Часть 3. Воробьев

--- ГЛАВА 29 ---


           Это Лобанову кажется, что все легко и просто. У Ларина легко и просто никогда не получается, вечно все осложняется, не знает почему. Какой-то рок висит над ним. Всегда приходится пробиваться через неожиданные препятствия и неприятности.
           Прошли всего два дня после отъезда Лобанова. Спокойствие в душе. Легко на сердце. Полная уверенность в том, что ситуация благополучно разрешилась, негласный конфликт с Чиваровым улажен, оба молчаливо разошлись, забыв о своих претензиях. Ничто не мешает работе, вернулось хорошее настроение и головной мозг перестал мучить весь организм постоянным неприятным напряжением. Слава богу, Христу и Аллаху.
           В середине дня его разыскал Андрианов.
           – Вам звонят из Ленинграда. Знаете, кто? Воробьев Николай Александрович. Я сказал, чтобы связались через полчаса, вы будете у телефона.
           С Воробьевым по здешним делам до сих пор не встречался никогда. В двадцать седьмом цехе был с ним в контакте часто, когда производили монтаж или ремонт стапелей на сборке или стендов на испытании. Он контролировал эти процессы. Был суров, но справедлив, и к стапельщикам относился с уважением и симпатией. Однако пользоваться своим расположением не допускал никому, им в том числе.
           Чащино находилось вне поля зрения заместителя главного инженера по производству. Тара его не интересовала, изготовлением деталей занимался начальник производства со своим аппаратом. Николай Александрович Воробьев руководил исключительно сборкой и испытанием ракет, а также освоением производства новых изделий, хотя, естественно, ему подчинен весь производственно-диспетчерский отдел во главе с начальником производства и он требует с них обеспечения сборки деталями по полной программе. Всем на заводе известны твердый характер, жесткая требовательность и абсолютная неуступчивость заместителя главного инженера. У Ларина в мыслях не было иметь дело с вспыльчивым грозным руководителем по поводу изготовления деталей.
           Неужели Чиваров пожаловался на него Воробьеву? Тогда несдобровать, пиши пропало.
           – Илья Семенович?
           По имени-отчеству? Специально узнал? Хотя про память Воробьева на заводе истории рассказывают. Говорят, в своих цехах всех по именам знает, до уборщицы и вахтера. Если раз услышал фамилию, имя или отчество, держит в памяти ужасно долго. Мог и услышать. Хотя раньше никогда не называл. Не приходилось, возможно.
           – Да, я. Слушаю, Николай Александрович.
           – У меня к тебе вопросы. Нужно встретиться.
           – Срочно?
           – Желательно. Не собираешься к нам сюда?
           – Если необходимо, буду немедленно.
           – Не повредит делу? Сможешь оставить на день-два?
           – Сейчас – могу. Какой вопрос, Николай Александрович?
           И затаил дыхание.
           – Когда приедешь? Завтра сумеешь?
           Ничего хорошего такая лихорадка не обещает. Лобанов бы вызвал – никакого волнения. Директор завода – в порядке вещей, понадобилась информация срочная, мнение, скажем, о развитии производства, о состоянии строительства. С текущими делами все в порядке, нет повода беспокоиться или, тем более, бояться. Заместитель главного инженера по производству – неожиданно и непонятно. Потому чрезвычайно опасно. Не знаешь, чего ждать от этой встречи. Неужели с подачи Чиварова? Пожаловался? Не в характере начальника производства обращаться с жалобами к вышестоящему начальству, предпочитает с зависимыми от него работниками расправляться сам. В их случае расправа не требуется, нужно просто разобраться, что, кажется, и сделали. Или только кажется?
           – Завтра до обеда буду у вас.
           – Прекрасно. Захвати данные по нормалям. Номенклатура, состояние производства, дефицит материалов, инструмента. Желательно иметь полную ясность.
           – Только по нормалям? Остальные детали?
           – Только нормали. Будь здоров, жду завтра.
           Отлегло от сердца. Не похоже на грозу. Воробьева явно готовность Ларина приехать немедленно обрадовала. Похоже на производственный аврал. Кто-то что-то где-то прозевал. Или потерялись детали. Или с учетом напутали. Господи, всякое бывает. Систематически проваливаемся и вылезаем, такой завод, такое хозяйство. Это здесь, в Чащине, тьфу-тьфу-тьфу, трижды плюнуть, пока без особых срывов. Так простое производство, элементарный учет, надежная постановка. Пока не на чем спотыкаться. Если на заводе с чем-то обострение и от него требуется помощь – он готов. Это дело по душе, чем же заниматься, как не решением производственных проблем. А с нормалями вроде все в порядке, скоро год работаем, что требуют, даем и даже без всяких графиков. И резервы есть, надо – используем. Подготовка? Номенклатура известна, у Татьяны взять данные по материалам, по имеющемуся заделу готовых деталей, задание на месяц. Заявка на инструмент у него в столе – копия, оригинал на заводе, в инструментальном отделе. Оформить командировочное удостоверение, попрощаться с ребятами и – на вечерний поезд. Из Москвы утром самолетом. К обеду – на заводе. Как учили. Как обещал.
          
          
           В кабинете заместителя главного инженера народ. Не совещание, просто разговор. Ларин вошел без стука, стучать не принято. Остановился в дверях в нерешительности: проходить, не проходить? Можно, нельзя? В этом кабинете впервые.
           Воробьев не сразу обратил внимание. Когда заметил, жестом пригласил приблизиться, отодвинул в сторону бумаги, лежащие перед ним на столе, скомандовал.
           – Все, мужики, остальное – завтра. В это же время собираемся здесь. Сейчас дайте поработать с человеком, за тысячу километров специально прилетел. Прилетел ведь?
           – От Москвы – да.
           – Ну, хотя бы. Молодец, спасибо. Садись, разговор есть. Расскажи в общих чертах, где и как нормали там делаешь. И какова номенклатура.
           Выслушал внимательно. Подумал. Предложил.
           – Закурим?
           – Не возражаю.
           – Мне нужно разобраться с нормальными деталями. Собственно, что разбираться – решить вопрос по этим нормалям. И немедленно. Давно барахтаемся с их производством, постоянный дефицит, цех сорок систематически срывает план. Деталями занимается начальник производства. Он требует, наказывает, премии лишает, меняет начальников цеха – никакого результата. В цехе обеспеченность рабочей силой семьдесят процентов плюс никакого порядка, никакой производственной дисциплины. Вот опять начальника цеха сняли, нового еще не назначили, а у меня сборка через неделю встает из-за отсутствия нормалей. И Чиваров твердо не обещает. Вот решил сам вникнуть, вас подключить заодно. Встретился с Лобановым, он даже говорить не стал, адресовал к тебе.
           – Да, Алексей Никифорович деталями не занимается. Только тарой.
           – Как же к вам туда нормали попали? Кто загнал?
           – Сам взял. Теперь еще детали.
           – Зачем?
           – Там есть возможность. Случайно привезли двенадцать токарно-револьверных станков. По ошибке, когда оборудование на тару завозили. При главном технологе было, Павел Константинович там находился, говорит: бери, если есть где поставить, можешь организовать производство нормалей, когда будет желание. Я работник завода, знаю, что с нормалями всегда худо, сперва подумал для тары одной запустить изготовление деталей, а потом посмотреть и на завод.
           – Сделал?
           – Не в самом Чащине. За семнадцать оттуда километров. Там участок предприятия. Поселок, торф совсем кончается, а есть люди и корпус механических мастерских. Маленький, правда, но наши станки разместили. Набрали женщин – револьверщиц, мужчин – токарей, фрезеровщиков, наладчиков – желающую молодежь. Ну, молодежь относительно. Отправили в Ленинград, полгода они на заводе учились, в цехе сорок работали. Теперь самостоятельно работают.
           – Так делаете для завода?
           – И для завода, да.
           – Есть номенклатура освоенной продукции?
           – Вот.
           Воробьев посмотрел бумагу. Достал из стола свои документы, принялся молча сравнивать, что-то подчеркнул.
           – Вы номенклатуру себе полностью забрали?
           – Нет, работаем по списку. Иногда получаем оперативное задание. А так я на месяц получаю задание от планово-диспетчерского отдела.
           – С цехом сорок связь держишь?
           – Никакой.
           – Так, ясно. Ясно, что используем твои возможности явно недостаточно. Никак не используем.
           – Мы стараемся. Помогаем. Делаем, что можем.
           – Вижу, мы сами не знаем, что вам давать и что и как требовать. Без плана – как работать? Ты сам в состоянии избавить завод от части номенклатуры? Дай-ка твой перечень. Это все там делается? Погоди, не отвечай, я еще посмотрю повнимательнее. Вообще-то, по большому счету, не о чем говорить. В сороковом цехе номенклатура шесть тысяч единиц. Ты освоил девяносто две. Капля в море.
           – Не совсем так, Николай Александрович. Основная масса деталей в цехе делается на автоматах. Чисто револьверных – ну, на токарно-револьверном от начала до конца, – всего меньше шестисот наименований. А в цехе, знаю, проблема именно с этим участком. И револьверщиц не хватает, и наладчиков тоже, с оплатой никак не разберутся, мне женщины приехали, рассказывали.
           – Вы там, значит, разобрались?
           – Там все проще. Люди не избалованы, да и другой работы нет. Дома все-таки.
           – У тебя конфликт с Чиваровым, мне Лобанов сказал?
           – Никакого конфликта. Получаю график выпуска, стараюсь выполнять. Оказались разногласия по отчетности, теперь уладили. Касалось деталей, не нормалей.
           – С деталями разбирайтесь, тут с начальника производства спрошу, тебя трогать не буду. Нормали, нормали. Девяносто из шестисот. Пятнадцать процентов. Немало. Еще взять сможешь?
           – Сложно.
           – Сложно – другой вопрос. Можно?
           – Участок расширять некуда. Вторую смену организовать – такая возможность имеется. Четыре девчонки даже обученные есть. Наладчика нет. Снова нужно людей набирать и отправлять сюда на учебу.
           – Так, вернемся к этому позднее. Обязательно вернемся. Хорошо живешь, без плана и фактической ответственности. Избавить завод от номенклатуры по освоенным деталям сможешь? Взять их в план полностью?
           – Так правильно было бы во всех отношениях. Но руководство предприятия план по изготовлению деталей не берет ни за что. На тару не сразу взяли, была эпопея.
           – Знаю. Вопрос к Петушкову, так? Записал. Но это – будущее. В следующем месяце, возможно. Мне нынешний кончать надо. Вот у меня дефицит нормалей. Твоих, гляжу, здесь единицы. Но есть. На, посмотри. Двести с лишним номеров. Не знаю, какие автоматные, какие револьверные. Тебе задание такое. Пройти в сороковой к Лапенкову Ивану Николаевичу, заместителю начальника по подготовке производства, он сейчас обязанности начальника исполняет. Номенклатуру свою знает наизусть. Вы с ним посмотрите дефицит, отберите не только твои номера, но и похожие, какие сможешь сделать без особых трудностей. Проанализируйте количество, там есть тысячи штук, если одному не справиться, поделите пополам. Словом, спланируйте так, чтобы до двадцать седьмого дефицит закрыть полностью. Помоги Лапенкову, возьми на себя сколько возможно, без перестраховки.
           – Вы мне дадите дефицит?
           – Да, твой экземпляр.
           – Пошел.
           – Как справитесь, ко мне.
           – Вместе?
           – Нет, с Лапенковым встречусь отдельно.
           Ивана Николаевича визит Ларина не обрадовал. Нет, сказал, сегодня этим заниматься никакой возможности. В три часа у главного инженера совещание по новому изделию, надо успеть подготовиться. Если только вечером. Нет, в двадцать Чиваров собирает по плану.
           – Он же в одиннадцать утра?
           – В одиннадцать само собой. Надавали обязательных заданий на сегодня, в двадцать – на доклад. Те, кто не успел. Мы всегда не успеваем. Вечные должники. Давай на завтра. Хотя завтра то же самое. Секунды нет – ничего не поделаешь. Даже не знаю, кого подсунуть, с кем бы тебе заняться.
           – Посоветуемся. Какой у тебя диспетчерский?
           Лапенков показал телефон. Ларин позвонил на пульт, попросил соединить с Воробьевым. Николай Александрович скомандовал:
           – Дай ему трубку.
           Начальник цеха выслушал, покорно согласился.
           – Освободил от всех совещаний, заместителя пошлю. Даже на звонки велел не отвечать. Раз так, давай займемся. Ты обедал, может, сходим сначала?
           – Попробуем до обеда? Воробьев ждет срочно.
           – Ладно. Садись, я документы возьму. Не давать же тебе номера, на которые металл еще не получен.
           – Большой дефицит по металлу?
           – Да есть. Постоянно жду. Получаю, сходу запускаю. Чиваров, знаешь, молодец мужик. Утром получил металл, он тут же вопрос: во сколько сегодня будут детали? Я ведь только металл получил. У вас когда срок? Вчера. Во сколько будут сегодня, день вам прибавляю. У меня же металла не было. Сейчас есть металл? Получили. Во сколько сегодня сдадите? С ним нормально говорить невозможно. Ну, в общем, Воробьев требует, сядем капитально, от всего отключимся, напишем свои соображения. Без балды, Николай Александрович – не Чиваров, его обманывать нельзя и завод подвести не годится. Если здорово помочь берешься, возможно, справимся. Одному мне не под силу. Насчет подобных деталей, Воробьев прав. Не занимается, а дело знает, глубоко копает. Хотя на сборке каждую гайку щупает и, видимо, осмысливает.
           – Такой талантливый?
           – Самый-самый из наших. Трудно с ним, жесткий очень, но когда требуется разобраться no справедливости, только к нему.
           – Стало быть, его приказ – вне очереди?
           – Так я и говорю. Документы беру, и сели.
           Спустя два часа Ларин предстал перед Воробьевым.
           – Не обедал?
           – Нет.
           – Ничего, можно раз пропустить. Готово?
           – Вот, пожалуйста.
           – Сколько? Сорок две позиции? Из двухсот с чем? Остальные Лапенков берется? Сорок две. Маловато? Не кажется?
           – Трудно будет осилить. Посмотрите количества. Требуете в этом месяце сделать, а две недели осталось всего.
           – И отмечу, что нужно непременно на следующей неделе, чего на сборке нет совсем. Не дашь, сборка встанет. Вот, подчеркиваю. Эти восемь наименований хотя бы по сотне штук кровь из носу до двадцатого пришли. Этих – сотни мало, двести как минимум. Оторви партию и отправь пораньше, чтобы до двадцатого пришли обязательно. Оперативное задание тебе послать для порядка?
           – Я ведь не руководитель там, только представитель завода, командовать прямо не могу. Но ваше задание беру и выполню. Без официальной бумаги.
           – Так не годится. С их руководством надо решать. Но формальности, ты прав, потом. Сегодня делай как получается. Мне нужно выполнение в срок.
           – Докладывать обещать не могу. Оттуда телефонная связь ненадежная.
           – Мне нужны не разговоры, а детали. Отправляй ежедневно, немедленно получим. До конца месяца посадим человека на вокзале, проследим поступление.
           – Не на чем ежедневно отправлять. Нет машины. Это – проблема.
           – Сейчас решим, – снял трубку. – Владимир Савельевич, ты в Октябрьск не собираешься транспорт отправлять? Когда? Завтра машина с металлом? Мы не сможем подержать ее там до конца месяца? Две недели, да. Чтобы на ней отправлять детали по железной дороге. В областной центр на вокзал доставлять, оттуда прямой поезд на Ленинград, назавтра ящики у нас. Посмотри, пожалуйста, и реши положительно. Нет, системы не будет, в порядке исключения. Договорились, ага.
           Посмотрел на Ларина.
           – Будет машина в твоем распоряжении. Что еще?
           – Можно позвонить в Чащино?
           – Когда?
           – Немедленно. Лучше по срочному.
           – Городской, – показал Воробьев, – заказывай по любому. 
           Разговор дали быстро. Ответила телефонистка местного узла, Ларин попросил найти Паршивикова.
           – Константин Александрович? Да, я. Твоя помощь требуется. Запиши, пожалуйста. Прочитай, что записал. Восемь наименований, верно. Костя, очень важно и ответственно. Эти детали должны быть готовы буквально за три дня. Отрывать частями. Готовы сто штук, отправлять сотню. Эта восьмерка обязана стоять на станках завтра с утра. Для этого наладку нужно начать немедленно. Позвони на Коптево, скомандуй срочно перестроиться, пусть все прервут, настроятся на эту программу. Просьба к тебе: лично заняться. Сможешь прямо сейчас туда проехать? Буду тебе благодарен. Забери с собой Федорова, он хороший наладчик. Завтра же организуйте вторую смену. Там есть резерв, четыре женщины в Ленинграде проходили обучение и аттестацию. Шесть? Почему шесть? Два станка в ремонте? Тем более. Почти полноценная вторая смена. Федорову в помощь еще бы одного наладчика. Найдешь? Попробуй. С завтрашнего утра должна идти напряженная двухсменная работа. Да, возьми еще Плотникова, он ремонтом станков занимался, пусть поможет, станки нужны работающие. Можешь всех моих ребят забрать, если нужно. Стапель? Какой? Вышел из строя? Пусть постоит. Останови сборку тары. Сборка идет на задел, детали нужны на программу этого месяца. Правильно понял. Детали? В списке самых срочных сорок два наименования. Согласен, запиши следующий десяток. Удастся, ставь, конечно. Я послезавтра приеду, придет машина специально детали отвозить на вокзал. Да, с завода. Тебя заменю, буду только этим заниматься. Всего, Костя, удачи тебе. Петушкову не звоню, сам с ним решишь все вопросы? Не сезон, понятно, и я так думаю. В известность поставь, пусть в курсе будет.
           – Завтра едешь? – спросил Воробьев.
           – Сегодня.
           – Пообещал приехать послезавтра.
           – Пусть разгоняются, не ждут. Завтра проверю, что сделано, и подключусь.
           – Ну, ну, – одобрил заместитель главного инженера, – вижу, там у тебя дело налажено.
           – Пока одни разговоры, – возразил Илья Семенович. – Вроде бы все ничего, как до дела дойдет – одно не клеится, другое. Народ разный. Костя – человек надежный. Ему с моими сложно, его не всегда слушают, наши мыслят самостоятельно. А от нас там пока многое зависит. Потому завтра мне быть там необходимо.
           – Давай, – напутствовал Николай Александрович. – Лучше бы мне просто забыть про тебя, а только вовремя получать детали. Но если нужда заставит, звони, телеграфируй, найди способ связаться. Готов помочь в любой момент. И не стесняйся, ради бога.
           – Спасибо. – Ларин поблагодарил и тут же попрощался.
           На заводе ничто не задерживало. Ни к Тесленко, ни в гараж не пошел, насчет машины уточнять не стал, решил проверить, насколько Воробьев контролирует ситуацию на заводе. Сегодня не поехал, улетел назавтра утренним самолетом. До Чащина добрался быстро, выпросил у Петушкова машину, забрал Татьяну Кузьмину, Коровина и нормировщицу Маринину, вчетвером отправились в Коптево на месте решать вопросы ускорения работы. Василий Петрович отнесся к деятельности Ларина с веселым сочувствием. Помощь директора предприятия была пока не нужна, мог бы только помешать. Чем? Неизвестно чем, но что-то способен осложнить. Скажем, оторвать Паршивикова, не пустить Кузьмину в Коптево, задержать Коровина. Зря, наверно, вешает Ларин такие подозрения на своего чащинского друга, не старается Петушков специально мешать ему никогда, но деятельный директор часто загружает своих любимых помощников разными заданиями, а сегодня требуется привлекать их всех по мере необходимости в любой нужный момент без всяких препятствий. Такая потребность возникает, и пока все решается беспрепятственно, и это прекрасно. Темп – залог успеха.


--- ГЛАВА 30 ---


           В Коптеве мастерские маленькие. Не цех, участок. Входишь в коридор, направо – дверь в комнату мастера, прямо – на механический участок. Оттуда – гул работающих станков. В комнате мастера пусто, все на производстве.
           – Вот вам весь перечень, чертежи и технологические карты на новые детали. Небольшая разница от наших постоянных, посмотрите внимательно. Мария Петровна, сразу пронормируйте, хотя бы примерно. Заводские нормы в картах стоят, познакомитесь. Я с начальником на десять минут выйдем в цех, вернемся, все вместе займемся планированием работы. Пошли, Анатолий Сергеевич.
           Напряжения в работе Ларин сразу не почувствовал. Пять станков из двенадцати стояли. Паршивиков подошел к Ларину. Мастер Латынычев – к чуть отставшему Коровину. Обменялись рукопожатиями, как говорится. Поздоровались, значит. Паршивиков ждал вопросов.
           – Почему стоят? – Ларин кивнул на револьверные станки.
           – Два – в ремонте, три – в наладке.
           – Такие сложные наладки? Вчера не успели?
           – Семь работают с утра. Три пустим в вечер.
           – Вторую смену организовали?
           – Да, полностью.
           – Что значит, полностью?
           – Револьверщицы со станков, что в наладке, выйдут во вторую смену. И весь резерв.
           – Молодец, Костя, – Ларин успокоился. Паршивиков сделал максимум возможного.
           – Заходи в комнату мастера, посоветуемся. Я только с Плотниковым поговорю.
           Алексей копался в механизме станка.
           – Очень серьезный требуется ремонт? – поинтересовался Ларин.
           – Не думаю. С этим все ясно, от силы завтра запустим. Вторым парень занимается, я не подходил, не знаю. Потом подключусь, после этого. Но нужно следить, чтобы другие не выходили из строя. Скорее всего, причины одни, надо будет разобраться как следует. Вот с этими двумя справимся, будем смотреть с Федором.
           – Понял. Я теперь здесь. Помощь понадобится, немедленно дергай. Ночью, днем, когда угодно.
           – Да уж ясно.
           – С питанием-то как?
           – Хо, тут столовая лучше, чем в Чащине.
           – Есть столовая?
           – Маленькая и очень неплохая.
           – Сходим. Так же, до семи?
           – Точь-в-точь.
           – А живем где?
           – Нам комнату выделили. Кровати поставили. Тебя вот ждем.
           – Дождались. Федор что, во вторую смену?
           – Здесь он. Вышел куда-то. Наладкой занимается. И во вторую работает, и в первую. Насквозь.
           – Занимайтесь, мешать не буду. В столовую соберетесь, захватите.
           В комнате мастера собрался консилиум. Ларин объяснил задачу. Попросил:
           – Мы с Константином и Татьяной Васильевной проверим запуск первых восьми позиций. У Кузьминой вопросы по материалам, Латынычев освободится, потом разберетесь. Надо, нас подключите, все пока здесь. Вы, начальник цеха, мастер и нормировщик, оцените весь объем работы и дайте ответ по всем сорока двум наименованиям, когда какие станем отправлять. Партии отрываем только у первых восьми, остальные будем сдавать полным количеством. Очередность у вас есть, общие сроки поставлены. Даем себе ровно час. Через шестьдесят минут выслушаем друг друга. Вперед, граждане.
           Да, здесь мастерские – не то, что в Чащине. Там – настоящий производственный корпус, большой, высокий, с бегающими мостовыми кранами, подсобными помещениями, двухэтажной пристройкой. Здание городского типа.
           Это помещение – корпусом никак не назовешь. Какой там корпус! Барак – не барак, а что-то похожее. Просторное, вообще-то, строение, но – низкое. Длинный ряд столбов, держащих крышу, образует два пролета, на которых стоят станки. Двенадцать токарно-револьверных, три токарных, по два фрезерных и сверлильных и наждачное точило. У торцевой стены пристроили два слесарных верстака. Все! Больше не поместить ничего. Стеллажи с деталями, инструментом, материалами поставили между окнами вдоль помещения. Для расширения участка, развития производства, установки дополнительного оборудования никаких условий, возможностей и перспектив. То есть здесь абсолютное отсутствие роста, о новых объемах не может быть речи. Это – факт. И, видимо, что-то строить тут – бессмысленно и бесполезно. Что ж, лишнее на себя брать не станем и взваливать насильно не позволим. Чтобы ничего не срывать и никого не обманывать. Воробьев требует дать ответ не позднее завтра. Завтра и дадим. Ответственно и честно.
           Перед возвращением к цеховым руководителям подошел к Федорову. Тот занимался наладкой револьверного станка, был сосредоточен и серьезен, не шутил, не улыбнулся Ларину. Технолог настроение токаря должен понимать, все правильно, дело общее, для того они здесь, чтобы поддерживать друг друга. Отвлекать не намерен, однако мнение товарища услышать необходимо.
           – Мне сказали, все резервы мобилизованы. Ты всех знаешь. Согласен с этим?
           – Мы с Константином Александровичем и с Володей рассмотрели. Все, больше тут никого.
           – Это кто – Володя?
           – Латынычев, мастер участка здешнего.
           – Он – Володя?
           – Ну да.
           – Наладчиков хватает? Справятся?
           – Справимся. Я ведь тоже целиком бригаду взял.
           – Считаешь, вас достаточное количество?
           – Я и по две смены могу вкалывать, когда понадобится.
           – А другие?
           – Другие – тоже. Настроим. Да они готовы, точно.
           – Ясно, Федя. Не мешаю тебе. Надо что, немедленно подключай, ладно?
           – Обязательно, как всегда.
           – Илья Семенович, – обрадовался приходу Ларина Коровин, – надо решать. Тот объем, что вы требуете, не получается. По трудоемкости не проходим. Придется список сокращать. Либо список, либо количества. Всего не осилить. Перебор, в общем.
           – По заводским нормам вроде проходили.
           – И по заводским – перебор, – возразила Маринина. – Я проверила.
           – По вашим – тем более?
           – Конечно, мы еще ваших не достигли.
           – И большой перебор? Намного сократить нужно? 
           – Порядком. На четверть, пожалуй, или около.
           – Слушайте, ребята, – Ларин воодушевился, – ведь речь идет о двух неделях работы. Аврал, бывает необходимость. Что если поговорить с народом, доходчиво объяснить обстановку, донести исключительную потребность, попросить выручить завод, поработать эти две недели сверхурочно и все выходные дни. Растянуть смены по одиннадцать часов, час на обеденный перерыв.
           – Больше двух часов сверхурочно нельзя, Петушков не разрешит, – напомнил Коровин.
           – У нас тут далеко, никто не увидит, – сказал Латынычев. – А Петушкову можно не говорить.
           Повисло трудное молчание. Мастера никто не поддержал.
           – Два, так два. Пусть по два часа каждый день дополнительно, – согласился Ларин. – Это возможно?
           – Каждый день? – неуверенно повторил начальник цеха.
           – И выходные. Две недели, Анатолий Сергеевич.
           Снова молчание. Здесь – не завод. Но и не само Октябрьское предприятие, всего на всего участок Коптево. В данном случае – станочный участок. В сезон – кто думает о законодательствах, нормах и лимитах? Сколько надо, столько трудимся. Нам ли привыкать? С народом поговорить надо, согласятся – отчего не поработать?
           Латынычев настроен определенно и действует решительно. Поскольку возражений не последовало, пошел собирать трудящихся. Взял инициативу на себя. И ответственность, естественно, тоже. Хотя Коровин понимает, что директор, если что, потребует ответить начальника цеха. И Паршивикову не отвертеться будет, это точно, потому что первым он приехал устраивать здесь такую спешку и аварию. Будем надеяться, все пройдет без осложнений и ничего не случится. И директору никто докладывать не станет.
           – У вас и красного уголка нет?
           – На кой он нам, – сказал Латынычев, – пойдем в цех, там поговорим. На стыке смен, минут через двадцать. Я приглашу.
           Народу немного, двадцать человек от силы. Ларин вышел в сопровождении Кости Паршивикова. Женщины остались в комнате мастера, ни к чему всей оравой вываливаться, некрасиво даже. И не обязательно вовсе. Коровин тоже предпочел остаться. Начальник цеха он новый, знаком недостаточно хорошо, повод для развития лучшего знакомства не самый подходящий. Илья Семенович с Костей поняли: ответственность на себя в неясных случая тоже пока не возьмет. Умному новому начальнику лучше поглядеть со стороны. Если что, найдется оправдание перед грозным директором предприятия.
           Технологи оправданий готовить не собирались, потому что не думали серьезно нарушать порядок – так, чуть-чуть, если специально придираться. Все предложения – на пользу дела.
           – Ну вот, собрались все, – представил Володя Латынычев, – больше у нас никого нынче и нет.
           – Мы плохо знакомы, – взял слово Ларин, – был у вас всего-то несколько раз и давно уже. Основная работа – в Чащине. Здесь хороший мастер, надежный коллектив, постоянная номенклатура, отлично справляетесь и не доставляете забот. Порядок у вас. Думаю, так будет продолжаться и дальше. Но сегодня вынужден обратиться к вам за помощью, в связи с чрезвычайными обстоятельствами. Я – представитель ленинградского завода на предприятии. Не ваш работник, хотя постоянно здесь.
           – Да мы знаем вас, – крикнули сзади. Легкий общий шум подтвердил это заявление.
           – Надеюсь, – Ларин чуть смутился.
           – Да знаем! Ближе к делу. Чего надо?
           – Что надо, вы знаете. Константин Александрович вчера еще объяснил.
           – Так работаем. Что требуется, сделаем. Собрали – зачем?
           – Я попросил. Посоветоваться хочу. Список деталей заводу нужных привез и с вашими начальником цеха и мастером участка рассмотрели. За нормальную работу с этим списком не справиться.
           – Мы – причем?
           – Кроме вас, работу не сделать никому. Хочу попросить всех поработать две недели сверхурочно и без выходных.
           – А что за это поимеем? – крикнули снова сзади.
           – За сверхурочные и выходные – двойная оплата.
           – Не двойная, а плюс тариф за дополнительные часы, – поправил Латынычев.
           – Значит, так, – согласился Ларин.
           – Да это ладно, – выступил вперед токарь Середин. Единственная фамилия, которую Ларин запомнил после первого еще посещения участка. Непонятно почему. Запоминающаяся фамилия? – Ты скажи, мил друг, для чего нам тут деньги? Ну, заработаем их, и теперь зарабатываем, не даром, поди, трудимся. Куда тут тратить? Один хилый магазин, ничего там нет, ни мяса, ни масла, ни колбасы, ни сахара. Хлеб, и тот в неделю два раза привозят. Зачем нам твои деньги?
           – Ну, как, – Ларин не знал, что ответить. – Трудимся, чтобы заработать. У вас есть предложение?
           – Детали сильно нужны?
           – Очень.
           – Так мы согласны твое задание выполнить. В выходной и хоть в две смены, если надо, наше дело. Но и ты на нас поработай. Не бумажками заплати, а товаром. Организуй снабжение рабочего класса за ударный труд.
           – Если смогу, конечно. Сделаю все, что в моих силах.
           – Так это другой разговор, – Середин подошел ближе, чтобы не кричать издали, а беседовать спокойнее. – Вы спрашивали, предложение есть ли? Есть!
           – Давайте.
           – Ящики с готовыми деталями на станцию ведь увозите на машине?
           – Да, правильно.
           – Деталей больше, все срочные, нужно будет отправлять чаще?
           – Возможно, ежедневно.
           – Машину придется выделить для одного для этого?
           – Наверно.
           – Так вот предложение: один раз отправить машину в Москву за продуктами. Один единственный раз. Утром туда, к ночи обратно. За день обернется. Никто никому не останется должен. Рассчитаемся полностью. Мы с вами деталями, вы с нами продуктами. Будет по-честному и здорово.
           Напряженная тишина. Все ждут ответа.
           Ларин сообразил мгновенно. Сможет организовать. Завтра машина приходит в его личное распоряжение. Риск. Ответственность. Длинная дорога, опасное дело. Если что случится, не поймут, не простят. Любая задержка будет чревата срывом отправки. Однако, однако.
           – Как вы себе это представляете?
           – Проще простого. У Клавдии Минеевой дядька родной в столице заведует магазином. Большой гастроном и не в центре, где-то на отшибе. Напишем заказы, соберем деньги, позвоним родственнику, он подготовит. Приехали, взяли, погрузили, привезли, раздали. Дядька себе копейки не возьмет, ему не надо, с радостью поможет землякам, всех тут знает. Нужна только машина и только на день.
           – Будет машина, – твердо заявил ленинградец.
           – Нам нужно точно знать, – недоверчиво сказал Середин. – Тут должно без обмана. Нельзя чтобы ошибиться.
           – Вы меня не знаете, – кивнул обиженно Ларин, – в Чащине знают, обманывать не умею. Не привык.
           – Это знаем. Но и с нашим начальством знакомы. Обращались к ним с такой просьбой не раз. Бесполезно. У них машину выпросить непросто. Если возможно вообще.
           – Даю слово: машину в Москву отправим. Если сможете подготовить поездку. Но только для вас, работников участка.
           – Само собой. Так давайте задание наладчикам и нам всем, обмозгуем и сегодня же раздвигаем смены.
           – Я не могу сверхурочно, – жалобно призналась молодая женщина.
           – Кто не может, тот не может, – вмешался мастер Латынычев.
           – Только лучше сразу сказать, как вот Настя, чтобы сориентироваться вернее.
           Желающих отказываться не оказалось. Ларин с облегчением подумал, что сегодня решил не самую простую задачу. Воробьев, направив сюда машину, помог ему в этом, хотя вовсе неизвестно, правильно ли он поступил, заранее пойдя на авантюру и рискнув использовать выделенную для конкретной цели технику совсем в ином направлении. Эх, цель оправдывает средства.
           На неделе – едва ли. Отправка – ежедневно. Однажды можно пропустить, это верно. А если машина задержится на сутки? А случится что в дороге? Два дня пропустить – беда! Ехать – так в выходной. Что ж, пусть подсуетятся. С этого начать – замечательно! С досрочного выполнения обязательств. Ларин неожиданно почувствовал себя героем.
           – Машину отправляем в субботу. Успеете?
           – В выходные нельзя, – отозвалась Клавдия, – мы ведь ездим сами к нему, так только по будням разрешается.
           Погибать так погибать. До конца.
           – Собирайтесь. Будете готовы, скажете. Будет машина.
           Ларин остался в Коптеве. Хотя дело, казалось, завертелось без его участия. Всем командовал Латынычев, и вмешиваться в его работу совсем не требовалось. Не навреди, отдал себе Ларин стандартное приказание. И занимался внешней политикой, не касаясь внутренних дел. Попросил Коровина и Маринину пронормировать новые операции и во вторник привезти нормы и расценки на всю номенклатуру. На установленную программу недоставало четырех наименований металла. Поручил Кузьминой встретить, разгрузить заводскую машину, кинуть в нее недостающие прутки, сразу отправить на Коптево. Через Паршивикова передал Петушкову с Андриановым отвечать заводу, что все ленинградцы уехали в Коптево, занимаются нормалями, и связи с ними нет и звонить им бесполезно. Оба руководителя традиционно не интересуются делами коптевского механического участка, не возражали против его создания и не мешают работе, а совершенно безразличны. Такое впечатление, что забота их исключительно о Чащине, центральном поселке предприятия, остальные участки – постольку-поскольку. Их помощь Ларину не особо и требуется, хотя совсем обойтись не получается. Вот и перед отправкой машины пришлось обратиться. Попробовал подстраховаться на всякий случай. Поехал в Чащино. Сначала подошел к главному инженеру.
           – Виктор Андрианович, завтра моя машина уходит на день в Москву. Вечером должна вернуться. Если застрянет, выручишь? Сможем отвезти ящики с деталями на станцию?
           – В Октябрьск?
           – В областной центр, на прямой поезд грузим.
           – Здесь я бы еще мог, туда – только директор распоряжается, вы же знаете.
           – Он никуда не собирается завтра?
           – Нет, на месте пока.
           Петушков отказал решительно и твердо.
           – Мы давно договорились, детали только на попутках. Специально транспорт не выделяем.
           – Один раз в порядке исключения.
           – Никаких исключений. У тебя же свой транспорт.
           – Отправляю на день в Москву. Хочу иметь страховку. Скорее всего, не понадобится, но – на всякий случай.
           – Зачем в Москву?
           – За продуктами для работников.
           – Ого! – сказал директор предприятия. – Государственную собственность, заводское оборудование используем в личных целях? Грузовую машину, полученную для выполнения ответственного задания, отправить налево в сугубо индивидуальных корыстных интересах. Кто дал право ублажать людей подобным образом? Смешивать личное с государственным? Ко мне, еще к Захарову, не раз обращались, мы всегда давали отказ. Ты – не успел получить машину, уже отправил. Идти на поводу у людей – не лучший способ завоевать авторитет. Хочешь показать заботу о человеке, заодно нас подставить: вот я как, а вот как они. Делай что хочешь, поступай, как знаешь, только я тебе тут не помощник, не друг и товарищ. И на меня не надейся.
           И не надо, рассердился Ларин. Никого не подставляю. А то, что после этого к тебе могут прийти с просьбой, а то и требованием организовать в Москву такие рейсы, так тут нет ничего плохого и почему не позаботиться о своих людях, если есть такая возможность. Впрочем, я не директор и не знаю его прав и возможностей, может, у них запрет какой на сей счет. С меня в таком случае взятки гладки, я отвечаю только перед своим заводским начальством, не самым главным, кстати.
           Вчера вечером к Ларину подошел Середин.
           – Все готово, Илья Семенович, можно ехать.
           – Все?
           – Абсолютно. Вот список заявок и деньги. От двадцати двух человек, только наши работники.
           – Мои ребята не участвуют?
           – Отказались. Предлагали, не захотели.
           – Правильно, нам здесь ничего не требуется, а дома все есть. Что заказал народ?
           – Масло, сахарный песок, колбасу – всем. Дальше – кому что, помаленьку. Шоколадные конфеты, апельсины, даже бананы записали. Да муку почти все хотят. В общем, разнообразия большого нет, самое необходимое требуется, остальное необязательно, как получится.
           – Объем велик?
           – Тонны поболе будет. Случай такой надо использовать.
           – С водителем говорили?
           – Все с ним обсудили. Хороший парень. Тут у нас короб здоровый стоит, подходящий оказался, водитель подсказал. Затащим его в кузов, напишем на боковых стенках: хлеб. Считает, по дороге с такой маркировкой никто не остановит. В ящик погрузим продукты, туда много войдет, с запасом.
           – Клавдия сама поедет?
           – Клавдии работать надо. Сестра ее старшая отправится, ей хочется, да и бывала не раз, дорогу покажет и получит надежно, дотошная она по характеру. Дядьке позвоним, как решение примем.
           – Водителя как-то поблагодарить надобно.
           – С водителем рассчитаемся, не беспокойтесь.
           – Больше вопросов нет. Когда, завтра?
           – Можно. Лучше – послезавтра. Без суеты. За день спокойно все сделаем и рано утром отправим.
           – Что ж, значит, послезавтра. Раньше бы и не получилось. Нужно ведь документы выписать на дорогу, днем только можно. Займемся.
           Сегодня сам все проделал. Сел в кабину к шоферу, отвезли детали на вокзал, сдали в багаж. Послали раза в полтора больше ящиков, чем обычно. Специально накопил для отправки перед поездкой в Москву, придержал в предыдущие дни. Завтрашняя радость неожиданного изобилия компенсирует последующее разочарование. Будем надеяться, перерыв окажется однодневным, не более. Возвращались через Чащино, в конторе предприятия оформили документы на поездку в Москву. Дальше по дороге на Коптево поговорил серьезно с водителем. Откровенно объяснил ситуацию. Попросил вечером вернуться непременно. Иначе – срыв отправки деталей до невозможного. Подвести завод самым скверным образом. Его, Ларина, авантюра. Риск. Единственная надежда на мастерство и честность водителя.
           – Не надо волноваться, – посоветовал шофер, – нет повода. Вожу двенадцать лет, ни одной аварии. Машина хорошая, дорога нормальная, туда да обратно, всего делов. Не думаю, что поздно, к ужину вернемся. И выспаться успеем. По каким-то причинам если вечером не разгрузим и не раздадим привезенное, утром скинем короб, возьмем ящики с деталями, доставим к поезду вовремя. Будьте уверены.
           Уверенности не было, оставалась надежда. И она оправдалась. Вернулись, правда, поздно и ничего не успели раздать. Машину загнали в гараж, оставили без охраны, но под замком. Утром, как предсказал водитель, краном сняли фанерный короб, освободили машину, успели к утреннему поезду. Дальше пошло по накатанной колее. Ларин приказал себе забыть тревоги и волнения.
           Перед концом смены к нему подошли две револьверщицы. Протянули пакет.
           – Это – вам.
           – Что такое?
           – Извините, немного совсем. Вам – от нас.
           Заглянул. В пакете лежали апельсины, кружок копченой колбасы и коробка конфет.
           – Заберите. Мы так не договаривались. Не ставьте меня в неловкое положение. Не обижайте.
           Середин стоял позади, заинтересованно смотрел. Сразу подошел, активно подключился, усилил нажим.
           – Благодарность от народа, Илья Семенович. От чистого сердца.
           – Взяток не беру, – отрезал Ларин.
           – И благодарность не принимаете?
           – Принимаю. Беру взятки. Деталями.
           Все рассмеялись. Женщины покачали головами, забрали пакет. Пообещали:
           – Володя расписал работу каждому на три дня. Станки, сами видите, настроены. Посмотрите, чтобы нам задания давали без перерывов. Обязательно сделаем, обязательно выполним, хоть сколько работать придется. Мы теперь все ваши должники.
           – Бросьте, – возмутился Ларин, – долги считать – последнее дело. Надо выполнять обещания. Я свое выполнил. Вы свое выполните. Честность и порядочность, так это называется. Надеюсь, наши отношения всегда будут такими. Не согласны?
           – Спасибо вам. Все правда. Мы рады, что вы у нас. И не подведем, не сомневайтесь.
           Последние по заданию Воробьева детали отправили машиной. Ларин поблагодарил всех работниц, с каждой попрощался за руку. Мужиков похлопал по плечу. С Латынычевым поговорил обстоятельно.
           – Вытащу тебя в Ленинград. Не был?
           – Никогда.
           – Хочешь город посмотреть?
           – С удовольствием.
           – Премии дать тебе не могу. Попрошу Петушкова, но не уверен. На недельку в командировку на завод отправить – попробую. В качестве благодарности. И вообще не мешает.
           – С радостью бы.
           – Вот поработали в две смены. Переходим снова на одну, так? Почему бы не перейти постоянно на две?
           – Не получится. Людей нет. Резерва никакого.
           – Наладчиков не найти?
           – Наладчиком любой токарь сможет. Середин хотя бы. Две недели потренируется, освоит. Женщин нет. Все, кто смог, обучились и работают. Вроде бы четыре в запасе револьверщицы, но двое девок беременны, в декрет собираются, в отпуска уходят, постоянная подмена требуется. Словом, только-только, в аккурат укомплектованы на одну смену. Вторую полноценную не собрать.
           – Жаль, – сказал Ларин, – выходит, оборудование используем на половину возможностей. И что дальше? Производство появилось, может быть, люди приедут, поселок вырастет?
           – Какое это производство. Вон в Чащине корпуса новые строят, там видно, туда поедут. У нас – не то.
           – Вы – участок Октябрьского предприятия. Может быть, возить женщин сюда из Чащина? Почему нет?
           – Ради второй смены?
           – Естественно. Не возникала такая идея?
           – Да нет. Участок ведь создавался под наши кадры. Одной сменой ограничивались сразу. А что значит возить оттуда? Посменно – это через неделю возвращаться к полуночи. К тому времени посылать ежедневно или автобус, или вагон. Ради пяти-шести работниц не станут. Да и не дело.
           – Надо будет с Петушковым посоветоваться, что директор скажет. Желательно увеличить отдачу вашего участка.
           – А что скажет. Новый, скажет, корпус построят, место выделим, заберем из Коптева станки, еще, коли надо, добавим, организуем участок у нас. Вот и все. Мне бы хотелось, чтобы оставался здесь. Худо-бедно, двадцать человек заняты. Хорошо ведь работаем. Может, и маловато для вас, но все-таки польза.
           – С Петушковым говорить не буду, – пообещал Ларин, – и вопрос расширения снимаю пока. Но думать будем, ладно? Жизнь подскажет.
           – Жизнь есть жизнь, – согласился Латынычев.
          
          
           – Премию дать вам не могу, – сказал ребятам Ларин. – Повода нет. Сделали детали, выполнили задание – ну и что? Наша работа, ничего особенного. Табель сверхурочных оплатят, это оформлю. А за выходные вам отгул. Недели хватит? Едем домой на неделю.
           Ялымов обрадовался. Федоров задумался. Плотников попросил:
           – А можно не ехать?
           – Конечно, можно. По желанию. Отгул есть отгул, гуляем, где хотим.
           – Пожалуй, останусь тут, – заявил Федоров, – сразу бросать несподручно, бригада все-таки.
           – Решил вообще остаться?
           – На неделю.
           – Нашел здесь кого-то? – догадался Ларин.
           – Н-ну.
           – Смотри, Федор. Ты там нужен, но пока – оставить могу.
           – Нет, тут непостоянно. Недели хватит.
           – Смотри. Решай, как тебе лучше.
           – Хватит.
           – Геннадия прихватим? – спросил Ялымов.
           – Прихватим, – улыбнулся Ларин, – одного не оставим. Тебя тоже не планировали сюда брать, в последний момент понадобилось.
           – Он не один, дали сразу троих в помощь. Ясно, не специалисты, но все-таки.
           – Увезем и его на неделю. Отгул заслужил тоже.
           Уехали втроем московским поездом. На завод Ларин не торопился, позволил себе провести дома два дня. Потом – два выходных. В понедельник, прежде всего, зашел к Хавроничеву. Тот знал про нормали, похвалил за помощь заводу. Видишь, не зря открыли участок в Коптеве. Ларин рассказал обстановку на участке, просил, если на заводе захотят развития производства нормалей, поддержать его возражения: там развиваться некуда.
           – Знаю, помню разговоры об их возможностях, поддержим, – успокоил главный технолог.
           – Так, – сказал Воробьев, – что ждали от вас, получили. Молодец. Теперь скажи, можно ли в принципе увеличить отдачу этого участка? Было бы желательно.
           – Считаю, объем выпуска увеличить нельзя. Упорядочить работу можно, подумать надо.
           – Без договора и плана? Взаимоотношения не отрегулированы.
           – Проторчал там две недели и знаете, что предложил бы. Участок производства нормалей в поселке Коптево на их предприятии и у нас на заводе считать участком цеха номер сорок. Не формально, а по существу. План по нормалям ведь получает сороковой цех, правильно? Плановое бюро цеха разбивает план по участкам. Пусть возьмут себе Коптево и планируют им работу в пределах освоенной номенклатуры. Минуя плановый отдел, напрямую. Связать начальника цеха с мастером участка, пускай встречаются, все вопросы согласовывают и цех получает то, что запланировал участку. Там постараются выполнить, точно. Только чрезмерно не перегружать их, иначе научим срывать выполнение задания. Такое предложение.
           – Подумаем. Ты надолго? Соберемся в ближайшие дни, посоветуемся. Расширять, значит, участок нельзя?
           – Невозможно.
           – Понятно. Вообще, не дело искать спасения на стороне. У себя нужно порядок наводить. Будем разбираться. Разумную помощь принимать и организовать ее на порядочном уровне – следует. Хорошо.
           Заместитель главного инженера кивнул в знак окончания разговора. И добавил:
           – Успешное выполнение специального задания отметим приказом по заводу. Кроме тебя кто-то заслужил премию?
           – Рабочий класс можно?
           – Рабочий класс нужно. Инженеров что, нет?
           – Я один.
           – Ну, ну, – сказал Воробьев, – давай рабочих.
           Ларин попросил листок бумаги, написал фамилии всех четверых своих помощников.
           – Степанов? – удивился Николай Александрович, – Геннадий? Он разве там?
           – Мой основной заместитель. Всегда со мной. Постоянный бригадир. Больше, чем бригадир. И технолог, и плановик.
           – То-то его не вижу. Степанова с удовольствием включу в приказ. Остальные тоже из двадцать седьмого?
           – Все.
           – Тогда и Петрушова включить за помощь?
           – Было бы замечательно.
           – Понятна ваша связь.
           – Борис Николаевич – моя опора. Без него многое не могло получиться.
           – И в людях тебе не отказывает?
           – Никогда.
           – Этих так постоянно и держишь?
           – И других присылает по необходимости.
           – А кто еще поддерживает?
           – Хавроничев Павел Константинович. Лобанов, мой непосредственный начальник. Директор завода.
           Воробьев улыбнулся:
           – Директора в приказ писать не будем. Что ж, спасибо тебе за информацию. И за то, что с нормалями не подвел. Вообще, за все, что делаешь там со своими ребятами. Удачи на будущее.
           Удивил Воробьев. Не слышал до сих пор Ларин, чтобы заместитель главного инженера кого-то хвалил. Обычно рассказывали, кому, за что и как досталось от грозного начальника. Самое удивительное: ничего ведь особенного не сделано. Ну, поработали напряженно две недели, выполнили обязательство, не слишком трудное, кстати, никакого тут героизма. Неисповедимы пути господни! Не знаешь, когда получишь незаслуженное наказание, когда – чрезмерную похвалу.


--- ГЛАВА 31 ---


           На заседании бюро горкома слушали вопрос борьбы с пьянством. Докладывал городской прокурор. Дал общую оценку ситуации, назвал цифры. По статистике получалось вполне благополучно, уровень пьянства в районе и городе снизился в сравнении с тем же периодом прошлого года.
           – А что, – спросил секретарь, – в прошлом году тоже вели учет случаев?
           – Учет ведется постоянно.
           – Вас послушать, на улице скоро пьяного не встретишь. А идешь, всякий раз наткнешься, валяются чуть не ежедневно.
           – Все-таки уровень падает. В результате систематической борьбы с алкоголизмом.
           – Кто же борется?
           – Милиция. Прокуратура. Общественность.
           – Каким образом?
           – В соответствии с партийными указаниями. Согласно ваших требований.
           – Хорошо, а конкретно? Валяется пьяный человек. И что?
           – Забираем в вытрезвитель, если увидим. Штраф налагаем. Ставим на учет.
           – Какие профилактические меры принимаете, чтобы не повторялось? Один штраф не поможет.
           – Так вот. Сообщаем по месту работы. На комбинате проводят собрания в коллективе, берут на поруки. На некоторых сильно действует. Премий лишают. Борются, в общем.
           – Хорошо, с комбинатом ясно. Но у нас не одно предприятие в городе.
           – В том-то и дело. Город, да еще и район. Ведь кто валяется? Городские тоже, конечно, нарушают, но часто попадают из района мужики, приезжают в город как будто специально напиться. Бывает, в вытрезвителе одни с района оказываются. Туда тоже сообщаем по месту работы, только никакой реакции.
           – Разбираем, почему, – возразил Малышев. Он сидел напротив прокурора и посчитал обязанностью ответить.
           – Где разбираем?
           – Вызываем на комитет. Обсуждаем, предупреждаем.
           – Ни на одно сообщение мы не получили ответа.
           – Ответ не отправляли, а меры принимаем.
           – А результат? Вот у меня последние данные. Ваш токарь Ивенин вчера доставлен в вытрезвитель второй раз уже за этот год. В первый раз посылали сообщение. И что?
           – Принимаем решение бюро, – заключил секретарь городского комитета. – Всем партийным организациям города и района внедрить опыт работы партийного комитета комбината по борьбе с алкоголизмом. В течение месяца провести на комбинате семинар по обмену опытом с участием всех секретарей. А Малышеву, с участием представителя прокуратуры, не откладывая провести собрание в коллективе с обсуждением и обязательным осуждением конкретного случая – как фамилия, Ивенин? Вот его. И по каждому случаю не лениться проводить собрания. Этого записывать не станем, но будете докладывать на бюро.
           Знаю ведь, что высовываться нельзя, а вот лезу, не знаю зачем, сокрушался Малышев, возвращаясь домой с заседания бюро. Жди теперь на этих днях прокурора – сам пообещал приехать или заместителя прислать, никого другого. Начальство, значит. Собрание коллектива – они думают, это вроде партийно-хозяйственного пленума: нет возражений, нет воздержавшихся, все – за, все как по нотам, принято единогласно. Тут никто за свое место не дрожит, каждый говорит что вздумается, как еще пойдет, эту ораву попробуй удержи. Дай бог, чтобы прошло без инцидентов. Сам виноват, по-глупому нарвался. Отбивайся теперь как можешь. Надо подумать, кого подготовить к выступлениям, на самотек пускать никак нельзя.
           Не успел. Не подумал, что назавтра позвонит прокурор и собрание назначит на следующий день. Договорились провести в цехе после обеденного перерыва. Оторвать от рабочего времени двадцать минут, больше не потребуется при надлежащей организации. Из города будет заместитель прокурора. Это лучше, молодой человек, с ним проще, хотя почти незнакомы.
           Встречать представителя к управлению Малышев не пошел. Сам доберется, тут одна дорога к заводу. Занялся подготовкой собрания. Правильно было бы общее мероприятие в цехе проводить профсоюзным руководителям, но Свирелину такое ответственное дело поручать опасно, вечно что-нибудь упустит, перепутает или не так сделает. Первый такой эксперимент по поручению горкома да еще в присутствии наблюдателя – тут нет, надо самому. С гарантией.
           Не удалось собрать партийный актив цеха, настроить людей на выступления. Не удалось, и все. Хотел перед обедом это сделать, но не оказалось на месте ни начальника, ни парторга цеха. Без них не имело смысла. Ладно, коммунисты в цехе народ воспитанный и опытный, должны и так поддержать, будем надеяться.
           Перетащили стол мастера на главный проход, стулья не поставили, не надо, люди все стоят, пусть президиум постоит тоже. Подразумевается быстрота собрания, некогда рассиживать, время рабочее. Собрались дружно. Станки пустить запретили, делать нечего, желаешь, не желаешь, за или против, принимай участие в обсуждении поведения своего же товарища. Подтянулись, с нетерпением ждали начала.
           За столом – секретарь партийного комитета, заместитель районного прокурора, начальник и секретарь партбюро цеха. Президиум собрания не избирали, Малышев счел эту формальность в данном случае лишней. Сам взялся, сам проведет, ему поручено, никому другому. Начал без промедления по сигналу к окончанию обеденного перерыва, долгому пронзительному звонку. Сразу к делу.
           – Товарищи, сзади там, потише. Вы знаете обстановку с алкоголизмом. Партия и правительство, государство и весь народ объявили решительную борьбу с этим злом. А мы продолжаем безобразие. Употребляем и злоупотребляем, да еще с нарушениями общественного порядка. И нам предложено на собрании в коллективе рассмотреть и обсудить конкретный случай с нашим конкретным товарищем.
           – На конкретного товарища есть товарищеский суд, – крикнули сбоку.
           – Есть, – согласился Малышев, – но собрание – это весь коллектив, нечто большее, самая высокая инстанция, ответ перед всеми.
           – Ну, давай, ближе к делу, – закричали снова, – про кого разговор?
           – Вот у меня сообщение из городской милиции. Двенадцатого июня работник Октябрьского торфопредприятия Ивенин Петр Константинович в девятнадцать часов сорок минут вечера в состоянии сильного алкогольного опьянения лежал на улице Ленина поперек тротуара, чем мешал нормальному движению людей. В связи с чем был задержан и доставлен в городской вытрезвитель. Ответственный дежурный капитан милиции.
           Слушали внимательно. После того как Малышев закончил читать, народ оживился. Зашумели, заговорили вполголоса между собой, поднялся гул – стихийный, неорганизованный.
           – Так, – сказал председатель собрания, – поступило предложение заслушать виновника происшествия. Пусть расскажет, как дошел до жизни такой.
           Шум стих. Любопытство брало верх. Интересно, что скажет их товарищ, угодивший в такую яму.
           – Лежал, – подтвердил потерпевший и развел руками. Печально сказал, виновато, но без раскаяния. Констатировал факт – было, что ни говори.
           – Ты что, Константиныч, – раздался сзади молодой веселый голос, – поперек дороги разлегся. Лег бы вдоль, никому не мешал, говорить не о чем было.
           Собрание грохнуло. Одна женщина взвизгнула от удовольствия. Один Ивенин оставался серьезным, ему не до смеха, хоть как. Однако щека дернулась.
           – Вы сугубо важный вопрос в смех не превращайте, – потребовал сурово Малышев. – Плакать надо, а не смеяться.
           – Так давайте поплачем, – предложил тот же голос сзади.
           – Ты, Морозов, прекрати безобразить, здесь тебе не балаган и не кружок самодеятельности. Распустились там, в клубе.
           – Причем клуб, – обиделся веселый голос, – я что, сам сюда пришел? Пригласили.
           – Вот по делу и давай.
           – По делу, так Петр Константинович мой учитель. Хороший человек. Перебрал, переборщил, с кем не бывает. Я вот на днях тоже так набрался, хорошо, не в городе, люди добрые домой дотащили.
           – Скромности тебе не хватает, – сказал Малышев.
           – А ты ему отдай половину своей, – крикнули сзади.
           – Слушайте, невозможно работать, – переждав смех, упрекнул Малышев.
           – А ты отдохни, – опять весело крикнули сзади, – совсем заработался, бедный.
           – Вы дадите работать? Будем продолжать собрание, в конце концов?
           – Кончай базар, – сказал Батов, – действительно, работать надо. Ставь на голосование чего там тебе требуется, поднимем единогласно, и пошли по местам. Давай, давай, ставь.
           – Ну, если обсуждать не хотим, то давайте. Есть предложение взять товарища Ивенина на поруки и объявить ему общественное порицание.
           – Еще чего, – возмутился Борис Конитов, – ни на какие поруки Константиныча брать не нужно. Зачем это?
           – Чтобы под суд его не отдали за нарушение общественного порядка.
           – Ничего он такого не сделал, чтобы под суд, не валяете ваньку. А порицание – можно, пусть знает: общественный порядок нарушать нехорошо.
           Собрание одобрительно загудело.
           – Ставлю на голосование. Кто за то, чтобы взять товарища Ивенина на поруки? Никто? Кто за то, чтобы на поруки товарища Ивенина не брать? Опять никто? Кто воздержался? Воздержавшихся нет. Как же так?
           – Не то ставишь. Про поруки сказали тебе, все ясно, за что голосовать. По делу давай.
           – Хорошо. Кто за то, чтобы вынести товарищу Ивенину общественное порицание, прошу поднять руки. Единогласно? И ты, Константиныч, сам голосуешь? Тоже согласен? Другое дело. Принято большинством голосов, то есть единогласно. Собрание объявляю закрытым.
           – Ну как? – спросил Малышев прокурора, когда шли из цеха в управление. Парторг провожал гостя до машины.
           – Нормально, – улыбнулся тот.
           – Люди наши, конечно, своеобразные, не так иногда соображают.
           – Народ умнее нас, – изрек прокурор, – учит уму-разуму дураков.
           – Что это?
           – Те же поруки, подумайте. С первого раза не взяли – и правильно.
           – Как, вы сами говорили, ваше предложение.
           – Не подумал, народ поправил. Дали серьезное порицание, он почувствовал. Снова сорвется, тогда – поруки, будет гораздо весомее. И ведь единогласно осудили. Нет, хорошо прошло, мне понравилось. Буду у секретаря горкома, расскажу ему.
           – Очень рад.
           Поистине не знаешь, что хорошо, что плохо, где угодил начальству, где наоборот. Малышев потер лоб, почти расцарапал. Так тяжело далось это собрание. Выпустил из рук, дал увести не туда, не сумел добиться намеченного решения, получил полный провал. Представитель власти уехал довольный, даже готовый такое собрание примерным представить. Ну, чего ждать от такого начальства, как вести себя с ними, как же работать, руководить непослушными людьми, вообще как жить в такой обстановке? Народ ему понравился. Народ в железных руках держать надо, иначе никакого порядка в обществе не будет.


--- ГЛАВА 32 ---


           С тарой Ларин закончил полностью, так посчитал. По второй и третьей задел образован, можно сказать, до будущего лета. И даже не в том дело. Напрасно сомневались, боялись пустить на существующих площадях одновременно производство всей тары. Потихоньку, помаленьку, постепенно передвигая, устанавливая, замещая оборудование и оснастку, объединяя операции технологических процессов, вдруг пришли к совместному параллельному нормальному производству без тесноты и особых неудобств. Получилось как-то само собой, никто не ломал голову, даже не было необходимости пускать рядом производство всех контейнеров. Справились с второй и третьей, наделали вперед надолго, вернулись к изготовлению первой тары – вполсилы, слегка, на заводе и первой еще достаточно. Но – начали. И вдруг кого-то, кажется, Барышева, осенило. Главный энергетик все время бывал в цехе, не мог совсем отойти от производства, его родной коллектив все-таки, не один пуд соли вместе съели, не такое время пережили. И вникал по привычке в суть того, что наблюдал. Да, именно Барышев спросил удивленно Коровина:
           – Пока тара не нужна, понятно. Все же производство нельзя останавливать. Первую начали готовить, правильно. А почему вместе вторую и третью не продолжить? И люди привыкнут, и настроено все будет на работу как надо. Полсмены – одно, полсмены – другое. Потом посменно разделить. А может, и рядом пустить. Или вообще рядом, еще лучше.
           – А что, – сказал Коровин, – это мысль. Люди все будут заняты, пусть не всю смену пока, посмотрим. Надо попробовать, так проще будет с обеспечением завода, и абсолютная надежность на все времена.
           – Молодцы вы, – одобрил Илья Семенович, – все делаете правильно. По таре отлично справляетесь без меня. Думаю, надо на завод отправлять – понемногу, незаметно, скажем, вагон в полмесяца или дней в десять. Соответственно выпуск запланировать – на будущий месяц столько же, потом увеличивать понемногу. На полную программу, наверно, выйдем уже к новому корпусу, и, слава богу, это и требуется. Хотя – видите – и сейчас готовы обеспечить. Здорово, очень здорово. Что ж, в текущие дела по таре я со своими ребятами не вмешиваемся. Только по вашей просьбе или требованию, как хотите. Если что выходит из строя, нужен ремонт или новое заказать – тут вы только не прозевайте. У ребят задание постоянное, готовят оснастку на новый корпус, им хватит надолго. Если надо, снимайте в любой момент, Геннадий предупрежден. Я – в Ленинград, постараюсь пока больше там находиться до будущего нашего аврала. Вы только детали не снимайте, ладно? У Пашкина есть график, вы с него требуйте, проверяйте хотя бы раз в сутки. Договорились, буду звонить. Вообще, радоваться должны, мешать вам не стану.
           – Вы – нам?
           – А что? Бывает.
           – Не бывает. Никогда.
           – Ладно, если так. Но и помощь вам не нужна. По таре. Ну, детали осваиваем совместно.
           – Все сделаем так, как сказали.
           Ларин расстался с начальником цеха и его заместителем, отправился в управление, отметил командировочное удостоверение, попрощался с главным инженером, затем – с директором. В доме приезжих забрал портфель, по пути к автобусной остановке по привычке заглянул к Захаровым взять заказ на продукты. Хотя традиционно знает, что попросит Григорий Петрович: сливочное масло – обязательно, ленинградские конфеты и апельсины – если не затруднит. Так всякий раз, и Ларин, почему-то с удовольствием, выполняет заявку, считает своей обязанностью сделать хоть что-то приятное и нужное уважаемым им людям, несправедливо, на его взгляд, обиженным. Однако в их обидах никого не обвинял. Так получилось, каждый по-своему неправ, что теперь разбираться, после драки кулаками махать.
           В понедельник с утра на завод – без опоздания. Когда бы ни приехал, сколько бы времени ни позволяло отдыхать дома отсутствие срочных дел – только до понедельника. После выходных с началом смены – у главного технолога. В любом состоянии, с разным настроением, при всяких условиях. У обоих вошло в привычку.
           Обычно Павел Константинович в своем кабинете строг. По-деловому серьезен. Чаще всего – озабочен. Главному технологу на заводе проблем хватает. Сегодня – радостно возбужден, необычен, празднично взволнован. Не сидит в кресле, стоит посредине комнаты. Такое впечатление, как будто ждал появления Ларина.
           – Смотри-ка, первым пришел. Сейчас другие будут. Можешь меня поздравить.
           – С чем, Павел Константинович?
           – Не знаешь? А, ну да, тебя вчера не было. Награждение на заводе. Правительственные награды. Представляешь, мне – орден Ленина.
           – Здорово! Это – да! Поздравляю, очень рад. Очень.
           – Ленина – понимаешь?
           – Для меня тоже великая радость. Главное, заслуженно.
           – Главным технологам орден Ленина не дают. По чину не положено. Это – Яночкин, знаю, уверен.
           – Поздравляю, Павел Константинович, от души.
           – Спасибо.
           – Еще кого-то наградили?
           – Сигаева – орденом Красного знамени. Лобанову и Тесленко – Знак почета. Двух начальников цехов отметили. Да, Захарову с Петушковым – Красного знамени, можешь поздравить.
           – А вы?
           – Набирай от меня, вместе поздравим.
           Смотри-ка, удивился Ларин, не думал, что таким значительным делом занимаемся, не представлял себе важности нашей работы для государства. Высшая правительственная награда, надо же. Павел Константинович заслужил в любом случае и за что угодно. И Яночкин, естественно. Здорово, что не один так думаю.
           – Приезжайте вместе, – кричал в трубку Петушков, – отметим у нас как следует, приезжайте! Если соберетесь на этих днях, дождемся, рады будем встретить.
           – Нет оснований брать к вам командировку, – смеялся Хавроничев, – у вас без меня все хорошо. Сорвете что-нибудь, поеду сразу.
           – Не сорвем, – кричал Петушков, – Илья Семенович не позволит. Да и сами уже с усами.
           – Хорошие ребята, – сказал Павел Константинович.
           – Хорошие. Хорошо, Григория Петровича не забыли.
           – Это особенно хорошо. А знаешь почему? Представление давали, когда еще директором был.
           – Теперь бы не дали?
           – Дурацкий вопрос, извини.
           – Он ведь сколько руководил предприятием.
           – Все равно дурацкий.
           Ларин улыбнулся.
           – Алексей Никифорович еще не был? Надо тоже поздравить.
           – Сюда не заходил. Наверно, у друга Тесленко с утра, оба орденоносцы, переваривают.
           – Яночкин сам получил что?
           – Ленина.
           – К нему, конечно, не пойду.
           – Да уж конечно.
           – И к Сигаеву тоже. Лобанова поздравить надо, такое событие. И Тесленко. Кстати будет, если вместе их застану. Пошел в заводоуправление.
           – Беги, разумеется. От меня поздравь тоже.
           В кабинете заместителя директора друзья оказались вдвоем. Тесленко сидел в кресле за столом, Лобанов стоял. Курили. Обычно Лобанов курит при трудностях, неприятностях, когда что-то не клеится. Сегодня – от радости, ясно. Еще бы, такое событие. Илья Семенович вошел торжественно, с улыбкой.
           – Мне Павел Константинович сказал…
           – Сволочь Хавроничев! – Лобанов выругался с ожесточением, с яростной злобой.
           – Ну, – растерянно произнес Ларин.
           – Сволочь и скотина Хавроничев, – Лобанов был вне себя. И не собирался сдерживаться. Если бы даже хотел, все равно не смог. Возмущение рвалось на выход. – На чужом горбу в рай въехать. Себе заграбастать не свои заслуги. Присвоить что другими заработано.
           – Хавроничев занимался, – попробовал возразить Ларин.
           – Он? Я занимался. Третий год там сижу. Кто еще столько сделал?
           – Да, – поддержал Тесленко, – тебя обошли малость.
           – Малость? Орден Ленина этой сволочи. Приехал и уехал пару раз – все участие. Открыл и бросил. Орден Ленина – кому? За что?
           – Мне могли не дать, даже не подумал бы, – сказал заместитель директора, – но высший ты заслужил первым.
           – Сидел ведь, как идиот, не вылазил. Один, близко никого из них не было. Поделили награды.
           – Если считать, кто сидел, подумал Ларин, так, не говоря обо мне, надо бы первыми назвать Степанова с ребятами. Они, похоже, не в счет.
           – А я пришел вас поздравить, – попробовал объяснить.
           – С чем? С несправедливостью? Со скотским безобразием?
           – Ордена же. Правительственные награды. Почет.
           – Да пошел ты! Знак почета – знак и есть, настоящий почет тому, что повыше. Иди к своему Хавроничеву, его поздравляй, лижи ему задницу.
           – Я к вам пришел. Не думал. Государственная награда. Мне бы орден дали, не знаю, как рад был.
           – Захотел. Тебе заслужить еще надо. Когда заслужишь, поймешь, чему радоваться, чему нет.
           – У нас часто, – сказал Тесленко.
           – Всегда, – подтвердил Лобанов. – Но эта скотина у меня дождется. Руки ему не подам. За один стол не сяду. И Яночкин, это он, его рук дело. Из ума выжил, не знает, где правда, где ложь, меня отодвинул, так оценил, значит. Этого не оставлю. Не потерплю.
           – Теперь ничего не изменишь, – пожалел Тесленко.
           – Изменишь. Пойду, подам заявление. Хватит, насиделся в захолустье. Мы с тобой лучше по выходным за город ездить будем. Здоровье дороже.
           – В крайности не стоит. Отметим, хоть так. Переживем, всякие обиды переносили. Впервые, что ли?
           – Если бы не этот. Против же Сигаева ничего не имею.
           – Не нам распределять, что поделаешь.
           – В общем, я пошел, – откланялся Ларин.
           – Давай, – кивнул Тесленко. Лобанов сердито молчал.
           Куда-то Ларину следовало податься. С кем-то встретиться. Поговорить, снять внутреннее напряжение, погасить душевный пожар. Просто пообщаться, без обсуждения. Такое – кому расскажешь? Позор!
           К Хавроничеву – нельзя. С Петушковым тоже не годится. С ребятами-технологами не такие доверительные отношения, да и откололся от них в последнее время. Степанов приехал вчера, наверно, уже в цехе, должен друзей навестить до того, как займется переоформлением командировочных документов. Лучше всего встретиться с Геннадием, поболтать за жизнь.
           Бригадир на слесарном участке спорил с Серегой Васюковым. Оба обрадовались Ларину.
           – Давно меня не требовал в Чащино, – сказал Васюков, – а на месяц бы с удовольствием.
           – А на дольше?
           – Насколько?
           – Не теперь. Возможно, через полгода. Месяца на три-четыре понадобитесь, много предстоит работы.
           – Подумаем. Четыре – много, на три можем согласиться.
           – У меня к тебе дело, Илья Семенович.
           – Пошли, Гена, в коридор, поговорим.
           Коридор – не место для разговора. Без конца проходят люди, недостаток света, негде сесть, словом, неуютно. Зашли в кабинет начальника ОТК – открыт, а никого нет.
           Ларин выслушал Степанова, пообещал: все сделаю, не сомневайся. В свою очередь сообщил:
           – Оказывается, мы своей работой начальству ордена добывали. Не слыхал? Вчера указ пришел, сообщили.
           – И кому?
           Ларин перечислил.
           – Ну, это, наверно, по совокупности.
           – Как же тогда Захаров с Петушковым? Их тоже включили.
           – Другое дело. Тогда понятно, тебя там нет?
           – Разве мы с тобой за ордена работаем?
           – Да, все так, но если за Чащино, как тебя пропустить?
           – Я свое – получил. Кому – орден, кому – ордер. На двухкомнатную квартиру. Еще неизвестно, кому повезло.
           – Одно другому не мешает. То и другое можно.
           – Нельзя. За одну вину два наказания запрещены. За один успех две награды не дают. И это правильно.
           – Квартира – не правительственная награда. Если так считать, мы тоже свое получили, дополнительная зарплата и теперь идет. Нам больше ничего и не надо.
           – Вот видишь, у нас без орденов достаточная компенсация.
           – Я бы тебе дал.
           – Я бы тебе тоже.
           Они рассмеялись, и Ларин предложил.
           – Вот, узнал. Не хочешь поздравить лауреатов? Многие сегодня этим занимаются. Ты с нашими непосредственными начальниками дружишь, им будет приятно.
           – Наверно, не надо? Не обязательно, наверно?
           – Может быть, и не обязательно.
           – Их, значит, наградили за работу. А нас поблагодарить не догадаются, как думаешь?
           – Едва ли. Мы тут вроде не причем. Не дотянули до уровня. Фактически свое получили, выяснили ведь.
           – Э, – сказал Геннадий, – с паршивой овцы шерсти клок не помешает.
           – А знаешь, – согласился Ларин, – подскажу Лобанову, пусть организует премию. Случай точно удобный. Попрошу за вас, догадается и про меня.
           – В самый раз бы, – Геннадий кивнул. – Ты только про мою просьбу не забудь.
           – Делу время, потехе час?
           – Как же. Между прочим, у нас в Чащине порядка больше, чем здесь в цехе. Там – что надо, закажи, сразу сделают или достанут. Главное, не прозевай. Тут – пуд соли съешь, пока чего-то добьешься. А знаешь, почему? Потому что ты командуешь.
           – Командую не я. Там начальник цеха есть, а еще главный инженер.
           – Это ты так организовал и так поставил дело. Я вообще скажу, ты хорошим начальником цеха был бы. Станешь, наверно. Начальство разглядит.
           – Я не стремлюсь.
           – Стремись, не стремись. Уже доказал. Будешь, точно. Скурвишься только.
           – Что уж, без этого нельзя?
           – Не знаю. Ты – точно. И сейчас ведь со многим не считаешься.
           – В чем уверен, возражений не допущу.
           – Вот именно. Кажется, рассказывал тебе, в армии на первом построении помкомвзвода растолковал: запомните три заповеди. Первая – в армии не тот прав, кто прав, а у кого больше прав. Хороший был старший сержант, до сих пор с уважением помню.
           – Рассказывал. А не кажется тебе, что не туда поехали? Нам с тобой в Чащине пахать еще не один год, наверное. Новый корпус на носу. Какие тут ордена и какое выдвижение в начальники – с подготовкой бы чего не прозевать. Согласен?
           – Это в основном твои заботы. Нам – давай задания и будь уверен, что все выполним.
           – Не прибедняйся. Ты тоже хорошо участвуешь, подсказываешь и предлагаешь много нужного и важного. Кто, не ты мой первый помощник?
           – Если так считаешь, значит, так и есть.
           – Так и будет. Не надоело?
           – Пока нет.
           – Стало быть, у нас порядок. Разбежались? В первом приближении на сегодня все выяснили.
           – Я на заводе до трех часов.
           – Я тоже.
           Друзья рассмеялись и весело разошлись.
           Ларин бодро вышел из цеха и неожиданно затормозил. Мысли пришли. Остановили, заставили задуматься. Куда идет? К Лобанову по поводу премии? В таком настроении к человеку обращаться бесполезно, еще больше разозлишь. Пошлет куда подальше и будет прав: не лезь под горячую руку, знай время и место для подхода к начальству. Вернуться к Хавроничеву? Павел Константинович поддержит, без сомнения, но ненадежно, по-интеллигентски. Это в технике, в нашей технологии он бог и царь, гроза и камень. В житейских делах, особенно в денежных, неуверен, старается держаться в стороне, если приходился влезать, скромен и ненастойчив. Когда нужно, нажать не сумеет, голос не поднимет, кулаком не стукнет. Надежда, вообще-то, есть – нет полной уверенности.
           Оп-па! Что это он, с его стажем и опытом. Вроде тупостью не страдает, а глядит вовсе не в ту сторону. Пошевели извилинами, дурак. И не стой на месте, шагай вперед, направление правильное.
           Наверняка награжденные орденами будут премированы приказом по заводу. И кроме них премируют еще работников, которых посчитают заслужившими премию. Кто готовит приказ? Конечно, главный экономист, заместитель директора Георгий Андреевич Сомов. Он точно их включит в приказ. Потому что владеет ситуацией, сам занимается непосредственной поддержкой в организации производства тары, постоянно интересуется состоянием дела и знает все подробно и ясно. Может и сам догадаться включить их в приказ как самых главных исполнителей работы, получившей такое признание, но напомнить о себе не помешает. Именно теперь, не поздно, и не рано, в самый раз. Молодец, Геннадий, самому могло в голову не прийти. Главное для нас – не прозевать. Ни там, ни тут, нигде. В трудовой деятельности и в личной жизни.


--- ГЛАВА 33 ---


           Пусть Ольга несчастна, не сложилась ее жизнь, не нужна она любимому человеку, он изменил ей и дочери, семья ее висит на волоске, и пригласил ее Леонид в театр не с желанием, не от души, а по обстоятельствам. Не мог он идти с этой, раз культпоход и все друзья идут с женами. Пусть ее душа – кровавая рана, но она женщина, молодая, и сегодня должна быть красивой. Не для мужа – он не оценит – красивой вообще. Разве она хуже других? Ее не интересует спектакль, хотя не помнит, когда была в театре: давно никуда не ходят вместе. Какой театр в ее настроении? Но не отказалась. Все-таки семья их еще формально не рассыпалась. Может быть, в последний раз она выезжает с законным мужем. Пусть. Останется последнее воспоминание – для женщины такие вещи имеют большущее значение. И сегодня рядом с ним она должна быть красивой, для нее это очень, очень важно.
           Раскрываешь шкаф – и перед тобой зеркало.
           На внутренней стороне дверцы.
           Большое – во всю дверь, в полный рост.
           Большое или маленькое, новое или старое, прямоугольное, квадратное, овальное или круглое, всегда открытое или спрятанное – внутри шкафа, в сумочке или кармане – скольких женщин утешала, примиряла с судьбой, возвращала к жизни нужная эта вещь.
           Верная подруга, славная подруга, добрая подруга – зеркало.
           Ольга совсем в зеркало смотреться не собиралась.
           До того ли!
           В шкаф-то когда заглядывала!
           В этом шкафу у них только хорошая одежда. Все будничное – в кладовке висит.
           И сейчас – никакого настроения наряжаться. Никакого желания. По нужде, по необходимости.
           Но – зеркало есть зеркало, а женщина – всегда женщина. Жизнь кончена, это ясно.
           Для кого жить? Для чего?
           В тридцать лет – жаль, конечно.
           Нет, слез не будет. Сегодня не будет слез. И вообще все выплакала, больше нет.
           Бальзаковский возраст.
           Сколько, тридцать? Кто говорит! Ленька говорил: больше двадцати не дашь. И сама знает. Женщины к этому возрасту тяжелеют, подруги как одна растолстели, а она все как девчонка, тонкая, стройная. Ноги гладкие да ровные – Ленька врет, что прямые, прямые у нее никогда не были: под коленкой изгиб и припухлость, а ему нравится. Совсем, говорит, прямых не бывает, это будут не ноги, а палки, у тебя прямые, а через ту припухлость еще и соблазнительные. Сообразил! И бедра круглые и полные, а таз – не широкий, поэтому не кажется приземистой, а выглядит именно по-девичьи легкой. И талия – никак она ее не сохраняла, сама сохранилась, тонкая и красивая – и все. А живота почему нет – тоже не знает, потому, может, и талия есть, что живота нет, никаких корсетов отродясь не носила, просто – не наела живота, и нет его. Плечи, конечно, широкие, так никто за нее физическую работу не выполняет. И таскает, и стирает, и все домашние дела делает сама. Но – полные и круглые и мягкие, как и руки, хотя руки – нет: сильные, и пальцы длинные, и с маникюром, но нельзя сказать красивые – руки обыкновенные. И шея – не лебединая. Есть длинные шеи – залюбуешься. Но это – в кино. У нее – обыкновенная, конечно, не жилистая, что уж зря. Вот грудь – да! Дочь сосала – не высосала, совсем даже не испортила. Не большая, но полная, а главное – высокая, опять-таки по-девичьи, соски крупные, темные и, бывает, торчат. Лифчик носит, а совсем не обязательно. Хотя теперь кому нужна красота ее груди.
           Ленькина родня считает ее тощей. Ну разве она худая? У тощих, глядишь, ключицы оглоблями выпирают. А у нее? Конечно, без ключиц совсем нельзя, но уж никак не скажешь: выпирают. Поди, слой сала вырос на них, не одна кожа. Потрогать – мягкие. Мягкие? Что это? Почему разные ключицы? Одна – да, полная, другая – кость! Бывает так, чтобы одна ключица больше другой? А отчего? Раньше не было. Может, ударилась где? Синяк был бы. И не так чтоб целиком одна больше. Может, кажется? Лямки у рубашки разные, вот и впечатление. Теперь спустила лямки – и что? Все равно. Такой вид, как будто одна ключица опухла. Ну да. Так и прощупывается: на этой ключице – кожа, на этой – опухоль. Что? Как – опухоль? Слово нашла. Придумала. Страшное какое. Откуда? Ей в театр ехать, а она страхи на себя нагоняет, дурочка. Одеваться, а она, бесстыдница, рубашку нижнюю стянула. Это надо же! Ну, опухло маленько место, завтра и пройдет. А сегодня – все равно: в театр так в театр, опухла так опухла, наплевать. Нет, его любимое платье не наденет, не дождется, лучше это, с поясом, в нем она все равно красивее, и пусть любуются все, всему и всем назло.


--- ГЛАВА 34 ---


           Собака выла протяжно и гулко: а-у-у-у-у, а-у-у-у-у... Первый звук, короткий, неоконченный, был нетусклый – казалось, начинается рассыпчатый собачий лай. Тем более жутким, пугающим, леденящим душу следовало долгое, пустое и мертвое: у-у-у-у.
           Взбесилась, что ли, подумал Петя Шашкин. Вдруг собака умолкла. В тихом безмолвном вечере только четко раздавались его шаги. Он шел быстро, а слух его не улавливал звуки: раздраженный воем собаки, Петя напряженно ждал его продолжения. И все-таки, несмотря на ожидание, человек вздрогнул, когда собака снова завыла. Защемило сердце, он внезапно почувствовал озноб и страшную тягучую тоску по чему-то необъяснимому. Вой собаки. Что он значит? В народе говорят, не к добру. Случится очень плохое. Кто-то умрет? Пете сделалось неуютно от этих мыслей. Или умер уже, по покойнику воет? Да что я в самом деле, с ума начинаю сходить, забыл, откуда иду? Он решительно подергал плечами, словно сбрасывая ненужный груз, освобождаясь от лишней тяжести.
           Петя Шашкин шел с поминок. По традиции уход каждого работника предприятия отмечали в столовой. Сразу после похорон с кладбища те, кто ходил прощаться, возвращались сюда, где все заранее приготовили и на составленные длинной сплошной ломаной линией столы разместили выпивку и простые закуски: винегрет, котлеты, селедочку. Соленые помидоры и огурцы несли кто пожелает из дому, хватало на всех с избытком. Потому что не наедаться собирались, а помянуть ушедшего товарища. Кто – родного человека, кто – друга, кто – хорошего знакомого.
           Сегодня проводили Николая Ивановича Кузнецова. Мастер цеха умер после болезни, недолго лежал в больнице. Говорят, сам виноват, поздно спохватился, раньше бы обратился, спасла операция. Перетерпел, потерял время, упустил возможность, жалко, нестарый, пятидесяти не было. Хороший человек, справедливый, добрый. Собака воет по тяжелой утрате, безвозвратной потере, большому горю для оставшихся и оплакивающих безвременно ушедшего. Он и сам готов завыть вместе с ней. Умное, отзывчивое животное. Главное, чужое: у Кузнецовых собаки нет, точно. Тем трогательнее отчаяние животного, скорбящего по, возможно, совершенно незнакомому человеку – другу по определению. Если пес отзывается на смерть человека немедленно, какой же стойкой может оказаться его реакция – сегодня третий день. Наверно, третий день воет собака – до дня похорон никто не замечал, не обращал внимания, все переживали в себе, без оглядки по сторонам. Бедное животное, сколько еще переживать ему и разрывать свою душу. И его, кстати. Наверняка еще чью-то, и не одну. Ужасный вой, такое впечатление, как будто смерть совсем рядом, словно кто-то умер только что.
           Наутро узнали, что в тот вечер скончался Анатолий Сергеевич Коровин, начальник цеха. Молодой, сорока не исполнилось. На поминках себя плохо почувствовал. Понятно: расстроился, лучшего мастера потеряли, за сердце хватался. Советовали: выпей еще, сними нагрузку, успокой сердце, ничего не изменишь, Иваныча не вернешь. Жалко, а что делать, жизнь продолжается, завтра на работу. Досоветовались. Дошел домой, разделся, лег в кровать, уснул – и не проснулся. Вечным сном уснул. Кого теперь винить, кому весь век казниться? Кто предлагал, кто наливал, кто угробил больного товарища? Такого здорового на вид. Кто бы мог подумать, предположить, представить себе? Острая сердечная недостаточность. Что значит острая? Бывает тупая? Еще какая? Вообще, что-то новое. Инфаркт – понятно, слыхали. Разрыв сердца – никуда не денешься, не выдержал организм. Острая недостаточность – нужно было что-то добавить, восстановить достаток? Прохлопали, не обратили внимания на состояние товарища, вместо отправки к врачу перегрузили спиртным. Благими намерениями усыпали дорогу. Послезавтра похороны, прощание, новые поминки.
           Деньги на столовую, вообще на похороны выделяет профком предприятия. На одной неделе двойная нагрузка. Найдут, выделят, их проблемы.
           Председатель профсоюзного комитета пришел к директору. Приглашал с собой секретаря парткома, но Малышев отказался: партийный комитет этим не занимается, решай сам с директором, у меня денег нет, помочь ничем не могу.
           Мог бы поддержать, вдвоем веселее. Не захотел.
           – Василий Петрович, пришел за помощью. Прошу выделить хоть небольшую денежную сумму, нам уже самим не справиться.
           – На что деньги?
           – Так на поминки же.
           – Никаких поминок!
           – Как же?
           – Больше не будет! Людей насильно гробить не позволю. Напиваться до смерти на траурной церемонии.
           – Это же несчастный случай. Болезнь у человека.
           – Выпил лишку, вся болезнь. У каждого свой предел, да не каждый его знает. А мы создаем условия для беспредела. На поминках никто помирать не будет. В столовой устраивать запретил. Дома родные, друзья соберутся, скромно посидят, тихо погорюют, нечего колхоз собирать, застолье разводить. На кладбище мы с тобой скажем что положено, еще кто выступит – достойно и торжественно попрощаемся. Человек умер, остальные должны жить.
           – Народ надеется. Традиция.
           – Народу объясним, поймет. Традиции нужно ломать, если приводят к трагедии. Да что тебе толкую, сам должен мне доказывать, ты же профсоюз, общественная защита трудящихся. О жизни людей забота – твое дело вперед моего. Я начальника цеха потерял, где теперь брать, кого ставить, хоть бы подсказал.
           – Не знаю.
           – Вот и я не знаю. А насчет поминок – приказ по предприятию выпущу.
           В тот же день приказ был составлен, напечатан и подписан директором в нескольких экземплярах. Повесили на стенах в столовой, управлении и на дверях кабинетов начальников цеха и мастерских. Текст Василий Петрович написал лично:
          
           "В связи с негативными последствиями, категорически запретить проведение так называемых поминок с привлечением широкой общественности в столовой и на территории предприятия. Директор Петушков."
          
           И никто не возразил. Ни один человек. Председатель профкома даже не ожидал. Приготовился оправдываться, доказывать, уговаривать людей смириться с приказом директора. С перепугу они, что ли, согласились с решением Петушкова? Или тот угадал общее настроение, беспокойство за будущее – собственное и своих соседей. Уж больно это выглядит знаком сверху, небесным предупреждением, так именно многие и восприняли. А вообще-то все просто и объяснимо. Здоровье наше нынче не сравнить со здоровьем наших предков. Те были всю жизнь на природе, чистый воздух, натуральные продукты. Что у нас внутри, чем отравлены, до какой степени ослаблены – кто знает? Что нам, каждому, можно, чего нельзя, сколько, до какого предела – поди, разберись, Прав Петушков: лучше не рисковать. Пусть все отмечают по-разному, всяк употребляет в одиночку, без общественного влияния, как может, под личную ответственность. Во всяком случае – такое массовое потрясение исключено. Неуютно нынче в Чащине. Гибель человека произошла, можно сказать, на глазах у всех. Горе общее и вина ведь общая, никто своей доли вины исключить не может. Много ли нужно было – возможно, единственному человеку вмешаться, предупредить, остановить, помочь избежать катастрофы. Двух слов могло оказаться достаточно. Не нашлось такого человека и таких слов. Что уж теперь, на кого и на что обижаться. Правильно, выходит, нас наперед ограждают от беды. Традиции ломать – дело начальства, чем и занимается на благо подчиненным. При всеобщей молчаливой поддержке.
           Потерять сразу ведущего мастера и начальника цеха – удар ниже пояса. Можешь сгибаться, переживать и стонать от боли. Беда великая, да слезами горя не ослабишь и делу не поможешь. Встал кадровый вопрос, стоит как столб, не обойти, не сдвинуть, что с ним делать, как решить, кого назначить? Мастера найдем, есть кандидаты, из бригадиров можно взять. С начальником цеха проблемы от начала организации производства. Барышев, правда, ничего, но всегда было понятно: временный, все равно уйдет. Так и вышло, иначе быть не могло. Коровин только пришел, только начало получаться, прекрасные перспективы открывались. Не судьба. Заколдованное место – начальник цеха. Посоветоваться не с кем, кто подскажет? Андрианов? Без году неделя главный инженер, не влез еще как следует, неизвестно, влезет ли вообще в полную силу, по плечам ли такая ноша. Крутится, старается, звезд с неба только не хватает. Пусть, пока я тут, ничего ему не грозит, как выходит, так и ладно, покроем, одобрим, подскажем. Однако с главным инженером посоветоваться обязан, посмотрим, что скажет первый заместитель.
           – Думал, как же, – сообщил Андрианов.
           – Есть предложение?
           – Не знаю, как посмотрите. В цехе не вижу никого. Третий участок мы же закрываем?
           – Да, последний сезон.
           – Начальник участка освобождается. Его бы перевести сюда начальником цеха.
           – Мохова?
           – Адольфа Ивановича, да.
           – Не рассматривал, – задумался Петушков, – мысли не возникало. Образования нет в этом направлении, он чистый торфяник. Культуры вообще маловато.
           – Зато хватает опыта. Именно административной работы. Организатор надежный. Умеет сам выполнить задание и других заставить и потребовать. То, что в цехе как раз нужно. Технические службы там организованы. Заместитель? Заместителя бы надо посильнее. С Лариным на той еще неделе говорили, он предложил молодого Фролова поставить. Инженер грамотный, толковый и с характером. Я с ним согласен.
           – Против Фролова не возражаю. По начальнику цеха с Лариным советоваться нечего. Кадры администрации – чисто наш вопрос, не его. С начальником цеха познакомим, когда поставим. Мохова, Мохова. Не собирался Мохова.
           – Наш опытный руководящий кадр. Должен справиться.
           – Не убедил. Попробовать можно. Временно ставим?
           – Зачем. Ставим постоянно. Не справится – постоянно снимем. Видно станет скоро. Испытательный срок ему ни по возрасту, ни по стажу.
           – Снова не убедил. Квалификация у него в другой совсем области.
           – Организация производства – его специальность. Достаточно стажа и опыта.
           – Красиво агитируешь. Ты мой первый зам, обязан прислушаться. Тем более, никого у себя нет. Пишем сразу приказ на обоих?
           – А что ж.
           – Добро. Твоя ответственность сама собой понятна?
           – Как же.
           – Да, с Фроловым был разговор? Мохова тоже не спросили? Без личного согласия поставить нельзя.
           – Думаю, не откажутся. Завтра к обеду дам ответ. Подождем до завтра?
           – Получишь согласие, сразу тащи в цех. Пусть немедленно займутся. Мне письменного подтверждения не нужно, позвонишь, пишу приказ. Давай, действуй.
           Петушков остался доволен разговором с главным инженером. Неожиданно Андрианов выглядел молодцом. Думал, значит. Это хорошо, учится стало быть, есть у кого, перенимает достоинства предшественника. Есть надежда, выйдет толк из парня. Дай-то бог.
           Завтра – похороны. Печальный день. Скорбная неделя. Умирают люди. А жизнь идет без остановки. Завтра же появится приказ о назначении человека на место ушедшего.
           Нет, завтра приказ подписан не будет. Завтра – прощание с умершим товарищем. Встречу с его преемником отложим на день. Совмещают приятное с полезным. Неприятное, мучительное, тяжелое совмещать не годится. Сутки подождем, не развалимся. Пусть новое руководство приходит знакомиться с цехом, с производством. Приказ о назначении придет послезавтра, после окончания процедур с похоронами. Завтра – день прощания с прошлым и горя по ушедшему. Встреча с будущим – послезавтра, без оглядки назад и с вовсе не уверенным взглядом вперед. Надежды юношу питают. Мы – разве не надеждами живем? Послезавтра снова начнем надеяться.


--- ГЛАВА 35 ---


           Всем на поселке известна, естественно, трагедия Ольги Стениной. А что уж трагедия, у нее одной, что ли? В последнее время чуть не в порядке вещей стало, один за одним случаи. И что за молодежь пошла. Как-то все у них несерьезно, неустойчиво и развязно. На общем фоне у Стениных, вообще-то, удивительно. От Леонида такого ждать было немыслимо. Депутат районный, кроме всего прочего. Образец порядочности, главное – ответственности. Перед семьей, в том числе. Семья-то образцовая. Уж чего прекраснее. Ольге изменить. Ольге! Не абсурд?
           Хотя сама Екатерина Павловна тоже не впервые замужем. Не муж бросил, сама от него ушла. Для нее ни трагедии, ни драмы не было. Ушла и ушла. Тоже развалила хорошую семью, потом жалела много раз. Ничего, создала новую, крепкую, надежную, хотя, оказалось, и не такую дружную и веселую. Когда это все было! Тоже, правда, по молодости. Но у нее на здоровье никак не отразилось, не помнит, чтобы так уж переживала. Может быть, потому что сама врач, самолечение на ходу?
           Ольга пришла к ней на прием неожиданно. Собственно говоря, все неожиданно приходят, предварительной записи у нее нет, нет и специальных часов приема. Показывайся когда хочешь – днем в больнице, вечером или ночью – домой, если срочно необходимо. Но больных, нездоровых, просто слабых Екатерина Павловна в Чащине знает, постоянно наблюдает и всегда может предположить, кого и когда следует ждать или пригласить на аудиенцию. Ольга в их число не попадала никогда. Здоровая девка. Единственный раз оказывалась в больнице: рожала. Давно, тому больше десяти лет. Худо, если теперь пала духом. Расслабляться ей нечего, и не будем сюсюкать.
           – Какие жалобы? – строго спросила, – что болит?
           И сразу подобрела. Вдруг вспомнила анекдот, недавно рассказал Лобанов, ленинградец. Про ветеринарного врача. Пришел ветеринар к доктору человеческому. Тот спрашивает: на что жалуетесь, что болит? Ветеринар возмутился: я у своих коров не спрашиваю, что болит и на что жалуетесь. Я их выслушиваю, выстукиваю, ставлю диагноз и назначаю лечение. Хорошо, говорит доктор. Выслушал больного, выстукал, написал рецепт, вручает жене, объясняет: эти таблетки принимать до еды два раза в день. Если за неделю не полегчает, заколоть.
           Вспомнила про ветеринара, улыбнулась про себя, мягко повторила:
           – Что болит, Оля?
           – Ничего не болит, Екатерина Павловна. Хочу, чтобы вы поглядели. Можно раздеться?
           – Раздевайся, показывай.
           – Вот, видите?
           – Вижу. Не больно? А если нажать? А тут? Не чувствуешь? Давно заметила? Ничего сказать не могу. Может, есть что-то, может, просто так увеличение. Разница заметна, но ведь всяко бывает. Нужно обследовать. Направлю тебя в районную поликлинику. Там рентген сделают, анализы возьмут. Не расстраивайся прежде времени, не думай ни о чем плохом. Вот направление к хирургу.
           – К хирургу?
           – Не к терапевту же с ключицей. Разберется, не переживай.
           Действительно, послали на рентген. Кровь из пальца, из вены взяли. Мочу зачем-то потребовалось сдать на анализ. Трижды Ольга в Октябрьск съездила, пока выполнила все назначения врача. Снова явилась к нему на прием, после прошедших процедур почему-то почти успокоенная. Как-то все выглядело буднично, стандартно и неопасно. И хирург оказался нестрашным: молодой, веселый, привлекательный, добрый мужчина. Такой, интеллигент.
           Улыбнулся ей, поздоровался, пригласил сесть.
           – Давайте посмотрим, что у нас получается.
           Перебрал результаты анализов, взял снимок, поднес к глазам, посмотрел внимательно на свет, уверенно протянул Ольге.
           – Так и есть. Маленький рачок. Уберем, не волнуйтесь. Теперь это быстро и надежно. Думаю, лучше оперироваться не у нас, а в областной больнице. Там отделение онкологии, хорошие специалисты. Большой срочности нет, но и затягивать ни к чему. Назначение я написал, соберетесь, подготовитесь, приходите, дам направление.
           Вот и все, подумала Ольга. Вот и кончилась жизнь. Рак есть рак. Сколько после операции живут? Три года? Пять? Пусть даже десять. Правильно, в сорок лет никому будет не нужна. Дочка повзрослеет, свою семью заведет, до свадьбы ее дотянет, авось болезнь не скрутит раньше, позволит работать до конца или почти. Мужу – и теперь уже не до нее, пока не говорит, но явно собирается уйти, какие уж они нынче супруги. Беда одна не приходит. Горе – оно безраздельное, всеобщее и беспощадное. Значит, так ей на роду написано. Такая доля выпала. Такая судьба. Надо ложиться, нечего тянуть, чем раньше, тем лучше, наверно.
           – Куда собралась? – спросил Леонид. Пришел сегодня с работы прямо домой, никуда, видать, не торопится, располагается в большой комнате.
           – В баню иду.
           – Была же – когда? – дня три, поди, не больше.
           – Помыться надо. В больницу ложусь. Может, завтра.
           – Ты чего, заболела?
           – Опухоль нашли.
           – Ты что!
           – Злокачественную. Раковую.
           Тишина. Стенин потрясенно молчит. Растерян, не знает, о чем спрашивать, как себя вести, куда обратиться, что делать. Ольга продолжает сборы в баню.
           – Где? – выдавил Леонид.
           – На ключице.
           – Погоди, так сразу? Совсем недавно ведь незаметно было.
           – Откуда знаешь?
           – Не замечал.
           – Ты? У меня?
           Ольга сказала не с болью, не с обидой – со злостью.
           Стенин заткнулся. Вот она, расплата. Не за баловство, не за удовольствия, развлечения, наслаждения – за измену, за предательство, за поругание всего святого. Нет, это не расплата, не кара, не наказание. Предупреждение и крепкая встряска. Ему. Ольга не причем. Не может. Не должна. Не имеет права страдать из-за него. Почему сразу злокачественная? Бывает доброкачественная. Вообще, может быть просто так. Бывает же – опухает, потом само проходит. Надо провериться еще и еще. Как ей сказать?
           – Когда сама увидела? Ничего же не было совсем недавно.
           – Когда в последний раз на меня смотрел?
           – Ну ладно, не в этом дело.
           – Кто знает, в чем дело, – с тоской сказала Ольга.
           – И куда? – спросил Леонид.
           – В областную больницу направление. – И добавила отчетливо, подчеркнуто. – В онкологию.
           – Это на операцию?
           – Удалять опухоль.
           – Сразу заболело. Сразу операция. Нет, так не годится. Надо сперва хорошо подумать и еще посоветоваться.
           – С кем? С тобой?
           – Надо подумать. Нам вместе.
           – Ага, – саркастически заметила Ольга.
           – Ты – это, – сказал Стенин, – ты – это.
           – Вот тебе и это, – печально подтвердила жена, – вот тебе и все. Счастливо оставаться. Я пошла.
           Леонид остался один в полном смятении. В том, что заболела Ольга, никто не виноват, понятно. Медицина еще не разобралась, откуда появляются опухоли. Но то, что раньше не увидел, вина его прямая. И это – результат его баловства. Или увлечения? Сейчас не время об этом. Там все кончено. Отрезано. Больно? Разве это боль по сравнению с Ольгиной. Нужно с кем-то посоветоваться. Даже с дочкой, она все, конечно, знает, только мне тоже не говорила. Это в связи с той же ситуацией? Нехорошо, как все нехорошо выходит. Исправимо. Сказал – все, кончено, прекратилось. Самые дорогие ему люди. Общая боль и общее несчастье. Вот – один. Ольга мыться ушла, считай, начала готовиться к операции. Дочь тоже где-то болтается, нет бы с матерью быть рядом в такой момент. О нем – что о нем, но теперь должен и готов сделать все, чтобы помочь жене. Как? С кем посоветоваться, поговорить хотя бы? Екатерина Павловна? Так она со своей стороны, видать, участвует. В областную больницу направила – она?
           Выхода нет. Если завтра ехать, нужно попросить Петушкова выделить машину, чтобы не на перекладных добираться. По такому случаю не откажет. Объяснить директору, что к чему. Может и подсказать что-нибудь умное. Надо к нему, больше некуда. И по делу, и по существу. Не за утешением, за конкретной помощью.
           – Рак? – переспросил Петушков. – Доигрался.
           – Я?
           – Нет, я.
           – Я причем?
           – Притом, что довел жену. Красавицу. Хорошего, доброго человека. Угробил, считай.
           – Василий Петрович, клянусь, Ольгу в жизни пальцем не тронул. В опухоли ейной ну никак не виноват.
           – Совсем, что ли, неграмотный? Или прикидываешься? – жестко сказал директор. – Злокачественная опухоль часто возникает от нервного расстройства. Нервный стресс – и рак. В результате. Ольга твоя мало терпела от тебя? Вот, получила.
           – На ключице?
           – Опухоль на ключице? Разве бывает?
           – Везде бывает теперь, говорит.
           – Определили, что злокачественная?
           – Все определили.
           – Где?
           – В Октябрьске, где.
           – Да-а, – протянул Петушков, – думаю, торопиться вам не стоит. Надо посоветоваться со специалистами еще. Машину тебе дам. Только в больницу ложиться погодите. Есть у меня хороший хирург. Не по раку, правда, а наверно, и по нему тоже, очень опытный врач. Мне приходилось к нему обращаться, и я ему доверяю, полностью. Да ты его должен знать, он у нас в Октябрьске работал, теперь в областной клинике заведует хирургическим отделением. Леонид Григорьевич, помнишь?
           – Никогда не был связан ни с какими врачами.
           – Мне казалось, его все знали.
           – Может, и знал, не помню.
           – Hу, неважно. Бери машину завтра с утра, и поезжайте к нему. У меня где-то был его телефон, сейчас попробуем с ним связаться, договоримся.
           – Что звонить, – уныло подсказал Стенин, – заедем в поликлинику, возьмем направление в областную больницу, так и так попадем к нему.
           – Он не в больнице, в спецклинике. И адрес дам. Поезжайте, пусть посмотрит. У него там все анализы и обследования проводят, не просто поглядит, разберется на уровне. Нет, прежде чем ложиться под нож, нужно сто раз убедиться в необходимости.
           – А куда деваться, – Стенин недоверчиво смотрел на директора.
           – Прежде времени руки опускать не дело, – рассердился Петушков. – Ты обязан поддерживать жену и надежду давать и сам надеяться, а не добавлять ей отчаяния. Еще ничего толком не известно. Ну, поставили один раз диагноз. Надо проверять. Не раз, не два. Поезжайте, давайте. Сейчас позвоним.
           Доктора на месте не оказалось. Работает, но в данный момент отсутствует.
           – Звонить не обязательно, – рассудил Василий Петрович, – приедете, скажете: от меня, примет сразу и отнесется по-человечески. Вот адрес его клиники, спросите доктора Когана.
           – Когана знаю, – оживился Стенин, – не помню, по какому поводу с ним знакомился.
           – Тем более. Завтра с утра. Там посмотрим, понадобится, еще консультантов найдем. Надо сперва твердо убедиться в необходимости операции. Может, так вылечить можно.
           – Говорят, чем раньше, тем лучше.
           – Кто говорит?
           – Да все говорят. И слышал, и читал.
           – Ты специалистов слушай, а не слухи собирай. Все эти слухи хороши, пока тебя лично не касаются. Коснулось – иди к профессионалам и сто раз сомневайся, пока не убедишься в неизбежности. Иди, да не убегай от Ольги-то, побудь рядом, брось свои фокусы.
           – Да уж, это-то.
           – Вот именно. Вообще, подумай. Не поздно, надеюсь.
           – Что теперь об этом, Петрович. Хоть бы как-то обошлось. Все брошу, клянусь, была бы Ольга здорова.
           – Не паникуй. Медицина чудеса творит. Сейчас все лечат. Главное, попасть в надежные руки. Короче, удачи вам.
           – Спасибо. Если что…
           – Если что, снова ко мне. Это – первый шаг. Какой бы результат ни получили, сразу сюда, будем думать дальше. Ленинград еще есть, там связи тоже налажены, есть кому помочь.
           – Понял, пошел домой.
           – Успокой жену как можешь. И сам нос не вешай. Валяйте.
          
          
           Ну да, доктор оказался тем самым Коганом из Октябрьска. Постарел, совсем уже пожилой человек, седина во всю шевелюру. Не выразил удивления от их визита, не обнаружил радости, услышав, что от Петушкова. Однако не отказал, не прогнал, не отфутболил. Спокойно, по-деловому провел к себе в кабинет, почти равнодушно выслушал объяснение, отложил, не глядя, снимок.
           – Ключица? – спросил. – Покажите ваши ключицы. Потрогал, пощупал, похмыкал.
           – Вот рентген, – напомнила Ольга.
           – У меня свой рентгенолог. Верю только ему. К сожалению, не здесь работает. Позвоню, сделаете снимок. У него. Дождетесь, пусть высохнет, потом привезете. Тогда будем о чем-то разговаривать.
           – Мне уже поставлен диагноз, – объяснила Ольга.
           – Тогда зачем вы ко мне приехали?
           Стенины недоуменно молчали. Действительно, зачем? К незнакомому доктору. По настоятельной сомнительной рекомендации директора. Петушков сам-то ничего не знает. Демонстрирует видимость действия и советует им. Зачем? Когда все просто, ясно и неизбежно. Что тянуть?
           – Поезжайте, – сердито сказал врач. – На трамвае шестая остановка, недалеко. У вас машина? Тогда через час жду. Заберите свой снимок, мне он не нужен. Знаю, как нынешняя молодежь рентгеновские снимки делает. Ни обработать, ни помыть как следует. Что угодно можно прочитать.
           Очень пожилой, гораздо старше Когана, рентгенолог сделал зачем-то снимки обеих ключиц. Предупредил: для Леонида Григорьевича сырые отдать не могу, придется подождать, пока высохнут.
           – Как, – спросил Леонид, – сильно большая опухоль?
           – Опухоль? – удивился старик. – Не вижу. Вы ищете опухоль?
           – Нам уже делали рентген, – печально сказала Ольга. – Поэтому скрывать нечего, мы знаем.
           – Не знаю, кто вам что делал, – врач рассердился, – а меня упрекать не в чем. Не скрываю и не собираюсь. За свою работу ручаюсь и несу ответственность. Вам говорю то, что вижу. Давать оценку и ставить диагноз – дело не мое, хирурга. Что разглядит Леонид Григорьевич, не знаю. Знаю, что хирург классный и человек честный. Ему поклон от меня.
           Коган смотрел снимки внимательно и долго. Сравнивал, попеременно подносил к глазам, потом отложил, задумался. Приказал Ольге снова раздеться, щупал ключицы, то и дело обращаясь к снимкам. Наконец, закончил церемонию, положил рентгеновские пленки в конверт, бросил на стол.
           – Одевайтесь.
           Ольга оделась мигом, оба Стениных уставились на врача.
           – Благодарите свою маму, сударыня, за то, что наградила вас разными ключицами. Такие они от рождения. Теперь, возможно, стало заметнее. Никакой опухоли не было и нет.
           Доктор подошел к умывальнику, намылил руки.
           – А как же наш рентген?
           – Неаккуратная работа. Неважно обработали. Плохо помыли. Капля попала на это как раз место. Все бывает. Поэтому, говорю вам, верю себе и своему рентгенологу. Вот вам, ребята, снимки на память и забудьте эту неприятную историю. Василию Петровичу передайте привет. Мне приятно, что еще меня помнит.
           Леонид Григорьевич впервые за все время улыбнулся, и супруги увидели, что улыбка его сдержанная, какая-то робкая, даже виноватая.
           – Замордован мужик, – сказал Леонид, когда вышли в коридор, – замотался у себя на отделении. Видала, как прощался с нами, сил никаких не оставалось.
           – А человек какой!
           – А какой врач!
           – Есть бог на свете. И люди есть. И врачи.
           – Давай сразу решим. Он сказал, забыть эту историю, – Леня хотел добавить: с опухолью – не думая, по инерции, но на ходу спохватился, поостерегся самого напоминания о болезни. – Давай забудем все, как ничего и не было. Ты мне всего дороже на свете, и боле ничего не допущу. Никакого туману и дури в башке не будет. Забудем, а?
           Ольга промолчала. Не ответила. Не поддержала.
           – Ладно, ты ничего не говори, а знай, как я теперь отношусь. Как раньше. Бес попутал, а бог предупредил. Я услышал, и ты услышь. Вместе забудем на радость дочке. У нас дочь есть.
           – Про ребенка вспомнил, – сказала Ольга.
           – Про нее никогда не забывал. И про тебя тоже. Так получилось. Но теперь общая беда ударила по мозгам. Все выправилось и стало на место. Враз. Ты должна понять и простить. Сразу не выйдет, забудется со временем. Выкинем из головы, обязаны.
           Попросил все-таки прощения, с удовлетворением подумала Ольга. Удивительно, слова мужа не доставляли великой радости. Не воодушевляли, воспринимались почти равнодушно. Женщина чувствовала ослабление неимоверного нервного напряжения, уход страха и ужаса перед близким будущим, испытывала глубокое облегчение от избавления от болезни и возврата здоровья. Жизнь – прекрасна! Какое это счастье – быть здоровой. Что касается Леонида – хороший человек, умный, сильный, добрый. Насчет доброты, преданности, чуткости – нужно еще подумать. Его изменой переболела, перемучилась, даже привыкла к ней и приготовилась ко всему. Пусть решает, милый друг, насколько дорога ему жена и семья. Она никогда не выкидывала его прочь, не вырывала из сердца. Поверить сразу? Теперь имеется жизненный опыт, и она им умудрена. К сожалению, дорогой муж. И красивые слова, твердые обещания и крепкие заверения требуют серьезных, основательных, долгих подтверждений. И теперь готова ко всему.
           К внезапной болезни – не готова. Такой страшной к тому же. И хорошо: не готова. Не требуется. Будь здорова, Ольга Стенина. Ты молода, красива и – здорова, здорова, здорова! Это – главное сегодня. И завтра – тоже. Не о чем думать, нечего бояться, радоваться жизни сейчас. То, что Стенин говорит, хорошо, может быть. Потом. Позже. Пусть у меня пройдет резкий перепад давления. Сам пусть переварит свое состояние, дозреет, домыслит до конца, дойдет до кондиции. Потому что пока единственное – радость выздоровления и возвращения к жизни. Как говорится, аминь!


--- ГЛАВА 36 ---


           – Какие лужи глубокие пошли. Всегда – дождь пройдет, и высыхает, а тут без конца льет и льет – утонуть можно, честное слово.
           Федор говорил озорно, весело – не поймешь, жалуется или радуется. Забавляется, похоже.
           – Нам не страшно, в сапогах, – отозвался Ларин.
           Они шли вдвоем в цех после обеда. Федоров занят внедрением фрезерования детали. Освоение производства новой продукции – за ленинградцами, начальник цеха наотрез отказался этим заниматься. Директор с главным инженером его поддержали, причем с видимым удовольствием. Станки на участок внедрения выделены, рабочие по требованию Ларина переводятся без задержек, инструмент подбирает сам Федоров, оснастку готовит с помощью Ялымова. Акт внедрения подписывают, кроме ленинградцев, технолог Вася Быков и мастер Петя Шашкин. После их подписи Мохов без возражений принимает номенклатуру в план и гарантирует выполнение по согласованному графику – Ларин согласен с отказом начальника цеха брать на себя внедрение нового. Одобряет его поведение и Федоров.
           – Освоение – наше дело. Канитель и возня, много времени занимает. У нас оно есть, плюс опыт и квалификация. И то не сразу получается, иногда никак не идет, пока все наладишь. Он прав, пусть выпускает что могут, план выполняет.
           Нового начальника пробовал привлечь к работам по внедрению Лобанов, хотел заинтересовать, пытался включить его в состав группы внедрения. Не осилил. Не поддержало местное руководство. И группу не создали.
           – Так и будем сами мы все у вас внедрять? – спросил недовольно Лобанов.
           – Всегда, – сказал Петушков. – Если вам надо.
           – А вам не надо?
           – Нам достаточно того, что взяли. Перегрузка не нужна. Дайте переварить что есть, выйти на спокойный режим. Но мешать развитию не станем, будем помогать. В пределах наших возможностей внедряйте.
           – Так вы к самостоятельности не скоро придете, – проворчал Лобанов.
           – Самостоятельность вижу в другом, – возразил Петушков. – В том, чтобы получить план и нормально, без посторонней помощи обеспечить его выполнение. А завод должен быть уверен, что придет все по плану своевременно. Будем так работать, и скоро.
           – Ладно, – отступил Лобанов, – пусть так. Хотел сделать лучше для вас. Вам виднее.
           – Виднее, – согласился Петушков, – не будем лезть куда не следует. Дайте с основными делами справиться.
           Ларин в дискуссию не вмешивался, своему начальнику не возражал, однако был на стороне Петушкова. Им еще много нужно потрудиться для постановки нормальной работы на серийном производстве. Главная их проблема – текучесть кадров. Начиная с начальника цеха. Новый, кажется, на месте. Ларину нравится его самостоятельность и хорошее деловое нахальство. Поразительно быстро освоился. Уверен и требователен, как будто не первый год тут руководит.
           Федоров жалуется на погоду. Лучше на погоду, чем на условия работы. Или на людей, с кем имеешь дело.
           – Как тебе новый начальник цеха, – поинтересовался Ларин, – помогает?
           – Не обращался, – ответил Федоров, – с Фроловым в основном работаем. А этот – не мешает, так скажем.
           – Думал, Коровину замену трудно найти будет. Нет, вроде ничего, сразу получается у Мохова. Мне нравится его стиль.
           – А ты на его совещаниях бывал? – спросил Федор.
           – Не хожу. Зачем? Он взял на себя выполнение плана и графиков, мешать человеку не нужно. У меня нет причин для недоверия ему.
           – Сходи хоть раз, – посоветовал Федоров. – Я однажды попал – случайно, Фролов затащил. Было срочное дело, не хотел меня отпускать, надеялся сбежать с совещания, а вынужден был задержаться, ну и я посидел. Очень интересно. Чрезвычайно. Советую побывать для полного представления как раз о стиле, который нравится.
           – Что – совещание. Я имею в виду результат работы.
           – С результатом согласен. А совещание рекомендую посетить, ради интереса. Каждое утро, между прочим, проводит.
           – Да, Коровин раз в неделю собирал, теперь оперативные совещания ежедневно.
           – Стиль, – то ли с одобрением, то ли осуждающе определил Федоров. Заметил просто, без эмоций.
           Ларин подумал, что уже привык слушать советы Федора и выполнять его рекомендации. Дело предлагает, какую-то пользу видит, посмотрим, вреда не будет. И действительно, побывать нужно.
           На совещании не было технологов и нормировщицы. Их приглашает иногда, по необходимости, объяснил Фролов. Мастера сидели за рабочим столом, который упирался в стол начальника. Чуть в стороне за отдельным столиком расположились заместитель начальника и плановик Алексей Николаевич Петров. Ларин подсел к ним. Вошел вместе со всеми, не спросил разрешения у Мохова. Тот покосился, ничего не сказал, предпочел не реагировать. Расселись быстро, организованно. Мастера развернули графики, плановик раскрыл журнал.
           – Так, – спросил начальник, – все? Кто? Василий Егорович? Заболел? Хорошо.
           Он взял лежащий на столе карандаш, подержал, положил назад.
          
           – Сначала несколько слов об общем порядке. Посмотрите, какая грязь на участках. Я прошел по цеху – ведь с утра не пройти. Все захламили. В проходах – стружка. Есть уборщицы, есть подсобники. Рабочие, наконец. Нет чистоты. Говорим, говорим, а толку никакого. Это говорит о том, что, несмотря на то, что мастера постоянно предупреждаются и озадачиваются, меры ни один не принимает. Не выполняете своих прямых обязанностей. Придется выпустить приказ о наказании виновных, которые в этой грязи существуют. Сегодня же сделаю приказ. Нет, вопросов по этому поводу не разрешаю. Тут все ясно, и об этом закончили. А кто не понял, пусть на себя не пеняет.
           Молодец, восхитился Ларин. Лобанов, Петушков, Андрианов занимались грязью в цехе, даже Яночкин замечал – а оказывается, достаточно одной требовательности начальника. Этот наведет порядок, видно сразу.
           – Теперь переходим к основному, – Мохов поднял папку на краю стола, положил перед собой.
           – Вот у меня протоколы и графики. Сегодня полная проверка. Алексей Николаевич, ведите протокол. Достаньте ручку, не спите у меня на совещании. Пойдем по участкам. Начнем со сборки. Старший мастер, что с первой тарой? Закончили испытание? Вчера записали.
           – Не смогли.
           – Что помешало?
           – Получка. Грязновых пришлось домой отправить, пришли не в форме. Допускать опасно было, мало ли.
           – Товарищ Петров, пишите. Диктую приказ по цеху. Считаю нужным предупредить братьев Грязновых, что если после очередной зарплаты будет приход на работу в нетрезвом виде, будет поставлен вопрос об увольнении с предприятия, а также это касается всех любителей выпивки в рабочее время. Написали? Давайте, подпишу. А вы, Муромцев, подумайте, кого на их место подготовить, чтобы на этом месте срывов не было. Решите с Виктором Ивановичем. Когда ждать тару?
           – Завтра.
           – Пишу: завтра. Завтра проверим. Больше сроков у меня не будет, ты понял ты или нет?
           – Завтра сдадим.
           – Вопросы у сборки есть?
           – Месяц кончается, Адольф Иванович, на следующий комплектации нет. Опять в начале стоять придется.
           – Давайте этот месяц кончать. А большой дефицит у вас?
           – Участок мелких сборок держит. Вчера же разбирали, сроки давали. Каждый день даем.
           – Посмотрим. Достаю вчерашний протокол. Три позиции. Слушаю. Так. Значит, я сегодня диктую приказ – сегодня проверить додетально и мне доложить. Я больше, мне надоело это. Что вы делаете-то, мне надоело. Весь месяц болтовней занимаетесь. Болтаете и болтаете. Мне стыдно. Первый срок был четырнадцатого. Второй – шестнадцатого. Выпросили двадцатого. Двадцать второго – клялись, божились: Адольф Иванович, последний срок. Трепотня! Пишите срок: двадцать восьмое. Стыд и позор! Нет, одну минуту, никаких! У меня больше сроков нет. Что? Как это не сделать? А мне не нужно. Вы мне хватит! Пятница, вторник. Вчера слово давали: двадцать шестого, а сегодня мне мозги крутить. Вы запомните, что больше валять дурака у меня на совещании я не позволю! Это первая позиция. Поехали дальше. Восемьдесят вторые сдали?
           – Нет.
           – Почему?
           – Нет узлов.
           – Каких узлов?
           – Которые идут.
           – Куда?
           – Сюда.
           – Слушайте, вы мне крутить бросьте. Я проверю лично сам. Дадите мне перечень деталей, которые идут. После совещания останемся с товарищем Петровым. Третья позиция за вами – ноль сто двадцать восьмая.
           – Колеса не подали.
           – В вулканизации, – немедленно отозвался Петров.
           – Ну, и что дальше?
           – Будут.
           – Когда будут?
           – В конце месяца.
           – Нет, не годится. Запишите в протокол: получить из вулканизации двадцать восьмого.
           – Там еще конь не валялся.
           – Это я все знаю. Заниматься надо. Лежат, ждут очереди, а работы на полдня. Значит, это все реально, а остальное болтовня. И мне стыдно. Там дело-то – дело, мама родная. Чтобы двадцать восьмого были. Теперь – механические участки. По порядку. Товарищ Григорьев. Мы что же, что вчера писали, ничего не сдали? Бол-тов-ня! Стыд и позор! Болтовней заниматься я не хочу, ты понял ты или нет? Придется принимать меры. Смотрим график. И протокол вчерашний. Первая позиция.
           – Мне в этом месяце не сделать, Адольф Иванович.
           – Я смотрел чертеж и позову тебя. Ты мне не крути.
           – Нам ее, собственно говоря, недавно дали.
           – Ничего, все время дали.
           – Не пробовали даже еще.
           – Я больше эту трепотню прекрати. Что, я за месяц ни одной детали не вижу.
           – Адольф Иванович!
           – Слушайте, я не дурак.
           – Вы так думаете?
           – Да, так думаю.
           – И давно вы такой умный стали?
           – Я себя умным не считаю.
           – Вот и правильно.
           – Товарищ Григорьев, я вам велю молчать. Молчать! Теперь – проушина и болт.
           – Сделали.
           – Так, сделали. У меня почему-то не отмечено.
           – Сдать надо.
           – Так сдавайте.
           – Сдадим.
           – Что? Вы же ничего не делаете! Любую работу – все тянем и тянем. Ведь я же вас написал! Дайте мне ваш график. Ведь я же продиктовал! Опять ничего не сделано.
           – Я все сделал. Какие ко мне претензии?
           – Так, все сделал. Где у вас срок записан? Товарищ Петров, когда вы будете с мастерами работать? Пишите приказ. Приказ по цеху. Указать мастеру товарищу Григорьеву на срыв задания по сдаче деталей по графику и невыполнение последнего указания по протоколу и предупредить товарища Григорьева под личную ответственность о сдаче.
           – Что писать, если детали сейчас на контроле, – возмутился мастер.
           – Вы могли сдать их до двадцатого.
           – Не знаю.
           – Вы могли сдать их до двадцатого.
           – Не знаю.
           – А я знаю.
           – Вы всегда все знаете, а на деле...
           – Вы у меня на совещании прекратите про меня говорить. Отвечайте за свои дела. Скоба ноль двадцать девятая. Что, до сих пор нет? – бросил ручку. – Я, наконец, кончил разговаривать. Стыд и позор! Значит, запишите последний раз: двадцать восьмое. Все! Идите и работайте, товарищ Григорьев. Нет, посидите. Послушайте, как сосед работает. Шашкин. Запишите, Петр. Подождите с графиком. Запишите: кронштейны сто двадцать вторые хотя бы сорок штук отправить на завод завтра. Сегодня, значит, немедленно надо запустить. Из Ленинграда звонили, очень просили, им срочно надо.
           – Не получится, Адольф Иванович.
           – В чем дело?
           – У меня график. Там на этот месяц кронштейнов нет.
           – Я что сказал? Запишите. Нужно запустить и сделать.
           – Сегодня? За день не успеть.
           – Чагин может давать пятьдесят кронштейнов в смену.
           – Пока он тридцати не дает.
           – Чагин мне лично говорил, когда отпрашивался на один день.
           Все рассмеялись. Шашкин пояснил:
           – Когда отпрашивался, он, конечно, мог говорить.
           – Прекратите смех. Кому-то может быть весело, я ничего смешного не вижу. Записывайте, Шашкин: двадцать седьмого чтобы все было завтра сдано!
           – Вместо чего? Что вычеркнуть из графика?
           – Прекратите болтовню. Пишите и выполняйте.
           – Ага, – сказал Шашкин, – я выполню, а график сорву. Сделаю, а потом: ты понял ты или нет, стыд и позор. Зачем это мне надо?
           Все легли животами на стол. Даже Мохов улыбнулся.
           – Что хороший артист, все знают. Точно скопировал. Тут вы мастер производственный, делайте что приказывают.
           – Что вычеркивать?
           – На последнее число что у нас? Ладно. Тридцать третьи снимаем из графика.
           – Тридцать третьи? У меня их вообще в графике нет.
           – Как это нет? У меня есть, а у вас нет?
           – Пропущены, значит.
           – В плане есть?
           – В плане – да.
           – Все, переносим на следующий месяц. Товарищ Петров, пишите приказ. За бесхалатное отношение плановику товарищу Петрову объявить замечание.
           – За какое отношение? – шепотом спросил Ларин.
           – Бесхалатное, – объяснил Фролов. – Просто халатное – слишком мягко, что за него наказывать, бесхалатное будет в аккурат.
           – Все, я больше не позволю, – потребовал Мохов. – Где у нас кулачки вчерашние, что с ними?
           – Они же все в брак ушли.
           – Это я без вас знаю. Запустили новую партию?
           – Без списания брака не дают металл.
           – Сколько нужно дней для списания?
           – Оформляем, Адольф Иванович.
           – Вы мне все врете, ничего не оформляете, даже лично грамотно не делаете.
           – Занимается контрольный мастер.
           – А почему брак-карта не составлена?
           – На кого?
           – На кулачки. Все, я – мне хватит. Через час брак-карта должна лежать у меня на столе. Фролов, Виктор Иванович, лично проследите, чтобы документ был полностью оформлен. Алексей Николаевич, металл дайте немедленно, под ответственность, что брак-карта будет. Попробуйте только задержать. Ты понял ты или нет, мастер Шашкин?
           – Все ясно.
           – Свободны. Идите и работайте. Завтра в это время доложите, что сделано. Если кому-то не нравится собираться ежедневно – выполняйте график, и не нужно ко мне приходить. Идите.
           Мохов с Лариным остались вдвоем. Начальник цеха молча смотрел на представителя завода. Ждал, что скажет.
           – Впервые на вашем совещании, – сообщил ленинградец.
           – И как?
           – Полная уверенность, что по графикам все будет выполнено. Без нашего вмешательства.
           – Это самое главное, – с облегчением выговорил Мохов. Побаивался, видать, быть непонятым приезжим начальником. Слава богу, хватило ума разобраться.
           – Досталось от вас Григорьеву.
           – Заслужил.
           – Будете искать ему замену?
           – Кому?
           – Григорьеву.
           – Зачем?
           – Ничего себе. Так ругали. Мне показалось, заменить решили.
           – Григорьев хороший мастер. Надежный человек.
           – А столько срывов.
           – Не так много. Исправит. На него нажимать надо, держать под контролем. Все, что требуется, сделает. Поговорить иногда любит, это терпимо.
           – Так кричали.
           – Кричать необходимо. Я, если не покричу один день, не в своей тарелке чувствую. Чего-то будет не хватать. А покричал хорошо – полный порядок. И план обязательно выполнится.
           – До вас план в основном тоже выполнялся. Без крика.
           – Что до меня, что после – меня не волнует. Мне важно свою работу выполнять как следует. Как умею, как считаю нужным, так делаю и буду делать. Извините, если что не нравится.
           – Мне требуется одно: план. Остальные вопросы – ваши. Моя обязанность – вам помогать. Конечно, держать под контролем, но уж никак не мешать. Вижу организацию и порядок на производстве. Будет план, никаких претензий к вам с нашей стороны быть не может. На мой взгляд, план вполне выполним.
           – И будет сделан, – заверил Мохов.
           – Удачи вам, – пожелал Ларин, – свое впечатление передам Петушкову. Не возражаете, если буду посещать ваши совещания?
           – Буду рад.
           – Да ладно, – улыбнулся Ларин, – какая радость. Иногда, чтобы больше в курсе быть. Обещаю не мешать, и оглядываться на меня не нужно.
           – И не собираюсь.
           В коридоре курили плановик с заместителем начальника. Ларин подошел к ним.
           – Ну как, – спросил Фролов, – получили удовольствие?
           – Получил уверенность, что сделаете все, что нужно.
           – В этом можно не сомневаться, – подтвердил Петров.
           – Серьезный у вас начальник, – посочувствовал Ларин, – крепко ругается и сильно кричит.
           – Это есть, – согласился Фролов, – но он человек не вредный. Кричит – да, но мы как-то уже привыкли. Зла никому не делает. Обратили внимание на приказы? Обратить внимание, объявить замечание, поставить на вид. Выговор не дает, потому что с выговором нужно лишать премии, а деньгами он никого не наказывает. Кричать – его система, но – терпим.
           Интересно, задумался Ларин, а у нас на заводе есть такие крикуны? Ему не приходилось бывать на совещаниях у начальников цехов. Петрушов – заводится, повышает голос, грубит, конечно, подчиненным, но как-то иначе, по-своему. Не так, можно сказать, наглядно. Впрочем, сравнивать их трудно, но что-то общее, безусловно, есть. Разные условия, разные манеры – единый стиль.


--- ГЛАВА 37 ---


           Вадим Перминов и Мишка Зайцев – не из их компании. Даже из других цехов. Когда возникла потребность увеличить бригаду, главный энергетик распорядился взять электриков из восемнадцатого и двадцать четвертого – временно, на три месяца. Не мало, но срок пребывания здесь ограничен, и относятся ребята к этому каждый по-своему. Михаил раз в месяц ездит домой на два-три дня. Хотя здесь тоже нашел подругу, но к этому относится спокойно, скромно и буднично уходит к ней по выходным, иногда на неделе, возвращается, бывает, поздно, но приходит всегда ночевать, там не остается. Серьезная мужская жизнь молодого человека в долгой командировке. Сколько Михаилу – тридцать, тридцать пять? Примерно. Так на вид, по крайней мере.
           Вадим – парень общительный. Сугубо компанейский. Постарше Игорька, но моложе остальных. Энергии – избыток и постоянна потребность выплескивать ее наружу. Потому делает попытки быть в центре внимания и расшевелить инертное общество ленивых товарищей. Действительно, что за для молодых людей занятие: завалиться после ужина на кровати, ничего не делая и ни о чем не думая?
           – После работы требуется отдыхать, – определил Сергей Кавокин. Он назначен бригадиром, хотя в цехе бригадиром не является и здесь старается ничем не выделяться в бригаде от других.
           – Отдыхать – обязательно, – согласился Вадим, – только отдых должен быть активным. Почитайте газеты, везде пишут. Наука вывела. Лишь активный отдых приносит пользу для здоровья. Шевелиться, граждане, как можно больше двигаться. Французы говорят: ищи женщину. Потому что женщине также требуется движение. Вместе – лучше. Борьба противоположностей.
           – Как это борьба? Война, что ли?
           – Борьба на ковре. Физкультура и спорт. На ковре, на кровати, на диване. Активное занятие.
           – Этим занятием злоупотреблять тоже не стоит, – вмешался Олег. – Все полезное хорошо в меру.
           – Как сказать, – возразил Вадим. – Чем определять меру? В меру – какую? Если мера возможностей – так человеческие возможности неограниченные, доказано на практике. Все зависит от личного желания и поставленной цели. Вот у меня лично – желание использовать отпущенное здесь время разнообразно, в свое удовольствие и с пользой для здоровья. А цель – перепробовать всех согласных со мной развлечься местных девок. Благо их тут в достатке.
           – Как это всех? – удивился Игорек.
           – А как получится. Я ведь сходу занялся, и дольше недели на одной не останавливаюсь. Меняю женщин, трам-тарьянтам, как перчатки.
           – И что, без сожаления расстаешься?
           – Абсолютно. Главное – разнообразие. Интересно и не скучно.
           – Одна женщина, значит, недостаточно интересно? Похоже на разврат. Бывает старый развратник. Ты, стало быть, молодой?
           – Какой же я развратник? Просто легкий на подъем. Любитель женщин, это да. Но и они меня любят. Никогда ведь никого не насилую, все взаимно.
           – Слушай, у тебя дома жена, сам говорил.
           – И ребенок, семья. Дома все в порядке.
           – Тоже бегаешь по бабам от нее?
           – Зачем, не бегаю. Дома нет нужды.
           – Тут, получается, по нужде бегаешь?
           – Использую предоставленные возможности. Так жe, как вы, кстати. Только по-разному. У вас тоже семья. И тут связались с одной женщиной. Я понимаю, жена дома – это все: друг, товарищ, брат, ангел-хранитель и дьявол-искуситель в одном лице. Твой крепкий тыл и полная от нее зависимость. Здесь-то к чему в зависимость попадать? Тут женщина для чего нужна – для снятия напряжения и получения удовольствия. Еще в одну кабалу – зачем?
           – А ты знаешь, – сказал Кавокин, – мы это уже раньше слышали.
           – Я не претендую на авторство, – согласился Вадим. – Это вы – деревня, патриархальный уклад. Я человек городской, у нашей молодежи современные прогрессивные взгляды.
           – Не по-человечески так, – сказал Сергей, – по-скотски.
           – Так человек и есть животное. Общественное только.
           – Животное и скотина – понятия разные.
           – Ладно, дядя, не будем ссориться. Не хочешь – не поддерживай, не можешь – не стремись, лягать – зачем. У нас демократия, свобода мысли. Я тебя не убедил, ты – меня, остались при своих мнениях. Только и всего. Спорить можно, ругаться – ни к чему.
           В этом Вадим прав, так молча поддержали все. Даже Кавокин больше не возразил.
           Лобанов никогда в личные дела молодых людей, особенно электриков, не вмешивался и не считал нужным обсуждать их поведение. Все люди взрослые. Однако молва о похождениях Вадима дошла до него, и представитель директора завода решил чуть попридержать распустившегося молодца.
           Однажды после работы, проходя через их комнату к себе в номер и застав компанию за игрой в домино, Лобанов притормозил возле стола, поинтересовался у Вадима.
           – Знаешь ли ты, юноша, какая о тебе здесь слава?
           – Добрая, какая еще.
           – Мне сказали, у тебя дома чудесная жена.
           – Само собой, ни для кого не секрет.
           – Неужели не совестно ей изменять? Со всеми подряд. Трудно подождать месяц-другой, держать себя в руках?
           – Это вы, Алексей Никифорович, можете по два месяца обходиться без женщины. Я не могу даже неделю. Мне два раза в неделю женщина необходима, самое малое. Такой у меня организм, уж извините.
           Лобанов не ответил, молча зашагал дальше. Больше к щекотливой теме не возвращался. Проглотил ответ с трудом. Видно было, задел Вадим начальника, крепко обидел, возможно, по больному месту ударил. В результате отшил навсегда, за раз отбил охоту воспитывать здорового парня, самостоятельного человека, пусть легкомысленного, пусть своего подчиненного даже. Но – свободную личность.
           С Вадимом, однако, не согласился Олег. Проводив взглядом Лобанова, при начальстве не желая вступать в дискуссию на его стороне, он негромко заметил:
           – Ты свою теорию пропагандируешь зря. Каждый, конечно, ведет себя как знает, как ему нравится, никто никому не мешает. Но твоя неразборчивость – дело грязное, что ни говори. И твое нетерпение – это слабость и безволие, как хочешь, а распущенность выставлять напоказ и агитировать – ни к чему.
           – Всяк хвастает своим, – пожал плечами Вадим. – Вот, например, ты – чем можешь?
           – Мне хвастать нечем. Совсем, пожалуй.
           – А ведь – молодой.
           – Не такой и слабый. Ты не считаешь меня слабаком?
           – Естественно, вон какой здоровяк.
           – Здоровяк, а мне моей жены хватает. И больше ни на кого не тянет, мысли нет. По ней скучаю, а никого кроме не надо. Мне фигура ее по ночам снится.
           – Мне фигура своей тоже снится, – сказал Вадим. – Но вприглядку сыт не будешь. Да и не в том дело. Аппетит приходит во время еды. Стоит только попробовать, потянет на сладкое.
           – Не на сладкое тебя тянет. Помойкой пахнет.
           – Ну вот, опять, – обиделся Вадим. – Ты пока один у нас такой верноподданный. Остальные все не больно воздерживаются.
           – Не один. Володя Ялымов никуда не ходит.
           – Ну, двое.
           – И не двое. А ты – один такой.
           – Значит, индивидуальность. Худо ли? Имеете дело с… как это говорится: неординарной личностью.
           – Ладно тебе, личность. Отказали тормоза у мужика, получился разгон неуправляемый.
           – Пусть так, – согласился Вадим, – причины тут безразличны, важен результат. Который в мою пользу.
           – Да уж, – сказал Михаил. Молчал, не вмешивался, вдруг заинтересовался. – Считаешь, польза, доволен – ну и ладно. Но вот я выбираю себе бабу по душе. Хоть дома, хоть тут. Не обязательно самую красивую, но чтобы непременно понравилась. Не понравится – не надо, проживу без них, нет нужды. А ты, по нужде, как выбираешь подругу?
           – А – никак. Ты сказал правильно. Кому нравится такая красота, кому – иная, кому вообще неизвестно что, нас иногда тянет неизвестно куда и к кому, и над этим тут задумываться не собираюсь. У каждой девки есть места, за что подержаться, что пощупать, чем поиграть, куда воткнуться. Все имеется, будет желание – получишь удовольствие.
           – Тьфу, – сказал Олег.
           – Все, хватит, – прервал Кавокин. – Остаемся при своем, никто не убедил, все согласны. Кончен разговор.
           По выходным с утра тоже все вместе, в кают-компании. После завтрака возвращаются и до обеда коротают время в доме приезжих. Однако, в отличие от будничных вечеров, игру не затевают – ни в домино, ни в шашки. В шахматы – иногда, редко, если настрой толкнет. В основном до обеда – хозяйственные цела. А какое в командировке хозяйство и какие особые дела? Смех!
           Вадима тяготит такая неразбериха. Поголовная молчанка – сколько можно? Бессловесное близкое соседство. Ближайшее. Совершенно глупая, бессмысленная возня. Какие могут быть тихие индивидуальные занятия у ничем совершенно не обремененных, сытых, всем обеспеченных здоровых нестарых людей с общими интересами в одной общей комнате? В закрытом помещении. В ограниченном, так сказать, пространстве. Не имеющих на данный момент ни забот, ни обязанностей.
           Сегодня бездарное молчание Вадима тяготит с самого ранья. Не настроился никуда уйти до обеда, вынужден сидеть тут со всеми в тупой тишине.
           – Что молчим? – спросил мягко, дружелюбно, заинтересованно. – На работе – некогда. Здесь-то почему?
           – Есть предложение?
           – Давайте хоть поболтаем.
           – О чем?
           – Без разницы. Если больше не о чем, давайте о бабах.
           – Не пойдет. Уговор: о женщинах – ни слова.
           – Это у слесарей, – уточнил Олег.
           – Мы тоже согласились. Не будем нарушать.
           – Тогда для начала хотя бы анекдоты расскажем. И вообще. Предлагаю анекдоты по очереди, – воодушевился Вадим.
           – Все уже рассказаны, – пожалел Олег. – Новые не вспомнить, повторять неинтересно.
           – Этого быть не может, – возразил Вадим, – анекдоты – жила неиссякаемая. Их тысячи, и они по темам.
           – Вот-вот, – подтвердил Олег, – по темам и иссякли. Про мужиков и про баб, про армян и чукчей, про Василия Ивановича и Никиту Сергеевича, не считая уж нас с тобой, и загадки все загаданы и разгаданы.
           – А детские анекдоты были? – спросил Вадим.
           – Детские? Не знаю. Их ведь послушаешь, посмеешься – и забудешь. Так, один из сотни запомнишь на сколько-нибудь. А как снова услышишь, сразу вспомнишь – и неинтересно. Если знаешь, попробуй, может, новые окажутся.
           – Что я один, – разочарованно отказался Вадим, – совместное занятие нужно найти, общий разговор затеять.
           – А ты начни, может, и мы вспоминать рванем.
           – Да? Ну вот я сказал: детские. Разбирают написанный в школе диктант. Учительница читает: Ваня лежал на поле и смотрел в небо. Все ребята написали «на Поле» с большой буквы, один Сидоров с маленькой, что абсолютно правильно. Объясни, Сидоров, почему ты так написал? – Потому что, если бы Ваня лежал на Поле с большой буквы, он бы не в небо смотрел.
           – Ну, ну, – сказал, улыбаясь, Кавокин, – давай дальше.
           – Договорились по очереди.
           – Думаем, вспоминаем, пока не вспомнили. У тебя получается, если знаешь еще, продолжай.
           – Да пожалуйста. Дает учительница задание: дети, назовите, какие вы знаете сосуды. Ты, Сидоров, подожди, не тяни руку. Так, называйте, по порядку. Графин – правильно. Чайник – верно. Стакан – тоже. Ваза – ну, можно сказать. Термос – конечно. Еще. Ладно, Сидоров, скажи. Мужской член? Ты что, Сидоров, разве это сосуд? – Сосут, Марьванна, еще как сосут.
           – Да, – сказал Кавокин, – каков поп, таков и приход. Таковы и анекдоты.
           – Что, не понравился? Вот-те на!
           – Действительно, детский. В самых воспитательных целях.
           – Детские, вообще-то, многие матерщинные, – попробовал защитить Михаил.
           – Тут матерного ничего нет, – возразил Вадим, – член мужской, так мягко сказано, называй как хочешь, слово такое общеупотребительное, что поделать, из песни слова не выкинешь.
           – А что, – спросил Игорек, – это в анекдоте или на самом деле где-то действительно сосут?
           – Ты что, парень, – удивился Вадим, – ты где живешь? Не слыхал, что ли?
           – Слыхать слыхал, а встречать не приходилось. И не знаю из знакомых никого, кто бы сталкивался. Ты вот можешь сказать, что видел?
           – Не могу. Но уверен, что такая штука существует. Просто так говорить не будут. Нет дыма без огня.
           – Болтовня одна, – решил Михаил, – сквернословие, короче.
           – Тут как раз сквернословия нет, – вмешался Олег. – И процедура такая есть.
           – Процедура?
           – Я так выразился. Потому что познакомился с ней в больнице.
           – С процедурой?
           – Называйте как хотите. Ну, с действием. С видом деятельности. С методом. В общем, половое сношение.
           – Ничего себе. Ты в уме, какое сношение? Если действительно есть – это грязь, блевотина, помойка. Еще хуже.
           – Есть действительно. Видел живого свидетеля. Вернее, потерпевшего. Рядом, вот как с вами, сидели.
           – Давай рассказывай, – потребовал Вадим, – чего тянешь.
           – Недавно, считай, месяца три назад, в этом году, в общем, друг мой попал в больницу. В кожно-венерический диспансер. Или в клинику кожно-венерическую, не могу точно назвать. Он – с кожным заболеванием. Не было там ничего страшного. Недели три полежал, вылечили, все прошло. Естественно, в первый выходной мы с еще одним другом поехали его навестить. Больные – кожные и венерические – все в одном здании, только по разные стороны от лестницы. А курить выходят на лестничную площадку, там и общаются. Вот мы вышли с нашим другом покурить, там сидят курят мужики в пижамах, заняли единственную скамейку. Это венерики, объяснил нам приятель. Не боитесь общаться, спрашиваем. Нормальные ребята, объясняет, чего бояться? Их зараза просто так по воздуху не передается. Хотите узнать, как сюда попадают? Интересно, конечно. Вон Серега, красавец и статный молодец, не скажешь, что венерологию подхватил. Попросим поделиться опытом? Он – с удовольствием, сам удивляется. Сергей, друзья мои не знают еще твоей истории, расскажешь?
           Пожалуйста, слушайте. Я водителем такси работаю, шофером, значит. Тут в ночь вышел. У Московского вокзала стою. Молодая девка подходит – красивая, высокая, одета хорошо. На новостройку поедем. Называет адрес – самый край города, почти за чертой. Ночью туда не ездим, но уж больно хороша. Поехали!
           Быстро добрались, ни встречных, ни поперечных, без помех. Пустырь, два дома стоят новых. Темнота, никаких фонарей нет еще. Глушь, в общем. Я дал свет, она порылась в сумке, говорит: денег с собой нет. Выбирайте: или поднимемся вместе в квартиру, там расплачусь, или получите натурой, берите меня прямо здесь.
           Натурой, так натурой. Слышал, что так расплачиваются, самому раньше не доставалось.
           А как, спрашивает, мне – раздеваться или, может быть, пососать?
           Ну, думаю, надо попробовать, слыхал только об таком, все интересно испытать в жизни.
           Пососала? – спросили мы.
           Так вот.
           И как, стоящее дело? – поинтересовался наш друг.
           Стоящее! – убежденно заявил шофер.
           Скамейка захохотала. Мы с недоумением смотрели. Потом кто-то из нас догадался.
           Что, за это сюда попал?
           Так вот, объяснил пострадавший счастливец.
           Тут и мы развеселились, естественно.
           – Ты не боишься, что твои похождения тоже могут кончиться чем подобным? – спросил Кавокин.
           – Э, – отмахнулся Вадим, – волков бояться – в лес не ходить. Игра стоит свеч.
           – Гляди, не переиграй.
           – Бог милостив. Авось, в обиду не даст. А что вдруг такая забота о ближнем?
           – О себе беспокойство. Как бы заразу не занес.
           – Плохо слушаешь, дядя. В содержательном рассказе товарища ясно прозвучало: такая зараза по воздуху не передается.
           – Какой воздух? Из общей посуды едим, из одного стакана пьем.
           – Через посуду тоже не передается. Да никто не болен, будьте уверены. Я ведь не слепой, всех вижу.
           – От тебя может не зависеть.
           – Вот именно, все зависит от меня только. А я худого не допущу. А красиво жить не запретишь.
           – Ну и красота, – покачал головой Кавокин, – договорились.
           – Для мужчины развлечение с женщиной и есть красивая жизнь, – настаивал Перминов. – Одна женщина – одна красота. Много женщин – много красоты.
           – Ты что-то больно крепко нажимаешь на свои заслуги в любовных делах, – заметил Олег.
           – В любовных – нет. Про любовь не говорю, какая любовь. В женских делах – будет правильно.
           – Пусть в женских, я не о том. Говоришь ты много, врешь хорошо. А может, у тебя вообще ни одной нет? Или одна, на худой конец. Мы ведь в натуре ни одной твоей подруги не видали.
           – Вы не видали, другие видали. Что я, сюда должен временную подругу тащить? Вы постоянных не приглашаете.
           – Мы своих не прячем.
           – Я тоже не прячу. Вот сегодня иду на день рождения. Не к своей, к ее подруге. Там три девицы будут, две из них мои – нынешняя и бывшая. Предложили за компанию привести одного-двух приятелей. Пожалуйста, кто желает, пошли. Поглядите и посмотрите, убедитесь наяву. Девчонки хорошие и повод отличный. В город, правда, ехать. По дороге в универмаг завернем, подарок небольшой нужен, не с пустыми руками явимся, по всем правилам. Ну?
           Друзья молчали.
           – Ладно бригадир с Михаилом, люди вроде занятые, – воодушевился Вадим, – но вы-то двое свободны. Не на оргию какую зову, культурное мероприятие, день рождения молодой женщины отметить, дружно и весело. Что молчите?
           – Нет, – сказал Олег, – меня не уговорил.
           – Зарок, значит, у тебя. Жена дома. Но ты-то, Игорек, холостой. К холостым свободным девчонкам на вечер почему не заскочить, а?
           – Можно, – неожиданно для себя согласился юноша. Согласился уверенно, без колебаний, словно только и ждал персонального приглашения.
           – Ну вот, – обрадовался Перминов, – другое дело. Услышал речь не мальчика, но мужа. Еще бы одного сагитировать, три девки все же, но у нас, вижу, бесполезно. Пусть хоть так, будем вдвоем на троих. В смысле противостояния. Готовься, после обеда немного отдохнем и двинем. К шести вечера договорились. Поедем пораньше, с учетом универмага, да там от центра до комбинатовского общежития пешком потопаем, минут двадцать будет. В общем, собираемся и настраиваемся на отличный вечер.
           – У меня бутылка хорошего вина, из Ленинграда привез, – сказал Михаил. – Жалко, но для такого случая, на день рождения, пожалуй, отдам. Не успел свою подругу угостить, ну – в следующий раз.
           – И подарок лучше бы из Питера привезти, – подсказал Ставицкий.
           – Лучше бы, да кто знал. Найдем что-нибудь, время у нас есть, а время – деньги.
           – Точно, – подтвердил Олег, – время, которое у нас есть, это деньги, которых у нас нет.
           – Вот именно, поэтому отправимся пораньше.
           Отправиться раньше вовсе не значит раньше вернуться. Вадим приехал последним автобусом. Впрочем, не слишком поздно: в субботу и воскресенье расписание автобусов укороченное, крайние рейсы отменены. Пешком чесать семь километров ночью – исключительно вынужденная мера, вряд ли праздничная вечеринка такую необходимость продиктует. Хотя вдвоем прогуляться по хорошей погоде, проветриться по холодку после горячего застолья в теплой компании, возможно, не так и худо. Вадим вернулся один.
           Никто не спал. Олега еще не было. Кавокин с Михаилом разбирали постели, собирались ложиться. Без особого удивления оглядели пришедшего товарища. Спросили почти равнодушно:
           – Один?
           – Ага.
           – Где молодого оставил?
           – Там задержался. Утром приедет.
           – Одного бросил?
           – Ага, с тремя девками.
           – На съедение, значит, отдал?
           – Справится, не маленький.
           – Отчего не взял с собой?
           – Уснул. Лишнего набрался, отключился. Проспится, приедет.
           – Портишь парня, – покачал головой бригадир.
           – Наоборот, – возразил Вадим, – отдохнет по-семейному, выспится по-человечески, для здоровья знаешь как полезно.
           – Да, – сказал Михаил саркастически, – будь здоров как.
           Игорек приехал к завтраку.
           – Не ушли еще? – спросил.
           – Выходной, куда торопиться. Ты, поди, уже заправился?
           – Не подумал. Как проснулся, сразу слинял.
           – Ишь ты, – сказал Вадим, – не больно рано приехал. Выспался, видать, как следует.
           – Автобуса раньше не было. Поболтался по городу, не захотелось пешком топать сюда. А ты хорош друг, оставил одного с бабами.
           – С девушками, – засмеялся Вадим. – Я не виноват. Ты отключился начисто, уснул сидя. С чего, не знаю, вроде пили в меру, никакого перебора не было.
           – Самому удивительно. Ладно, замнем, неохота об этом. Как вышло, так вышло, неловко, конечно. Пошли на завтрак, все на месте, пострадавших нет.
           – Как ты ночевал, на кровать хоть куда положили? – спросил Кавокин. Они с Игорьком возвращались из столовой вдвоем. Отстали, ребята ушли вперед.
           Игорек вдруг ощутил потребность выговориться. Рассказать бригадиру? Пусть бригадиру. Сочувственно ведь спрашивает, по-товарищески.
           – Просыпаюсь глубокой ночью, сплошная темень. Лежу на кровати под одеялом совершенно голый. Сразу вспомнил, где могу быть. Потрогал рядом – женщина лежит.
           – Тоже голая?
           – Почти. В одной рубашке ночной, просторной такой. Лежит, не дышит. Не спит, значит.
           – Ну, а ты?
           – А что – я? Парень я или кто?
           – Понятно, ясно. Там в комнате еще девицы были?
           – Спали на своих кроватях. Кажется, их не разбудили, обе похрапывали себе равномерно. Мы старались не слишком чтобы громко. В общем, как-то потом снова заснул, а как под утро проснулся, так сразу без до свиданья серой мышкой выскользнул. От греха подальше.
           – Это правильно, – одобрил Сергей, – приключение для холостого парня – хорошо, но главное в твоей профессии – вовремя смыться.
           Да, дядя, подумал Игорек, если бы ты знал, что значит для меня эта первая в жизни ночь с женщиной. Не так, возможно, мечталось, а как мечталось? Теория и практика – разные категории, не противоположные, но совсем не одинаковые. Как вышло, так вышло, случай или не случай, к тому, видимо, шло, к этому всю жизнь идет, к близости с женщиной. Так хотелось, не так – что уж теперь, пожалуй, и неважно. Состоялось, получилось – тем счастлив. Нечаянное счастье. Счастье – не счастье, радость безмерная. Радость – не радость, полное удовлетворение. Мужского желания, тщеславия, гордости, героических возможностей и телесных потребностей. Превращение мальчика в мужчину – атомный взрыв? Потрясение? Катастрофа?
           Ничего подобного. Да, небольшая встряска. Явление природы. Естественный акт. Предсказуемый страстный порыв и неожиданная душевная пустота. На фоне чувственной нежности и молчаливой благодарности.
           Она моложе годами, но старше опытом. И это очень хорошо. Есть кому его, салаженка, учить любви. Ему повезло в этом отношении. Наверно, будет тянуть к своей первой женщине, нравится она или нет, есть к ней любовь или даже и не было. Не было? А что было?
           Через день Вадим вновь собрался в гости. С ним Игорек не откровенничал, не рассказывал о своем приключении, да легкомысленного приятеля не интересовало, было ли что у его товарища с женщинами тогда, для него это вовсе не имеет значения. Сам он позабавился с одной из них в соседней комнате, удачно свободной оказавшейся. Игорек, не растеряйся, мог со всеми тремя выспаться, при желании, его проблемы. Но какими-то нитями они теперь оказались связаны, в одной комнате все же праздновали, в одной компании пировали. Поэтому позвал юношу.
           – Поехали со мной? Я снова к ним.
           – Нет, – отказался Игорек, не поеду.
           – Зря, – сказал Вадим, – вдвоем бы веселее. Не хочешь с той, бери другую. Можем поменяться, я твою возьму. Она моложе, приятно.
           И к Вадиму Игорек испытывал благодарность. Он организовал ему первое боевое крещение. И продолжает привлекать его к лихим боевым действиям. Не выйдет дальше у него, подобное продолжение неприемлемо.
           – Думаешь, тебе не откажет? – спросил без напряжения.
           – Уверен. Они все на меня смотрят. Ты ведь оказался случайно, попутно, так сказать.
           – Валяй, – отправил Игорек, – развлекайся. Удачи тебе.
           – Привет не надо передавать от тебя?
           – Не надо.
           – Полный разрыв, значит? Не соблазнился? Как знаешь.
           – Правильно делаешь, – похвалил Михаил. – У тебя девушка дома?
           – Есть.
           – Правильно делаешь, нечего тут разбрасываться.
           – У тебя дома жена.
           – Жена – другое дело. Девушкам я не изменял.
           Вадим не принял участия в дальнейшей беседе, не стал ждать ее конца, собрался быстро и ушел. Вернулся поздно, последним автобусом. Утомленный, сразу разделся, лег спать, не затевал разговора. До выходных жизнь тихая, мирная, после работы – домой, всю неделю никуда. Однажды утром Вадим откровенно пожаловался Игорьку.
           – Отказала мне твоя молодуха. Не ожидал, я ведь насквозь вижу тех, кому нужен без особых ухаживаний. Одна, главное, была в комнате, все условия, я в форме, как всегда, никаких помех. Полная уверенность была, а вот не уговорил. У меня, мол, есть парень, другого не надо. Знаешь, про кого? Про тебя сказала. Видать, сильно понравился девке. Молодец. Объяснил: ты завязал, больше у них не будешь, зря надеется. Не поверила, по-моему. Просила передать, что ждет и приглашает персонально. В общем, бабы – они непредсказуемы, а мое дело – передать что просили.
           – Да, – сказал Кавокин, – с ними связываться опасно.
           – Точно, – подтвердил Олег, – особенно на него глядя. Все, на этом закончили. Исчерпали тему.
           В субботу Вадим отправился в город утром. Надел свежую рубашку, почистил кремом ботинки. Днем сегодня концерт, объяснил, пойдем во дворец культуры. На всякий случай спросил Игорька:
           – Что передать? Спросит девка, ждет ведь. Не передумал?
           – Не передумал.
           – Не идешь, значит, со мной?
           – Иду.
           – Класс, – восхитился Вадим, – вот это да! Одевайся.
           – Одет, готов.
           – Вон для чего он с вечера брюки наглаживал, – догадался Олег.
           – И галстук, – добавил Михаил. – Галстук-то где?
           – Не надену, – ответил Игорек.
           – Ну и дурак, – заметил Кавокин, и неясно, к чему относится его замечание и что конкретно бригадир имеет в виду.


--- ГЛАВА 38 ---


           Обстоятельствами объясняется все.
           События и поступки людей, явления природы и проявления жизни, закономерности и случайности, происходящее, происшедшее, а не происшедшее – в обоих направлениях: могло или, наоборот, не могло произойти либо, с другой стороны, должно было или нет.
           Некоторые, правда, пытаясь докопаться до объяснения, ищут причину, но часто причина оказывается следствием, а добравшись до самой глубины, приходится убеждаться, что и причина, и вытекающее из нее следствие созданы и, следовательно, объясняются обстоятельствами.
           Человек подчиняется обстоятельствам и человек подчиняет обстоятельства, опять-таки в силу других обстоятельств, способных одолеть первые. Сильная воля преодолевает то, что не может осилить слабость, однако сами по себе человеческий характер и его воля являются либо качествами врожденными, либо результатом воспитания, что также обусловлены обстоятельствами и объясняются ими.
           Обстоятельствами объясняются правда и ложь, доброта и жестокость, добро и зло, победы и поражения, удачи и несчастья, подъемы и падения, радость и горе, смех и слезы, рождение и гибель, жизнь и смерть.
           Даже фашизм можно объяснить обстоятельствами, к полному удовлетворению жаждущих объяснения.
           Объяснить – разумеется, не оправдать.
           Обстоятельствами объясняется все. Из-за, с одной стороны, склонности человека к анализу, проникновению в глубины явлений и событий, потребности к изучению первооснов. Короче, постоянной тяги к удовлетворению своего любопытства, заставляющего совать нос везде и всюду, куда надо и не надо, а то и вовсе опасно, за что не только по носу, но и по голове щелчки перепадают – и какие! Любопытства, выводящего из равновесия, нарушающего покой, в первую очередь, самого любопытного, расшатывающего нервную систему и не позволяющего остановиться до тех пор, пока не откопается истина.
           С другой стороны – из-за способности, опять-таки, человека к безразличию, к полному равнодушию, апатии, отстранению от всего интересного и живого, уходу в сторону от малейшей активности, прекращению любой полезной деятельности, потере любопытства и стремления к открытиям, находкам, знакомствам, ожиданиям и надеждам – независимо от причин: от простого ли желания, от внутреннего ли толчка, внешнего понуждения, благодаря собственному характеру или вопреки ему.
           Но всегда – в силу обстоятельств.
           Обстоятельствами объясняется все. Чем еще можно объяснить необъяснимое. Неожидаемое и непредсказуемое.
           Внезапно захандрил Федоров. Кто угодно, только не он. Откуда? В принципе, объяснимо, даже предполагаемо. Для любого, кроме него. От Федорова можно ждать грубости, хамства, активного противодействия, иронии, сатиры, умного сопротивления, хулиганского поступка в пылу азарта – все это проходили, и все это терпимо в сравнении с пользой, какую дает его присутствие и приносит его работа.
           В первый приезд нарвался на Ларина, допек начальника, надоело тому терпеть, отправил восвояси досрочно, прервал его райски-благополучную жизнь. Не хотел бы технолог снова связываться – а как обойтись без нужного работника, универсального кадра, без такого надежного помощника. Степанов даже специально не просил за товарища – просто пришли к Петрушову и заявили о своей готовности ехать. Вместе, предполагалось само собой. Плюс Леха Плотников, естественно. Без вопросов и проблем. То есть активность Федорова практически не имеет предела и не знает границ. Энергия бьет ключом, ищет выхода и находит, когда на пользу ему, когда во вред, но постоянно бурлит в нем, течет в сосудах и стучит в ритме пульса.
           На этот раз, получивший наглядный урок, наученный горьким опытом, Федор с самого начала не рвется в сражения, не лезет напролом, скромно держится. Не согласен – возражает только наверняка, когда правота его абсолютна и очевидна. Не горячится, доказывает уверенно, настаивает солидно и авторитетно, без обид и оскорблений. Ларину как-то не хватает озорного хулиганства толкового работника, от которого всегда страшно, но интересно ждать шальной выходки, яростного возмущения или грубой требовательности.
           Дождался.
           Не с той стороны и не в том направлении.
           Залп "Авроры". Октябрьская революция. Кверху тормашками. В один миг. Как это называется, когда внезапно, без подготовки? Спонтанно, так кажется.
           Сидели вечером втроем. Володя ушел к Алексею. Ребята живут шикарно. Двое в большой комнате, рассчитанной на четверых, а можно свободно пятого поместить, даже шестого при необходимости. Маленькую комнату занимает Ялымов, пока туда не перебирается начальство. Леха заглядывает, но никогда не ночует, хотя какие-то вещи тут держит, даже одежду, периодически заходит переодеваться. Как постояльца можно его не считать. Что еще надо? Живи да радуйся хорошим условиям работы и жизни. Временная передышка в их постоянном напряжении. Ждут горячие денечки в обозримом будущем, очень, возможно, скором времени. Тогда – снова день и ночь. Сдадут построенный корпус, сразу свистнут аврал. Ждать можно годы, десятилетия, сколько придется. Получили готовое здание, запланированные участки, спроектированные и выполненные в реальном виде, ждущие освоения производственные площади – две недели дадут на монтаж оборудования сборочных участков, еще неделю – на переброску оснастки, едва ли месяц предоставят для организации участка, там потребуют темпа. Вспомнят сразу про сорванные сроки пуска производства в новом корпусе, теперь уже ставя им в вину задержку этого пуска. Привычное дело, известная система. К тому готовы. Временная передышка – полученная возможность подготовки и накопления сил перед предстоящим авралом.
           Ларин зашел не по делу, просто так, завернул попутно после ужина посидеть с ребятами, пообщаться в неслужебной обстановке. Хотя в командировке как отличить обстановку, везде рабочая, можно сказать. Но все-таки. Дома – не на заводе. Пусть люди те же, и вопросы общие, производственные прежде всего и в основном. Не всегда, однако.
           Сели к столу, еще не придумав, чем заняться, размышляя, что интересное можно предложить на вечер. Успели только раздеться. Геннадий с Федором повесили свои пальто в шкаф, Илья Семенович кинул на свободную кровать. Шапку – туда же. Кивнул на радиатор.
           – Топят?
           – Топят.
           – Не холодно?
           – Нормально.
           – Курорт, – определил с удовлетворением Ларин, – санаторий. Райская жизнь.
           – Что за жизнь, – угрюмо возразил Федоров.
           – Не нравится? – удивился Ларин. – Чего не хватает?
           – Хватает всего. В избытке. От пуза. По горло сыты этой жизнью. Хоть ложись и помирай.
           – До трагедии зачем доводить?
           – Смерть? Это жизнь – трагедия. Смерть – финиш, финал, избавление от нее. Конец трагедии.
           – Ну, ну, – сказал Ларин, – зажрался, Штепсель. С жиру бесимся. Слишком роскошно зажили, избавления захотелось. Достаток давит.
           – Ладно упрекать-то. Да и не в чем. Причем достаток, не в деньгах счастье. Не об том речь, про жизнь заговорили. Тоска зеленая, скука беспросветная, радости никакой, помереть веселее, только и всего.
           – С вами не соскучишься, – поднялся Ларин, – тебя послушать, действительно жить не захочешь. До завтра давай перестраивайся, нечего дурака валять. С утра загружу, некогда станет ныть.
           – Ни хрена ты не понимаешь, тебе бы только работа да работа.
           – Ага, это все нам добрый дядя устроил.
           – И быт – еще не все. Жизнь все равно копейка и цена такому бытию – грош.
           – Оценил. Дорогой мой человек. В черную полосу въезжаешь? Меняй цвет, давай в белую перебирайся. Даже рассуждать на такую тему не намерен, с тобой особенно. Ты же оптимист по натуре.
           – Живой труп, если по-настоящему. В переводе на русский язык. Сплошная чернота, целый лист, на полосы не делится.
           – Терпи, – впервые вмешался Степанов, – до субботы дотянем, зальем водочкой, поправим настроение.
           Федор промолчал. Илья Семенович взял шапку. Геннадий потянулся за ним.
           – Пойду зайду в магазин. Не хочешь со мной? – предложил Федору.
           – Не хочу. Ничего не хочу.
           – Тоску снимать. Бутылку возьмем, сегодня уговорим. Семеныч с понятием человек, возражать не станет.
           – Какой разговор, – согласился Ларин.
           – Сегодня пить не буду, – предупредил Федор.
           – Даже так?
           – Не буду. Можете без меня.
           – Ну ладно, – сказал Геннадий, – оставайся. Скоро вернусь. Медленно спустились с крыльца, неторопливо прошли по двору.
           Молчали, задумались. Повернули за дом. На улице показалось повеселее, хотя людей близко не встретили, маячили в конце, возле столовой. Было ветрено и сыро. Неуютно.
           – Давно он? – спросил Ларин.
           – Порядочно.
           – Ищи женщину?
           – И это тоже.
           – Еще что-то?
           – Пересидели тут. Перебор. Уезжать пора.
           – И ты тоже?
           – Похоже на то.
           – Слушайте, ребята! Все устоялось, наладилось, обеспечены условия работы и отдыха. Тебе тоже жизнь не в радость?
           – Здесь – да, потолок. Не в такой, конечно, степени.
           – Не могу понять. В прошлый раз уезжали с обидой. Сами попросились снова.
           – Год назад.
           – За год что-то изменилось?
           – Все изменилось. На сто процентов. На девяносто.
           – Так плохо?
           – Федьке – хуже некуда.
           – Что, с Галиной порвал?
           – Окончательно. Да не в том дело. Полный беспросвет. Он ведь предложил ей выйти за него.
           – Знаю. Но это давно и по пьянке.
           – Тогда – да. Теперь – снова. Трезвым и серьезно.
           – Отказала?
           – Наотрез. Замуж и не собирается. Завела себе нового жеребца, Федьку выкинула в зад пинком.
           – Да и бог с ней. Пусть резвится, раз так нравится. Не жена ему, другую нашел бы для развлечения. Не хочет?
           – Привязался. Оба свободны, могли бы крепче сойтись.
           – Не вышло, и не надо. Могло получиться хуже. К чему так расстраиваться.
           – Каждый переживает как может. У Федьки вообще полный абзац. Здесь – порвал. Дома – тоже никто не ждет. Жена детей запрещает навещать, не дает общаться с ними. Ладно, маленькие пока, но ведь растут – как это совсем отца не видеть. Развалилось, в общем, все. В цехе, может, с ребятами повеселее будет, уехать ему надо. Чем скорее, тем лучше. Да всем нам пора.
           – И Леха?
           – Про Леху не говорю.
           – Ты-то что? К тебе твоя Галка приходит?
           – Дело не в Галках. Наелись мы тут, довольно. Хорошего – понемногу, а у нас перебор. Все, аминь.
           – Так легко оставляешь любовь? Или тоже разладилась? Отбой? Не приходит? Я не сплетник, сам знаешь, просто знать нужно, что у вас к чему.
           – У меня – наоборот. Предлагает развестись и жениться на ней. Сразу ведь ее настроил: семью не брошу. Сколько мы с ней – третий год, считай. Разговоров никогда не было. А – тут.
           – Она же вроде замуж выходит?
           – Выходит, не выходит. Собирается. Тянут резину. На меня давит, нажимает, уговаривает. Условие поставила: уходи от семьи, будем вместе. Хоть сюда переезжай, хоть я к тебе, комнату снимать будем. То чаще прибегать стала, в этом месяце ни разу не была. Дала время подумать, значит. Мне тоже надо смываться, от греха подальше.
           – Подумаю, – сказал Ларин, – на кого вас менять.
           – А – ни на кого, – возразил Степанов. – Менять не нужно. Сами пусть управляются. Сейчас время в аккурат такое, самое удобное для начала им самим заниматься обслуживанием и ремонтом оснастки. И условия есть, надо ими воспользоваться. Бражкин вернулся, поставить бригадиром. Петя Бочарин – готовый мастер, без пяти минут инженер, хватит ему в бригадирах на сборке ходить, пусть участок возглавит, где посложнее. Леха остается, так и так остается, пусть, пока возможно, на заводе числится, командировочные получает. Да он согласен день и ночь работать. Здесь всю оснастку, в том числе сборочные стапели, может проверить, поправить, даже перенести и смонтировать вновь, если потребуется. По эталонам не так сложно. Кстати, научит их работать по графику планово-предупредительного ремонта. Дадим график Рожкову, пусть контрольный мастер за ним следит. Эталонной оснасткой придется заниматься нам, тут пока некуда деваться. Периодически придется ездить кому-то.
           – Вам, кому еще.
           – Необязательно. Витька Скворцов не первый год просит, почему его не отправить? Да хоть Бориса Киселева. Из нашего цеха любого бригадира можно посылать. Ну, Володю Ялымова, само собой.
           – С тобой – ясно. Спорный вопрос, но в принципе – понятно. Свято место пусто не бывает. Кем Федорова заменить прикажешь? Внедряем детали основного изделия, скоро – не скоро, станки получим, и теперь потихоньку освоением занимаемся, он-то нужен сейчас.
           – Борис Трофимов есть, Коля Жуков.
           – Федоров – универсал.
           – Так и они универсалы. Присмотрись. Женька Мезенцев – вообще сто очков любому даст.
           – Мезенцева надолго не отпустят.
           – Как попросишь. Тебе – дадут.
           – Мезенцев – это мысль. Хотя лучше Федора все равно не будет.
           – Оценил, значит?
           – Оценил.
           – Придется расстаться. С нас – хватит.
           – Он, между прочим, не просится уехать.
           – Никуда не просится. Не знает, что делать, расклеилось все, устал от жизни такой. Отправлять нас нужно немедленно, для дела безболезненно, обстановка позволяет.
           – А ты знаешь, – неожиданно признался Ларин, – мне самому здесь осточертело дальше некуда. Когда работа большая, оглядываться некуда, еще ничего. Работа все поглощает. Теперь передышка – руки сами опускаются. Никому ведь не скажешь.
           – Тебе нечего мечтать, не отпустят.
           – Понятно. Вас не могу задерживать, не имею права. Тоже, вообще-то, все знают: сами просились. Но – не возражаю. Только вот чтобы без замены, сам решать не могу. С Лобановым посоветуюсь. Так или иначе, с вами определились. Готовьте отвальную.
           – В пятницу?
           – Как вам удобнее. Незавершенные дела отдашь Алексею.
           – Надо еще с Володей поговорить.
           – Сегодня. Думаю, без вас не останется. Спроси.
           Неожиданно Ялымов изъявил желание поработать до нового года. Дальше – видно будет. Не устал еще, выходит, морально. Ларина это обрадовало чрезвычайно. С грамотным Володей участок организовать будет значительно легче. Впрочем, в пятницу Ялымов собрался с ребятами в Ленинград. На три-четыре дня. Повидаться с женой, побывать дома, продлить командировку. Там еще какие-то дела. Во вторник пообещал вернуться и с новым настроением – за работу. Володя – парень надежный. Не все у Ларина потеряно в смысле поддержки снизу. Как раз Ялымов, не Плотников, занимался в последнее время мелкой оснасткой, для сборки узлов и агрегатов, а именно это беспокоило сейчас Ларина больше всего, потому что крупные приспособления и стапели сборки контейнеров были на виду и под постоянным наблюдением Степанова, с Алексеем. Плотников был полностью в курсе. Мелочь выпала из поля зрения и была целиком в надежных руках Володи, который с двумя местными молодыми помощниками скромно и незаметно обеспечивал порядок в своем хозяйстве.
           – Вот, – определил Степанов, – с ялымовских мелочей и начинать организацию участка обслуживания и ремонта оснастки. Потихоньку, помаленьку, с малого начать, крупным кончить.
           – Наоборот, – возразил Володя, – начинать нужно только с большого. Надо создать лабораторию взаимозаменяемости, как у нас в двадцать седьмом. Все эталоны и мастер-плиты там собрать и для основных сделать контр-эталоны. Их здесь пока немного, и каждые полгода не придется возить макеты в Ленинград на стыковку.
           – Ого, – удивился Геннадий, – у птенчика вырастают крылышки.
           – Все верно, – согласился Ларин, – когда-то надо сделать. Думал, еще не время, но если решили тут самостоятельный участок у них создать, Володя прав, с эталонной мастерской начинать нужно.
           – Ты же на заводе создавал лабораторию, – напомнил Ялымов.
           – Да, и ты принимал участие.
           – Вот пока мы оба здесь, и следует заняться.
           Чудеса, подумал Илья Семенович: не успел Геннадий уехать, как Володя выдвинулся на передний план. Чудеса!
           Уехали в субботу, в пятницу не удалось. Настраивались, собирались, однако не торопились, все-таки жалко расставаться, что ни говори. Прощальную вечеринку, посчитали, лучше устроить перед выходным. Им, отъезжающим, безразлично, а тем, кто остается, удобнее. Посидеть, поговорить, попрощаться – не торопясь, без суеты, с размахом. Кажется, все знает Ларин тут, все может предсказать, вот не угадал. Думал, был уверен, что ребята пригласят на прощание местных друзей. Петю Бочарина и Бражкина – уж обязательно. Не позвали. Зато пришла бригада электриков в полном составе. Сразу стало тесно в комнате. Тесно, шумно, весело и уютно. Из местного начальства тоже никого, только свои: Ларин и Коробов. Заместителя главного энергетика технолог уж никак не ждал увидеть. Давно, конечно, здесь, но прямого отношения к слесарям никогда не имел, по работе вообще не соприкасались. Кажется, не общались даже, старик сам по себе, в стороне от всех держится. В одном доме жили, это так. Теперь – в разных. Значит, что-то есть общее между ними. Уважение, притяжение, понимание, согласие? Человеческая симпатия? Ларин вовсе не уверен, что на свой отъезд пригласил бы коллегу Коробова. А почему, действительно? Удивительно, поступок ребят заставил задуматься. Получается, расставание с предприятием и поселком оказалось встречей всех ленинградцев, находящихся сейчас здесь в командировке. Друзья не захотели публичного прощания. Официального, неофициального – любого. Порвали с прошлым, связанным с Чащином, оставили знакомых, приятелей, товарищей – без горечи, слез и претензий.
           Вернулись в прежний свой коллектив. Все – ленинградцы, все – заводчане, никого постороннего, местные теперь – не наши. Не совсем чужие, но – утерянные, оставленные, прошлые, далекие. И настроение уже домашнее, и разговоры соответственные, близкие к дому, к заводу и городу. Отъезд без особой радости, но и без видной печали. Одно ясно: с удовлетворением. Ни горечи, ни обид, по собственному желанию, а не вопреки, что со всех сторон хорошо.
           – Кончен бал, – одобрил Олег Ставицкий, – назад в родные пенаты, обратно под огни большого города, возврат к цивилизации. Отвыкли от культуры, хоть вроде и не сильно дома ее касаемся. Капитальный возврат потянет туда, куда не думал, не гадал и не вспоминал без отъезда. В Эрмитаж, в Русский музей – там и «Возвращение блудного сына», и «Не ждали», и еще много чего.
           – Не ждали – это точно, – угрюмо подтвердил Федоров.
           – Картины – чепуха, – объявил категорически Вадим. Выпили пока немного, но на голодный желудок, видать, подействовало, щеки порозовели, вместо еды завел разговор, заставил возражать, не подумал спустить спор на тормозах.
           – Как это чепуха? – удивился Ларин.
           – Очень просто. Зачем вообще рисовать? Людям делать больше нечего? Вот Федор точит детали. Нужные предметы для людей. Геннадий делает стапели для сборки изделий. Вещи необходимые, без них не проживешь. Мы занимаемся монтажом, даем энергию и свет. Надо? Надо! Ученые изобретают ракеты, электричество, тот же велосипед, технологи придумывают как сделать – это я понимаю. Художник – что? Картину нарисовал. Приходи, смотри. Зачем? Для чего? Пользы ради? Какой? За это деньги еще плати. За что?
           – Ты что, против искусства вообще?
           – А что оно дает? Ни уму, ни сердцу. Ни желудку.
           – Душе, дурак. Еще душа есть у человека. Ее надо радовать.
           – Чем?
           – Радостью. Красотой. В музеях столько красоты, сплошная радость. Редко ходим, по принуждению даже. К нам гости приехали из Воронежской области, родня. Интеллигенция, двоюродный брат учителем работает. Сходим в Русский? Пошли! Там выставка Левитана была. Так знаешь, как в настоящем лесу оказались. Такая красота, уж я, на что не чувствительный – сердце защемило. Как в настоящем лесу побывал. Народу было много, и все в восторге. Не оторваться от картин.
           – Видел, – сказал Вадим, – Левитана видел, и Репина, и Айвазовского. Самые великие, да? Ни одна картина любого из них по красоте близко не стоит к живой природе. Выйди из поселка, поднимись на репновский холм, войди в лес. Шишкин? Левитан? У них – как это называется – пейзаж? Натюрморт? Похоже, ничего не скажу. А жизни – нет. В лесу – каждая ветка живет, каждый лист дышит, и ты живешь и ощущаешь. Картина – что? Смотришь, оцениваешь: похоже, не похоже.
           – Да ты, брат, поэт, – подал голос Коробов.
           – Никакой не поэт. Поэзия – тоже туда же.
           – Думаешь?
           – Что тут думать. Всякое искусство – блажь, занимаются им бездельники, любители легкой жизни и бездари. Они пудрят нам мозги поисками всяких форм и течений, читал и видел. Не говорю уж про всякие там квадраты и кубы, это придумывают энергичные ребята, которым нужно выдвинуться, а традиционно не получается, неспособны. А что традиционно? Сосна шишкинская или березка левитановская? Копии безжизненные, иными быть не могут на плоском холсте, как ни мучайся. А поэзия – тоже. Песня – слова тоже поэт придумывает?
           – Поэт – песенник.
           – Вот-вот. Поем: рос на опушке рощи клен, в березку был тот клен влюблен. Клен влюблен в березу! Дерево в дерево. Не абсурд?
           – Это метафора. Или аллегория. Художественный прием. Перенос действия с одного на другое. Имеются в виду люди. Два влюбленных человека.
           – Какой прием? Какой перенос? Пушкин писал: златая цепь на дубе том, тоже человека подразумевал? Ах, нет? Потому что Пушкин? Иди, разбирайся, где перенос, где нет, где прямо, где криво. Все искусство, поэзия с ним, липа и надувательство. Говорят, творчество. Где? Еще раз скажу: Федор выточил деталь – творчество. Певец песню спел – видимость. Выучил и спел. Горло есть, язык подвешен – исполнил. Какая польза, кому? Нет, считаю, творчество обязано быть материальным и давать результат. Вот мы все в творчестве.
           – А я не возражаю, – поддержал Геннадий, – пусть будет так. Ты закусывай, закусывай, еще выпьем, только начали. Мы – творческие работники, веселые ребята.
           – Ага, – подтвердил Вадим, – веселые ребята.
           Все смеялись. Прощальная вечеринка пошла весело. Вадим – молодец парень, хоть и с придурью. Соглашаться с ним никто не собирается, но и спорить желающих не нашлось. Он явно грамотнее, возражать и доказывать ему неправоту – компетенции не хватит, пусть остается как есть, пускай радуется тому, что беспрепятственно высказался. Переменим тему, сбоку заговорили о другом.
           Коробов еще попробовал удержать.
           – Не верится, чтобы ты так относился к искусству. Грамотный парень. Не лукавишь? Серьезно против?
           – Там все условно. Договорились кого прославлять, кого гением объявлять – того и двигают, отмечают, всех агитируют за него. Здания всякие лепят. Вон певцы: Утесов, Бернес, еще кто. Без голоса совсем. Один музыкант, может, хороший, другой – киноактер, да. Но нам толкают за певцов, выдают за выдающихся. Условились там белый круг или черный квадрат считать великим рисунком, заставляют поверить. Да ну, к бесу.
           – Бросьте, – сказал Степанов, – в музей дома точно не пойдем. Еще не хватало. На стадион – другое дело.
           – Да, – согласился Вадим, – вот чего тут не было.
           – Как это не было? – удивился Ларин.
           – А где?
           – Да здесь, – Ларин обратился к Геннадию. – Помнишь, мы в Москве сидели полгода, когда первые изделия забирали? Ты предложил в выходной сходить на хоккей. Что тебе Борька Киселев ответил?
           – А! – Степанов улыбнулся. – Хорошо предложил. Возьмем бутылку, включим телевизор, спустим брюки, откроем холодильник, сядем в него голым задом – чем не стадион?
           – Вот именно, – подтвердил Ларин, – а ты говоришь – нет. Стадион при желании всегда с тобой.
           – Вообще-то здесь ничего, жить можно, – согласился Вадим, – я бы по доброй воле просто так не удирал. От добра добра не ищут.
           – Ты здесь без году неделя. Пару месяцев пока. Посидишь годик, надоест и тебе.
           – Не надоест, уверен.
           – Потянет к дому, придет время.
           – Все в своих руках. Можно так сделать, что здесь станет второй твой дом.
           – Нет, – сказал Степанов, – дом – где семья. Друзья и дети.
           – Детей можешь произвести где захочешь. Было бы желание. И друзья везде найдутся. Человек – существо общественное и личность свободная. Свободой нужно пользоваться, на то мы люди.
           – Как ты?
           – Хотя бы.
           – Не нужно принуждать себя вести себя ошалело только потому, что это возможно. Мне, например, не нравится. Хочу свободно поступать, как сам желаю. Согласен ты с этим или нет.
           – Твое право, – признал Вадим. – По-моему, зря.
           – Не туда поехали, – вмешался Кавокин, – каждый со своей колокольни рассуждает. Конечно, здесь все временное, а тянет к постоянному, только и всего. Мне тоже иногда хочется уехать насовсем, домой тянет.
           – Сюда – не тянет?
           – Сюда – не так.
           – Уезжал ведь, вернулся.
           – И опять – временно. Временно – другое дело. Для разнообразия. И, ты прав, условия тут неплохие.
           – И женщина, – прищурился Вадим.
           – Ну, это так. Да, тоже.
           – Все-таки главное – дело, – уточнил Ларин. – Столько вложено, жалко, наверно, навсегда распрощаться с тем, что создавал своими руками.
           – Брось, – заговорил угрюмо молчавший Федор, – это тебе жалко, ты тут придумывал что-то, комбинировал, доказывал. Рабочему человеку без разницы, где работать и куда свой труд вкладывать. Есть станок, есть металл, есть голова и руки. Плати деньги, получай товар. Если все по-честному, полное удовлетворение, будь счастлив, остальное – за тобой.
           – От счастья бежишь, значит?
           – От счастья тоже бегут. Время пришло, побежали. Генка – домой, понятно. Я – сам не знаю, куда. Знаю одно: надо. В цех возвращаемся.
           – И это правильно, – поддержал Володя Ялымов, – о чем говорить. Мы – заводские, здесь временно, в командировке. Надоело – уехали. Вы – теперь, мы – потом. Восвояси. Все там будем.
           – Леха остается постоянным представителем. Счастья тебе тут, дорогой.
           – Выпьем за Алексея.
           – Обязательно. За Алексея – еще бы!
           – А потом – за Октябрьское предприятие – Ларин гнул свою линию. Чтобы на нем процветало и развивалось производство машиностроения. Чтобы наш труд не пропал даром.
           – Наш труд нигде не пропадет, – уныло сказал Федоров, – ни тут, ни на заводе, везде останется. Про нас не вспомнят, мы сами забудем, а что создали, останется, дело будет двигаться. И не наша заслуга, не кого-то конкретно – всех, кто участвовал. Вот за всех и выпьем.
           – Уточнил, – заметил Степанов. – Что в лоб, что по лбу.
           – Да выпьем, – воскликнул Кавокин, – все правы, все верно. Отличный тост.
           Посидели долго. Выпили на славу. Веселья не получилось, но и скучать не пришлось. А все проводы отслуживших здесь свой срок товарищей проходят с одинаковым примерно настроением. Без особых радости и печали, с чувством облегчения от окончания временного пребывания и возврата к постоянному, но испытывая неудовлетворенность от того, что не все закончено, многое брошено на ходу, доделывать кому-то наверняка менее опытному и, что поделать, жалея о расставании со всем, что покидаешь: хорошим и плохим, легким и трудным, прекрасным и безобразным, своим и чужим – всем, что стало родным и близким сердцу за последнее время. У них – три года, есть что помнить.
          
          
           В цехе попрощались без церемоний, просто, буднично. Как будто на неделю уезжают, не навсегда. Никто открыто не сожалел, отнеслись с пониманием. Настроение портить ни к чему, друзья постановили – выполняют. Истина: что ни делается, все к лучшему. В управление сходили в конце смены. Отметили командировочные удостоверения. Попросили Ларина зайти вместе к директору.
           – Не лучше ли самим?
           – Как-то всю дорогу вместе, – объяснил Федоров.
           – Убегаете одни.
           – Так одного оставляем.
           – Положим, не одного.
           – Тем более. Разговор может зайти о новом участке. И вообще, вместе даже удобнее. Сходим?
           – Ждал, – встретил друзей Петушков, – ждал, когда придете. Благодарить за работу не буду. Капитально прощаться не стану. Никуда от нас не денетесь. Вы – наши навсегда. Не в первый раз уезжаете, и на год пропадали почти. А все равно встречались и помогали, и приехали, как понадобилось. Потому кардинально не расстаемся. Буду в Ленинграде, обязательно зайду. Каждый раз. Вы – наши люди. Очень понадобится – не откажете вернуться?
           – Вам?
           – Ну, и отлично. Отъезд – как, отметили уже?
           – Сегодня.
           – Кого из наших пригласили?
           – Никого. Только свои, заводские.
           – Абсолютно правильно. Никаких сенсаций. И никакого прощания. Работаем вместе, вы – наши, временно отбываете в командировку к себе на завод. А мы всегда вас ждем с нетерпением. Конечно, будет вас не хватать, но будете помогать нам и на заводе.
           – Ребята считают, пришло время вам самостоятельно заняться обслуживанием и ремонтом оснастки, мы об этом говорили, – напомнил Ларин. – Могут подтвердить, пока не уехали.
           – Двое остаются, – сказал Степанов, – помогут. Организуйте самостоятельно, своими силами. Время точно пришло.
           – Я давно за то, что нужно начинать самостоятельно развиваться – одобрил Петушков. – Давайте Андрианова позовем, с главным инженером посоветуемся.
           Андрианов оказался на месте.
           – А, – сказал, увидя ребят, – уезжаете?
           – Мы бы к вам сейчас зашли, – виновато объяснил Степанов.
           – Отсюда разбежимся, – поправил директор. – Виктор Андрианович, мы вчера говорили об участке ремонта оснастки. Не появились вопросы?
           – Жалко, уезжаете.
           – Не жалко. Считаю, вы двое больше других могли помешать. При вас какая самостоятельность, вся работа за вами. Без вас деваться будет некуда, Володя с Алексеем таким авторитетом не пользуются.
           – Тем не менее, все знают и могут.
           – Это мы учитываем, и будем иметь в виду.
           – Самое главное, Илья Семенович остается, – добавил Андрианов.
           – К сожалению, – подтвердил Ларин.
           – Ну что ж, – Петушков вышел из-за стола, протянул руку. – Доброго пути вам. И всего самого хорошего. Нас позабыть не дадим.
           – Спасибо за все, Василий Петрович.
           – Валяйте отмечать. Вы завтра дневным поездом хотите? В двенадцать моя машина будет ждать здесь, у крыльца.
           Уезжали незаметно, без проводов и провожатых. Из своей гостиничной квартиры в новом доме вышли втроем. Никого там не осталось. Направились прямо к машине, никуда не заходя, даже ключ с собой забрали. Володя приедет, будет чем отпереть. Нужда будет – найдут, у Марии свои ключи от всех домов приезжих. Вчера с ней попрощались еще до вечеринки. Можно было Марию пригласить, единственную женщину, свой человек для всех, помешать никак не могла бы. Почти каждый подумал, но никто не предложил. Никого из местных – значит, никого. Ни друзей, ни родни. Как ни сработались, как ни спелись с местными ребятами, они – заводские, командированные, ленинградцы, свой коллектив. Самим себе об этом следует напоминать хотя бы в дни приезда и отъезда. Традиция сложилась.
           Опустел новый дом приезжих. Дом? Так говорится. Квартира, на самом деле. Но – просторная, хорошая, с туалетом, ванной и центральным отоплением. Володя вернется, он в маленькой комнате будет один. Плотников забрал все свои вещи к Марии. Присоединился к друзьям, показал солидарность с ними, намекнул на свой тоже отъезд? Скорее всего, для себя, со стороны никто и не заметил. Целая квартира-гостиница пуста. Прошло время, когда не хватало места в Чащине, командированные жили в городской гостинице. Месяцами ездили из Октябрьска рейсовым автобусом. Количество ленинградцев здесь резко сократилось и продолжает сокращаться. Предприятие становится на ноги, столько помощи от завода уже не требуется. Придет время, никого не останется. Связь, безусловно, будет всегда. Контроль, периодическая помощь и все такое. Разные поводы, разные люди. Только когда это будет. На очереди – окончание строительства корпуса и переезд. Освоение новых площадей и новых производств. Ларину отъезд отсюда не светит. И ребята прощаются с Чащином навсегда, но не слишком убедительно. Для него, во всяком случае. Сегодня – уверены, определенно настроены: домой. Что будет завтра, время покажет. Отойдут, успокоятся, отдохнут дома, втянутся в ровное размеренное бытие – самих потянет к оставленным, но ставшим привычными приключениям нового производства и беспокойной жизни. Несомненно, тогда, когда потребуется обстоятельствами.


--- ГЛАВА 39 ---


           – Товарищи, план сам не выполняется, и в этом большая заслуга наших передовых производственников.
           – Пошли отсюда, – сказал Лобанов, – еще не такого наслушаемся. Собрание для галочки, выскажутся стандартно, кому положено, на производстве не бывали, а толкают речи тем, кто работает. Приходится слушать, куда деваться. Нам тут делать нечего. Не ходили и ходить не будем. Хотел Петушкова вытащить, да из президиума никак.
           – Он хоть вас увидел? – спросил Ларин.
           – Не уверен. Народу много, думаю, нет.
           – Тогда придется ждать часа два.
           – Если не три. Пошли в гостиницу, посидим, поговорим. У меня с собой кое-что есть.
           – У меня тоже.
           – Вот и отлично. Позвоним секретарю, чтоб доложила о моем приезде сразу как придет.
           – Что-нибудь срочное?
           – Да нет, просто хочу поскорее освободиться да смыться отсюда. Мне в Ленинграде подвесили еще одно дело, нужно там заниматься в основном. Тут более-менее налажено, идет стабильно, ты на месте, мешать тебе не намерен.
           – Как это мешать? Ваша помощь необходима.
           – Позвонишь, когда надо. Приедешь, если потребуется. Да и я готов подъехать в любой момент. Никуда отсюда не ухожу. Здесь наша с тобой главная работа. У тебя ко мне вопросы есть?
           – Есть, конечно.
           – Давай, пока там собрание, обсудим. Но сначала присядем, чуть заправимся. У меня коньячок армянский, колбаска копченая. Доставай ты, чем богат. Пошли руки помоем да к столу. Под хорошую закуску легче соображается.
           – Отличный армянский, – с удовольствием похвалил Лобанов. – Здесь, конечно, не бывает?
           – Ни разу не видел.
           – В Ленинграде, сам знаешь, тоже не везде, поискать приходится.
           Намек на его способность найти. Алексей Никифорович без хвастовства не может никак. У Ларина часто руки чешутся щелкнуть задавалу по носу, но благоразумие берет верх, сдерживается: опасно. Иногда вяло заметит по пьянке, как бы между прочим, легко, почти незаметно, хоть так потешит свое самолюбие. Большего допустить нельзя, начальство злопамятно и обидчиво. Глупо связываться по пустякам, пусть ласкают себя неумеренным самовосхвалением. Каждый человек соображает в меру своего ума и воспитанности. Начальник – тоже человек.
           – Ну ладно, давай твои вопросы, – благодушно потребовал заместитель директора. Красота, когда начальство в настроении. Можно говорить прямо, без подходов, подъездов и предисловий. Без опаски, неуверенности и сомнений. Почти дружеская беседа единомышленников, подельщиков, одноклубников, собутыльников, наконец. В общем, деловой разговор деловых людей.
           – Отправил домой Степанова с Федоровым, – сообщил Ларин.
           – Надолго?
           – Насовсем.
           – И что, – спросил Лобанов, – помочь с заменой? Петрушов без меня не дает?
           – Петрушов дает. Без всякой замены отправил. Думаю, пора им тут без нас начинать обходиться.
           – Я давно говорю об этом. Нечего думать, правильно сделал.
           – Значит, вы не против?
           – Только за. Одобряю и поддерживаю.
           – Участок оснастки организуем из их работников.
           – Наконец-то. Лучше поздно, чем никогда.
           – Хорошо, Алексей Никифорович, значит, с вашего разрешения.
           – Надо к ним требовательнее быть. Ты многое за них тянешь. Все, что смогут, нужно им передавать. И требовать с них, не с себя.
           – Может быть, меня отпустите? Пока корпус не построят, передышка, дать им в этих условиях самим поработать, поставить в ответственное положение и спросить как следует.
           – Ты ребенка из себя не строй, у нас не детский сад. Считаю тебя серьезным человеком, а ты мне детские игры затеваешь. Без нас с тобой полной гарантии получения отсюда вовремя всей продукции у завода не будет. Нам пока бросать это дело нельзя. Даже на время. Больше тебе скажу, когда Захаров был директором, мне жилось куда спокойнее, уверенность была. Теперь нужен постоянный контроль на месте. Раньше наш человек был Петушков, главный инженер. Директор ему противостоял. Но он тоже занимался нашим производством и в принципе не являлся противником. Ему требовался порядок и законченность в освоении, а также совместимость, точнее даже – совместность производства машиностроения и добычи торфа. Он не допускал авантюр главного инженера и не давал ему возможности зарываться со своими прожектами. Мешал, конечно, нашему развитию, сдерживал темпы, но при этом заставлял всех серьезно, до конца доводить начатые дела. А вот смотри, что делает Петушков. Раньше как говорил: механические мастерские можно использовать для производства тары, найдется место для участка сборки узлов и агрегатов, Захаров стеной стоит, я бы враз решил. Стал директором – и что? Заикнуться не дает. Нет, и все. Ты же обещал. Мало ли что когда было, вы тоже обещали. Давайте корпус, три года ждем, обещанного. Мне расти нужно, не уплотняться.
           – По-хозяйски он, может быть, прав.
           – Где – прав, где – не прав. Вот мы с тобой и разбираемся, когда что. Захарова теперь нет, Петушкову не с кем сражаться, он за двоих нам противостоит. Здесь ему даже возразить некому. Не допускаешь же ты, что Андрианов или еще кто-то слово своему директору могут сказать.
           – Вы теперь считаете Петушкова нашим противником?
           – Нет, разумеется, мы друзья и союзники, но ведь он директор торфопредприятия и свои сезонные задания выше наших ставит, брикетный завод хотя бы возьми. Два года назад они для него были на втором плане, это была боль директора. Теперь гляди, как бы наше производство не оставил ради других своих интересов.
           – Нет, – возразил решительно Ларин, – Василий Петрович на это не способен. Наше производство считает единственной перспективой для предприятия. Торф ведь кончается.
           – Через двадцать лет. За это время или осел умрет, или все помрем. Сегодня живем. А хочешь жить, умей вертеться. Петушков – силен, могучий директор. Наша с тобой задача помогать ему справляться со всем без ущерба для нашего дела. Подводить завод не давать хоть в сезон, хоть в межсезонье.
           – Василию Петровичу нет полного доверия? Как же так?
           – Доверяй, но проверяй. Полное доверие может быть только при надежном контроле. Так что сиди здесь и не рыпайся. Даже когда делать нечего, наблюдай, контролируй, следи, делай выводы.
           – У меня здесь пока помаленьку идет внедрение деталей.
           – Тем более, тогда и разговора нет. Кончили. Давай еще по полстаканчика. Давай, давай, не стесняйся. У меня сегодня день приезда, завтра день отъезда, отмечаем на законном основании, отказываться не имеешь права. Армянский – это вещь. Не думай, с Петушковым тоже выпьем, у меня не один флакон. Ты видишь, к тебе ни одного вопроса. Все вопросы – директору. Освободится, пообщаемся. И тебе тоже нужно присутствовать обязательно. Кстати, по новому корпусу. На будущий год выделены деньги на окончание строительства. Нам с Петушковым нужно съездить к строителям, узнать, получили они и включили им в план сдачу корпуса или нет. Яночкин поручил это сделать. Так что подумай заранее, кто нам понадобится. Надеюсь, через полгода приступим, всякие отделочные работы смогут и при нас произвести. Обсудим, когда поедем… Давай еще по сто грамм. Бог с ним, с Петушковым. Хорошо, не позвонили секретарю. Вообще-то нет, пускай сообщит директору, захочет с нами посидеть, придет сюда. Отметим день приезда как водится. Вот с Андриановым так не сдружились, как с Петушковым, да? Молодой и еще несамостоятельный. Будет толк, считаешь как?
           – Не знаю.
           – Правильно, посмотрим. Другого никого нет и, похоже, не будет. Надо с ним работать, натаскивать постепенно. Он хоть вникает как-то?
           – Старается. Трудно сразу.
           – Петушков обучит, его кадр. Ты тоже помогай, подсказывай по нашим делам, с ним самим имей больше контакта, заставляй самостоятельно решать, без директора.
           – Пытаюсь. Он вообще-то слушается.
           – Значит, получится. Хочет освоить, научится всему.
           – Пока еще мало решимости, неуверен часто.
           – Петушкова боится?
           – Есть маленько.
           – Это естественно. Втянется, пройдет. Ты помогай, больше с ним работай, директора освободите от текучки.
           – Будет сделано. Я и сам думаю.
           – А как же. Мы с тобой тут творим историю. Будущее предприятия района. Может быть, области. Где еще увидишь такое строительство жилья? О производстве не говорю, корпус – только начало. Наверно, завод будет со временем, у нас ведь остановиться не дадут, если идет развитие. А – жилье. Сколько, три дома при нас ввели? На следующий год опять передаем средства на строительство трехэтажного дома. Есть что-то подобное в нашем государстве? Новую скважину ввели, чтобы вода на третий этаж поднималась. У меня на очереди – дорога от Октябрьска. Асфальт или бетон. Забота о людях. Ведь было можно так и не заниматься, ограничиться голым производством. Жильем, скажем, не в таких размерах. Думаешь, поблагодарят, спасибо скажут? Уйдем, благодарные жители через полгода забудут. А государство оценит по заслугам. Орден Знак почета даст. Здесь кто-нибудь Хавроничева знает? Или даже Яночкина? Орден Ленина.
           Яночкина знают, подумал Ларин. Многие знают.
           – Знают нас с тобой. Отлично знают. А еще отличнее забудут, потому что никакого следа не останется. А хотелось бы, чтобы осталась у людей, для которых старались, память о тех, кто дал им все это. Ты посмотри, целая улица наших новых домов растет. Трехэтажные, городские и современные.
           – Трехэтажный всего второй дом.
           – На будущий год третий будет. Чья заслуга?
           – Строят, вообще-то, сами.
           – Без меня о третьем этаже у них до сих пор мысли бы не было. Да ладно, не в том суть. Все, что тут есть, сделано нами. Организовано и обеспечено. Наши мысли, предложения и дела. И память об этом должна оставаться. Тебе не хочется, чтобы тебя здесь долго помнили?
           – Ох, Алексей Никифорович, мне со своими обязанностями справиться да все задания выполнить, больше ничего и не надо. Какие награды, елки, какая память, о чем, о ком. По шее не врежут, по башке не влепят, за то спасибо. Работа есть работа, делаю что велят, вроде справляюсь, получаю премию, спасибо вам, почти не пропускаете меня, что еще надо.
           – Тебе хорошо, есть кому спасибо сказать. Мне вот некому. Распределили награды, век не забуду. Так на заводе оценили. Здесь, надеюсь, люди оценят мой вклад в нынешнее развитие по заслугам.
           – Вас, конечно, не забудут, – подтвердил Ларин.
           – Хочу тебя попросить. Как называется улица с нашими домами?
           – Спортивная.
           – Стандартное название и не на месте. Ни стадиона, ни спортивной площадки нет в помине. Хочу попросить тебя. Подскажи ты Петушкову, пусть организует улицу назвать моим именем. Посоветуй. Самому вроде неудобно. Предложи как бы от себя.
           – Ну-ну, ладно, – неуверенно согласился Ларин, – попробую.
           Честно говоря, ему не очень по душе пришлась затея начальника. Едва ли такой номер пройдет. А с другой стороны, почему бы и нет? Смелость города берет, а нахальство в наш век – второе счастье. Прописные истины. Однако амбиции у шефа! Бог с ним, пройдет – пусть будет. Интересно, Федорову рассказать – возмутится или рассмеется? Степанову – бесполезно, на такие вещи Геннадий не реагирует абсолютно, ему до лампочки. Федор, скорее всего, развеселился бы. Ну, это так, на деле, безусловно, ничего никому. Кроме Петушкова, естественно, и то как-то не совсем хорошо. Глуповато и бесцеремонно.
           Петушков отнесся по-дружески весело.
           – Это мне сказать попросил он тебя?
           – Попросил – сознался Ларин.
           – А что еще он придумает? Вот любитель, а? У нас ни одна улица именами не названа. Наших – всего четыре: Центральная, Советская, Социалистическая да Спортивная. Новых пока не закладываем, эти продолжим. Переименовывать их не станем, не дело. На частном секторе – там Лесная, Садовая, Первая Поперечная, Вторая. К частному сектору мы и не касаемся. Так что скажи, условий пока для этого никаких. А уж если б захотели назвать по фамилии, я бы улицу назвал именем Яночкина, потому что Николаю Прокофьевичу мы обязаны в первую очередь и больше всего. Не согласен?
           – Согласен. Не согласен Алексей Никифорович.
           – Что поделать, он как-то говорил: у каждого своя правда. В общем, вопрос этот не рассматривается. Мне очень жаль. Якобы.
           – Так и знал, – сказал разочарованно Лобанов, когда как можно мягче передал ему Ларин беседу с Петушковым. – Как помоги, так хоть на что готовы, а поблагодарить, ответить на помощь, отметить заслуги – не можем. Вот – вся наша жизнь. Вот и старайся для них.
           Ларин сочувственно молчал. Ему не понять страданий высокого начальства. Не дорос еще до такого уровня. Не дотянул – ни морально, ни психологически. Может быть, у него все впереди, кто знает. Пока – выполняет поручения непосредственного руководителя и учится амбициям, обидам и поражениям.


--- ГЛАВА 40 ---


           – Что же, – сказал Петушков, – перспектива прояснилась. Если деньги получили и обещают закончить, значит так, возможно, и будет. Не в будущем, так на следующий год здание нарисуется.
           – Как на следующий, – возмутился Лобанов, – что за разговор. В новом году сдадут, сказали.
           – Сказали, закончат. Совсем не значит, что сдадут.
           – Пусть кончают. Сдать поможем. Дело техники. Будем готовиться к въезду в новый корпус прямо сейчас, чтобы не было простоя, когда отворят двери.
           – Не двери отворят, а распахнут ворота. Въезжать будем на тракторе. Оборудование на санях повезем.
           – И кранами расставим. На каждом пролете, между прочим, предусмотрены по два крана.
           – Видел, – сказал директор. – Чертежи смотрели и планировки подписывали. Два с лишком года назад еще. Проект могли за такое время и уточнить, и подправить. Не подумали мы у них сейчас поглядеть, спросить хотя бы, не поменялось ли что с самого-то начала.
           – Чепуху говоришь. Как так можно?
           – У нас все можно. Кому-то захочется, покажется проще – соблазнит ускорением, удешевлением, целесообразностью, согласует, подпишет, изменит, свой собственный проект не узнаешь. Социалистическая система хозяйства. Все вокруг колхозное, все вокруг мое. Что хочу, то и ворочу.
           – Причем тут...
           – Да не причем. Капиталист не позволит никаким строителям и проектировщикам менять что утверждено, а если его какой работник, хоть начальник любой, согласует, уволит к чертовой матери. У нас решают кому не лень. Я, например, знаю: на крайнем пролете ни одного крана не будет вообще. Сняли.
           – Кто сказал?
           – Савин ваш. Он и согласовал.
           – Зачем?
           – Краны поставляет по договору завод. Столько получить на смогли. Пришлось урезать.
           – Сам? Он же не имеет права.
           – Вот, имеет. Знаю, советовался, получил разрешение от главного металлурга.
           – Причем главный металлург?
           – На первом пролете предусмотрены малярка и гальваника, его участки. Обойдутся, видно, без мостовых кранов.
           – Если не в работе, так при ремонте оборудования кран все равно нужен. Теперь не достали, потом добудут. Подкрановые пути по проекту сделают, дальше сами поставим.
           – Про подкрановые и говорю. Их вычеркнули.
           – Как же без меня решили, мне никто не доложил?
           – Разберись. Говорю же, социализм, общество работников с неограниченной ответственностью. Дисциплине нужно у капиталиста учиться, он разве потерпит такое самовольство, чтобы под боком у ответственного представителя хулиганили как хотели?
           – Разберусь. А причем социализм? Просто безобразие.
           – Вот именно, характерное для нашего устройства. Резвимся, как можем, где хотим. А где нужно действительно проявить сознание и заботу, там нас нет, и никто не требует. Хочешь, покажу? Сделаем небольшой крюк, свернем на полчасика. Володя, поехали через ГРЭС, покажем нашему гостю электростанцию, гордость района и области, первенец ГОЭЛРО – и первой пятилетки.
           Миновали Октябрьск, свернули направо.
           – Тоже асфальт, – заметил Лобанов.
           – Как же. Сюда – да. Оттуда к нам – грунтовая дорога. Скоро вовсе забросим, редко пользуемся. Здесь всего двадцать километров, меньше даже. Полюбуйся лесом, красивая дорога. Заезжать не будем. Володя, поворачивай сразу домой, только помедленнее, остановись чуть вот тут.
           – Здесь целый город, – удивился Лобанов.
           – Город при станции, все построили в первую пятилетку. Небольшой, одиннадцать тысяч населения нынче. Ты не на дома любуйся, дома городские, двухэтажные и трех, гляди на саму станцию, видишь кирпичный корпус большой? В стороне, да. Красиво смотрится, правда? Солидно, внушительно. Посчитай, сколько труб на крыше? Девять, правильно. Девять котлов, значит. А сколько дымят? Дым идет из скольких труб? Из одной. Остальные – без действия. Уже несколько лет. Электростанция никому не нужна. Разве что как резерв. Область закольцована в европейскую систему электроснабжения. Электростанции гигантские, система грандиозная. Экономика, надежность, перспектива. Эта станция свое дело сделала, задачу решила, назначение выполнила. Обеспечивала энергией, считай, сорок лет – до войны, в войну, после. Сколько требовалось, пока государство на крепкие ноги не встало. Край у нас болотный, торф добываем давно, нашему скоро сто лет будет, в области одиннадцать торфопредприятий. И станцию построили на торфу, и мы добывали в основном для нее, по узкоколейке доставляли. Но теперь доставка сокращена совсем, для одного котла много ли надо, а под боком у них свое торфопредприятие, само почти справляется. Нас на сельское хозяйство переключили, это понятно. Непонятно, зачем станцию держат в прежнем режиме, штат сохраняют полностью. Хотя работает как котельная, снабжает город отоплением и горячей водой, электроэнергии не дает. Вы оставьте при котле десять человек, во всей котельной – пятьдесят, ну сто, да сто – много, куда. Нет, сохраняют все службы электростанции. И ремонта, и эксплуатации, и цех механический, даже транспортное хозяйство, даже отдел технического контроля. Знаю директора, порядочный мужик, обращался в министерство свое, в партийные органы. Ну, необходимо сокращение, хоть как. Восемьсот с лишком человек числится, мыслимо ли после остановки фактической. Обком партии запретил сокращать людей без предоставления работы. Да, уволенным некуда деваться. В городе, кроме станции, одна пошивочная мастерская какая-то. Ну, сфера обслуживания. Школа, садик, торговля – везде свои люди. Там работы нет. Так пусть уезжают. В Октябрьск, кто сможет, устроятся. Транспорт, правда, рейсовый не ходит, все проходящие автобусы, разные районы. Я не политик, чистый хозяйственник, так вот с моей точки зрения мы капитализм никогда не догоним с такой экономикой. Подумай, какой ущерб государству. Буржуй сразу всех уволит, иначе вылетит в трубу. Мы орем про повышение производительности и во всем экономию, а сами что творим? Это называется забота о человеке? Строим социализм с человеческим лицом. Это называется бесхозяйственность – преступная, не простая. Грабеж государства. При кровавом социализме нашли бы виновных и точно сотню-другую расстреляли. Я Сталина не одобрял и не одобряю, но понять – понял бы, наверняка. Главное, предложили как: на свободных площадях и еще освобождаемых создать промышленное предприятие – завод, фабрику, что угодно. Обеспечить всех людей работой. Пока не обеспечат, не увольнять. Вроде бы все правильно. Так обяжите, дайте срок, организуйте, раз решили. Нет, так проще, содержать людей и ничего не делать. Плановая система, мать ее.
           – Может быть, нам следовало к ним сунуться с нашей тарой, не к вам?
           – У них и площадей больше и люди грамотнее, база для создания завода отличная. Люди действительно полностью свободны, хотят и умеют работать, тоже заинтересованы, живут на голых окладах да тарифах. Директор не один год пытался что-то сделать, выходил на московские заводы. Министерство в конце концов категорически ему запретило заниматься. Сами решим, завод будет, только нашего министерства. Со стороны никого не пустим, ни постоянно, ни временно.
           – Так и висит вопрос?
           – В этом году тронулось. Зашевелились. Начали ремонт, реконструкцию. Не как мы, за два месяца, считай, стали выпускать продукцию. Но вроде у них дело пошло, поступает оборудование, людей куда-то на учебу послали. Завод то ли аппаратуры, то ли агрегатов каких. Все можно было, обязаны сделать пять годов назад. Кто за грабеж государства ответит? Никто и не спросит. Обком ладно, по-своему, может, и прав. Правительство должно же было заставить, потребовать от министерства, от кого положено. Я бы на месте председателя совета министров такого не потерпел. Дал срок, проверил выполнение. Не сделали – катитесь со своих постов. Начиная с министра. Нынче тоже не поздно разобраться, почему министр столько тянул, да и премьер с ним вместе.
           – Ого! – сказал Лобанов.
           – Да не ого, а просто само собой.
           – Однако, по-государственному рассуждаешь, товарищ директор.
           – Ну, а как – государство народное, свое.
           – Интересно, считаешь, смог бы ты руководить отраслью, быть министром, скажем?
           – Считаю, смог.
           – А правительством? Быть председателем совета министров?
           – Смог бы, Петька, смог бы.
           – Я серьезно?
           – И серьезно. Погляжу, как идет все, сравню – смог бы.
           – А в мировом масштабе? В лагере социализма?
           – Не смогу. Языков я не знаю, – рассмеялся Петушков.
           – А знаешь, смотрю на тебя и думаю: ты в самом деле мог бы возглавить правительство. Здоровье – медвежье, энергия – львиная, ум – государственный, хватка – мужичья. Точно из тебя получится премьер.
           – Ты думай что хочешь, – добродушно сказал директор, – а мне с делами у себя бы разобраться. Мы тоже пока на перекладных катим. Временные площади, незаконченное производство. Ждем новый корпус, как манну небесную. Получим, начнем разворачиваться как следует. Пока, по большому счету, нами ничего еще толком не сделано. Завод, конечно, выручили, не только завод. Все, что взяли, выполняем. Организовано пока нестабильно, временно. Жилье, ты прав, строим хорошо, но насчет наименования улицы, думаю, ты поторопился.
           – Я? – удивился Лобанов. – Разве я с тобой говорил?
           – А тебе Ларин не передал наш разговор?
           – Ларин – не я. С ним соображаете?
           – Не идет тебе, Алексей Никифорович, строить из себя невинную девицу. Ларину не хватит ума догадаться до такого предложения. Твои уши торчат, меня за дурака тоже не держи.
           – Да, – сдался Лобанов, – тебя на кривой кобыле не объедешь.
           – Я, вообще-то, ведь не против.
           – Ну?
           – Твой вклад и твои заслуги известны. У нас, в Чащине, – всем и каждому. Ты награждением обижен, может, и прав, но слишком чересчур. Это начало только. Нас ведь к кому-то приписали, не специально награда была за наши подвиги. Вот когда корпус введем и производство толком поставим, тогда оба наши министерства и обком смогут поставить прямой вопрос о нашем награждении. Только работу нужно делать отлично во всех отношениях, чтобы можно ей гордиться и показывать как пример. Образец строительства завода в сельской местности при помощи крупного городского оборонного предприятия. А? Что скажешь? Улавливаешь идеологию?
           – Молчу. Тут добавить нечего.
           – Мы с тобой на этой работе растем. Ты – был замом главного инженера, стал заместителем директора. Я – стал директором. Немного времени пройдет, я с новыми связями и возможностями смогу выйти на самый верх с предложением о награждении тебя в первую голову высшим орденом. Не сомневайся, придет такое время, но до того нужно крепко поработать и показать высокий результат.
           – Да, ты растешь, ничего не скажешь.
           – Оба растем, не скромничай. Что же касается наименований улиц, молодец, Алексей Никифорович, дело подсказал. По Спортивной два дома еще поставим, завернем налево. Новую улицу начнем. И назовем ее – подумал уже. Назовем ее Ленинградская. Не в память, а в честь всех ленинградцев, с кем работали, работаем и будем работать. Через сто годов никто вопроса не задаст, откуда название? Деды внукам расскажут, как ленинградцы создавали завод и строили эту именно улицу. А главным ленинградцем был здесь представитель директора завода Алексей Никифорович Лобанов. По отдельности улиц именных не будет. Ленинградская – обязательно следующая, и останется надолго, может, навсегда. Названия, если не надуманные, долго живут. Погляди, наши. Ну, Октябрьск – понятно. А вот поселок Чащино – откуда такое название? Люди назвали, наверно, не случайно? Я думал и, считаю, догадался. Чащино – от слова чаща. Когда-то здесь стоял лес. Кругом болота, а тут – самая лесная чаща. Репновский лес оставили, коптевский – сохранили, на месте нашего построили предприятие и поселок. Вроде забылось, а вспомнить захочешь, догадаешься. Имя присвоено, и оно говорит за себя.
           Замолчали. Грунтовая дорога – не асфальт, но вполне сносная, укатанная, не особенно прыгает машина. Петушков сказал, что хотел. Лобанов задумался, переваривал информацию. С улицей имени его ничего не выйдет, ясно, идея была хороша, получалось здорово, не получилось. Петушков прав, честно признаться. Пусть Ленинградская и его заслуга теперь есть в этом названии. Тоже неплохо. Награды ждут своих героев, так Петушков нарисовал перспективу. Ларина отсюда – никуда. Пусть хоть всех своих работников отправляет, сам займется перебазировкой, по необходимости кого надо вызовет или вернет. Директор прав: сделано только начало, все впереди, основная работа на подходе, подготовку ведем сегодня, завтра и ежедневно. Как сказал товарищ Хрущев? Цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи! В общем, вперед, к победе коммунизма, при котором будет жить уже наше поколение победителей.
           Ларина Лобанов застал в доме приезжих. Тот ждал шефа, сидел на кровати, читал книгу. Отложил, смотрел вопросительно, молчал. Заместитель директора разделся, прошел в ванную, умылся, вернулся в комнату, присел к столу, повернулся к технологу.
           – Ты почему не сказал, что Петушков уже нашел название следующей улице?
           – Ничего такого не слышал. Не говорил.
           – Мне – сказал.
           – У вас свои отношения. Вы ближе между собой.
           – Да, наверно. Улицу назовут Ленинградская.
           – А!
           – Комплексное название. Лучше в памяти останется, согласен.
           – Пускай нам общим памятником будет построенный в боях социализм.
           – Кто это?
           – Маяковский.
           – Да, – задумался Лобанов, – общий-то общий, а в каждом городе персональный памятник ему стоит и улицы названы. Магазины бюстами завалены. Это через столько-то лет.
           – При жизни никаких бюстов и наименований не было. Ни одной награды не получил. Какая награда, ругали и пинали кому не лень. После смерти только признали и дали почет. Нас при жизни даже больше, чем его, признают, хвалят и награждают.
           – Особенно награждают, – согласился Лобанов, – дождешься. Общий так общий, сказано хорошо. Социализм, конечно, построим. С остальным, живы будем, разберемся. Засучаем рукава, уважаемый заместитель главного технолога. Получили заверение закончить строительство корпуса в будущем году. Буду нажимать на строителей, чтобы не тянули до конца года, раньше справились. За тобой – вся подготовка. Ни о чем не спрашиваю, спрашивать будешь только ты. Вопросы ставь без робости и стеснения, любые, простые, сложные и самые невыполнимые. Все решим, выполним, сделаем. На том стоим здесь мы, ответственные представители ленинградского завода.
           – Хорошо, – посмотрел недоверчиво Ларин, – тогда первый вопрос. После того как переедем, могу я надеяться, что меня отпустят отсюда и вернут обратно на завод?
           – Мы сначала давай освоим новый корпус, потом будем планировать дальнейшее.
           – Освоение корпуса – работы на три-четыре года, если не больше. Невозможно здесь столько сидеть. В том году точно корпус будет?
           – Абсолютно точно.
           – Пообещайте, Алексей Никифорович, что замените меня через год.
           – Год?
           – Сборку, сварку, покраску и экспедицию туда перебросим. Термичка, гальваника, ремонтный участок – дело затяжное. Вы хотите инструментальный цех создать. Есть возможность там еще один станочный участок организовать, взять дополнительную номенклатуру деталей. Там работы вообще никогда не кончить. Они сами на многое способны, но помогать надо и совсем пока не уйти.
           – Вот именно, – сказал Лобанов, – подождем поэтому.
           – Но – через год? Останемся мы здесь, не останемся, предприятие будет жить, и развиваться самостоятельно. Наша помощь не лишняя пока, понятно. Но я, считаю, ваше задание выполнил и заслужил возвращения домой.
           – Наши заслуги, – проговорил грустно Лобанов, – кто их увидит. Сделано много, ты прав, мы это знаем. Давай так. Пускаем новый корпус, переводим туда что наметили, убеждаемся, что все организовано стабильно, с абсолютной надежностью – возвращаемся к разговору о твоем отъезде. Возможно, нашего присутствия тут дальше вообще не понадобится. Я здесь тоже постоянно не прописан. Если больше вопросов нет, работаем. Перед всеми нами ясная цель, к которой стремимся и обязательно придем общими усилиями.
          
          
           На этом закончим рассказ о тех годах, людях, делах и событиях. Время – течет непрерывно, без остановки. Дни мчатся, несутся, бегут и летят. Время идет. Откуда? Оттуда: из темного прошлого. Куда? Туда: в светлое будущее. Куда смотрят, хотят, стремятся и тянутся люди. С любовью, надеждой и верой. С мечтами о победе добра над злом, о торжестве человеческого разума, о совершенстве будущего устройства и о верхе чего-то над чем-то еще, что вбивается с разных сторон в миллионы голов.
           До краха оставалось двадцать лет.