... - Григорий Евсеевич, мне кажется, я догадываюсь, кем и чем является Станислав Танович. Лучше расскажите о чем-нибудь другом.
- Например?
- О живописи, об интересных людях. Или вы таковых не встречали и вам попадались только Казачеки и Скамейкины?
- Ну почему же. Впрочем, люди, окружение которых ты выбираешь, должны быть, хотя бы отдаленно похожи на тебя, иначе ни о каком душевном комфорте и речи быть не может. – Григорий Евсеевич задумался. За стеклами автомобиля промелькнула маленькая деревушка с убогими домишками. Григорий Евсеевич грустно улыбнулся. - Давайте я расскажу вам о своей первой любви.
- В вашей жизни их было много?
- Как говорят французы, жизнь слишком велика для одной любви. Любовь. Для кого-то это всего лишь привязанность, для кого-то чувство, обжигающее сердце безнадежной тоской, а для кого-то и пустой звук. Далеко не всем в этом мире даровано это высокое чувство. Но всех без исключения любящих объединяет одно – боязнь потери любимого человека.
Искоса наблюдая за Григорием Евсеевичем, я с удивлением обнаружил на его лице незнакомые мне доселе черты.
- Алексей Иванович, оставим теорию. Она скучна и малоубедительна. Помните, какими словами заканчивается пролог в опере «Паяцы»?
- «Итак, я начинаю»?
- Совершенно верно. Итак, я начинаю. Последнюю значительную вещь, которую мне довелось написать, была картина под названием «Гамлет». Это был новый рубеж в моем творчестве, иное понимание законов мироздания. Тысяча девятьсот семьдесят первый год. Самый счастливый год моей жизни. Мне было двадцать пять лет.
- Про «Гамлета» мне говорил ваш старший брат. Про выставку, про ошеломительный успех картины, про изгнание «Гамлета» и ваш отъезд из Москвы.
- Тогда мне не придется долго рассказывать о драматической судьбе картины. К сожалению, она была последней в моем творчестве. Позднее я уже ничего значительного не создал. После выдворения картины с выставки я вынашивал планы мести партийным бонзам, наложившим вето на ее демонстрацию. Как оказалось, моим врагом был один из секретарей московского горкома, узревший в «Гамлете» чуждую советскому народу идеологию. По тем временам подобная оценка, прозвучавшая из уст партаппаратчика столь высокого ранга, была достаточна, чтобы тебя никогда уже не выставили ни на одной выставке. Так вот. Казалось, чем может насолить юный художник могущественной персоне? Пустить по рукам шаржи с его изображением? Нет. Мои планы были более прозаическими. Я разыскивал дом, в котором проживал великий цензор, разыскивал для того, чтобы разбить ему окна. В двадцать пять лет мне это казалось адекватным ответом. Поверьте, за этот поступок мне не было бы стыдно. Ни тогда, ни сейчас. Стыдно, как я наивно тогда полагал, должно было быть ему. К счастью, моим планам не суждено было сбыться, иначе все могло закончиться гораздо печальнее. Я уехал в экспедицию на Амур. Из экспедиции я вернулся осенью.
Довольно скоро, прошло всего несколько дней после моего возвращения в Москву, звонок. Незнакомка настойчиво ищет встречи со мной. Я был заинтригован и пошел на свидание. Каково же было мое разочарование, когда я увидел ее. Вздернутый носик, рыжая челка, выбивающаяся из под нелепой шапочки. Тем более на вид ей было не больше шестнадцати лет. Я даже хотел было улизнуть, но девица отрезала все пути к отступлению. «Ваш Гамлет похож на вас, как две капли воды», - произнесла она низким голосом, голосом, который ни как не вязался с ее внешностью. Я покосился на свое пальто. Ни камзола, расшитого золотом, ни шпаги у пояса. Как она умудрилась узнать меня в толпе? Делать было нечего. Прошло больше двадцати пяти лет, но подробности того вечера я помню до сих пор. Мне кажется, я даже помню все ее жесты и реплики. Ее насмешливый взгляд, низкий, немного хрипловатый голос, манеру кивком головы откидывать со лба челку. Правда, в тот вечер, все происходящее не имело для меня никакого смысла. Память воскресила и поместила в тайники моего сознания события этого вечера чуть позднее, через несколько недель, когда вдруг все в девушке, и ее голос и манера держаться, все, что было связано с ее именем, обрели какой-то одному мне понятный, удивительный и даже магический смысл. Она спросила, что я написал нового. Я ответил, что уже ничего в этой стране писать не собираюсь. Девушка надолго замолчала. Воцарилось неловкое молчание. Лишь спустя много дней я понял, почему Татьяна так отреагировала на мой ответ. Об этом я расскажу чуть позже.
Прошло несколько дней после нашей первой встречи. Я уже совсем было забыл о девушке. Как случилось, что я набрал телефонный номер Татьяны, сам не знаю. Мы увиделись снова. Потом еще и еще. После каждой встречи я все с большим нетерпением ждал следующей. Может быть потому, что Таня была не похожа ни на одну из моих пассий. Почему-то я вдруг стал бояться оказаться смешным, неловким, не понять брошенной ею остроты. Перед встречей с Татьяной я стал тщательно выбирать галстук, рубашку. Помню, на одно из свиданий я явился на своем мотоцикле Харлей-Девидсон выпуска тридцать девятого года. К моему величайшему сожалению мотоцикл не произвел на Татьяну никакого впечатления.
Как-то в один из выходных Таня пригласила меня к себе. Она жила с родителями на Кутузовском проспекте в шикарной четырех комнатной квартире. Мне трудно было скрыть удивление, когда я увидел посудомоечную машину, огромный импортный двухкамерный холодильник, все те «навороты», которые были недоступны для подавляющей массы населения столицы. «У тебя папа, наверное, капитан дальнего плавания?», - спросил я. «Нет, мой папа секретарь московского горкома партии. – Немного помедлив, Татьяна добавила, – к сожалению, наши вкусы с ним не совпадают. На меня твой «Гамлет» произвел огромное впечатление. Думаю, на моего папу твоя картина тоже произвела сильное впечатление. Даже слишком. Это он распорядился убрать «Гамлета» с выставки, - Таня с виноватым видом подошла ко мне и положила голову мне на плечо. – Извини, я много спорила, но поделать ничего не могла». Я криво улыбнулся. «А как твой папа отнесется к появлению в своем доме проводника враждебных идей? Пожалуй, мне лучше уйти». Татьяна погладила меня по голове. Несмотря на охвативший меня гнев, я не мог противиться ласке Тани. В ее жесте ничего кроме искренности не было. Не знаю, это ли известие, а может быть, сама Таня, но что-то помогло мне сбросить с этой минуты маску притворного безразличия и избавиться от всех комплексов. Не меньше чем я, Таня радовалась этой перемене во мне. Мы обрели свое недолгое счастье.
Через несколько дней телефонный звонок. Некто с металлическими нотками в голосе советует «во избежание крупных неприятностей» оставить Татьяну. Я проигнорировал угрозы. Тане я ничего не сказал. Правда, в ее доме, под различными предлогами, я перестал появляться. Через месяц мне вручают повестку в суд. Год назад до этого мой приятель сбил на моем мотоцикле какого-то типа. Тогда, в результате разбирательства было установлено, что виноватым оказался пострадавший. Спустя некоторое время после анонимного звонка районный прокурор заявляет по моему прошлогоднему делу протест. Дело пересматривают. Коле, так звали моего приятеля, грозит срок до трех лет. Мне рикошетом, за то, что я передал управление транспортным средством лицу без водительских прав - административная комиссия и крупный денежный штраф. Следователь, занимающийся этим ничтожным делом, доброжелательно мне говорит, что, если я одумаюсь и откажусь от продолжения «никчемного и бессмысленного романа с Татьяной», он сможет мне помочь. Дело замнут и нас с Николаем оставят в покое. Следователь показал мне фотографию, на которой Таня была изображена с каким-то молодым человеком. Как утверждал следователь, это был, ни много, ни мало, ее жених.
Николай мне названивал, чуть ли не каждый вечер и просил отказаться от боя с ветреными мельницами. Что мне оставалось делать? Не знаю, сколько бы я мог молчать. Но Коля все сделал за меня, он рассказал все Татьяне. Потрясенная, девушка кинулась к отцу. Тот оказался неумолим.
Конец декабря, вторая половина дня. Мы с Таней сидим в маленьком кафе напротив ее дома. Темнеет, но света в зальчике еще не зажигают. На стенах тускло мерцают елочные игрушки, предвестники надвигающегося нового года. Перед нами металлические вазочки с мороженым. Оно медленно плавится, мешаясь с малиновым сиропом. Как нелепо было слышать веселый гвалт молодежи за соседними столиками, предвкушающей удовольствия новогодних праздников. Мы сидели в полном молчании. Напрасно я искал ее взгляда. Потупившись, Таня гладила ложкой в вазочке крохотный ледяной айсберг. Я взял девушку за руку. «Тань», - попытался начать я. Она сильно сжала мою руку и едва заметно покачала головой. Этот жест означал всего одно слово. Но каким горьким оно было для меня! Оно означало «нет». Это был жест, подтверждающий жестокий статус обстоятельств, обстоятельств, которых мы никогда уже не сможем изменить. Тлеющий внутри огонек робкой надежды погас. «Гриша, - Татьяна, подыскивая необходимые слова, продолжала гладить ложечкой мороженое – Гриша, очень трудно стать счастливыми вопреки». Маленький айсберг в вазочке Тани превратился в огромную ледяную глыбу. Мне стало так холодно, будто я очутился на северном полюсе. Я понял, это наша последняя встреча.
После зимних каникул Таня переехала к своей тетке в Ленинград. Там она закончила десятый класс.
Прошло ровно двенадцать лет. В декабре восемьдесят третьего года я повез своего приятеля, известного чешского живописца, профессора искусствоведения из Праги, в Ленинград. В один из вечеров я купил билеты на «Евгения Онегина» в Мариинку. Антракт. Мы с Карелом выходим в фойе, и мне кажется, будто у меня под ногами разверзается бездна. Я вижу Татьяну. Рядом с ней интересный мужчина. Прогуливаясь по фойе, они делают круг, второй, и, словно чувствуя мой взгляд, Таня поднимает голову и, увидев меня, останавливается. Что-то сказав своему спутнику, она идет ко мне. Я делаю несколько шагов навстречу. Остановившись, друг против друга, мы застыли как изваяния. Мы были так взволнованы, что не знали, что сказать друг другу. Я первым нарушил молчание, - «А, наверное, можно быть счастливым вопреки». К нам подошел ее спутник. «Павел, это Григорий. Это он написал ту замечательную картину. Помнишь, я тебе о ней рассказывала». Я поклонился. Мы обменялись несколькими пустыми фразами и расстались. Я вернулся в зал. Погасили свет, и началась финальная часть спектакля. Фраза Татьяны «Но я другому отдана и буду век ему верна». Не часто в нашей жизни бывают такие совпадения. Лицо Григория Евсеевича стало сосредоточенным. Немного помолчав, он добавил.
- Напрасно после спектакля я пытался найти Таню. Судьбе было угодно, чтобы мы никогда уже больше не встретились.......
(отрывок из романа Шесть Илиодоров)