на стенах.
Сейчас мы проезжали огромное до горизонта пшеничное поле.
Вот показался лес и зеленое туловище змея стало изгибаться влево так, что в свое окно я увидел начальные вагоны и сам локомотив.
Поезд сбавил ход, и глазам открылась какая-то станция, с деревянными складами и белым зданием прямо под которым и проходили пути.
Видимо здесь засыпали зерно в составы, так как чуть дальше глазам предстал железнодорожный переезд с щебневой дорогой, которая уходила к огромному элеватору. Это было колоссальное сооружение из серого бетона с шестью здоровенными колоннами-резервуарами и надстройкой на них.
Сооружение это как раз разделяло заходящее солнце и наш поезд, и видно было, как оно пытается пробиться сквозь толщу этих стен, протиснуться в пространство между колоннами, просочиться в маленькие зарешеченные оконца.
Но вскоре позади остались постройки, остался переезд с небольшим домиком и шлагбаумом, и солнце вновь залило своим угасающим апельсиновым светом все пространство коридора, а огромный серый великан медленно поворачиваясь боком созерцал наш набирающий скорость поезд.
Было 19:10. Я решил пойти к себе в купе и перед этим еще подошел к расписанию на двери проводника. Ближайшая остановка должна была быть через 35 минут в поселке «Хлеборобов».
Лег на нижнюю полку, обтянутую красным кожзаменителем и от нечего делать принялся читать железнодорожный журнал, который шел в комплекте с пастельным бельем и маленьким одноразовым мыльцем.
Ясное дело, что весь номер целиком был посвящен железной дороге: успехи железнодорожников, планы на будущее, мнения пассажиров, кое-что из истории и конечно же кроссворд на последней странице. Бегло пробежав весь номер, я остановился на предпоследней странице. «Жизнь после смерти», гласил заголовок статьи. «Замечательно!», подумал я. Небольшого налета желтизны этому изданию как раз не хватало.
Сейчас речь конечно же пойдет о том, что видели многие люди, побывавшие в состоянии клинической смерти. Как они равнодушно парили над телом, как неслись по какому-то тоннелю на встречу свету, как слышали голоса и видели умерших близких, как вся жизнь проносилась перед ними за одно мгновенье и прочий бред.
Так и есть! Пишет К. из города Н. Купаясь, он случайно захлебнулся и наглотавшись воды потерял сознание. Пока он задыхаясь пытался выплыть на поверхность, перед его глазами пронеслась вся жизнь, потом К. вдруг открыл глаза и увидел, что его тело идет ко дну, а сам он не испытывая никакого дискомфорта парит над ним в воде. Потом был какой-то тоннель и какой-то голос сказал ему, что умирать еще рано. Затем он пришел в себя на берегу в окружении каких-то мужчин и женщин. Дальше читать я не стал, так как эти истории ничего кроме унылой тоски у меня не вызывают, однако настрой на мысли о смысле жизни все же остался. Когда нечем заняться, и ты один лежишь в вечернем купе, слушая монотонное звяканье чайной ложки, тебя невольно посещают мысли о смысле жизни.
Передо мной упорно вырисовывались очертания этого серого гиганта. Не пойму, почему он мне так запал в душу, просто я представил эти холодные влажные стены.
Не знаю толком устройство элеваторов, но думается, что в этих больших колоннах хранятся миллионы, миллиарды пшеничных зёрен. И все они похожие друг на друга, но все они чем-то различны. Все они оказались заточенными в его чреве и всем им уготована какая-то судьба. Одни зерна будут перемолоты и пойдут в пищу, другие на следующий сезон упадут в землю и согретые горячим солнцем выпустят из себя маленькие хрупкие зеленые росточки-зачатки новой жизни. Прямо какой-то «Ноев ковчег» получается. Ноев ковчег, Ноев ковчег….
Я положил журнал на столик и перебрался на верхнюю полку, для удобства сунув подушку под грудь. Здесь у открытого окна было уже почти холодно. День угасал, и я любовался этим умиротворенным угасанием.
Эти багровые сосны с длинными тонкими стволами, березки в голубоватой дымке, дубы, липы - закат был везде.
По холмистой местности поезд иногда нырял куда-то в низины, где лежал туман, и в купе тогда становилось совсем сумрачно.
Теперь я уже не думал ни о чем. Я и находился ведь где-то «между». Между этим серым великаном, сухим золотым морем и городом, где я жил; между мыслями о смыслах и осознанием предстоящего завтра рабочего дня, а поезд все несся стремительно и как-то необратимо, лишь иногда сбавляя скорость.
Подъезжали. Быстро замелькали деревья рядом с поездом, и за ними стал медленно выплывать горизонт.
Дорога шла по высокому склону, и перед моими глазами предстало поселение, на вокзале которого должна была быть следующая остановка.
Населенный пункт этот, по масштабам напоминающий поселок, сейчас был как на ладони. Я видел маленькие домишки, выстроенные четкими рядами улиц, видел квадратики приусадебных участков, из которых то тут то там тянулись бледные ниточки костров, видел длинные тонкие трубы котельной и еще каких-то предприятий.
Поселение заканчивалось огромной стеной обрыва, на вершине которого виднелись мачтовые сосны с почти прозрачными стволами куцыми верхушками. То, что было слева, закрывалось поездом, очевидно с той стороны заходило солнце, красное-красное, в полгоризонта величиной.
Появились первые полномасштабные постройки, бредущие куда-то люди, козы и собаки. Поезд сбавил ход. Теперь он, размеренно покачиваясь, подъезжал к вокзалу, иногда издавая протяжные гудки.
Я посмотрел на часы. Было без двенадцати восемь. Вот показался и перрон. Уютный, с навесной крышей, зелеными урнами и скамейками, чистовыметенный, он был почти пуст. Стояла только какая-то местная ребятня и мужчина в годах, высокий, жилистый, с седой щетиной. Где-то вдали гремела музыка. Мужчина докурил папиросу, бросил окурок в урну и, закинув за плечо рюкзак, направился прямиком к моему вагону. Я ничуть не удивился, когда в дверь моего купе постучали, и ее открыл тот самый человек, с заспанным усталым лицом, взъерошенными волосами и седой щетиной.
- Можно? , - спросил он, бросая рюкзак на нижнюю полку.
- Да, да, конечно, - заторопился я. У Вас какое место? Тут в принципе все свободные, я вот здесь внизу.
- А, ну тогда я буду здесь.
Он уселся на противоположную снизу полку, потер ладони о колени и на минуту задумался.
Поезд еще постоял недолго и бесшумно тронулся, так, словно это и не поезд поехал, а перрон начал движение назад.
Я с усилием затянул окошко вверх и посмотрел на часы. Было без пяти минут восемь. Мужчина так и продолжал сидеть, погруженный в свои мысли.
В открытом дверном проеме показалась проводница, невысокая худенькая девушка, с вьющимися темными волосами. Еле слышным монотонным голосом она попросила у моего попутчика билет. Тот вдруг опомнился, глубоко выдохнул и стал шарить по карманам брюк. Долго не мог найти требуемый билет, для чего даже стал вытаскивать содержимое карманов. Мы с проводницей молча следили за происходящим. В руках у мужчины показалась какая-то металлическая коробочка, по-видимому, портсигар, пара мятых купюр, среди которых была одна оранжевая. Он расправил ее, прищурившись, вгляделся и облегченно протянул проводнице.
Та в свою очередь тоже облегченно взяла расправленный прямоугольный листок в руки, бегло глянула на него, оторвала корешок и протянула обратно.
- Сейчас Вам белье принесу.
Она было повернулась уходить, но мужчина остановил ее.
- Вы знаете, я скоро выхожу, так что белье мне не понадобиться. Вы мне не подскажете, когда мы будем проезжать районную больницу?
Проводница посмотрела на позолоченные часики.
- Где-то часа через полтора.
- Спасибо, - мужчина кивнул головой и улыбнулся.
Я снова погрузился в мысли, глядя в окно. Мой попутчик в это время вышел из купе, потом вернулся с кружкой дымящегося чая, еще какое-то время молча пил, глядя в окно, затем, сняв ботинки, лег на полку, положив под голову рюкзак.
За окном уже темнело и я, засыпая, решил, что стоит перебраться вниз, где меня ждало застеленное полосатой простыней спальное место.
Я накрылся одеялом и, отвернувшись к стенке, быстро уснул, а мой попутчик продолжал бодрствовать, лежа на спине, положив под голову ладони и о чем-то думая.
Утром, когда меня разбудила проводница, в купе уже никого не было. На столе стоял один стакан в одном алюминиевом подстаканнике, и одна чайная ложка позвякивала в такт движущемуся составу.
О вчерашнем пассажире напоминали лишь два пшеничных зернышка на нижней полке, обтянутой красным кожзаменителем.
Отец
Не успело солнце зайти за горизонт, как на землю опустилась самая настоящая ночь, безлунная и безоблачная, с небом, усеянным бесчисленным количеством звезд. Бывают такие ночи вдали от освещенных городов, когда кажется, что будто и нет неба вовсе, а там где кончается земля, сразу начинается космос, и ты стоишь, подняв лицо вверх, к миллиардам галактик, а он, космос, смотрит на тебя, да так близко, что едва не касается кончика твоего носа своим.
В купе было тоже темно, даже еще темнее. Только иногда вдруг начинали вырисовываться силуэты полок, столика, спящего попутчика, где-то в левом углу что-то начинало шевелиться, выползать, вытягиваться, становилось светлее, пока все не заканчивалось яркой вспышкой одинокого фонаря на переезде, на миг озарявшего купе. Ансэр лежал на спине, положив ладони под голову, устремив свой взгляд вверх.
Послышались глухие шаги в коридоре. Кто-то остановился у его двери и тихонько, но настойчиво постучал.
Ансэр отодвинул дверь и в проеме разглядел лицо проводницы.
- Через пятнадцать минут будет стоянка, Вам выходить, - прошептала она.
Ансэр поблагодарил и, закрыв купе, принялся шарить под полкой в поисках ботинок. Одев их, он придвинулся ближе к окну, одним глотком допив остатки холодного чая.
Поезд остановился на ярко освещенном полустанке. Это даже не было станцией, просто высокая щебневая насыпь и мачты освещения. Дверь одного из вагонов погрузилась внутрь, выехала небольшая лесенка, и на свет показался силуэт. Силуэт спустился по лесенке, спрыгнул на насыпь, и еле удержавшись на ногах, съехал вниз, исчезнув за границами освещенного периметра.
Здание больницы находилось в пятнадцати минутах ходьбы от железной дороги по лесной тропинке, которая виляла между деревьев и кустарников. Ансэр здесь бывал неоднократно, даже работал какое-то время акушером и весь путь до больницы мог пройти темной ночью с закрытыми глазами. Сейчас будет искривленная сосна – надежный ориентир, за которой тропа пойдет вверх на песчаную трассу и по ней еще пять минут быстрым шагом.
Ансэр шел по мягкому песку, полной грудью вдыхая холодный лесной воздух. Было тихо. Слышались лишь стрекот сверчков, редкие поскрипывания деревьев и пиканье какой-то ночной птички.
Вдали показалось еле различимое бледное пятно. Это и была больница, выкрашенная в белый цвет, двухэтажная с серой шиферной крышей.
Ансэр подошел к кованной чугунной ограде. Ворота оказались незапертыми и с тихим скрежетом отворились, впуская ночного гостя. Он вошел во двор, закрыв за собой. В темноте белое здание казалось каким-то серым, обветшалым и безжизненным. Ни в одном окне не было света, даже лампочка над входом, которую обычно оставляли включенной всю ночь, и та не горела. Создавалось ощущение, что больница пуста и что в округе в этот поздний час не было ни одной живой души.
Вдруг Ансэру показалось, что слева от здания, там, где чернели силуэты деревянных сараев, зашевелилось какое-то пятно. Немного испугавшись, он замер, всматриваясь в сторону движущегося объекта. Пятно тем временем увеличивалось и приобретало вполне различимые черты огромного зверя. Он медленно и совсем бесшумно двигался к Ансэру. Ансэр стоял, как вкопанный, решив не предпринимать никаких действий. Наконец животное подошло к человеку, низко наклонив голову. Это была огромная кавказская овчарка, которую, видимо, держали для охраны территории, а на ночь выпускали во двор.
Собака осторожно обнюхала незнакомца, едва касаясь его ладоней большим мокрым носом. Наконец, видимо признав в Ансэре свояка, пес поднял голову и, вильнув шишкой купированного хвоста, вернулся на свое место.
Получив разрешение идти дальше, Ансэр подошел к двери и несколько раз постучал. Как он и ожидал, никто не ответил, поэтому он стукнул еще раз.
За дверью послышались шаги, заскрипели половицы, и с лязгом отворился засов. Дверь открыла медсестра в белом халате с тусклой керосиновой лампой в руках. Она поднесла лампу почти к самому лицу Ансэра, вопросительно разглядывая его.
- Что Вам нужно? - наконец спросила она, глядя в ту сторону, откуда недавно приходил пес.
- У меня здесь отец лежит, я приехал его повидать.
- Что же Вы так поздно, у нас прием посетителей до восьми, больные уже спят.
- Я знаю, что я припозднился, просто так получилось доехать. Вы меня пустите?
Медсестра замешкалась.
- Ладно, куда же Вас теперь девать, пойдемте, но только идите тихо. Ваш отец пожилой такой мужчина, который совсем не ходит?
- Да, это он. С ним все в порядке?
Медсестра тем временем миновала холл первого этажа и продолжала подниматься наверх. Ансэр покорно следовал за ней.
- Чувствует себя удовлетворительно, но Вы и сами знаете, что скоро все может закончиться.
Ансэр глубоко вздохнул.
Они поднялись на второй этаж, и повернув направо, прошли еще несколько метров вдоль по коридору.
- Он здесь,- медсестра поднесла лампу к двери, на которой краской были выведены две аккуратные единицы.
- Вы уже подумали, как будете возвращаться или дождетесь утра у нас?
- Я еще не знаю,- Ансэр замешался. Возможно, мне придется уйти.
- Я оставлю лампу на лестнице, дверь моей комнаты первая слева.
- Хорошо, - ответил Ансэр и устремил свой взгляд на дверь с черной пластиковой ручкой.
Медсестра тем временем удалилась, а с ней ушел и источник света.
Темным мерцающим янтарем он замер где-то в лестничном проеме, а все, что было по другую сторону, погрузилось в темноту.
Ансэр по памяти протянул руку и нащупал ту черную ручку. После небольшого усилия дверь открылась.
- Здравствуй, отец, - тихим голосом сказал Ансэр.
Никто не ответил.
- Здравствуй, отец, - чуть громче повторил он.
В темноте опять воцарилось молчание.
- Сын, ты пришел, - прозвучал медленный слабый голос откуда-то из дальнего угла комнаты.
- Я знал, что ты придешь, я ждал тебя.
- Отец, как ты?
- Сын, подойди ко мне, дай мне свою руку.
Несмотря на раскрытое окно, в комнате было настолько темно, что непривыкшие глаза Ансэра не видели абсолютно ничего, кроме ярких рябящих вспышек и каких-то белых бегающих точек. Зато он чувствовал запах. Запах близкого человека, такой знакомый, такой любимый, такой родной, но увядающий, растворяющийся в запахах лекарств, больницы, летней ночи.
Он осторожным шагом направился туда, откуда звучал голос, и двигался до тех пор, пока нога его не уперлась во что-то твердое.
- Сын, я тебя ждал, - голос звучал прямо перед Ансэром.
Он потянул руку, и ладонь его коснулась теплой и мягкой ладони отца. Ансэр крепко сжал ее и встав на колени перед кроватью, прильнул к ней щекой.
- Сын, ты как раз вовремя, Он уже здесь.
Ансэр молчал, горячие слезы текли по его щекам.
- Ты должен идти, Он ждет тебя, Он уже здесь.
Ансэр почувствовал, как волос его коснулась рука отца, дыхание участилось, он зажмурил глаза.
- Сегодня у тебя был трудный день, тебе надо отдохнуть, ступай. Голос затих. Они побыли вместе в полной тишине еще минут 5-7, затем Ансэр вышел из палаты. Видимо глаза его привыкли к темноте, потому что теперь он мог видеть все: коридор, стены, лестницу. Все было в каком-то белом свечении. Он бесшумно прошел по ступенькам до первого этажа мимо керосиновой лампы, оставленной медсестрой, которая почему-то не горела. Прошел по холлу до выхода, решив не беспокоить женщину.
Все его тело наполняла какая-то легкость, в голове была ясность и безмятежность. Все мысли, вся их тяжесть, куда-то ушли, не осталось ни одной. Единственное, что было, это осознание того, куда ему необходимо проследовать.
Ансэр открыл дверь и вышел наружу. Теперь было видно всю округу, все было объято этим странным белым свечением, каждая травинка, каждый предмет, каждое строение. Он прошел по отмостке вдоль дома, свернул за угол, чтобы выйти к прогулочной площадке на заднем дворе, но ни площадки, ни заднего двора не было, как не было ни кованой ограды, ни начинающегося за ней соснового бора.
Высоченной и ровной стеной застыла в нескольких метрах от больницы волна. Она приходила из одного края и уходила куда-то вдаль, разделив всю округу пополам. Она замерла, и все замерло вместе в ней, уместившись в одном мгновенье, за которым была лишь бездна.
У него не было страха, он подошел вплотную к волне, ощутив всем телом исходящий от нее холод. Она отражалась в его глазах, а он стоял и смотрел куда-то на самый ее верх, затем он на мгновенье оглянулся и, опустив голову, закрыл глаза.
Окончание
Недавно мне снился сон. Очень реалистичный и тем пугающий. Мне снилась стихия, мне снились огромные волны, извивающиеся, как лиловое мерцающее туловище змея. Туловище было везде, в то время как какие-то его части опускались вниз, другие, изгибаясь, вздымались к небу на высоту нескольких десятков метров, а потом медленно и необратимо скатывались вслед за первыми. При этом создавалось такое давление на воздух, что начинало звенеть в ушах.
Я видел, как все ушло под воду, леса, строения, вся земля, и только одну вершину не могла покорить стихия. Величественное бетонное сооружение стояло посреди небытия и огромный вал, один за другим пытался проглотить его, но, обрушившись, разбивался в белую пену, которую тут же сдувало прочь штормовым ветром.
29.01.07