Часть 2. Петушков

--- ГЛАВА 16 ---


           – Ну что ты сопротивляешься, – старался мирно, без скандала, по-дружески образумить главного инженера Лобанов, – почему не решаешь вопросы, которые ставит Ларин? Он ведь дело требует. На пользу производству и вашему же предприятию. Не понимаю. Ты что, совсем потерял интерес к нашим делам? Уходишь в сторону? Надоело заниматься?
           – Не надоело. Занимаюсь на своем уровне чем положено и как следует. Кадры – не в моей компетенции. Распоряжается директор, и по людям идите к нему. Думаю, у Ларина один бесконечный вопрос, что год назад, что нынче, висел и висеть будет, и больше я не вмешиваюсь. С остальным у нас порядок.
           – Почему бы не вмешаться? Ты же все знаешь.
           – Потому что есть директор. Он командует людьми.
           – Ты же хозяин производства, так говорю и считаю.
           – Был, может быть. Больше не буду. Хватит.
           – Что изменилось?
           – Ничего. В этом суть. Неужели не понимаешь, в самом деле? Я ведь искал производство не заткнуть образованную дыру на предприятии. Нашел и взял на перспективу, с размахом, под постоянный рост, был готов развернуться в полную силу. А сижу под сапогом директора. С натянутой им уздой. Надоело скрипеть зубами. Вам не надоело наблюдать? С боем самую малость пробивать.
           – Не знаю. Зря ты подсиживаешь директора. Неприлично это. Некрасиво спихивать старшего товарища.
           – Я – его? Кто кого! Он меня спихнул и продолжает. Два года назад Куракин настаивал: переходи директором хоть на Озерное, хоть в Бурлаково. Взял бы Озерное, там схожая ситуация, ну поменьше размерами, все равно на вас бы вышел, и не так развернули. Уговорил Григорий Петрович: куда тебе уходить, я через год на пенсию, даю все права, найди любое производство, начинай, через год полным хозяином станешь, зачем терять такую возможность. Убедил, не дал уйти и теперь не дает, и сам не уходит. Кто кого спихивает?
           – Тебе плохо с ним? Мало быть главным инженером?
           – Да если бы я был директором, мы бы о кадрах говорили? О трех или десяти работниках? Другая бы тема стояла и другой масштаб. О ремонте тракторов ныли? Вон Ларин предлагает одновременно с тарой еще организовать механическую обработку деталей для завода, цех или участок создать. Да я бы сколько надо помещений освободил и людей нашел. Все можно сделать, и трактора потеснить, только Захарова не перешагнуть, пока он директор. Думай и считай, мало мне быть главным инженером и достаточно ли этого вам и для общего дела. И вас я звал не на такие условия.
           Тоже верно, подумал Алексей Никифорович. Правда в словах Петушкова есть, не только его – объективная правда, противостояние директора и главного инженера нам пользы не приносит. Прямого вреда пока не видать, но кто знает, может зреть то, чего невооруженным глазом не заметишь, а созреет, увидишь, поздно будет. Так ли, иначе, конфликт необходимо прекращать. Рано или поздно, Захарову на пенсию все равно придется отправляться, нужно позаботиться, чтобы это случилось вовремя. Конечно, здоровому, крепкому, еще нестарому человеку сваливаться на заслуженный отдых, чтобы ничего не делать, не годится. Знания, опыт, связи, в конце концов, позволяют ему занять вполне достойное место в обществе, да хоть и на производстве. Пора задуматься об этом, и очень серьезно.
           Интересно положение заместителя главного инженера завода в поселке Чашино – представителя директора завода на Октябрьском торфопредприятии. Собственно, почему директора? Просто – завода. Нет, представителей завода полно, он – именно директора. Старший над всеми приехавшими в командировку, главный ленинградец на предприятии и в поселке. Командует производством и строительством. Никто не требует от него постоянно находиться в Чашине, такой необходимости нет в принципе. Производство налажено, вернее – первый его этап, предприятие получает план и отвечает за его выполнение. Завод обязался оказывать помощь в случае необходимости, когда предприятие в лице своих руководителей за такой помощью обратится. Всегда есть к кому: постоянному представителю директора завода.
           Главная задача опытного Лобанова – не позволить руководству предприятия переложить на него даже часть своей ответственности. Поэтому когда к ним приезжает, не вникает детально в ситуацию на производстве, интересуется исключительно выпуском готовой продукции, записывает просьбы и претензии руководителей, готов любые их личные поручения выполнить, в частности, привезти что-нибудь из Ленинграда или отправить попутной машиной. Редко, но бывает. Таким образом, сохраняет прекрасные отношения с директором предприятия и главным инженером. И с их семьями, Только с ними. Больше здесь ни с кем не сближается, хотя со всеми, абсолютно со всеми общение уважительное, доброе, но – с его стороны – требовательное, не допускающее панибратства. Представитель есть представитель. Это – уровень, прежде всего. Высота, которую снижать недопустимо. Что такое представитель директора? Это, по сути, сам директор, такие полномочия. Соответственные заботы, мысли и поступки. И поведение.
           Здесь постоянно находиться ни к чему, даже вредно, когда все организовано и движется по плану. Почти год основной своей задачей Лобанов считал владение подробной информацией о состоянии дел в Октябрьске, постоянное получение сведений о всем происходящем в Чащине, готовность ответить директору на любой вопрос о производстве тары. И Алексей Никифорович успешно справлялся с этой задачей благодаря оперативной связи с Петушковым и Захаровым, практически ежедневным разговорам с ними по телефону с неизменными вопросами: как дела и какая требуется помощь.
           Но в период освоения нового производства его место – на Октябрьском предприятии. Непосредственный контроль за работой людей – своих и местных. И оперативная помощь в решении постоянно возникающих проблем. В частности, нажим на местное руководство, особенно с выделением кадров. До сих пор не клеится. Петушков прав: год с лишним бьемся, как будто у завода с предприятием разные задачи. В чем-то и разные, но пора сближать позиции. Захаров почему-то на полное сближение не идет. Сохраняет свою самостоятельность? Подчеркивает? Потерять боится? Глупо, но реально. Действительно, не перепрыгнешь. Да, так и есть, и это ненормально.
           Лобанов долго думать не привык. Человек действия. Надо – значит надо решить. Вопрос серьезный? Вне сомнений. Настолько, чтобы все бросить, заняться им одним? Пожалуй. Все остальное подождет, обойдется без его срочного вмешательства. Здесь Ларин, работник надежный, справится, место представителя директора завода – в Ленинграде. Занятие: подготовка к решению проблемы руководства предприятием. Проблема: Захаров – Петушков.
           Алексей Никифорович заказал на утро машину в аэропорт, никому не объясняя причины внезапного отъезда. Разве что главный инженер мог догадаться, но едва ли он связал его бегство с их последним разговором. Да и не ждал никакого вмешательства со стороны заводского руководства после решительного отказа Яночкина.
           Хорошее предложение должно заинтересовать директора предприятия. Ему самому не может нравиться такое положение. В создании которого он, безусловно, виноват и свою перспективу здесь видит, несомненно. Да, самое время заняться. С Лариным нечего советоваться и с Захаровым еще не о чем говорить. Его, Лобанова, вопрос. Его мысль, его идея.
           У Алексея Никифоровича родился план.
           К директору по такому поводу без подготовки обращаться нельзя. Должно быть обоснованное предложение, согласованное со всеми заинтересованными лицами, чтобы не было противодействия выбранному варианту. Идею нужно обсудить с друзьями, со всех сторон осмотреть, выстроить систему надежно и безошибочно. Недоработка исключена, Яночкин принимает только законченное решение, малейших сомнений не позволит. Время есть, и торопиться не будем. Главное, задача понятна, цель определена, довести игру до конца – дело техники, как говорят шахматисты. Ни сам, ни друзья в шахматы не играют, однако терминами владеют. Замена директора предприятия – вопрос непростой, достаточно серьезный, однако усложнять ни к чему, необходимость созрела, время подошло, момент самый подходящий для активного вмешательства. Вмешательства во благо всем и всему. Пусть будут волки сыты и овцы целы. Есть идея. Все-таки посоветоваться с друзьями – обязательно. Не просто с друзьями – авторитетными и влиятельными людьми, в данном случае требуется не согласие, не формальное одобрение – прямая поддержка и даже заинтересованное участие. Если потребуется, помощь в подготовке визита к директору.
           Два друга, два заместителя директора завода. Алексей Никифорович решил поговорить с ними одновременно. Удобно собраться у Сомова. Его кабинет на третьем этаже, почти напротив приемной директора, часто пустует, сам он любит находиться в своем планово-экономическом отделе, там, рядом со столом начальника отдела, стол и его, главного экономиста. Когда требуется уединение, Сомов запирается у себя, на третьем этаже, тогда его можно потревожить только по телефону. Так и сделаем. Тесленко – на втором. Уже не рано, своих снабженцев отпустил, всем задачи поставил, сможет ради моего дела отвлечься на полчаса. Производство тары – и его дело. Поставка, кооперация – непосредственная работа коммерческого директора. Готовьтесь, ребята, мне ваше мнение очень важно.
           Втроем уселись у стола Сомова в его крошечном кабинете. Тесном и уютном. Никто больше не поместится и не нужен. Плотная компания старых надежных друзей.
           – Ты в выходные дни здесь будешь? – спросил Сомов сразу, как все уселись. – Можем спланировать поездку за город. Жены уже соскучились.
           – Мы их вообще редко берем, – заметил Тесленко. – Давно сами
не выбирались, можно без них пока.
           – Не знаю, – задумался Лобанов, – все зависит от решения моей проблемы. Нашей, вернее. Едва ли удастся, надо срочно решить и немедленно возвращаться. Давайте обсудим, для того собрались, дело серьезное.
           Он начал с того, как Захаров пообещал уйти на пенсию, оставить директорскую должность, а Петушков во время его отпуска, исполняя обязанности директора, взял на предприятие производство тары и теперь развитие производства вынуждено преодолевать сопротивление Захарова в условиях постоянного острого конфликта директора с главным инженером.
           – Так что, они не дружат?
           – Не то слово. Почти не разговаривают. Только по нужде.
           – У тебя есть предложение?
           – С тем приехал. Собрал вас.
           – Погодите, братцы – ленинградцы, – попросил Сомов. – Дело серьезное. Разговор о людях повыше нас чином.
           – В провинции-то?
           – Все равно. Давайте не торопиться, мне через десять минут к директору, мы за такое время подумать ни о чем не успеем. Такие дела так не решаются, надо посидеть, помозговать в соответствующей обстановке. Ты, Алексей, можешь подождать до обеда? Дa, пару часов. Договоримся в половине первого снова у меня встретиться, отсюда пойдем куда-нибудь в кафе, перекусим, заодно поговорим без лишних свидетелей, где никто не помешает. Здесь нам телефонные звонки сосредоточиться не дадут, и вообще настрой не тот.
           – Да, настроиться не повредит, – поддержал Тесленко, – на ходу не годится. Разбежались до двенадцати, да?
           – До половины первого.
           – Договорились.
          
          
           Трое солидных мужчин в возрасте в зимних пальто и модных дорогих каракулевых шапках неторопливо, как на прогулку, вышли из проходной завода. На прогулку и есть, в обеденный перерыв позволительно и для здоровья весьма полезно. Пересекли широкую дорогу, задержались у автобусной остановки.
           – Не махнуть ли в центр? – предложил Тесленко. – Давно в ресторане не сидели.
           – Зачем, – возразил Сомов, – ресторан и тут есть. Времени мало сидеть, ресторан – к вечеру поближе. Давайте зайдем в магазин, возьмем бутылочку коньяка и потолкуем в кафе или любой забегаловке, вон их сколько кругом.
           Так и сделали.
           – Вон в том гастрономе коньяк всегда, – показал Сомов. – Только армянский редко.
           – Какой там, любой подойдет, даже и водочки не хуже, – Тесленко настроен благодушно. – Главное – компания. Хорошо Алексей нашел причину собрать. Ты – с портфелем, тебе и за бутылкой идти.
           – С удовольствием.
           К магазину подошли вместе, Лобанов сбегал, мигом вернулся, спутники даже закурить не успели. Похлопал по располневшему портфелю: порядок.
           – В кафе не так близко топать, – определил Тесленко, – может, остановку автобусом прокатимся?
           – Ты что, не видишь? Написано: пельменная. Не бывал? Там столы стоят и стулья, можно посидеть. Обычная забегаловка, конечно, но нам что надо – днем роскошный кабак?
           – Действительно, никуда ехать не надо.
           – Принято, – весело сказал Тесленко.
           – Будем надеяться, народу много не будет, не видно, чтобы особенно заходили.
           – Двигаем, что думать.
           Внутри почти не оказалось посетителей, что друзей, естественно, обрадовало. В углу за столом обедали две женщины и еще за одним столом у окна устроилась молодая пара с чемоданом и большой сумкой, поставленными возле – похоже, приезжие, зашли перекусить. У стойки никого не было, ничто не помешало сразу определиться с выбором. Да какой выбор. Взяли по винегрету, по селедочке, икру баклажанную. Шоколадку – коньяк закусить. Пельменей бы на горячее, но их не оказалось, пришлось согласиться на сардельку с картофельным пюре. Хлеба – по паре кусочков.
           – Горячее можно было и, не брать, – заявил Георгий Андреевич. – Ну ладно, раз уж взяли.
           Поместили все на два подноса, прихватили три пустых стакана, ни чай, ни кофе наливать не стали. Отошли в сторону, к дальней стене, расставили на столике тарелки. Лобанов отнес к стойке подносы, вернулся, сел, поднял на колени портфель, раскрыл, извлек осторожно бутылку, протянул под столом Владимиру Савельевичу, сам поправил что-то в портфеле, захлопнул его, поставил на пол.
           Тесленко ловко избавил бутылку от пробки, тихо, бесшумно, почти незаметно. Попросил придвинуть ближе стаканы, уточнил:
           – Как наливать – по полному?
           – Зачем, под холодное, потом – под горячее. За два раза будет в аккурат.
           – Согласны.
           Владимир Савельевич приподнял бутылку над столом. Прежде чем разливать, поднес к глазам, пытаясь прочесть этикетку. Друзья следили за его действиями, ждали начала застолья. Никто не подумал оглянуться: не в их правилах, да и некого в пустом зале опасаться, не слышно, чтобы после них кто-то заходил. Поэтому появление перед их столом милиционера оказалось полной неожиданностью. Он возник как из-под земли, мгновенно и неслышно. Невысокий щуплый младший лейтенант с наглым торжествующим взглядом.
           Ну вот, подумал Тесленко, даже налить не успели.
           – Ваши документы, граждане, – строго потребовал работник милиции.
           – В чем дело? – поинтересовался Лобанов.
           – Ваши документы, пожалуйста.
           – В чем дело, я спрашиваю?
           – Прошу предъявить документы.
           – Что случилось, юноша? – спросил Сомов. – Зачем тебе наши документы?
           – Должен зафиксировать данные нарушителей общественного порядка.
           – Брось ты, молодой человек, – посоветовал недовольно Лобанов, – нашел тоже нарушителей.
           – Документы, пожалуйста, – настаивал служитель порядка, представитель власти, человек в форме. Молодой, совсем мальчик, а с пожилыми интеллигентными солидными людьми разговаривает даже не как с равными ему – свысока, с позиции силы. Мир перевернулся?
           – Какие к нам претензии?
           – Прочитайте, – милиционер показал на стену.
           – И что?
           – Спиртные напитки распивать запрещено.
           – Да, прочитали.
           – А это что?
           – Это коньяк. В бутылке.
           – Открытой.
           – Открыли. Обсуждали, пить или не пить. Вот в чем вопрос. Спасибо, подсказали прочитать. Теперь все ясно.
           – Ваши документы, пожалуйста. Или мне сюда наряд вызывать на ваше задержание?
           – Да в чем нас обвинить? Мы же трезвые.
           – Предъявите документы, требую в последний раз. Составим акт о предотвращении распития спиртного в общественном месте. Работники подтвердят, подпишутся как свидетели. Наказание, думаю, вам не грозит, акт мое начальство направит в райком партии, а мне за бдительность – благодарность по службе.
           – Черт с тобой, – выругался Тесленко, – забирай нашу бутылку и проваливай с богом.
           – Мне вашего не надо. Документы предъявите.
           – Вот привязался, – возмутился Лобанов и полез в карман. – На тебе еще червонец и оставь нас в покое.
           – Документы.
           – Значит, так, – спокойно сказал Сомов, доставая кошелек, – Двадцать пять и бутылка коньяку, больше не дадим. Если тебе, мерзавец, этого мало, идем в отделение, поговорю с твоим начальником. Друзья меня подождут, перекурят пока.
           Младший лейтенант молча забрал купюру, подхватил за горлышко бутылку, быстро, в несколько шагов дошел до близкой двери внутрь помещения и моментально исчез за дверью. Так вот откуда он появился. Сидел там в засаде и ждал своих жертв. Или они случайно на него нарвались? Нет, очевидно, специально подстерегал и теперь продолжает этим заниматься. Желающих здесь выпить за день, наверно, немало набирается. Не одновременно, по очереди, ему на счастье.
           – Засранец, – сказал Тесленко.
           – А что мы его напугались? – рассердился Лобанов. – Я понимаю, лучше не связываться с этой организацией, но пусть бы записывал и составлял свой акт, мы ведь трезвые, капли не выпили, мало что там кто придумает.
           – Ты не понимаешь, – объяснил Сомов. – Мы вот с Володей понимаем. Пошла очередная волна борьбы с алкоголем. Корсаков раз в неделю подает в райком письменный отчет о количестве случаев и принятых мерах. Яночкин на последнем совещании предупредил: если кто из руководителей на выпивке попадется, будет уволен без разговоров независимо от должности и заслуг.
           – Думаешь, нас уволить смог бы?
           – Вполне. Тем более по сигналу из райкома. Там бы еще как привязались, такой случай показательный. Николай Прокофьевич где угодно всегда выручит, кроме связи с алкоголизмом. И не станет разбираться, действительно пили или только собирались. Вляпались в тему, получайте по полной. Беспощадно и сразу, не разводя канители. Так что мы висели будь здоров.
           – Тогда чего четвертным ограничились? Можно было и сотню дать, раз такое дело.
           – Дал бы. Только не молокососу этому. Как сказал, пошел бы с ним и дал начальнику отделения. Тому – сотню можно.
           – Ого! – произнес Лобанов.
           – Испортил песню, дурак, – пожалел Тесленко. – Что теперь делать будем?
           – Здесь уж точно делать нечего, – решил Лобанов.
           – Почему? – Сомов удивился. – Закуски есть, горячее на столе. Осталось за бутылкой сходить.
           – Вот те раз, – Тесленко недоверчиво посмотрел на товарища: не разыгрывает ли? – Он же там, за стенкой сидит, караулит. Выяснили вроде.
           – К нам больше не привяжется. От нас получил свое, понял: больше не светит, только навредит себе. Можем не бояться.
           – Тогда я сбегаю?
           – Меня за человека не считаете? – обиделся Лобанов. – Думаете, в портфеле единственная та бутылка помещалась? На всякий случай вторую прихватил.
           – Ты – гений, – сказал Сомов.
           – Теперь сразу разольем, – объявил Тесленко, – побыстрее и от греха подальше.
           – То и другое не обязательно, – прокомментировал Сомов. – Но возражать не станем. Как, Алексей?
           – Поехали, мужики, а то опять дождемся.
           Выпили с удовольствием, закусили шоколадкой. Посидели, посмаковали. Повеселели.
           – Двадцать пять рублей с меня, – пообещал Сомову Лобанов. – Сейчас только нет с собой, завтра.
           – Список на премию давай, тебе четвертак добавлю, получишь, отдашь.
           – Можно и так, – согласился Алексей.
           Не торопясь, принялись за холодные закуски. Без всякого аппетита. С водочки бы уплетали в лучшем виде, подумал Тесленко. Спросил с надеждой.
           – У тебя еще одной бутылочки не найдется?
           – Больше нет, – в ответе Лобанова искреннее разочарование.
           – И не надо, – одернул друзей Сомов, – днем увлекаться ни к чему. Не тут, в другом месте нарвемся. Сколько сможем, поклюем, а и так хорошо. Не знаю, как вам, я – в тонусе. Мы зачем собрались? Решать проблему Чащина. Давай, Алексей, излагай.
           – Повторять?
           – Повторяй. Давай с начала.
           Лобанов доложил коротко и четко. Не убеждал, не доказывал нужды немедленного вмешательства, объяснил ситуацию – пусть сами определяют его правоту или чрезмерную поспешность. Рано или поздно, вмешаться придется – без сомнения.
           – Что предлагаешь? – спросил Сомов.
           – Вижу единственный выход: взять его на завод, предложить должность.
           – Директору? – уточнил Тесленко.
           – Не главному же инженеру.
           – Я бы лучше Петушкова к нам пригласил.
           – Я бы тоже, – засмеялся Сомов.
           – И я. Петушкову нужно стать директором. Давно готовый. Захарова – соблазнить должностью, чтобы уступил место. Чтобы выполнил свое обещание. Помочь ему в этом.
           Заместители директора завода задумались.
           – Видимо, ты прав, – сказал, наконец, Сомов. – Наверно, прав.
           – Могу предложить должность заместителя начальника отдела снабжения, если Георгий Андреевич даст штатную единицу, – Тесленко смотрел на Сомова.
           – Без проблем, раз определили, что надо. – Это сколько в копейках?
           – Рублей сто шестьдесят.
           – Считаю, маловато для директора.
           – Вопрос решаемый, – сказал Сомов, – назначим персональный оклад. Решим с Яночкиным.
           – Думал в другом направлении. Снабжение – не совсем то. У нас – отдел снабжения, у них – свой, занимаются своим делом, ему туда влезать – только людям и делу мешать.
           – Чем же он будет заниматься? – спросил Сомов.
           – Да ничем, – объяснил Тесленко.
           – Ничем – он на это не пойдет, здоровый мужик с тем еще самолюбием. Ему нужно занятие предложить, чтобы вроде не слишком тяжелое, но престижное.
           – И что нашел?
           – Нашел должность постоянного представителя завода на предприятии.
           – Вместо тебя, что ли?
           – Я – представитель директора завода. Я там не постоянно, по необходимости.
           – Ларин – постоянно.
           – Ларин – технолог, зам. главного технолога.
           – Да он у тебя по всем вопросам.
           – Правильно, а числится технологом. Ларин там – на период освоения. Внедрит, вернется. Захаров будет навсегда.
           – Как это навсегда?
           – Ну, лет на десять точно.
           – Так чем будет заниматься, как себе представляешь?
           – Представлять завод. Следить за выпуском продукции, отправкой, контролировать состояние дел. В случае срыва или задержки немедленно информировать, принимать на месте возможные меры.
           – То есть, заниматься производством?
           – Можно так сказать.
           – Так и назначить заместителем начальника производства, – предложил Тесленко.
           – Ага, – подтвердил Сомов.
           – А что, – обрадовался Лобанов, – самое подходящее, пожалуй. И звучит, и впечатляет. По-моему, должен клюнуть.
           – Не говорил с ним еще?
           – Так, намекал. Конкретного разговора не было.
           – С ним бы сначала.
           – Нет, сначала у нас. Что сможем предложить.
           – Определились. Остановимся на этом?
           – Лучше не придумать. Пойду сейчас же к начальнику производства, надо с ним согласовать. Без его одобрения директор приказ не подпишет, нажимать на него не станет, не тот случай.
           – Верно сказал, – похвалил Тесленко, – только к Чиварову не ходи, бесполезно. Не захочет он брать себе заместителя еще одного. Лишняя обуза ему ни к чему.
           – Какая обуза? Чисто формально. Они встречаться не будут. У Захарова связь только со мной да еще с тобой, Владимир.
           – Все равно. С ним этот номер не пройдет. Он со всех требует, шкуру спускает, а его пальцем не тронь, не задень случаем – в сторону отойдет.
           – Точно, – кивнул Сомов, – к Чиварову обращаться напрасно. И не обязательно. Тебе нужно пойти к Воробьеву. С ним поговорить.
           – Почему именно к нему? Он к Чащину отношения не имеет. Никакого. Совсем не в курсе.
           – Воробьев – зам. главного инженера по производству. Непосредственный начальник Чиварова. Тот его боится и слушает. Прикажет Воробьев, не посмеет возразить.
           – Я плохо знаю Воробьева, – задумался Лобанов.
           – Что, и не здороваетесь?
           – Здороваемся, уважаем друг друга, только по работе совсем как-то не стыковались. Еще когда начальником цеха был, встречались, бывало, а как стал замом Сигаева, делового общения вообще нет. Кто-нибудь из вас поговорил бы с ним.
           – Лучше тебе самому, – посоветовал Тесленко, – сам лучше объяснишь.
           – Вы же коллеги, – поддержал Сомов, – оба – замы главного инженера. Николай – великая умница, на лету все схватывает. Объяснишь, уяснит с полуслова. Парень молодой, справедливый, понимает интересы завода. И прямой, если мне вмешаться, первым вопросом будет: почему сам не пришел?
           – Так что, все по новой подробно ему объяснять?
           – Объяснишь, что особенного. Не одному ему, возможно.
           – Как-то ненадежно, кажется. Не уверен в нем.
           – Зря. Поближе познакомишься, поймешь: надежнее человека – нет.
           – Его кабинет там, на сборке?
           – Там. Где начальником цеха был, там остался. Чиварова к испытаниям и сборке близко не подпускает, требует от него полного обеспечения. Жестко требует, держит в постоянном напряжении.
           – Ладно, убедили. Может, вы и правы. Спасибо, мужики, только если не получится, снова к вам толкнусь.
           – Получится, получится.
           – Не сомневайся. Ты тоже не последний на заводе человек. Твои слова для всех имеют значение, будь уверен.
           Воодушевили. С боевым настроем Лобанов отправился на сборку к Воробьеву.
          
          
           – Я в курсе, – перебил Николай Александрович Лобанова. – Знаком с Петушковым. При мне он когда-то говорил Сигаеву, что до конца еще прошлого года станет директором предприятия. Не стал? Помнится, их тогдашний директор сам объявил об уходе на пенсию. Не ушел?
           – Передумал. Поспешил объявить, не сообразил, что здоровому сильному мужику с его опытом терять высокое положение глупо. Решил теперь не торопиться уходить.
           – А Петушков?
           – Напоминает про обещание и старается его выжить.
           – Правильно делает. Как фамилия директора? Ага, Захаров, слышал. Так порядочные люди не поступают. Сказал – сделай. Вашу идею понял. Чем могу помочь?
           – Захаров оставит свою должность, если предложить достойное место на заводе.
           – На заводе? А если у себя на предприятии?
           – Петушков готов был предложить ему остаться своим заместителем. Намекал. Не захотел услышать. Теперь главный инженер ни за что не оставит его у себя хоть в какой должности.
           – И опять он прав. С ним солидарен полностью.
           – Но завод заинтересован в директоре Петушкове.
           – Да, понятно. Каково ваше предложение?
           – Предоставить Захарову место нашего представителя в должности заместителя начальника производства.
           – Формально или способен оказывать реальные услуги?
           – Уверен абсолютно. Мне с ним работать.
           – Вы знаете, Алексей Никифорович, отношусь к вам с большим уважением и полным доверием. Готов помочь, если требуется. Чем смогу?
           – Не знаю, как сказать. Возможно, к вам не совсем по адресу. Со своим предложением иду к Николаю Прокофьевичу. В случае если согласится, он потребует согласия начальника производства. А Чиваров, скорее всего, согласия не даст.
           – Видите, какой вы мудрый человек. И не нужно идти к Чиварову. Мой теперь вопрос, беру начальника производства на себя. Согласится, никуда не денется. Все работаем на заводе и болеем за завод. Можете сказать директору: согласован вопрос со мной и товарищем Чиваровым. Одобрен нами обоими. А с Петушковым говорили, как он отнесется?
           – Специально не говорил.
           – Я бы с ним потолковал. Каково будет его мнение?
           – Раньше беседовали, в принципе. Он как отнесся: ваш вопрос, ваши предложения. Меня не касается, как вы на заводе распоряжаетесь.
           – Вам виднее. Хотите, к директору вместе с вами пойду для поддержки? Вдвоем надежнее. Меня убедили, вопрос требует решения.
           – Спасибо, Николай Александрович. Мне важно ваше согласие. С остальным должен справиться сам.
           Лобанов испытывал легкое потрясение. Друзья, могучие заместители директора не подумали составить ему компанию в предстоящем визите к Яночкину. Посторонний, в сущности, человек, знакомый, да, товарищ по работе, коллега по должности, но не друг, не брат, не приятель, просто труженик в одном учреждении – понял с пол-оборота, предложил помощь и даже личное сопровождение к директору. Кажется, впервые общались по серьезному. Нужно же так не знать людей, работающих рядом. Не видеть, на кого можно положиться при необходимости. В конце концов, кого себе в друзья выбирать. Впрочем, это вопрос сложный и непредсказуемый. Не всегда зависит от тебя и от него. Процесс неуправляемый, да и не процесс вовсе – дело случая, которого может никогда не произойти, и останешься без настоящего друга на всю жизнь. Слава богу, ему не грозит, хотя можно задумываться, при встрече с чем-то или кем-то интересным, дающим настрой на подобные мысли.
           Яночкину подробно рассказывать нечего, он в курсе, своему представителю доверяет, поэтому на предложение Лобанова ответил коротким вопросом.
           – Считаете, подошло время для вмешательства?
           – Это не вмешательство, Николай Прокофьевич, это им обоюдная помощь. Все остаются на уровне. Нам – решение проблемы. Лучше раньше, чем опоздать. Вижу только пользу – для них и для нас.
           – С кем согласовали?
           Лобанов перечислил.
           – Хорошо.
           Петушкова не назвал, директор не спросил, и это хорошо.
           – Готовьте приказ, подпишу.
           – Не говорил еще с Захаровым, – объяснил Алексей Никифорович, – без вашего решения не мог. Теперь возвращаюсь туда и получаю его согласие.
           – Может не согласиться?
           – Может. Но надеюсь на успех. Наше предложение – не худший вариант. Из нынешнего положения выход все равно необходим, всем видно.
           – Поезжайте. В любом случае звоните мне. Приказ подготовьте, оставьте секретарю. Согласуйте с Филимоновым, у кадровиков могут быть свои вопросы. Договоритесь с ними, для оформлений, вероятно, достаточно вам привезти его документы и заявление. А если сам приедет, примем его как директора. И в дальнейшем будем устраивать как желанного гостя, по крайней мере, первое время. Можете в этом его заверить.
           – Спасибо, Николай Прокофьевич, – растроганно попрощался Лобанов, – я бы даже не решился об этом попросить.
           – Отчего же, для нас он останется директором предприятия, взявшего производство тары. Первым директором. Всего вам доброго и желаю удачи.
           Почему-то у Лобанова пропал азарт. Он свое дело сделал. Теперь все зависит от Захарова. Захочет – примет предложение, подаст заявление, уйдет и перейдет по собственному желанию. Не захочет – бог ему судья. То, что Петушков без одобрения отнесся, – естественно, как ему еще относиться. Категорически тоже не возразил. На наше усмотрение оставил. Все образуется, уверен. При согласии – первым узнает. Нет, не первым. Кому должен директор подать заявление об увольнении? Управляющему трестом, наверно. Значит, Куракин раньше узнает. Ну, это все равно. В один день все предприятие услышит.
           Когда ехал на завод со своей идеей, не знал, как именно обернется дело. Получилось в лучшем виде. Но нет радости. И полного удовлетворения. И уверенности, что поступает исключительно правильно, уступая настойчивости карьериста. Его глубокая убежденность: оптимальный для Октябрьского предприятия вариант руководства – Захаров – Петушков. Объективно хорошее сочетание. Лучшее – враг хорошего. А худшее? Сплошной мрак на горизонте. Главного инженера не видать. Кое-кто из стариков уйдет. Да, директор Петушков – перспектива. Пусть работает нам во благо. Ларину на пару лет самое малое настраиваться, да и самому чаще придется кататься и дольше сидеть. Что сделано, то сделано, будем добивать до конца. Торопиться теперь не обязательно. День, даже неделя не решают. Свобода мысли и свобода действий.
           Лобанов зашел к Тесленко, потом – к Сомову, договорился о походе выходного дня, решили жен пока не брать. В приподнятом настроении поехал на Невский, вернее – на канал Грибоедова, в железнодорожную кассу за билетом до Октябрьска на понедельник.


--- ГЛАВА 17 ---


           Григория Петровича уговаривать не пришлось совсем. Лобанов и не сомневался в согласии Захарова на его вариант. Какому еще пенсионеру предложат подобные условия? Пусть даже директору. Хотя, конечно, директор – статья особая. Тем более такой человек, заслуженный, уважаемый, к тому же энергичный и работоспособный. Безусловно, требующий к себе внимания и почтения.
           Остаться на предприятии представителем завода, заместителем начальника производства, по сути дела – инспектором, контролером, постоянным наблюдателем – в условиях растущего завода положение престижное и формально, и фактически. Директор задумался ненадолго, лоб не морщил, глаза не закатывал, пальцами по столу не стучал, спокойно размышлял и серьезно и твердо, без улыбки и без видимых сомнений, принял предложение Лобанова. Нет, не Лобанова. Алексей Никифорович передал это как приглашение Яночкина поступить на завод в таком качестве после ухода с предприятия.
           – Что ж, – сказал Захаров просто, – завтра выхожу на пенсию.
           – Сегодня пишете заявление о приеме на завод, – Лобанов разворачивался по-хозяйски. – Буквально завтра еду в Ленинград и оформляю ваше назначение. С какого числа напишете, с такого и проведем.
           – Мне самому не обязательно присутствовать?
           – Николай Прокофьевич просил передать: всегда ждет вас как желанного гостя. Когда посчитаете для себя нужным. А оформление поручил мне. Беру ваше заявление, записываю данные ваших документов ничего больше не нужно. Да, трудовую книжку с записью об увольнении возьму с собой.
           – Тогда чуть задержимся. Эти вопросы решаются в тресте. Завтра проеду к Куракину.
           – Хорошо, подождем. Все нужно сделать по закону, как положено.
           – Заявление вам передам при полной готовности, – пообещал Захаров.
          
          
           Петушков радостное сообщение Лобанова об отставке директора принял без энтузиазма.
           – Наконец-то, – сказал удовлетворенно и недоверчиво посмотрел на ленинградца. – Уверен?
           – Видел заявление.
           – Как уговорил?
           – Очень просто. Соблазнил перейти на завод.
           – Куда?
           – К нам, на завод. Ты ведь не предложишь ему должность на предприятии?
           – Год назад считал, останется моим заместителем. После того, как поступил, нет ему места здесь, пока я работаю. Теперь пенсионер – его должность.
           – Ты не вполне прав. С его здоровьем и энергией может не один год еще работать. Должен работать.
           – И кем вы его берете?
           – Будет здесь нашим постоянным представителем.
           – Это как, вместо тебя, что ли?
           – В дополнение.
           – В дополнение мы Ларина вытребовали.
           – Ларин – только на внедрение новой тары.
           – Ларин – надолго, сам знаешь. И механический цех, и участок оснастки намерен организовать, потом новый корпус пойдет – это на сколько лет.
           – Ладно, еще один помощник нам не помешает.
           – Кто, Гриша?
           – Он человек влиятельный, опытный, поможет в общении с местными властями, со строителями.
           – Мне такая помощь не нужна.
           – Посмотрим, в моем непосредственном подчинении будет, мы с тобой решим, какие функции ему выполнять.
           – Меня уволь, пожалуйста. Я с ним в одну игру не играю.
           – Зря ты так. Лишний человек нам не повредит.
           – Вот именно лишний. И кем вы его берете?
           – Заместителем начальника производства.
           – Завода?
           – Завода.
           – Может, меня лучше возьмете? Я согласен. А он пусть дальше директором остается. Вашим заместителем начальника производства больше него пользы принесу.
           – Брось, это формальная сторона. Главное, ты становишься директором.
           – Хорошо для всех устроил, дорогой Алексей Никифорович. Главное, что позаботился о светлом будущем и нашего бывшего директора, и нашей дальнейшей совместной деятельности.
           – Ты что же, против того, что берем его на завод?
           – Я в заводские дела вмешиваться не имею права. Вы берите кого хотите. Здесь мне хочется работать только с друзьями, так было всегда.
           – Так и будет. Не помешает Григорий Петрович, увидишь. Для тебя даже пусть будет отставной директор, не заводской работник, со мной решаем все вопросы. Со временем все станет на свои места, общая работа не может не примирить. Ты теперь директор, ну что в самом деле.
           – Петушков промолчал. Последнее слово осталось за товарищем Лобановым.
          
          
           Яночкин подписал заявление Захарова, по обыкновению предварительно внимательно прочитав. Удовлетворенно протянул бумагу Лобанову.
           – Передайте секретарю. Можете прямо Филимонову в отдел кадров отнести, если туда собираетесь. Полагаю, лучше обычным путем, через секретаря, они сами почту забирают.
           – Так и сделаю. Возвращаюсь в Чащино немедленно. Что Петушкову передать?
           – Он уже назначен?
           – Наверно. Захаров уволен, вот запись в трудовой книжке. Не знаю, должны ли директора утверждать в министерстве, а в тресте точно приказ подписан.
           – Вы собираетесь завтра?
           – Да, не позднее.
           – Пожалуй, поедем вместе. Хочу лично поздравить товарища Петушкова. Заодно разобраться со строительством корпуса, тревожат меня доклады ОКСа. Вообще с капитальным строительством – дороги, линия электропередач. Начальника ОКСа захватим, не возражаете?
           – Чем нам поможет начальник ОКСа? Мы с Петушковым полностью в курсе. Все зависит от финансирования. Даст министерство деньги, выделит в этом году полную сумму, до конца года закончат. У нас отличный контакт с командиром части и абсолютная уверенность. Если пожелаете, познакомим, убедитесь на месте.
           – Да, финансы. Послушаем, что товарищ Сомов скажет, он сегодня из Москвы, еще не пришел. Если вас устроит, завтра вечерним поездом в Москву, оттуда, как всегда, машиной до Чащина.
           – Хорошо.
           – Занимайтесь, Алексей Никифорович. Билеты закажу. Завтра днем свяжемся, уточним время отъезда.
           Что уточнять, подумал Лобанов, завтра – "Стрела", мягкий вагон, двухместное купе. Кому – обычная вещь, кому – царский подарок. Шуба с барского плеча. Приближение к богу. Игра в равноправие. По мне так лучше проще, в купейном загоне, на жестком пролетарском диване, зато прямым поездом, быстро и удобно. И никому не обязан. Воспользуемся, коли предложено. Хотя и без особого удовольствия.
          
          
           Петушкову позвонили накануне. Ждал, встречал не один, с крыльца управления спустились втроем. Ларин встал чуть в стороне, Лобанов с ним первым поздоровался за руку. Василий Петрович сразу представил Яночкину своего юного соседа.
           – Познакомьтесь, Николай Прокофьевич, наш главный инженер Андрианов Виктор Андрианович.
           Эх, подумал с досадой Лобанов.
           – Пройдем в кабинет? – предложил директор предприятия.
           – Приглашайте, – согласился Яночкин.
           Захарову, видимо, не сказали о приезде директора, подумал Алексей Никифорович, а то бы тоже встречал. Хотя не факт. Мудрый человек, мог рассудить по-своему, выбрать для встречи другое место. Так или иначе, повидаться им надо. Нехорошо сразу локтем в сторону. Тем более, представителем завода остается. Подумаем, сделаем. Можно Ларина подключить, так и поступим. Предварительно у Яночкина спросить, где и когда он бы не возражал. Только не к Петушкову и не при нем, пока их сближать рано. Да, так лучше, без Захарова правильнее и даже тактичнее.
           – Приехали специально поздравить вас с назначением, – объяснил Яночкин.
           – Спасибо, Николай Прокофьевич.
           – Собственно, в наших отношениях ничего не меняется. Вы лично взяли наше производство и всегда были основным его руководителем. Как мне представляется, теперь некому сдерживать его развитие. Примите наши поздравления, уважаемый Василий Петрович.
           – Спасибо, Николай Прокофьевич, очень тронут.
           – Отметили назначение?
           – Рано, еще не утвердили в министерстве. На той неделе с Куракиным Петром Федоровичем поедем к заместителю министра.
           – Вопрос согласован?
           – Давно, больше года назад.
           – Понятно. Что ж, посмотрим в общих чертах перспективу? Мы с вами привыкли к разговору конкретному. Прогуляемся, покажете мне новый корпус, я хочу увидеть, в каком он состоянии. Попутно другие строительные дела обсудим.
           – Ты – с нами, – предупредил Петушков Андрианова.
           – Я – в цех, – тихо сказал Лобанову Ларин. Тот согласно кивнул. Два директора пошли вперед по расчищенной, уже утоптанной тропе. Было чудесное зимнее утро – пасмурное, слабо морозное, свежее и чистое. Снег под ногами бодро поскрипывал.
           Свернули на заводской двор, просторный, открытый, не захламленный. Яночкин отметил его чистоту, однако вслух не сказал, хвалить не стал. Первое наблюдение – первое впечатление, требуется подтверждение, следует пройти внутрь производственных помещений. Обязательно, но вначале – на новый корпус. Однако порядок на территории фиксируем. Прогресс налицо. Спросил только:
           – Асфальт?
           – Бетон. Бетонные плиты.
           – Весь двор?
           – Весь.
           – Как с дорогами на поселке?
           – Пока никак. Плит не хватило. На двор – еле-еле.
           – Григория Петровича заслуга?
           – Алексея Никифоровича и Владимира Савельевича.
           – Все плиты из Ленинграда?
           – Не все, – вмешался Лобанов, – Тесленко здесь недалеко добыл, договорился на месте.
           – Григорий Петрович рассказывал, у вас в области есть производство железобетона.
           – И мне рассказывал, – поддержал Лобанов, – хотели с ним съездить, познакомиться.
           – Знаю директора, общался с ним, могу свозить, есть смысл завязать знакомство к обоюдной пользе, – Петушков говорил почему-то настороженно, выжидательно. Яночкин уловил беспокойство в поведении нового директора. Причины не понял, но факт зафиксировал. Выяснять не стал, но задумался. У главного инженера Октябрьского торфопредприятия неуверенности не бывало, никаких колебаний не замечалось, всегда твердо стоял на своем и желал одного: добиться поставленной цели. Этим особенно нравился, именно прямота, твердость и определенность внушали доверие и вызывали уважение. Неужели у директора могут появиться слабости? Так сразу? Тут что-то другое. Выясним. Уверен: не показалось, обнаружилось на самом деле.
           – Да, – сказал Яночкин, – подъездные пути и дороги в поселке сделать необходимо. От города к вам асфальт?
           – Асфальт и бетонка.
           – Бетонные плиты, – директор завода задумался. – Что по этому поводу говорит товарищ Тесленко?
           – Вопрос решаемый, – ответил Лобанов.
           – Следовательно, будем решать. Кстати, здесь, на месте, нелишней может оказаться помощь вашего бывшего директора. Вам известно, что мы взяли на завод товарища Захарова?
           – Да, известно.
           – Не возражаете?
           – Как я могу возражать? Ваше внутреннее дело – кого вам принимать на завод.
           – Ваше мнение, все-таки?
           – Какое может быть мое мнение. Если мне не доверяете, ставьте кого хотите. Я не возражаю.
           Яночкин повернулся к Лобанову. Посмотрел секунду. Снова обратился к Петушкову.
           – Где поблизости телефон? Нужна связь с Ленинградом.
           – Есть в цехе, – неуверенно сказал директор предприятия. Телефон у начальника в кабинете, а там ли Барышев – вопрос. Бегать искать по заводу?
           – Возвращаемся к вам, – Яночкин решительно направился обратно. Остальные последовали за ним. Шли молча.
           – Что в Ленинграде? – спросил Василий Петрович.
           – Закажите мой номер. Секретарь ответит.
           – Девочки, – попросил Петушков, – нужен Ленинград по самому срочному. Дайте сейчас, если можно. Сразу не обещают, – объяснил с сожалением.
           – Подождем, – коротко сказал гость.
           Ждать не пришлось. Соединили буквально за пару минут. Как будто на Яночкина все работает быстро и четко.
           – Татьяна Тимофеевна? Да, я. Позвоните Филимонову, спросите, выпустил ли приказ о назначении товарища Захарова? Он знает. Да, сейчас.
           В кабинете повисло молчаливое ожидание.
           – Подготовил мне на подпись? Передайте, пусть немедленно аннулирует. Да, совсем. Спасибо.
           Яночкин опустил трубку, посмотрел на Петушкова.
           – Вернемся, продолжим путь на стройку?
           – С удовольствием.
           Теперь в голосе нового директора не слышалось сомнения, неуверенности или раздражения. Директор стал прежним Петушковым, деятельным и веселым. Директор завода понял, какой червь точил сознание молодого коллеги. Себя, впрочем, упрекать ему не в чем. Ближайший помощник злоупотребил его доверием. Бывает, случается, ничего не поделаешь. Предсказать невозможно. Можно только исправить. Хорошо, на сей раз вовремя.
           На Лобанова в этот день Яночкин не смотрел. Ни слова не сказал. Будто того рядом не было. Не предложил уехать с ним на машине до Москвы, и не протянул руки на прощанье. За руку попрощался только с директором предприятия. Весь день был сердит, замкнут, неразговорчив. И Петушков, получив облегчение, не показывал радости, понимал сложность обстановки и обострение отношений с другом Алексеем Никифоровичем. Яночкин уехал серьезный, задумчивый, строгий.
           – Ну вот, что наделал, – в сердцах сказал Лобанов.
           – А что?
           – Надо было так сказать?
           – Сказал то, что и тебе говорил. Ничего больше.
           – Хватило вполне.
           – Тебе говорил слово в слово. Сам знаешь.
           – Мне – это мне, ему – не обязательно.
           – Он спросил. Врать, что ли? Не умею. Сказал, что думаю. Одно и то же, что тебе. Захаров мне здесь не нужен.
           – Выгонит меня.
           – Не выгонит. Обойдется. Неприятно, да. Переживем.
           – Григорий Петрович – как с ним теперь быть?
           – Как хочешь, – жестко сказал Петушков. – Должен получить что заработал, и получил. По справедливости.
           – К себе пригласить так и не согласен?
           – И не соглашусь, пока работаю.
           – Не по-христиански это, – определил Лобанов.
           – Точно. По-коммунистически с человеческим лицом. По-людски, по закону, по делу, как хочешь.
           – Уничтожил его и подставил меня.
           – Я?
           Лобанов промолчал.
           – Сам все придумал и организовал. Правильно сделал. Только на год раньше нужно было. Тогда бы прошло как надо и до конца. Всему свое время. Теперь закончилось по справедливости. Не потому, что я что-то сказал. Николай Прокофьевич разобрался в ситуации и правильно поступил.
           – Для тебя правильно?
           – Для общего нашего дела.
           Хорошо хоть, что в трудовой книжке Захарова не появилась запись о приеме на завод. Как Филимонова ни уговаривал, тот наотрез отказал до выхода приказа по заводу. Опытный гусь, оказался прав. От этого не легче, ну, может быть, чуть-чуть. К Захарову идти неприятно, хотя по морде не ударит, а мог бы, имеет основания. Но должен понять, хотел сделать как лучше. И сейчас уверен, что бы этот Петушков ни говорил. Что уж теперь.
           На второй день из Ленинграда позвонил Яночкин, спросил Петушкова.
           – Кого хотели бы видеть нашим представителем?
           – Алексея Никифоровича Лобанова.
           – Нет впечатления, что он пересидел у вас? Начал мудрить, предлагать непродуманные решения?
           – Одна ошибка не перечеркнет прежних заслуг и общего впечатления.
           – Ошибка ошибке рознь. Первая повлечет вторую и третью. Нам необходима полная надежность.
           – Полная и есть. Единственный раз перестарался с инициативой, осознал. Ему еще с Захаровым разбираться, не позавидуешь, оправдываться придется. Нам бы вернее всего забыть про все это. Лучшего представителя не вижу, извините, пожалуйста.
           – Ну что ж, – задумчиво протянул Яночкин, – будь по-вашему. А – Ларин?
           – Что – Ларин?
           – Участвовал в этой комбинации?
           – Не знал, не ведал, его не касалось. В такие дела не лезет. Чистый технолог. Производственник.
           – Тоже оставляем?
           – Я же за него ходатайствовал, Николай Прокофьевич.
           – Понятно. Меня просят его заменить, вырос за последнее время, предлагают использовать на заводе, имеется в виду рост его как инженера.
           – Если можете, оставьте. У нас такая перспектива открывается, особо с вводом корпуса, лично он нужен.
           – Оставляем. И не возвращаемся к этому до завершения работ по освоению производства в новом корпусе. Кстати, окончание строительства предусмотрено в будущем году, полное финансирование в этом не получилось.
           – Что ж, будем осваивать поэтапно. Такой вариант прорабатываем. Тем более Ларин особо нужен.
           – Закончили, Василий Петрович. Ко мне вопросы есть? Просьбы, предложения?
           – Спасибо, Николай Прокофьевич, пока нет ничего. Появится необходимость, позвоню, если позволите.
           – Прошу вас, без всяких сомнений и стеснений. Буду рад вашему звонку всегда.
           – Обязательно учту.
           – Будьте здоровы и удачи вам.
           Что ж, рассудил Петушков, от Яночкина – только поддержка. Понимание и помощь. Ларина опасаться – никогда и ни за что.
           Лобанов? Заигрался, конечно. Пересидел? Возможно, Николай Прокофьевич прав. Берет на себя лишнее, взялся угодить нашим и вашим. Так не бывает, милый друг. Почувствовал себя тут хозяином. Чувствуй, не чувствуй, ты у нас представитель, слуга господень, решает действительный хозяин, только он, ну и я теперь не наполовину, как ты хотел, а полностью и без помех посторонних. Пока не видно, что бы ты еще выкинул, но можешь, доказал, Яночкин опять прав. Ничего, и я теперь на коне, внимательнее буду, жестко и прямо с тобой надо, без недомолвий. И сам семь раз отмеришь, прежде чем отрезать, нужда заставит, уже заставила, посоветуешься лишний раз, и не один, а десять. А менять нельзя, два человека – наши люди, близкие, верные, надежные. Этот случай – договорились – забудем, нового – не допустим. Главное – сохраним дружбу. В конце концов, ничего не произошло, ничего не случилось, если не считать Захарова. О нем – какой разговор, речи быть не может, не заслужил он, чтобы еще думать о нем и его судьбе. В день-два Лобанов разберется, и забудем о нем всерьез и надолго.


--- ГЛАВА 18 ---


           Позже Ольга удивлялась храбрости, с какой вела себя в ювелирном магазине. И в самом деле, ее нисколько не смутила его необычность, хотя всего во второй раз в своей жизни зашла туда. Собственно, никакой необычности не было. Магазин как магазин, небольшой, промтоварный. Кругом пусто, а к прилавку не подступиться. Людей немного, но сгрудились толпой, не пробьешь. Все такие дамы модные – и ничего не берут, только глядят, высматривают что-то и потихоньку переговариваются. Пришлось силенку употребить, чтобы втиснуться в передний ряд. Думала, ругаться станут: что лезешь, подождать не можешь? Ничего подобного, даже внимания не обратили – вот увлечены бабы!
           Выяснить бы, что интересное высматривают, да некогда нынче. Василий Петрович просил: пять минут, не дольше. И сама понимает: спасибо, взял. Заставишь ждать, не возьмет больше, а мало ли понадобится.
           Может быть, от недостатка времени и действовала так решительно.
           – Девушка, – сразу попросила, – у вас запонки золотые были – есть ли теперь?
           Тогда на витрине видела, сейчас под стекло не глянула: что искать, есть – дадут, нет – ответят.
           Девушка окинула ее равнодушным взглядом, отвернулась к шкафчику, покопалась и, раскрыв, протянула ей коробочку.
           Не-ет!
           То – да не то. Красивые, слов нет. Золотые, конечно, сразу видать. Но – маленькие, легкие, хотя изящные. Те, может, и не так искусно сделаны, зато массивные, солидные и обращают на себя внимание не изяществом, а внушительностью. Дорогую вещь сразу видать.
           Вдруг – догадка.
           – А это – мужские?
           – Женские, – снисходительно ответила девушка.
           – А мужские есть?
           – Сейчас нет.
           – Бывают?
           – Редко.
           – Когда же будут?
           – Не знаю.
           – Девушка! – Ольга взмолилась. – Как бы узнать?
           – Обратитесь к заведующему.
           Еще чего! Выйдет такой толстый, хитрый, ковырнет оценивающим взглядом, хмыкнет презрительно и отвернется. Конечно, что с нее взять, простая женщина, не такая фигура, чтобы с директорами дело иметь.
           – А без заведующего не можете сказать?
           – Только он знает. Сейчас позову.
           Действительно, толстый, маленький и, наверно, хитрый. Глядит недоверчиво и строго разговаривает.
           – Слушаю вас.
           – Это… запонки.
           – Да?
           – Спрашиваю, запонки. Мужские. Золотые, я их до Нового года у вас видела.
           – Мужских сейчас нет.
           – Когда будут, скажете?
           Заведующий внимательно смотрел на Ольгу.
           – Мне очень сильно надо, – тихо попросила она.
           – Кому?
           – Мужу.
           – Стенину?
           – Стенину.
           И разинула рот. Он-то откуда знает?
           – Я ведь сам – октябрьский. Здесь год как работаю, в Октябрьске кто Стенина не знает – на районной доске почета всю дорогу висит, не раз на день мимо портрета проходил, да и вас двоих видел сколько. Мы, конечно, незнакомы, и вас узнал не сразу. Что сказать: для такой покупательницы как не постараться. А знаете ли, сколько те запонки стоят?
           – Примерно.
           – Двести рублей стоят.
           – Вот! В самый раз.
           Заведующий удовлетворенно кивнул.
           – В субботу приходите. Для вас приготовлю то, что надо.
           – Ишь ты, для вас, – возмутились завистливо сзади.
           – Пожалуйста, – обратился заведующий сразу ко всем. – Принимаю заказ на мужские запонки. Двести рублей. Золотые. Кому? Сколько? Удовлетворим всех. Нет желающих?
           Завмаг улыбнулся Ольге.
           – Неходовой товар. Сережки бы – другое дело. Запонки мужские не берут. Хороший подарок, – одобрил, – во всем районе Стенин один будет такими щеголять. К вашему удовольствию.
           – Спасибо. Приеду обязательно. Если в субботу не получится, можно на той неделе?
           – Оставлю, в любой день приезжайте.
           Ольга вышла под завистливые и, как показалось, насмешливые взгляды расступившихся женщин. Наплевать ей на них, городских. Она свое получит, что задумала и отыскала. Пусть им смешно и непонятно, ей необходимо и радостно. Разные взгляды, разные женские потребности. Каждой – свое. Ей стыдиться нечего и стесняться некого. Наше дело правое, господа судебные заседатели. И правота наша никаких доказательств не требует, потому что она – истина. У нее выдающийся муж, и у него будут выдающиеся запонки. Вот и все.


--- ГЛАВА 19 ---


           С началом весны жди наезда колхозников. Так и есть, председатель собственной персоной пожаловал. В окно увидел, на треск мотора выглянул. Председатель в солдатских сапогах протопал с громким стуком через приемную, распахнул дверь, ввалился в кабинет, устремился к директорскому столу.
           – Здорово, товарищ начальник.
           – Здорово, товарищ председатель. Не ждал так рано, думал, позже подъедешь.
           – На разведку прибыл. Не рад, поди?
           – Великой радости не испытываю. Инициативу проявлять не собираюсь. Помогать будем. Что прикажут, выполним от и до.
           – Вот это и хотел услышать.
           – А ты что на старом драндулете прикатил? Новую машину жалко гонять? Крестьянская бережливость?
           – Какая бережливость. Посадил молодого разгильдяя, с ходу разбил.
           – Как?
           – На столб наткнулся. Сам толком объяснить не может. Капот – всмятку, кузов тоже помял. В общем, восстановить не знаю удастся ли.
           – Двигатель?
           – Внутри вроде все целое. Жалко, десяти тысяч не пробегала. Списывать придется.
           – Слушай, – сообразил Петушков, – продай ее мне.
           – Сколько дашь?
           – Оценят, найдем специалистов.
           – Ну, примерно.
           – Тысяч за десять, думаю.
           – Новую машину по цене металлолома? Мы знаешь сколько за нее отдали?
           – Знаю. Техника не твоя, колхозная. Колхозу я помогу, постараюсь рассчитаться с избытком.
           – Трактора на посевную дашь?
           – Сколько?
           – Шесть.
           – Когда, в мае?
           – Может, пораньше, в апреле. Как весна.
           – Дам.
           – И людей?
           – Проси. Без перебора только.
           – Забирай машину. Даром отдаю.
           – Мне даром не надо. Сделаем по закону. Через комиссионный магазин, как положено.
           – Где магазин возьмем? Никогда не сталкивался.
           – Есть в Октябрьске, знаю заведующего, все оформит как следует. Если ты с ценой согласишься.
           – Мы ж договорились.
           – Только не передумать.
           – Я-то нет, но и ты тоже чтобы.
           – Все, решено, завтра еду в магазин.
           – Завтра и машину забирать приезжай.
           – Сначала дай поговорить с завмагом.
           – Ну, будешь готов, приедешь.
           – Позвоню, как получу ясность. Завтра окажусь в городе, точно зайду.
           Петушков давно не заглядывал в этот магазин, нужды не было. Но заведующий к нему наведывался, пару раз обращался за помощью. Для него – пустяк, мелочи, заведующему оказалось существенно. Дружбу, словом, поддерживали. В последнее время не встречались, главный инженер пожалел об этом, опасался, не делся ли куда завмаг. Мог, чего не бывает.
           Опасения, оказались напрасными, друг находился на месте и визиту обрадовался. Вот это гость! По делу или как?
           – Андреич, у меня к тебе просьба. Сможем через твой магазин оформить машину "Москвич"? Колхоз тебе сдаст на продажу, а я куплю.
           – Какие проблемы, Петрович!
           – Вы сами оцениваете стоимость?
           – Кто же еще?
           – Машина почти новая, разбита.
           – После аварии?
           – Ну, да.
           – Оценим как надо. Сколько скажешь, столько поставим. Ты меня выручал, я тебе обязан, рад отдать долг.
           – Никаких долгов, а? Забудем старое. Будем готовы выручать, когда надо, и помогать друг другу всегда.
           – Умно сказано. Целиком согласен. Привозите машину.
           – Привозить сюда надо ли? Заберу у них, к тебе вместе заедем, оформим. Машина не на ходу пока.
           – Можно и так. Садись, объясню тебе, что и как делать, после отметим твою покупку, все найдется.
           – Нет уж. Покупку с тобой отметим в ресторане. И не здесь, а в область съездим, посидим как когда-то, помнишь?
           – Как не помнить.
           – Вот и повторим. Машину оформим, за тобой заеду, с водителем, чтобы отвез и привез в лучшем виде. Созвонимся, ага?
           – Нынче, значит, отказываешься?
           – Не могу. В исполком еще надо и домой.
           – Ну, тогда жду звонка?
           – Сначала давай все оформим.
           – Это – само собой. Приезжайте в любой момент.
          
          
           Все Чащино, разумеется, узнало сразу: Петушков приволок разбитую машину. Убрал в лично свой гараж. Себе, значит, приобрел. Одно непонятно: к чему директору предприятия такой хлам? Посудачили, скоро перестали: неинтересно. Сам хозяин тоже забыл о покупке. Не совсем. На время. На месяц, такую паузу наметил, оптимальный срок определил, заодно выдержку свою проверил: руки чесались немедленно заняться.
           В первую голову поговорил с Лариным. Тот и не слыхал о его приобретении. Неудивительно, до ленинградца местные новости редко доходят, занят производством, этим ограничивается. Посторонними разговорами редко интересуется, не прислушивается ко всяким сплетням. Если узнает что – в основном от него да от его ребят, не шибко тоже информированных. Оказывается, эту тему они не обсуждали. Значит, на поселке особого значения событию не придали.
           Для Петушкова – радость великая. Не совсем, конечно, даром, но почти. Достоинство его нового положения. Преимущество должности. Одно из преимуществ. То ли еще будет. Будем посмотреть.
           Ларин удивился. Десять тысяч за машину? Говорите, почти новую? Даже я, наверно, смог бы набрать. Накопить. Словом, позволить себе.
           – Колхоз уступил за помощь ему. Да им все равно ее не восстановить, так бы сгнила.
           – Вы надеетесь ее отремонтировать? Сами?
           – С вашей помощью, Илья Семенович. Если не откажете.
           Хотел сказать: с твоей, Семеныч, помощью. Принято у них здесь хороших знакомых только по отчеству называть, еще и с сокращением, по-дружески. Язык не повернулся. Знает: Ларин его так не назовет, вообще ни к кому в подобном тоне не обратится. Интеллигент питерский. Но человек хороший. Друзья, о чем разговор, при всем при том и несмотря ни на что.
           – Где машина, – поинтересовался Ларин, – уже привезли?
           – Месяц как. Руки все не доходят, занят больно.
           – Заняты будем всегда. А машина – здорово! Готов помочь чем смогу. Запчасти какие достать, в Ленинграде легче, наверно.
           – Какие запчасти, новая машина. Помята сильно, покурочена, выправить там надо много, может, заменить кое-что. Главное – отрихтовать, корпус на место поставить. Чисто слесарные работы. Но требуют квалификации. Вот хочу ваших ребят попросить, Степанова с друзьями. Если вы не будете возражать.
           – Да ради бога. Для такого дела. И они – с удовольствием. Если жестяные работы, так у нас Плотников опытный жестянщик, мы же самолеты делали, там такие работы шли вовсю и работники высоко ценились.
           – Самый ценный ваш кадр – Геннадий Петрович, его хочу попросить, от него все зависит.
           – Ну, они всей бригадой. Федоров тоже с руками. Могу я с ними поговорить.
           – Нет, я сам. От вас только согласие не препятствовать.
           – Ну о чем речь!
           – Я и среди наших мог найти специалистов, и пошли бы с радостью – не хочу лишних разговоров да подозрений. Ваши – люди вроде посторонние, по дружбе помогли, по желанию.
           – Не возражаю, Василий Петрович.
           – Желательно еще, чтобы Лобанов не очень знал.
           – Хорошо, займемся, когда его не будет.
           Ребятам все-таки Ларин сообщил. Не просил, не советовал, сказал про намерение Петушкова к ним обратиться. Друзья воодушевились.
           – Василию Петровичу? Да мы с радостью. Кому-кому, ему – без звука, пускай только скажет.
           – Он бы очень хотел без огласки.
           – Сделаем так, что никто не узнает. Мало ли чем в свободное время занимаемся, наши дела, кого касается.
           Потому, когда главный инженер подошел к бригадиру с просьбой, тот выразил готовность сразу приступить к делу.
           – На нас, Василий Петрович, можете рассчитывать всегда.
           – Я заплачу сколько это будет стоить.
           – Нисколько. Мы деньги у вас получаем, и делать будем частично в рабочее время. Да и получаем по существу за сверхурочные часы.
           – Не будем путать общественное с личным.
           – Не будем. Товарищескую помощь – можем оказывать?
           – Безусловно.
           – И безвозмездно. Лишний разговор. Пойдемте, покажите.
           Гараж Петушкова просторный. Верстак с тисками, мотоцикл с коляской. Рядом – "Москвич", вдребезги разбитый. На первый взгляд.
           Обошли. Потрогали, пощупали, постучали. Задумались. Помолчали.
           – Хорошая машина, – сказал Федоров, – будет бегать.
           Повернулся к Плотникову. И все посмотрели на Алексея.
           – Да, тут делов хватает, – объявил жестянщик, – есть где потрудиться.
           – Сильно большая работа?
           – Еще бы. Надо ж так. До основанья, а затем.
           – Но – выполнимо?
           – Ничего невыполнимого нет. Заняться нужно.
           – Так будем?
           – Будем, конечно. Инструмент за пару дней подготовим, сразу и начнем. Очень-то быстро не выйдет.
           – Мне скорость не нужна. Качество – желательно.
           – Фирма гарантий не дает и претензий не принимает, – процитировал Алексей. – Но качество обеспечим. Нашей работы. После возникнет покраска – тут мы профаны, придется без нас.
           – Там посмотрим, – вмешался Ларин, – главное – конструкцию восстановить.
           Договорились уходить в гараж всей бригадой после обеда. И работать до ужина. Даже в таком режиме справились лишь за месяц. Сделали отлично. Покрасить – и совсем новая машина. С покраской решил не спешить, подождать конца сезона. В министерстве, кажется, есть работник, связанный с автозаводом. Там бы лучше всего организовать покраску. Плотников прав: нет ничего невозможного.
           Петушков снова предложил ребятам деньги за работу и опять получил решительный отказ. Что ж, справедливость такого решения очевидна и бесспорна. Сомневаться, беспокоиться или переживать нет никаких оснований. Спасибо ребятам, конечно, а выручить их, помочь или поддержать ему без сомнения представится возможность не раз. Так что считаться ни к чему. И хватит думать. Дело сделано, как говорят в Турции, по словам Володи Ялымова. А владеть собственной машиной, даже имея по штату служебную с водителем, совсем не помешает. Служба службой, а собственность есть собственность, пусть будет, авось когда и пригодится. Главное, приобретена по доступной цене и самым законным образом. Если уж вовсе не понадобится и мешать станет, можно продать в пять-шесть раз дороже. Худо ли? Очень даже хорошо. Ну, это так, в качестве допустимого варианта на будущее.


--- ГЛАВА 20 ---


           Знать мужа – привилегия жены. Тем более если они прожили вместе больше десяти лет. Когда хочет, он может скрыть свое настроение от кого угодно – а не от нее. Сегодня, кстати, элементарно простой случай. Когда после работы Леонид, как медведь, плещется в ванной комнате, фыркает, сопит, возится сердито и долго, значит, чем-то расстроен. И хотя никакой сложности не составляет угадать настроение мужа, тщеславие женщины удовлетворено, и ей становится весело. Конечно, ее заботит состояние мужа, она обеспокоена причиной его расстройства, но, кажется, страшного ничего не произошло. Форма выражения им своего настроения забавляет ее, а собственная ловкая проницательность доставляет удовольствие. Известная игра. Муж не в духе, а не она тому причина, ему необходимо привлечь к себе ее внимание. Перед кем-то надо облегчить душу, не может носить в себе обиду или возмущение. Все-таки, пожалуй, обиду, потому что возмущение обычно не требует скрытности, это благородное чувство стремится к излиянию, не стесняясь и не сдерживаясь, призывая всех присоединиться к нему. Точно, здесь – обида. Надо поговорить, непременно, немедленно, но не станет здоровенный сильный мужчина ныть, плакаться перед женщиной. Что вы: мужское достоинство не позволит. Ребенок! Глупый и слабый. Знает, конечно, что она поймет его, но пусть сама поймет, спросит, привяжется пусть – сам не начнет разговор. И из ванной не выйдет, будет торчать там, словно не может кончить длинное свое занятие и ждет, чтобы жена оторвала его.
           В ванной что-то падает с грохотом, и Ольга с трудом удерживает смех.
           Однако, мужа надо выручать. Такой тип. Вовремя не подоспеешь, начнет сердиться на всех: на себя – за свой характер, на нее – за нечуткость, на дочку – чем-нибудь тоже не угодит.
           Ольга встала в двери в фартуке, с мокрыми руками.
           – Хватит, наверно, возиться, – спросила повелительно.
           – Что-о?
           – Пора кончать.
           – Человеку после работы умыться не дадут.
           – Бедный!
           – Брось!
           – У тебя неприятности?
           – Нигде покоя нет, ни в цехе, ни дома.
           – Работа не клеится?
           – У меня всегда клеится.
           – Тогда вытирайся и поди помоги дочке сочинение написать.
           – Сама не можешь?
           – Мне некогда, занята сильно. Тебя ждали.
           – Только я свободен всегда. Для меня права на отдых не существует.
           – Существует. Не ворчи. Помоги девчонке, пока обед разогреваю.
           – Я есть не буду.
           – Похудеть решил?
           – Аппетита нет.
           – Эх, да батюшки: у такого-то слона! Не захворал ли?
           – Здоров.
           – Тогда я ставлю. С работы, чай, пришел.
           – Сказал – не буду.
           – Такие переживания, что аппетит отшибло?
           – Перестань, Ольга.
           – Ладно.
           Она согласилась с такой покорной готовностью, что на душе Леонида потеплело.
           – Давай уедем, – попросил он.
           – Давай.
           – Что?
           – Уедем.
           – Тебе-то зачем?
           – С тобой.
           – Куда?
           – Куда хочешь. В город. Тебя на любой завод с руками-ногами оторвут, я тоже работы не боюсь, куда ни то устроюсь.
           – Думаешь?
           – Чего же здесь сидеть, если так невмоготу стало.
           – Обидели меня.
           – И их! Тебя обидишь.
           – Крепко обидели.
           – Да за что?
           – В том и дело: ни за что. Ведь никому никогда слова худого не скажу. Я ли не работник – сама знаешь. И партийные задания. Председателем дружины поставили – разве не порядок на поселке?
           – Не пойму. Никогда вроде не хвастал заслугами.
           – Не хвастаю, выясняю. Скажи, должен я иметь уважение за такие свои дела? Вот скажи.
           – Какого тебе еще уважения? Все ты да ты. На доске почета – Стенин. В президиум – Стенин. В газете – о тебе. На какое совещание ударников – тебя. Мне сперва сильно лестно было, потом попривыкла.
           – Президиум. Газета. Болтовня одна. Как до дела дошло – Стенина нет. Есть все! Конитов есть и Болотов, а меня нет.
           – Да куда ж тебя дели?
           – Прокатили, вот куда. Мимо дома, с песнями. Будь здоров, товарищ Стенин, живи как жил, трудись, старайся на благо человечества, а почетом да наградами мы других отметим.
           – Премии что ли не дали?
           – Медали.
           – Чего?
           – Ничего. У вас, поди, тоже дают, и у нас тоже. Юбилейные медали к столетию со дня рождения Ленина.
           – И тебе полагалось?
           – Полагалось, – Стенин обиженно помолчал. – Из десяти работников одному – медаль. Восемьдесят восемь человек получается. Понимаешь? Восемьдесят восемь. Сто почти.
           – А-а, – Ольга выдвинула ящик стола и достала листок цветной бумаги. Молча протянула мужу.
           – Пригласительный билет, – прочитал Леонид, – на вечер трудящихся фабрики. Ну и что?
           – Мне наказали, чтобы обязательно была. Будут торжественно вручать медали. Наверно, эти?
           – Конечно, эти, – с досадой подтвердил Стенин и вдруг вытаращил глаза.
           – Тебе?
           – Мне.
           – Отлично!
           – Так что в нашей семье все равно радость.
           – Ну как же! Жена будет с правительственной наградой, а муж... эх!
           – Все правильно. Раньше жена гордилась мужем, теперь муж будет гордиться женой.
           Стенин помрачнел. Румянец на его щеках вдруг стал играть: шеки то становились серыми, то краснели пуще прежнего. Здоровенные плечи его опустились. Он выглядел усталым и несчастным. Ольга пожалела мужа.
           – Может быть, у вас решили наградить тех, кого раньше никак не награждали, – попробовала догадаться она.
           – В аккурат. Директор, например, себя не забыл.
           – То – директор.
           – А что – директор? Ты знаешь, я никогда ничего не имел против него. Другие критикуют, обиды копят. Я – в стороне. Мое дело – дисциплина, так считаю. Ребята злятся, ты начальству подпеваешь. Не подпеваю и ругать не могу. Обсуждать руководство – не в моей компетенции. Совсем не знаю их работы. Мастеру своему, бывает, и на собрании, и так вливаю, если что, потому что знаю, чем и как он должен заниматься. А директору – как я указывать могу? Он лучше меня в своем деле соображает. Ошибется, есть кому его подправить: трест, партком, райком, ответственности хватает. По-моему, так: предприятие – это кадры. Если предприятие работает хорошо, справляется с планом, значит все на месте – и директор, и мастера, инженеры и рабочие. Коллектив – одна непрерывная цепочка. Какое звено порвалось, работы нет. Почему в феврале не выполнили план? Очень просто. На брикетном заводе поломался пресс. Надо было расточить новый подшипник. Борис Конитов оказался в больнице. Я – в отпуске. Дали Скачкову, а он провалил размер, не сумел выдержать. Новый подшипник – ремонтировать. Кому? Скачкову больше не доверишь. Ждали, когда я из отпуска приеду. Наверно, главные механик с инженером могли где-то на стороне договориться сделать эту работу – а может, не могли, кто знает. Попало им обоим крепко: на партийном собрании и на профсоюзной конференции все только их и винили в срыве плана. Не говоря уж о том, что все начальство премии лишилось. Но ведь они виноваты только в том, что не исправили трудного положения. Само-то оно, положение, создалось потому, что порвалась цепочка: не было специалиста, который может произвести ремонт. То есть, такие специалисты имеются, но их не оказалось на месте.
           – Ты, Лень, насобачился в своем депутатстве лекции читать. Тебя теперь не в райсовет, в партком выбирать надо. Дома целое партийное собрание устроил. Не кажется?
           – Постой, я рассуждаю. Так вот, как коммунист считаю, что первые виновники срыва февральского плана – токари механической мастерской. Скачков – потому что десять лет работает, а, кроме болтов да гаек, ничего выточить не может. Мы с Конитовым – не задумались подготовить других ребят к таким работам. После этого случая я сразу и взялся учить Булычева.
           – Следовало бы пораньше это сделать, считаю.
           – Прозевал, – согласился Стенин.
           – Значит, тоже не ангел. Вот и не наградили.
           – Награждают за то, что сделал, не за то, что не успел. Тут я на директора в обиде. Прежде чем о себе, должен о своих основных кадрах позаботиться.
           – Ладно, медаль в следующий раз получишь. Может, даже и орден.
           – Понимаешь, – сказал Леонид, – я коммунист. И мне ленинская медаль дороже любой другой награды.
           – Иди доче помоги, – Ольга неожиданно рассердилась. – Ему дороже, он коммунист. А я кто? Мне дают – тебе не в радость?
           – Тебе – иначе. Приятно, конечно, награду получить. Любую.
           – Почему это любую?
           – Да чем выше, тем приятнее. Так ли? А меня тебе не понять.
           – Ага, тебе вообще ничего не интересно, лишь бы медаль дали.
           – Чисто женская логика, совсем не туда поехала.
           – Твоя чисто мужская известная: кто активист, тому давай.
           – Конечно!
           – А который не высовывается, не болтает, просто за хорошую честную работу – не достоин и награды никакой?
           – В первую очередь – актив.
           – Обязательно среди нас, коммунистов?
           – Обязательно, а как же!
           – Я знаю на комбинате таких с билетами и высоким положением, для которых главное – себе только коммунизм построить, до других и дела нет.
           – Ты говори, да не заговаривайся.
           – Не нравится? Я и тебе цену знаю.
           – А? Ты на что намекаешь?
           – Без никаких намеков. Уж мне-то известно, когда ты человек, а когда – пятно на личности.
           – Я?
           – Ты!
           – Да я в морду дам тому, кто скажет, что я есть плохой коммунист.
           – Ой-ей!
           – Меня в партбюро ни разу, кроме как для благодарности, не вызывали.
           – Здесь я тебе партбюро.
           – Ольга! С этим не шути!
           – Да мне все известно больше вашего партбюро. Привык к благодарностям, золотой мой человек. А когда с Константинычем водку пьете, тебе не стыдно, что тебя могут узнать, что ты коммунист?
           – Мы же только с получки.
           – Ты постановление читал насчет пьянства?
           – Я по канавам не валяюсь.
           – Разве там только про тех, кто по канавам?
           – Все выпивают. Есть же традиции.
           – Выпивать можно по-разному. Пожалуйста, собирайтесь дома, помаленьку. В праздники ведь никто не ограничивает, а все по-хорошему получается и весело. С получки вам надо глаза залить – похож ты в таком виде на коммуниста? Что скажешь? Ну, бей себе морду.
           – Слушай, ты что? Ты с чего осердилась?
           – Я хочу сказать, что не меньше тебя заслужила свою награду.
           – Да я знаю. И рад за тебя, что ты в самом деле. За себя обидно. Ты что, всерьез считаешь, что я недостоин?
           – Нет, не считаю. А ты сам как думаешь?
           – Мне думать нечего. Знаю: достоин, и вперед других, которым дали.
           – А раз так уверен, то пойди и скажи: заслужил я и все, и давайте.
           – Награды не выпрашивают. Их зарабатывают.
           – Не выпрашивай, требуй. За то, что заработал.
           – У кого требовать? У директора? У Малышева? Сами они получают.
           – Иди в горком.
           – Правильно. Так и сделаю.
           – Никуда ты не пойдешь. Дома только горазд руками махать, где слово сказать за себя – тебя ведь не заставишь.
           – Пойду. Завтра пойду в горком.
           – Посмотрим.
           – Сказано! Ты меня знаешь. Уж если решил...
           – Кончили. Обедать будешь?
           – Буду.
           – Людке-то поможешь?
           – Сейчас?
           – Доча, – крикнула Ольга, – тебе сейчас нужно, чтобы папа помог?
           – Я уже написала, у меня бы только проверить.
           – Подождешь полчасика?
           – Хорошо!
           – Садись к столу, – приказала Ольга мужу и про себя чему-то скрыто усмехнулась.
          
          
           Наутро Стенин не остыл, обида не оставила, желание пойти в горком сразу вспомнилось и окончательно утвердилось. Все, после работы первым автобусом. В обеденный перерыв зашел все-таки в партком предприятия – увидят, может, вспомнят про него. Узнал, можно сказать, неофициально – Борис Конитов случайно прочитал список работников к награждению, сам удивился, что Леонида нет – кого-кого, его-то всяко увидеть надеялся. Растерялся даже. У начальника мастерской спросил. Да, не включили, по какой причине – непонятно. Кого, Стенина? Первым в списке подавали, кто вычеркнул – неизвестно. Не он один, все друзья задумались – знают, их место за ним, определенно после. Ни с кем не обсуждал, да и не с кем. Жена – другое дело. Не хотел встречаться с Малышевым, допускал: его рук дело, мимо, во всяком случае, не проскочило. Надеялся с заместителем поговорить. Но уж коль оказался на месте секретарь, бог с ним, можно и к нему. Посмотрим, как будет оправдываться. Ольга права: не просить, требовать. Имеет полное личное право.
           Малышев увидел, обрадовался, поманил рукой.
           – Давай, давай, заходи, у меня к тебе дело. Кстати заглянул.
           – Не знаю, кстати ли.
           – Что, не ко мне?
           – Может, и к тебе. Слышал, был в списках на медаль, да где-то вычеркнули. Почему, не в курсе?
           – В курсе, как же. Я и вычеркнул.
           Стенин так и думал. Значит, нашли причину, если так просто и открыто признается.
           – Ты?
           – Ну, не лично я. Посоветовались с товарищами. Мнение руководства спросили.
           – За что?
           – За хорошую работу, – рассмеялся Малышев. – Тебя к ордену представили. Единогласно решили.
           – Какая связь?
           – Прямая. На предприятие выделили под сотню медалей юбилейных плюс четыре ордена. Два – Знак почета и два – Красного знамени. Причем, ордена – рабочим, такое условие. Красное знамя – только тем, у кого есть уже другой орден. Долго выбирали, лишь по тебе никаких вопросов, предложили сразу и утвердили тут же. Знак почета имеешь, Красного знамени получишь. Не сейчас, правда, придется подождать, пока представление доберется до Москвы. Зато вручать будут в области, а то и в столицу вызвать могут. Хотя едва ли.
           – Настроился на медаль, – вздохнул Стенин.
           – Медаль – награда, можно сказать, массовая, орден – индивидуальная. Сравни, герой. Кавалер ордена Красного знамени – звучит?
           – Да в общем-то...
           – Да в общем, готовь стол, отметим. Меня не забудь пригласить как представителя общественности. Кому-то нужно будет яркую речь произнести.
           – Ладно.
           Вечером примирительно сказал жене.
           – Зря вчера переживали да спорили. На самом-то деле вон как оказалось. К ордену представили.
           – Есть ведь у тебя.
           – Есть один. Второй будет. Красного знамени.
           – Ого! Поздравляю. Это действительно. Рад?
           – Хотелось, вообще-то, юбилейную медаль. Настроился как-то.
           – Так скажи: зачем мне орден, я согласен на медаль.
           – Ты из меня Василия Теркина-то не строй.
           – Где там! Вася – герой просто, а ты – орденоносец, куда ему до тебя.
           – Герой-герой, а орден не заработал.
           – Не получил.
           – Не получил, не заработал, какая разница.
           – Большая. Один заработал – не получил, другой – получил, не заработал.
           – На что намекаешь?
           – Намекаю вот на что. На войне награждали за геройство, за отвагу. А теперь за что?
           – За работу.
           – За работу деньги получаем. Квартиру. Путевки разные. Премии всякие. Хорошо работаем, нормально живем.
           – За особые заслуги – особая награда. Орден.
           – Какие особые, работа есть работа. Орден нужно давать за действительно подвиг.
           – Так что, войны новой, по-твоему, ждать, чтобы себя проявить?
           – Геройство случается и в мирной жизни. Только не всегда за это награждают. Бывает, но чаще не замечается. Кому нынче ордена дают? Кого выберут да еще утвердят. Начальство себе выдает сколько может. Люди-то видят. Чем больше повесят, тем больше презирают. А им хоть бы хны, радуются да гордятся. Превратили ордена в побрякушки, сами себе да друг дружке ко всякому празднику да юбилею вручают. Опозорили саму систему награждения.
           – Считаешь, нужно отказаться от ордена?
           – Не считаю. Тебе – почет и от людей уважение, потому что рабочий человек. Но знай, все понимают, почему именно тебе награда. Как выдвинули, сделали депутатом, так сразу приблизили к себе, возвысили над другими. Оправдал, не подвел, не обманул надежды – получай награду. Раз, и два. Будет и три. За то, что работаешь, тоже. Главное – за то, что оправдываешь.
           – Депутатом меня в райсовет, между прочим, не назначили, а выбрали. Народ на выборах.
           – Да ладно, что спорить. Выбрали, конечно. Достойного человека выбирали, я сама за тебя голосовала и с гордостью большой за всех нас. А предлагало, в списки вносило – начальство. Подбирало себе угодных. Чтобы работали хорошо и чтобы против слова не сказали, с критикой какой не заикались. Только и всего. Константиныча не внесут в список никогда, а работает ведь хорошо и фронтовик, и ранен, и орден, и медали есть. Даже предложит кто – не позволят выдвинуть. Ведь так?
           – Что про других говорить. Обо мне разговор. Тебя, кажется, расстроило, что меня орденом награждают?
           – Орден Красного знамени – здорово! Большая радость, конечно, может, раз в жизни случается. Отметим, как получишь, достойно. Даже в столовой, может быть, подумаем, сколько народу пригласить. Будет праздник настоящий. А задумалась я, да. Бояться вдруг стала. За тебя, и за себя тоже. Боюсь потерять близкого друга, родного мужа, хорошего человека. Поменялся ты за последнее время на моих глазах. Был человек скромный, справедливый, самый лучший. Для меня всегда самый лучший, но боязно как-то стало. Для тебя теперь важно, чтобы выделяли из всех, первым был бы во всех отметках и наградах. Кричали везде, что самый лучший. Слава – она портит людей. Сегодня – медаль требуется, завтра – депутатство захочется не в районе, в области – ведь мечтаешь и надеешься, во сне видишь. Послезавтра – жены мало станет, любовницу захочешь – у большого начальства нынче мода такая, наш директор комбината две семьи содержит, все знают, никого не стесняется. И обе терпят.
           – Вот этого можешь не опасаться, – добродушно сказал Леонид, – это нам не грозит.
           Наверно, в каждой женщине сидит то ли ведьма, то ли пророчица ясновидящая, предсказательница, в общем. Ольга – никакая не колдунья, умная – да, провинциально интеллигентная женщина, член партии, потому – безбожница. А вот – накаркала, предугадала, представила наперед. Словом, как в воду глядела.


--- ГЛАВА 21 ---


           Ларин забавлялся. То, что происходило в кабинете начальника цеха, походило на забавный спектакль. Только, разумеется, не смеяться – улыбнуться было нельзя. Он сдерживался.
           Отдел кадров направил в цех четверых ребят из Октябрьска. Токарей, приехавших устроиться на предприятие по объявлению в газете. Чтобы установить им разряд, начальник собрал квалификационную комиссию.
           Коровин председательствовал. Справа от него за рабочим столом расположилась комиссия: технолог Татаринов, контрольный мастер Рожков и мастер участка Шашкин. Слева посадили аттестуемых. Троих пропустили гладко, особых претензий ребята не предъявляли, запросы их выглядели скромными, никаких сомнений в квалификации работников не возникало. С последним – заело. Хорошо, трое ушли: при них было бы совсем неловко. Беседа явно не клеилась. Начало было стандартным.
           – Трофимов Виктор Иванович, – прочитал Коровин.
           – Это я, – подтвердил Трофимов и его темно-карие глаза остро сверкнули. Он был похож на цыгана: черные волосы, коротко остриженные, челкой спускались на лоб; нос, как птичий клюв, с горбинкой; густые черные брови; резкие сжатые губы. Узкое красивое лицо, сильная шея, хорошо развитые плечи. В целом производил впечатление упрямого, волевого парня.
           – Третий разряд, – сказал Коровин.
           – Это в училище дали, – возразил Трофимов.
           – Да, два года назад.
           – Там еще трудовая книжка есть.
           – Так. Трудовая книжка. Пятый разряд.
           – Это за два года? – удивился Рожков.
           – Выходит, так, – Коровин еще внимательно посмотрел книжку, закрыл, положил перед собой. – Так что вы хотите?
           – Хочу работать по своему разряду.
           – Мы обязаны установить вам разряд при приеме на работу. Ниже присвоенного в училище не имеем права. А выше – надо посмотреть.
           – Пожалуйста.
           – Значит, хотите пятый?
           – Это мой разряд.
           – Так. Посмотрим. У кого вопросы, прошу.
           – Скажите, – начал Татаринов, – какая разница между разрезом и сечением?
           – Детский вопрос. Разрез показывает все, что разрезано и что видно за ним, сечение – только то, что рассечено. А вот я рисую две проекции одного предмета, изобразите третью, прошу, – Трофимов придвинул технологу лист бумаги. Тот растерянно посмотрел на Коровина, нехотя взял бумагу, потом вдруг заинтересованно склонился над ней. Рожков придвинулся к нему.
           – Дайте, – потребовал начальник цеха. – У нас комиссия или что?
           – Интересная задача, – пожаловался Татаринов.
           – Интересные задачи потом, – сухо сказал Коровин. – Давайте вопросы.
           – Какая точность измерения микрометром? – спросил контрольный мастер.
           – Сотая миллиметра, разумеется. А вот скажите, чем измеряются доли микрона – десятые, скажем?
           – Погодите, – вмешался Коровин, – сначала отвечайте, потом будете интересоваться сами.
           – На какой вопрос я не ответил? – удивился токарь.
           – От чего зависит стойкость инструмента и как ее повысить?
           – О! – сказал Трофимов. – Сейчас самое прогрессивное направление – упрочнение режущей кромки. Упрочняют титаном, цирконием, даже алюминием. Причем и быстрорез, и твердый сплав. Или вы имеете в виду охлаждение инструмента? И это тоже. Кстати, вы минералокерамические пластины используете?
           – Что?
           – А их давным-давно используют.
           – Еще вопросы, – сердито приказал Коровин.
           – Какие материалы используются в машиностроении? – спросил Татаринов.
           – Громадный вопрос. Металлы, разумеется, и их сплавы. Впрочем, не только. Пластмассы. Дерево. Резина. Еще что? – парень начинал издеваться. Чувствовал: специалисты-торфяники не слишком сильны в теории механической обработки. Илья Семенович понял: пора вмешаться.
           – Расскажите, что такое плазменно-механичевкая обработка и какого оборудования она требует?
           Трофимов повернулся к Ларину, наморщил лоб.
           – Читал, – проговорил задумчиво, – читал, но не вник. Принял к сведению, что есть такое. Не знаю.
           – Следующий вопрос. Что такое местная закалка, ясно?
           – Ясно.
           – Что будет, если в индуктор высокочастотной установки сунуть палец?
           Молодой человек потер переносицу.
           – Лучше не совать, – наконец ответил он.
           – Это не ответ. Уклонение от ответа.
           – Не знаю, – признался с досадой Трофимов.
           Ларин рассмеялся.
           – Пятнадцать лет назад, начинающим технологом, я проходил аттестацию на заводе. И на этот вопрос ответил слово в слово, как вы. Потом сразу изучил установку, а вопрос, видите, запомнил надолго.
           – Теперь вы уже главный технолог?
           – Заместитель.
           – Вас все здесь знают. В Октябрьске даже.
           – Будет неплохо, если вас тоже узнают. И не только здесь, но и у нас, в Ленинграде.
           – Это будьте уверены!
           – Какие предложения по разряду? – спросил Коровин.
           – Теорию, считаю, подтвердил, – сказал Татаринов.
           – Ну и что?
           – Дать ему пробную работу и оценить, – предложил Рожков.
           – Какую пробную профессионалу, – рассердился начальник цеха. – Трудовая книжка подтверждает, два года успешно работал. Но это там, не знаем, на какой продукции.
           – Так пусть на наших деталях покажет, – придумал Шашкин, – дать время на подтверждение.
           – Не можем. Назначить разряд обязаны немедленно. Думаю, правильно установить четвертый. Докажет работой, повысим, не станем препятствовать. Так и поступим. Согласен, Трофимов?
           – Товарищ Трофимов.
           – Товарищ Трофимов, извини.
           – Согласен, товарищ начальник. А в Ленинград тоже может светить поездка?
           – Все может быть. Если посылать, так только лучших, чтобы не стыдно и не зря.
           – Это мы посмотрим, – пообещал вновь принятый работник, – это мы обеспечим в лучшем виде. Тут выбора я вам не оставлю, будьте уверены.
           Ларину парень понравился. Уверенностью, нахальством, чувством собственного превосходства. Хотя что-то в нем настораживало. Может быть, как раз именно нахальство, развязность в обращении со старшими. Надо будет приглядеться, чего он стоит, что может, на что способен этот интересный экземпляр. Илья Семенович вынужден признать: себя нахалом не считает, его на это не хватает, но самоуверенных, настойчивых, лихих ребят – не начальство, рядовых – любит. С ними интересно, непредсказуемо разнообразно и часто бывает забавно, хотя, безусловно, трудностей не избежать. И в этом тоже интерес.
          
          
           Виктор Иванович Трофимов, резко рванув дверь, шагнул в курилку, Не утруждая себя поисками свободного места, которое можно было обнаружить на боковой скамье, пошел прямо, встал перед скамейкой, прислоненной к стене, сильными руками раздвинул сидящих по самой середине.
           – А ну, подвинься!
           Если бы мальчишка Валька Кирютин не сориентировался быстро и не вскочил сразу, крайние сорвались на пол, это точно.
           – Ты полегче, парень, – угрожающе посоветовал Ивенин.
           – Ладно, отец, – миролюбиво отозвался тот. – Я же тебя не трогаю.
           – Говорю: полегче.
           – Не хочу в драку лезть со своими, – Трофимов снисходительно подмигнул Ивенину, – все-таки вместе работать.
           – Не похож ты что-то на рабочего человека.
           – На кого похож?
           – На хулигана.
           – Угадал, папаша. Хулиган я. Но это – в быту. На производстве, с вашего позволения, токарь.
           – Озорник ты.
           – Удивительная проницательность. Необычайная точность суждений. С кем имею честь?
           – Я-то?
           – Именно.
           – Я-то именно токарь.
           – Коллеги, значит?
           – Учеником, что ли?
           – Обижаешь, отец. Знатоки утверждают, на моей физиономии квалификация обозначена.
           – Разряд имеешь?
           – Эти дали четвертый. Хоть бы что в токарном деле соображали. Так, морковный кофе.
           – Ты не очень, – предостерег Борис Конитов, – тут мастер сидит.
           – Где мастер? Этот юный джентльмен? Ну и что?
           – Четвертый предложил я. Посмотреть в деле надо.
           – Меня смотрели. За дело пятый имел. Взяли – срезали.
           – Пятый разряд высокий, – сказал Ивенин, – не просто заработать.
           – А все равно, – решил Трофимов, – поживем – покажем. Было б на чем.
           Он закурил, с шиком затянулся.
           – Говорите, мастер? А знаете, что это такое? Фигура! Хороший мастер – большая фигура. Бывает средняя. Плохой – вообще не фигура. Вы как, – обратился к Пете, – фигура или не фигура?
           – Кончай балаган, – потребовал Конитов.
           – Понятно, – Трофимов снова затянулся, – своих в обиду не даем. Коллектив – это хорошо. Это мы приветствуем. Но руководитель, по моему глубокому убеждению, должен быть выше среднего. Или как, по-вашему? И обязан понимать все и всех. Мастер без рабочего – ничто. А рабочий без мастера – все равно рабочий. Свои руки.
           – Пока видать только твой язык.
           – Языком тоже надо владеть. За него многие страдали, но многие и возвышались. Язык – выразитель мысли. Попробуй, вырази – не у каждого получится. Искусство! Так вот, я говорю: в руководителе – что главное? Нет, не опыт и не знания. Главное – воля. Чем крепче воля, тем крупнее личность. Независимо от должности. Был такой человек Юлий Цезарь. Знаете, все грамотные, школы кончали. Кто читал про Цезаря, кроме школы? Вот так. Две тысячи лет назад жил, а сейчас о нем читаешь – дух занимает. Железной воли мужик. Императором стал, Египет завоевал. Жену бросил, в жены взял самую красивую в мире бабу, любвеобильную царицу, не побоялся один заменить всех ее любовников и не только мужской силой – волей своей покорил, чуть не рабыней своей сделал. Рубикон слышали? Конечно! Речушка, кто бы ее знал, не река – ручей почти. Большие реки не знаем – Тахо, например, или Тибр – кто знает? Сам Рим стоит, черт возьми! А Рубикон слыхали. Потому что там двинула стальная воля Цезаря. Оттуда вся история пошла. Не было бы Рубикона, не было, может, истории человечества.
           – Брось, – сказал Петя Шашкин, – история была бы.
           – Другая, – возразил Трофимов, – а это уже не история. Без Юлия Цезаря истории быть не может. Хотите, расскажу, как он Клеопатру взял?
           Когда Анатолий Сергеевич Коровин зашел в курилку, дыма там почти не было: никто не курил. Трофимов, великолепно жестикулируя, говорил безостановочно и выразительно. Двенадцать слушателей разинув рты и развесив уши, не сводили с него глаз. Начальника цеха даже не заметили. Он постоял в раскрытой двери, справился с гневом и заорал.
           – Вы что! Сорок минут рабочего времени прошло! Вы что!
           – В следующий раз, – спокойно закончил Трофимов, – продолжение следует.
           – Я тебе дам продолжение! – крикнул Коровин. – Дисциплину мне разлагать!
           – Никто не разлагает, – запротестовал Трофимов, – меня попросили, я рассказываю.
           – Мы сейчас, – сказал Петя Шашкин.
           – Сейчас Петушков придет, будет всем, и тебе, и мне в придачу. Марш по местам!
           Оживленно разговаривая, рабочие потянулись из курилки.
           – Дьявол парень, – ворчал Ивенин, – заговорил, черт, теперь курить охота, да неудобно.
           – И нельзя, – поддержал Конитов, – придется терпеть.


--- ГЛАВА 22 ---


           По приезду в Ленинград Ларин прежде всего на заводе идет к Хавроничеву. Став заместителем, считает обязанностью рабочий день начинать с доклада главному технологу. Потом – все остальное, даже родной цех, даже непосредственный начальник Лобанов. Такую систему установил сознательно и твердо. И касается это его одного, не демонстрирует, не объясняет никому – просто выполняет неукоснительно.
           Когда не случается ничего срочного и нет специального вызова, старается приехать в четверг или пятницу, чтобы выходные провести дома. И пару дней на заводе не появляется, хотя Лобанов о его приезде знает всегда. Относится терпимо.
           Понедельник. Цеха начинают работу в половине восьмого. Все отделы и службы – на час позже. Ровно в половине девятого Ларин – в кабинете Хавроничева. Главный технолог в кресле за столом.
           – Здравствуйте, Павел Константинович. Вот, явился. Командировку переоформить, деньги получить. Заодно проверить, как оснастку нам делают. На этот месяц заказано немного, девять наименований всего, но нужные обязательно.
           – Вовремя приехал, – обрадовался Хавроничев, – есть от кого напутствие получить. К директору собираюсь. В пятницу исполнилось шестьдесят. Позавчера дома отметили. Так, чуть-чуть. Написал заявление, прошу освободить от обязанностей главного. Пожелай удачи, прямо теперь иду.
           – Может, не надо, Павел Константинович? Спешить с этим – к чему? Никто ведь не гонит.
           – Давно так решил. Я же тебе рассказывал. Шестьдесят – пишу заявление.
           – А как же я?
           – А что – ты? Остаешься на месте. Формально – мой заместитель, по существу тебя можно назначить, например, заместителем начальника производства. Чем занимаешься, тем будешь заниматься. То есть, всем. Не печалься, ты – на месте.
           – А вы? Ну, стукнуло. Устали? Здоровье шалит?
           – Устал? Не знаю. Не думаю. И здоровье не причем. Шестьдесят – возраст пенсионный. Иными словами – старость. Уже подал документы на оформление пенсии. Совсем, конечно, работу не оставляю, с Дружининым договорился, берет меня в отдел – не конструктором, инженером но технологичности конструкции, давно добивался должности такой, теперь, думаю, дадут. Мое руководящее место пора уступать молодежи.
           – У вас же опыт!
           – Опыт – дело наживное. Думал даже на какое-то время остаться помощником или консультантом нового главного, но потом решил: лучше не мешать, без посторонней помощи молодой человек быстрее освоится. Проблема в том, что никого из замов на свое место рекомендовать не могу. Ты еще не созрел, остальные – в возрасте, не подойдут.
           – Кого же рекомендуете?
           – Не знаю. Молодых перспективных начальников цехов и отделов достаточно, выбор есть. Руководство решит.
           – Вы уже говорили с директором?
           – С ним – нет. Сигаеву говорил, не раз, предупреждал, просил подумать о замене. Смеется, не принимает всерьез. Яночкин меня поймет, шутить не станет. В общем, пошел. Отложим деловые вопросы на потом?
           – Ох, Павел Константинович, мне так жалко. Может быть, не торопиться, еще раз посоветоваться с Сигаевым?
           – Все решено.
           – А как вы директору скажете? Так сразу.
           – Какой разговор, заявление несу. В связи с пенсионным возрастом. Вот и все объяснение. Кладу заявление, он подписывает, весь разговор.
           – И отказать не может?
           – По такой причине, думаю, не может.
           – Все теперь, значит, зависит от вас?
           – Пенсионер, свободный человек. Независимый и самостоятельный.
           – Мне правда очень жаль, Павел Константинович.
           – Пошли, проводи меня до выхода. Полная уверенность и удовлетворение есть, а как-то грустно на душе. Таков человек: ему плохо, когда поступает хорошо. Вернусь, покажу тебе заявление, подписанное директором. Тебе первому похвастаю.
           – Я – в цехе, до вас никуда не уйду.
           Беспокойство не пропадало, места себе не находил. Тревожное состояние. Ларин понимал: с уходом Хавроничева уйдет часть его жизни. Самая светлая ее часть здесь, на производстве. Не хотелось в подробности вдаваться, думать, что теряет действительно. Большую, может быть, главную часть производственной жизни. Постоянный ориентир и надежную поддержку.
           Прежде чем пройти на участок, завернул к начальнику цеха. Петрушов сидел за столом с неизменной сигаретой во рту.
           – Вы знаете, где Хавроничев?
           – А где?
           – Пошел к директору с заявлением об уходе.
           – Да знаю, – Борис Николаевич с досадой поморщился. – Ему хоть сколько говори, ничего не слушает.
           – И что теперь?
           – Да ничего. Яночкин – не дурак, не подпишет.
           – Хавроничев говорит, не имеет права, есть закон.
           – Это он так говорит. Директор найдет решение.
           Спокойствие Петрушова слегка обнадежило. Стало полегче, появилось желание двигаться, а то уж совсем опускались руки, ничего делать не хотелось. Ларин прошел в техбюро, попросил Александра показать оснастку, заранее поручил ему следить за изготовлением. Хавроничева не было долго, но Илья Семенович отвлекся, въедливо разбирался с деталями сначала на станочном участке, потом на слесарном, постоянно про главного технолога не думал, напряжение в работе перебило душевные страдания. Главный технолог нашел своего заместителя в цехе.
           – Зайди, – сказал коротко.
           У Ларина упало сердце.
           Быстро молча поднялись на второй этаж, прошли в кабинет. Хавроничев бросил папку на стол, повернулся к Ларину, посмотрел строго, чуть вопросительно, сказал сердито:
           – Николай Прокофьевич не отказал. Но попросил меня еще хотя бы год поработать. И ты знаешь, – взгляд его смягчился, – мне было очень приятно.
           Илья Семенович смотрел на главного технолога с обожанием. Что сказать, как поступить, чем выразить радость? Хавроничев есть Хавроничев, и ничего к этому не добавить.
          
          
           Впервые в работе Ларина наступила передышка. Чтобы в цехе бывало такое, не помнит. Оснастка и нестандартное оборудование требовались всегда, стапельный цех перегружен постоянно, технологи крутятся, как белки в колесе, ритм бешеный. Для него напряжение в работе – штука привычная. Если угодно, состояние комфортное. Поэтому теперь, когда производство всей тары на Октябрьском предприятии в пределах нынешних возможностей освоено, и выпуск гарантированно обеспечен, становится неловко оттого, что приходится искать себе занятие, иногда просто чувствовать себя ненужным, на данный момент лишним человеком среди занятых делом работников. Моментом может оказываться час, и даже целый день. День – нет, за день, конечно, дела выплывают, а вот часы выпадают. Он перестал разрываться между заводом и предприятием, там и тут все идет по плану, надежные люди отвечают за его выполнение. Изготовление деталей основного изделия требует постоянного наблюдения, но это – работа оперативная, требующая лишь организованности и постоянного внимания. Главное – подготовка к пуску нового здания, но тут пока загадочная перспектива: неясно, когда все-таки закончат строительство корпуса. Бежать впереди паровоза тоже не дело.
           На два-три дня в Ленинграде работы хватает, вопросы подготовлены, разобраться с ними требуется определенное время, которое можно форсировать, а можно сознательно растянуть. Что он и делает, научился, позволяет себе задержаться на неделю, побыть с семьей и даже, зная, что никому сегодня не понадобится, уходит с завода раньше, иногда едет домой обедать и уже в этот день не возвращается. Халтура, одним словом. Но Ларин сознавал, что такое положение – вещь временная. Правильно, наверное, было бы уйти в отпуск, отдохнуть, но невозможно: заикнулся, получил по зубам от Лобанова. Какой отпуск, работать надо! Лобанов до конца обстановку не понимает.
           И сегодня собрался на обед поехать домой и уж не возвращаться. Неотложных дел нет, текущие можно на завтра отложить. С переживаниями за Хавроничева никакого желания заниматься чем-то серьезным не оставалось, хотелось отойти от состояния нервного напряжения. Даже, может быть, выпить немного. Благодарность судьбе, слава богу, не ушел.
           Бог – есть, бережет за что-то, подсказал, направил.
           Ведь это надо! Не собирался, и необходимости никакой не было, но вот потянуло завернуть перед уходом к Лобанову. Вообще намеревался завтра начать с ним общение. Вдруг появилась потребность показаться заместителю главного инженера. Может быть, про Хавроничева рассказать, если еще не в курсе. Может быть.
           Алексей Никифорович оживился.
           – Знаю, что здесь, не знал, где тебя искать. Дома телефона нет, большое неудобство. Надо что-то придумать, телефон необходим и тебе, и нам.
           – Сразу встал на очередь как переехал.
           – И сколько, десять лет?
           – Говорят, лет за пять возможно.
           – Нужно с кем-то посоветоваться. От завода ходатайство какое направить.
           – Хорошо бы.
           – Ладно, подумаем. Надо с режимом поговорить, там Осипов мужик пробивной. Этим я займусь, попробую. А ты – сегодня нужен. Только что звонила секретарь, мы оба вызваны к директору на семнадцать тридцать.
           – По какому вопросу?
           – Вопрос – на месте.
           – Что это может быть?
           – Понятия не имею.
           – Я-то не номенклатурный. Меня к директору на совещания не приглашают. Почти.
           – Вот, почти. Пойдем, узнаем. Не нашел тебя, беда, пришлось бы оправдываться, врать что-нибудь.
           – Мне зачем к директору? Вы – понятно.
           – Гадать не будем. В семнадцать заходи, вместе отправимся.
           В приемной директора народа собралось много, даже чересчур.
           Все не помещались, некоторые ждали в коридоре. Лобанов с Лариным тоже задержались здесь. Явно не производственное совещание намечалось. У начальников цехов никаких журналов, папок с документами. Хотя все они здесь, весь цвет завода: начальники отделов, главные специалисты, заместители директора, главного инженера, даже – вот – главного технолога. Тут же представитель заказчика, председатель профкома. Секретарь парткома прошел к директору в кабинет. И почти сразу пригласили всех.
           У каждого начальника цеха определенное место за рабочим столом на совещаниях в кабинете директора. Все устремились к своим стульям, кое-кто сел, однако большинство воздержалось. Все вопросительно смотрели на Яночкина. Он стоял за своим столом и не предлагал садиться. Рядом с ним стояли главный инженер и секретарь парткома. Все трое смотрели благосклонно, доброжелательно, даже на лице директора не было обычной суровости. Выглядело это торжественно, почти празднично. Чудеса, непривычная расслабленность в этом кабинете, и в конце месяца.
           – Товарищи, – провозгласил Яночкин, – все мы здесь по одному поводу. Нашему товарищу, заслуженному работнику, прекрасному специалисту и великолепному человеку Павлу Константиновичу Хавроничеву исполнилось шестьдесят лет. Полагаю, наш долг поздравить главного технолога завода с юбилеем. Вы здесь, Павел Константинович? Не вижу. Смущенный Хавроничев выступил вперед, молчал, опустив глаза. Не ожидал ничего подобного, в мыслях не было. Не приняты на заводе такие сентиментальности, впервые придумали. Его-то к чему выбрали, могли найти кандидатуру виднее, действительно достойную.
           – Предоставим слово заместителю директора по кадрам, – продолжал Яночкин. – Пожалуйста, товарищ Филимонов.
           Филимонов раскрыл портфель, достал бумагу, развернул.
           – Приказ. За успешное выполнение специального задания и в связи с юбилейной датой главному технологу завода Хавроничеву Павлу Константиновичу объявить благодарность и премировать в размере месячного оклада. Директор завода Яночкин.
           Захлопали. Аплодировали дружно и продолжительно.
           – Игорь Александрович, – предложил Яночкин секретарю парткома.
           – Больше половины здесь присутствующих, я в том числе, являемся учениками Павла Константиновича, – Корсаков обвел глазами аудиторию, как бы показывая размеры этой большей половины. После секундной паузы обратился непосредственно к юбиляру. – Мы учились и учимся у вас не только профессиональному мастерству, не только практике внедрения высокой технологии и передового оборудования для производства самой современной техники, но вы постоянно давите на нашу совесть своей абсолютной честностью, порядочностью, нравственной чистотой и безусловно коммунистическим отношением к делу. У вас нет партийного билета, но вы прекрасный образец беспартийного коммуниста. Мы берем с вас пример во всем, и я желаю вам крепкого здоровья и всего самого доброго.
           Хавроничев не успел поблагодарить, снова захлопали дружно и весело, солидарно с приветствием партийного секретаря.
           – Наверно, юбиляр – старейший из нас член профсоюза, – продолжал директор, – поэтому, полагаю, есть что сказать председателю заводского комитета.
           – А что сказать, – выступил Ферапонтов, – лучше не выйдет, повторяться не хочется. Мы подготовили адрес, но собрали не все подписи. Пускаю по кругу, подпишитесь и вручим Павлу Константиновичу в знак нашего уважения и в память о сегодняшнем вечере. Хочу только добавить в подтверждение сказанному, что начинал работу на заводе у вас. Вы тогда были начальником цеха, а я пришел мастером после техникума. Ведь вы буквально заставили меня пойти в вечерний институт и шесть лет проучиться, чтобы закончить. Заставили, не преувеличиваю. Да мы многие вам многим обязаны, что говорить. Все подписали адрес? Вам, Павел Константинович. От всего нашего сердца.
           – Так прочитай, – потребовал Филимонов.
           – А чего читать? Все прочитали, теперь только адресату осталось. Сам прочтет, не сомневайтесь.
           Все рассмеялись. Хавроничев взял папку, собрался действительно прочитать, но спохватился, сложил, взял подмышку.
           Яночкин дал возможность собравшимся посмеяться, все так же подвел итог:
           – Мне представляется, сказали достаточно, хотя и коротко. Понимаю, каждый может и хочет добавить что-то от себя. К Павлу Константиновичу отношение у всех на заводе однозначно доброе, и вполне заслуженно. Позволить себе задержаться надолго теперь, в конце месяца, не можем. Поэтому даем слово виновнику торжества, товарищу Хавроничеву.
           Павел Константинович растерялся окончательно.
           – Спасибо большое. Всем большое спасибо. Не ожидал, да и не заслужил я такого внимания. Что касается торжества, юбилея – ресторан, конечно, заказать не в состоянии.
           – Какой ресторан, – азартно перебил Неверов, начальник сорок четвертого, – вы бы разрешили еще хоть на месяц работать по старой технологии.
           – Не могу, Юрий Леонидович, в четвертый раз откладывать не могу.
           – В третий, Павел Константинович, в третий!
           – Если в третий, тогда перенесем, согласен.
           Грянул хохот. Ну, Неверов, воспользовался моментом, на волне общего подъема решил почти безнадежное дело. Всем известно, как мучает его этот вопрос, задержались с внедрением нового процесса. Ай да Юрий Леонидович!
           Из кабинета вышли, а расходиться не спешили. Сохранялась возникшая тяга к общению. Очень хорошо поздравили, душевно, по-человечески, по-товарищески. Приятное ощущение сплочения, единомыслия радостной дружбы коллег по работе. Редко почему-то случается.
           Хавроничев задержался в кабинете директора. Ларин с Лобановым ждали его в коридоре. К ним подошел Неверов.
           – Такое дело. Начальники цехов решили скинуться по червонцу на подарок Павлу Константиновичу. Вам как его заместителям могу предложить присоединиться.
           – Я не его заместитель, – сказал Лобанов.
           – Ну, тогда извините.
           – Но с удовольствием приму участие.
           – Ну, тогда извините еще раз.
           – Что, одни начальники цехов? – спросил Ларин.
           – Только. Только от нас.
           – И мы, значит.
           – Да, конечно.
           – Какой подарок придумали?
           – Часы хотим.
           – У него же есть. По-моему, даже не одни.
           – Золотые, балда, – весело пояснил Неверов, – золотых точно нет.
           – Хватит ли денег? – Лобанов, как всегда, был практичен.
           – Хватит, даже на браслет. Не хватит, добавим, дополнительно соберем. Я завтра пошлю заместителя, всех обойдет. Вас где найти?
           – Меня искать не нужно, я с утра передам Петрушову, он внесет за двоих.
           – За троих, я тоже отдам ему.
           – Отлично. Смотрите, какой удачный день получается.
           – Особенно для тебя, – улыбнулся Лобанов, – с заменой ресторана.
           – Какой там ресторан, эта штука сильнее, чем Фауст Гете!
           Неверов отошел стремительно, кого-то нужного порвался догонять.
           – Азартный парень, – заметил Лобанов.
           – Хороший парень.
           – Хороший. А что ждем, вроде закончилось все.
           – Как, персонально, наверно, нужно поздравить. Вон ждут, каждый намерен руку пожать.
           – Завтра пожмем. Я в пятницу поздравил, у него не сегодня день рождения. Пошли, он достаточно почестей получил, до утра хватит переваривать, а завтра добавим.
           Не было смысла спорить. Хотелось дождаться Хавроничева, быть рядом, у Павла Константиновича могло появиться желание поделиться радостью именно с ним, учитывая их доверительные отношения в последнее время. Но столько людей здесь, радость искренняя, ему хватит приятного общения с добрыми товарищами. К тому же неизвестно, насколько задержится у директора.
           Ларин согласно кивнул Лобанову, ни с кем не прощаясь, они потихоньку, стараясь но возможности незаметно, отделились от основной группы, отошли по коридору в сторону, к самой лестничной площадке, свернули на нее и быстро спустились вниз.
           На лестнице – пустота, никто не встретился, некому остановить, задержать, что-то спросить. Минимальная, но удача. Спокойно вышли за проходную, коротко попрощались и молча разошлись.


--- ГЛАВА 23 ---


           – Что за жизнь, – возмутился Ларин, – всегда чего-нибудь нет. Завтра начинаем сборку, а клапан где? Есть все, кроме клапана. Ну? Вот гоняйся теперь. На охоту ехать, кормить собак. Не надоело? Деталь-то деталь, смотреть не на что. Запустил бы квартальную партию, что ты по двадцать штучек все делаешь.
           – Работа сильно кляузная, – Петя страдальчески поморщился, – еще Маринина не соглашается норму пересмотреть. Всегда с трудом заставляешь, никто не хотел брать.
           Не хотел? Илья Семенович мигом уловил новое. Прежде мастер говорил: никто не хочет брать. Что-то изменилось с проклятой деталью, появилась надежда заткнуть эту вечную дыру?
           – Кому дал делать?
           – Трофимову. Новенькому.
           – Да? – Ларин заинтересовался. – Знаю. Занятный парень.
           – Интересный.
           – И что?
           – Обещает.
           – Сколько?
           – Сколько надо.
           – Ну? И когда?
           Петя задумался.
           – Когда – не сказал.
           Ларин расхохотался.
           – Да ты знаешь, что это за тип? Ему палец в рот не клади. Он тебе через год сделает и скажет, раньше не обещал.
           – Ну, как же, – растерялся Петя.
           – Где он? Пошли, посмотрим.
           На участке Трофимова не оказалось.
           – Так где, в курилке про Цезаря заливает?
           – Уже знаете, – печально удивился Петя.
           – Ба-альшой секрет, – протянул Илья Семенович.
           – Нет, в курилке нет, народ работает, все на местах.
           – Аудитория требуется?
           – Двоим-троим рассказывать не станет. Беда. Как Трофимов курить, так весь участок за ним.
           – Ты же мастер.
           – А что мастер. Положено, говорят. По закону. Час работы, пять минут перерыв. Чуть зазеваешься, полчаса просидят.
           – Не зевай.
           – Так ведь всю смену караулить не сможешь. Наряды писать надо? Задания составлять. Мало ли что. Да и не дело, взрослый народ. Всегда работали на совесть, заработать каждому хочется. А тут – пятый день сидят.
           – Один человек весь участок отвлекает?
           – Талант он, – с уважением сказал Петя.
           – Ты тоже талант.
           – Я – на сцене.
           – А он в жизни?
           – Он – в жизни.
           – Ладно, это лирика. Нам детали нужны. Кто у тебя их в последний раз делал – Павлычев? Дай ему, пусть завтра к обеду штук хотя бы шесть изготовит, иначе – крах.
           – Я думаю, может быть, не надо?
           – Ты меня не понял? Завтра начинаем сборку.
           – Обещал же.
           – Когда?
           – Поговорю. Нехорошо, обидится. Взялся сам.
           – Он что-нибудь может? За неделю сделал что?
           – Так, по мелочи. Новый человек. Станок готовит, инструмент подбирает. Немного работал. Вроде не трепач.
           – Трепач, не трепач. Мне, честно говоря, тоже понравился. Но надеяться я бы на него не стал. Нет, не стал бы. Пусть покажет себя.
           – Вот и взялся показать. Пусть.
           – Да где хоть он?
           – Вы новенького, что ли? – подошел Ивенин.
           – Ну, да.
           – У Павлова он, в заточке.
           – Что еще там забыл?
           – Что делает, не знаю, но, видать, готовится серьезно. Задал ему мастер загадку.
           – Сам взялся, – уточнил Петя.
           – Сам-то, конечно, – неопределенно согласился Ивенин.
           В шлифовально-заточном отделении кроме Павлова и Трофимова находился еще Цалай Тихон Тихонович, кладовщик-инструментальщик. Он обрадовался Ларину, как ребенок, попавший в беду, радуется взрослому, могущему избавить его от неприятности.
           – Что он хочет от меня, – пожаловался Цалай.
           – Ты инструментальщик или нет? – напирал Трофимов.
           – Нету пластинок у меня. Нету.
           – Какое мое дело. Мне надо!
           – А у меня нет.
           – Найди!
           – Где?
           – Где хочешь.
           Ларину определенно нравилась напористость парня.
           – Что случилось?
           – В этом колхозе никто не хочет мышей ловить.
           – Но, но, – сказал Петя.
           – Не но, а факт.
           – Достань ему немыслимые пластинки, – Цалай, чувствуя поддержку, заговорил решительно и раздраженно.
           – Достань! – приказал Трофимов.
           – Не могу.
           – Кто может? – Трофимов с презрением смотрел на инструментальщика. – Мое дело за станком стоять, детали делать, за тебя, бездельника, работать. Кто может?
           Цалай не ответил, посмотрел на Ларина, однако его вопросительный взгляд был достаточно красноречив.
           – Что за пластинки?
           – Мне надо вот такой длины быстрорежущую пластинку. Либо резец, все равно. Или, бывает, заготовку для резца.
           – Для чего?
           – Для дела. Для работы, начальник.
           – Я не начальник.
           – А мне пластина нужна. Вам детали нужны или нет? – заорал Трофимов.
           – Полчаса толкую человеку: ничего такого не найти, – объяснил инструментальщик.
           – Подожди, Тихон Тихонович, – Ларина заинтересовала идея, – широкий резец, пожалуй, лучше будет?
           – Вы пластину дайте, – Трофимов терял терпение.
           – Думаю, не выйдет. Длина большая. Чистоту не выдержать, дробить будет.
           – На латуни-то?
           – На бронзе.
           – Все равно.
           – Ну? – Ларин удивился. – Я думал, ты грамотнее.
           – Не ты, а вы.
           – Брось. Мне твои формальности до лампочки. Почти в сыновья мне годишься, щенок.
           – Почти не считается. А ты тоже гусь.
           – С этим выяснили. Теперь о деле. Если на всю длину резец не пойдет, что сделаешь?
           – Разделю пополам. Все равно гораздо быстрее будет, чем точить да подгонять по шаблонам.
           – Молодец!
           – Пластинки давай, – снова заорал Трофимов, – нечего голову морочить!
           – А ведь у нас пластинки есть, – ласково обратился Ларин к Цалаю.
           – Нету.
           – Помнишь, три коробки привозил? В портфеле. Просил беречь.
           – И берегу. Но они не те. Твердого сплава они. Предлагал – ему их не надо.
           – Правильно. Давай сюда. Точно помню: одна из них – быстрорез. Длинные пластинки. Валяй, парень. Твори. Удачи тебе. Внедришь – рацпредложение оформим, получишь гонорар.
           – Нужно мне предложение, как лягушке зонтик, – проворчал Трофимов. – Еще раз полдня за инструментом похожу, уволюсь из вашей шараги. Локти будете кусать.
           – За этого парня отвечаешь лично, – сказал Пете Ларин, когда они вышли в цех. – Если руки работают не хуже головы, ему цены нет. Особое внимание первое время, потом не нужны мы ему будем, а его правоту чувствую. Нужен он нам – согласен? Согласен – действуй. А детали – завтра. Желательно – до обеда.
           Цалай понял: с этим человеком лучше не спорить. И отказывать ему бесполезно: все равно добьется своего. Поэтому когда Трофимов потребовал пару резцов, Тихон Тихонович сразу предложил:
           – Почему пару? Бери сколько в тумбочку полезет. На все случаи жизни. И замок с ключами в придачу.
           – Замок давай. Насчет случаев жизни – не знаю еще, что делать придется. Буду брать у тебя постепенно, под каждую деталь. Для начала давай подрезной и проходной, всегда пригодятся.
           – Пошли в кладовую. Поглядишь, что есть, выберешь, что надо. Будешь знать, на что рассчитывать.
           – Да? – Трофимов задумался. – Ты прав, так нужно будет и сделать. Потом, сегодня некогда. Столько времени потеряно. Парочку, что я сказал, к станку моему принесешь? Ну, четыре, по две штуки каждого. Да отрезных пару. У меня времени в обрез осталось.
           – Принесу, – сам себе удивляясь, пообещал Цалай. Никогда так не поступал, да никто и не просил.
           – В кладовую пошли, сходим, – спохватился новичок, – подберем резцы под пластины.
           Выбрав державки, Трофимов отправился на участок пайки. Заранее договорился, там пластинки припаяли по его указанию. На всякий случай сделал четыре экземпляра. Шаблон для заточки еще накануне выпилил сам. Теперь по этому шаблону следовало заточить резцы. Попросил заточника сделать две штуки, чтобы все не испортить, если вдруг не получится. Близился конец смены. Подошел мастер Шашкин.
           – Помощь нужна какая?
           – Помощь не нужна. Не мешали б только.
           – Одно хочу напомнить: детали нужны завтра.
           – Знаю. Говорил ведь, зачем повторять.
           – Уверен, будут?
           – Мешать не будут, будут.
           – Тогда ладно. Меня больше нет.
           Работа не скорая, приходится повозиться, застряли после смены. Трофимов – понятно, ему надо, заточник-то зачем? За что? За бутылку, догадались рабочие, точно, новичок пообещал поставить. За бутылку у нас хоть кто задержится. Дело не в стоимости, не в цене – бутылка есть бутылка, мера общения, понимания и взаимопомощи. Но хорош молодой, достоин уважения, умеет организовать дело и довести до ума. Результата только пока никакого. Подождем, поглядим. Никто в цехе Трофимова не беспокоил, ни о чем не спрашивал, ничего не предлагал, но любопытство было у всех, особенно токари с интересом, сомнением и нездоровым соперничеством ждали конца фокусов молодого коллеги, вовсе как бы его не замечая. Определенного ничего пока и не наблюдалось. Однако подготовка сегодня должна закончиться полностью.
           Назавтра Трофимов пришел серьезный, сосредоточенный, без обычных улыбки и прибауток. Неторопливо протянул в шпиндель станка пруток, закрепил в кулачки патрона, повозился с инструментом, устанавливая, выверяя и фиксируя в нужном положении. Закончив, пошел перекурить. Теперь уже по привычке, за ним в курилку потянулись станочники. Собрались, задымили, ждали очередного рассказа.
           – Кина не будет, – объявил рассказчик, – сегодня аврал, все по местам. Желающие могут посмотреть веселую работу. Развлечение обещаю.
           – Может еще не получиться, – предостерег Конитов.
           – Не может.
           – Еще ведь не пробовал.
           Трофимов бросил в урну окурок, не отвечая, вышел. Сегодня требуется работа, не о чем болтать. Поговорим после окончания. От души.
           Ларин был у начальника, когда туда зашел мастер Петя Шашкин. Против обыкновения, вошел без предварительного стука, радостно взволнованный. Забыв прикрыть дверь, прошагал к столу Коровина, с победным видом глядя на начальство, высыпал прямо на стол детали.
           – Вот вам, Илья Семенович, десяток. К вечеру будет сотня. Может, и не одна.
           Ларин взял деталь, повертел в руках, старательно осмотрел, присоединил к остальным.
           – Рожкову на контроль, в темпе. Лично ему. Пусть немедленно тщательно проверит по чертежу.
           – Это новенький твой так развернулся? – спросил начальник цеха. Предложил ленинградцу:
           – Пошли, глянем. Стоит, наверно?
           На токарном участке – как будто перерыв обеденный. Единственный станок работает, остальные выключены. И не курилка виновата на этот раз. Хотя виновник тот же. Все токари сгрудились вокруг станка Трофимова. Виктор не отвлекался, не обращал внимания на все постороннее, занимался делом, выполнял задание. При этом демонстрировал подтверждение своих амбиций и высокий класс исполнения. Виктор Иванович работал, как автомат.
           Подрезка торца, сверление отверстия – насквозь и глубже, врезание фасонным резцом до упора, отрезка готовой детали. Подрезка следующей, сверление, врезание заточенным по шаблону резцом – на проточку всех ступеней и профиля уходило прежде двенадцать-пятнадцать минут, отрезка. Снова подрезка, сверление, оформление контура, отрезка, раз, два, три, четыре. Четыре перехода. Не торопясь. Без остановки. На автоматизме, словно одной этой операцией занимается всю жизнь. Каждые три минуты выскакивает готовая деталь. Падает в корыто станка. Кто-то со стороны берет, отряхивает от стружки, вытирает, складывает в ящик. Герой дня не следит, куда падает деталь, не смотрит по сторонам, не интересуется выражением лиц зрителей, в молчании наблюдающих за его действиями. Показывает образец искусства. На секунду отвлекся, попросил:
           – Принесли бы кто-нибудь еще пару прутков.
           Двое самых молодых зрителей сбегали за прутками.
           И все продолжали смотреть, насладившись зрелищем умной работы, выжидательно соображая, надолго ли хватит настроя у безалаберно веселого парня.
           Коровин с Лариным постояли, полюбовались издали, задерживаться там не стали. Начальник цеха не помешал рабочим наблюдать производительный труд. Понимал: личный пример их товарища лучше любой теории научит творческому подходу к работе. Каждый из них перед началом лишний раз подумает, как лучше и быстрее выполнить задание.
           – Как думаете, Илья Семенович, сразу на пятый разряд выскочил? – спросил Коровин.
           – Думаю, не стоит торопиться. Я бы не возражал сразу пятый установить. Но уж дали четвертый, пусть походит. Пока доказал свою сообразительность. Ну, и подход к делу, конечно. Надо дать ему работу посложнее и поточнее, выводы делать рано. На тару по пятому разряду по сути работы токарной нет. На основное изделие я постарался отобрать детали попроще. Найдем, подождем, подкинем ему работу.
           Перед окончанием смены Ларин прошел по станочному участку. Трофимов убирал станок. Илья Семенович остановился, похвалил.
           – Молодец. Доказал. Красивая работа.
           – Да чего там, – скромно отозвался токарь.
           – Да ничего. Просто здорово. Но на пятый разряд не тянет, выше четвертого едва ли.
           – А что мне разряд, – усмехнулся Трофимов, – я за день заработал то, что они за неделю не выгоняли. Еще два-три дня постою на этих клапанах, будет их месячная зарплата.
           – Не боишься сбить расценки? Как соседи к тебе отнесутся?
           – А пусть научатся работать по-человечески. Так ишачить тупо да бездумно для лошади допустимо. Люди все-таки.
           – Одна деталь – не показатель.
           – И другие попробуем, все по порядку.
           – Здесь, сегодня абсолютно правильно. Чистой воды рационализация. Но вообще везде сбивать нормы времени и расценки – не знаю, верно ли. Нужно прежде хорошо подумать.
           – Это мне, рабочему, говорите вы, начальство?
           – Я не начальство. Смотрю как бы со стороны. Можно излишним рвением людей привести в растерянность, а потом совсем их потерять. В твоем темпе не каждый способен трудиться.
           – В таком темпе весь месяц мне самому ни к чему. Не собираюсь. Вот на годовую программу этих наделаю, потом неделю отдохну. Еще что срочное дадут, набросаю, снова недельку отдых. Мой стиль.
           – Уверен, что каждую деталь способен изготовить быстрее всех?
           – И намного. Думать надо как делать. Они не привыкли.
           – Тогда ты заставляешь нас, технологов, заняться подробно каждой операцией. Мы не разрабатывали тщательно технологию на простые детали.
           – И не нужно. Токарь сам должен продумать свою работу, вот тебе и разряд. Оправдывай, подтверждай. Деньги хочешь получать?
           – Вижу единственный выход, – сказал технолог. – Отобрать для тебя номенклатуру деталей, только для тебя, и никому больше не давать.
           – Не возражаю, – согласился токарь, – только расценки не снижать и нормы под меня не пересматривать. Сколько заработаю, столько уплатить.
           – Что ж, это справедливо.
           – Тогда по рукам, начальник.
           – Это мое мнение. Не я решаю. Я не начальник.
           – Да ладно, знаю. Твое мнение тут решающее, Илья Семенович.
           – Мы подружим, точно, Виктор.
           – Иванович.
           – Виктор Иванович, извини.
           – Скорее всего. Умных людей уважаю. Пусть для тебя будет Виктор. В порядке исключения.
           Ларин рассмеялся:
           – Не могу ответить взаимностью. Возраст для панибратства не подходит. Да и положение не позволяет.
           – И не собираюсь, – успокоил Трофимов, – можешь не беспокоиться. Когда человека уважают, его не обижают.
           – Обида – штука индивидуальная. Один обиделся к удивлению другого, который не считает за обиду, и в мыслях не держит.
           – С тобой, между прочим, интересно поговорить. Жаль, как следует общаться не придется.
           – Неизвестно, поглядим. В Ленинград, понадобится, прокатишься, можно рассчитывать?
           – В любое время. Полностью свободен. Один живу. Вернее, с матерью, но она – нормально, работает.
           – Совсем не хотел бы в Питер перебраться? На заводе общежитие неплохое, через пять лет – прописка постоянная, в очередь на жилье поставят. На кооперативную квартиру заработаешь.
           – Постоянно – нет желания. Съездить, поработать – хоть на полгода. Даже можно на год. С удовольствием. В Эрмитаже пошляться, древние богатства поглядеть. Так и так собираюсь в отпуск. А поработать, пожить там подольше, город своими глазами увидеть – здорово интересно.
           – С заводскими токарями познакомиться неинтересно? Сравнить мастерство.
           – Мне сравнивать нечего, я в себе уверен. Давай работу и получай готовую продукцию. Все дела.
           – От скромности ты не умрешь, – сказал Ларин.
           – Мне скромничать нечего, цену себе знаю. Снижать не намерен, только повышать.
           – Хорошо, конечно. Лишь бы не переоценил. Себя – реальная опасность. Уже хорошо просматривается.
           – Да, с тобой не соскучишься, – вздохнул молодой человек. – Лапшу вешать на уши – моя специальность. По совместительству, разумеется. Не больно получилось, как считаешь? Смешно, поди?
           – Мы друг друга поняли, я тебя оценил не за слова твои, за дела. Стоишь высоко. А трепливость твоя меня не интересует, можешь развлекаться с кем хочешь.
           – Ладно, на других отыграюсь, – пообещал Трофимов.
           – Чересчур не заигрывайся, – посоветовал Ларин, – ни к чему.
           – То есть ты не вмешиваешься в наши разговоры?
           – Меня не касается. Есть мастер и начальник цеха.
           – С ними я разберусь. Боюсь тебя. Точно не станешь вмешиваться?
           – Разбирайся, – усмехнулся Ларин, – но если будут выгонять, не помешаю и в Ленинград уж точно не позову. Никогда.
           – Эх, сколько в жизни теряем из-за скверности характера, – неопределенно пожаловался Трофимов.
           – Все в собственных руках, – возразил Ларин и прощаясь протянул руку Виктору.
           – Грязная, – пожалел тот.
           – У меня – тоже.
           Расстались, не поняв – довольные друг другом или нет. Какое-то противоречивое осталось чувство. Неопределенное. И симпатия есть, и антипатии достаточно. Не друзья, и врагами не назвать. Не товарищи и не противники. Оба, видать, умные, а отношения складываются сложные. Разные слишком люди. Хорошо это или плохо? Во всяком случае, интересно, решил Илья Семенович. Но с Виктором Ивановичем ухо нужно держать востро, чтобы не попасть в трудную ситуацию. Впрочем, остерегаться особо его тоже ни к чему. Словом, интересно и занимательно. Есть о чем думать в дополнение к постоянным заботам. Плохо? Хорошо? Лишние печали? Нечаянные радости? То и другое? И третье, и четвертое. Все, что на голову сваливается, разнообразит жизнь и прибавляет опыт. Все по делу, как выражается товарищ Петушков.


--- ГЛАВА 24 ---


           Ба! Вот это сюрприз!
           Что за чудеса!
           Прямо на Стенина шла кукла.
           Блондинка.
           Льняные волосы. Брови выщипаны, и на их месте нарисованы тонкие черные дуги – такие крутые, что лицо выглядит удивленным.
           Ресницы, наоборот, длинные, приклеенные, тоже черные и загнутые, как зубцы вил. Нацелены: кого бы подцепить?
           Веки – голубые.
           А глаза – стеклянные.
           И под густым слоем пудры не угадать натурального цвета лица – это естественно, сейчас столько новых материалов, что часто трудно определить, из какого делаются кукольные головы.
           Прелесть!
           Маленькая головка сидит на тонкой шее неподвижно. Вообще, идет – не покачнется. Переставляет свои длинные ноги равномерно, механически, как заводная игрушка.
           Карикатура на живого человека.
           Но фигурка недурна.
           Правда, тонковата.
           Молода, впрочем, простительно.
           Среднего роста.
           Плечи узенькие и покатые – изящно.
           Талия высокая и тонкая.
           И грудь, и бедра, и коленки – маленькие, а четкие, выпирают как надо.
           Только головка игрушечная: крошечная и раскрашенная.
           Дайте вспомнить, где слышал или читал, откуда-то знает: древние – не то греки, не то римляне, а может, те и другие – считали маленькую женскую головку идеально красивой. Классическая красота.
           Теперь все умные, думающие, башковитые.
           Головастые.
           Мужчины.
           Женщине, пожалуй, маленькая головка – ничего.
           Непривычно глядеть, но привыкнуть – должно нравиться.
           Ну, кукла!
           Против здешних женщин – особенно. Слабенькая, искусственная, неживая.
           У них даже девчонки, школьницы – развитые, крепкие. Есть худые и слабые – а все равно не такие, непохожие. Живые, по крайней мере.
           Вот его Ольга: маленькая, а плотная, здоровая, сильная. Прижми ее – не пискнет, сама сожмет – будь здоров! Эту стисни – раздавишь, треснет, как фарфоровая. Точно! Интересно: хорошо или плохо с точки зрения мужчины, когда женщина такая хрупкая?
           Не девушка – шарада.
           Не-ет, в Чащине таких не было и нет.
           И не надо. Стенин усмехнулся.
           Оглянулся.
           Она шла по дороге прямая, тонкая, совсем нереальная, медленно удалялась. Точно мираж, уплывала в пространство.
           Уж не сказка ли это?
           Он вдруг почувствовал себя ребенком, которому показывают волшебный спектакль.
           Дела!
           Живет человек, взрослеет, уже семья, дети – а покажи ему куклу, и он – ребенок, кукла занимает его мысли и нарушает покой.
           Может, поиграть?
           Кукла живая – ничего?
           Эх, ты, Леня Стенин!


--- ГЛАВА 25 ---


           Дружная команда электриков не сверхурочит в принципе. Нет необходимости. Работа капитальная, без авралов и суеты. Второй год здесь, и еще неизвестно сколько понадобится. Новый корпус, будущее производство, потребность в их присутствии постоянна и кажется вечной. Пока в новом цехе электроучасток не создают, даже проекта нет. Удобно: завод взял на себя, кадры квалифицированные, народ надежный. Бригада меняется. Постоянно. Надоедает, естественно, вдали от дома, от родных и семьи. Но условия не такие и плохие, обстановка очень даже ничего, полная свобода в поведении, компания тоже много значит. Спустя полгода Игорек и Сергей Кавокин снова приехали в Чащино. Без принуждения. Сами не просились. Но предложили – согласились оба. Потянуло. Какое-то даже свое, родное стало место. Друзья, верно. Внимание местных жителей, общее уважение. Ну, и подруга, само собой. Даже у почти пожилого Сергея Алексеевича Кавокина. Даже поменял подругу, приехал – не вернулся к прежней. Видимо, была причина, спрашивать неудобно. Первое время ни с кем не встречался, коротал вечера и гулял по выходным на пару с Игорьком. Но быстро нашел себе девушку – симпатичную, молодую – не зеленую, но гораздо моложе, чем он. И теперь в воскресенье в доме приезжих один Игорек. Все разбежались. И Ларин, главный тут заводской представитель. И Коробов, заместитель главного энергетика, их непосредственный начальник. Семидесятилетний, между прочим. И ребята все. По бабам, куда же еще.
           Есть повод задуматься. Покопаться в душе. Или в мозгу? Вывернуть себя наизнанку. Притом, что беспокойства особого нет. Жизнь идет своим ходом. Я вроде двигаюсь заданным курсом. Все путем, как надо. Закончил школу, отслужил в армии. Не захотел – не пошел в институт. Захотел – на завод пошел. Хотя мать настаивала на высшем образовании. Я ведь уже не ребенок, сколько можно тащить, пора самому зарабатывать, себя содержать и помогать матери. Руки на месте и с головой в порядке, в армии еще освоил профессию, на заводе подучился, теперь уже и опыт, и квалификация, и полная уверенность. В общем, на своем месте человек. И зарплата нормальная. Появится желание – можно и в институт, не исключено. Пока такого желания нет. А так – я человек довольный своим благополучием и положением.
           Только вот полного удовлетворения нет. Особенно в последнее время. Недовольство? Не лично собой, не столько своим состоянием, сколько отношением к обществу. И общества ко мне. И задуматься приходится поневоле. Вот сегодня. Один. Все разошлись. Кто куда. Кто к кому. Мне – куда угодно, на все четыре стороны. Но – не к кому. Задуматься – самое время. О чем? О бабах, разумеется. Грубо выражаясь.
           Никогда в жизни у меня не было женщины.
           Двадцать четыре года, все-таки.
           Достоинство это или недостаток?
           Наверно, я отношусь к людям, которые боятся женщин.
           Конечно, внешне это незаметно: держусь. Даже лучше других могу и побалагурить, и подурачиться с ними – вообще-то со знакомыми только – на такую непринужденность хватает и мужества, и сообразительности.
           И все-таки это так.
           Некоторые считают меня если не нахалом, то наверное – ужасно смелым.
           Со стороны, говорят, виднее.
           Все это снаружи.
           Я-то знаю.
           Стеснительным меня не назовешь. Не постесняюсь с кем угодно схватиться и вообще часто спорю по всякому поводу. По-моему, я человек легковозбудимый.
           Может быть, в этом суть.
           У меня перехватывает дыхание, когда на меня смотрит интересная девчонка. Если замечаю, что заинтересовал симпатичную девушку, я немедленно начинаю краснеть. Меня бросает в жар. Сердце принимается колотить часто и сильно, будто молотками бьет. А от сознания, что покраснел, и вовсе неловко становится, и от этого краснею еще больше.
           Это – моя болезнь.
           Обычно девушке тоже неловко и она быстро отводит глаза.
           Совсем беда, если она продолжает смотреть на меня.
           Редко, но бывает.
           Иногда – с любопытством. Интересно ей узнать, что за чудак перед ней.
           Бывает – с самодовольством. Вот я какая прелестная – парень с первого взгляда мучается.
           Даже с состраданием смотрят, понимающими глазами – нет чтобы отвернуться, облегчить положение – сочувственно уставится, чуть головой не покачивает, а глядит.
           Сколько раз до слез краснел в таком положении.
           Провалиться легче!
           Лицо пылает – да что лицо: шея, уши – все.
           А на глазах слезы.
           Приспособился: вытаскиваю платок и вытираю глаза, вроде что-то
попало. Заодно и пот вытираю.
           Большей частью такие вещи случаются в транспорте. Хорошо, когда в трамвае или троллейбусе свободно: можно отойти в сторону или пройти вперед. Хуже всего в метро.
           Народу много, и стоишь как истукан.
           Пробовал отвернуться – еще хуже. Затылком чувствую на себе взгляд – и мучаюсь без конца.
           Стыдно!
           Бывает, специально выходишь на первой остановке, чтобы только избавиться от мучительного состояния.
           Говорят: покраснел, как девушка.
           Что-то не замечал, чтобы девушки краснели. Они теперь нахальные, ни одну ничем не смутишь.
           Возможно, раньше когда-нибудь шибко скромные были.
           Теперь краснеют парни.
           Я знаю одного товарища – у него то же самое. Жаловался: у меня, говорит, свойство кожи.
           Может, у меня тоже – свойство кожи?
           А сердце колотит – это как?
           А в жар кидает?
           Я что – выродок какой-нибудь?
           В цехе я краснею только из-за Людмилы Савельевой.
           Людмила – людям милая. Хорошая девчонка, правда. Славная. Кажется, добрая очень. Улыбка у нее мягкая, ласковая и застенчивая. Удивительно приятная.
           Людмила. Мне кажется, девушка с таким именем обязательно должна быть беленькая, светлая – блондинка. А она – смуглая. Как будто загорелая всегда: и летом, и зимой. И волосы темные. Глаза – темно-карие. Нет, лицо ее некрасивое, это безусловно. Говорят, юность сама по себе всегда красива. Должно быть, если смотреть с позиции пятидесятилетнего.
           Мы, молодые, разбираемая в этом по-своему.
           Мне, кстати, совершенно непонятна перезрелая красота. Женщина в тридцать пять лет не может произвести на меня никакого впечатления.
           Впрочем, бывают исключения.
           При нашем цехе – лаборатория. Заведует лабораторией Мария Константиновна Углова – необыкновенно красивая женщина. Ей уже больше пятидесяти. У нее много седых волос, и она их не красит. Мне всегда жаль, что она не красит волосы, но даже седина ей к лицу.
           Зато брови у нее черные и густые.
           И большие умные глаза.
           Губы она красит очень ярко, ей это идет.
           Лоб высокий и чистый, совсем без морщин.
           Я плохо понимаю в таких тонкостях, но думаю, у нее очень правильные черты лица. Хотя на шее, конечно, складки и щеки отвисли: возраст.
           Красота этой женщины удивительно благородна.
           На нее смотреть – всегда удовольствие. Она не запрокидывает голову и не глядит сверху вниз, не затуманивает поволокой глаза, смотрит просто, а сколько достоинства в ее взгляде и во всей ее внешности.
           Я любуюсь ее гордой красотой.
           Поразительно, до чего, оказывается, прекрасен может быть пожилой человек.
           Но это – исключение.
           Нет, я не смущаюсь, глядя на нее.
           И уж, конечно, не краснею.
           Людмила моя – ничего похожего.
           Собственно, почему – моя?
           Никогда, никогда даже не нравилась.
           Моя.
           Нужна она мне.
           На днях между ребятами вышел спор. Не люблю красивых девушек, сказал Михаил Зайцев. Они капризные и эгоистки. Да, да, и хищные еще, добавил Олег Ставицкий. Э, ничего-то вы не понимаете, с сожалением сказал Вадим. Красавицу приласкать – такое счастье!
           – А ты любишь красивых девчат? – спросили меня.
           – Я вообще люблю красивые вещи, – ответил я не раздумывая. Сказал – самого покоробило в душе. Но ребята заржали: показалось, очень остроумно. Из-за находчивости подобной меня и считают в цехе чуть не ловеласом. Тут как-то собирали в красный уголок на комсомольское собрание. Лестница на антресоли крутая, парни перед ней задержались, девушек вперед пропускают. Я без задержки, с ходу полез. Конечно, сразу же разговор – о вежливости.
           Должен ли парень девушке дорогу уступать? Особенно на меня Лена Маслова нажимала: отвечай!
           – Обязан – когда сверху вниз спускается. Наверх – просто неприлично.
           – Почему?
           – А чтобы под юбку не заглядывал.
           Хохот. Две девчонки аж пискнули. Даже Ленка улыбнулась одобрительно, хотя и покачала укоризненно головой.
           А что – я? Просто немного остроумный человек. Не больше. И нечего раздувать репутацию.
           Красивые девчонки мне, конечно, нравятся. Конечно, приятно смотреть на них. И далеко не все молодые девушки красивы. Больше скажу: мало по-настоящему красивых людей, мужчин ли, женщин – все равно. Большинство какие-то средние. Есть и совсем некрасивые – не уроды, но где-то около. Должен сказать, в краску меня может вогнать далеко не самая привлекательная девчонка – чаще всего так именно и случается. Однако чем-нибудь она должна обратить на себя внимание.
           Характерный случай. Возвращался как-то из Зеленогорска в Ленинград на электричке. Решил не до Финляндского вокзала ехать, а сойти на Ланской, и заранее прошел к выходу. Следом за мной вышла в тамбур молоденькая девушка. Стоим вдвоем, ждем. Смотрю, кто же рядом? Маленькая, пухлая, вообще-то так довольно смазливая, только фигура совсем квадратная, шея короткая, плечи широкие и в целом вид довольно вульгарный – не перевариваю, когда у женщины вульгарный вид. Только собрался отвернуться, поднимает она на меня глаза. Не глаза – глазки: крошечные, черные, как угольки, заплыли полными, словно опухшими веками.
           В жизни не встречал таких маленьких и острых глазенок!
           Подумал так – и смутился. Чуть-чуть, наверно, покраснел. Смотрю – а ее глаза смеются.
           И тут же я – в краску.
           А ее глаза – смеются.
           Все десять минут, что ехали с ней, проклинал себя. Ну, можно ли так? Меня коробит от ее вульгарного вида. Ничего привлекательного. Глаза? Ну что глаза!
           А она видит меня насквозь. Смеется. Издевается.
           А может, ей нравится мое смущение.
           Провалиться бы!
           На Ланской специально побежал в другую сторону, лишь бы с ней не по пути.
           Здесь пока каким-то образом избежал. Вот избежал – и все! И прежде, и теперь. Хорошо, наша бригада не в самом цехе трудится, больше вне его. На подстанции, на компрессорной, на малярке. Подключение оборудования можно не считать: там недолго и в основном – еще до пуска участка. Так что на производстве от них в стороне. От ребят не откалываюсь, куда вместе – всегда хожу, и в клуб, и на стадион, всюду. С девками встречаюсь нормально, ни одна не зацепила. Может, они здесь попроще, не влияют, как эти сирены городские?
           Здесь, короче, чувствую себя комфортнее, чем дома. Даже перестал бояться покраснения, кажется. Потерял бдительность? Может быть. Однако спокойствие – великая вещь. И хорошо то, что хорошо.
           Однако вот один. Заняться есть чем. Только вчера взял книгу в библиотеке. Детектив, интересно. Может быть, интереснее, чем им со своими бабами.
           Без женщин жить нельзя на свете, нет?
           Да я не против. Нет у меня к ним предубеждения. Найду себе женщину. Встречу свою судьбу. Всему свое время. А на любую кидаться не стану. И комплексовать ни к чему. И не боюсь. Просто – не тороплюсь. Надеюсь и жду. Задумываться? Задуматься – можно. В свободное время. В одиночном плаванье. В состоянии невесомости. Хотя особого повода нет. Считаю, грязное это дело – по всяким случайным женщинам таскаться. Чистота – залог здоровья. Встречу, полюблю, и она чтобы – обязательно. Одну и на всю жизнь. Такая психология, думаю, для меня единственно верная. Что же касается тяги к женщине вообще – так с инстинктами надо бороться. Не животное – человек. Будем стараться быть человеком. От соблазнов и поводов для мучительной встряски держаться подальше. Свойство кожи подсказывает, требует и заставляет. Плохо? Хорошо? Это – правильно, понимаю и принимаю как должное. Нет причины для радости, но и для печали – тоже. Интерес есть – к поведению других и к своему собственному. Вот анализ произвел – успокоился. Все на своих местах. Каждому – свое. Мне – своя участь. Своя радость и свое счастье. Будет настоящее, истинное и большое. Двадцать четыре – не сорок восемь, вся жизнь впереди. Пусть целомудрие вынужденное, придет мое время, не вынужденная близость к женщине, а настоящая любовь и счастье. И это не предмет для размышлений, прогнозов тем более – для планирования. Дело случая, рука судьбы и полная неожиданность, к которой, впрочем, должна быть постоянная готовность. Все, разобрались. Не жалуйся на свой характер, молодой человек, живи спокойно и достойно, чем будь доволен и счастлив на текущий момент. И не надо на окружающих оглядываться, ни к чему. Как это: иди своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно. Пусть даже дорога подсказана свойством кожи.


--- ГЛАВА 26 ---


           Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
           Никогда.
           На ровном месте спотыкаться – наш удел. Способность наша и неизбежная логика элементарных поступков. Вовремя остановиться, оглянуться, вспомнить о чем следует, принять необходимые меры профилактики – не в наших правилах. Мчим на всех парах, пока бежится, отпустив тормоза и забыв обо всем. Безалаберщина. Ларин в Чащине чувствует себя вальяжно – слишком, чересчур. Ведет себя развязно, безумно безответственно, чрезвычайно самонадеянно – отсюда результат. Предсказуемый, ожидаемый, справедливый. Поначалу даже не осознал серьезности положения, в котором неожиданно оказался. Все идет как по маслу, скользит по наклонной, при полном обеспечении, без всякого сопротивления. Научились работать, какой разговор!
           Бери в целом, забудь про частности. Про мелочи, детали, недоделки, отложенные позиции.
           Забыли. Вернее, отодвинули на потом. Плохой расчет. Никудышная ориентация. Махнули рукой, понадеялись: время есть, оно наше, его сколько угодно у нас.
           Верно: посчитали, обрадовались, успокоились. Времени – вагон, масса, объем. Много и достаточно. Теперь и впереди. Забыли, как идет время. Кажется, ползет – а на самом деле бежит, летит, проносится незаметно и мгновенно. И беспрерывно работает. Время работает не на нас. Оказывается, против. Не увидел, проморгал, прозевал – удивляйся, спохватывайся, догоняй. Догони, если сможешь. Не сможешь, все равно постарайся – другого выхода нет. Жизнь заставит.
           Самое скверное – обвал происходит внезапно. Сваливается, как снег на голову. Не ждал, хотя обязан был помнить и предупредить такое событие. Но – вот.
           Позвонил Тесленко.
           – Слушай, мы немного упустили, проспали, кажется. Убаюкала нас обстановка за последнее время. Вдруг сегодня первый цех выдал, что у него кончается первая тара. О ней думать забыли. Оказывается, на заводе уже кончилась. Вся. У тебя задел есть, давай отправляй немедленно. Иначе – скандал.
           – Считали ведь. На полгода хватало.
           – Так полгода прошло, ты что.
           – С избытком должно было.
           – С избытком и прошло. Я тоже прохлопал. Мысли не возникло проверить. Теперь об этом нечего, давай бегом догонять.
           – Так возвратную ждали. Надеялись, на весь третий квартал хватит.
           – Обещали. Пока одни обещания. Будут, обязательно, только с организацией проблемы, собрать никак не получается. Ждем. Начнет поступать, сразу тебе сообщу. Сейчас – ты поторопись. Завтра сможешь отправить? Хотя бы вагон.
           Только тут Ларин опомнился. Лишь теперь ужаснулся положению, в какое сам попал и поставил завод. У него не было полностью готовой тары. Осенью, когда приняли решение гнать задел по таре номер один, оказалось: на их план не хватит трубы для ложементов. Довольно сложных тележек, вкатываемых на колесиках внутрь контейнеров, на которые укладываются и крепятся основные изделия. Всех материалов оказалось достаточно, только трубой Тесленко не смог обеспечить. Ларин тогда принял решение: делаем без ложементов. Трубу получим, разрежем, узлы и детали подготовим, быстро сварим, соберем, вкатим на место. Трубу получили не скоро, толком и не заметили, про некомплектность тары тогда не думали, жареный петух в задницу не клюнул. Вроде. Оказывается, пожар пылает не в соседнем доме – у себя.
           Да, прозевали все, а крайний, как всегда, он. Крайний или последний? На сей раз, крайний. Без вариантов. Вне всякой очереди.
           – Нет у меня готовой, – признался с отчаянием.
           – Шутишь?
           – Есть некомплект. Без ложементов могу отправить завтра. Не сможете найти?
           – Не думаю. Как так получилось?
           – Я докладывал. Когда осенью задел гнали, труб не было.
           – Трубы давно получены.
           – Думал, время есть, не торопились делать.
           – Ложементы – не контейнеры, ставь и делай. Сколько тебе времени надо?
           – Какое количество вагонов на этот месяц?
           – Четыре хотя бы. Минимум. Лучше – пять.
           – Постараюсь.
           – От тебя теперь зависит программа завода. Буду надеяться. Послезавтра позвоню, хочу услышать план отправки в подробностях.
           Не было ничего страшного, если бы работала бригада Степанова. Но всех ребят разом отпустил в отпуск, неделю назад укатили домой. Остался один Плотников. Алексей непосредственно ложементами не занимался. Организовал участок сам бригадир, своих ребят не привлекал, доверил потом Бражкину, тот уволился, осенью руководил работой Володя Ялымов. Из квалифицированных сборщиков не оказалось никого, кто бы участвовал в сборке узлов. Придется осваивать заново. Плотникова ставим немедленно, даем пару помощников, больше ни к чему. Сегодня пробуем, завтра определяемся, сколько и когда получим. И что еще потребуется для надежности выполнения. Самому тоже – все бросить, заняться только этим. Мало ли что хотел. Единственная задача, остальное – побоку.
           Послезавтра звонка не было. Удивительно, но весьма кстати. Передышка – на вес золота. Может быть, еще дадут?
           Надежды юношу питают. Сутки – предел, за то спасибо.
           Ленинград атаковал с утра. Сначала позвонил Тесленко.
           – Слушай, дорогой, – кричал он, – когда первый вагон отправляешь?
           – Завтра.
           – А всего в этом месяце сколько будет?
           – Четыре.
           – Слушай, очень прошу: отправь, пожалуйста, завтра. А последний когда вагон уйдет?
           – Тридцатого.
           – Так мы же его не получим до первого. Нельзя! Надо не позднее
двадцать пятого, самое крайнее – утро двадцать шестого.
           – Попробуем.
           – Могу я на это рассчитывать?
           – Можете.
           – Спасибо! Спасибо! Желаю успеха. Будь здоров.
           В одиннадцать Ларина с трудом нашли: не ожидая звонка, он не предупредил телефонистку, где будет, и она звонила наугад по всем телефонам. Его не оказалось ни в управлении, ни в цехе, ни дома и, главное, никто не мог сказать, куда он исчез. Настойчивая телефонистка обнаружила его в столовой, и Ларин удивился ее сообразительности, потому что столовая до двенадцати закрыта, а зашел он туда по просьбе сантехников посмотреть установленную моечную машину, с паспортом которой они не смогли разобраться.
           Вызывал его Хавроничев.
           – По оборудованию запиши: гильотинных ножниц на три с половиной метра не будет. Не будет, да, отказали. А металл длинными листами пойдет. Продумай технологию, как рубить целиком, без разрезки. Может быть, с передвижением? Попробуй, пристройте что-нибудь, приспособиться можно, я считаю. Через неделю позвоню, ответишь. Токарных станков пока нет. Что значит, как? Так, нет и все. Будут в новом году. Твой список отобранных на внедрение деталей полежит до нового года. Прикинь нынешние возможности, посмотри, все ли станки на ходу, найдешь резервы, думаю. Мы оба заинтересованы в помощи заводу, но помочь оборудованием сейчас – не могу.
           – Очень жаль, Павел Константинович.
           – Согласен. Как дела у тебя?
           – Ничего. Пообещал Тесленко четыре вагона до первого.
           – Сделаешь?
           – Должен.
           – Лесосушило строится?
           – Медленно.
           – Приехал Савин, говорит, совсем бросили на нем работу.
           – Лишнее говорит. Работают, но слабовато.
           – Кладку стен начали?
           – Обещают после выходных. Сегодня кирпич возят.
           – Возят ли?
           – Должны. Не проверял пока. Строителей нет у Петушкова. Брикетный завод остановили, капитально ремонтируют, всех туда бросили.
           – Понимаю. Но он график подписал, Яночкин требует железного выполнения. Директор полностью в курсе, вчера совещание проводил. Лобанову дал нагоняй, приказал немедленно выезжать, толкать строительство.
           – Пусть едет. Не вижу только нужды толкать. В срок, естественно, не успеть, но в конце сентября, считаю, сушило построим. Савин поднял такую панику? Непонятно мне, что так привязались к этой ерунде? Введем сушило через месяц – изменится что? Тесленко лишних два вагона сухих досок отправит – и что? Кто, Лобанов такой темп предложил?
           – Это настроение брось. Ты – наш представитель, для тебя интересы завода прежде всего.
           – Ясно.
           В короткую паузу Ларин отчетливо представил себе, как Хавроничев понимающе улыбнулся его досаде.
           – Давай, действуй, – мягко и доброжелательно заключил главный технолог.
           – До свиданья.
           Разговор не из приятных, а настроение после него поднялось – просто потому, что поговорил с добрым человеком.
           С тринадцати до четырнадцати Лобанов не звонит никогда: у него перерыв, он его четко использует. Сегодня объявился именно в этот час. Видимо, раньше не соединили, а переносить не стал, сидел, ждал – значит, дело срочное. Вопросы – короткие, отрывистые. Ларин сразу почувствовал: злой, сдерживает себя, быть грозе.
           – Ты где?
           – Дома.
           – Почему?
           – Обедаю.
           – А!..
           – Слушаю, Алексей Никифорович.
           – Где пропадал? Не звонишь – ни домой, ни на завод.
           – Не дают. То линия не работает, то перегружена. Вчера в шесть утра на квартиру пробился – никто не ответил, наверно, на даче ночевали.
           Молчание.
           – Сколько вагонов первой отправляешь?
           – По вашему распоряжению производством не занимаюсь.
           – Я спрашиваю, сколько отправишь вагонов?
           – Так Тесленко вам передал: четыре.
           – Мало!
           – Попробую пять.
           – Мало!
           – Хорошо, пятнадцать! Хватит?
           – Ты знаешь потребность?
           – Я знаю: трубы, когда надо, не было, еще в начале года ждали.
           – Сколько вагонов ушло?
           – Завтра – первый.
           – Почему? Три месяца на трубе сидите и вагона не подготовили. Безобразие! Загораете там вместе с Петушковым.
           – Лобанов взорвался, но тут же взял себя в руки.
           – Дожили, – проворчал он, – снова вагоны считаем.
           Ларин молчал. Ему очень хотелось напомнить шефу, что тот запретил ему заниматься производством, но он молчал.
           – Сколько все-таки будет вагонов?
           – Четыре. Пятый не обещаю. Получится – отправим. Будем стараться. Но обещать не могу. Сложности здесь, расклеилось все, пока без работы стояли.
           Сказал – и прикусил язык. Сам, дурак, дал шефу основание учинить ему разнос. Сейчас Лобанов заговорит: без работы последние три месяца стоять не было повода, сам устроил, сам исправляй, теперь все там трудитесь вдвое лучше, чем всегда, в неделю пропустите через участок месячную программу – это его стиль, Ларин приготовился выслушать упрек, знал даже назидательный тон, каким все это будет сказано. Но Лобанов не прицепился к его словам, он совсем ничего не ответил на них, и Ларин понял, что его руководителя не очень заботит количество изготовленных изделий, для него это дело второстепенное, попутное, требует он скорее по привычке, чем по нужде, сердится от настроения и, имея повод, готов распалить себя, но сдерживается, и трудно сказать, хорошо это или плохо. Может быть, злясь на скверное положение дел, заместитель главного инженера не обвиняет непосредственно его, Ларина, что маловероятно, хотя и возможно все-таки. В противном случае шеф не намерен устраивать скандал прежде времени, не желает разбрасываться, бережет гнев и сохраняет силы на главное. Это плохо, лучше бы сразу сорвался, глядишь – и выговорится заранее, а там – спокойнее разговор пойдет. Одно ясно: прелюдия кончилась, сейчас приступит к основному.
           – Докладывай, как строительство лесосушила? – грозно потребовал Лобанов.
           – Строительство – никак.
           – Что-о?
           – Плохо.
           – Ты зачем там? Я спрашиваю, чем занимаешься?
           – Работаю.
           – Пальцем в носу ковыряешь.
           – Хватит! Мне тоже надоело! Сидеть в этой ссылке, ваши зуботычины получать. К черту!
           – Не угрожай! Заелся! Не узнаю вас, Ларин. Работать перестал. Бездельем дальше заниматься не позволю! Не получается – звони, телеграфируй, проси помощи. Посторонние люди сигнализируют! Чтобы завтра доложил, что на строительство поставлены двадцать человек. За график головой отвечаешь. Слушать ничего не желаю. Все!
           И прервал разговор.
           Ларин держал в руке трубку и с недоумением ее разглядывал. Он ничего не понимал. В чем его вина? Конечно, при таком положении дела хвалить не за что, но ведь Лобанов даже не спросил, что им вообще сделано – выругал, не пожелав ничего узнать. Такого за время их совместной работы, кажется, не случалось. Лобанова голым администратором не назовешь. Ругается он часто, но при этом старается помочь, исправить положение. И обязательно вникает в суть дела. Резкий тон шефа и – особенно – бестактное окончание разговора возмутили Ларина. Инженер положил трубку на рычаг и некоторое время еще смотрел на телефон, ожидая, что снова позвонят. Потом задумался.
           Кто он? По должности – заместитель главного технолога. По существу – представитель завода на торфопредприятии. Единственный постоянный представитель – значит, по всем вопросам. Главная его задача – постановка нового производства, внедрение технологии, освоение процесса изготовления и выпуска изделий – эта задача соответствует его должности. И он с ней, слава богу, справляется. Разумеется, долго – столько сидеть в этой дыре. Света белого не видать. Без родных, без семьи. Без театра и концертных залов, которые он любит и регулярно посещал. Но он согласился и должен выполнять обязательства. За это получил квартиру. Но это не дает Лобанову права разговаривать в таком тоне. Как технолог он не имеет замечаний: продукция освоена, брака нет; внешне, во всяком случае, все в порядке. За выпуск освоенной продукции ответственность на Петушкове. Лобанов сам так считает. Формально. А спрашивает – с него, Ларина.
           А – строительство?
           Возмущение владело Лариным, но возбуждение от беседы с начальством улеглось и, анализируя разговор, технолог пытался оценить свое поведение объективно.
           В принципе, строительство – не его обязанность. Но, провожая сюда неделю назад, Лобанов первой задачей поставил ему как раз строительство лесосушила.
           И он не возразил.
           Больше того, пообещал сразу двинуть дело.
           Но он не знал, что Петушков так затормозит строительство. Думал: добудем материалы, поможем директору – дальше пойдет как по маслу.
           Да, значит, по существу, Лобанов прав. Ему нужны самостоятельные работники. Не нытики, не маломощные, которых за рукав притягивать к делу, не те, которые по заданию от и до выполняют.
           Он направил самостоятельного руководителя. А тот через неделю докладывает: ни одного кирпича не положили. Какой же реакции требовать от Лобанова? Заместитель главного инженера уверен: сам он строительство организовал бы.
           Конечно!
           Почему он, Ларин, не сумел? Мог категорически потребовать от Петушкова: поставь людей?
           Мог!
           Отказался директор – соединить его с Лобановым, с Яночкиным, заставили бы.
           А вот и не мог. Петушкова жалко: первый год директор. Хочет сезон отработать хорошо. Основное ему все-таки – торф. Брикетный завод свалили на него, сразу ремонт потребовался. Шестнадцатиквартирный дом строит, через неделю кладку кончает – народ ждет, на директора с надеждой смотрит. Все это на его глазах. Заставить Петушкова бросить все, остановить стройку дома, ремонт брикетного, заняться сушилом? Друзья ведь. Хочется, чтобы все у директора получилось. Тем более что твердо обещает: через две недели рабочей силы будет достаточно, быстро построим.
           А может быть, Петушков злоупотребляет их дружбой? Может быть, директор себе на уме?
           Подписал график строительства лесосушила и тут же занялся ремонтом брикетного. Хотя нет, график составлен три месяца назад. Но все равно, так ли необходимо сейчас останавливать завод? Нельзя было подождать месяц?
           Или – к началу строительства можно было ускорить и закончить кладку стен дома?
           Он надеялся на то, что завод не обеспечит строительство лесосушила материалами?
           Если все так, то Ларин, представитель завода, виноват в том, что не понял вовремя опасности срыва стройки, не предупредил свое руководство, не потребовал от Петушкова выполнения обязательств. Молодой директор хватается за все сразу, а он не помог ему спланировать работу по строительству, не подсказал опасности такого разбрасывания. Теперь поздно терзаться угрызениями совести. Надо исправлять положение. Время не ждет.
           Хотя все-таки Ларин уверен, что неделя-две ровно ничего не решают. Однако никому этого не объяснишь. Если уж Хавроничев не согласился, Лобанову доказывать бесполезно. Тем более что ему тоже попало.
           Ладно.
           Ларин снял трубку, собираясь позвонить в управление, узнать, приехал ли директор, но его опередил женский голос.
           – Товарищ Ларин, вас снова Ленинград. Ответьте Ленинграду.
           – Да, да, слушаю.
           – Илья Семенович? Доложите, что сделано за неделю.
           Так, так. Сердитый Лобанов. В голосе – гнев. Но не удержался, обстановку выяснить надо, тем более что собирается ехать – позвонил вторично. Уже хорошо. Интересно, как ему удалось, бывает трудно дозвониться.
           – Во-первых, по обеспечению. Достали плиты перекрытия.
           – Вывезли плиты?
           – Да.
           – Та-ак.
           В тоне Лобанова послышалось удовлетворение. Еще бы! Ларин знал,? до директора дошло, что его представитель прозевал, не проверил заявку на строительные материалы, а ОКС плиты пропустил, и теперь про эти плиты Яночкин спрашивал постоянно.
           – Дальше. Получили кирпич.
           – Полностью?
           – Полностью. Только разгрузили далеко, в тупике. Оттуда машинами возить придется.
           – Знаю.
           – Все.
           – Сколько человек занято на строительстве?
           – Ноль!
           – А где люди?
           – На ремонте брикетного завода.
           – С Петушковым говорил?
           – Не отхожу от него.
           – Ты разучился работать. Не верю, чтобы Василий Петрович не мог найти у себя трех каменщиков. Кстати, где он?
           – В исполкоме. На совещании.
           – Что-то часто совещаются.
           – Директор, вызывают.
           – А строитель его, как он – Брагин? Что говорит?
           – Говорит, нет людей. Задергали их. Брикетный завод остановили, трест контролирует, все силы бросили на ремонт. Просят две недели подождать.
           – Ни в коем случае! Немедленно иди к Петушкову. Скажи: завод требует выполнения подписанного графика. Яночкин приказал. Мне сейчас уезжать – нож в горло. Дома – жена болеет, сын на военных сборах, приезжает на три дня на побывку. Внук у нас, дочь на работу только вышла. Понятно? Так что приехать смогу на два-три дня – какой смысл, что успеешь? А в среду сам Яночкин к вам собирается. Если Петушков не хочет с нами портить отношения, пусть немедленно перестраивается. Ставит людей, возит кирпич, и чтобы к приезду директора стены пошли. Иначе будет очень плохо. И нам с тобой тоже не поздоровится.
           – Передам все дословно.
           – Передать мало. Сам стань за мастера, руководи стройкой. Чтобы дело шло в темпе.
           – Ладно.
           – Каждое утро звони. Надо – ночью. Не стесняйся.
           – Буду.
           – Петушкову так и скажи: завод требует – одно, другое – Лобанов лично просит строительство погнать самым высоким темпом. Так и скажи: личная моя просьба.
           – Хорошо.
           – А тебя, Илья Семенович, я не узнаю. Неделю уже там, а за неделю палец о палец не стукнул. Не верю, чтобы Петушков тебе отказал. Не работаешь! Жиром оброс! Стыдно так работать. Все, не возражай. Завтра жду звонка. До свиданья.
           Ларин снова позвонил в управление и, только когда ему ответили, что директор не приехал, вспомнил, как Петушков предупредил его утром: раньше пяти не ждите, не буду.
           Главного инженера у себя тоже не было. Тогда до приезда Петушкова он решил проверить, где и как работают каменщики на предприятии. Он зашел в отдел кадров и переписал их фамилии. Всех оказалось десять человек. Двое из них – в отпуске. Это возмутило Ларина сразу. Надо же: в разгар строительной поры, в такое время – двоих отпустить на три недели. Вот откуда начинаются безобразия! Однако начальнику отдела кадров ничего не сказал, поблагодарил за справку и направился к Брагину, предварительно решив заглянуть на стройку, посмотреть, сколько с утра подвезли кирпича.
           Подошел – и глазам не поверил. Расчищенная площадка готова к приему строительных материалов. Ровная, красивая, почти праздничная, привлекающая свежей чистотой. Накануне радовала глаз. И так же, как вчера, абсолютно пуста. Ни одного кирпичика не появилось.
           Это было похоже на издевательство. Ведь Петушков приказал возить весь день. Кто же отменил приказание?
           Ну и лавочка!
           Где этот Брагин?
           Вместе с главным инженером уехал на брикетный завод.
           Брикетный завод. Лишь о нем разговоры. У всех – от директора до рабочего – забота только о нем. Узкое место на торфопредприятии. Аварийное состояние. Внеочередная работа. Общее дело. Сумело руководство и само настроиться, и весь коллектив настроить. Из цеха четырех лучших слесарей сняли – туда. Брагин ежедневно направляет на завод всех строителей. Всех! Механическая мастерская целиком занята восстановлением брикетного – с гаражей ни одного трактора не принимают, весь ремонт на месте производят. Главный механик там ежедневно, главный инженер – через день.
           Разве к строительству наших объектов было когда-нибудь такое отношение, подумал ревниво Ларин. Но тут же вспомнил, как в первый год их работы строили первый корпус, возводили пристройку к второму, организовали малярный участок в гараже, а потом сооружали малярку, – и устыдился своей мысли, несправедливой к чащинцам.
           Сейчас у них – долг, суровая необходимость, они работают со злостью, и злость у них на тех, кто развалил завод, и на тех, кто не потребовал от виновных в развале восстановления, даже не возложил на них ответственности за безобразие, передали развалюху им, заставили немедленно восстановить и дали жесткий срок пуска завода и высокий план выпуска брикетов.
           Тогда, при организации нового, машиностроительного производства, были энтузиазм и общий порыв, радость открытия и созидания будущего – это был героизм коллектива, увлеченного идеей. Ларин с благодарностью вспомнил то время. Мы – завод крупный, сильное предприятие. Можем заставить Петушкова выполнить то, что нам нужно. То, что обязался он выполнить. Но можем ли мы совсем не считаться с нуждами торфопредприятия? Все необходимое для нашего производства директор делает, это факт. Его рука не повернется отказать заводу – ведь все графики и все планы составлены и подписаны для развития его производства – не только удовлетворения наших потребностей. Здесь все связано, цели у нас одни и заботы общие. Но если возникают свои, торфяные внеочередные дела – должны мы понимать или нет? Должны разбираться объективно, что важнее на нынешний день: лесосушило, без которого производство живет, или брикетный завод, начисто остановленный? В конце концов, что важнее государству: получать брикет, изготовление которого прекратили, или улучшать производство, испытывающее неудобство, но, с неудобствами, полностью обеспечивающее потребность?
           Однако такие рассуждения пахнут демагогией.
           Директор обязан справиться со всем.
           Не можешь справиться с торфяными делами – нечего брать другое производство.
           Хочешь развивать – выполняй взятые планы развития.
           Ларин начинал злиться на Петушкова и пытался настроить себя на сознательное выполнение своей миссии. Он вспомнил, как на одном из совещаний у заместителя директора завода начальник отдела снабжения Тетерин, подняв над головой привезенную Лариным заявку на материалы, возмущенно крикнул:
           – Спелись они там с Петушковым. На него работают!
           Прав Тетерин. Точно: сжился. Лесосушило – последний пример.
           Ларин не раз ловил себя на мысли, что дела предприятия в последние месяцы ближе ему, чем дела своего завода. Не цех номер два – это его творение, созданное его руками, но именно предприятие Петушкова. Ему хотелось всеми силами помогать директору, чтобы, развивая производство машиностроения, он не имел неприятностей по основным своим делам. Ларин брал с собой в Ленинград заявки на подшипники и материалы для ремонта тракторов и уговаривал начальников отделов снабжения, оборудования, главных механика и энергетика помочь Петушкову по этим заявкам.
           Больше всех ругался с ним начальник отдела снабжения за то, что подбрасывает лишнюю работу. Каждый раз Ларин терпеливо выслушивал его и просил:
           – Борис Федорович, я же не заставляю: обеспечь, и точка! Нет материала – не доставай. Не можешь дать – не надо. Но если есть и можешь дать – почему не помочь? Свои ведь, не чужие нам.
           – Это тебе – свои. У нас они кровь пьют: все давай, давай.
           – Они нам продукцию дают. Директор им спасибо говорит, а ты ругаешь. Нехорошо.
           – А ты не бери лишних заявок. Завод не резиновый и снабжение не резиновое. Мы не обязаны снабжать весь свет. И нечего возить нам такие заявки.
           Ларин улыбался. Ему так и хотелось сказать Тетерину: зачем ругаться? Не желаешь рассматривать заявку – пожалуйста: отложи, разорви, верни мне. Не бери, одним словом. Но начальник отдела честнейший человек. Попала к нему бумага – он обязан по ней работать. Ругается, сердится, кричит, но он не может просто так сказать: нет у меня таких материалов. Ему нужно проверить. И, конечно, то, что сможет, отправит первым же вагоном. Прямо скажем: помощь эта пока не слишком велика, но – чем можем. Важно отношение, и Петушкову на отношение к нему завода жаловаться не приходится.
           Правда, и он заводу ни в чем не отказывал.
           Это – первый конфликт.
           Конфликт?
           Недоразумение какое-то.
           Конечно, Петушков виноват в создавшемся положении.
           Жалуйся теперь на него.
           Кому? Себе?
           Больше некому.
           Надо немедленно принимать меры – и не с кем даже говорить, все разбежались.
           Знойный июньский день. Серый бетонный фундамент здания, выступающий на метр над землей, покрыт сверху толстым слоем рыжей пыли – давно его никто не трогал. Ноги торчат, а туловище словно срезали, тяжело подумал Ларин. И хотя на этом фундаменте корпуса никогда не было, строение действительно казалось разрушенным – должно быть, потому, что заброшенный фундамент производит впечатление старого.
           Интересно, а каково состояние оборудования в новый корпус, которое непредусмотрительно завезли в надежде на скорое окончание строительства? В частности, для термички и гальваники.
           Илья Семенович направился на площадку. Печи и ванны тоже покрылись пылью, от грязи выглядели старыми. Он обошел их, осмотрел внимательно со всех сторон. Инженер остался удовлетворен состоянием: все стояли на толстых деревянных брусках, покрыты толью – от дождя. Ручки и другие съемные детали были на месте. Ларину хотелось потрогать рукоятки, погладить металлические поверхности; он не дотронулся до них, но подумал, насколько все-таки оборудование, вообще – машины, металл ближе ему всех этих кирпичных строительных дел. Оборудование не подвело. За то время, что стоит, пылится на дворе, без надзора и без охраны, оно могло быть разобрано по винтикам – но нет, цело и невредимо, готово хоть сейчас в работу. Оттого, что сначала испугался за состояние оборудования, но испуг оказался напрасным, Илья Семенович вдруг успокоился. Без директора все равно ничего не предпринять. В цехе были дела, но идти туда не хотелось, просто невозможно отвлечься от основного задания. Отправился в контору, прошел в кабинет Петушкова, сел за рабочий стол и принялся записывать вопросы директору, решив не уходить до его возвращения.
           Набросал вопросы.
           Подумал.
           Нужно составить план работ на строительстве.
           График получился слишком общим. Строительные работы закончить тогда-то, монтаж оборудования – тогда-то.
           Ларин принялся составлять новый, дифференцированный график. Он теперь разобрался в деталях предстоящих работ и мог предусмотреть некоторые мелочи.
           В пять часов секретарь потревожила.
           – Остаетесь или будете уходить? Могу оставить ключи.
           Он поблагодарил и поспешно собрал бумаги. Дальше ждать здесь не имело смысла. Потащился к себе в дом приезжих, так ничего сегодня не сделав, удрученный сознанием собственного бессилия, отчаянно недовольный собой.
           Вечером, после девяти, позвонил Петушков.
           – Что делаешь, Илья Семенович? Приходи ужинать. Поужинал? Еще раз не желаешь? Тогда – приходи минут через десять – посидим, покурим, потолкуем. Буду ждать.
           Ларин просмотрел записанные днем вопросы директору, хотел было взять с собой бумаги, но, сообразив, что идет не в служебный кабинет, а дома с документами возиться не совсем удобно, лучше наутро встретиться в официальной обстановке и рассмотреть бумаги как следует, с привлечением, наверно, исполнителей работ, – положил снова листки в папку и оставил на столе.
           По дороге к директору он обдумывал, как бы спокойнее, не срываясь на возмущение и обиду, серьезно высказать ему претензии и требования, хотя и понимал, что теперь тон разговора не изменит его сути и не должен повлиять на результат: слишком серьезно поставлен вопрос.
           Петушков без майки, в старых спортивных брюках, босиком встретил его на крыльце. Он ждал Ларина. Когда тот, повозясь с крючком, открыл калитку, потом, войдя, закрыл и неторопливо приблизился к нему, директор обнял инженера за плечи, провел за дом в сад и усадил на стул. Сам сел на табуретку рядом, и Ларин подумал: специально вынес мебель, видно, тоже хочется поговорить.
           Закурили.
           – Сними рубашку, пусть тело отдыхает, – посоветовал хозяин. Гость молча согласился, повесил рубашку на спинку стула. Солнце село, но было светло. Жар раскаленного солнца исчез, но вечерняя прохлада не пришла. Над дорогой висела пыль, и сухой пыльный зной стоял неподвижный, не тревожимый никаким ветерком. Но здесь, за домом, под широкими низкими яблонями воздух казался чище, а потому прохладнее. Когда Ларин снял рубашку, он спиной ощутил свежесть, но такое ощущение быстро прошло.
           – Двадцать шесть теперь на термометре, – сообщил Василий Петрович.
           Ларин угрожающе молчал. Но Петушков не обратил на это никакого внимания: не для того пригласил товарища, чтобы играть с ним в молчанку.
           – Ох и досталось мне в горкоме, – сказал с грустью.
           – За что?
           – За колхоз. Вы говорите: сушило строй. А мне приказано коровник к осени закончить. И это не шутка, не добровольное обязательство. Не сделаю – выговор запишут. Уже пообещали. А то – и с работы снимут.
           – Да вы же друзья с Силкиным.
           – Э, брат, тут дружба – дружбой, а служба – службой. С друзей больше спрос, всегда. Бригаду строителей немедленно приказано отправлять, горком будет проверять ход строительства. Понятно или нет?
           – Лобанов звонил, – сообщил Ларин.
           – Давай сушило?
           – В понедельник будет здесь. В среду – Яночкин собирается.
           Петушков задумался. Усталое лицо его потемнело, брови насупились, глаза совсем спрятались под ними. Маленькие, глубокие, немигающие, смотрели сосредоточенно и тревожно.
           – Помоги мне, – не попросил, приказал директор.
           – Чем?
           – Посоветуй, что делать?
           – Строить надо.
           – Кем?
           – У вас десять каменщиков.
           – Десять, – Петушков устало согласился.
           – Из них двое в отпуске.
           – Понимаю. И оба – вне графика. Да? Сам, лично их отпустил. Вот так. Один – заслуженный человек. Тридцать лет на предприятии работает, фронтовик. В прошлом году орденом наградили – нас вместе. Тогда, на радостях, спрашиваю: чего бы ты хотел от меня как главного инженера, какой помощи или поощрения какого? Ничего, говорит, мне, Петрович, не надо, всем я доволен, одна только просьба есть: отпусти, если можешь, в отпуск в июне-июле, уж не помню, когда летом и отдыхал. Детей бы съездить навестить, они у меня на севере, в Архангельске.
           Будет, говорю, тебе отпуск, когда скажешь. Ни к кому не обращайся, прямо ко мне. И предупредил Брагина, чтобы Фомичеву Борису отпуск был, когда тот пожелает. Так и сделали. Но я не знал, что сразу еще один попросит. У него девочку направили в Москву на срочную операцию. Одиннадцатилетняя дочка. Скажи, мог я ему отказать, если он решил сам ее везти?
           – Может быть, жена могла поехать? Так ведь у всех разом могут возникнуть уважительные причины.
           – Тогда это будет стихийное бедствие. И всех пришлось бы отпустить по такой причине. Сразу у всех не бывает, это исключение, что в сезон два человека ушли. Кстати, о жене: жена тоже поехала. А вы бы на их месте как поступили, если бы с вашим сыном так случилось?
           – Вы не шутите.
           – Я не шучу, – жестко сказал Петушков. – Прежде чем решать судьбу человека, который к тебе обратился, надо представить себя в его положении – тогда найдешь правильнее решение. Больше тебе скажу. Если бы от других узнал про его беду, вызвал бы и сам предложил: вот тебе отпуск, поезжай, лечи ребенка. Ничего, заменим на это время, обойдемся.
           – Заменим? – саркастически спросил Илья Семенович.
           – Заменим, – враждебно отозвался Василий Петрович. Устал он. Надеялся по-хорошему поговорить с другом, облегчить душу, найти поддержку, умное понимание, а вместо того – новое объяснение, трудный разговор. Что ж, оба они – на работе. Их ненормированный рабочий день не регламентирован никакими лимитами.
           – Хорошо, – сказал миролюбиво Ларин, – давайте заменять.
           – Сколько времени потребуется на кладку стен, не прикинули?
           – Шестьдесят человеко-дней.
           – Значит, двух каменщиков почти на полтора месяца?
           – Или трех – на почти один.
           – Ну что ж. Строить надо. С заводом ссориться – безумие. Но сегодня возможностей нет. Никакой. Вы же ничего не предлагаете.
           – Наверно, правильно было позвонить Яночкину, объяснить обстановку, попросить сдвинуть сроки строительства на месяц-два.
           – Наверно, правильно было. Правильно было такие сроки не брать. Сдуру подписал не думая. Теперь что об этом рассуждать.
           – С брикетного нужно снять часть специалистов.
           Директор покачал головой.
           – Не могу.
           Он встал, закурил. Бросил пачку сигарет на табуретку, прошелся по тропинке между яблонями. Из окна дома по резиновому шлангу под яблоню текла вода. Он перекинул шланг под соседнее дерево, долго и внимательно смотрел на струю воды, уходящую под ствол яблони. Отодвинул немного шланг, еще раз поправил, снова постоял над ним. Потом вернулся и грузно опустился на табуретку, предварительно забрав пачку.
           – Закуривайте.
           – Спасибо, – Ларин взял сигарету.
           – Сделаем так, – решительно, как будто диктовал для протокола, заговорил Петушков. – Завтра – нет, на этой неделе – нет. С понедельника двух каменщиков ставим. Теперь пошли в дом. К специалистам нужны еще подсобники, так? – на ходу обернулся к Ларину.
           – Шестнадцать человек, по словам Брагина. Включая рабочих на растворном узле и перевозках.
           – Загибает Брагин. Шестнадцать – не шестнадцать, а человек двенадцать надо.
           – Это на двух каменщиков. На трех – будет как раз.
           – Слушайте, Илья Семенович, вы поняли мое положение? Я пытаюсь объяснить. Зря?
           – А мое положение вам понятно? Мне что делать прикажете? Как поступать? Два директора подписали график, мне приказано обеспечить выполнение. Куда обратиться? Кому жаловаться? Своему директору звонить?
           – Звоните. Свяжется со мной, все подтвержу.
           – Мне так и приказано, при нужде звонить директору.
           – Вот и выполняйте. Если неделю подождать невмоготу.
           – Нас же с вами проверять на днях приедут.
           – Пусть едут. Убедятся: изменить ничего пока нельзя. На месте увидят, поймут.
           – Звоню. Иного выхода не вижу.
           – Вот и ладно, – грустно сказал Петушков. – Еще вопросы есть?
           – Есть. Светильники, полученные для лесосушила, вы отправили на брикетный завод.
           Неожиданно директор взорвался.
           – Я за них деньги заплатил. Это имущество мое.
           – Здесь все ваше. Но они присланы по конкретному назначению.
           – Вашему заводу ничего не стоит достать еще столько же.
           – У Яночкина рассматривали дефицит материалов и оборудования на сушило. Я заявил, светильники есть. Что мне теперь говорить?
           – Вы хотите создать вражду между мной и Яночкиным. Зачем вам это?
           – Вы даже не просили у нас на брикетный светильники. Уверен, что достали бы. Сейчас на заводе их нет.
           – Хорошо, – с угрозой заявил директор, – завтра прикажу вернуть с брикетного на базу.
           – Не надо. Дайте своим снабженцам задание и чековую книжку, они достанут.
           – Узнавали, в нашей области таких нет.
           – Вчера звонили: можно приобрести на лесоторговой базе.
           – Отправлю туда Лобана. Все? Хватит на сегодня. Знаешь, иди-ка лучше домой. Будем спать, пожалуй. Позвал вас как друга, думал вместе отдохнем, поговорим по-человечески, может, в шахматы сыграем. А вы вертеться заставили, задали работы на весь вечер. Всех дел не переделаешь, остальное на завтра перенесем. Приходите с утра.
           Он проводил гостя до калитки. Простились холодно и отчужденно.
          
           Яночкин не обязывал заместителя главного технолога заниматься строительством лесосушила, требования предъявлял начальнику ОКСа и заместителю главного инженера, своему ответственному представителю на Октябрьском предприятии. Но неделю назад, оставив после совещания Лобанова с Лариным для уточнения некоторых вопросов производства тары, директор, прощаясь, обратился к Илье Семеновичу.
           – Мне представляется, внедрять лесосушило на предприятии предстоит вам. За комплектацией будущего технологического объекта следите совершенно правильно. Строительство – под контролем товарищей Лобанова и Савина. Начальник ОКСа сейчас в Чащине. Должен вернуться на днях. Мне нужна уверенность в том, что строительство идет не прекращаясь. Звонил Савин, несколько растерян, доложил: происходят задержки, не хватает людей, под угрозой соблюдение графика работ. Вы там постоянно. Единственное вам поручение: вести ежедневное наблюдение. В случае прекращения работ на стройке по любой причине: отсутствие материалов, задержка с подготовкой фронта работ, перевод людей на другие объекты – неважно, при остановке строительства немедленно сообщайте мне. Сам факт остановки. По телефону или телеграфом. Ответственное поручение. Примите к исполнению.
           Ларин был польщен. Впервые директор лично дал ему конкретное задание. О последствиях не подумал. А если бы подумал – что мог сделать? Возразить? Отказаться? Смешно! И с какой стати? Было приятно получать личное распоряжение директора завода лично ему, заводскому инженеру.
           Да, миссия оказалась не из приятных: жаловаться на Василия Петровича Петушкова. Никак не хотелось, но выхода нет. Сделал все, что мог, не добился результата, предупредил директора предприятия и получил его согласие. Долг обязывает и совесть чиста. Хотя кошки по сердцу скребут. Скверно все это выглядит.
           Предварительно связался с Лобановым. Непосредственного начальника нужно поставить в известность. Алексей Никифорович говорил резво, уверенно.
           – Хотел сам тебе звонить, но вот чувствовал, что ты будешь. У нас изменилось. Приезд Яночкина отменяется, на этой неделе не жди. Мне тоже разрешил отложить на несколько дней. Надежда на тебя. Ты давай нажимай там, не позволяй останавливать. Савин тут наговорил.
           – Савин прав. Всех людей сняли на брикетный. Стройка встала.
           – Совсем?
           – Совсем. Кирпич привезли, разгрузили в тупике, оттуда не подвезти. Полный паралич. Сразу после нашего разговора позвоню директору.
           – Яночкину? Зачем?
           – Доложу.
           – Я тебе доложу! Я тебе позвоню! Что еще выдумаешь?
           – Так он же велел.
           – Он велел, а ты думай. Для чего там сидишь? Вопросы решать или жаловаться без пользы?
           – Решить не смог, Петушков во всем отказал. Яночкин приказал его ставить в известность. Поставлю.
           – Я тебе поставлю! На кого – на Петушкова клепать? Мы с ним друзья, а друзей подводить не годится. Не позволю! Никаких Яночкиных, никаких жалоб. Иди к Василию Петровичу и решай с ним, как строить будем. Завтра чтобы людей вернули и работа пошла. Хватит дурака валять.
           – Он отказал на этой неделе приступать вообще.
           – Снова иди к нему. И опять, и еще. Скажи, со мной говорил. Скажи, я требую. Учить тебя?
           – Бесполезно. Думаю, наш директор скорее заставит его, если сообщить ему вовремя.
           – На друзей жаловаться запрещаю категорически, разговор закончен. Иди к Петушкову, и оба работайте.
           – Как с ним работать? Савин сидел тут две недели, ничего не сделал.
           – Савин – это Савин. Ты – есть ты. Тебе дней не нужно. Иди к директору, и находите решение.
           – Вы меня в какое положение ставите, Алексей Никифорович. Наш директор требует, этот директор слушать не хочет, я остаюсь во всем виноват. Сам себя подвожу, выходит?
           – Отправляйся к Петушкову, заставь пустить стройку. Помоги организовать. Не сможешь – подведешь себя, а как ты думал. Сам погибай, а товарища выручай. Вы оба на месте, вот и займитесь дружно.
           Да, подумал обречено Ларин, сам ты заранее определил, кого вытаскивать, кого закапывать. Кого беречь, кого долбать. Все скверно. Дело – дрянь, положение – дрянь, начальник – сволочь, сам – бессловесная скотина, покорное беззащитное животное. Все соображать и ничего не делать. Подставить обе щеки без всякого сопротивления. Не убьют, нынче не убивают. Получать незаслуженный пинок, держать добровольно пропущенный удар – сознательно принятая участь образованного человека. Интеллигент липовый.
           Наутро Ларин прошел в кабинет директора. Петушков стоял у окна, смотрел на дорогу или на школу за дорогой задумчиво и невесело. Обернулся к вошедшему ленинградцу:
           – Дозвонились до директора завода?
           – Не стал. Решил сначала с Лобановым поговорить, а тот запретил на директора выходить. Тот приказал, этот запретил. На друзей не жалуются. Вы с Лобановым, выходит, подставили меня. Теперь я буду единственным виновником задержки строительства.
           – Так и сказал? Другое дело, – задумался Василий Петрович, – совсем другое дело. Нас подставили обоих. Мы теперь с тобой невольники чести. Садись, – он показал на стул. – Сядем, подумаем, как нам выходить из положения. Закурим для начала.
           Закурили.
           – Много курим, – заметил Илья Семенович.
           – Хочешь сказать, толку мало? Все-таки лучше думается, когда куришь, помогает сосредоточиться. Ладно, давай ближе к делу. Кажется, уловил. Посиди, попробую подключить кой-кого.
           Директор набрал длинный телефонный номер. Словно в столице набирал, не на малом поселке. Когда начался разговор, сообразил: вышел на управляющего трестом, в область добрался.
           – Петр Федорович, – кричал Петушков, – у меня брикетный встал. Не смогу в срок. Нужна ваша помощь. Нужны три каменщика. Немедленно, сейчас. На Озерном есть, конечно. Можно ли взять? Не знаю, не обращался. Мне не дадут. Только вы можете приказать. На сколько? Хотя бы на две недели. Подтянем, дальше сами будем справляться. Не завтра, сегодня. За час могут подъехать, соседи. День жалко терять, каждый на счету. Сами требуете, помогайте. Жду – на месте.
           Положил трубку. Помолчал. Нажал кнопку под столом.
           – Тося, найди мне Брагина. Здесь? Пусть зайдет.
           Не сразу появился прораб. Вошел, запыхался.
           – Заставляешь ждать, – строго упрекнул директор.
           – Так а как, – объяснил Брагин.
           – Ты же здесь?
           – Был, ага. Уже ушел. Тося догнала на улице.
           – Тогда ясно. На брикетный дрезина ушла?
           – Меня ждут. Прибегу, сразу поедем.
           – Троих каменщиков оставляй на лесосушило. И ежедневно.
           – Кто на брикетном останется?
           – Дам троих вместо. С Озерного приедут.
           – Так, может, их и сюда, на сушило? Удобней так-то.
           – Их на брикетный. Туда направили, только.
           – Понял. А что – сегодня, уж с завтра бы.
           – Сегодня. Немедленно. Те приедут, отправлю сразу. Так, надо к ним еще подсобных рабочих определить. Кирпичи подносить, раствором заниматься.
           – Нет людей. Сами понимаете, все на брикетном заняты.
           – Сколько можешь дать?
           – Двоих от силы, больше никак. Дайте брикетный закончить, потом на сушило навалимся. Две недели не подождать? Ну, три, управимся точно.
           – Не могу. Сколько нужно при трех каменщиках?
           – Считали. Шестнадцать, однако, вышло.
           – Загибать ни к чему. Двенадцати хватит?
           – А и двенадцати нет, нечего думать.
           – Ладно, двоих оставляй на растворный узел и троих каменщиков. Будем думать. Задержись ненадолго. Присядь, вот закуривай, сейчас отпущу тебя.
           Петушков снова взял трубку телефона.
           – Директора школы. Александр Павлович? Извини, пожалуйста, что отвлекаю. Неотложное дело. Где у тебя сейчас девятиклассники, не трудовой ли семестр у них? В совхозе прополкой занимаются. Ясно. Да вот, хотел помощи попросить. На строительстве нужна подсобная сила. Предлагал? Моему заместителю? Он – отказался, я – прошу. Редко я тебя прошу, крайняя нужда у меня. Посмотри, пожалуйста. Посмотри. Мне двенадцать человек нужно. Погоди, даже не двенадцать – десять, двое есть. Им до шестнадцати лет? Значит, по четыре часа работают. Тогда двадцать ребят, в две смены пойдут. Можно, пожалуй, и девочек, будут помаленьку носить, все равно помощь. Надеюсь. Спасибо, Александр Павлович. Нет, заранее буду благодарить, потому что отказать ты мне не можешь. Я им оплачу по расценкам, как положено. Мне с родителями поговорить, чтобы не возражали? Не нужно? Тогда завтра жду ребят. Все! До завтра.
           Он положил трубку и предложил Ларину.
           – Закуривай.
           – Сколько можно курить?
           – Будем курить, пока не закончим всех дел. Что еще не решено? Брагина отпускаем, к нему вопросов нет?
           Прораб поднялся.
           – Может быть, с завтра каменщиков, Василий Петрович? Сегодня им так и так делать нечего, там ни одного кирпича нет. Разгрузить разгрузили, а подвезти не можем.
           – Тоже некому?
           – Так а как же.
           Петушков подумал и снова потянулся к телефону.
           – Директора школы. Еще раз извини, Александр Павлович. Слушай, а сегодня ты мне никого не можешь дать? Восемь ребят? С учительницей? Как раз устроит. Всех в дневную смену. В девять, в одиннадцать, как придут. Кирпич грузить на самосвал. Прямо ко мне, буду их ждать. Дам сопровождающего. Договорились. Свободен, Брагин, валяй. Строителей – завтра, согласен. Еще что? – уже весело спросил директор Ларина.
           – Вы гений, Василий Петрович.
           Петушков рассмеялся.
           – Тридцать школьников добыл – и уже гений? Слабовато, пожалуй, для гения, а?
           – Достаточно для начала. Вполне. Все признаки.
           – Разве что для начала. Встречаем директора хорошим кирпичом?
           – Приезд Яночкина откладывается. Лобанов сказал.
           – Вот те на! Для чего тогда горячку пороть?
           – Мы что, на Яночкина только работаем?
           – Ладно, что сделано, то сделано. Хотя, как оказалось, было не так уж обязательно. Пусть едут кто угодно когда угодно. Ты прав, делаем свое дело без оглядки и страха перед кем-то. Все! Разбежались и больше не мешаем друг другу. Вечером тебя жду, обменяемся впечатлениями о текущем дне и наконец сыграем в шахматы. Я партию должен, а за мной долги не пропадают.
           – Сдаваться специально не собираюсь, – пообещал Ларин.
           – Еще чего! Сдаваться и не придется, готовьтесь просто получить мат.
           – Друзья посмеялись и расстались до вечера.


--- ГЛАВА 27 ---


           Его, никогда не жившего в общежитии, удивила бедность обстановки ее комнаты. Голый стол, глухой шкаф, два стула и железная кровать – вся обстановка. И то, что они сидят вдвоем на кровати, застеленной сверху суконным коричневым одеялом, вполне естественно, хотя дома на кровати он не мыслит сидеть. Здесь просто больше негде. На стульях, как попробовали вначале, выглядит казенно и фальшиво: к девушке пришел – садись ближе. К девушке! Эх, Ленька, в тридцать-то три. Эта мысль нет-нет да приходит к нему, иногда, как теперь, в самый неподходящий момент. Впрочем, сейчас, как всегда, тревожная, она оказывается еще радостной и возбуждающей, и он вдруг ощутил гордость за себя.
           И, словно уловив его настроение, Марина негромко и восторженно произнесла:
           – Какой ты здоровый!
           И провела рукой по его волосам от виска назад, над ухом. Он обнял ее и, привлекая к себе, ухмыльнулся:
           – Задавлю!
           – Не задавишь.
           – Задавлю! – наклоняясь над девушкой и прижимая к себе ее хрупкое тело, повторил Стенин.
           Она жалобно и забавно пискнула, но не сделала попытки вырваться. В ее близких блестящих глазах стояли слезы, в них он увидел страх, напряжение и – насмешку.
           – Копна мышь не задавит, – выговорила она.
           – Это я – копна? Я?!
           Она застонала от боли и вдруг, обвив руками его шею, притянула его лицо к своему. Стенин почувствовал, как ее влажные губы робко и нежно прижимаются к его губам. Он схватил жадным ртом ее губы – мягкие, приторно сдобные, такие упругие, но мягкие – и потерял голову.


--- ГЛАВА 28 ---


           Начальник производства Александр Иванович Чиваров держал Илью Семеновича Ларина на коротком поводке.
           – Вы обязаны информировать меня о выполнении графика отправки деталей ежедневно.
           – У меня график изготовления, но не отправки.
           – Для вас это одно и то же.
           – Извините, Александр Иванович, это разные вещи. Не всегда возможно сразу отправить готовую продукцию. Во-первых, у меня нет своего транспорта.
           – Значит, изготовляйте раньше, делайте поправку на задержку.
           – График составлен с учетом здешних возможностей.
           – Ошибаетесь. Подписан директором завода исходя из наших потребностей. Вы – работник завода, не Октябрьского предприятия. Директор предприятия может рассказывать про возможности производства, у вас такого права нет. Ваш график – потребность завода.
           – Понятно. Между прочим, работаю за тысячу километров от Ленинграда.
           – Расстояние не имеет значения.
           – Имеет. У меня под руками нет гаража, чтобы потребовать транспорт и нет дежурной машины отвезти ящики с деталями на станцию. Бывает проблема нескольких дней.
           – Решайте. Для того вы там.
           – Моя задача обеспечить изготовление продукции.
           – Ваша задача обеспечить деталями завод.
           Появилось желание у Ларина послать Чиварова к Лобанову, его дело решать организационные вопросы, подумал: заместитель главного инженера займет позицию начальника производства, обяжет заниматься транспортом, тоже заставит ежедневно звонить – получится, сам себя подставил под двойной удар. Встал по стойке смирно, покорно согласился.
           – Хорошо, буду обеспечивать отправку. По мере возможностей.
           – По утвержденному графику.
           – Хорошо.
           – И докладывать ежедневно. Жду ваших звонков.
           Ждите, подумал Илья Семенович и положил трубку. Вроде бы их внезапно разъединили. Есть такой прием, пользуется им нахально, когда надоедает разговор.
           Задумался. Сложное положение. Чиваров просто так не отстанет, добьется своего. Ему не докажешь, что ежедневно звонить в Ленинград – терять время, иногда полдня. Сиди на месте, никуда не уйди. Ладно, когда есть необходимость. Каждый день – это же абсурд! А как с ним поспоришь? Никак. Уперся начальник производства. Формально – прав. Таков стиль его работы, на заводе совещания по выполнению графиков ежедневные, все начальники цехов и отделов докладывают. Здесь тоже фактически подразделение завода, требует отчетности по единой схеме. Так, да не так. Расстояние есть расстояние, и особенности, хочешь – не хочешь, учитывать придется. Как? Нужно подумать. Размыслить. Придумать обязательно.
           Одно ясно: ежедневных звонков товарищ Чиваров не дождется. Желательно вообще бы не иметь с ним телефонной связи. По крайней мере, отсюда. Пусть сам звонит, если ему нужно.
           Через день Чиваров позвонил снова. Потребовал доложить.
           – Вчера какие детали отправили?
           – Вчера отправки не было.
           – Сегодня?
           – Записывайте.
           – Диктуйте. Так, записал. Не густо.
           – Как можем.
           – Отставание продолжается?
           – Ликвидируем за неделю. Меры приняты.
           – Что завтра уйдет?
           – Наметили четыре позиции. Дадут ли машину, не знаю.
           – Решайте.
           – Занимаюсь.
           – Почему не звоните? Требую ежедневно.
           – Не дают днем. Заказал. Просил. Не дают.
           – Завтра позвоните обязательно, сообщите, что послали.
           – Днем не соединяют. Даже заказ не берут иногда.
           – Вы мой домашний телефон знаете. Звоните в любое время дня и ночи.
           – Хорошо, буду пытаться.
           – Будете пытаться, будет получаться.
           Отлично. Получил то, что желал получить. И это желаемое использует на все сто. Держись, дорогой товарищ Чиваров! Вряд ли кто тебе позавидует. Сам настроил меня, проглотишь результат. Порадую тебя обожаемой тобой слепой исполнительностью. Век живи, век учись. На ус мотай, пищу для ума переваривай, учиться никогда не поздно. Только аккуратно, чтобы комар носа не подточил.
           Попросил у Барышева будильник. На неделю, максимум две. Держите сколько надо, сказал Барышев, у меня лишний, еще один есть, и тем не пользуемся. Поставил будильник на стул, передвинул к изголовью, чтобы под самым ухом оказался. Сегодня отправили что обещал, даже сверх две позиции ушли. Нужно немедленно начальство обрадовать. Так, на сколько же настроить звонок? Попробую на пять утра. Очень хорошо. В самый раз. Пять ночи – то, что надо. С этого начнем.
           Будильник разразился радостной звонкой трелью. Ларин ошалело вскочил, нажал на кнопку, прервал звонок. Так можно заикой стать, подумал невесело. Я – ладно. Посмотрим, как Александр Иванович запрыгает от радости.
           Ленинград дали почти мгновенно. Попросили не класть трубку, сразу соединили. Звонок был долгим. Естественно, спят люди, самый глубокий сон под утро. Правильно выбрал время, молодец товарищ Ларин.
           Ответил женский голос.
           – Будьте добры Александра Ивановича.
           – Вы знаете, он спит.
           – Понимаю.
           – Поздно лег, не хотелось бы его будить.
           – Поверьте, очень срочно. Просил обязательно позвонить именно ночью. Даже приказал.
           – Если так, подождите.
           – Слушаю, Илья Семенович!
           Голос бодрый, требовательный, словно не спал только что человек. Выслушал подробное объяснение Ларина спокойно, терпеливо, не перебивая вопросами. Сказал удовлетворенно:
           – Вот видите, при желании можно выполнить все, что требуется, и вовремя доложить. Вы меня сориентировали, теперь могу планировать уверенно. Спасибо за информацию и давайте так продолжать.
           Давайте, подумал весело Ларин, мне – что, трудно?
           Назавтра настроил будильник на три часа ночи. Трубку взял Чиваров. Видимо, предупредил родных, чтобы сразу будили, он теперь по ночам говорит.
           – Сегодня отправки не было, – сообщил Ларин, – но и по графику не значилось. Готовим на послезавтра.
           – Хорошо, – сказал Чиваров, – спасибо. Коротко и ясно.
           Вечером будильник поставил на два часа. Сам с трудом разомкнул веки, только разоспался, не хотелось подниматься. Может быть, пропустить один раз? От мысли такой вскочил, схватил трубку. Ни дня без звонка, ни ночи, вернее. Биться до конца. Победного, разумеется.
           – Сегодня детали не ушли, – доложил сердито.
           – Собирались завтра отправлять, – напомнил Чиваров.
           – Завтра и уйдут. Должны.
           – Завтра позвоните.
           – Звоню ежедневно, – настойчиво сказал Ларин.
           Начальник производства не ответил, прервал разговор.
           Ежедневные звонки прочно входили в систему. Теперь Ларин заказал разговор на восемь вечера. В конце месяца начальство едва ли рано дома окажется. Так и вышло. Ответила женщина.
           – Александр Иванович еще на работе.
           – Он просил сообщить об отправке. Будьте добры, запишите номера деталей, я продиктую. Придет, передадите ему.
           – Пожалуйста.
           – Записывайте.
           Передал. Поблагодарил. Извинился за беспокойство.
           – Это вы звоните по ночам? – спросила женщина осторожно.
           – Да, я.
           – Не могли бы делать это хотя бы пореже?
           – Вопрос не ко мне. Простите, вы жена?
           – Да, супруга Александра Ивановича.
           Супруга, ишь ты. Супруга, это хорошо.
           – Меня зовут Илья Семенович.
           – Я – Валентина Сергеевна.
           – Очень приятно. Понимаете, Валентина Сергеевна, здесь провинция, захолустье, в телефонную линию можно включиться только по ночам. Очень редко случается днем, вот сегодня дали, но это – исключение. Александр Иванович приказал звонить ежедневно, так что вопрос не мой, я лишь исполняю распоряжение.
           – Вы тоже считаете это необходимостью?
           – Начальник производства установил систему: ежедневный контроль. Я обязан работать по системе завода, что и делаю сознательно, считаю производственной необходимостью.
           – Значит, звоните доложить об отправке?
           – Или о том, что отправки не было.
           – Понятно. Хорошо, передам, что записала.
           – Всего вам доброго.
           Ларин ничего не слыхал о супруге Чиварова. Но жена есть жена. В конце концов, женщина, родной заботливый человек. Подключим, попытка, во всяком случае, сделана. Будем ждать ощущения влияния.
           На следующий день Ларин выбрал полночь. Казалось, рановато, а может в самый раз получиться. Чиваров говорил раздраженно.
           – Если не отправляли, зачем звоните?
           – Как, – удивился Илья Семенович, – вы просили ежедневно. Настаивали. Приучили.
           – Надеялся и надеюсь на ежедневную отправку.
           – Ну, так не бывает, – миролюбиво объяснил Ларин, – даже по графику не так.
           – Звоните только сообщить, что ничего не сделано?
           – Почему не сделано? Могу продиктовать, какие детали уже готовы и сколько.
           – Меня интересует отправка.
           – Отправки не было. Вчера. На завтра планирую отгрузить все, что успеем подготовить.
           – Что значит, успеем? У вас есть график.
           – График – понимаю. Может быть, сверх графика что получится.
           – Вы за график отчитывайтесь.
           – Хорошо, постараюсь отправлять строго по графику.
           – Отправляйте все готовое, но докладывайте по графику. Не морочьте мне голову избытком.
           – Будет сделано. Принято к исполнению. Завтра отгружаю строго по графику, не буду морочить.
           – Завтра? Не сегодня?
           – А, уже сегодня. Действительно. Вы правы.
           – И позвоните.
           – Обязательно. Об этом нечего говорить.
           Назавтра, вернее, уже сегодня – нет, все-таки назавтра, Ларин не звонил. Пропускал день. Сознательно и направленно. Пусть большой начальник покрутится, повертится в постели в бесплодном ожидании ночного звонка. Свой будильник он заткнул. Будильник Чиварова никто не отключит, он у него в мозгу, в дурной голове, в задерганной нервной системе. Спокойно поспит единственную ночь? Вряд ли.
           Позвонил через день рано, в десять утра. Заказал номер служебного телефона в кабинете начальника производства. Была отвратительная слышимость, что тоже играло в пользу Ларина. Непонятно только, всегда так, ночью слышнее, чем днем, или простая случайность, обычные помехи на линии, технический сбой. Весьма удачный для Ларина.
           – Вчера ждал звонка, – упрекнул Чиваров.
           – Вот только дали, – пожаловался Ларин. – Никак не соединяли, была то ли занята, то ли неисправна линия.
           – Так, хорошо. Сегодня если отправите, позвоните.
           – Позвоню в любом случае, – пообещал убежденно.
           Позвонил. Снова в пять утра. Решил повторить цикл. Следующая ночь: как по очереди? Кажется, два часа. Нет, в три, однако. Да, в три, два часа будет завтра. Не обязательно соблюдать строгую последовательность, нужно путать карты. Составить график на пару недель, вряд ли понадобится больше. Проверим терпение начальства. В принципе, два часа, три часа – какая разница. Можно сегодня и завтра даже одинаково, приучить к одному времени, потом внезапно нарушить. Пожалуй, начнем в два.
           Доложил: ничего не отправили, а собственно, и не собирались.
           – Вам не очень трудно звонить ежедневно? – неожиданно заботливо спросил Чиваров.
           – Разве это трудность, Александр Иванович? – как можно искреннее удивился Ларин. – У меня тут действительных трудностей масса. Детали делать нелегко. Людей найти, научить, заставить, качество обеспечить, отправка эта еще. А главное – тара, все виды. Там – да, трудности натуральные. Звонить – что, фактически отдых. Но – на пользу дела, хотя маленько и отвлекает.
           – Понял вас. Тогда помогу вам. Решаем так. Если нет отправки, звонить не обязательно. Можете не звонить.
           – Вы меня неправильно поняли, Александр Иванович, – горячо запротестовал Ларин, – мне помощь не нужна. Позвонить труда не составляет, втянулся. Пусть система работает, будем ее поддерживать. Вы постоянно в курсе, я же понимаю. Буду стараться.
           – Ну, смотрите, – растерялся Чиваров, – вам виднее.
           – Думаю, как лучше. Как требуется, так будем. Не смею задерживать, у вас, наверно, совещание.
           Совещание у начальника производства ежедневно в одиннадцать утра, всем на заводе известно. Ларин далеко, а не так давно уехал, не мог забыть. Малость переиграл, авось не заметит. А и заметит, что может сделать? Наверняка Чиваров начинает понимать, что над ним издеваются, но сам загнал себя в идиотское положение, пытается искать достойный выход. Никакой помощи ему, никаких уступок, только безоговорочная капитуляция и сдача на милость победителя. Время у меня есть, у него, похоже, кончается. Поглядим, насколько хватит терпения.
           Теперь у заместителя главного технолога появился чисто спортивный интерес. Никому не расскажешь, а то ведь можно было бы пари заключить, сколько еще продержится начальник производства. Азарт – это хорошо, азарт – двигатель прогресса. Пора двигаться прогрессу в их отношениях.
           Дважды подряд будил в два часа. Менять? А зачем? Пускай настроит организм на одно время. Проверим настрой. Может быть, рефлекс образуется? Условный, безусловный? У Павлова спросить. Пока оставляем в два.
           Чиваров отзывается быстро. Ага, не спится, начальник? Во всяком случае, неглубоко, в напряженном ожидании звонка. Как у вас с нервной системой, Александр Иванович? Долго будем исполнять с вами эту дурацкую сюиту? Сонату в четыре руки. Бетховена? Шуберта? Музыкальный момент. Простите за сравнение, господа классики. Вы не причем. У нас тут своя игра. В четыре руки, точно. Дуэт. Фортепианный. Вокальный. Вокально-инструментальный. Образованные люди, начитанные, грамотные. В культуре разбираемся, в сравнениях сильны. Простую ситуацию распотрошить не можем. Придуманную проблему не в силах разрешить.
           Терпение, мой друг, и ваша щетина превратится в золото.
           – Вы снова звоните без отправки. Фактически ни о чем. Я разрешил в этом случае не звонить.
           – Мне разрешать нарушение системы не нужно, Александр Иванович. Я не молодой специалист, чтобы принимать такие поблажки. Мне легче вовремя проинформировать, чем потом сутки мучиться от вины, что вас в неведении оставил. Это мешает работе и мне, и вам.
           Ларин представил себе реакцию начальника производства. Можно догадаться, какого труда стоит ему сдержаться. Интересно, продолжит игру в благодетели или сорвется? Не сегодня. Неуклюже, но пытается сохранить мину.
           – Повторяю: без отправки деталей звонить не обязательно.
           – Что значит, не обязательно?
           – Доклад о срыве поставок мне не нужен.
           – Срываем редко все-таки. Чаще всего по графику не предусмотрено.
           – В любом случае – не обязательно звонить.
           – Это приказ?
           – Это предложение. Рекомендация.
           – Хорошо, Александр Иванович. Буду под настроение. Соберусь поспать – пропущу. Одолеет бессонница, закажу разговор.
           – У вас бывает бессонница?
           – До сих пор не замечал. Когда звонить не нужно, засыпаю как убитый. В последнее время заставляю себя работать в ожидании звонка, чтобы не проспать, когда дадут.
           – Ограничьте ночные разговоры. Прекратите издеваться над собой.
           – Над другими, извините, не умею.
           – Я все сказал, – закончил Чиваров.
           Позвонил Лобанов:
           – Слушай, что там за игру по ночам ты с Чиваровым затеял? Что за фокусы такие?
           – Кто вам сказал?
           – Валентина, жена его приходила. Жалуется, прямо не знает, что делать. Сна лишились совсем.
           – Она с вами знакома?
           – Наши дачи рядом. По-соседски общаемся. Так что случилось?
           – Ее муж, ваш приятель, потребовал, чтобы каждый день докладывал ему об отправке продукции.
           – С чего ты взял, что он мой приятель?
           – Вы же сами хвалили его вон как.
           – Хвалят не обязательно приятелей. На этот счет ты ошибся. Работает – отлично, хватка у него отменная. Ну и что, докладываешь?
           – Ежедневно.
           – Я чего-то недопонимаю? Почему по ночам?
           – Так днем нет связи, только ночью дают разговор.
           – А, поэтому Чиваров меня выспрашивал про телефон в Октябрьске? Я даже не понял, чего он добивался. Про ночные подключения речи не было.
           – И что вы ему сказали?
           – Сказал, никакой надежной связи оттуда нет. Надо звонить отсюда, и тоже без полной гарантии.
           – Это на самом деле почти так, – подтвердил Илья Семенович, – вы один можете из Чащина звонить в любое время, и сразу соединят.
           – Да знаю, – согласился довольный Лобанов, – даже директор с главным инженером предприятия удивляются, им ждать приходится иногда очень подолгу. Нужно уметь налаживать контакт с нужными людьми. Особенно еще, когда это красивые молодые женщины. Тебе, впрочем, ни к чему. Кончай вообще звонить этому дураку. Придут детали, пересчитает, отметит в своих графиках – какая ему еще информация? За тысячу километров делают – что, не понимает?
           – Так бы ему объяснили.
           – Не собираюсь вмешиваться. Сам детали взял, сам отчитывайся. Ночами не спать, надо же. Из-за чего? Дуракам закон не писан.
           Лобанов, значит, не на его стороне, обрадовался Ларин. Уже легче. Продолжим соревнование один на один. Чиваров задергался, значит, поединок подходит к концу.
           Теперь уверенно позвонил в четыре ночи. Новое время, ни разу не использовал, полная неожиданность для Чиварова. Однако снова быстро снял трубку. Выходит, всю ночь начеку начальник производства. Жертва собственного упрямства.
           – Так, – сказал требовательно, – записываю.
           – Нет, Александр Иванович, сегодня отправки не было.
           – Я же разрешал не звонить.
           – Но не запретили?
           – Вам что, непонятно? Чего вы хотите?
           – Хочу вас постоянно информировать. Готовы детали, надеялся отправить. Заказал разговор доложить вам. А машину не дали в последний момент. Что прикажете?
           – Отменить разговор нельзя? Позвонить на станцию, отказаться.
           – Можно. Раз отказался, два. На третий вообще не станут давать, скажут: нет связи. И так-то с трудом.
           – Если нет уверенности, тогда разрешаю не звонить. Согласен пропустить пару сообщений в виде исключения.
           – Здесь уверенности нет и быть не может. Понял вас, без отправки больше звонить не стану.
           И перестал звонить. Детали отправлял через день.
           Спустя неделю Чиваров сам вышел на связь.
           – Что случилось, Илья Семенович? Детали приходят, сообщений об отправке я не получаю.
           – Полагаю, так лучше, чем наоборот.
           – Это не ответ. Спрашиваю, что-то случилось?
           – Случилось. Мне не справиться. Попрошу Лобанова меня заменить. В понедельник детали упаковали, подготовили к отправке, заранее отказали в транспорте. Вам докладывать нельзя? Вдруг неожиданно в полдень начальник цеха собрался в область по своим делам. Захватил наши шесть ящиков, заехал на вокзал, сдал их в багаж. Заказать разговор уже поздно, на следующий день только возьмут, а вам к чему, если детали уже пришли. Когда из Октябрьска через Москву отправляем, тогда другое дело, за ними следить, бывает, приходится. И в четверг такая же картина. Опять не обещали машину, а подвернулась попутная, снова прямым поездом ушли детали, к вам придут быстрее любого звонка.
           – Чтобы ехать за ними, нужно знать, что отправлены.
           – Не обязательно. Можете поручить кому-то ежедневно справляться на станции, есть ли груз.
           – Здесь я разберусь. Что вы предлагаете?
           – Два предложения. Первое: чтобы чуть улучшить телефонную связь, разрешить заказывать разговоры по срочному тарифу.
           – Кто вам мешает?
           – У меня такого права нет. Мне местное руководство разрешило звонить без ограничения, но лишь по нормальному тарифу. Срочный – втрое дороже.
           – Так. Второе?
           – Второе конкретное предложение. Пришлите сюда вашего диспетчера, пусть на месте займется контролем выпуска продукции. Я буду детали делать, а он – отправлять и докладывать вам. С обеими задачами мне одному не справиться.
           – Хорошо, я подумаю.
           – Подумайте, Александр Иванович.
           Ларин успокоился. Понял: напряжение снято. Вряд ли начальник производства сможет что-либо придумать. Игру можно считать законченной. Финита ля комедия. Впрочем, своего работника прислать сюда способен. С чем он, Ларин, до сих пор не соглашался. Будет стоять над душой, мешать нормальной работе. Пусть посылает, зато избавит от неприятного общения.
           Позвонил утром Лобанову. Рассказал о разговоре.
           – Что за канитель развел, – рассердился Алексей Никифорович, – делать ему нечего. Я и здесь против его каждодневных совещаний. Яночкин поддерживает. Ладно, тут. К тебе зачем привязался? Детали получает, что еще нужно? Кончай звонить, отправь его ко мне, скажи, я запретил.
           – Не хочу вашей ссоры. Предложил ему два выхода.
           – Какие?
           – Получить разрешение на заказы срочных разговоров.
           – Намного дороже?
           – Втрое.
           – Петушков на такое не пойдет никогда.
           – А если завод переведет деньги?
           – Все равно не позволит. Докажет Яночкину, что это ни к чему. Лишняя трата денег. А еще что?
           – Посоветовал прислать своего работника, пусть сидит здесь и докладывает Чиварову об отправке готовой продукции, а с меня эту функцию снять.
           – Еще чего? – возмутился заместитель главного инженера – без меня вопрос не решить, а я не позволю в Чащине плодить бездельников. Пусть только попробует. Хватит дуракавалянием заниматься, тебе там делом заниматься надо, а не кого-то ублажать. Потребует снова звонить, немедленно мне сообщи, вмешаюсь, хоть и не хотел. Время, вижу, пришло.
           В конце месяца Лобанов приехал вместе с главным металлургом. Новый корпус строится, в нем предусмотрено размещение термички, малярки, гальваники. Все – хозяйство главного металлурга. Его службы и участки. Подготовка ведется, оборудование приобретается, нужно многое уточнить на месте. Гальваника – значит, очистные сооружения. Не в самом корпусе, где-то рядом. Туда затраты – ни с чем не сравнимы, если делать все по закону. Для начала, есть вариант, следует ограничиться предочисткой, потом постепенно продолжать строительство сооружений. Но это – только с разрешения санэпидстанции. Первая задача – найти контакт с главврачом. Алексей Никифорович Лобанов – в своей стихии. Главврач санэпидстанции – женщина? Одинокая? Молодая? Нестарая? Его вопрос, его задача, его проблема. Неразрешимых проблем не бывает. Во всяком случае, для него.
           При всех заботах не забыл про Ларина. Вечером в доме приезжих поинтересовался:
           – Как Чиваров, не звонил?
           – После нашего разговора – нет. Уж сколько дней.
           – Ну, не такой же он дурак. Малость занесло, разобрался, остыл. Ничего, проглотил, бывает.
           – Еще позвонит. Обещал подумать.
           – Подумал. Не позвонит, не жди. Самолюбие не позволит признать ошибку. А ты ему?
           – Не собираюсь.
           – Ты детали делай и отправляй, больше от тебя ничего не требуется. А он их получает. Все ваши дела. Когда что-то срывается, ставь в известность, это необходимо. Постарайся не срывать, задел создай, как на таре. Людей у тебя хватает, не наш завод бедный!
           – Тут с металлом связано.
           – Помогу. Давай заявку, посмотрим с Тесленко, дадим тебе металл наперед, Владимир Савельевич добудет, ты у него в любимцах ходишь. Да он лучше других понимает, что значит за тысячу верст от Питера. Завтра же напиши, с собой возьму, займусь сразу.
           – Спасибо, Алексей Никифорович. Все-таки вы – мой царь и бог.
           – А как же, – подтвердил довольный Лобанов. – Работай, поддержка и помощь тебе всегда обеспечены, в этом будь уверен.
           Ага, подумал Ларин, еще вчера категорически отказывались вмешиваться в производство деталей. Но вслух не сказал. Ни к чему портить начальству доброе настроение.