Отступница. Дорогою безумия

   Очень хотелось бы узнать ваше мнение о своей работе. Стоит ли ее предлагать издательствам, ну и вообще... любые мысли приветствуются. Заранее спасибо.               
Здесь пока первая часть.

                Часть первая.

                «В пути».

«'Cause the road is long, it's a long hard climb,
I been on that road too long of a time»
Bob Dylan

«Дорога моя длинная, длиное тяжелое восхождение,
Я был в дороге слишком долго»
Боб Дилан

...Я бегу по пыльной обочине шоссе.  Над головой только чернота неба. Ни звезд, ни луны. Только эта безнадежная чернота.  По левую сторону проносится огромная фура, создавая столб пыли за собой. Я его не вижу этой глубокой темной ночью. Только чувствую пылинки, прилипающие к моему потному лицу, оседающие на моих губах. С права от меня высокие ели, или сосны, я точно не знаю. Но я знаю, что  деревья эти тянуться на мили и мили вперед, создавая  густые леса Британской Колумбии.  Это должо было стать приятное путешествие на одно из красивейших озер северного полушария, но почему-то этой ночью все изменилось.  Нет, изменилось все уже давно. Сегодня случился очередной рецидив. Может, я что то не то сказала? Или сделала? Но я больше не могу играть в его игру, не могу бичевать себя до конца своих дней. Пускай оставит меня, или я уйду сама. Убегу в этот нескончаемый лес, растворюсь в его зеленой листве, и пускай меня уже никто не ищет. 
  Я слышу его голос  позади:
- Энни!!! Энни!!! - кричит он. А я то думала, что он  не отправиться за мной. И что я, наконец, останусь одна. Но я  снова ошиблась. Он все-таки оделся и выбежал вслед за мной в эту пугающе черную  мглу.  Иногда, а особенно сейчас я его ненавижу.  Ненавижу до боли в горле, словно при ангине.  Я устала бежать, но, услышав, как он выкрикивает мое имя, я бегу еще быстрее, молчу и бегу, и не отзываюсь. Дыхание мое обжигает грудь, а пот тонкими струйками стекает по вискам и затылку, щекочет кожу.
- Энни, я прошу тебя! Стой! - снова кричит он, но последние слова его заглушает гул очередной фуры.
  Я чувствую боль в мышцах ног,  но остановиться не могу. Он догоняет меня, уже совсем близко, я слышу глухой стук его  ботинок по пыльному гравию и голос  его долетает до меня совсем рядом.
- Ну, пожалуйста, остановись…- уже не кричит, просто умоляет.
  Я и не думаю слушать его, но спотыкаюсь обо что то очень твердое  и падаю, проезжаю несколько метров на животе. Боль растекается по подбородку, локтям, коленям, словно ожог, который я получила, перевернув чашку с горячим чаем, еще в детстве. Я лежу в пыли, в грязи, в слезах. Они сами текут по моему измученному, уставшему лицу, и остановить их я не могу. Он подбегает через несколько мгновений. Я слышу его дыхание у себя за спиной.  Он хочет помочь мне встать, обхватив своими руками мое обездвиженное тело, что-то шепчет, кажется, что ему очень жаль. Но я не сдаюсь. Я переворачиваюсь на спину, отталкиваю его своими  содранными до крови руками.
- Оставь меня! Оставь! - кричу ему что есть силы.  Но он, как всегда, не слышит меня. Я отбиваюсь, ударяю его по лицу, отталкиваю ногами. Наконец, он дает мне пощечину, в глазах моих темнеет, я затихаю, а он хватает меня за руки, и прижимает  своим телом к холодной, сухой земле. Я больше не сопротивляюсь. Лежу, не двигаюсь, молчу. Чувствую тяжесть его тела, которое так любила, и думаю, что люблю до сих пор.  Он дышит тяжело, с глухим хрипом. И тоже не говорит ни слова.  Еще одна фура проноситься мимо нас с грохотом, совсем близко. Он опускает голову мне на правое плечо, и теперь я уже чувствую его дыхание своей горячей кожей. Рубашка моя, сползла вниз, обнажив плечи и часть груди. Под ней, кроме белой хлопковой майки, на мне больше ничего нет.
- Прости меня, - шепчет он, и целует мою шею, потом грудь, но руки его все еще держат меня крепко, что бы я не вырвалась.
 Я не отвечаю. Совсем не хочу говорить. Я словно онемела, и мне кажется, даже если бы захотела, не смогла бы сказать ни слова.  Его же слова тонут в ночной тишине, легко, без принуждения, слова о прощении, которые слышать больше не хочу. Ведь виновата во всем только я, хоть и вины своей не признаю и не чувствую за собой. Он продолжает шептать, а потом говорит, то, что ненавижу я больше всего, и что заставляет меня жить дальше:
- Не оставляй меня. Никогда. Слышишь? Не оставляй.
 Конечно, я слышу его, но от слов этих с моих воспаленных глаз снова катятся слезы.  Он не видит их, но чувствует своей грубой мужской кожей. Отпускает мертвую хватку. Целует мое грязное, пыльное лицо.  Его руки уже везде. И он снова сливается со мной в одно космическое существо.
 Когда он затихает, я вслушиваюсь в мелодию ночного леса, и понимаю, что она прекрасна. Я снова принадлежу ему, а он зависит от меня. Мы снова вместе,  и убегать мне больше не надо. Он все еще целует ложбинку между моей грудью и шеей. Так нежно, словно боится поранить. Потом медленно встает, заправляется, наклоняется ко мне, что бы помочь мне подняться. Я тоже встаю, он стряхивает грязь  с моих джинсов, его волосы касаются моего лица, но дотрагиваться до них я пока не хочу. Снова меня целует, теперь в губы, и  обвивает руками мою голову.
- Люблю тебя. Люблю… - спокойно говорит он, но от меня в ответ слышит лишь тишину.
 Он берет мою правую ладонь в свою, и мы направляемся обратно к мотелю, вдоль шоссе. Фуры, огромные, с тяжелыми бревнами, крытыми прицепами, летят нам на встречу, и я подумываю о том, что бы броситься под одну из них.  Но я знаю, что не могу. Не могу разжать  эти любимые, крепкие пальцы и освободиться от его объятий навсегда. Он как наркотик, как героин, от которого никто и никогда еще не убегал. 
  Я иду немного позади,  и от этого руки наши натянуты. Он в своей удобной, ковбойской рубашке и джинсах. На мне почти такая же рубашка  и тоже джинсы. Мы словно отражение друг друга в этой безлюдной ночи.  Свет грузовика снова ослепляет нас, и я вижу очертания его затылка, его неширокие, но подкаченные плечи. Он ведет меня сквозь темноту, мой ангел,  он указывает мне путь из долины моего вечного безумия.
  Мы подходим к мотелю, в котором остановились сегодня вечером, и где в своих уютных номерах спит Питер со своей женой Вандой, и Зак с подругой Джесси. Как ни странно, но мотель этот называется "Холидей инн". Банальней названия и быть не может, но это не важно, ничего не важно, кроме наших намертво сплетенных рук этой ночью. Наш фургон почти не различим в слабом свете прожектора. Он освобождает мою руку и тихим, покорным голосом говорит, что зайдет к смотрителю за аптечкой, нужно промыть мои раны. Я лишь киваю в ответ и направляюсь в наш номер. Открываю тяжелые деревянные двери, поднимаюсь по такой же деревянной лестнице, и зайдя в номер, сразу же ложусь на кровать. Ноги мои беспомощно свисают в воздухе, и я замечаю, что джинсы на коленях разодраны в клочья, а оттуда виднеются кровавые раны, перемешанные с пылью и грязью. Я догадываюсь, что локти мои в том же состоянии, но проверять не хочу. Слишком устала, мне бы поспать немного, совсем чуть-чуть. Я опускаю голову на скомканное, остывшее одеяло и закрываю глаза.

***
 
  Не знаю, сколько времени проходит, но чувствую его руку у себя на плече, открываю глаза и вижу, что он сидит на корточках возле постели, смотрит  на меня своим серо-голубым взглядом, полным заботы и любви.
- Пойдем в душ, - говорит он, как будто ничего до этого не произошло.
  Я вижу, что у него разбита нижняя губа, и кровь засохла в уголке рта. В волосах его мусор и листья.
 Я поднимаюсь, и мы идем в душ. Он нежно меня раздевает, точно так же, когда у меня была сломана рука и разбито правое колено, после аварии, которая изменила всю мою жизнь и его, впрочем, тоже.
  Мы обнаженные стоим под струями теплого душа. Раны на моем теле снова дают о себе знать. Он намыливает меня с ног до головы, и я радуюсь нашему уединению в этом богом забытом мотеле канадской провинции. И в какой то неопределенный момент, стоя под потоками воды, мы останавливаем свои взгляды друг на друге. Здесь и сейчас, нет никого и ничего кроме нас. Нет прошлого, нет будущего, только настоящее, заполненное нами. Это и есть блаженство, думаю я, и хочу, что бы продолжалось оно хотя бы вечность. По сути, это все, чего я хочу сейчас. Это все что мне надо - быть в месте с ним частью нашего общего настоящего.
  Он бережно вытирает мои израненные коленки и надевает белый махровый халат мне на плечи. Я снова на постели, где недавно заснула в грязной одежде. Он сидит на корточках передо мной. Рядом,  на деревянном полу, лежит открытая аптечка. Он достает бинт, отрывает от него длинную полоску, слаживает в несколько раз и смачивает каким то раствором в темной бутылочке с красной наклейкой. Прилаживает к моему левому колену, на, уже подсохшую, рану. Я жмурюсь, и пытаюсь не показывать, что мне больно, но все-таки, легкий стон вырывается у меня из груди, и я закусываю нижнюю губу. Он дышит на ранку прохладным дыханием, и мне тут же становиться легче. Я больше не могу противостоять ему. Я запускаю  пальцы в его влажные, зачесанные назад,  волосы, глажу его недавно подстриженный затылок. Он все еще смотрит на меня  своими преданными глазами, а я дотрагиваюсь до  ранки на его губе, от чего он морщиться, но не отстраняется.  Мои пальцы скользят от губ  к подбородку, на котором прорезается щетина, потом вдоль скулы к вискам и светлым густым бровям. Я думаю о том, что если бы была скульптором, то слепила бы его именно таким, каким он есть сейчас. Со всеми впадинами, изгибами и морщинами. Да. Именно таким.
   Сейчас нет места обвинениям, нет места ревности, нет места прошлому. Он прижимается ко мне все ближе и ближе, задирает мой длинный халат, и я снова позволяю ему быть со мной, быть мною.
  Мы засыпаем почти под утро. Я, в его объятьях, а он рядом со мной. Маленькая идиллия, которая продлиться совсем не долго.

***

- Ты спишь? – кто-то шепчет мне на ухо.
 Я просыпаюсь и сонными глазами смотрю прямо перед собой. Вижу настольную лампу возле кровати, круглую  ручку входной двери,  белую, пристально смотрящую на меня, розетку в углу.
- Уже нет, - отвечаю, и переворачиваюсь на спину.
 Он лежит рядом, слева от меня. Его рука покоиться на моем животе, такая сильная и нежная.
- Нам нужно собираться, уже все встали, - говорит он, и целует меня в висок. Прикосновения его губ так привычны, так естественны, что почти их не замечаю, но потом вспоминаю минувшую ночь, и к горлу подкатывает знакомый комок. Я не плачу, и не буду плакать. Низачто. Не сейчас.
   Мы выходим в прохладу нового дня. Он идет впереди и несет наши сумки, подходит к фургону и забрасывает их назад. Все уже сидят внутри, смеются, о чем-то разговаривают.
 Я сажусь на передней сиденье, он - за руль, как и вчера. Мы пристегиваем ремни и трогаемся с места. Питер, его лучший друг, с которым они знакомы уже  больше пятнадцати лет, обращается к нам обоим:
- И чем это вы вчера занимались полночи? Мы уже думали вызывать полицию.
  Не могу сказать, что я люблю Питера,  но он мне уже давно не чужой человек. Я  знаю его примерно столько же, сколько знаю Майкла. И этого хватает, что бы думать о нем как о младшем  капустном братишке, хотя на самом деле он старше меня на все семнадцать лет. 
 Я поворачиваюсь назад, и смотрю  Питеру прямо в глаза, своим сонным, измученным взглядом.
- Это не твое дело, ковбой, - говорю я ему и вижу по его лицу, что он все-таки заметил глубокую царапину на моем подбородке от вчерашнего падения.
- Эй, а что это у тебя на лице? Майк, только не говори, что это твоих рук дело! -  он с удивлением смотрит на Майкла, который сидит к нему спиной, в темных, солнцезащитных очках.  Его профиль сейчас так красив, что я бы расцеловала его, если бы не было  рядом наших старых друзей.
- Нет, малыш Пит, к счастью, не моих, - отвечает Майкл, не отрывая взгляда от дороги.
- Тогда кто-нибудь объяснит, что произошло вчера ночью? - снова задает вопрос Питер.
  Ванда, которая является женой Питера вот туже одиннадцать лет, участие в нашем разговоре не принимает. Она вообще не очень любит влезать в чужие дела, что и к лучшему. С Питером, на сколько я могу судить, у них стабильные, размеренные отношения, двое прекрасных детей и счастливая старость впереди.  Но Питер считает своим долгом знать все и обо всех. Именно по этому, отношение его ко мне значительно изменилось не в лучшую сторону, после моего трехмесячного исчезновения  с Алексом. Да... тогда я и подумать не могла, что снова буду ехать в одной машине с Майклом, его лучшим другом Питером, его женой и еще двумя Лос-анджелесскими хиппи, которые сейчас благополучно сидят на самых задних сидениях и о
чем-то мило щебечут. Кончено Питер долго не мог понять, как Майкл принял меня назад, и вообще как он мог простить мой побег.  Он до сих пор считает меня... ну впрочем, это всего лишь его личное мнение, и мне на него наплевать. Просто отношения у нас с ним уже никогда не будут такими как прежде. Я отступница, предательница, иуда, в конце концов, несмотря на то, что он не верит в Бога.
 Его вопрос  повисает в воздухе, и дожидается ответа.  Я не спешу  продолжать этот разговор. Смотрю в окно, за  которым проносятся деревья и столбы электропередач. Солнце пробивается сквозь густую листву  и мне становиться так хорошо, словно ничего плохого никогда не происходило и не произойдет. Все прекрасно в эту раннюю утреннюю  пору.
  Майкл все таки решил утешить старину Пита.
- Она упала вчера с лестницы,  – начинает он. -  И немного поранилась.
  И по его тону я понимаю, что ему все равно, поверит ли ему Питер или нет. 
- Ясно ребятки, ну смотрите, что бы мне не пришлось вас обоих тащить в ближайшую больницу, их здесь не так уж много.
- Мы сами справимся, Пит, но спасибо за твое беспокойство, - говорит Майкл и улыбается. Питер отвечает ему тем же и между ними снова устанавливается эта магическая связь, существующая только между действительно близкими людьми.

***
 
    За окном нашего фургона пейзаж почти не изменился. Все тот же лес, все те же придорожные забегаловки и заправки. Хотя я замечаю, что дорога стала немного шире. Я тихо дремлю на своем переднем  сидении и думаю о том, что Майкл хочет спать не меньше меня. По встречной полосе пролетают грузовики, нагруженные древесиной, и уже привычные для этих  мест, фуры, содержимое которых нам не известно. Мне кажется, что сейчас очень возможно Майкл задремлет, так же как я, и фургон наш выедет на встречную какому то огромному грузовику, и после этого существование наше прекратиться.  Но этого не происходит. Майкл уверено держит руль и смотрит прямо перед собой.  Я замечаю на электронном циферблате, что уже почти полдень.  Майкл ведет фургон около четырех часов.
- Пора бы вам поменяться местами, - говорю я никому, но Питер и Майкл знают, что обращаюсь я к ним.
- Хорошая идея, - поддерживает меня Майкл. - Я уже немного устал, - добавляет он.
 Мы останавливаемся на обочине, Питер садиться за руль, а Майкл направляется на  его место. Я тоже выхожу из машины и прошу Ванду пересесть вперед.  Хочу быть рядом с ним, хоть признаваться в этом даже себе самой очень нелегко.
  Заняв свои места,  мы трогаемся дальше. Я смотрю на Майкла, на своего сонного, уставшего Майкла, с темными кругами под глазами и светлой щетиной на лице. Он, замечая на себе мой взгляд, поворачивается и тоже смотрит на меня. Я читаю в его глазах понимание, которого мне так порой не хватает. Но именно сейчас и здесь, я его получаю.  Он наклоняется ко мне и целует мои коротко стриженые волосы  над левым ухом. А я беззвучно  прижимаюсь к нему ближе и сжимаю его пальцы в своей ладони. Так мы и сидим, боясь разомкнуть эти крепкие объятия.
- Ложись, поспи немного, - говорит он мне через некоторое время.
 Я слушаюсь его и мощусь на его худых ногах, голову ложу на его правую  руку. Очень хочется спать. Зеваю, закрываю глаза, больше ничего не вижу, слышу только звук работающего двигателя нашего фургона.
 
   Не знаю, сколько времени провожу в беспамятстве на его руках,  но когда просыпаюсь,  еще  вижу остатки сна, в котором убегаю и не возвращаюсь,  а он больше не ищет меня, не пытается вернуть.  Сон этот оставляет неприятное ощущение растерянности, но я быстро прихожу в себя и понимаю, что здесь и сейчас мы все еще вместе. Я замечаю, что он спит. Голова опущена на грудь, веки прикрыты. Я хочу дотронуться до его губ и снова почувствовать их на своих пальцах, но это может его разбудить. По этому я сдерживаюсь, и перевожу взгляд в окно.
  Зак и Джесси позади нас о чем-то болтают, по их интонации я понимаю,  что ни о чем серьезном.  Зака я знаю всего несколько лет, он лишь недавно начал тесно работать с Майклом и как-то быстро вошел в тесный круг его общения.  Он немногим старше меня, кажется, лет на пять, а вот подружки его обычно меня моложе.  Джесси, загорелая блондинка двадцати  с хвостиком лет, из Лос-Анджелеса - его очередная пассия, как ему кажется  у них все серьезно, но я уверена, что продлиться это не долго. Слишком много было таких вот Джессик за последний год. Но, по большому счету, мне абсолютно все равно до Зака и его любовных приключений. 
  Я снова смотрю в окно на мелькающие деревья.  Кроны их скрываются где-то высоко, из окна машины их не увидеть. Я думаю, что должно быть здорово сейчас в лесу, когда солнце беспощадно палит  над головой в чистом голубом небе, а в лесу прохлада и покой, причудливые тени и пение невидимых птиц.  Я даже подумываю попросить Питера остановить фургон и предложить всем прогуляться по лесу, но потом понимаю, что мне бы хотелось остаться наедине с собой  и что наша совместная прогулка не принесет ничего хорошего, кроме раздражения. И зачем мы вообще поехали вшестером? Какого черта нужно было брать Питера, который и так меня призирает после истории с Алексом, и еще эту озабоченную парочку на заднем сидении? Но Майкл всегда прав, он находит несчетное количество аргументов в пользу такой двухнедельной совместной поездки на озеро, расположенное  почти в двух тысячах километров, и я соглашаюсь, ведь у меня нет выбора. Или все-таки есть? 
  Мои мысли на этом прерываются, я вижу что он уже не спит. Глаза его снова открыты и смотрят на меня, ничего не выражая, словно он опьянел от сна как от крепкого виски.
- Как ты? В порядке? - спрашивает он, все с тем же бессмысленным взглядом.
- Нормально, - отвечаю я. И понимаю, что сейчас нам лучше много не разговаривать.  Ему явно приснился не самый приятный сон, да и я в каком то странном, подвешенном состоянии.  Может снова начаться буря. По этому, я приподнимаюсь, механически целую его в щеку, и прошу Питера остановиться на  первой встречной заправке.  Он соглашается со мной,  не проронив ни слова  протеста, что меня удивляет, и продолжает говорить с Вандой о  лучшем месте приобретения  домика в горах. Черт! Где только у них нет этих домиков, на Багамских островах,  на Сансет бич, и кажется даже на побережье Бристоля в Англии, хотя я никогда не слышала, что бы они туда ездили.  И на кой черт им столько недвижимости?  Я снова смотрю на загорелый профиль Ванды, прооперированный лучшим пластическим хирургом в ЭлЭй Медикал Центр, и понимаю, что им нужны все эти неотъемлемые составляющие благополучной жизни. Без них - они всего лишь обычные люди, а не сливки общества.  Но Майкл мой, совсем другой, по крайней мере, мне очень хочется, что бы так было. Иначе, я не была бы с ним столько времени, и не вернулась к нему после аварии и Алекса.  С ним я не говорила уже больше года.  Не могу понять, как я могла так с ним поступить после всего, что он для меня сделал.  Но он, необъяснимым образом, все понял, и кажется, даже, простил. В последнем я не совсем уверена. Но все же... Александр... Как же я скучаю по тебе, спаситель, брат, отец, мой друг.  В разное время, в разной роли, но всегда рядом.  Да, только с Алексом я была свободна от всего.  Но, к сожалению, моя зависимость имеет другую форму, и имя ей...
- Ты что-то будешь кушать? - обращается ко мне Майкл.
- Что? - словно не понимаю, о чем он меня спрашивает.
- Ты будешь обедать? Мы подъезжаем к закусочной.
  и действительно, я вижу вдалеке очертания маленького деревянного домика с небольшой парковкой и одиноким автомобилем на ней. Кажется, здесь все делают из дерева, даже унитазы в уборных. Эта мысль вызывает у меня улыбку, и по всей видимости улыбку умалишенной, так как Майкл смотрит на меня с нескрываемой озабоченностью.
- Нет,  я не голодна, хотя может выпью стакан сока - наконец отвечаю я, и немного развеиваю его волнение, хотя вряд ли получается это хорошо.
 Мы останавливаемся рядом с закусочной под названием "Одинокий индеец" и выходим из фургона под яркое, палящее солнце. Разве в горах не должно быть прохладно? Думаю я, но молчу, не хочу озвучивать такую незначительную мысль.  Майкл берет меня за руку, переплетая свои пальцы с моими, и мы направляемся к входу. Позади нас смеяться Джесси от очередной удачной шутки Зака, а Питер, я почти уверена в этом, идя под руку со своей женой, смотрит на меня, и думает, как же глупо поступил Майкл приняв меня назад, и простив, то, что, по его мнению, прощать не возможно. Но он не знает, что на самом деле, это не Майкл принял меня, а я дала ему себя вернуть, и что решение это было очень не простым, и что потеряла я самого близкого человека, последовав зову сердца, а возможно лишь поддавшись минутной слабости влечения.  Питер вообще многого не знает обо мне. Но оно и к лучшему. Иногда я сама не знаю себя на столько хорошо, что бы предвидеть свои поступки.
  В закусочной намного прохладней, чем на улице. Под потолком лениво крутятся  лопасти большого вентилятора, деревянные.  На самом деле, закусочная эта совмещена с магазинчиком товаров первой необходимости. По обе стороны от нас расположены стеллажи с продуктами, напитками, бумажными полотенцами, консервными ножами,  жидкостями для разведения костров и другой дребеденью. А столики для обеда находятся дальше, к ним ведет прозрачная дверь  в конце помещения, которая выводить на  задний дворик этого милого заведения.
- Добрый день! - приветствует нас типичный представитель местного населения, и по совместительству, хозяин закусочной.  Густая, но не длинная рыжая борода на лице, красная бейсболка на голове и не совсем понятный для меня северный акцент.
- Здравствуйте, - первым отзывается  Майкл. - Мы хотели бы у вас перекусить...
- Да, конечно, проходите на задний двор, там  наши столы, а я подойду через пару минут.
  Мне кажется, что кроме этого  бородатого здорованя здесь больше никого нет. Но я ошибаюсь. Сев за столики, к нам выходит  невзрачная, тихая женщина, в ляном платье, с длинными, заплетенными назад волосами. Она мило нас приветствует, и предлагает на выбор несколько блюд. Питер начинает советоваться с Вандой, что бы взять такого полезного и сытного, а Зак щипает Джесси за худенькие, оголенные и  натянутые кожей бока, от чего та смеется и краснеет.
 Тут  появляется наш безымянный знакомый. Он останавливается возле нас,  набивает табаком трубку из темного, покрытого лаком дерева и закуривает.
- Ну и жара сегодня, - обращается он к никому.
- Да уж, денек действительно жаркий, - пытается завязать разговор Питер, но на самом деле ему абсолютно все равно какой сегодня день. Он привык к прохладе кондиционера в каждом закрытом помещении.
- Кстати, меня зовут Джордж, а вы ребята, откуда и куда направляетесь? - разговор все-таки завяжется.
   Но на этом я перестаю  его слушать. Я оглядываюсь вокруг, и вижу, поднимающиеся по склону гор высокие, могучие деревья. Они создают целое море зелени, и я не против в ней утонуть. Сейчас я радуюсь тому, что вижу и слышу. А слышу я пение лесных птиц, скрывающихся в гуще леса. Перед тем как отправиться в путь, Майкл предупредил меня, что в лесах этих  водятся гризли, волки, дикие рыси и множество другой живности. И вот сейчас, сидя на деревянной скамье на заднем дворике милой забегаловки, я мечтаю увидеть настоящего североамериканского гризли. Я представляю как он выходит из темной чащи леса и становясь на задние лапы,  открывает пасть, наполненную острыми клыками, издает протяжное рычание.  Картинки моего воображения прерываются чьим-то прикосновением. Я поворачиваюсь к сидящему рядом Майклу и вижу, что рука его лежит у меня на колене, а в глазах его  нежность, которой хватило бы на целую армию обездоленных детей. Неужели жалость является основой какого-то другого чувства между двумя людьми? Я так не думаю, хотя полностью и не отрицаю.  Ведь встретились мы до того,  как  ко мне можно было испытывать  хоть крупинку жалости, но тем ни менее, после  той судьбоносной аварии, чувства его ко мне претерпели кардинальные изменения. Хорошо это или плохо, не мне судить. Все случилось, как должно было случиться, и прошлое не изменить,  его можно попытаться забыть или принять как часть себя. 
  Я знаю, что он хочет меня здесь и сейчас. Мне знаком этот взгляд, слишком хорошо знаком.  Рука его гладит мое колено, а глаза застыли на моем лице.
- Пойдем, - тихо говорит он мне лишь это одно слово.  И я не могу ему сопротивляться, только не в такую минуту.
 Мы одновременно встаем и  направляемся в середину закусочной. Заходим внутрь, я замечаю на стене чучело  убитого оленя, высоко подвешенного возле охотничьего ружья, вернее только  его голову, с развилистыми, красивыми рогами. И пустые, стеклянные глаза.  Картина эта вызывает у меня жуткое, болезненное чувство жалости, которую я так порой ненавижу. Но контролировать его я не в силах. И на глаза мои наворачиваются слезы. Они вот-вот собираются покатиться вниз по моему огорченному лицу. Но я беру себя в руки, и они так и застывают, не продолжив свой путь. Майкл оборачивается, словно почувствовав что-то неладное. Как же я люблю, когда он вот так легко читает мои мысли, словно они большими печатными буквами появляются у него в голове.
- Милая… - шепчет он, собираясь задать вопрос, что же случилось с моими влажными глазами.
- Все в порядке, - опережаю я его. - Просто... не люблю мертвых животных, - и взгляд свой я направляю  в сторону оленя, или скорее, того, что от него осталось.
 Он все понимает, снова смотрит на меня, и обнимает за плечи, целует в висок, берет за руку и направляется дальше. Я знаю, что он мой поводырь, он всегда ведет меня за собой, когда я не вижу света будущего. Он проводник моей потерянной души.
  Когда мы заходим в тесную уборную, с маленьким окошком-ромбиком в стене, небольшим умывальником и зеркалом в деревянной оправе, я забываю о печальном мертвом олене, об осуждающем меня Питере за столиком во дворе, о его идеальной Ванде, о Заке, Джесси, бородатом владельце закусочной и его покорной жене , о врачах в медицинском центре Лондона, о нейрохирургах в Мюнхене, о реабилитационной клинике в Цюрихе, о трех месяцах с Алексом в забытой русской глубинке и его разбитом мною сердце, о ночах и днях, сменяющих друг друга в веренице проходящей жизни и о неминуемом приближении смерти с каждым часом, с каждой минутой. Сейчас существует только настоящее, больше ничего. И настоящее это смотрит на меня  преданными, полными нежности  глазами, прислоняет меня к стене в уборной, обдает мою кожу  горячим  дыханием, и наполняет все вокруг необъяснимым смыслом.  Никто не может быть  мне ближе, чем он. Я стираю все преграды и границы перед ним, я впускаю его в свой круг огня.
   Пальцы мои цепляются за тонкую  материю его рубашки, и не хотят ее отпускать. Его руки блуждают по моему телу, как пешеходы по знакомому городу. И становиться не ясно, где заканчиваюсь Я и начинается Он. Это не остановить. Оно не должно останавливаться. Но в полумраке, в осязаемой сладкой дымке, я знаю, что конец все-таки есть. И я впиваюсь зубами в его оголенную плоть, словно голодное животное, требующее крови.  Это и есть любовь?
  Майкл стонет, и пытаясь приглушить свой стон, прячет лицо на моей груди. После нескольких минут тишины и покоя, когда сердце его замедляет свой бешеный темп, он поднимает голову, отступает на шаг назад, и смотрит на меня так, словно видит впервые. С интересом изучает меня, и все-таки узнав, наконец, улыбается. Вот оно, мое настоящее, с улыбкой на лице и горящими огоньками в глазах, которое плетет будущее для меня своими заботливыми руками и прокладывает дорогу любви, камешек за камешком. Но я не волнуюсь, мне хватает, того, что есть здесь и сейчас.  Ведь все может измениться в одно мгновение.
  Мы  выходим на террасу заднего дворика,  держась за руки. Неразлучные, сказал бы когда то Питер, но не теперь.  Он видит наши вспотевшие, светящиеся лица и сразу понимает, куда мы вместе уходили, но делает вид, что ничего не замечает. Раньше он мог довольно остро пошутить на эту тему, но как я уже сказала -  не теперь.  Они вместе поглощают, какое то вкусное блюдо с простого меню Джорджа. Но не мясное. Конечно не мясное. Вот уже больше пятнадцати лет все они принадлежат к числу калифорнийских вегетарианцев, заботящихся об окружающей среде, озоновом шаре и мировой глобализации.  И должна признаться, что Майкл с этим солидарен. Но не я. Не знаю почему, но меня начинает тошнить, когда холенные, богатые, здоровые и самоуверенные идиоты, рассуждают о спасении человечества, сидя  на кожаных сидениях своих  кабриолетов порше и направляясь в загородный дом на побережье Майями. Есть в этом, что-то чертовски противоестественное, словно в проститутке, клянущейся в любви очередному клиенту или во владельце банковской корпорации, просящим подаяние на Уолл-Стрит. Может, я слишком цинична?  Мне все равно. А что касается Майкла... Он всегда был таким, благодетелем для всех обездоленных и униженных. По крайней мере, столько, сколько я его знаю. И порой, совсем не отдавая себе отчета, я ненавижу его за это. Почему? Где то глубоко внутри кроется ответ на этот вопрос, но я закрываю глаза, делаю вид что ничего не происходит. Потому что, если бы я знала ответ, почему испытываю ненависть к нему, за то, что другие благословляют и боготворят, не было бы меня сейчас рядом с ним за широким дубовым столиком в  закусочной "Одинокий индеец".
  Я снова смотрю на таинственно манящий лес с густыми тенями и  островками яркого солнечного света. Конечно же, никакого гризли там нет. По крайней мере, не сейчас.
- Ты точно больше ничего не будешь? - спрашивает меня Майкл, нарушая мою привычную задумчивость.
  Я думаю, а не взять ли мне отбивную из оленины и печеночным паштетом, не смотря на увиденное чучело всего несколько минут назад, потом представляю лица сидящих за столом, и мне становиться по настоящему смешно, так смешно, что я закусываю нижнюю губу, и ели сдерживаю смех.
- Думаю, я бы взяла фрукты с мороженым, - я действительно совсем не хочу есть, но делаю это ради него. Я просто вижу, каким взглядом он смотрит на меня иногда, как будто пытается вернуть ту прежнюю Энн, с чудесным настроением, прекрасным здоровьем и отменным аппетитом. Но Энн, которую он старается оживить своими гипнотическими глазами, умерла  почти четыре года назад. И сейчас, он знает, что передним совсем другая женщина. С тем же голосом, волосами и губами. Но другая.  Побывавшая там, откуда возвращаются не многие.  И я не могу понять, кого он так порою боится потерять, меня или погребенную тень моего прошлого?
  Женщина, та, которая встретила нас на заднем дворике, появляется снова.  Майкл просит приготовить фруктовый десерт для меня, Питер заказывает еще две банки содовой. За все время, что мы здесь, других посетителей пока не видно.  Питер интересуется, почему это место называется "Одинокий индеец", но женщина не спешит отвечать, за нее это делает Джордж, по всей видимости, приверженец старых семейных устоев. Он выходит из прозрачных дверей, словно дух аппачи, и начинает говорить о том, что закусочная эта принадлежала его отцу, и сначала носила название "Гуту Гоон", что в переводе с диалекта его предков, означало "Сокровище леса". Но после смерти его матери, отец переименовал закусочную в "Одиноко индейца" и женщин в его доме больше не появлялось.  Я хочу спросить, как умерла жена его отца и его мать,  но что-то меня останавливает и это не чувство неловкости.  На самом деле мне нет необходимости знать ответ, и даже любопытство мое дремлет.
  В то время как остатки десерта тают на моей тарелке,  мы снова мчим со скоростью ни менее восьмидесяти километров в час по  извилистым дорогам, рассекая горный воздух, пронизанный лучами послеполуденного солнца. До заката еще далеко, по этому я снова прикрываю глаза и погружаюсь в легкий чуткий сон на заднем сидении фургона.  Я плыву в светлом тумане между реальностью и выдумкой, слышу обрывки фраз, сдавленный смех Джесси, и голос Майкла. Я не разбираю, о чем они говорят. Сейчас они для меня всего лишь далекие образы людей без имен и биографий, которые могут исчезнуть при пробуждении.
  Сон мой, в котором я стою на побережье необъятного океана, обдуваемая нежным соленым бризом, и вглядываюсь в линию горизонта за огромными  пенистыми валунами, обрывается противным  режущим скрипом тормозов. Фургон наш немного заносит в сторону, и я чуть не падаю на пол, Джесси вскрикивает, но потом, передумав, замолкает, а Питер, материться отборным матом и показывает неприличный жесть из окна удаляющемуся джипу, с разрисованной запаской сзади - по форме рисунок напоминает то ли  волка, то ли оскаленную рысь. За окном почти стемнело, и мне просто не вериться, что могло пройти столько времени, с тех пор как я уснула. Здесь действительно хорошие дороги. За несколько часов моего сна, нам не встретилась ни одна выбоина.
-Какой же урод! Ездить не научился, и за руль садиться! - не унимается Питер, пока Ванда его успокаивает и предлагает остановиться передохнуть.
 Майкл оборачивается ко мне спереди и спрашивает:
-Детка, как ты там? В норме?
- В полном порядке, - отвечаю я, в прочем это мой привычный ответ. Услышать от меня другое можно очень редко. Даже, когда мне хреново на столько, что хочется забыться и не возвращаться из закоулков своего затворничества обратно,  я все равно не сдаюсь и  пытаюсь играть свою роль до конца. Но я подозреваю, что игра моя не получила бы даже номинацию на Оскар.
   За окном все не так радужно как днем. Сумерки наступают из леса и покрывают  шаг за шагом остатки ускользающего света  темнотой. В этой борьбе сегодня победит Она, но на рассвете, день снова возьмет свой реванш. 
  Сидя на заднем сидении, я вижу его  затылок и воротник тенниски, которую он купил несколько лет назад в одном из универмагов Мюнхена.  Почему я помню такие мелочи, и совсем  забыла тот день когда…
-Думаю, мы скоро остановимся на ночлег, потерпи немножко, - он резко поворачивается, и от неожиданности я откидываюсь назад. Да, все-таки актриса из меня неудачная. И откуда он узнал, что мою спину прокалывают тысячи  раскаленных иголок,  постепенно подбирающихся к моей голове? Лишь по моему тону? Или по выражению моего лица?
- Я же сказала, со мной все в порядке. Просто немного устала...
  Я чувствую, что говорю с ним слишком резко, но остановиться не могу.  Мне надо выпрыснуть немного яда, а то я им же и отравлюсь.
- И не упрашивай меня поужинать. Я не голодна.
  Он смотрит на меня и думает, что же ответить. Глаза его то  появляются, то исчезают в темноте по ходу движения фургона. Разговор наш никому из присутствующих не интересен, но я знаю, что он ненавидит, когда я так себя виду  при ком том постороннем, а сейчас таких четверо.  От этого мне становиться так сладко внутри, словно я маленький кремовый тортик с вкусной джемовой начинкой. Я знаю, что это далеко  не нормально, но думать об этом не хочу. Он отворачивается, и я слышу лишь сухие  слова, доносящиеся из темноты:
- Как хочешь...
  Это все, что ты можешь сказать? А если я захочу выпрыгнуть прямо сейчас с этого чертового фургона на скорости ста километров в час? Повторишь ли ты свои последние слова?
  Со мной всегда происходит, что-то странное после заката. Наверное, по этому я его так и люблю, словно прощание со здравым смыслом. 
  Поняв, что я все-таки добилась своего, мне остается лишь вглядываться в приближение ночи за окном. Возможно, хоть сейчас я увижу гризли. Но в такой темноте вообще сложно, что-то увидеть, даже двухметрового медведя.  Я, кажется, снова засыпаю, мои веки тяжелеют, словно под прессом бульдозера. Вчерашняя ночь была настолько изматывающей, что мое тело пытается отключиться даже после глубокого трехчасового сна.
   И вот я уже в царстве сновидений, которое не сулит мне ничего приятного, судя  по первым картинкам перед глазами.  Мне сниться все тот же мой уже привычный ужас. Я встаю с постели в Лондонской квартире Майкла, за окном еще не расцвело, но проглядывается знакомый утренний туман. Я собираюсь на встречу с... Как же его звали? Я все время забываю его имя... Патрик Стелтоун? или может быть Престон Стивенс? Но это совсем не имеет никакого значения. На ту встречу, ранним утром вторника, я так и не попала.  Самое ужасное в этом сне, это то, что я вполне осознаю, что ждет меня впереди, но остановиться не могу. Какая то неуправляемая сила ведет меня в гардеробную, где я надеваю свой лучший деловой костюм, потом подводит к теплой постели, на которой спит Майкл и заставляет поцеловать его в колючую от щетины щеку, а потом выводит меня из квартиры  в направлении лифта. Подземная стоянка, охранник на выезде из нее мило машет рукой, словно сейчас не пять утра, а  конец рабочего дня. На улице машин еще совсем мало. Я жму на педаль газа, не спеша, за рулем я совсем не давно, а машина эта - подарок Майкла на мой день Рождения, который должен быть только через два месяца. Я знаю, что ждет меня впереди, но не могу затормозить, словно руки мои слились с кожаной обивкой руля, а ноги прикованы тяжелыми цепями к педалям. От этого меня бросает в жар, потом в холодный  пот,  а на дороге и вокруг ни одного прохожего, который помог бы мне выбраться из этой адской колесницы.  Я пытаюсь закричать, но это тоже мне не под силу. В конце концов, я во сне, а там не действуют земные законы.  Поворот из Теллис роуд уже совсем близко, всего несколько метров разделяют меня от неминуемой встречи с судьбой, которую я предпочла бы избежать. Я чувствую, как оно приближается,  на огромной скорости, что именно, я так и не увижу, у меня нет столько времени. И вот, когда я слышу скрип  старых тормозных колодок, понимаю - что уже слишком поздно, слишком поздно сворачивать, и  здесь крик ужаса все таки вырывается из моей груди, в которой бешено бьется мое испуганное сердце. Я кричу так громко, что в реальности запросто могла бы повредить свои голосовые связки. Я кричу, и конца нет моему отчаянному крику.
  Кто-то с силой дергает меня за правый рукав рубашки.
- Проснись, проснись, это всего лишь сон! - голос из ниоткуда.
 Наконец я открываю глаза, и в слепящем свете придорожного фонаря, вижу лицо Майкла, склонившегося надо мною.  Он догадывается, что сон мой был не самым сладким, а я с отвращением ощущаю  на себе промокшую от пота материю одежды и пытаюсь унять нервную дрожь в руках.  Он проводит своей сухой рукой по моему вспотевшему горячему лбу и говорит:
- Ты уже не спишь. Все в порядке. Сейчас  выгрузимся немного и  переночуем в мотеле.
- Что? – зачаровано, спрашиваю я, но потом осознаю, что мы не едим, а стоим у обочины. Впереди тускло освещенные очертания мотеля. – А, ясно...- все еще сбивчиво отвечаю я, и замечаю, что спутников наших нет. - А где все? - задаю  ему вопрос и пытаюсь скрыть безразличие в голосе.
- Зак и Джесси в поисках туалета, а Питер и Ванда пошли договариваться  насчет комнат, может немного воды? - и он достает из переднего сидения  пластиковую бутылку минералки.
- И давно мы здесь стоим? - я беру у него из рук воду, и жадно впиваюсь в горлышко, пропуская прохладную влагу внутрь.
- Около десяти минут. Ты плохо выглядишь. Тебе нужно хорошенько выспаться.
- Я только что спала,  больше не хочу, - и я выдавливаю подобие улыбки, отдаю ему  воду.
- Выспаться в  нормальной постели после горячего душа, - уточняет он, и бросает минералку  на пустое сидение водителя.
  На это я лишь согласно качаю головой и откидываюсь назад.  И зачем я вообще здесь?  Зачем согласилась на эту идиотскую поездку? Ради чего? Прекрасных видов из окна и нескольких  безвылазных дней на неудобных сидениях фургона в обществе ненавидящего меня лучшего друга Майкла, его идеальной женушки и влюбленной парочки из Палм-Бичь?
   Думая об этом, я слышу приближающиеся шаги и  чей то милый шепот. Это Питер, я, почему-то, уверена, что он. Чувствую его за милю, как говорят в старых американских фильмах о ковбоях.
- Ну что вы здесь, уже соскучились по нас? - он пытается шутить, но мне, как ни странно, ни капельки не смешно.
- Не дождетесь, - острит ему в ответ Майкл.
- Значит так, наши  комнаты, я имею в виду нас с Вандой и Зака с Джесси, на втором этаже, а ваша в правом крыле на первом. Вот ключи, и сегодня не шумите, а то придется все-таки вызвать полицию.
  При этих словах, Ванда издает подобие искреннего смеха, от которого меня воротит, а Майкл... Кажется, улыбается одной из своих вежливых дружеских улыбок, но мне отсюда не видно.

***

   Ну вот, еще одна ночь вдали от дома, где бы он ни был. Я лежу на краю постели, и головная боль нарастает с молниеносной скоростью. Майкл, кажется, уснул, за сегодняшний день он  ни разу не сомкнул глаз после прошлой ночи.  Зато я, вдоволь насытившись дневными сновидениями, теперь лежу наедине со своими мыслями. Мне хочется обнять его тело под теплым одеялом и почувствовать, что он действительно рядом, но будить его я не стану, ему нужен этот отдых после ночи безумства.  Сейчас, в данную минуту, я чувствую какую то особую нежность к нему, но я знаю, что скоро она смениться равнодушием, а может и непредсказуемой вспышкой ненависти.  Неужели так будет всегда, пока кто-то из нас, наконец, не признается в невыносимости таких отношений?  Я прокручиваю в голове картинку, как он захлопывает дверь, что бы уйти навсегда, и думаю, что это слишком мелодраматично. Все-таки жизнь - это не кино, в ней все намного пресней и приземленней.  К тому же, уходить придется мне, я  живу в его доме. Хоть дом этот и стал родным для меня, я никогда не воспринимала его как свой собственный, а чувствовала себя в гостях у близких друзей.  Тут я вспоминаю, как однажды все-таки покинула его, оставив записку со скудными объяснениями происходящего на журнальном столике в гостиной. Мне никогда не узнать, что чувствовал он, читая мое послание в несколько строчек, написанных дрожащей рукой на белоснежной бумаге. И что же на самом деле чувствует теперь, когда я вернулась в его жизнь назад, словно ничего не произошло.  Но больше думать об этом  у меня нет сил, по крайней мере,  этой ночью. Голова моя напоминает переспевший арбуз, готовый вот-вот треснуть к чертовой матери, по этому, я встаю с постели, и, набросив рубашку на голое тело, направляюсь в ванную.  В одной из косметичек, расставленных в беспорядке возле раковины, я нахожу свои чудотворные таблетки ибупрофена.  Достаю одну и запиваю глотком воды из крана. Я смотрю  в не очень большое и не очень чистое зеркало, и ловлю  себя на мысли, что мне не помешал бы корректор для маскировки синяков под глазами, уж слишком они видны на бледном лице.  Но этим я займусь уже завтра, а сейчас, без малейшей надежды уснуть в ближайшие несколько часов, я возвращаюсь в комнату и в тусклом свете, что просачивается через небольшую щель в двери, вижу очертания его тела, укрытого одеялом. И мне становиться одиноко от того, что я не могу подойти к нему сейчас, просто не смею...
  Я пересекаю комнату и выхожу на террасу. Неожиданно холодный ветер  вплетается в мои волосы и пытается расстегнуть рубашку. Глаза  постепенно привыкают к темноте, и теперь я различаю, как облака плывут по угрюмому небу, обнажая молодой месяц. Передо мной раскрывается дикий ночной пейзаж.  Где-то, за небольшой поляной, покрытой густой травой, начинается черный лес,  а вершины его деревьев образуют контур вздыбленных гор на фоне неба. Я почти физически ощущаю их присутствие, словно они живые и могут понимать суть происходящего вокруг. А ведь именно  так наши предки и считали всего несколько веков назад, наделяя каждую природную стихию особым духом. Несмотря на то, что ночь эта холодна и ни одной живой души не видно из маленькой террасы, на которой я стою почти голая, мне совсем не страшно. И, кажется, что  я могла бы очень легко сойти вниз и отправиться босиком через пустынную поляну в самые дебри этого могучего леса, словно где-то далеко, в самой его глуши кроется место, к которому я принадлежу, где мой истинный дом. 
   Погруженная в свои размышления, я вздрагиваю от звука открывающейся  двери позади меня. Я знаю, что это всего-навсего Майкл, но оттого, что я не вижу его лица, мне становиться страшно, настолько страшно, что я боюсь повернуться назад. Но когда он подходит ближе  и обволакивает меня шерстяным одеялом, я успокаиваюсь, и страх мой исчезает так же внезапно, как и появился.   Он опускает свой подбородок  мне на правое плечо, молчит, вздыхает, держа края одеяла, что бы то ни сползло вниз.
- Ты чего здесь одна? Замерзнешь ведь, - отзывается он через пару мгновений.
- Извини, что разбудила. Мне не спиться... - совсем мягко отвечаю я, удивляясь самой себе.
- Идем в постель, я поцелую тебя, и ты сразу заснешь.
  Если бы так, думаю я, но вслух не говорю, а следую за ним внутрь, в приятное тепло.
 
***

   И вот мы снова на пути в никуда. Мне кажется, что нет такой дороги, которая привела бы меня  к прежнему месту, где я была счастлива. Что же на самом деле случилось в тот туманный сырой вторник почти пятью годами ранее?  Неужели я потеряла в той аварии не только покой, уверенность и надежду, а еще и себя и теперь ходит по свету лишь моя оболочка, пустая и не нужная... Бывали времена и похуже, думаю я этим прохладным утром. Но я всегда оставалась собой, всегда слышала тот тихий внутренний голос, который нашептывал мне подсказки и выводил из темноты на свет. А вот теперь голос этот умолк, и как бы я его не звала, он молчит.
   Утро сегодня по настоящему красивое, хоть я и не могу сказать, что оно радует меня. Рассчитавшись за номера в мотеле, мы рассаживаемся по своим местам в фургоне, ставшим нашим убежищем  за эти несколько дней. Поездка слаживается совсем не так, как хотелось бы, и я уверена,  у Майкла такое же мнение. Но мы не можем развернуться назад. Все-таки мы на пол пути до цели, одного из самых захватывающе прекрасных мест в северном полушарии нашей планеты,  и не увидеть его мы уже не можем, даже если желание наше не такое сильное, как поначалу.  Думаю, Майкл этой поездкой хотел сблизить нас с  Питером, все-таки мы раньше были хорошими друзьями, и у нас никогда не возникало трений в общении. Как не странно, но план его с треском провалился. Мало того, что мы с Питером практически не разговариваем, все наши беседы сводятся о том, где бы остановиться на заправку или ночлег. Это занимает не более четырех минут в день.  Я понимаю Майкла, для него Питер словно старший брат, совсем как в свое время для меня был Алекс, и он старается не потерять нас обоих,  вовлечь нас в какое то подобие семейных уз,  из которых очень трудно вырваться. Но для меня Питер  стал чужаком, и никуда от этого не деться. Я больше не доверяю ему  и вряд ли смогу довериться когда-нибудь еще. Никто в этом не виноват, просто так сложились обстоятельства…
   Я снова сижу на своем месте, как и вчера, но на этот раз Майкл вместе со мной. Вчерашняя ночь была приятным затишьем, вот только не перед  ураганом ли? Сейчас не хочу думать об  этом. На мне синий  полеестровый свитер с белой надписью на груди, вещающей о каком то университетском кампусе, и хоть он кажется уродливым, мне в нем настолько комфортно и тепло, что я готова его не снимать до конца поездки. Из небольшой щели приспущенного окна врывается в салон удивительно чистый и свежий воздух. Я вдыхаю его своей грудью и разливаю по всему телу. За рулем на этот раз сидит Зак, а рядом с ним, конечно, его возлюбленная на время этой поездки, Джесси. За ними и сразу перед нами Ванда что-то показывает Питеру на лэптопе, кажется, фотографии их общих друзей из отпуска на Мальдивах  и со стороны все смотрится почти идеальным: несколько старых друзей собрались в совместное путешествие  по неотразимым красотам дикой канадской природы. Но самые идеальные  образы, что возникают перед нашими глазами, на самом деле таят в себе намного больше  фарса, чем откровенно ужасные картины.  Когда-то,  по дороге на работу, когда она у меня еще была, я увидела довольно милую  сцену, как жена провожала своего мужа на крыльце цветущего симпатичного домика, держа на руках маленькую дочурку. Семья эта казалась со стороны идеалом  возможных отношений, когда муж с любовью поцеловал дочь, а потом и жену, и, на прощание, провел своей сильной мужской ладонью по ее волосам. В тот момент мне показалось, что совершенные отношении могут все-таки найти место в нашем разрушающемся обществе с тающей верой в любовь и наступлением эры одиночества. Но, в тот же день, во время обеденного перерыва, поглощая свой ленч, я  увидела знакомое лицо за столиком напротив, и лицо это принадлежало моему утреннему герою, который теперь сидел в обществе милой дамы, и точно так же проводил рукой по ее волосам, как и несколько часов назад своей молодой жене.  Да, вот так, все что мы идеализируем, на самом деле имеет совершенно другую начинку.  Так бывает, когда  весьма аппетитный и красивый яблочный пирог, оказывается испорченным, когда мы надкусываем его, и разочарованию нашему нет придела. Вот только в отличие от всего другого, всегда можно купить кусочек другого, свежего пирога.
   Свет из приоткрытого окна начинает слепить глаза, так как солнце поднимается все выше и выше.  Я достаю из кармана  очки и, надев их, закрываюсь от мира.   Теперь меня словно нет, я бестелесна на заднем сидении этого фургона, и никакое безумство больше не найдет меня в моем невидимом мире. Я смотрю на Майкла, сидящего от меня по правую сторону, в теплом  сером вязаном свитере и хочу, что бы только он меня и заметил, никто другой, только он. Но он ни о чем не подозревает, сейчас он совсем далеко от меня, и я с сожалением отворачиваюсь и, прислонившись к холодному стеклу, закрываю глаза. Спать мне совсем не хочется, я просто пытаюсь воскресить в памяти те дни, когда мы создавали радость друг для друга, без слов, только взглядами. Кажется, это было миллион  лет назад, а сейчас совсем другая эпоха, молчания и безысходности.
   Он ни разу не  задал мне вопрос "Почему?". С тех пор как мы снова вместе, этот вопрос ни разу не сорвался с его губ. Неужели он знает все ответы? Я так не думаю. Он просто боится их, в прочем как и я. Мы  снова сошлись так, словно это было где-то предначертано в огромной книге Судьбы, но я хотела бы вырвать эту страницу и сжечь ее в пылающем костре. Слишком много жертв, слишком много боли, которой не видно конца. Я устала мучить тебя, Майкл, вот почему я ушла тогда… и пытаюсь уйти снова. Только на этот раз одна,  попутчики мне не нужны. И если ты действительно можешь читать мои мысли - услышь эту, только эту. Он все еще смотрит в окно. И ничего не слышит. Я скрещиваю руки на груди и радуюсь не известно чему. Все-таки еще не время, никто из нас не готов.
    Из радиоприемника доносятся звуки кантри. Наверное, это Зак решил разбавить повисшую в воздухе тишину.  И я с удивлением для себя понимаю, что мне нравиться эта глупая, наивная мелодия, учитывая то, что раньше я просто не переносила практически все  хоть отдаленно связанное с Америкой. От чего было такое отвращение к великой стране, мне не понятно до сих пор, но я заметила, что вкусы мои поменялись не только в этом. Я полюбила раньше такие противные мне, оливки, и стала совсем равнодушна к новостным лентам, что бы там не происходило, от землетрясения в Индонезии до Президентских выборов во Франции. Мне нет совершенно никакого дела, до того, что происходит вокруг,  когда я не могу разобраться, что же твориться у меня в голове.
   Мне кажется, что мы будем ехать вот так целую вечность, что на самом деле нет никакого  горного озера с необыкновенным видом, и что у этой дороги нет конца, как в прочем и начала. Эта дорога и есть вечность, безумие, поселившееся у меня внутри, ищущие выхода наружу.
- Ты спишь, малышка?
 От неожиданности я подпрыгиваю и чуть не ударяюсь об крышу фургона. Очки мои сползли на переносицу, и не видя себя в зеркале, я чувствую, что выгляжу словно растерянный ребенок.
-Нет, - отвечаю я.- Задумалась просто.
-Ты последним временем очень много думаешь -  говорит Майкл, и обнимает меня за плечи.
-Ты тоже…- отвечаю я, не найдя другого ответа.
-Ну, я… Ты же знаешь, обдумываю тот новый проект с Мартином  Фраудом.
- Пора забыть про работу, мы же на отдыхе, - фраза из дешевого семейного фильма вырывается у меня, прежде чем я успеваю об этом пожалеть.  Ни дать, ни взять, счастливая пара ведет милую беседу ни о чем. К тому же, в придачу, я рождаю одну из своих  ничего не значащих, обаятельных улыбок.  Но ответная улыбка Майкла все-таки что-то значит. Я могу прочитать в ней подобие бывалого умиротворения и выцветшую тень прошлого счастья.  От этой улыбки мне становить грустно, и я провожу  своей ладонью по его, уже  довольно морщинистому, лицу, а он  прикрывает глаза, так же, как прежде.  Сейчас он похож на милого плюшевого медвежонка, о котором я так мечтала в детстве, и которого так и не получила.
   Краем глаза я замечаю на себе в зеркале заднего вида взгляд Питера. Он быстро отводит глаза, как будто это не он только что смотрел на меня с призрением и осуждением, а кто-то другой.  У меня возникает желание дать ему подщечную, сильно и внезапно, что бы он не успел понять, что же произошло. Но делать это при Майкле и остальных я не могу, так что придется подождать до более подходящего случая.
   Когда-то, в период реабилитации, Грегори Балман, мой психотерапевт, посоветовал мне совершенно немыслимое и дикое упражнение, при котором я должна была представить, что не существует вокруг меня никаких ограничений, законов и предубеждений.  И в этом вымышленном мире я могла делать абсолютно все, что мне придет в голову. Но больше всего меня поразило то, что Грегори, посоветовал представить  у себя в руках автомат с полной заряженной обоймой, и то, как я иду по улице, крепко зажав его пальцами,  и расстреливаю встречных абсолютно незнакомых людей,  без какой либо на то причины.  Конечно, это была всего лишь тренировка на освобождение сознания от негативных эмоций и переживаний, но насколько же прекрасным были те чувства, которые я испытывала при каждом выстреле, при каждом упавшем вниз мертвым грузом прохожем: дети и взрослые, белые, черные, индусы, вьетнамцы, старики, офисные работники, уличные попрошайки, полицейские... Веренице убитых людей не было конца, а в груди мое словно что-то оборвалось, что-то тяжелое и грязное,  отравляющее меня изнутри. И в ту минуту я чувствовала себя свободной как никогда прежде, и даже чуточку счастливой.
  Хотя доктор Балман и советовал мне не увлекаться этой методикой, с тех пор я частенько шла вопреки его совету и возможно, где-то не за горами ждало меня перевоплощение в реального психопата, но я во время остановилась и переключилась на другой способ расслабления. Нет, не наркотики, я просто научилась отключаться то внешнего мира и словно зависать вне пространства и времени на несколько минут. Что-то вроде самогипноза. Но с каждым разом делать это мне становиться все труднее и труднее, и боюсь, однажды я окончательно сойду с ума, не сумев вырваться в мой милый параллельный мирок. Может, теперь пришло время попробовать, что-то более действенное? Валиум с джином или дорожку кокса? Я снова представляю лицо Майкла, если бы он застукал меня  за втягиванием белого порошка через маленькую трубочку из свернутой  однодолларовой купюры, где-то в туалете фешенебельного отеля или дома, в Лондоне. Представляю его округлившиеся до предела глаза, и тут меня пробивает по настоящему истерический смех. В этот раз, сдерживать его я не в состоянии.  И я смеюсь. Смеюсь в лицо обескураженному Питеру, в лицо его перепуганной женушке, в лицо взволнованному Майклу, и недоумевающим Заку и Джесси.
- Что такого веселого ты увидела за окном? - первым отзывается Питер, явно с издевкой, и я почти радуюсь тому, что он считает себя виновником моего беспричинного смеха. – Может, поделишься? - продолжает он, пока все остальные смиренно молчат.
  А я продолжаю хихикать, уже тише и сдавленней, но еще не в состоянии выговорить неродившуюся небылицу.
- Энн, - начинает говорить Майкл, и мне кажется, если он меня еще раз спросить все ли со мной в порядке, я смогу его убить. Серьезно. Но он, по всей видимости, интуитивно догадался о моем скрытом намерении, и выдает следующее:  - Можешь, конечно, нам ничего не рассказывать, но тогда выпей хоть немного воды, а то у тебя дыхание перехватило от чего-то очень задорного...
   Очень деликатно, Майкл, думаю я, но  беру протянутую им бутылку с водой и, наконец, закончив это миленькое представление, делаю пару глотков. Мне на ум приходить отличная идея. А что если рассказать, что я представила всех сидящих в фургоне абсолютно голыми, и что именно это меня и заставило чуть не умереть со смеху. Но, собравшись озвучить эту версию, я  резко отказываюсь от такой идеи. Это слишком пошло и банально. К тому же Майкл мне уж точно не поверит. По этому я наклоняюсь к его заинтригованному лицу и шепчу на ухо:
- Я просто вспомнила как на прошлый Хэллоуин ты надел тот костюм… как его?
- Шрэка,- подсказывает он мне.
- Да, Шрэка, - продолжаю я, - и потом засунул в штаны  чуть ли не целую гроздь бананов, что бы смотреться настоящим великаном…
    Моя легкая импровизация возымела на него какое то действие. Он тоже начинает улыбаться, и продолжает шептать мне в ответ:
- Зато помнишь, что было после вечеринки? Как мы пришли домой и…
- … и я была Фионой, а ты - злым огром? Помню, еще как! Ты гонялся за мной по дому, как сумасшедший, и тогда я упала из–за твоей снятой поролоновой  головы и ударилась о ножку стола…
   Да уж, и что бы было с миром, если бы не существовало лжи? Думаю, человечество бы вымерло, не успев продвинуться дальше Адама и Евы. Мы тихо смеемся на заднем сидении с вещей, известных только нам двоим, и хоть это изначально не та причина, из за которой  у меня начался безудержный хохот, перепугавший всех вокруг, я рада, что у нас есть что вспомнить, я рада что у нас есть прошлое, и  совсем не важно, что там впереди. Здесь и сейчас - вот что создает реальность, и ничто другое. А прошлое - всего лишь затертые образы памяти, ровно, как и  будущее - всего лишь разукрашенные пейзажи нашего воображения.
   Вдоволь посмеявшись и перейдя из полушепота в нормальный вибрационный тон, Майкл смотрит на меня, и я читаю в его  взгляде те слова, которые он так боится озвучить. По крайней мере, при всех. Но ему не нужно этого делать. Я и так все знаю.  Совсем не трудно догадаться, что именно он хочет мне сказать, вот только имеет ли это какой-то смысл, в свете происходящих со мной неосязаемых перемен, я еще не знаю. Кажется, этим переменам не будет конца, и ведут они меня в какую-то глубокую пропасть, из которой не выбраться. Ни-Ког-Да. Могу ли я остановиться, однажды начав свой путь в этом направлении? Или изменить его? Слишком много безответных вопросов, тающих в моем сознание, словно снег  в середине весны. И найду ли я на них ответы в ближайшее время - от этого зависит не только моя судьба, но и судьба Майкла. 
   Когда на меня находит очередной приступ не диагностированного безумия, я умираю от желания  набрать номер Алекса на своем стареньком, но таком прижившемся сотовом. Я знаю, что на какое то время он бы снял острые симптомы, по крайней мере, так было раньше. Я просто звонила ему, и он приезжал, или предлагал приехать к нему. Мы говорили или просто сидели молча, пили горький чай, и без слов он забирал от меня мою удушливую печаль. Все было так просто. Слишком просто, как оказалось позже.  Где же ты сейчас, Алекс? Где ты, когда нужен мне больше всего?
  А Майкл заметно повеселел после нашего разговора о прошлом Хеллоуние. Если бы он знал, что сейчас я мечтаю хотя бы на секунду услышать голос Александра Бруковски, Ист лэйн стрит 45, Лондон, Великобритания, то веселость его исчезла бы без следа.  Он никогда не относился к нему по дружески и, честно говоря, не скрывал этого. Даже когда мы с Алексом были просто хорошими друзьями, он стойко терпел наше близкое общение, и не смел ставить мне никаких ультиматумов. Как я заявила ему с самого начала, Алекс – что-то наподобие моей семьи, прими это и не придумывай глупостей. Конечно, говоря такое, я понятия не имела, что у меня с Алексом, когда будет что-то больше дружбы. Но откуда я могла знать, что на протяжении такого времени он воспринимал меня не просто как подружку для совместного отдыха, вечеринок и совершенно безумных поступков, но и как… как женщину, с которой хотел быть рядом? Черт! Может, я настолько глупа, что неосознанно закрывала глаза на все явные признаки? Но я готова поклясться, на чем свет стоит - я не знала. А когда все стало очевидным - было уже слишком поздно. Он стал моим спасательным кругом, без которого я бы утонула в море безумия.
   Пейзаж за окном не меняется вот уже который день, и я начинаю привыкать к зелени вокруг, к ярко голубому кристальному небу, и к слепящему  солнечному кругу над головой. Дома такого количества ясных и теплых дней не бывает даже летом. Если солнце и появляется, то совсем не надолго, и обычно сменяется мелким меланхоличным дождем. Прохожие открывают огромные зонты и прячутся за высокими воротниками своих плащей, словно беглые преступники.
  В этот момент, смотря на мелькающие и ускользающие обрывки полотна природы за окном, я ловлю себя на мысли, что возвращаться домой мне абсолютно не хочется. Не могу сказать, что я в восторге от поездки, но мысль о доме, который находиться за тысячи километров отсюда, вызывает у меня приступ паники. Если не домой, то куда? И где же на самом деле мой дом?  Майкла такие вопросы никогда не волновали, а я всегда удивлялась тому, как он может себя чувствовать комфортно, не зависимо от времени и места нахождения. Думаю, единственное место, в которое он не хотел бы вернуться, это зал ожидания при реанимационном отделении городской больницы Фуллхэм медикал центр. На этот счет у меня нет никаких сомнений.
  Мои мысли теряются вместе с  обращением Зака, который выступает сегодня в роли водителя:
- Предлагаю остановиться на обед в… где ты сказала, малышка?
- В Долтоне, - подсказывает ему Джесси, сидящая на переднем сидении и держа перед собой развернутую дорожную карту. Сегодня она хороша как никогда. Волосы заплетены в два маленьких хвостика и перевязаны тонкими розовыми резинками, как раз в тон ее милой майке в стиле Барби. Обычно я терпеть не могу такую одежду, словно девушка оставила остатки мозгов где-то на прикроватном столике, и подчеркивает это своим непосредственным видом. Но сейчас меня, почему-то, не раздражает наряд Джесси, я к нему полностью безразлична. 
  Зак, не отрываясь от дороги, пытается определить, когда же и где нам предстоит пообедать:
- Да, в Долтоне. До него где-то…
- Десять  миль, - снова отзывается Джесси, штурман нашего фургона.
- Это какой то городишка? - интересуется явно скучающий Питер. Он сидит  прямо за спиной у Зака, и лениво щелкает что-то на лэптопе, в то время как Ванда роется в своей сумочке, пытаясь  найти футляр для очков.
- Скорее поселок, там не больше полусотни домов, ведь так, милая? - обращается Зак теперь уже к своей "милой", явно ожидая подтверждения своих слов.
- Точнее пятьдесят шесть домов, как написано в примечании карты - отвечает ему с улыбкой Джесси.
  Я  задумываюсь над тем, что карта могла быть выпущена несколько лет назад, и что за эти несколько лет домов в Богом забытом Долтоне могло стать меньше, ровным счетом, как и больше. Но свои соображения по этому поводу я держу при себе. Не хочу разбивать уверенность этой девчушки с розовыми мечтами, которой захотелось  показаться умной второй раз за свою жизни.
  Тем временем Майкл все еще в хорошем настроении, он что-то записывает правой рукой в свой маленький рабочий блокнотик, который я называю "Черная книжица", как будто он составляет компромат на каждого, кто встречается ему на пути.  Левой рукой он обнимает меня за талию под мягким свитером. За окном совсем тепло, но в машине работает кондиционер, по этому я не осмеливаюсь снять его, да и мешать Майклу пока не хочется. Когда он вот так задумчиво всматривается в пустоту, я знаю, что в его голове рождаться мысли на вес золота.
  Дорога становиться прямее и очертания первых домов уже вырисовываются  где-то  вдалеке. Нам на встречу проноситься огромный грузовик все с теми же деревянными брусьями, и я, почему-то не сомневаюсь, как будет выглядеть расположенное впереди поселение. 
  Когда мы выезжаем на главную, и, кажется, единственную улицу, я успеваю заметить старенькую, но все еще работающую заправку с потертой жестяной табличкой, гласящей "Заправка Джо". Ничего удивительного. Мальчуган лет семи и, по всей видимости, его младшая сестра лениво сидят на покосившемся деревянном заборе и наблюдают за нашим фургоном, как он медленно катиться по нагретому асфальту вдоль пустынной улицы. Одежда на этих детишках хоть и старенькая, но чистая и аккуратная, что можно сказать практически о всех людях, повстречавшихся мне за последнюю неделю в этих краях.  За заправкой, через небольшую тропинку, начинаются дома. Такие же деревянные, как и везде до этого. Ничего лучше здесь придумать не могли. Мне все это напоминает заповедник для бобров, с маленькими, симпатично отделанными домиками.  По мере того как мы продвигаемся к центру, если так можно назвать широкий, по здешним меркам, перекресток, я с радостью для себя отмечаю, что лучшего места для обеда,  чем  закусочная "У Джо", здесь быть не может.  И всей шайке праведных вегетарианцев придется с отвращением наблюдать поглощение гамбургеров,  запеченного бекона и жареных крылышек,  без энтузиазма поедая свои травяные салаты. Мы подъезжаем к парковке с несколькими старенькими пикапами, джипом и какой то рухлядью.  Закусочная называется "У Эда", и прочитав  ее название, внутри меня снова рвется наружу не контролированный смех, но на этот раз я всего лишь улыбаюсь и покашливаю. Я всегда так делаю, если хочу замять какую то ситуацию, всегда прибегаю к искусственному приступу кашля. Может легче просто терять сознание? Хотя это лишняя морока с врачами, на которых у меня последним временем жуткая аллергия.
- Мда, это конечно не Фрайдейз, но, кажется, у нас нет выбора, - совершенно спокойно замечает Зак.
- Выбор есть всегда, -  неожиданно для самой себя роняю я в ответ. - Кто не хочет кушать, может оставаться здесь, а всем кто голоден, предлагаю выходить, – и, освободившись из объятий Майкла, я ускользаю наружу.
  Прохладный горный ветер обдуваем мое лицо, но солнце палить нещадно, а ветер совсем слабый, по этому, я снимаю свой свитер, бросаю его на сидение и остаюсь в черной майке с какой то желтой дурацкой надписью. Я даже не удосужилась прочитать, что же там написано на моей груди, и откуда вообще эта майка? Из какого то благотворительного вечера, на котором был Майкл несколько лет назад?  Если так, то вероятно надпись должна зазывать к спасению тропических джунглей Амазонки или о сборе средств на проведение исследований лейкемии. С утра я практически ничего не ела, кроме овсяного печенья Херши и двух бананов, но аппетит мой где-то дремлет, вместе с моим хорошим настроением.
   Я первая вхожу в это приятное заведение, о чем сразу же сообщают маленькие колокольчики, подвешенные над входной дверью. Немногочисленные посетители, в основном лесорубы и их прорабы без  всякого участия обращают свои взоры на меня. Я им явно приглянулась, так как они провожают  меня глазами всю мою дорогу,  от входа до пустующего в углу столика. Ярко красные кресла из  кожаного заменителя подчеркивают верх безвкусицы и предсказуемости всего окружающего, но  этого ничего, мне здесь даже нравиться.
   Я сажусь возле окна и дотягиваюсь до тяжелого меню, на котором изображена дешевая эмблема, по форме на поминающая счастливое лицо владельца, по всей видимости,  - это торговый знак закусочной, что-то вроде буквы М в Макдоналдсе. Я вижу как через дверь, с небольшим запозданием сначала входит Питер, за ним Ванда и Майкл. Зак и Джесси  небось пошли на поиски очередной нужной вещи, попросту сказать – куда-нибудь перепихнутся, и тем самым нагулять аппетит.  Питер обводит все вокруг оценивающим взглядом, но оценивать тут совсем нечего. Все слишком предсказуемо, до тошноты. Увидев меня, он с неохотой направляется  к моему столику. Да, именно к моему столику, и приглашать его присесть мне совсем не хочется. Но выбора у меня нет, не смотря на мое противоположное заявление всего несколько минут назад.
   Он молча садиться напротив меня, и бросает свой пронзительный стеклянный взгляд, словно говоря «Я вижу тебя насквозь. Не стыдно  тебе?». От этого я едва ли себя сдерживаю, что бы не заехать тяжелым  меню ему по роже. Но в ответ смотрю на него таким же взглядом, говоря "Мне наплевать, что ты там обо мне думаешь". На самом деле мне, конечно же, не наплевать, если бы было так, я бы не хотела выбить ему пару белоснежных порцеляновых зубов.  И с каких пор мы стали друг друга так ненавидеть? Неужели в одно мгновение? Когда он узнал, что мы с Майклом снова вместе? Тогда зачем создавать эту фальшивую видимость приличных отношений? Для кого, спрашивается?
  Мои вопросы остаются без ответа. Но Майкл здесь, рядом. И изменить это не под силу  никому, ну уж точно не Питеру. Да и какое он имеет право вообще влезать не в свои дела? Я же почему-то не лезу под одеяло к нему с Вандой и не пытаюсь его убедить, что она безмозглая, напыщенная курица,  даже  если таковой она и не является.  Эххх… сейчас бы мне перенести всех в вымышленную реальность, без запретов и границ, и взять полную обойму пятого калибра, не пощадила бы никого!  Но так как делать этого я пока не научилась, я прячусь за развернутым меню и изучаю свой предстоящий обед. Блюда в этом провинциальном ресторане, который не получил бы даже одной звезды по калифорнийским меркам, переполнены изобилием  калорийного мяса, приготовленного во все возможные способы, от простого бекона до запеченной индейки в яблочном соке. Я с радостью замечаю перекошенные от отвращения лица моих спутников. Да уж, это настоящий ад для вегетарианцев, и все они пребывают в легком недоумении, что  же выбрать себе на обед. Тем временем, я не задаю себе таких глупых вопросов, а просто наблюдаю, как к нам направляется тучная официантка лет тридцати, с маленьким блокнотиком и ручкой, торчащими из переднего кармана ее засаленного синего фартука.  Лицо ее не выражает ни единой эмоции, но я догадываюсь, что не о такой работе она мечтала, будучи маленькой девочкой.
- Рада вас приветствовать в закусочной "У Эда", - переполненным безразличием голосом обращается она к нам. - Что будете заказывать?
   Тут я понимаю, что это не плохой шанс повеселиться, которым я не воспользовалась  при вчерашней  остановке на обед, и хоть я совершенно не голодна, я заглядываю в меню, и с едкой улыбкой на лице, сообщаю официантке, по имени Грейс, свой заказ:
- Одну порцию бекона с картошкой фри, один гамбургер и отбивную из молодого теленка.
  Выговорив все это на одном дыхании, я наблюдаю за реакцией сидящих за столом праведных вегетарианцев.  Глаза Ванды округливаютса от мысли, что я собираюсь съесть столько жареной плоти невинных животных, а Питер смотрит  так, словно ничего другого от меня ожидать и не приходиться. Зак и Джесси, появившиеся всего мгновение назад,  уставшие и довольные, расположившиеся с краю столика,  притворно делают вид, что не слышали  сказанных мною ужасных слов, среди которых прозвучало название "молодой теленок". Зато Майкл, кажется, даже немного рад, что я собираюсь съесть хоть что-то питательное за несколько последних дней.
- С кровью? - звучит в наступившей тишине.
- Что? - с нотками ужаса переспрашивает Ванда.
 Но  Грейс, по всей видимости, обращается ко мне.
- Отбивную  из теленка делать с кровью? - совершенно спокойно вопрошает она, смотря при этом на меня своими, немного заплывшими и накрашенными дешевой тушью, глазами.
  Я задумываюсь на мгновение для  большего эффекта и говорю, что можно без крови. Все-таки во мне еще теплятся остатки гуманности, где-то очень глубоко, и доводить бедную Ванду до истерики мне пока не хочется. Она ведь не виновата, что  у нас с ее мужем в разгаре холодная война, находящаяся на грани Карибского кризиса.
  Официантка Грейс, о чем сообщает  прилепленный к ее белой блузе бейдж, тщательно записав мой заказ в свой маленький блокнотик, приступает к моим спутникам.
  Майкл немного покашливает, ему явно не ловко от  моего предстоящего обеда, но сказать ничего против он не смеет.  Я никогда не скрывала своего скептического отношения к вегетарианству, и он всегда принимал это как факт. Наверное,  двух разных людей может объединять, что-то большее, чем любовь к исключительно растительной пище.
- У вас есть блюда, приготовленное не на животных жирах? - спрашивает Ванда с надеждой в голосе.
- Вы о чем? - наивно парирует ее ответ Грейс.
  А мне уже начинает нравиться эта милая официантка из Долтона! И я прикрываю  рвущийся наружу смех ладонью.
  В разговор вступает Питер:
- Принесите две порции  салата из свежих овощей, без заправки, и два  стакана фреша.
- У нас нет фреша, кроме салата, что-то еще будете?
- Тогда вместо фреша - обычный апельсиновый сок, ведь у вас есть апельсиновый сок в пакетах? - Питер явно начинает нервничать.
- Я посмотрю, - обещает ему Грейс.
- Пожалуй, еще яблочный пирог и чай - неуверенно добавляет его жена.
  Грейс все тщательно записывает и переходит к заказу Зака и Джесси. Эти двое напоминают мне сейчас маленьких напуганных зверьков. Как будто это я их заказала себе на обед, а не отбивную и бекон.
- Нам то же самое… - бормочет Зак, а Джесси даже не пытается заглянуть в меню, словно оттуда может выпрыгнуть порубленная туша моего теленка.
- А мне фруктовый салат и вишневый десерт, - присоединяется ко всем мой Майкл.
- У нас только замороженные фрукты, - уточняет Грейс,- Вас  такое устроит?
   Понимая, что другого выбора у него нет, он соглашается.
- Надеюсь, в этом городе есть хотя бы один приличный супермаркет, - говорит Питер, по-сути, не обращаясь ни к кому в частности.
- Если бы я знала, что здесь будут такие проблемы с питанием, запаслась бы еще дома, - жеманно добавляет Ванда.
  А я думаю о том, как она смогла бы перевести в портативных холодильных камерах свои многочисленные вегетарианские деликатесы, учитывая, что места в нашем фургоне и без них не очень то много.
  Когда нам приносят наши заказы, я чувствую себя абсолютно чужой на этом празднике здоровой пищи. Но как ни странно, мне на это наплевать. Мой  пережаренный бекон вызывает отвращение у Ванды, хоть она и не умело пытается его скрыть, а отбивная из теленка, от которой поднимаются тонкие струйки пара - призрение в глазах Питера. К тому же, меня еще ожидает довольно приличных размеров гамбургер.
  Я, с нескрываемым удовольствием, приступаю к своему обеду, и за столом наступает какая то искусственная тишина.  Каждый  пытается скрыть момент неловкости и не отрывает глаз от своей тарелки. Но не я. Мне нравится наблюдать за тем, как эти идеальные представители человечества поглощают свои полезные низкокалорийные блюда и при этом чувствуют вину за меня, отступницу от неписанных правил кодекса  нового класса общества.
  Что касается Майкла, то он пытается сохранять нейтралитет, но я то знаю,  что рано или поздно ему придется сделать выбор, и в чью пользу он будет - пока не известно. Меня должно  это беспокоить, но, почему-то, к его предстоящему выбору я остаюсь равнодушна.  Неужели, моя любовь умирает, медленно извиваясь в муках агонии, освещаемая вспышками короткого просветления? И если так, то сколько ей еще осталось? Но я стараюсь отгонять от себя такие мысли, ведь если окончательно уйдет то, что пока  связывает меня и Майкла, ничто уже не удержит меня в этом безумном мире. Ничто и никто.

***

   Наконец мы покидаем этот город-призрак, запрятанный  между скалистыми горами и, покрытыми зеленью, склонами. Когда позади остаются  последние несколько домов, удаляющиеся со скоростью нашего фургона, какое странное  внутренне чувство подсказывает мне, что больше я его не увижу, что город этот остался в моем прошлом. 
  Снова за рулем Зак, а извилистая дорога нагоняет дремоту. По всем расчетам к завтрашнему утру или к полудню мы должны быть на месте. По мере того, как мы все дальше удаляемся от цивилизации,  надежды на очередной ночлег в мотеле остается все меньше, и у меня  практически нет  сомнений, что сегодняшнюю ночь нам предстоит  провести под открытым небом в палатках и спальниках.  Не могу говорить за всех, но мне эта идея однозначно нравится. Слияние с природой приносит мне такой долгожданный покой, о котором я раньше  не могла и мечтать. Все-таки, в этом что то есть. 
   На заднем сидении мы с Майклом снова наедине друг с другом, но говорить нам обоим не хочется. Я вижу, что он погружен в свои мысли, то ли о работе, то ли о чем-то еще, но рука его мирно покоится на моем правом колене, словно там ее законное место. Иногда его чувство собственности мне даже нравится, а иногда просто сводит с ума. Но именно сейчас, оно меня успокаивает, как колыбельная песнь младенца. Его  четко очерченный профиль, в дымке дневного света, не вызывает ничего, кроме чувства умиротворения. – «Кто ты, Майкл?» - думаю я. «И куда ты везешь меня  этой бесконечной дорогою?» 
   Но ответы на все вопросы убегают вперед, и сейчас мне за ними не угнаться. По этому, я ничего не требую, ни о чем не прошу, предпочитаю скрыться за маской безразличия. Так намного проще.
   Пейзаж за окном становится все суровей с каждым оставленным позади километром. Именно километром, а не противной американской «милей», как называет ее Джесси.  Горы тянуться в высь, а лес превращается в настоящую, непроходимую стену из зелени и деревьев. Встречные машины все реже рассекают воздух слева, а населенных пунктов после Долтона мы и вовсе не  встречали. Дикость окружающей природы пугает, но не меня. Я ощущаю, что наконец-то приближаюсь к чему-то родному, первобытному, к подобию дома, которого у меня уже давно не было. Если верить буддистской теории и перерождении душ в живые и неживые предметы, то, по всей видимости, в прошлой жизни я была где-то из этих мест. Чувствую это нутром. Но только если верить восточной религии, а я не знаю, во что я верю. И есть ли в чем-либо смысл, кроме осязаемой реальности? Каждый сам выбирает для себя объект поклонения и веры, и сам расплачивается за отступление от, им же придуманных, законов и границ.  А вера в реальность - живая, неподдельная, и отойти от нее почти невозможно.
   Блуждая по закоулкам своего сознания, я ощущаю нарастающую боль в той части головы, где теперь под тонкой кожей располагается металлическая пластина, искусно размещенная руками нейрохирурга из Бостона. Иногда я думаю, чего стоило Майклу вызвать этого хирурга прямиком из другой части света, и заставить провести одну из сложнейших операций в его жизни. Но результаты оправдали самые радужные ожидания, вот только такой как раньше его пациентка уже не станет никогда.  Слишком много забрал у нее водитель грузовика на перекрестке Теллис роуд и Гринвич стрит пятью годами ранее, слишком много. 
  Я ни о чем не жалею, ведь изменить прошлое невозможно, а сожалея о нем, мы лишь теребим затянувшиеся раны. По этому, я дотягиваюсь до лежащей возле заднего окна сумки, в  которой хранятся мои чудотворные таблетки на вот такие случаи приступов внезапной головной боли и, вытряхнув из полупрозрачной оранжевой баночки пару белоснежных спасателей, забрасываю их в рот и запиваю минералкой. Надеюсь, до уколов сегодня дело не дойдет. Очень на это надеюсь. При виде моих уже привычных манипуляций, Майкл заметно оживляется.
- Тебе плохо? Мы можем остановиться, немного передохнуть… - он говорит это так, словно прогулка по свежему воздуху может справится с моей головной болью.
- Нет,- отвечаю ему я, спокойно и уверенно. - Думаю пока достаточно двух таблеток «Торадола» - улыбаюсь, словно в подтверждение своей правоты.
- Ладно, - соглашается он, - Только если надо будет остановиться,  ты скажи.
- Ок.
  На этом наш краткий разговор заканчивается, а я замечаю, что за окном уже опускаются сумерки, солнце давно спряталось за вершинами гор, и заката мне сегодня снова не видать. Я сплетаю пальцы рук, и, положив их на колени, становлюсь свидетельницей наступления ночи. До нее еще осталось несколько часов, но она подкрадывается медленно, и что бы ни быть застигнутым врасплох, нужно быть на стороже.  Я вглядываюсь в опускающуюся на дорогу мглу, ничего хорошего она не предвещает, и мне становится не по себе, как во время просмотра дешевого, но очень кровавого ужастика. Только единственная разница в том, что сейчас я не могу спрятаться под теплое одеяло и выключить телевизор.  Я все ближе прижимаюсь к Майклу, а он, заметив мое беспокойство, обнимает меня и одаривает сухим поцелуем в висок. 
- Скоро придется остановится на ночлег, - отзывается спереди Зак,- Уже темнеет, да и туман мне совсем не нравится…
- Мы будем спать в палатках? - с возбуждением в голосе, спрашивает Джесси, - Прям как в лагере для скаутов?
- Да, милая, боюсь все именно так и будет, - подбадривает ее Зак.
  Но Джесси, по всей видимости, не собирается затыкаться:
- Только без тупых шуточек и страшилок возле костра, – по-детски клянчит она.
- Ну, мы же все взрослые люди, Джесс, - вступает в разговор Питер. -  Все будет нормально, если только…
- Если только что? - уже совсем не наигранным тоном интересуется она.  Ее слишком легко напугать и без страшилок у костра, тем временем думаю я.
- Если только к нам на ужин не заглянет голодный гризли, - наконец завершает свой оптимистический прогноз Питер.
 При этом пугается не только Джесси, но и все остальные.
- Черт, Питер! Ну зачем тебе надо было об этом говорить! - возмущается Зак.
- Я просто сообщил о возможном развитие событий этой ночью, что бы все были на чеку и не уходили слишком далеко в лес.
- А кто-то собирается на прогулку по ночному лесу? - интересуется Ванда.
  Все молчат, желающих нет, и сейчас я могла бы заявить, что не против такого время препровождения, но они все и так считают меня немного чокнутой, по этому, что бы очередной раз не подтверждать их подозрений, я предпочитаю промолчать.
  А тем временем ночь уже совсем близко. Зак зажег фары, причем противотуманные,  сбросил скорость и теперь всматривается в густые сумерки в поисках подходящего места для ночлега. Что бы как-то смягчить обстановку, он щелкает на переключатель радиоприемника, и салон заполняет знакомая кантри музыка, иногда прерываемая статическими помехами. Я удивляюсь, как в такой глуши можно словить радиосигнал, потом думаю о спутниках, разбросанных по всей орбите нашей гибнущей планеты, и понимаю, что в эту странную эпоху электроники  нет ничего не возможного.
  Проходит время и наконец фургон наш останавливается  на обочине, рассекая светом фар жуткую темноту. Все взгляды направляются на Зака, который в свою очередь, не спешит объяснять, в чем же дело.
- У нас что, закончился бензин? - с нотками истерики первой отзывается Джесси.
- Нет, ребятки, бензина нам хватит еще не на одну милю. Просто мы уже на месте, - и он жестом указывает  куда-то в темноту.
- Ты о чем, Зак? Лично я там ничего не вижу…- говорит Питер.
  Но Зак  не просто так остановился на обочине,  под покровом ночи.
- Когда я выезжал из-за поворота, то видел сразу за склоном небольшой участок, свободный от деревьев. Как по мне - самое подходящее место для ночевки.
- Ты точно там что-то видел?- все еще сомневается Питер.
- Точно! И за чем мне вас обманывать? Все-таки сейчас не время для шуток.
- Я тоже так считаю, - поддерживает его Ванда.
  А Питер уже берет командование в свои руки.
- Тогда выходим все вместе, и ни шагу по одиночке! Если не хотите остаться одни в этом густом киселе.
  Туман действительно пугает своей непроглядностью. И учитывая, что уже ночь, а на небе ни луны, ни единой звезды, начинаешь думать о том, что может скрываться там, в глубине тяжелой серой дымки.
  Мы выходим наружу. Всем немного не по себе, и если честно, то даже мне. Я вижу, как всего в метре от меня, Джесси мертвой хваткой вцепилась в локоть Зака, словно за спасательный круг. И я ее сейчас прекрасно понимаю. Я и сама ни на шаг не отхожу от Майкла. Но парням нужно достать вещи из багажника, по этому мы остаемся стоять одни возле фургона в маленькой женской компании, боясь нарушить зловещую тишину.
- Зак! - не выдерживает Джесси, - Захвати крекеры и пару  банок пепси.
   Мы с Вандой переглядываемся, но смеяться нам почему то не хочется.
-Ок, малышка, без проблем, - доноситься голос, увидеть обладателя которого мы пока не можем.
  Наконец, наши мужчины показываются из-за фургона, нагруженные спальниками и палатками, а Зак в придачу еще несет пакет с продуктами. До небольшой поляны, которую он заметил каким то необыкновенным образом, около двухсот метром по довольно отвесному склону. Пройдя несколько шагов по обочине, усеянной мелкими камнями, мы начинаем спускаться вниз. Ноги мои, в кожаных кроссовках "Ливайс" с супинатором, начинают скользить по влажной, покрытой мхом, земле. Я подозреваю, что и у других такая же проблема. Только подумав об этом, я слышу чей-то визг и глухой шлепок.  Хоть я и не могу различить в темноте, кто это упал, но уверена, что это Джесси, так как после падения следуют поодинокие всхлипывания, заглушаемые успокаивающими причитаниями Зака. Майкл идет позади меня. Кроме двух спальников, он держит в руке небольшой баллончик с перцовым газом, на случай таких незваных попутчиков, как гризли.
  Никто не хочет разговаривать этой холодной горной ночью, всем бы поскорее запрыгнуть в палатки и, укрывшись теплыми спальниками, заснуть до самого утра.
  Ну вот, мы уже и внизу, Питер кладет на землю свою ношу, Зак крепко обнимает расстроенную после падения и немного испачканную Джесси.
- Так, ну теперь нам осталось разбить палатки и расжечь небольшой костер. Он нам уж точно не помешает, - снова командует Питер, и меня это  немного раздражает.  Хотя нет. С недавних пор меня в нем раздражает все и совсем не немного.
 
***

  Мы сидим возле огня, поедая крекеры с арахисовым маслом, и запивая  пепси, приобретенной в магазине на окраине Долтона. Мы сделали им внушительный выторг, скупив почти половину наименований, ну, конечно же, лишенных чего либо мясного. Что касается меня,  то после сытного обеда "У Эда" моя ненормальная страсть к мясу притихла. Разговор тянется ни о чем, так, что бы заполнить холодную тишину вокруг. Джесси рассказывает о том, как, будучи ребенком, а это было не так уж и давно, она ездила в скаутский лагерь, куда то в Вайоминг, и почти так же как сейчас сидела у костра, и  впервые поцеловалась по-французски. При упоминании о последнем, Зак делает вид, что его это задевает. Но на самом деле ему абсолютно наплевать, я в этом уверена. Майкл как всегда рядом, намазывает хлеб арахисовым маслом, и протягивает мне. Я молча беру и начинаю жевать, без  намека на аппетит.  Все- таки надо чем-то себя занять, а то от историй Джесси у меня снова на подходе головная боль.  Смотря на языки пламени, поднимающиеся из костра, на меня находит подобие спокойствия, и я перестаю о чем-либо думать, просто выбрасываю все мысли из головы, хотя бы на время. 
   Скромный ужин подходит к концу. Зак и Джесси направляются в свою палатку, Ванда собирает остатки еды и мусора возле костра, а Питер и Майкл  несколько минут назад ушли за ближайшие кусты по естественной нужде.  Я чувствую, как Ванда не прочь бы заговорить со мной, просто так, что бы хоть как то сгладить колкости наших с Питером отношений. Но, заметив, как я гипнотизирую потухающий костер, она, захватив пакет с оставшейся едой, скрывается  внутри темного брезента. 
   Оставшись одна, первый раз за  последние сутки, я радуюсь такому импровизированному  уединению. У меня возникает желание выкурить хотя бы одну сигарету. Но их у меня нет. Последнюю пачку я выбросила два года назад, после очередного скандала с  Майклом.  Мечтая о микроскопической дозе никотина, я слышу тихий шелест позади себя. Оборачиваться  мне не хочется, но и выбора другого нет.  Я все-таки медленно перемещаюсь на место, где до этого сидел Питери и направляю взгляд в черноту леса. Чьи то глаза  смотрят на меня из кромешной тьмы, между легкими испарениями влаги. Возможно это всего лишь мое воображение, а может и нет. Глаза Зверя.  Зеленые и стеклянные. Он ждет меня, и отступать не собирается.  Я  чувствую как сердце мое пускается в бешенный галоп и разливает кровь  по всему телу. Но руки мои все же холодеют, а на висках проступают  капельки холодного пота. Если это всего лишь мое разыгравшаяся фантазия или подобие  галлюцинации, почему я не могу оторвать взгляда от этих диких, ужасающих глаз? Но остатками здравого смысла я осознаю, еще немного и они меня заполучат. По этому, все-таки пытаюсь действовать. Я зажмуриваюсь как можно крепче и думаю о том, что в этот момент тот, или то, кому  принадлежат эти глаза может приближаться прямиком ко мне. Но ничто на свете, ничто не заставит меня снова заглянуть в темноту.  Я слышу тихий шум ветра, гуляющего  между  деревьев. Позади  меня раздается треск,  и в этот раз я вскакиваю, пытаюсь заглушить крик ужаса, рвущегося из  моей груди. Но, узнав голос Питера, я ему несказанно радуюсь, все еще дрожа от страха.  Со спины ко мне подходит Майкл и непринужденно обнимает.
- Если тебе нужно в тоже место, откуда мы - я тебя проведу, -  шепчет он.
 Я все еще стою, окутанная мраком, на грани истерики, но поддаваться ей я не собираюсь.
- Мне  никуда не нужно, - отвечаю ему как можно спокойней, но он, видимо почувствовав мою дрожь, обнимает меня еще крепче и говорит:
- Ты совсем замерзла, идем лучше спать, - и взяв меня за руку, направляется к нашему ночному убежищу. Я следую за ним,  покорно, как за своим единственным проводником в ночи. Но перед тем как укрыться внутри, я бросаю короткий взгляд туда, где что-то было всего несколько минут назад. Сейчас там ничего нет, а может и, вовсе, не было. Или это "что-то" ушло далеко в лес, до следующего раза.

***

   Ночь прошла, туман рассеялся, а солнце снова поднялось из-за горизонта и осветило этот дикий мир вокруг. Дорога, ставшая почти родной, неумолимо ведет нас к конечному пункту. За рулем снова Майкл, а я рядом с ним на переднем сидении, точно так же как и в первый день нашего затянувшегося путешествия.  Мне не приятно чувствовать присутствие Питера у себя за спиной, но сидеть рядом с ним было бы еще неприятней. Что касается Джесси и Зака,  то прошедшая ночь была для них настолько выматывающей, что теперь они мило похрапывают сзади. А я смотрю на желтую разделительную полосу, извивающуюся на поворотах и исчезающую под капотом нашего фургона.  Мне ужасно не хватает горячего душа и чашки кофе, и лишенная этих незначительных мирских мелочей, я все еще пытаюсь стряхнуть остатки сна, застрявшего в памяти и нежелающего оттуда убираться.  Всю ночь меня преследовал… я так и не поняла кто или что,  и только под утро мне удалось сомкнуть глаза всего на несколько часов.  Надеюсь, это было всего лишь мое воображение, если не так, тогда дела мои совсем плохи.  Но думать об этом в такой солнечный и кристально чистый день  мне не хочется. То, что происходить ночью, днем все кажется таким не значительным,. Солнечный свет дарит нам надежду, даже самым отчаявшимся.   Может и мне сегодня что-нибудь перепадет.  А пока я буду смотреть только вперед, оставляя позади все кошмары и ночные видения. Я знаю, что нет ничего реальней окружающей меня реальности, и сколько бы она не таила в себе опасности, боли и  разочарования, я должна воспринимать ее такой, какая она есть. Полюбить мне ее уже никогда не удастся, но если попытаться убежать, дороги назад  не будет.
  Майкл хоть и не очень выспался из-за моих ночных стенаний и вздрагиваний, выглядит неплохо в своей бейсболке с эмблемой Нью-Йоркских янки и красной рубашке в ковбойском стиле. Мне нравиться, как он ведет машину, уверено и не спешно. Ведь спешить нам некуда, у нас впереди еще не один день в этих диких местах северного полушария. Последние часы тянуться как-то по-особенному медленно, наверное, от  предвкушения чего-то грандиозного впереди. Хотя мне и  достаточно того, что я уже увидела за эти несколько дней. Не думаю, что меня сможет что-то удивить или того хуже поразить. Если только на берегу этого (десятого по величине в мире) озера не окажется летающей тарелки с  пришельцами. Было бы забавно… А пока за окном  деревья и скалы, скалы и деревья, и конца им не видно. Я откидываю голову назад, закрываю глаза и мечтаю о том, что бы мой последний сон никогда не повторился.
   Противный визг тормозов и впивающийся в мои ребра ремень безопасности  пробуждают меня от легкой дремоты. В салоне наступает тишина, слышно лишь размеренный звук работающего двигателя. Никто не хочет спугнуть то, что стоит всего в нескольких метрах от переднего бампера нашего фургона. Необыкновенной красоты и грации, с развилистыми, словно ветви старого дуба, рогами, на нас смотрит широко открытыми глазами дикий лось.  Я понимаю причину нашей незапланированной, но вынужденной остановки, и не могу поверить, что это чудо-животное совсем нас не боится, ни нас, ни нашего фургона, превышающего его по размера в несколько раз. На несколько секунд я ощущаю себя в застывшем кадре на кинопленке. Даже листья не колышутся от ветра и птицы прервали свое пение в этот божественный момент.  Наконец, каждая мускула этого благородного животного оживает и, проделав несколько прыжков в сторону леса, он скрывается в густой листве, словно его и не было до этого. А в голове моей застывает звонкий звук его копыт по ровной глади асфальта. По прежнему, кроме тишины, дает о себе знать только двигатель, который остается равнодушным к только что произошедшей сцене. Первым нарушает это заговорщическое молчание мой Майкл:
- Вот ради таких вещей и стоило ехать больше двух тысяч миль.
- Согласен, - поддерживает его Питер.
- Да… Если бы только Майк  затормозил  парой секунд позже, думаю мы бы так не радовались этой встрече с дикой природой, - подытоживает Зак, а Джесси, умостившись под его тяжелой подкаченной рукой, скорее всего, вообще еще не поняла, что произошло и ей остается лишь моргать своими огромными глазами с искусственными ресницам.
  Ванда тоже пока отмалчивается, все еще пребывая под впечатлением от увиденного. Да и мне сказать нечего, в таких случаях слова остаются лишними.
  На какое то мгновение у меня перед глазами проноситься картина, как огромная туша лося врезается в  лобовое стекло, осыпая мое лицо осколками и каплями свежей крови, как все кричат от ужаса и страха, а фургон наш, потеряв траекторию движения, направляется прямиком в пропасть  всего в нескольких метрах от обочины. Но я быстро прогоняю это  несбывшееся наяву, видение, и пытаюсь зафиксировать в памяти лишь идеальные очертания могучего животного, не восхищаться которым не возможно.
  А тем временем, фургон наш снова трогается в путь, завершение которого можно увидеть уже сейчас. Местами, когда мы выезжаем из крутых поворотов, где-то вдалеке, справа, виднеется ели различимая гладь воды, окруженная неприступными скалами. И кажется
мне, что поездка эта совсем уж не такая плохая идея, какой казалась по началу, вот только конец ее мне еще не известен.