Часть 1. Яночкин

--- ГЛАВА 1 ---


           Яночкин приехал в Чащино в начале двенадцатого, раньше, чем предполагал. Никогда прежде так быстро от Москвы не добирался. Видимо, зависит от водителя. Всего на машине приезжал трижды: один раз с начальником главка на его лимузине, дважды – на этом «москвиче», но с другим шофером. Возможно, день оказался для поездки удачным, шоссе было свободным, никаких помех, мчались с ветерком, водитель гнал машину в свое удовольствие. На час раньше ожидаемого появиться – большая удача, хороший знак, обещающее начало. Доехали скоро, а ноги все равно затекли, годы берут свое, тяжелее стало залезать, но особенно выбираться из салона, неповоротливым становится грузное тело и суставы ноют, с каждым годом все существеннее. Впрочем, все – для внутреннего потребления. Обнаруживать – никогда никому.
           Остановились возле управления предприятием.
           Водитель мотор не выключил, ждал. Яночкин сидел рядом, задумался, выходить не спешил. Спросил, не оборачиваясь:
           – Что у них с добычей торфа? Сезон еще не закончен?
           – Должен кончаться. Если только самая малость остается, – ответил сзади Лобанов. На просторном сиденье он располагался один.
           – Их может не быть в управлении?
           – Сейчас проверю. Две минуты, Николай Прокофьевич.
           Лобанов отворил заднюю дверцу, пригнувшись, осторожно выбрался наружу, торопливо поднялся по ступенькам. Дверь распахнулась, и перед ним встал Петушков. В рабочей одежде – то ли собрался в поле, то ли оттуда вернулся. Придерживая дверь, широко развел руками. Глядел весело и спрашивал с озорством.
           – Что не позвонил, Алексей Никифорович, встретили бы тебя, организовали, подвезли. На чьей же ты машине, друг любезный?
           – Я – не я, и машина не моя. Там – директор завода.
           – Николай Прокофьевич? – ахнул Петушков. – Да батюшки! Что ж раньше-то? – Он не договорил, кинулся с крыльца, отворил переднюю дверцу, предложил руку директору.
           Яночкин руку отклонил, неторопливо, солидно вылез из машины, поздоровался с главным инженером.
           – Как вы внезапно, – пожаловался Петушков.
           – Так вышло. Мы из Москвы. Появилась необходимость посоветоваться, оказалась возможность заглянуть, решили воспользоваться. Директор предприятия тоже нужен. Он здесь?
           – На месте.
           – Хотелось бы сначала посмотреть корпус, как идет строительство, потом вернуться к директору.
           – Зайти бы надо. Расстроится Григорий Петрович. Ни к чему обижать старика.
           – Какие обиды. Пойдем, познакомимся с обстановкой. Основные вопросы – к нему.
           – Ну, хоть поздороваться. Он ведь глядит в окно. Погулять можно без него.
           – Согласен, пошли наверх, только на пару минут, время ограничено.
           Захаров встречал в приемной, вышел из кабинета. Секретарь Тося встала, приветствуя гостей. Лобанов ей дружески улыбнулся. Директора обменялись рукопожатием, прошли в кабинет. Григорий Петрович пригласил гостей садиться.
           – Неожиданное что привело, Николай Прокофьевич? Без предупреждения.
           – Привело, – подтвердил директор завода. – Только до разговора хочу посмотреть строительство корпуса. Если позволите.
           – Мне с вами обязательно?
           – Нет, нет, просто желаю получить общее представление. Вы же постоянно наблюдаете.
           – Ко мне люди вызваны, отменять совещание тогда не стану, быстро проведу. Буду вас ждать, как закончите, сразу сюда.
           – Договорились. Василия Петровича отпускаете?
           – А он не приглашен, свободен.
           – Прекрасно.
           Спустились, вышли из конторы, свернули за угол направо, быстро направились в сторону завода. Машина осталась стоять рядом с управлением.
           – Что там смотреть, еще ничего нет, – недовольно проговорил на ходу Лобанов.
           – Это неверно, – возразил Петушков, – нулевой цикл почти закончен.
           – Вот именно, нулевой.
           – Фундамент, считаем, готов, ставят столбы под крышу.
           – Какую крышу, ни одна стена даже не начата.
           – У них другой порядок. Сперва крышу положат, потом стены будут подводить.
           – Что-то новенькое.
           – Новая технология, да. Современная.
           – Не провалиться бы с современными новинками.
           Яночкин молчал. Молча подошел к стройке, не задавал вопросов, стоял, смотрел как работают молодые ребята в гимнастерках без погон, некоторые без ремней, все в сапогах и пилотках. Работников немного, никакого энтузиазма в их действиях не наблюдается. В принципе, работа идет, дело не стоит, движется. Можно, наверно, подогнать, ускорить, но нынче об окончании строительства думать нечего, запланировано на будущий год, видимо, так и будет, хотя если такими темпами как сегодня продолжат работу, и следующий год под угрозой. Но это – другой вопрос. Первое, что ясно – еще минимум на год о новых площадях забыть. Объективная реальность. Без вариантов.
           – Так, – обратился к главному инженеру, – понятно. Корпуса в текущем году нет. Надеялись протянуть еще немного с тарой номер два и три, не удалось. С Нового года корабелы отказали, обязаны теперь делать сами. Необходимо решить, сможете здесь разместить или нам начинать производство на заводе. Хотелось, чтобы вы за это дело взялись.
           – Вопрос – к директору предприятия.
           – Ты же хозяин всего нашего производства, – возмутился Лобанов.
           – На предприятии есть директор, – упрямо разъяснил Петушков.
           – Я занимаюсь производством, перспективой – он. Был бы директором, я бы тару взял, хотя площадей свободных нет. Совсем нет. Решаю не я. Директор решает.
           – Но ты можешь сказать свое мнение.
           – Мое мнение директора не интересует. У него свой взгляд на все и свое отношение ко всему.
           Яночкин задумался. Еще раз оглядел стройку. Кивнул Петушкову.
           – Идем к директору.
           Григорий Петрович Захаров к такому разговору готов. Как пионер, всегда готов. Предвидел и не сомневался: Яночкин по таре два-три к нему придет. Непременно. До завершения строительства корпуса. Обязательно – до. Иначе не бывает. Такова жизнь. Наша советская действительность. Социалистическая система хозяйствования. Планирования и экономики. Совершенствования и развития производства. Капиталист разговора не заведет об изготовлении и выпуске продукции, пока не получит готовый корпус под размещение оборудования. Для капиталиста такое наше предложение – абсурд. Мысли не о преимуществе системы, никто не сравнивает, ясно, что социализм – высшая ступень, но если чего-то не достигли, а у них есть – отчего не взять? Изучить, перенять, поставить на службу, усовершенствовать, в наших условиях вдесятеро лучше использовать. Не хотим. Привыкли. Создаем трудности сами себе сознательно, чтобы потом напрягаться и преодолевать неимоверными усилиями. У нас еще ерунда. Семечки. Бывает хуже. Но – в системе. Что, судостроители не могли еще год эту тару делать? Приказ министра? Два года после приказа делали, еще год – никак? Кто бы поверил. Не захотели – все! Два года не замечали, теперь – приказ. Год не дотянули. Возможно, два. В будущем году новый корпус не факт, что сдадут. Полной уверенности нет. Он, директор, имея опыт, знал: завод с этой тарой обратится безусловно. Ждал, раньше даже, готовился к такому сюрпризу. Больше того: уверен, директор завода тоже знал о необходимости вот-вот заняться производством тары. Никаких оснований надеяться на долгую отсрочку решения этой проблемы у него не было. Что, забыл, в каком мире живем? Когда хотим, приказы министров игнорируем, когда хотим – хватаемся за низ. И никто тут не поможет, с самого начала обязаны были все выполнять. Государство – государством, а ведь именно он, Яночкин, не захотел подготовиться к нормальной работе здесь, в Чащине. Мог! Нужно было только распорядиться построить производственный корпус в тысячу, скажем, квадратных метров, типа даже складского помещения. Достаточно для размещения участков сборки и сварки. С помощью завода сами могли построить, в конце концов. Нет, закатили капитальный заводской корпус в четыре с половиной тысячи метров. Он, Захаров, не вмешивался, стоял в стороне, неясно было, сколько еще отпущено времени работать директором, положение шаткое тогда, а и теперь не очень. Пока не обострен, вопрос развития производства тары – не его, сами разберутся. Но интуиция подсказывает: время пришло, жареный петух клюнул, с этим приехали. С чем же еще? Сразу бегом на стройку – к бабушке не ходи, все и так понятно. Интересно, Яночкин как – на войну настроен, генеральное сражение готовит, заставить собирается меня, лично меня сдаться, капитулировать, согласиться начинать производство в любых условиях? Или предложит мирное решение, бесконфликтное и взаимоприемлемое?
           Год назад такого просто не могло существовать. На пушечный выстрел не допустил бы. Грудью встал, не позволил бы учинить безобразие, как при запуске тары один – выкинуть на улицу ремонт торфоуборочной техники. Сейчас тоже готов сопротивляться. Только не в той степени. Он уже не тот Захаров, хотя, понятно, директор Октябрьского торфопредприятия. Пенсионер, никуда не денешься. Не выстоял, уступил главному инженеру, доверился ему с поиском нового производства. Боялся потерять Петушкова, остаться без надежного помощника. Да пусть бы уходил, на одном торфе ему светило, поди, еще десяток годов спокойно директором оставаться. Не думать ни о прошлом, ни о будущем, заниматься привычным делом, обеспечивать выполнение плана, руководить работающим предприятием, давать хорошие показатели и ходить в передовых, чтобы мысли никому в голову не пришло его заменять хотя в каком смысле. Пока сам не попросит. Об этом что ж, только жалеть. Может, без Петушкова не так просто и гладко было, но не смертельно, точно. Теперь ничего не исправишь. И Яночкина никуда не пошлешь – ни близко, ни далеко. Директор предприятия директору завода не соперник, не конкурент и уж вовсе не противник. Не угодишь, вмиг способен убрать с дороги пенсионера при его связях в правительстве и обкоме партии. Так что – есть желание, нет ли, придется с ним петь одну песню, подпевать хоть формально, хоть как, и уж если сопротивляться, то в полной уверенности, что иного выхода нет и аргументы неотразимо убедительны. Но, в принципе, настрой должен быть на готовность помочь заводу. Найти возможность. Жаль, ни разу с Петушковым за все время как-то эту тему не обсуждали, он прикидывал наверняка варианты. Ну, такие отношения сложились с главным инженером.
           Что можно сегодня увидеть на стройке? Ничего нового. Ничего хорошего. Директор завода, однако, не выглядел расстроенным или опечаленным. Был доброжелательно серьезен. В кабинете спокойно, неторопливо прошел к столу, выдвинул стул. Чуть помедлив, с едва заметной задержкой опустился на него тяжеловато и нетвердо, но сразу приосанился, выпрямил спину, поднял голову.
           Устал директор, подумал Григорий Петрович. А может, заботы гнетут. Тоже ведь достается, не позавидуешь.
           – Поглядели? – спросил участливо.
           – Работа идет. Главное, что начали.
           – Ну, не только.
           – Да, кое-что сделано. Однако пока не предмет разговора. Сегодня, во всяком случае.
           – У меня такое предложение, – сказал Захаров. – Время – обед. Вы – с дороги. Пойдемте, пообедаем, потом вернемся, устроим совещание. На пустой желудок совещаться не больно здорово.
           – Пообедаем, – согласился Яночкин, – обязательно. Полагаю, чуть позже. Совещания, думаю, не будет. Приехал по единственному вопросу: о производстве тары номер два и три. Чтобы решить вопрос у вас на месте. Без обсуждений и совещаний, без перестраховок и дипломатии. Рассчитываю на ваше понимание и готовность к сотрудничеству и взаимопомощи.
           То, что тару номер два и три делать придется, знали все. С вами тоже были разговоры, правда, без результата. Но прежде не было необходимости разбираться до конца. Конечно, могли построить временное помещение для сборочных участков, но слишком часто временное остается самым постоянным и капитальное строительство продолжать оказывается весьма сложно. Поэтому мы воспользовались ситуацией, и вы получаете на предприятии настоящий заводской корпус, вберущий полный технологический цикл изготовления продукции, с ее испытанием, покраской, а еще – термической обработкой и гальваническим покрытием деталей. Это будет законченный комплекс машиностроительного производства на вашем предприятии. Мы сознательно пошли на двух– или трехлетнее строительство ради будущей перспективы. Видели риск, но пошли. Была надежда, что продержимся это время, но, честно говоря, весьма и весьма слабая.
           Теперь к делу. Зачем приехали. Убедиться: от строителей подвигов ждать нечего. Поэтому ставлю конкретный вопрос: кто будет делать тару номер два и три? Прошу отнестись к моим словам серьезно. Спорить и доказывать ничего не будем, не предмет для дискуссий. Эта – не тара номер один, проще и легче как по габаритам, так и в изготовлении, с первой не сравнить. Завод в состоянии на год-два взять производство тары себе без особых усилий. Беда в том, что с будущего года мы начинаем выпуск изделий совсем нового класса, и все службы оказываются в сложном положении. К вам просьба: рассмотреть возможность производства тары в нынешних ваших условиях. Не буду вас заставлять, нажимать, давить на вас не стану. Завод не обеспечил надлежащей подготовки и требовать теперь не вправе. Но если посчитаете возможным взять изготовление тары номер два и три на существующие площади, чрезвычайно нас обяжете и окажете заводу неоценимую помощь. Сможете записать нас в свои должники.
           Это все. Много чего наговорил и долго, извините. Хотел коротко, в нескольких словах – не получилось. От вас одно из двух: да или нет. Если нет – прощаемся, мы уезжаем. Без обид и претензий. Если да – обсуждаем ваши условия, требования, предложения. Все, что найдете нужным обсудить. Это будет нашим общим проектом.
           Наступила тишина. Лобанов не ожидал от своего директора такой капитуляции перед руководством торфопредприятия. Разговаривали ведь. Яночкин знает мнение своего представителя в Чащине. Алексей Никифорович молчал, удивленный и недовольный.
           Петушков сидел с видом отрешенным, своим показным равнодушием демонстрируя нейтральную позицию, полную безучастность в этом деле.
           Яночкин ждал ответа Захарова. Тот задумался. Смотрел сосредоточенно вниз, в стол перед собой. Затем поднял взгляд на директора завода.
           – Нет, Николай Прокофьевич. Нет. Сразу ответить не смогу. Требуется время подумать, прикинуть, посчитать. Просто так ведь не скажешь. Дело не только в площадях. Если взять, значит нужно определить точно, что потребуется от нас и от вас для выполнения плана. Вопрос помещения главный, понимаю. На взгляд не видно ничего. Надо смотреть. Нет, сегодня не скажу. Дайте время.
           – Сколько?
           – Дней трех, думаю, достаточно. Покумекаем, посоветуемся. Через три дня подъедет к вам главный инженер с подробным объяснением нашего ответа. Обещаю принять положительное для вас решение при малейшей возможности. Только без ущерба для нынешней нашей деятельности.
           – Три дня потерпим. Я возвращаюсь в Москву. Алексей Никифорович вам понадобится?
           – Желательно бы ему остаться. Вместе поищем выход.
           Лобанов довольно кивнул.
           – Тогда принимаем приглашение на обед. Ведите, Григорий Петрович. Полагаю, не зря приехали и на этот раз.
           – Всегда рады вашему приезду. Поверьте, сделаем что сможем.
           Мы ведь вместе теперь, как иначе.
           – Отношения прежние. Вы осваиваете продукцию. Даете план. Просите, требуете от нас все, что считаете необходимым. Любое ваше предложение принимается и по мере возможностей выполняется. К нам претензии есть?
           – К вам претензий нет.
           – Так помогайте, не отказывайте! Отношения требуется укреплять.
           – Мы не отказали. Согласиться сразу тоже не могу. Трактора на снегу и на морозе ремонтировать не станем, извините. Вы пообещали не давить.
           – Тогда было безвыходное положение, – сказал Яночкин. – Теперь – другое дело. Не так страшно, и возможности иные. Нажимать не стану, подтверждаю. Решайте.
           – Решим, Николай Прокофьевич. Ваше доверие поняли. За три дня разберемся. А теперь – обедать, как собирались.
           – Водителя можно захватить?
           – Водитель уже обедает. Кончит, поедет машину заправит.
           – Вот за постоянную вашу заботу – особое спасибо.
           Яночкин встал, за ним поднялись остальные. Он первым направился к выходу. Лобанов шагнул к Захарову, хотел задержать его, но директор взял ленинградца под руку, увлек вперед: потом, все – потом, и заторопился догонять директора завода. Ишь ты, подумал Алексей Никифорович, отставать не хочет, заботится, похоже. А что, неплохо на первый взгляд. Хотя здешний директор – палец в рот не клади. Мягко стелет, жестко падать. Но бывает всякое. Надеяться будем на лучшее. Меня попросил оставить, надо же. Действительно, значит, желает разобраться. Поглядим. Поможем. Разберемся.
           В приемной Лобанов опять дружески кивнул улыбающейся Тосе, вышел в коридор и подчеркнуто неторопливо принялся спускаться по лестнице – дорогу в столовую и без ушедших вперед он знает отлично.
          
          
           В двадцать седьмой Петушков с Лобановым зашли вдвоем. Алексей Никифорович снисходительно относился к желанию главного инженера всегда, при каждом посещении завода навещать знакомых из стапельного цеха. Своими друзьями называет. Какие друзья? Работали в командировке, выполняли задание, сидели – кто месяц, кто полгода – так что? Дружба – причем? Каждого, кто трудится на предприятии, в друзья записывать? Провинция, одним словом. Обычно сопровождать туда главного инженера отказывается, считает занятием недостойным. Сегодня, однако, случай особый. Нужен Ларин, к нему разговор.
           Вместе приехали из Октябрьска, с вокзала – сразу на завод, вместе направились к Ларину. Лобанов шляться по цеху не стал, завернул к начальнику в кабинет. Петушков не впервые в цехе, его тут все знают, он – тоже многих, а своих, кто в Чащино приезжал – вообще всех. Нравится главному инженеру сюда приходить – действительно, как в родной коллектив, от слесаря до начальника все знакомы и рады встрече искренне и натурально. Тем более нынче, когда завязывается новая совместная большая работа. Большая, маленькой совместная у них быть не может, слишком серьезным делом занимаются. И отношения должны быть надежными, и полная взаимная поддержка, и дружба постоянная и верная. Сохранять ее – обязанность его, а публичный показ своего отношения к друзьям-товарищам – занятие приятное, радостное и для общего дела нужное.
           Василий Петрович вышел на слесарный участок, зашагал по центральному проходу, и его сразу заметили. Слесари потянулись к нему. Он пожимал руки тем, кто протягивал, не все решились подходить к главному инженеру, это были в основном знакомые с ним лично, протянутые руки с грязными сжатыми в кулак ладонями пожимал высоко, у самого локтя, к общему одобрению. Обнял Васюкова, Володю Ялымова. Последним придержал Степанова, спросил громко, чтобы слышно было всем.
           – Поедешь к нам снова, Геннадий Петрович?
           – По первому требованию, Василий Петрович.
           – И на любое время, – поддержал Володя.
           – Любой из нас, кто и не был, – сказал Виктор Скворцов, здоровенный парень, самый крупный из всех стоящих. В Чащине он не бывал, но с главным инженером знаком давно через Степанова.
           – Что, намечается? – спросил Геннадий.
           – Вот, идем к начальнику. Нужен еще Ларин, к нему разговор.
           – Не видел сегодня. Борис Николаевич найдет.
           – Значит, ты возражать не станешь?
           – Буду рад.
           – Друзья не подводят, – значительно сказал Петушков, – не помню случая.
           – Так и вы, наверно?
           – Стараюсь.
           – Вот поэтому.
           – Что ж, Геннадий Петрович, вас рад буду видеть в Чащине снова в первую очередь. С Лариным желательно.
           – Хорошо бы. Он согласен?
           – Вот, будем говорить.
           – Сказывал, вроде больше не поедет.
           – Позову – думаешь, откажется?
           – Непростой вопрос, Василий Петрович.
           – А мы с тобой какие простые решали?
           – Желаю удачи вам.
           – Спасибо. А вы готовьтесь, собирайте команду.
           – Вторая и третья?
           – Похоже на то. Уже слыхали?
           – Знаем и готовы, будьте уверены. С Лариным только проблема может быть. Очень жалко.
           – Посмотрим. Не будем загадывать.
           Петрушов уже спешил навстречу, широко улыбаясь. Оставил в кабинете Лобанова, вышел в цех приветствовать гостей. Тепло поздоровались на проходе в окружении рабочих, начальник не сделал замечания людям за то, что оставили рабочие места. Слесари, впрочем, возможность получить такое замечание уловили, быстро стали расходиться. Руководители остались вдвоем.
           – Про тару вторую и третью знаете? – спросил Петушков.
           – Берете? – в свою очередь поинтересовался Петрушов.
           – Нужен Ларин. Без него пока не решили.
           – Когда нужен?
           – Теперь. Немедленно.
           – Ларина нет. Взял отгул на три дня. Сегодня – первый день.
           – Борис Николаевич, нужен очень. Необходим.
           – Не получится никак. Он – на даче, в Тарховке. Тут недалеко. Теща приехала, и он с женой два-три дня решил походить за грибами, есть с кем теперь ребенка оставить. Сегодня его не добыть. Могу послать вечером, чтобы вызвать на завтра.
           – Эх, нам сейчас к Яночкину. Алексей Никифорович у вас? Пойдемте к нему.
           Лобанов беспокойства по поводу отсутствия технолога не проявлял. Нет – и не надо.
           – Я говорил, пошли прямо к директору. Что – Ларин? Прикажем – поедет, никуда не денется. Правильно, Борис Николаевич?
           – Опять, значит, его забираете?
           – Вы что, не согласны? – удивился Петушков.
           – Да как сказать. Тара два и три, вообще-то, не моя, другому цеху назначалась.
           – Твоя, твоя, – уточнил заместитель главного инженера завода. – Если Октябрьск не возьмет, тебе дадут, такое решение подготовлено.
           – Не слышал, – усомнился начальник.
           – Не объявили, вот решаем еще.
           – Что ж, будем помогать. На нас можете надеяться.
           – Иначе разговора не будет брать – сказал Петушков.
           – У нас нынче тоже аврал. Считаете, Ларина обязательно?
           – Обязательно.
           – Жаль. Меня не спросят. Будет приказ, отдам.
           – То же и с ним. Прикажут, отправится. Я скоро два года занимаюсь Октябрьским предприятием – ничего со мной не случилось, жив – здоров. Производство требует – мы обязаны, наша работа. Сознание воспитывается с детства. В обществе живем – общественное сознание.
           – Так что, вызывать на завтра Ларина?
           – Если можно, – попросил Петушков.
           – Обязательно, – потребовал Лобанов. – И передайте, зачем. Пусть с женой переговорит, она ему посоветует. Замечательная женщина.
           – Да, она молодец.
           – Значит, завтра увидимся. А теперь, Василий Петрович, к директору. Ждет уже, наверное.
           Яночкин действительно ждал. Пригласил их немедленно. Против обыкновения, не пошел навстречу, пожал руку стоя возле своего стола. Предложил присесть, сам взял стул, устроился рядом, составил компанию. Подчеркнул неофициальность беседы. Однако не скрывал беспокойства.
           Петушков не торопился начинать. Первым высказываться не собирался.
           Инициативу взял в руки Лобанов.
           – Значит, все посмотрели, посчитали, разобрались, Николай Прокофьевич. Всю тару брать некуда. Площадей не хватает и людей нужно готовить дополнительно, на завод, может, даже отправлять. Как с первой тарой, в общем. Если подробнее говорить…
           – Подождите, Алексей Никифорович, – перебил директор. – Хотелось бы послушать главного инженера. Но предварительно должен сделать дополнительное сообщение. Мы тоже кое-что подсчитали. Положение наше оказывается достаточно серьезным. Загружать себя производством тары в настоящий момент нежелательно, больше того – крайне опасно. Увлечемся тарой – провалим основное изделие. Во всяком случае, существует такая возможность. Желаю, Василий Петрович, услышать от вас целиком положительный ответ.
           – Алексей Никифорович вам объяснил, – смутился Петушков.
           – Такое объяснение не устраивает. Помню ваши слова на стройке: я бы взял, будь на предприятии директором.
           – Взял бы. Делал через не могу.
           – Тогда объясните, в качестве кого приехали сейчас? Как переводчик языка директора или с полномочиями решать вопросы самостоятельно?
           Петушков вспыхнул.
           – Хорошо, Николай Петрович, Октябрьское торфопредприятие берет производство тары номер два и три с первого января будущего года.
           – Так укажем в протоколе.
           – Я подпишу протокол.
           – Составим договор о совместной деятельности.
           Главный инженер молчал.
           – Договор должен быть подписан директором, – настаивал Яночкин.
           – Я – не директор предприятия.
           – Вы руководитель производства. С вами ведь начинали.
           – По таре один я сделал все. Есть ли ко мне претензии?
           – Разумеется, нет. Жизнь не стоит не месте, дорогой Василий Петрович. За ней следует угнаться.
           – Григорий Петрович заявил год назад об уходе на пенсию. Я был готов делать для завода все, что могу. Это ведь будущее предприятия. Не ушел и не собирается. Моя вина – в чем?
           – Здесь я вам не судья и не помощник, – сказал Яночкин.
           – Да как посмотреть.
           – Если вы имеете в виду мои возможности и связи, должен сказать: в это не ввязываюсь. Вопрос не мой. Свои кадровые дела решайте сами. Что же касается производственных – решили внедрять изготовление продукции, организуйте оформление до конца всех документов.
           – Григорий Петрович в отпуск через две недели. Подпишу как директор снова.
           – Вариант приемлемый. Но лучше – он сам.
           – Хорошо, подпишет сам.
           – Не подпишет, – вмешался Лобанов.
           – Подпишет. Только вся работа – с помощью завода.
           – Безусловно. Если уже требования есть, излагайте.
           – Просьба одна, Николай Прокофьевич.
           – Слушаю вас.
           – Чтобы производство тары номер два и три внедрял снова Илья Ларин.
           – А кто сейчас у вас?
           – Никого.
           – Нет нашего представителя?
           – Был. Пинчук, заместитель начальника сорок первого.
           – Что значит, был? Чем занимался?
           – Производством занимался. Грамотный инженер. С опытом.
           – Отозвали? Почему? Давно?
           – Мы отправили, – пояснил Петушков. – Инженер грамотный, верно. Пару раз дотаскивали до дома приезжих, сам идти не мог. А потом ребятишек-школьников стал в карты на деньги обыгрывать. Пришлось отправить. До него мужик тоже долго не продержался, а так хороший специалист был. Новое производство возьмем. Но только Ларина дайте.
           – Ларина дадим. Что еще?
           – Его сразу пошлите. С Алексеем Никифоровичем посмотрели в общих чертах. С Лариным разберемся подробно и составим перечень всего необходимого.
           – Благодарю, Василий Петрович. Все, что потребуется, решит товарищ Лобанов. Появится необходимость, Алексей Никифорович обратится ко мне. В случае потребности звоните мне, приезжайте, выходите на меня непосредственно. Вы на пару дней задержитесь? За это время все основные вопросы должны быть решены. Сегодня, завтра занимайтесь, кого нужно подключайте. Послезавтра, Алексей Никифорович, собираем у меня руководство и ответственных исполнителей, утверждаем подготовленные документы организации производства тары номер два и три. Вы готовите список участников совещания.
           – А ведь обещали не давить, – напомнил Петушков.
           – Разве я нажимаю? У вас был выбор. Привези вы отказ, не было бы никакого разговора, принял – и все. Дальше – сами разбираемся, у себя ставим производство. Вы привезли согласие. Тогда – разговор. Предложения. Условия. И взаимные требования, именно: взаимные. Полагаю, мы нашли удовлетворительное решение проблемы на первом этапе.
           Петушков промолчал.
           Директор посмотрел на него внимательно и строго.
           – Если есть сомнения или нет уверенности, еще можете отказаться при большом желании.
           – Нет такого желания и нет сомнений.
           – Тогда еще раз благодарю и желаю удачи. Алексей Никифорович, вы сопровождаете главного инженера предприятия. Если найдете возможность, зайдите ко мне между делом ненадолго.
           Лобанов провел Петушкова к Тесленко, оставил их, вернулся к директору.
           – Скажите, Алексей Никифорович, – спросил Яночкин, – Захаров принял твердое решение взять производство тары два и три или отправил Петушкова решать на месте?
           – Вроде сам согласился, Николай Прокофьевич. Мы собрали технический совет, подробно разбирали, что сможем, что не сможем, определили: в основном должны справиться. Кое-что заводу хотели отдать. Петушков принял все, придется пересмотреть их предложение. А что уж он ему в дорогу наказал, не знаю, при мне разговора не было.
           – Так. А что скажете про отношения директора и главного инженера?
           – Смотреть противно. Некрасиво. Со стороны Петушкова безобразие вытеснять директора со своего места. С другой стороны, Захаров сам раззвонил про уход на пенсию, а время подошло – замолчал. Нечего было всех настраивать и зря обещать.
           – Насколько это может помешать нам?
           – Может, конечно, но, думаю, не так, чтобы обращать особое внимание. Разберутся, полагаю.
           – Прошу их взаимоотношениям уделить достаточное внимание. Однако не вмешиваться. Если обратятся к вам за помощью или посредничеством, поддержать, это другой вопрос. Влияние их конфликта на производство нашей продукции недопустимо, за этим следует пристально наблюдать. В случае обострения ситуации ставьте в известность меня.
           – Понял, Николай Прокофьевич.
           – Но их разногласия ни в коем случае не использовать в нашу пользу. Наоборот, делать все возможное для их устранения. Наша стратегия – в этом.
           – Понял.
           – И последнее. Товарищ Ларин должен туда поехать. Обеспечьте немедленную отправку. При задержке или, допустим, его отказе информируйте меня. Впрочем, в любом случае доложите.
           – Завтра утром с ним решим обязательно.
           – Полагаете, по вопросу внедрения производства тары номер два и три необходимо проводить большое совещание, собирать широкий состав специалистов?
           – Поручите мне разобраться в рабочем порядке и обсудить проблемы по отдельности с главными специалистами, заодно и с руководством Октябрьского предприятия. Появится необходимость, подготовлю материал, попрошу вас провести совещание. Пока, считаю, моя работа.
           – Не возражаю. Подтверждаю ваши полномочия представителя директора завода по производству тары. Вопрос для меня первостепенный. И прошу без стеснения обращаться в любое время.
           Довольный Лобанов благодарно поклонился и уверенно направился использовать подтвержденные полномочия.


--- ГЛАВА 2 ---


           – Ты хвастун, – сказала Елена мужу, – хвастун и обманщик. Вечно хвастаешь и обманываешь.
           – Никто нигде и никогда меня в этом не обвинял.
           – Пусть у меня спросят.
           – Чем это я тебе так показался?
           – Хвастал: в любой момент, когда захочу, возьму два-три дня отгула, нет проблем. Обещал: сходим за грибами на этой неделе не меньше двух раз. Знала, что так не бывает, с тобой разве получится, – а поверила. В который раз. Дура потому что.
           – Вызвали не на работу же, просто – на разговор. На беседу. С утра поеду, если быстро управлюсь, можно даже завтра успеть сходить. Нет, так послезавтра сходим. Сходим, не сомневайся.
           – Не сомневайся, как же. Послезавтра тебя уже след простыл. Вызывают ведь в командировку отправить. Так, по-моему, объяснили.
           – Объяснили. Ну, наверно, не сразу. Там дело серьезное, не минутное. Новую тару внедрять. Песня долгая, опять там сидеть придется. В первую очередь с тобой посоветуемся. Если ты будешь возражать, откажусь. Без твоего согласия никуда не поеду.
           – Как я могу возражать. Это же твоя работа. Если тебе поручают и ты можешь, значит, должен ехать, я не возражаю. Только имей в виду. Ты уезжаешь надолго, а на кухне соседки наши меня принимаются пилить: муж просто так постоянно пропадать не может, значит, у него кто-то там появился, по работе столько торчать не станет. Я – баба. Понимаю, что все – ерунда, эти их разговоры, но наслушаюсь, прихожу в комнату, валюсь на кровать и реву белугой. Это так, к слову, не обращай внимания. Поезжай, я действительно не возражаю. Только знай, что мне оставаться бывает несладко.
           – Подумаю, – сказал Илья.
           – Да нет, я – под настроение. Грех нам с тобой на жизнь жаловаться. Ну, поплакалась, сорвалась. Больше не стану. На меня не оглядывайся, поступай как считаешь верным.
           – Закончили разговор, ладно? Завтра найду решение.
           Но в принципе Ларин все решил уже сегодня. И на вопрос Петрушова ответил решительно: нет! Начальник цеха удивился.
           – Что так сразу? Поинтересовался бы сначала, о чем конкретно разговор, вник в суть дела.
           – Все же ясно, Борис Николаевич. Простое предложение: в Чащино ехать, внедрять производство тары два, три и четыре.
           – Ну, примерно.
           – Так без меня. Отсидел там год с первой тарой. Хоть бы спасибо сказали.
           – Премию дали.
           – Премию – да. Так – всем, кто участвовал, не только там сидел. Я здесь готов делать что прикажут. Туда – другого найти. Завод большой.
           – Понимаешь, как я уловил, предприятие соглашается взять производство с условием, что именно ты поедешь внедрять.
           – Вот тебе раз! Я-то причем?
           – Понравился, видать. Такое их требование.
           – Хоть бы со мной предварительно встретились. Может быть, я никак не могу.
           – Пытались, Петушков с этого начинал, вчера утром сюда к нам пришел, да тебя не оказалось. А у директора была назначена встреча, вынужденно изложил требование без согласования с тобой. Так сложилось.
           – Требование есть требование. Можно принять, а можно и отклонить.
           – Мы не знаем ответ нашего директора. После совещания Петушков с Лобановым не звонили. Но если Яночкин согласится, тебе придется туда поехать.
           – На месяц. Обязан. Не имею права отказаться по закону.
           – Не на месяц. Капитально взяться за это дело. Если директор пообещал, ехать придется.
           – Кто пообещал, тот сам пусть едет и сидит там.
           – Директора подвести ведь ты не сможешь.
           – Подводить никого не собираюсь. Но надолго поехать не смогу. Капитально заниматься нет возможности.
           – Без тебя они тару не возьмут. Я понял так.
           – Значит, у себя делать будем.
           – Значит, подводишь меня. Цех и завод. Всех нас.
           – Что, на мне одном свет клином сошелся?
           – Выходит так.
           – Не могу я, – взмолился Ларин, – хоть как. Ставьте здесь, буду внедрять на заводе, хоть сутками вкалывать.
           – Идем к Хавроничеву.
           – Пошли.
           Павел Константинович оказался у себя. Секретаря в приемной не было, они пошли в кабинет без стука, уверенно, по-свойски. Главный технолог удивился раннему визиту гостей.
           – Что случилось, Борис Николаевич?
           Петрушов как мог короче обрисовал положение.
           Хавроничев не поверил.
           – Вы что-то не поняли, друзья. Панику подняли напрасно, запнулись на ровном месте. Не может быть такого, чтобы согласие взять производство они связали с одним единственным человеком. Вы преувеличиваете роль личности в истории. Потом, уж извини меня, Илья Семенович, не такая ты крупная личность, чтобы играть роль хоть в какой истории.
           – Вот именно, Павел Константинович, – обрадовался Ларин, – я тоже так думаю.
           – И все-таки, – беспокоился Петрушов, – а вдруг согласится директор, что тогда? Не возьмут контейнеры, придется на заводе осваивать.
           – Тебе-то что, – успокоил главный технолог. – Два года назад еще определили эту тару делать цеху тридцать один.
           – Лобанов сказал, переиграли, мне назначили.
           – Никто ничего не назначил. Кажется, вас на испуг берут. Это игра Лобанова и Петушкова. Ко мне, во всяком случае, не обращались. Впрочем, Лобанов рад меня обойти, это понятно. Хотя обратиться все равно придется, в любом случае. Но мы ведь готовы. Давно. Технология есть, оснастка в порядке, технологическая подготовка закончена полностью. Ты в курсе, Илья Семенович, сам занимался когда-то.
           – Вот именно, – сказал Петрушов, – потому его и требуют.
           – Да почему его? Он занимался как технолог по моему поручению. Никому не докладывали. На заводе будем делать, как технолог займется. Туда, думаю, правильнее направить кого-то из руководителей цеха тридцать один, коль скоро их избавляем от лишней нагрузки. Нет, не верю, чтобы они привязались к тебе, Илья Семенович. И вообще к одному кому-то. Яночкин оттуда приехал, на совещании определенно заявил: был в Чащине, получил почти полную уверенность, что, несмотря на серьезные трудности, освоение производства тары два и три возьмет на себя торфопредприятие. Естественно, с нашей помощью.
           – А если все-таки поставили такое условие и директор завода пообещал его направить? Петушков ведь не так просто хочет встретиться?
           – Встреча где, в цехе?
           – Нет, в десять на втором этаже заводоуправления.
           – Отлично. Встречайтесь на здоровье. Стой на своем. Если станут ссылаться на директора, скажи: с ним и буду разговаривать. Только с ним. Ты как, просто не желаешь там сидеть или есть причина? Есть причина? Тогда тем более.
           – Ну, хорошо, – не успокаивался Петрушов, – вытащат к директору и он скажет: нужно ехать, они попросили, я пообещал именно тебя отправить.
           – Яночкину следует объяснить причину отказа. Честно и откровенно. Николай Прокофьевич – человек. Он поймет.
           – Ага, – сказал Петрушов, – поймет и ответит: сочувствую, но изменить ничего не могу, ехать необходимо.
           – В таком случае будет уверенность: сделал все возможное, стоял до конца, – Хавроничев посмотрел на Ларина, спокойно добавил:
           – Не сумел убедить директора, обязан выполнять его требования. У тебя причина отказа личная? Семейная? Но ты же образованный человек. Общественное всегда выше личного. Семейные проблемы не могут становиться помехой государственным интересам. Государственное и личное – несравнимые величины по значению. Завод – масштаб государственный. Наша обязанность – ему соответствовать. Всех в семье нужно своевременно воспитывать, себя – прежде всех. На смерть или гибель, кстати, никто тебя не пошлет. А что мы канитель развели, по какому поводу? – спохватился главный технолог. – Тару номер один за неполный год внедрили, поставили производство – как часы работает, вопросов нет. На новую тару с нынешней там базой двух-трех месяцев хватит. Ну, полгода – это с запасом. Съездил, внедрил, вернулся. Вторая и третья – не первая, новая технология, интересно же самому заняться. Осень, возможно, зима – к лету точно закончишь. Ну, покатаешься туда-сюда.
           – А там еще что подвернется, – предположил Петрушов.
           – Конечно, – согласился Ларин. – Новый корпус поспеет. Все перебазировать. Осваивать термичку, гальванику. Очистные сооружения понадобятся, линия электропередач от города дополнительная, энергетики и металлурги уже задумываются, там координатор нужен постоянно, наверное, еще не год и не два.
           – Да, – задумался Хавроничев, – и тебя могут заарканить. Что ж, упирайся руками и ногами, убеждай. Если к директору придется, подготовься серьезно, причину изложи грамотно и весомо. Все-таки не думаю, что до него дойдет.
           Когда Ларин ушел, главный технолог поинтересовался.
           – Как, смог бы ты рекомендовать его начальником цеха?
           – Имеешь в виду семейное положение? – уточнил начальник цеха.
           – Вообще, отношение к делу.
           – Беззаветность, так сказать?
           – Понимаешь, о чем речь.
           – Начальник цеха – здесь, на заводе. Вполне.
           – Раньше и я был уверен. Сомнение появилось.
           – Вот и не торопись. Сам не рвется, и мне не слишком желательно. Человек на месте, чего его трогать.
           – Да, был у меня на примете.
           – В какой цех – не в мой ли?
           – Вообще. Нам с тобой, кстати, тоже неизвестно сколько осталось.
           – У меня же Михаил – готовый начальник, достойная смена.
           – Могут не утвердить. Едва ли.
           – Имеешь в виду национальность? Пробиваются ведь.
           – Нынче – редко.
           – С Михаилом – жалко. Ведь член партии. Фронтовик. Ранен, и не раз. Ордена и медали.
           – Не имеет значения. Партком не утвердит. Сильно толкать надо – а кто станет? Сигаев его недолюбливает, Яночкин тоже настаивать не будет. Михлин – нет, не пойдет.
           – Ларин – вообще не член партии.
           – Вот и займись. Примите в партию. Кадры нужно готовить, если считаешь достойным к росту. Себе потихоньку смену расти.
           – Мне рано думать, пока никуда не собираюсь. Мишу, считаешь, не поставят? Уважают его в цехе, заслуживает. В случайные руки отдавать свое дело не намерен. Подумаю насчет роста преемника. Посчитаю, сколько на это понадобится времени. Пожалуй, ты прав, займусь на досуге. А Ларина в долгую командировку загонять не хотелось бы.
           – Будем надеяться. Скоро разъяснится. В любом случае, считаю, никакой трагедии не произойдет. Как узнаешь, позвони мне все-таки.
           – Договорились.
          
          
           Петушков и Лобанов обрадовались встрече с Лариным.
           – Вы ведь давно не виделись, – заметил Алексей Никифорович.
           – Что это, – возразил Петушков, – две недели с небольшим как приезжал сюда.
           – На один-то день?
           – А все равно встречались. Я друзей не обхожу стороной.
           – Зачастили к нам, видать, – поддержал разговор Ларин.
           – Теперь еще чаще, не сравнишь, – обрадовал Лобанов. – Василий Петрович берет изготовление всей тары.
           – Поздравляю.
           – Значит, так. До обеда раскручиваем здесь все дела, обедать идем ко мне. Веру Гавриловну предупредим, отметим приезд главного инженера и начало большой работы. Ты, Илья Семенович, с семьей на даче, дома как раз никого нет и торопиться некуда.
           – У меня сегодня отгул. Нерабочий день.
           – Заканчивай с отгулами, собирайся в Чащино производство ставить. Давно там не был, скучаешь по живому делу.
           – Живого дела здесь хватает.
           – Да, это верно. Но там – другой коленкор. Там – ждут. Собирайся. В общем, у меня за обедом все обсудим.
           – Нет, Алексей Никифорович. Не получится. Поехать не смогу. Никак. Когда-то вам уже говорил.
           – Много чего говорил. Лишку говоришь. Но при этом с делом справляешься. Так что протестуй на здоровье, но командировку оформляй, с положением в целом знакомься и в цехе кому надо свои дела передавай. Уезжаешь надолго.
           – Нет, – сказал Илья, – наотрез. Прошу прощения.
           – Мы вчера были у директора, – вмешался Петушков. – Николай Прокофьевич принял решение оказать нам всемерную помощь. Приказал поручить освоение производства тары лично вам и направить в Чащино персонально инженера Ларина.
           – Так сказал?
           – Так приказал. Слово в слово.
           Ларин вспомнил совет Хавроничева.
           – Тогда буду объясняться с директором.
           – Еще чего! – возмутился Лобанов.
           Илья Семенович внутренне возликовал.
           – Мы, что ж, для тебя не авторитеты?
           – Вам – сказал. Директору скажу то же самое.
           – Да брось капризничать, – поморщился Лобанов.
           – Каприза нет. Есть твердый отказ. Не могу.
           – Нехорошо как-то, – проговорил Петушков, – директор порадовал нас, приказал вас командировать, а вы отказываетесь выполнить.
           – Без согласия может отправить на месяц. По закону. Приказ выполню. На месяц поеду.
           – Ну и посидишь сколько надо, – согласился Лобанов, – в первый раз, что ли?
           – На дольше не могу и директору готов объяснить причину, чтобы не вводить его в заблуждение.
           – Снова начинается с нытья, – пожалел Лобанов. – Точно так было с первой тарой. Тоже все время вырывался, назначал мне один месяц, другой. Отсидел сколько надо и сделал все отлично. Год почти прошел. Думал, поумнел за такой срок. Понимаешь ведь объем работы, прикинул в тонкостях, кому как не тебе браться за это дело. Нам с тобой бог велел возглавить новое производство.
           – С радостью и удовольствием бы, – подтвердил Ларин, – но не позволяют обстоятельства. Помните, директор сказал: обстоятельства бывают сильнее нас. У меня – тот случай.
           – Та же причина, что и тогда?
           – В основном.
           – Сын уже не такой маленький.
           – Не только это. Короче, не могу. Никак.
           – Ладно, оформляй на месяц, там на месте разберемся.
           – Но директора обманывать нельзя, если он принял решение. Объясните, чтобы на меня долго не надеялся. Должен знать.
           – Пусть объяснится с директором, – предложил Петушков. – Николай Прокофьевич предупредил ведь, если появится необходимость, направить Ларина к нему.
           – Не хотелось бы, – задумчиво произнес Лобанов, – с начала самого без него не справились. Помощники.
           Разыгрывают, подумал Илья Семенович. Прав Хавроничев, спектакль театра драмы. Лирическая комедия.
           – Да ничего особенного, – советовал Петушков, – у человека особые причины, хочет объяснить директору, пусть объяснит.
           – Пошли, – сказал резко Лобанов и решительно двинул по коридору к лестничной площадке. Без оглядки поднялся на третий этаж, прошагал до дверей в приемную директора и вошел внутрь. Спутники чуть отстали, а когда тоже оказались в приемной, растерянный Ларин услышал, как секретарь докладывает: разрешения войти просит инженер Ларин.
           – Пусть войдет, – немедленно последовало разрешение.
           Лобанов устремился вперед, но Петушков его придержал.
           – Пусть сам идет.
           Алексей Никифорович обернулся, со злостью посмотрел на обоих спутников, промолчал, но дальше не пошел, остался в приемной.
           Ларин оказался с директором один на один.
           Зря не пошли мужики, с ними, наверно, было бы легче. Неожиданно вышло. Хавроничев сбил, настроил так. Хавроничев не виноват, выдал свои предположения, самому предстояло разобраться при встрече. Разобрался. Толкнули к директору по личной его просьбе. Без подготовки, в момент, чуть ли не насильно. Действительно, пришлось заставить себя, сделав внутреннее усилие, преодолев робость, пройти в кабинет. Идти-то далеко, кабинет огромный, пока шагаешь к столу директора, можно хоть как-то унять волнение. Вот неожиданно появилось чувство вины перед сидящим человеком и не находилось оправдания, потому Ильей овладела беспомощность. Обреченно подумал, что ничего не сможет объяснить толком.
           – Здравствуйте, товарищ Ларин, – директор показал на стул.
           – Здравствуйте, товарищ Яночкин.
           Директор удивленно посмотрел на посетителя. Не раз встречались, всегда обращался по имени-отчеству. Руководителю не обязательно знать имена подчиненных, достаточно запомнить фамилию – подчиненные должны, обязаны, так принято. Забыл?
           Ларин тоже заметил, счел за собственную бестактность, совсем упал духом. Не понял сам, как так получилось.
           – Слушаю вас.
           – Мне сказали, вы дали приказ мне в Октябрьск ехать, внедрять тару два и три.
           – Приказ еще не подписан, но есть такое предложение. Я его поддержал. Вы не согласны?
           – У меня нет возможности уехать надолго.
           – Мне доложили о вашем принципиальном согласии.
           – Я согласен осваивать производство на заводе. Туда ехать – не могу. Согласия моего никто не спрашивал.
           – Что ж, тогда я спрошу.
           – Николай Прокофьевич, не имею права вам возражать. Но ехать надолго не могу, – с отчаянием повторил Илья.
           – Серьезная причина? – сухо спросил директор.
           – Мне жену жалко.
           – Объясните.
           Ларин почти дословно передал откровение Елены. Ничего не изменил, не добавил. Яночкин выслушал спокойно, кажется, равнодушно. Поинтересовался.
           – Коммунальная квартира?
           – Ну, да.
           – Большая?
           – Нет, всего четырехкомнатная. Четыре семьи. И живем нормально, не ссоримся, никаких жалоб. А вот, оказывается, такие женские дела. Я не знал, не догадывался, жена под настроение рассказала и сразу пожалела об этом, не хочется мне мешать. Но я теперь знаю.
           Яночкин кивнул: понятно. Задумался. Ничего больше не спрашивал, не говорил – соображал. Ларин сидел с видом преступника, ожидающего решения судьи. Вину свою признает и готов понести заслуженное наказание. Наконец директор внимательно посмотрел на технолога.
           – Отдельную квартиру получите, поедете?
           От неожиданности Ларин потерял способность ответить. Глаза выразили изумление. Но тут же изумление сменилось недоверием. И коротко ответил.
           – За отдельную квартиру – конечно.
           Получилось стремительно, как-то суетливо, даже принизительно, вроде купился, только за это согласен. Противно до невозможности. Сам себе отвратителен. Не способен обучиться разговаривать с начальством, раболепие скрывать. Отчего задрожал? Ну, спросил. Ну, ответил. Вопрос, конечно, интересный. Остался, конечно, без ответа.
           – Я подумаю, – сказал директор.
           На этом разговор закончен, так понимать?
           – Я могу идти?
           – Идите.
           – Ну как? – спросил Лобанов.
           – Не знаю. Пока – никак.
           – Что директор сказал?
           – Сказал: подумаю.
           – Работать надо, а не думать, – возмутился Лобанов. – Нам поручил не раздумывая. Нет, так не пойдет.
           – Нам дали сколько, три дня? – охладил друга Петушков. – Поработаем, потом все выясним.
           – Работать втроем собирались. Он же в сторону смотрит. Ты эти дни не с нами?
           – В цехе масса работы.
           – А приказ директора? – спросил Петушков.
           – Приказ пока не подписан, сказал.
           – Сейчас подпишет, – сорвался с места Лобанов. Его снова удержал Петушков.
           – Не будем торопиться. Не дело мешать директору. И торопить не стоит. У него свои соображения и он еще ни в чем нам не отказал. Два дня немногое решают, потерпим.
           Про квартиру Ларин не стал рассказывать. Зато рассказал Хавроничеву. Павел Константинович живо заинтересовался.
           – Ты так и заявил: за квартиру – поеду?
           – Вот именно. Бес попутал.
           – Не бес, а правильно заявил, молодец. А он – не пообещал?
           – Не пообещал.
           – Ты хоть на очереди стоишь? – спросил Петрушов.
           – Ставят, если до четырех с половиной метров на человека. Наша комната – четырнадцать с половиной. Метр лишний. Надежды нет встать на очередь.
           – Значит, и думать не о чем.
           – Мы не знаем возможностей директора, – возразил Хавроничев, – но скорее всего, Борис Николаевич прав. Ехать немедленно он тебе не приказал?
           – Нет, сказал: подумаю, и все.
           – Тогда брось думать, ступай в цех и займись работой. На этом все разговоры могут закончиться.
           – Все равно вы Ларина от меня заберете, – сказал Петрушов Хавроничеву, когда технолог ушел. – Чует мое сердце. Вижу по обстановке.
           – А что волнуешься, замена ему есть. Лившиц год его замещал, отлично справлялся.
           – Полностью все равно не заменил. Потом, он приезжал, вмешивался, подсказывал, совсем их не бросал.
           – Так расти кадры. Я ведь не впервые советую.
           – Так-то оно так. Не хочется терять хороших людей.
           – Что значит терять? Рост работника – разве потеря?
           – Для кого рост, для кого – потеря. Ладно, чему быть, того не миновать.
           – Раньше времени нос вешать ни к чему. Да на тебя и не похоже.
           – Чутье подсказывает, на этот раз – точно. Хорошо, подождем. Эти друзья так просто свою затею не оставят. Посмотрим, что директор завода решит с Лариным.


--- ГЛАВА 3 ---


           Ларин вышел на работу после трех дней отгула. Про реальную угрозу отправления в цехе промолчал. Никому больше не говорил о разговоре с директором завода. Даже дома жене. Вчера сходили за грибами – по грибы, как раньше красиво говорили. Он сдержал обещание, составил ей компанию, избавил от поиска попутчиков, вернее, попутчиц, так надежнее. Принесли полную корзину. Не очень, конечно, большую, но достаточно вместительную, для них – в самый раз, куда больше. Прекрасно сходили. Подберезовики, красные, немного маслят, четыре белых даже. Великое удовольствие. И кушанье превосходное – жаренные с картошкой. А белые повесили сушить – на зиму.
           Елене объяснил: состоялась предварительная беседа, ничего пока не ясно, решают, где будет производство тары. На заводе – придется ему заняться, скорее всего. Если там – отдельная тема, многое придется обдумать, не его проблема и не его уровень. Успокоил жену.
           Сам тревоги не лишился: с ним вопрос ведь окончательно не решен, директор последнего слова не произнес. Хотя он, Илья, может не знать. Если решил обойтись без него, ему и не скажут, просто забудут про такого. И дай-то бог. Хочется надеяться. Все с утра молчат, значит ничего касательно его не происходит. Ларин решил инициативу не проявлять, никого ни о чем не спрашивать, от основной работы не отвлекаться. Перед обедом вызывали на координатную расточку, понадобилось сделать непростой расчет пространственного расстояния между отверстиями, увлекательное дело, чем сложнее, тем интереснее, стало совсем не до посторонних мыслей. До обеда не справился, в столовую не пошел, наскоро перекусил в буфете, вернулся на участок. Не дали закончить расчет, пришла Вера, секретарь: вызывает начальник цеха. Куда? К себе. Вот как только серьезной работой займешься, всегда Петрушову становишься нужен. Вечно не вовремя отвлекает. Он, конечно, не виноват, не специально же. Закон подлости.
           В кабинете кроме Бориса Николаевича оказался еще Валентин Ершов. Бывший мастер цеха, да и будущий, наверно. В начале года избран в профсоюзный комитет, к тому же стал заместителем председателя завкома. На пару лет оторвался от цеха, теперь как бы гость, а все равно свой, какая там общественная деятельность, тянет к своему коллективу.
           Ларин кивнул Ершову.
           – Привет, Валентин. Слушаю, Борис Николаевич.
           – Вот он к тебе.
           – Ко мне? Ты что, Валяюшка, забыл, где меня в цехе найти? Зачем к начальнику цеха вытаскивать?
           – Огласки не хотел. Думаю, тут правильнее.
           – Уж не собираешься ли меня в профком агитировать? Себе в помощники.
           – С удовольствием бы. Мы тебя уважаем.
           – Ну, спасибо.
           – Не только мы. Директор завода особенно.
           – С чего ты взял?
           – Вчера весь день только тобой занимался. Все бросил, занимался одним тобой.
           – Борис Николаевич, он в уме, или как?
           – Ты слушай, слушай.
           – Слушай и смотри – засмеялся Ершов. – Вот у меня в руках три ордера на квартиры. Видишь? Одни из них твой.
           – Как это? – Ларин растерянно обернулся. Петрушов улыбнулся.
           – Это сказка?
           – Похоже.
           – Ты-то здесь причем? Завком – с какой стороны? Директор – могу понять. Хотя не верил, не могу поверить, даже думать не мечтал. Да и не обещал он. Почему ты именно принес?
           – Потому что ты не знаешь, как эти дела делаются. Я вчера только твоим ордером занимался, до самого вечера. Сегодня утром последнее согласование добил, ордера получил и к тебе сразу, директору по телефону доложил, что полный порядок.
           Все просто. Два дня назад вызвал Яночкин своего заместителя по соцбыту и председателя завкома. Председатель в отпуске, я – за него, потому попал в эту историю. Говорит: мне срочно требуется квартира для нужного работника. Есть ли у нас в резервном фонде?
           Мы оба в курсе. Объяснили: комнату в общежитии найти можно, квартиры – нет. Все, отпустил нас. Как мне передали, позвонил после этого своему хорошему знакомому, начальнику строительного главка. Мы им витражи оконные металлические поставляем, наш цех постоянно тоже делает. Мы вам помогаем? Как же, спасибо. Помогите вы мне. Чем сможем? Срочно необходима квартира для нужного работника. У вас имеется свой фонд? Нет вопросов. Только жилье – ведомственное. Устроит? Что значит? Будет находиться в доме нашего подчинения, не города. Без нашего разрешения не сможет ни поменять, ни прописать кого еще. Городская очередь для ордера не требуется? Ничего не требуется. Пишите ходатайство, визируйте в райкоме и областном профсоюзе и ко мне за ордером. Семья – какая? Три человека? Значит, двухкомнатная. Присылайте, сразу оформим.
           Вчера утром Николай Прокофьевич вызывает меня, дает бумагу, им подписанную, просит: вы связаны с Дворцом труда, поезжайте, завизируйте у председателя обкома профсоюза. По дороге заскочите в райком партии, пусть секретарь свою подпись поставит. Никому из них не звонил, но мне отказать не должны. С подписанной бумагой – в строительный главк, к начальнику. Получите ордер, немедленно передать товарищу Ларину, тебе то есть. Добавил: время дорого, желательно все проделать максимально быстро. Ну, я понял: тебя надо квартирой обеспечить и закинуть обратно в твой Октябрьск. Правильно понял?
           – Ну, Валька, – произнес Ларин.
           – Что, Валька? Думаешь, мне тяжело? За хорошего товарища постараться. Тем более, директор свою машину выделил. С личным шофером. Ну, поехали. В райкоме к секретарю даже не заходил. В приемной объяснил, она взяла бумагу, сходила, тут же вышла, вернула мне с подписью. Без вопросов.
           С профсоюзным начальством сразу не получилось. Зашел к председателю. Солидный такой, деловой. Взял ходатайство, прочитал. Спрашивает: для кого квартира? Для хорошего инженера, говорю. На очереди в городе стоит? Не знаю. Сколько лет на заводе работает? Ты сколько на заводе? Десять лет? Я так и отвечал. Нет, говорит, у меня целая папка жалоб с вашего завода от работников с тридцатилетним стажем, по двадцать лет жилья ждут, очередников куча, нет, при всем уважении к вашему директору, не подпишу.
           Директор надеялся, говорю. Что ему передать?
           Так и передайте: это незаконно, на беззаконие я не пойду.
           Ну что, приехал, так и передал. Яночкин при мне велел секретарю соединить его с профсоюзным боссом. Поздоровался и сказал всего несколько слов. Вы ко мне обращались не раз, я к вам – впервые. Впредь прошу просьбами не беспокоить. И положил трубку.
           Стою перед ним, держу бумагу: что дальше?
           Подождем, говорит, ходатайство пока у себя оставьте.
           Ну, пошел к себе, захожу, а там уже телефон орет. Председатель обкома профсоюза звонит. Это вы, спрашивает, у меня были? Я был. Соедините меня с вашим директором. Что значит, соединить? Могу дать его телефон. Он трубку не берет. Значит, не считает нужным. Замолчал ненадолго, размышлял, видать. Ладно, приезжайте ко мне сейчас. Тут я возмутился. Что я мальчик вам, туда-сюда ездить? Привозите бумагу, подпишу. Хорошо, отвечаю, посоветуюсь с директором, как он скажет. Теперь этот бросил трубку. Позвонил Яночкину: ехать? Естественно, говорит. С таким это сердитым удовлетворением. Ну, вот. Вчера поздно было уже, сегодня утром съездил к строителям. Вот где никакой бюрократии. Начальник подписал, направил меня в соседнюю комнату. Там женщина, уже немолодая, добрая такая, полностью в курсе куда и зачем, раскрыла папку с ордерами, подумала, вытащила три штуки, предлагает: выбирайте. В одном доме, в одном подъезде – первый, второй и третий этажи. А можно, спрашиваю взять с собой? Не для меня, товарищ выберет, остальные верну. Представляешь, поверила. Есть на свете необыкновенные, настоящие люди. Мне после нее самому захотелось пойти навстречу каждому, кто обратится, ей-богу. Короче, хватай три ордера, вот тебе адреса и поезжай выбирать квартиру. Немедленно, как я понимаю. Все три потом отдашь обратно, два верну, а один еще нужно у них зарегистрировать, расписываться в получении, оформить как надо.
           – Да, – печально сказал Петрушов, – теряем лучших людей. Валентин, надеюсь, вернется через год-полтора, Илья Семенович – навсегда. Такой аванс отрабатывают не три-четыре месяца и не один год. Но рад за тебя. За такую награду отпускать не жалко. Работа – работой, а жизнь есть жизнь, когда бы еще смог устроить.
           – Знаешь, Илья, – Ершов был доволен результатами своей деятельности, – я ведь рад вчерашней беготне. Тебе квартира – само собой. Но я бегал с бумажкой, да? Через эту бумагу многое открылось. Увидел, например, авторитет нашего директора. Значение, влияние, вес Яночкина. Личность его как оценить? Только так, если удалось прикоснуться. Меня профсоюзный лидер, подписывая ходатайство, попросил: передайте директору, что он меня не так понял. Представляете, что это значит? Оправдывается и просит прощения.
           – Передал?
           Вот сейчас пойду, доложу, что ордер у тебя, и передам. От тебя тоже что передать?
           – Я с директором через переводчика не общаюсь. Сам все объясню. Если спросит, скажи, ошалел от радости, дар речи потерял.
           – Не спросит.
           – Скорее всего. А если вдруг разговор зайдет, можешь сообщить: практически уже в командировке. Считай, лично от меня услышал.
           – Кто бы сомневался, – одобрил Ершов, – в неблагодарных никто из нас не ходил. Удачи тебе в выборе. Бегу к директору.
           – Отдаю в приказ Лившица, – сказал Петрушов, – с завтрашнего дня. О тебе пусть Лобанов с Хавроничевым заботятся.
           – Не спешить бы, Борис Николаевич. Для начала в командировку прокачусь, посмотрю на месте, определю, возможно, рано еще там сидеть.
           – Директор всех гонит, а тебе не спешить?
           – Имею в виду там, в Чащине, разобраться. Может быть, вообще быстро все организуем. Это первую тару на пустом месте осваивали, теперь есть база, и люди, и опыт уже достаточный. Вторая и третья проще первой во всех отношениях. Тесновато будет, но идеи есть по размещению. Можем не заметить, как вернусь обратно.
           – Не обольщайся. Подарки так просто у нас не дают. С тебя за квартиру получат по полной. Готовься сидеть сколько потребуется. Сам гляди, кроме тары что с завода им передать. С января новое изделие, и старые никто не снимает. Задыхаться сразу начнем, нам уже расцеховали узлы основных изделий – это при полном объеме оснастки. Думай, ты наш работник. Аванс получил, соображай, как помочь заводу в нелегкое время. После тары два и три, разумеется.
           – Параллельно, – уточнил Ларин. – Понял вас, Борис Николаевич. Я постараюсь. Посоветуюсь с начальством.
           – К начальнику производства не ходи. Сядет тебе на хребет, дышать не даст, ему только позволь зацепиться. С Хавроничевым имей дело, Павел Константинович лучше всех разберется, направит как надо и в обиду не даст. С ним перед отъездом посоветуйся обязательно. Ну, со мной как всегда по всем вопросам, за любой поддержкой.
           – Спасибо, Борис Николаевич. Этого я не забываю. Степанова с ребятами отдаете?
           – Уже приходили ко мне. Их Петушков настроил. Готовы ехать. Еще кого попросишь?
           – Володю Ялымова, если можно.
           – Все?
           – Думаю, да.
           – Хорошо, все-таки, именно ты едешь, Илья Семенович. Другой бы много больше запросил. И дал бы. Представляешь, наш цех сейчас еще производством тары загрузить. Кошмар. По-моему, серьезно собирались, Лобанов точно обещал. Кстати, четвертую тару я взять согласился, Хавроничев ее мне готовит.
           – Не надо. Мы ее между делом там внедрим. Для нее место найдем где угодно. Мелочь, скажу Хавроничеву.
           – Все-таки не зря тебе квартиру дают, – похвалил Петрушов. – Рад за тебя. Беги, выбирай. Поскорее, сегодня, а то передумает кто-нибудь. У нас и такое случается, что ты думаешь.
          
           – Ты действительно рано, – удивилась Елена. – За грибами понравилось? Так сегодня уже поздно, пожалуй. Хотя при большом желании можно и сбегать.
           – С грибами завязываем, – сообщил Илья.
           – Как, совсем?
           – Совсем. Немедленно едем в город. Сможем?
           – Конечно. С Мишкой мама теперь. Что-то случилось?
           – Едем выбирать новую квартиру.
           – Кому квартиру? Где?
           – Нам, кому. Мне выделили. Сегодня нужно посмотреть.
           – Это шутка?
           – Это серьезно. Поехали, все подробности – по дороге.
           Вопреки его ожиданиям, Елена в восторг не пришла и радости особой не проявила. Придирчиво спросила:
           – Квартиру за то, чтобы в командировку отправить? Надолго?
           – Отправить так и так могли. Заработал, считай. И в командировку – тоже, да.
           – Надолго?
           – Теперь – не знаю. Квартиру отработать надо. Полгода, не меньше.
           – Полгода – немного. Столько и без квартиры бы потерпели, без большого горя.
           – Если дольше – на лето вместе в Чащино поедем, домик снимем, на природе поживем, там почти дачное место. Посадим огород. Лето в деревне, что может быть полезнее?
           – Если не считать твоей работы день и ночь.
           – Теперь так не понадобится, тем более летом.
           – Тогда все отлично. Самое замечательное, конечно, квартира. Никто не надеялся. Неожиданно. И так быстро, в раз. Фантастика. До меня еще не дошло. Извини, до сих пор не верится. Даже то, что едем смотреть, кажется нереальностью.
           – Не просто смотреть – выбирать.
           – Совсем безумие. Как будто кто-то изощренно издевается.
           – Даже не знаю, каким транспортом туда добираться. Новый район, новая улица. Такси возьмем от Финляндского, надо успеть сегодня.
           На Выборгской, и район один, а ехать даже на машине довольно долго. Никаких разочарований, какие могут быть, квартиру смотреть едут! Пусть окраина самая дальняя. Кому там жить – не руководителям же города. За эту отдельную – великая благодарность всем, кто причастен. Правда, всю жизнь мечтал жить на Невском или рядом. А приходится постоянно все дальше отодвигаться. Родился, мать рассказывала, жили на Сенной. После рождения сына семья переехала на Васильевский, там до войны жили, на Тучковой набережной. Илья помнит, как в детстве катались на санках по спуску к Неве, а по реке ходили лыжники. Теперь такое невозможно, река замерзает ненадежно. Теперь живут здесь, недалеко от Финляндского вокзала, на Лесном. Не Васильевский, не Петроградская, но все-таки – Литейный недалеко, до Невы пешком дойти можно при желании. Зато на работу добираться удобно и сравнительно недолго. Теперь все мечты о центре похоронить, на завод тоже нескоро доедешь отсюда – край города. С транспортом позже разберемся, какой сюда ходит. Трамвайных путей не видать. Все – не главное. Главное – квартира. Что предложат? За что боролись? Не боролись, так говорится. А как посмотреть. Давнее обещание Лобанова не забылось.
           Первый человек, кого встретили у входа, оказался комендантом двух домов строительного треста. Молодой человек посмотрел ордера и сразу повел приехавших смотреть квартиры. Первый этаж. Тридцать два квадратных метра. Комнаты – двадцать и двенадцать. Красота! Какой простор! У них сейчас – одна, четырнадцать с половиной. Кухня, коридор, туалет, все общее – живем, не жалуемся. Тесновато, когда мама приезжает – особенно. А здесь? Коридор, из него по сторонам отдельные, не смежные комнаты. Туалет. Ванна, еще с умывальником. Кухня – громадная, шесть метров. Не четыре, не пять, как бывает. Поднялись. На втором и третьем этажах квартиры одинаковые, по двадцать семь метров. Двенадцать и пятнадцать. Большая – на пять метров меньше той, что на первом этаже. Большая разница. Потеря площади. Добровольный отказ от предоставленных преимуществ. Лишение роскоши по собственному желанию. Нет, первый этаж – нет. Пожили на первом, всегда мечтали подняться хоть чуточку выше. Велик соблазн, но первый – не рассматриваем. Ты согласен? Пусть немного меньше, пусть намного меньше, пусть. Первый отвергаем принципиально. Дали бы один ордер на первый этаж – до потолка прыгали от радости. Есть выбор – поднимаются вверх глаза. Одинаковые абсолютно – на втором и третьем. Маленькая комната – с балконом. Балкон – на север. Большая комната – окно на юг. Солнце! Солнце в Ленинграде? Кто придумал? Мы не видим, у нас окно на север. На юг – когда и солнце заглянет, а светло быть должно, авось даже зимой свет выключаться днем сможет. Третий этаж – прелесть! Последний дом в Ленинграде. Впереди – поле, дальше – лес или кустарник, обозримый простор, видно всю Ленинградскую область. Балкон – на север. Там – Ладога, должно быть, правее. Левее – Карельский перешеек. Все – впереди. Выходи из дома, становись на лыжи и – отмеряй километры. Ленка о собаке мечтает, в коммуналке соседи против – здесь заводи, выгуливай, где хочешь, в свое удовольствие.
           Второй этаж – чуть ниже. Легче подняться, быстрее. За сыном смотреть удобнее – подрастет, на улице бегать станет. Мусор на двор выносить ближе, сподручнее. Второй – самый престижный считается. Пожалуйста, запросто предлагают.
           Третий – ближе к небу, больше света.
           Второй – ближе к земле, больше удобств.
           Третий – обозрение и простор.
           Второй – следующий после первого. Ногу сломаешь – добираться нет проблем. Самый популярный. Наверно, не просто так. Люди понимают, что к чему. Не случайно второй предпочитают при выборе. Знакомые не поймут, если узнают про наши колебания.
           Третий.
           Нет, второй.
           Нет, третий.
           Ответственный выбор. Чтобы потом не жалеть. О чем жалеть? Отдельную квартиру получаем. Счастье-то какое. Все остальное – мелочи, неважно.
           Так-то оно так.
           Но все-таки.
           Выбор-то невелик. Одно из двух. Не корову проигрываем, надо решать.
           – Первый этаж отмели начисто? – спросил комендант. Как-то у него хватало терпения наблюдать их колебания.
           – Окончательно.
           – Тогда безразлично. Любой берите. Разницы никакой.
           – Вы правы. Ты не возражаешь? – Елена смотрела на мужа.
           – Против чего?
           – Что безразлично.
           – Не возражаю.
           – Значит, берем второй. – Елена сказала твердо, решительно, дала конец сомнениям, поставили точку в длинном повествовании. – Эта наша?
           – Эта.
           – Когда можно вселяться?
           – Уже въезжают. Свет, газ, холодная вода есть. Горячей воды не будет пару месяцев. Пожалуй, дадут вместе с отоплением.
           – Прямо завтра можно ехать?
           – Пожалуйста. Оформляйте ордер до конца, пропиской займетесь потом. Запишите телефон, как соберетесь, позвоните, приеду, открою вам квартиру и ключи отдам.
           – Тогда до свидания.
           – Всего вам доброго.
          
          
           – Все равно не могу еще поверить, – сказала Елена. – Такая чудесная двухкомнатная квартира. Маленькая, уютная. Не ждали, не надеялись, с неба от бога получили. Так сразу, не успели наволноваться, помучиться, натерпеться. Невозможно. Нет, радоваться рано, еще не получили. Маме не скажем пока. Поедем, тогда обрадуем. Лучше пусть будет сюрприз, чем разочарование.
           Время помчалось стремительно и захватило Ларина, втянуло в свой мощный поток, не позволило отставать. Наутро прошел в завком, передал Ершову ордера. Тот попросил дежурную машину, получил, назначил встречу через час, укатил к строителям. Илья никуда не ушел, не мог справиться с нудной тревогой ожидания, казаться спокойным не удавалось. Прогулялся по коридору, заглянул в библиотеку профкома. На стендах вдоль стены оборудована выставка к юбилею какого-то писателя. Без интереса, отвлеченно прошел от начала до конца, бездумно, не вглядываясь и не читая, медленно, стараясь обмануть время, выиграть отведенный час. Потом сел за стол, взял газету, другую, что-то пытался сравнить на первых страницах, занялся просмотром. Время, не торопясь, но двигалось. Вышел на улицу, закурил. Закуришь – всегда легче становится.
           Время не регистрировал, на часы мучительно не глядел, но час определенно не закончился. Подошла машина, из нее выскочил радостный Ершов. Вприпрыжку поднялся к Ларину.
           – На, держи. Твой ордер, бери, пользуйся.
           – Валентин, мне с тобой здесь на расплатиться. Не поставить даже коньяк. Приезжай в Октябрьск, там тебя угощу по-человечески. Рыбалку организуем. Приезжай с какой-нибудь общественной надобностью, придумай.
           – Договорились. Приглашение принимается. От коньяка в жизни не отказывался. Там – найдется?
           – Найдем. Приезжай только.
           – Тогда счастливо тебе. Удачи. Приеду, найду повод.
           Пусть время теперь мчит с любой скоростью, в его силах не отстать, задать себе ритм и темп, определить развитие событий. Все, что требуется, проделать скорее, чем от него ждут.
           Надеялся поймать в заводоуправлении Петушкова с Лобановым – не вышло, видимо, позднее подойдут. Тесленко насчет квартиры ничего не знал, обрадовался, поздравил. Согласился с тем, что в Чащино следует выезжать немедленно. Когда Илья попросил выделить грузовик для перевозки вещей, в том числе мебели, заместитель директора тут же позвонил в гараж, приказал отправить машину в распоряжение Ларина. Любую, фургон так фургон. На четыре часа – хватит? Не знаю. Постарайся. Побежал в цех, взял ребят, договорился: помогут с переездом. Сели в фургон, приехали на Лесной. На глазах изумленных соседей забрали все из прежней квартиры, погрузили в машину – впятером, в темпе, не так много вещей оказалось. Для посуды нашли какие-то коробки, книги осторожно разложили навалом. Позвонили коменданту: через полчаса будем. Так примерно и оказалось. Мебель разнесли по комнатам, расставили предварительно. Самое интересное – никак не помещалось в две комнаты то, что стояло в одной – единственной четырнадцатиметровой. Правда, там – в три этажа. Не беда, потом с женой расставят. Машину сразу отпустил, уложились во время, назначенное заместителем директора. Назавтра вновь зашел к Тесленко, попросил автобус – вывезти семью с дачи. Без разговоров и без задержки. За три часа справишься? Хорошо, четыре. Позвонил начальнику производства: забираю у вас дежурный микроавтобус на четыре часа. Обойдетесь, он у вас сутками стоит. Аварийно потребуется, позвоните, что-нибудь дам. Да, на четыре часа.
           С дачи – ничего громоздкого. Детская кровать, постель, одежда, посуда. Забрал семью, привез прямо на новую квартиру. Это нужно было видеть! Только некогда любоваться психологическими эффектами. Забросил жену с тещей и сыном, оставил рыдать от счастья, вернулся на завод, позвонил Петрушову, попросил отправить ребят в заводоуправление для оформления командировочных удостоверений. Оформили быстро, пришлось только ждать трех часов, пока откроют кассу, чтобы получить деньги на командировку. Вернулись в цех, закончили свои дела, надолго попрощались с друзьями, товарищами, начальником.
           Получив деньги, Ларин поднялся наверх, попросил пропустить к директору. Секретарь доложила, показала на дверь: идите. Почему-то на этот раз ни боязни, ни тревоги, ни смущения не ощущалось – зашел отдать долг, произвести необходимое действие, сделать нужный шаг, выполнить требование совести. Благодарность – потребность души, что еще.
           – Не могу выразить, как вам благодарна моя семья, – волнуясь, сказал Илья.
           – Смотрели жилье?
           – Уже переехали. Завтра вылетаю. Спасибо вам.
           – Понравилась квартира?
           – Что вы, Николай Прокофьевич, чудо!
           – Ну, живите на здоровье, – сказал Яночкин и протянул руку – то ли поздравляя, то ли прощаясь, а возможно, то и другое вместе.


--- ГЛАВА 4 ---


           Двадцать седьмого августа узнал про квартиру.
           Двадцать восьмого – получил ордер и перебросил вещи.
           Двадцать девятого – перевез семью с дачи прямо на новое место.
           Тридцатого утром отправился в аэропорт. Бросил женщин осваивать полученное жилье. Оставил справляться с проблемами новоселья, одних, без себя. Он свою работу проделал, задачу выполнил, вопрос решил. Квартиру получил, переезд обеспечил, мебель расставил, пусть предварительно. Теперь главное – работа. Ему и жене понятно, безусловно. Теща в себя не может прийти от изумления. И к самим еще радость не пришла в полной мере, опомниться не успели.
           Тридцатого уехал на месяц. В командировку. Улетел. В полдень уже сидел в самолете с пристегнутым ремнем. Курить запрещено. И не хочется.
           Ларин смотрел в иллюминатор. Подвешенный к крылу двигатель выдвинул подбородок, высунул острый нос, створками, словно ноздрями, втягивал воздух. Объявили взлет. Завращался вал двигателя, неровной полосой заиграл на нем солнечный блик, медленно, будто нехотя, пошли лопасти пропеллера, точно крылья ветряной мельницы, – когда издали смотришь, нет такого впечатления, но здесь, рядом, из окна, казалось, что самолет взмахнул руками. Взмах, другой – и завертелся пропеллер, превратился в темное блуждающее пятно, будто тень от бесформенной пляшущей фигуры. Самолет вздрогнул, как очнулся, и задрожал – возбужденно и мелко. Гул моторов усиливался, дрожание стало твердым, ровным, машина тронулась с места и пошла – сначала медленно, грузно, подскакивая на неровностях взлетной полосы, потом быстрее, увереннее, наконец, оторвалась от земли и повисла в воздухе. Ларин уловил момент взлета, он заметил, как колесо шасси пошло вверх от земли, но тут же, посмотрев вниз, удивился тому, как высоко они летят: деревья уже стали маленькими, дома выглядят игрушечными и видно далеко-далеко вокруг. Ни с чем не сравнимо ощущение первого полета. Кроме необычности внутреннего состояния, кроме общего душевного подъема, ощущаешь гордость за прекрасную машину, за возможность летать, за человечество, создавшее такую возможность, и за то, что ты – человек.
           Ларин летит не впервые. Он успел забыть первое впечатление от полета. И привык к этому виду транспорта, как привыкает любой человек ко всему постоянно повторяющемуся. И все-таки в каждом отправлении есть обязательно и необычное, и что-то волнующее. Отходит поезд – и стоит командированный в коридоре вагона и полчаса не отрываясь смотрит в окна – на знакомые пригороды, поля и перелески, мелькающие дачные постройки и телеграфные столбы – и задумчиво курит, наслаждаясь и волнуясь.
           Ларин смотрел в круглый иллюминатор на землю – широкую, просторную и ровную, на правильные коричневые прямоугольники пашен и курчавую зелень лесов, на прямые линии дорог с медленно ползущими по ним машинами, на поселки с четкой планировкой участков – а ведь на земле не видишь этой четкости, подумал он. Речки, узкие, извилистые, длинные черными змеями извивались внизу – Ларин удивился точности избитого сравнения. Самолет набирал высоту. Пошли облака. Редкие, как легкий дымок или, скорее, парок. Потом – плотные, закрыли землю, легли внизу – целый мир облаков. Сначала они были похожи на снежные горы: высокие, с острыми вершинами – вдали у горизонта, и низкие, рыхлые холмы – вблизи, чистые, ослепительно белые, блестящие на солнце так, что смотреть на них больно.
           Потом мир облаков превратился в Ледовитый океан: сплошной белый снег, кое-где громоздятся друг на друга льдины, вдали скорее силуэты, чем плотная масса, – торосы. Иногда далеко, у самой кромки бесконечного поля, вырастает белая снежная глыба, громадная, стоит на ровном снегу, как белый сказочный замок – может быть, в самом деле там живет сказочный принц? Замок виден долго, стоит на месте, неподвижный и воздушный, и висит неподвижно самолет, не может наглядеться, не в силах оторваться от сказочной красоты.
           А над головой – небо, синее-синее. Солнца Ларин не видит, оно наверху, но все блестит от его лучей – и обшивка самолета, и снег, и льдины Ледовитого океана.
           На душе легко и радостно. Полностью оправдывает надежды начальства. Сразу. Получил квартиру – на следующий день уехал. Пусть видят. Понимают. Демонстрация благодарности. Для него, почему-то, важно.
           Наружные красоты отвлекают ненадолго. Любоваться можно еще, бесконечно долго, сколько угодно, весь полет. Но заботы о деле возвращаются, и легкую беспечную радость решительно отодвигают мысли о предстоящей работе. И наслаждение красотой природы, и приподнятость настроения, и волнующее беспокойство начала полета – приходится с сожалением отодвинуть, угасить, прервать под настойчивым требованием ясной мысли. Забыться, оставить заботы на десять, пятнадцать, двадцать минут – достаточно. Полюбовался, пережил, развлекся – пора возвращаться к своим баранам. Делу – время, потехе – час. Командировка – ненормированный рабочий день. В данном конкретном случае – полдень, рабочее время хоть где, хочешь, не хочешь, заставь себя трудиться, сидеть и думать – с чем едешь, что везешь, какие предложения созрели в мудрой голове – так считают те, кто ждет в Чащине, в глупой башке – так честно признается он сам, не приготовив никаких рецептов начала работы и не умея сосредоточиться на мыслях о производстве в удобном мягком кресле перед соблазнительно манящим иллюминатором под монотонное гудение двигателей. Илья не мог противиться гнетущим мыслям об ожидающих заботах, признавал значение предстоящих забот и своевременность возврата мыслей о них, но не мог сосредоточиться на обдумывании перспективы, не умел заставить себя представить первые свои шаги на Октябрьском предприятии. Не выспался – возможно, поэтому. Начинало клонить в сон. Рядом – свободное кресло, место не занято. Ларин расслабился, отстегнул ремень, опустил руку на соседнее кресло, и сделал упор на нее, принял на двух креслах полулежачее положение, прикрыл глаза. Пытаясь задремать, перестал думать о серьезном, размечтался о том, чтобы заснуть в этих благодатных условиях, и действительно заснул. Это было удивительно и необъяснимо, потому что не был он утомлен, ведь ничего еще трудного сегодня не делал, и всю неделю валял дурака, можно сказать. То, что недоспал, должно сказаться вечером, не днем же. Однако укачало, и проспал он превосходно до момента, когда объявили снижение на посадку и потребовали пристегнуть ремни. Отдохнул прекрасно, подумал Илья Семенович. Все начинается – с ума сойти. Наверно, есть бог, который за что-то меня бережет. Опекает и помогает. Не может все просто так идти как по нотам. Несбыточно. Как в сказке. Даже погода – солнце встречает. Ребята приезжают поездом, сегодня или завтра. Обязан, просто должен сделать все так, чтобы удовлетворить и завод, и предприятие. Завтра – воскресенье. Время есть подумать, как следует. Никаких встреч, никаких застолий. Сразу – темп! Завтра в одиночку, самому обдумать, где и как делать тару. Где – ключевой момент. Думал? Недодумал. Утром шагами перемерять все площади. Подготовить не два и не три предложения – одно! В понедельник выслушать всех, вернее, выслушает пусть Захаров, его предложение должно стать единственно приемлемым, абсолютным. И – неожиданным. Которого у них нет. Потому что, имей они удобный для себя вариант, не стали бы требовать именно его приезда, с кем угодно справились бы. Он понадобился для преодоления серьезных трудностей. Уверен: тара два и три несравнимо проще первой и постановка производства для них всех теперь – нетрудное занятие. Тесно? Тесновато. Это мы еще посмотрим. Это мы еще обсудим. Все о чем-то говорят, боятся, пугают, торгуются. По-серьезному не готовы, не разобрались, не знают. Его хоть бы раз подключили, тот же Лобанов. Не подумал даже. А ведь вся информация – у него, технолога Ларина, внедролога тары номер один. Завтра, завтра, не сегодня, так ленивцы говорят. Сегодня – выходной, ни шагу вперед, суббота. Конечно, доберется засветло, пока вообще темнеет еще не рано. Все равно. Петушков тоже только недавно приехал, не будем его тревожить. По поселку погулять можно, в столовую сходить, адаптироваться, одним словом. Зато завтра – хоть до упаду, до полной ясности. За нами Москва, Ленинград и завод. И завтра – ни шагу назад.
           Приземлились великолепно. Почти не почувствовали толчка. Почему почти, без всякого толчка сели, только потом появилось ощущение, что покатились по твердому грунту.
           Прекрасно долетели. Надо же, крепко как уснул. Наверно, недоспал маленько. Рановато разбудили. Проснуться бы уже на посадочной полосе, от толчка о землю. Когда толчка нет, от полной остановки. Пристегнуть ремни, отстегнуть ремни. Лишняя процедура. Что дает? Спасет жизнь в определенных обстоятельствах? В случае падения? Кому нужна такая жизнь? С переломами позвоночника и всех конечностей? С трещиной в башке и сотрясением мозга? Нет уж, грохнуться, так насовсем. Но пристегиваться приходится по требованию и под наблюдением милой стюардессы, ничего не поделать. Это рассуждение, так, без опасения и страха.
           У Ларина никогда не возникает мысли о возможности аварии в воздухе, боязни полета не бывает и быть не может. Потому что до ракетной техники завод выпускал именно летательные аппараты – самолеты и вертолеты, он участвовал в их создании и верил в их надежность, зная честность и ответственность людей на производстве. Случайности, естественно, бывают, техника есть техника, отказы неизбежны, но – исключительно редко, и думать об этом глупо и ни к чему. Погибнуть можно на любой дороге или лестнице, такая опасность никого не пугает. Живем, чтобы жить, хотя все, кажется, смертны. Жизнь прекрасна и удивительна, вспомнилось то ли из песни, то ли из какого стихотворения. Первый шаг человека есть первый шаг к его смерти – это уж точно из Козьмы Пруткова, читал, запомнил. А мы шагаем, шагаем, эх шагаем.
           Ларин шел от самолета к аэровокзалу, мурлыча себе под нос веселую озорную неизвестно какую мелодию.


--- ГЛАВА 5 ---


           – Спасибо, что снова нас взял, – сказал Геннадий.
           – Мне сказали, вы все не возражаете. Даже просились.
           – Конечно. Только сильное сомнение было, что возьмешь.
           – У меня, например, сомнения не возникало, – Ларин говорил уверенно, весело.
           – Отчего же тогда забрал нас, не оставил?
           – Не оставил.
           – Против наших подруг был? Что женам изменяем?
           – Ваши личные дела. Но – да, участвовать не хотел.
           – Что-то поменялось?
           – Унтер-офицерская вдова сама себя высекла. Хочешь меня заставить то же проделать? Куда я без вас. Иван Андреевич Крылов писал: по мне хоть пей, да дело разумей.
           – С пьянством нашим ты справился.
           – Да знаю. С девицами вашими, кажется, не справится никто. Ведь они к вам в Ленинград приезжали?
           – И не раз.
           – Даже? И где жили?
           – Вся семья Пети Радченко летом на даче, и он сам тоже. Там у них баня, и помыться домой не приезжают. Он ключи от квартиры нам давал, никаких проблем. А весной – в гостинице останавливались.
           – Что ж, я бессилен что-либо поменять.
           – Ты – да. Вот жизнь – всесильна. И усложнить может до предела.
           – Усложнила?
           – До предела, я же говорю.
           – Что, дома узнали?
           – Дома не узнали и не узнают. Особенно теперь.
           – Что за особенность?
           – Забыть бы нам про наших подруг.
           Ларин выжидательно смотрел. Ждал объяснений.
           – Все сразу как-то лопнуло. У Галины Федькиной – новый друг, врач из больницы. По соседству с ней переехал, и сошлись вот. Моя Галка вообще замуж собралась.
           – Значит, с ними совсем расстались?
           – Не совсем, наши подруги все-таки. Но так, в открытую к ним ходить уже нельзя, подведем. Девчонки молодые, жизнь устраивать надо, если появилась возможность. В Ленинград, вон, приезжали. И тут встречаться надеемся, теперь нечасто, хорошо если раз в неделю, а то и реже, как удастся.
           – Совсем бросить нельзя?
           – Совсем нельзя. Никак.
           – Может быть, лучше было не приезжать?
           – Встречаться тянет. Все равно рвались бы в командировку, хоть ненадолго. И они бы ездили.
           – Любовь?
           – Не знаю. Притяжение. Пока расстаться насовсем невозможно. Только – никому, ладно?
           – Опять в свои интриги втягиваете.
           – Да нет, просто на всякий случай прошу.
           – Я, как раньше, в стороне. Не мое дело.
           И тут Ларин подыграл обоим любовникам по полной программе. Откровенно и сознательно. Нарушая принципы морали, нормы нравственности, требования общественного сознания и вопреки собственным убеждениям. Ему б как добропорядочному гражданину и озабоченному руководителю попытаться создать трудности общения его семейных коллег с местными богинями. Он – предоставил идеальные условия.
           В новом доме предприятие выделило квартиру под гостиницу. Как бы филиал дома приезжих. На первом этаже, с отдельным входом. Не с улицы, со двора. Входи, выходи, никто не видит. Большое удобство, если что. Две комнаты, большая и маленькая. Со всеми удобствами, ванная от уборной отдельно. Дом уже сдан, распределение квартир назначено на будущую неделю, но гостиничная выделена и можно занимать.
           Ларин понимает: Лобанов в старый дом приезжих не пойдет, предпочтет новый. Значит, маленькая комната – им на двоих. Как в прежнем доме – две кровати, стол, тумбочка, стул, все помещается. Торопиться с переселением некуда, можно подождать, не обязательно первыми въезжать, да и необходимости особой нет: в старом свободно, не тесно и никого больше с завода пока не ожидается. Но после разговора с Геннадием Илья Семенович решил комнату в новом доме отдать Степанову с друзьями. Сразу сочувственно подумал, что удобно им будет уединяться там со своими подругами, используя отсутствие соседей. Петушков не возразил, согласился, не подумал о таких удобствах для приезжих жильцов, он вообще не интересовался их чувственными делами, хотя слышал, естественно, и знал, но никогда не высказывал своего отношения: ни одобрения, ни порицания.
           Зато ребята оценили незамедлительно, видимо, сами мечтали об этой комнате. Федоров, как услышал, сказал не задумываясь.
           – Тебе, Семеныч, спасибо. Ты нам – условия, мы тебе – работу.
           – Почему – мне?
           – Потому что. Можешь на нас рассчитывать без оглядки. Я к тебе с оплатой приставать не буду. Ты и так для нас великое дело сделал.
           – Да бросьте, – успокоил Володя Ялымов, – здесь тоже неплохо.
           – Что ты понимаешь в плохом и хорошем. У Гены спроси, он объяснит.
           – Когда можно перебраться? – спросил бригадир.
           – Хоть сейчас.
           – Вечер, поздно уже. Завтра – с утра или в обед?
           – Нужно с Марией Филипповной договориться, чтобы открыла и постели туда занесла. Со снабженцами связаться, с Кривогузовым говорил, у них мебель туда готова: кровати, тумбочки, шкаф, стулья. Притащить нужно со склада.
           – Поможем. Зайдем к Валере. С утра отпустишь?
           – Валяйте. Все будут рады. Я с утра в управлении, освобожусь, подойду.
           – Маше я скажу, – Алексей готовился уйти. – Мою койку можете сдавать кому хотите, я – у нее.
           – Совсем?
           – Кровать, вообще-то пусть стоит, хотя можно и занимать. Иногда, конечно, захожу, с вами отдохнуть. А так – совсем, что уж.
           – Вы не собираетесь жениться?
           – А мы и так женаты. Давно уже.
           – Что, расписались?
           – Нет, расписываться пока не решили, а так одной семьей вместе жить договорились. Я бы, если в командировку не взяли, уехал сюда к ней все равно.
           – С завода уволился?
           – Наверно.
           – Понятно, – задумчиво сказал Ларин. – Нашел свое счастье.
           – Счастье было в прошлый раз, – подсказал Федоров. – Царствовали, сколько получали. Вовка не знает.
           – Знаю, сам же рассказывал.
           – Алексей готов был больше потерять, – напомнил Ларин.
           – Так бы и сделал, если бы не Генка, – подтвердил Плотников.
           – Летом еще собрался ехать. Сперва в отпуск, потом – насовсем. Он посоветовал: в отпуск езжай, а совсем погоди, осенью могут опять послать. – Надолго. Не сравнить ведь, сколько там будешь получать, а сколько – так. А мне что терять. С женой давно не живем, в доме ругаемся только. Дочка – с матерью. За прошлый раз собрал, приехал, дочке шубу купил. Меховую. Дорогую. Обрадовалась, побежала матери показывать. Думаете, благодарность какая была? Не нужен я им, родной дочери не нужен, хоть как старайся. Я, конечно, доволен, что у нее такая хорошая шуба, – и только. Оставлю им весь дом, пусть живут. Сам сюда переберусь, здесь мне рады. Да уже перебрался .
           – Теперь Марии на шубу станешь копить? – спросил Федор. – Вот бы, а? Нынче, наверно, не светит.
           – Не та работа, – объяснил Илья Семенович. – Тогда требовалось в две смены вкалывать. Теперь – не придется.
           – Уверен? – поддразнил Федоров. – Завтра пришпорят, скажут: давай, давай. Мы сколько живем, столько пахать приходится сверхурочно да по выходным, хоть в мирное время, хоть под бомбежкой большого начальства. Что здесь спокойная жизнь не светит, можно не сомневаться, поверь моему опыту.
           – Обстановка все равно не та, – не согласился Ларин. – Пока никакой аварии не видать. Поэтому повода просить дополнительную зарплату нет и не предвидится. Так что не надейтесь. Скажу одно. Если главный инженер по старой памяти решит вернуться к вашему оформлению, мешать не стану. У него могут быть свои соображения, хотя тогда просил его я. Теперь время другое и обстановка иная, но если что, возражать не буду.
           – Что ж, – сказал весело Федоров, – уже кое-что. Мы тоже без дополнительного труда лишних денег не попросим. Но если что, так всегда готовы, имей в виду.
           – Поговорили? – недовольно спросил бригадир. – Мы что, сюда выяснять отношения приехали? Впервые замужем? Одна семья не первый год, доказывать никому ничего не надо. Сегодня спасибо Семенычу за наше удобство. Завтра будет спасибо нам за работу. И хватит всяких разных разговоров, дело у нас общее, им и займемся.
           Назавтра первую половину дня бригада Геннадия Степанова занималась переездом. После завтрака всей компанией пошли к Валере Кривогузову, вместе с ним отправились в автогараж, выпросили на час грузовик, забрали на складе кровати и остальную выделенную мебель, перевезли к новому дому, выгрузили у крыльца. Сбегали за Марией, распахнули входную дверь, втащили мебель, расставили как следует. Ларин подошел, активно подключился, но почти все уже закончили до его появления. От новой постели отказались, своя чистая, недели не спали, сходили, перетащили из старого дома, новую туда стелить отправили Марию с Алексеем. Ларин остался пока на старом месте. Кровати застелили свежим бельем, занавески на окна повесили, приготовили здесь все для проживания, но до приезда Лобанова Илья Семенович решил не менять гостиницу. Пусть в новый номер первым входит главный начальник. Ответственный представитель директора завода на Октябрьском предприятии. Знал: заместитель главного инженера обрадуется такому вниманию. И честно говоря, он его заслужил.


--- ГЛАВА 6 ---


           Утром в понедельник Петушков доложил Захарову результаты поездки в Ленинград. Директор немедленно назначил совещание. Вызвал всех членов технического совета. Ларин еще не успел повидаться с ним, только собирался зайти поздороваться, после долгого перерыва пообщаться, поговорить наедине. Неожиданно получил приглашение на совещание. То, что директор знает о его приезде, неудивительно: здесь все быстро все узнают. Странно, что позвали на производственное совещание – еще ни с кем не встречался, ничего не знает, какой от него толк при общем разговоре.
           Илья Семенович зашел в кабинет с веселой улыбкой, прошел к столу, протянул руку. Захаров привстал, задержал его руку в своей, показывая доброе расположение, без улыбки, не строго, но серьезно предложил занять место на стуле рядом с собой. Ларин кивнул, однако рядом садиться не стал, сел за общий стол, правда, в самом его начале. Все сидящие за столом улыбались Ларину, несомненно зная, что приехал он для внедрения производства новой тары, значит, надолго. И улыбались по-хорошему, с искренней радостью. При первых словах директора улыбки пропали.
           – Мы с вами определили объемы работ по новой таре, которые в состоянии взять на себя.
           Захаров помолчал. Подумал. Посмотрел на Ларина.
           – Значительную часть брал завод, решали вместе с Алексеем Никифоровичем Лобановым. Потому что по всем статьям не получалось разместить у нас. Никак не вписывалось. Завод не согласился с нашими выводами, отказался даже от малой доли участия, предложил нам освоение производства тары в полном объеме. Хочу ваше мнение услышать по этому поводу.
           – Вопрос обсуждению не подлежит, – резко заметил главный инженер, – данными мне полномочиями я принял предложение завода и подписал документы.
           – Возможно, вы поступили правильно, – миролюбиво сказал директор, – но я свою подпись еще не поставил. И прежде чем поставить, должен убедиться в наших возможностях выполнить то, на что идем, за что беремся. Вы все подробно изучили варианты внедрения. Как считаете? Не случайно раньше отказались. Вчера не могли, сегодня можем? Что изменилось?
           – Не поменялось, понятно, ничего, – встал Антон Панчехин, – рассматривали вариант и полного изготовления у нас всей тары. Василий Петрович знает, потому подписал. Нужно будет немного потесниться.
           – Где потесниться?
           Встал Паршивиков. Весь генеральный штаб Петушкова, подумал Захаров недовольно. Насторожился.
           – В механических мастерских есть помещение...
           – Про механические мастерские забудьте, – перебил директор. Их нет. Туда не пускаем никого.
           – Не главный участок, – пояснил Костя, – не основной пролет. Там есть подсобные помещения.
           – Корпус мастерских для производства тары закрыт, – отрезал Григорий Петрович. – Там нет места. Что предложите еще?
           Наступило молчание. Молчал и Петушков.
           – Где вообще намерены разместить производство?
           – Есть планировка, Григорий Петрович. Была составлена.
           – Я в подробности не влезал. Вам доверил. Единственное условие: механические мастерские не трогать.
           – Условие было выполнено. Все, что брали, помещалось.
           – А теперь?
           Костя молчал. Задумался Антон. Заговорил начальник цеха Барышев.
           – А надо поглядеть снова. Тогда мы вроде выбирали, теперь дело другое, вынуждены иначе относиться.
           – Посмотрите, – потребовал Захаров, – послезавтра каждый скажете мне свое мнение, сможем ли делать новую тару полностью и что для этого нужно. Условие прежнее: мастерские не трогать. Туда дороги нет.
           Первым стремительно вышел Петушков. Следом потянулись остальные. Не исключено, совещание технического совета продолжится в кабинете главного инженера. Ларина вовсе не интересовало их настроение. Долго занимаются и не могут определиться. Временно устроить производство новых изделий – столько сложностей, такая канитель, придумали непреодолимые препятствия. Он – не готов, еще не думал, знает одно: не проблема. Решим, и без перенапряжения. У них не получается и не получится, потому что рассматривают только новую продукцию, втискивают дополнительные оборудование и оснастку. Нужно решать в комплексе с тарой номер один, использовать насколько возможно работающее оборудование. Стоп! А как насчет ситуации вообще? Начать с тары номер один. Ее на заводе видимо-невидимо. Тесленко жаловался, из частей, наконец, пошла, отказаться невозможно и девать фактически некуда. Здесь тоже задел приличный. Посчитать, посадить цех двадцать семь на ремонт возвратной, остановить в Чащине производство на полгода. Что-то слегка подвинуть во втором корпусе, рвануть на этой площади до сезона годовую программу новой тары. Ай да Пушкин, ай да сукин сын! Елки-палки! Производство – тоже творчество. Особенно организация производства. Вдохновение – двигатель прогресса. Что же вдохновило? Жесткая позиция директора и беспомощность его подчиненных в напрашивающей простого решения ситуации. Это у него – один из вариантов. Найдутся другие, могут оказаться не хуже, вернее, проще. Думать надо. Будем думать. Вдохновение придет еще не однажды, и всегда окажутся разные находки. Нужно только работать.
           Директор не сомневался, что совещание от него переместилось в кабинет напротив. Технический совет – единомышленники Петушкова, пусть обсуждают, ищут, пусть задумаются, как следует. Захарова удивило, что Ларин задержался у него, не пошел с ними. Удивило и обрадовало. Ему хотелось пообщаться с деловым симпатичным технологом. Знал про их с Петушковым дружбу, но помнил про самостоятельность его суждений. Не стал разводить церемонии, упражняться в дипломатии, крутить вокруг да около, спросил прямо:
           – Как считаете, Илья Семенович, в состоянии взять новое производство? Осилим, если заберем полностью?
           – Не знаю, Григорий Петрович. Первый день здесь, что можно сказать.
           – Приехали ведь. Надеетесь, значит, на успешную работу.
           – Надеюсь. Уверен, задача решаемая. Дело выполнимое. Не знаю пока, где и как.
           – Общее впечатление бывает обманчивым. Мои специалисты несколько дней разбирались, вместе с Лобановым примеряли со всех сторон, не вышло поместить производство полностью.
           – Другая цель стояла. Свобода выбора была.
           – Думали об этом тоже.
           – Если думали, то иначе. Решали как лучше для вас. Как вам интереснее.
           – Теперь будем думать, как лучше для вас?
           – Можно, наверно, и так сказать. А вернее – как выполнить то, что диктует необходимость. Заводу тяжело. Если вам легче, почему не организовать у вас? Дело временное, потом останется постоянно. Сразу здесь осваивать логично.
           – Да, но вы сами сказали: где и как. Негде и никак. Пока не будет готов новый корпус. Главный инженер надеется использовать механические мастерские. Не позволю.
           – Согласен с вами. Обойдемся без мастерских.
           – Уверены?
           – Сомнений нет. Уже не один вариант в голове крутится. Дайте время, определюсь окончательно.
           – Сколько вам нужно времени?
           – Месяц.
           Захаров рассмеялся.
           – Месяц мне никто не даст. Съедят с потрохами. Погребут под бомбежкой. От меня ждут ответа сегодня.
           – Теперь будут бомбить меня. И съесть тоже могут.
           – Завтра ваш директор потребует подписать договор. Уверен, что позвонит.
           – А вы подпишите.
           – Могу отказаться. Имею основания. Нет возможности.
           – Ваш главный инженер подписал что-то, взял производство, зачем подводить своего заместителя.
           – Это авантюра. Пусть докажут мне, что не так.
           – Григорий Петрович, мы с вами должны уяснить главное: тару два и три временно можно делать в наших сборочных корпусах.
           – Полностью?
           – Полностью. Кое-что, возможно, на завод взять придется. Там дерево идет, рамки всякие, пока не вижу тут помещения.
           – По дереву другой разговор. Меня металл волнует.
           – По металлу можете не беспокоиться. Справимся без проблем.
           – Уверены?
           – Абсолютно.
           – Подписывать договор?
           – С легкой душой. Нет повода для сомнений.
           – Смотрите, Илья Семенович, верю вам.
           – Никогда не подставлял вас, Григорий Петрович.
           – Потому и доверяю. Вам самому, тем более, все организовать придется. Месяца на разгон не много?
           – Не много. Нужно разобраться как следует здесь и на заводе, чтобы поступить по-умному. Есть хорошие идеи. Попрошу Лобанова, даст мне время.
           – Полагаете, ваши предложения будут отличаться от вариантов нашего технического совета?
           – Несомненно. У них нет информации, которую намерен собрать я. Возможности разные.
           – Вы им не мешайте, ладно? Пусть тоже ищут, думают, погляжу, что принесут.
           – Договорились.
           – Очень рад, что вы снова к нам приехали.
           – И я ведь с радостью.
           – Сегодня ждем с Евгенией Ивановной вас вечером. Придете?
           – С удовольствием.
           – Тогда не прощаемся. Как дома? Елена Александровна здорова? Сын? Впрочем, вечером поговорим, не буду задерживать. Устроились нормально? Ну, всего.
           Петушков был уже один. Видимо, с друзьями долго не беседовал, отправил искать варианты размещения новых участков. Вчера он куда-то уезжал, не удалось повидаться. Ларин заходил, Нину Яковлевну обрадовал, пообещал теперь бывать часто, вообще постоянно. Посидеть отказался, передал привет мужу, ждать его было бессмысленно, вернуться обещал поздно.
           – Ну, видел? – спросил Петушков сердито. – Что скажете?
           – А что сказать. Все нормально.
           – Что нормально?
           – Он подпишет договор.
           – Подпишет, куда денется. Резину только потянет. Да нервы потреплет.
           – Сегодня, сказал.
           – Вы уговорили?
           – Да нет, не пришлось уговаривать. Просто посоветовал подписать.
           – И так просто согласился?
           – Заверил, обойдемся без мастерских.
           – Ты что! Не замечал за тобой раньше. Или в самом деле уверен?
           – Уверен.
           – Тогда объясняй. У нас пока без механических мастерских не выходит.
           – Все выходит. С умом если подходить. Куча вариантов. Два уже вижу. Приблизительно пока, вместе разработаем. Еще не знаком с вашими планировками, но подозреваю основную ошибку. Вы поставили цель разместить производство новой тары на отдельном участке. Зачем? Почему не совместить с тарой номер один?
           – Влезть на ее площади?
           – Никуда влезать не нужно. Использовать – да. Сборка и сварка корпусов просится на участок сборки и сварки карт первой тары. На второй и третьей карт нет, но коробки кроить и сваривать там сам бог велел. На имеющемся оборудовании, все готово, ничего больше не требуется. Половина производственного процесса пойдет в корпус номер один. Для остальной сборки – что, во втором корпусе места не найдем? Да, потесним немного, так есть возможность.
           – Действительно, в простоте гениальность, – пробормотал Петушков, – почему самим-то в голову не лезло? Слушай, не зря мы тебя сюда выцарапали.
           – Мы уже на ты?
           – А ты все еще против?
           – Я так не могу, – категорически заявил Илья Семенович.
           – Хватит обижаться, сколько можно.
           – Не я придумал такую форму.
           – Ну, было время. Теперь прошло. Все меняется.
           – Не могу.
           – Что, так всю жизнь?
           – Всю жизнь.
           – Ну, как хотите. Выкать, значит будем выкать.
           – Давайте от формы перейдем к содержанию.
           – Погоди – тьфу! – погодите, Илья Семенович. Давайте вернемся к первому корпусу. Ведь этот участок раскроя и сварки карт и корпусов можно навсегда объединить, и в новом корпусе так оставить. Переделать планировку. Такая экономия площади.
           – Думаю, там площадей хватает, и постоянно участки, пожалуй, должны быть разными. Хотя можно и посмотреть. Посмотрим, как получится у нас в первом корпусе. Но у меня есть и второй вариант, он может оказаться предпочтительнее первого. Вот смотрю и думаю. С первой тарой справились ведь отлично, правда? Обеспечили завод с гарантией. Видел, на территории в разных местах штабелями громоздится. У вас тут задел готовой тары тоже образовался.
           – Двухмесячный держим.
           – Молодцы. Я прикинул, на полгода завод тарой точно обеспечен. Самое малое. Надо посчитать. Может, на три квартала наберется. Завтра позвоню в Ленинград, попрошу проверить, сколько там имеется. Улавливаете идею?
           – Причем количество первой тары?
           – Останавливаем тару номер один, прекращаем ее делать. Сборочный стапель и еще какое оборудование оставляем, остальное – сдвигаем в сторону, ставим оснастку и в первом и втором корпусах делаем только новую тару. Тесленко материалами обеспечит, занимается. Все заготовки и детали штампуем и точим здесь, за полгода на таком просторе годовую программу сделать, думаю, вполне возможно. А если первой до лета наберется, тогда вторую и третью не торопясь будем делать, играючи. На новой-то оснастке. Специалисты с тары номер один новую технологию освоят в темпе. Разница принципиальная в толщине листа, тонкий лист варить сложнее, привыкнут. Зато пойдет вовсю машинная сварка, точечная и роликовая. Главное, машины есть, работают, а заняты на первой таре от силы на десять процентов. Теперь загрузим на все сто. Или на шестьдесят, посчитаем. Для нового участка еще такие машины заказаны, в новом корпусе пригодятся.
           – Да, – протянул Петушков, – да-а. Это ты еще дома придумал?
           – Про первый корпус в дороге соображал. А со вторым вариантом здесь, у вас осенило. Начало есть. Дальше вместе думать будем. Что-нибудь еще лучше придумаем. Ребята предложат. В общем, работать есть над чем.
           – Ну что ж, – сказал Петушков, – впрягаемся. Послезавтра у директора будет что сказать. Не говорю вам спасибо, просто отлично справляетесь со своей задачей.
           – Без вас ничего не получится. Вместе занимаемся одним делом. Сразу сможем справиться с одной вещью? Пока будем считать да выяснять, перебирать варианты и готовиться к запуску, можем дать в сентябре двухмесячный выпуск тары номер один? И в октябре, если понадобится.
           – Для заделов по второму варианту?
           – Совершенно верно.
           – Для этого вторую смену организовать?
           – Естественно. Прямо немедленно.
           – Людей найдем. Сезон закончили, с ремонтом, другими работами не раскачались, до октября можно подождать. В октябре сложнее будет, но – решаемо. Труднее с бригадирами. Мастера найдем, бригадиры в заочном учатся, на месяц в аккурат уезжают – на сессию или на семинар, точно не знаю. На учебу, словом.
           – А в дневную смену есть бригадир?
           – В первую смену – есть. Один человек остается, в помощь дадим временно кого-то.
           – В вечер поставим Степанова. Его с Плотниковым попросим, займутся месяц-два первой тарой.
           – Здорово, – повеселел главный инженер, – думал, вы их только на новое производство привезли.
           – Новое – это хорошо забытое старое.
           – Да слышал, знаю. Из другой оперы только. Шутки шутками, а твоих ребят по старой памяти оформляем к нам на работу. Пусть за деньги дополнительные трудятся.
           – Конечно, добавочный стимул не помешает. Их четверо теперь.
           – Передайте, пусть все с утра в отдел кадров идут.
           – И завтра же вторую смену выводим. Так?
           – Узнаю гусара, – Петушков улыбнулся. – Как квартира, довольны? Елене Александровне нравится?
           – Отдельная двухкомнатная. Подарок с неба.
           – Хороший подарок. За такой отработать требуется без оглядки, сколько надо. У нас окопаться придется надолго. Как?
           – А – никак.
           – Что, перед Яночкиным и долга не чувствуете?
           – Перед Яночкиным чувствую. А, пожалуй, и перед ним – нет. Откуда долг? Квартиру, считаю, заработал. Помнится, года полтора назад кто-то обещал: поставим производство, наладим выпуск, пойдем к директору, выбьем тебе квартиру. Не вы с Лобановым? Он – с предложением, вы – с ходатайством – дополнительным, письменным. Все наладили, все обеспечили, вы свое получили, про обещание не вспомнили. Вам до меня дела нет. Если бы посчитали выполнение обещания долгом, да просто позаботились о товарище, обратились сразу к Яночкину, он дал бы квартиру год назад. Вы почему обещали? Считали, заработал тогда. Вот и я так считаю. Квартиру заработал, и не должен за нее никому.
           – Вот, черт возьми, – проговорил Петушков, – на самом деле, действительно. Правда, что тут скажешь.
           – Нечего и говорить.
           – Вы сами тоже – ни разу не напомнили.
           – Напоминать? Канючить? Просить? Я у Яночкина не просил. Взял сам и дал. Поинтересовался, как живу, и предложил. Ему, конечно, благодарен.
           – Ну, мы тоже помогли. Организовали даже. Если бы не поставили условием твое обязательное участие, о какой квартире речь?
           – Вы затребовали меня не как товарища, только как работника. Знали, что мне трудно надолго уезжать, ребенок, жизнь в коммуналке не слишком устроена. Без моего согласия, настырно, нагло, бесчеловечно даже. Яночкина просто шантажировали. Я бы и без квартиры поехал, директора не мог подводить. А вы мне оба друзья-друзья, но и начальники хорошие.
           – Ну ладно, – сказал Петушков, – вышло нормально все равно. Хорошо то, что хорошо кончается. Прав ты, конечно, только зла не держи уж на нас.
           – Какое зло. Работать будем. А подарками меня не попрекайте и долги не вешайте. И давайте общаться на равных, как раньше. Как всегда.
           – Вот и хорошо, – с облегчением вздохнул Петушков. – Мы еще сегодня вечером посидим, приезд отметим, поговорим.
           – Сегодня – не могу. Вечером занят.
           – Ну вот, – расстроился Василий Петрович, – пообещали все плохое забыть, а сразу отказ посидеть.
           – Посидим, не раз, как прежде придется. Сегодня – не могу. Иду к Григорию Петровичу.
           – Первый-то вечер надо ко мне. К кому еще!
           – К вам вчера приходил, с Ниной Яковлевной повидался. Думал про вас и сегодня, но не знал, может, опять куда уедете. Потом, прошлую неделю мы почти ежедневно виделись.
           – То – у вас. Был уверен, сегодня соберемся.
           – Григорий Петрович первым пригласил.
           – Ну, тогда завтра?
           – Ну, тогда завтра.
           – Грибы идут, – прищурился Петушков.
           – За грибами мы с Геннадием с утра пораньше, как в лучшие времена.
           – Если что, я весь день тут. И завтра тоже.
           – Учту.
           Ларин вышел из кабинета главного инженера с тяжестью в душе. Почему-то трудный разговор получился. Сам собой. Он не испытывал неприязни или претензий к друзьям, не ждал от них выполнения обещаний, а вот – не забыл, так пошел разговор, заставил вспомнить. Наверно, не стоило друга обижать, а пусть знает, обещания надо выполнять. Захарова упрекает, что не уходит, а сам тоже не везде чист, может быть, задумается и смягчит отношение к директору. Хотя вряд ли. У каждого своя правда, как сказал мудрец.


--- ГЛАВА 7 ---


           Стенин, лежа на диване, читает газету. Людмилка готовит уроки. Им обоим нравятся эти вечерние часы. Людмилка обычно готовит уроки у себя. В маленькой детской ее кроватка, письменный столик, еще книжный шкаф у стены – все, что требуется школьнице. И даже между столиком и шкафом лежит на полу коврик: есть место для утренней зарядки. Но когда отец свободен и вечером занимается чтением, она перемещается в гостиную. Они не разговаривают, однако Стенин чувствует отцовское умиление от созерцания выросшей дочери и что-то похожее на укоры совести при виде трудолюбия ребенка, по-взрослому сосредоточенного на умственной работе, в то время как он, здоровенный мужик, бездельничает. И он обкладывает себя газетами и принимается читать долго и подробно, а из солидарности с дочкой и из уважения к ней и ее занятию не прекращает чтения и тогда, когда интерес совсем пропал.
           В просторной комнате тихо и уютно. Он включил торшер, стоящий у дивана. Зеленый абажур дает мягкий приятный свет. Людмилка себе принесла свою настольную лампу, от нее свет падает вниз, на ее тетрадки. Комната освещена слабо, в ней мебель кажется темнее, чем днем, даже блики на полированных поверхностях не делают ее светлее. Но не мрачность приносит комнате темная мебель в тусклом свете, а строгость, серьезность и приятную, совершенно необъяснимую торжественность, придающую созданной ими рабочей обстановке праздничную приподнятость. Стенин не задумывался, но, может быть, это и есть его семейное счастье? Вот так тихо сидеть, наслаждаясь душевной близостью с растущей на глазах способной трудолюбивой дочкой. Наверно, для полноты счастья не хватает здесь матери – Ольга никогда не составляет им компанию. Ей не хватает времени, ей постоянно не хватает времени. Если она не готовит обед, значит, убирает в комнатах или стирает, или гладит, или в кухне шьет, или возится во дворе, дает курам корм, или еще что-то. Может с соседками говорить о всякой ерунде целый час или, как сейчас, уйти в магазин. Стенин пробовал объясниться с женой. Почему бы ей не сесть с ними вечером, взять книгу, спокойно почитать. Ладно, газеты не нравятся, не привыкла, так интересную книгу возьми – стыд, в библиотеке даже не записана. Другие мужья гоняют жен, не дают сидеть спокойно, не позволяют читать, все требуют чего-то – он, наоборот, просит, чтобы посидела и почитала. А она не может выкроить свободной минуты. Была бы семья семеро по лавкам, а то – один ребенок да их двое – семья-то семья, господи! У его матери было их пятеро да отец в сорок первом погиб – понятно, ей некогда было присесть. Он теперь, глядя на жену, удивляется, как это мать все успевала. Ольге с единственным ребенком да при муже – велики ли заботы? Но все возится и копается и всякие дела, не может просто так присесть отдохнуть, насладиться домашним уютом. Ну что ей сейчас делать в магазине? Кажется, все, что надо, дома есть – нет, нужно пойти, без цели, поглядеть, поболтать. Неорганизованная, несобранная эта женская публика. Хорошо, ушла в магазин. Так не полтора же часа шляться, на поселке два магазина, оба рядом, обойти их пяти минут хватит, а она уйдет – пропадет, раньше чем через час не жди. Есть еще третий магазин, но его что считать – так, на отшибе, хоть и рядом почти тоже, но туда заходишь за определенными продуктами, интересного или неожиданного там не увидишь. И что характерно: если действительно надо, если за конкретным продуктом идет – быстро, пять минут – уже дома, все в порядке. А просто так отправится в магазин, узнать, нет ли чего нового – тогда вот и путешествует, будто по столичному универмагу. Его не приглашает, знает, конечно, что он не даст столько времени там торчать. Кстати, он терпеть не может эти магазины, ему туда заходить – нож острый в горло. И хорошо, что Ольга не таскает его. Вообще-то ему бывает по душе бесконечная занятость жены, нравится то, что не сидит на месте, все время в движении. Даже привлекает ее веселая энергия и озорная неусидчивость, занятость и вечная ее заботливость, но иногда хочется спокойной семейной тишины, обязательно бы общей, а этого никак не получается, потому что Ольга всегда ищет себе какую-нибудь работу. Ну что сейчас убежала? И давно ушла, пора бы вернуться. В продуктовом столько делать нечего, а промтоварный должен закрываться, сколько сейчас? Так и есть, в семь закрыли магазин, теперь пять минут восьмого, вот и она. Часы можно проверять, такая точность. Вот ведь забота: обязательно до звонка нужно торчать, зубы точить. Эх, бабы, бабы.
           Ольга вошла в пальто, в платке, только сапоги успела в коридоре скинуть и обула тапочки. Возбужденная, решительная, взяла стул, присела к дивану.
           – Знаешь, такие пальто в магазин привезли, перед самым закрытием, меня Полина предупредила, что должны привезти, я дождалась, голландские такие пальто, завтра пойдем тебе покупать, я попросила одно отложить пятьдесят шестого размера, надо примерить, а то бы уж и сама взяла.
           – Кому – мне?
           – Тебе же.
           – Какое еще пальто?
           – Демисезонное. Да толстое такое, на подкладке. Темно-серое, шикарное, тебе очень пойдет.
           – У меня же есть демисезонное.
           – То – старое.
           – Какое старое – четырех годов нет, как купили.
           – Глядеть на него не могу.
           – Отличное пальто, что ты выдумываешь.
           – Дешевое и старое. А это будет новое и дорогое.
           – Не обязательно вещь дорогая значит хорошая. Мне – нравится, я и в дешевом прохожу. Себе – бери, пожалуйста.
           – Мне осенью купили, зачем – мне?
           – Ты женщина, вам разные фасоны требуются, так что себе можешь брать, если хочешь.
           – Я хочу, чтобы мой муж одевался прилично. Лучше всех. Я так хочу.
           – Совсем не обязательно, – пробормотал Стенин.
           – Хватит обормотом-то ходить. Ты же солидный мужчина, погляди.
           – Я что же, совсем худо одеваюсь? – возмутился Леонид.
           – Может, и не совсем, а по твоему положению должен лучше. Чай, не мальчишка уже. Всеми уважаемый человек, на доске почета, депутат, мой муж, однако. Бабы скажут: мужик больше всех на поселке зарабатывает, а хуже всех одевается. Не дождутся. Завтра пойдем пальто мерить.
           – А если я не хочу?
           – Я – хочу!
           – Вот жизнь, Людмилка. На работе начальство командует, дома жена распоряжается, некуда бедному мужику податься.
           – Ничего, перетерпишь, – сказала Ольга.
           – Ты бы хоть сама пальто сняла, голубушка. Ишь, загорелась, раздеться некогда.
           – Пойду разденусь, – покорно согласилась Ольга.
           – И возвращайся к нам. В газете фельетон интересный, почитаешь.
           – Сидеть некогда. Студень на плите стоит уже шесть часов, готов, поди, пора снимать да разделывать. Ты вставай да пошли за мной в кухню, я стану делом заниматься, а ты мне почитаешь. И доче мешать не станем.
           – Я почти уже кончила.
           – Ты почти можешь три часа кончать. Сиди спокойно, занимайся. Пошли?
           – Пошли.
           – Ты иди прямо в кухню, я только разденусь и руки помою. Достань пока из сумки, что я принесла. Масло в холодильник положь, а кефир на столе оставь, на ужин съедим.
           Стенин положил газету на холодильник и принялся извлекать содержимое сумки, немедленно заняв пакетами стол. Сахарный песок, макароны, буханка хлеба, какая-то крупа – сам в жизни не догадался бы купить столько. На столе образовался беспорядок, и кухня от этого стала выглядеть так, будто здесь давно не производили уборку.
           – Не трогай больше ничего, я сама все уберу, ты не знаешь, куда, – сказала Ольга. – Выключи плиту, студень готов. Сейчас, еще две минуты – и будешь читать.
           – Слушай, – сказал Стенин, – мне жалко тратить деньги на это барахло.
           – На что-что?
           – Ну, на пальто это.
           – Куда же хочешь потратить?
           – Мало ли. Куда угодно.
           – Чудак! Мы с тобой только в получку принесли двести рублей. Двести – это же такие деньги! Действительно будет жалко, если они разойдутся по пустякам. Разойдутся, точно, даже не заметишь, как. А чтобы не разошлись, надо купить хорошую, ценную вещь. Давай посмотрим, что нам надо? Мебель у нас есть. Ковры есть. Телевизор. Что еще? Шторы на окна нужны, так пока нет подходящих, будем ждать. Людмилке одеяло договорились взять – ищем, ждем, я в Октябрьске смотрю все время. Бывают, только никак не нападу. Но на ее одеяло деньги у нас отложены, таскаю их с собой. Нечего думать, такие пальто привозят редко, деньги есть, надо брать, пока не растратили их зря.
           – Положим на книжку.
           – Зачем?
           – Зачем люди кладут.
           – Не знаю.
           – Копят.
           – На что?
           – Просто так.
           – Не просто так. Мы тоже копили. На мебель, на телевизор, все время копили, пока обживались. Но теперь-то. Лежит на книжке сколько – тысяча? Хватит нам?
           – Интересная логика. Совсем, по-моему, не женская. Почему – хватит?
           – Мало?
           – Конечно. Что такое тысяча?
           – Сколько же надо?
           – А нисколько. Есть возможность – положи. Сколько получится.
           – Что значит есть возможность? Задался целью копить на что-то – откладывай. Нет цели такой – трать. Совсем лишних денег не бывает, просто можно кое в чем себе отказывать, а можно и не отказывать. Я не вижу теперь надобности ограничивать себя как раньше, потому что получаем – чем дальше, тем не меньше, а все больше и на черный день откладывать нечего, а пока молодые, нужно питаться вкусно и одеваться хорошо и жить красиво. Так ли?
           – Наговорила.
           – И все правильно.
           – Не все. Можно не отказывать и откладывать. Золотую середину найти. А сбережения необходимы. И не копейка, и не сотня. Удивляюсь: я, мужчина, толкую тебе, женщине. Мало ли на что деньги понадобятся. Слава Рудаков записался на машину – через полтора года "Жигули" дали. Где бы он взял такие деньги, кабы не копил?
           – Ты хочешь собирать на машину? – спросила Ольга.
           – Машину не хочу, мотоцикла хватит. Я к примеру.
           – Если хочешь, я возьмусь. На мою зарплату, худо-бедно, проживем, твои двести будем каждый месяц откладывать. Никуда не ходить, ничего себе не приобретать, за три года на машину накопим. Если хочешь.
           – Не хочу. Ты на крайности нажимаешь. В таком случае могу взять другую крайность и сделать так, что ни копейки вообще не отложишь..
           – Каким образом?
           – Пропивать буду. Еще не хватит.
           – Пить нельзя.
           – Не так чтобы валяться. По выходным, с разворотом. Приглашу, угощу ребят. Три бутылки хорошего коньяку – уже тридцаточка. Три раза – вот и сотня. Шампанского добавить да закуски хорошей, чтобы культурно, – двести уйдет, не заметишь.
           – Ты коньяк не возьмешь, – сказала Ольга, – хозяйственность не позволит. И получку не пропьешь, пожалеешь.
           – Я?
           – Ты.
           – Ну, погоди!
           – Стоп! Через "ну, погоди" – конечно. Упрямство твое известно всем. Все! Дразнить тебя не намерена. Кончен разговор. Ты первый осуждаешь тех, кто работает только на водку, так что не будем опускаться даже в разговоре.
           – На барахло тоже зря нечего разбрасываться.
           – Зря – конечно. А насчет пальто мы договорились. Договорились, не отмахивайся. Погоди, – усмехнулась Ольга, – я тебе к дню рождения еще не то куплю.
           Стенин подозрительно посмотрел на жену.
           – Мне больше ничего не надо, – сказал.
           – Куплю. Подарок. Но это уж сама и на свои деньги.
           – Какие – свои? Нет твоих! У нас общие.
           – На свои. Буду копить – свои, премиальные. Специально. И подарю тебе… эх, подарю – упадешь. Это будет подарок!
           – Ольга, – взмолился Стенин, – не смей! Я запрещаю! Я против. Категорически!
           – Как это ты можешь мне запретить сделать тебе подарок на день рождения?
           – Могу! Потому что мне ничего не надо, русским языком говорю.
           – Говори, – очень довольная, заключила Ольга. – Думай. Соображай. Ночи не спи. Еще полгода – догадывайся, что ждет тебя к юбилейной дате. И не гляди на меня как ягненок на волка – ничего тебе худого делать не собираюсь. Только будешь первый парень на деревне ты у нас, это обещаю. И вполне заслуженно. Ладно, отвлеклись мы, заболтались. Читай, ты обещал фельетон. Я слушаю.
           Стенин еще несколько секунд смотрел на Ольгу, хотел что-то сказать, но передумал, отвернулся, молча поглядел в темное окно и покорно развернул газету. В одном безусловно согласен с женой: приличная зарплата им наперед обеспечена. За будущее опасаться – им? – смешно и глупо.


--- ГЛАВА 8 ---


           Назначили Ларина заместителем главного технолога. Не временно, не исполняющим обязанности – постоянно, приказом по заводу, официально. Илья Семенович еще раз убедился: захомутали надолго. Соответственно нужно себя ориентировать и строить свою работу. На уровне положения и ответственности. Как это: спрос диктует предложение. С него спросят, обязан предложить. Систему работы, организацию производства, гарантию успеха. Не интересоваться пустяками, не кидаться на всякую мелочь, не отвлекаться на второстепенные детали – заниматься главным: стратегией, организацией и руководством согласно занимаемой должности и кругу обязанностей. Конкретные подробности, повседневную суету осилит рядовой технолог. Кто? Надо подумать.
           Подумал. Вспомнил, как сидел ночами, писал технологические процессы. Никто тогда не помогал. Технология изготовления второй и третьей есть, составлена, полностью готова. Обеспечена оснасткой. На всякий случай требуется проверить, недолго и нетрудно. По штампам – сложнее. Спроектированы и изготовлены под оборудование завода. Здесь могут оказаться иные пресса. Где-то совпадут. Следует разобраться с каждым штампом. Работа кропотливая и аккуратная. Нужен человек грамотный и внимательный. Константин Александрович Паршивиков теперь начальник производственно-технического отдела всего предприятия, его к такому делу привлекать даже неудобно, хотя попросить – займется. Нет нужды. Есть возможность взять технолога с завода, никто не откажет. Из цеха двадцать семь, естественно. С Петрушовым заранее советоваться нечего, сразу при встрече решим. Пора домой ехать. Неважно, что совсем недавно прибыл. Здесь все настроил, пустили на всю катушку тару номер один, начало работ по второй и третьей отложили на месяц. Бригада Степанова пока тоже на первой, до октября пусть помогают, до приезда бригадиров. На заводе самому убедиться в том, что восстановление возвратной тары организовано капитально. Если прежде заверений Петрушова было достаточно, то теперь положение обязывает проверить. Впрочем, даже не в этом дело. Слишком большую ответственность на себя берет, останавливая производство первой. Ошибиться в чем-то невозможно, лично должен быть убежден в надежности всей системы.
           Выбранный путь обеспечения завода тарой Яночкину докладывать не обязательно, а вот с Лобановым обсудить необходимо. Причем, зная его капризный характер, нужно изобразить так, словно это решение их обоюдное, само собой разумеющееся и оптимальное. Пришло ему в голову в результате ориентировки Лобанова, которую тот мог дать и сам не заметив. Короче, к встрече с заместителем главного инженера следует подготовиться, и ясно – как.
           Освоение второй и третьей переносится на октябрь, но подготовку нужно вести не откладывая. Начиная с технологической проверки. Итак, технолога из двадцать седьмого цеха. Ориентировочно на месяц. Для начала. Кого? Любого. Кто захочет. Или сможет. Решим на месте.
           Все получилось отлично. Иначе быть не могло. Он уже не рядовой технолог – инженер с опытом и беспрекословной уверенностью руководителя. Наглостью, проще называя. Умеющий предвидеть, организовать, убедить, словом, добиться выполнения задуманного и намеченного. Лобанов с подозрением отнесся к задержке начала работ по новым контейнерам, но, узнав, что фактически это его инициатива, поддержал технолога, поверив разумности такого решения. На месячную задержку разрешение дал, в отношении второго месяца поручил лично Ларину посчитать количество тары на заводе и потом согласился вместе определить, на какое время остановят ее производство. Срок не назначил, сломя голову бегать по территории нет нужды, в помощь себе выберет технолога и вместе с ним займется подсчетом. Для начала их совместной работы.
           Петрушов изобразил удивление.
           – Что теперь спрашивать, ты заместитель главного, все технологи твои, распоряжайся как знаешь.
            – Методически – да, административно – ваши люди, без вас никто забрать не может.
           – Бери, – добродушно разрешил начальник, – бери кого хочешь. У нас общее дело.
           В технологическом бюро оказался Лившиц. Обрадовался Ларину, встал, улыбаясь, вышел из-за стола. Поздоровались.
           – Один? Не все на работе сегодня?
           – Все здесь. Некогда рассиживать, работы выше головы, оперативных вопросов куча. Сесть за чертежи удается только после обеда – и допоздна.
           – Сверхурочно приходится?
           – Ежедневно. Что, с вами было иначе?
           – Всяко бывало.
           – Сейчас – аврал. На заводе, не только у нас. Я тоже должен бежать, если отпускаете.
           – Саша, Саша, – покачал головой Ларин, – мы ведь с тобой не раз договаривались: главное – без суеты.
           – А где суета? Работа есть работа. Быстро и четко – наша задача.
           – Молодцы, все верно. Пришел забрать у тебя одного человека. Что скажешь?
           – Ну, если очень надо, – неуверенно произнес Лившиц.
           – Справитесь без одного?
           – Если очень надо, – повторил Александр.
           – Тогда попрошу тебя собрать всех технологов.
           – До обеда никак нельзя подождать?
           – Нежелательно. На десять минут, не больше. Определиться нужно при всех.
           – Тогда подождите, пойду позову.
           Родные стены. Своя комната. Сколько он здесь отработал? Не сосчитать, если все дни и ночи учесть. Не позволил себе расслабиться, но тихую печаль возвращения в отчий дом почувствовал. В нечаянный момент одиночества. Возможно, именно поэтому. Одиночества – не в смысле ощущения, состояния, чувства – в смысле нахождения в помещении без свидетелей. В смысле физическом, так сказать.
           И люди все свои. Уважаемый коллектив технологов двадцать седьмого цеха. Заслуженный коллектив. Потому что заслужили уважение рабочего класса. А это совсем немало, если кто понимает.
           Пришли дружно, один за одним, весело, быстро. Ларин изложил предложение коротко и понятно. Анатолий Левин уточнил:
           – На месяц?
           – Не думаю. Пока – да. Зря держать там не стану, но на квартал минимум настроиться не помешает. Работа большая.
           – Прямо сейчас ехать?
           – Толя, ты кончай расспрашивать. Студента не возьму. Друзья твои помалкивают, правильно делают. Ты мне раз помог, до сих пор тебе благодарен, помню. Но тогда точно месяцем ограничились. Теперь не исключено и на полгода, как пойдет. У вас зимой сессия, тогда менять будет совсем нежелательно. Тебя, Витю Павлова и Курочкина взять не могу, как бы ни хотелось. Может быть, кто-то добровольно пожелает?
           – Пожелает каждый, – сказал Кручинин, – возможности не позволяют.
           – Понятно, Сергей Иванович. Вас внук держит. И вообще, это занятие молодых – надолго уезжать.
           – Новое место, новое дело – интересно же.
           – Само собой.
           – Меня возьмете? – робко спросил Юра Варенцов.
           И – тишина. Ларин задумался. Остальные настороженно ждали.
           – Как технолог, Юра, ты меня устраиваешь. Как специалист, даже очень. Знаешь мое к тебе отношение.
           – Юрку нельзя, – сказал Анатолий, – лучше я поеду. Ну, отстану в институте, догоню, ребята помогут.
           – Студентов не беру, закрыли тему. Срывать учебу не годится. Всегда вам обещал.
           – Варенцову нельзя уезжать, – заявил твердо Лившиц. – Я имею право его не отпускать как старший?
           – Не имеешь. Вы – кадры начальника цеха, Борис Николаевич разрешил взять любого из вас.
           – Тогда берите меня.
           – Ты старший, Саша, начальство мне не нужно, рядовой технолог устроит.
           – Рядовым поработаю. Старшим – без году неделя. Сижу, жду, когда вы вернетесь.
           – Не скоро, думаю. Давай не отвлекаться.
           – Вы же знаете, Юрка запьет. Тянет его на это. Сколько с ним возились. Извини, Юра, говорим, что есть. Тут мы следим, у жены под контролем. Там – запьет, не остановите. Все наши усилия насмарку. Погибнет парень, жалко ведь, хороший товарищ.
           – Мы сколько собирались, праздновали, ведь не перебирал.
           – С нами – да. Один, без жесткого контроля, пропадет.
           – Илья Семенович, нельзя Варенцову ехать, – сказал Витя Павлов. – Испортим парня, не выдержит он. Могу я, в конце концов, понадобится – пропущу полгода, отпуск академический возьму, не нагоню, чуть позже закончу, какие проблемы.
           – Я ведь вас не на суд собрал, что вы хором на своего товарища накинулись. Как судебные заседатели, ей-богу. Двенадцать разгневанных мужчин.
           – Зачем собирать, если заранее все решили?
           – Хотел вас послушать. Кроме Юры, никто ведь желания не изъявил.
           – Да все изъявили. Любого берите. Кроме Варенцова. Скажи, Леня, ты комсорг цеха, твое мнение для начальства, может, важнее.
           – Илья Семенович, ребята правы. Юра не комсомолец, и не комсомольское над ним шефство, но мы взяли. От нас увезете, сорвется парень. Сорвется, точно. А мы ответственны за него, и все хорошо ведь.
           – За себя каждый отвечает сам. Прежде всего.
           – За Юру – мы. Особый случай. Будто не знаете.
           – Знаю. Мне нужен технолог. Любой из вас, мы одна команда, каждому могу довериться. Варенцову – тоже. Почему считаете, что парень неисправим? Обязательно сорвется на свободе. Я вот думаю, Юра меня не подведет. Не сможет просто. Давайте его самого спросим. Что молчишь, дорогой?
           – Что ребята меня как ребенка, я не обижаюсь. Правда есть, сознаю. Было дело, было время, катился по наклонной, не мог остановиться. В наш коллектив попал, все переменилось. Я же фактически не пью, так, выпиваю. И не один, в одиночку вообще перестал, не помню, когда последний раз случалось. Бывает, конечно, влечет, и тянет, и сильно гонит в соблазн, и обстоятельства позволяют, а вот держусь, без единого срыва за последнее время. Илью Семеновича не подведу. Тем более, он мне верит. Надо попробовать.
           – Ему надо попробовать, – покачал головой Толя Левин.
           – У него же болезнь, не просто баловство. Кто там станет за ним следить? Вам – не до того.
           – Нельзя Юрию уезжать, – заключил сердито Лившиц.
           – Как, Юра, уверенность есть? – спросил Ларин.
           – Буду стараться.
           – Стараться будет, – подтвердил Курочкин, – толку-то.
           – Нет, ребята, так нельзя, – Ларин стоял на своем, – парня нужно проверить. Дать шанс. Сам же хочет, никто не заставляет. Должен почувствовать себя нормальным независимым человеком. Когда-то надо? Самый подходящий момент. Производственная необходимость. Служебная командировка. Большая интересная работа.
           – Вы нас не услышали, – с досадой сказал Александр.
           – А вы меня.
           – Очень жаль. На все наплевать, лишь бы вы оказались правы. Одно верно: все теперь зависит от Юрия. Держись, Варенцов. Постарайся, Юра, не сорваться, возьми себя в руки.
           – Я и сам понимаю, – Варенцов смотрел на друзей с заискивающей улыбкой. – Не волнуйтесь, все будет хорошо.
           – Договорились, – весело подвел итог разговора Ларин. – Но это не значит, что этим ограничились. Варенцов – первая ласточка. Готовьтесь, в любой момент может понадобиться каждый из вас. Вы мой резерв. Появится необходимость, не посмотрю на вашу учебу и домашние дела. Там большое производство может развернуться, без нашей технической помощи трудно будет обойтись, стану просить хотя бы по очереди со мной поработать. Юру, значит, забираю немедленно, пока займемся здесь, на заводе, в выходные уезжаем в Октябрьск. Даже, пожалуй, я отправляюсь в выходной, а Юре не обязательно, может и в понедельник – хоть поездом, хоть самолетом. А вы нам будете помогать, когда оттуда позвоним. Нет возражений? Вот и отлично. Все – по местам, мы с Юрием – на территорию, с ходу заниматься вопросами производства тары. Удачи нам пожелайте мысленно, а мы воспримем с благодарностью. Не будем прощаться, еще не раз увидимся. Спасибо всем, хорошо поговорили. Все ваши предостережения учту обязательно, будьте уверены. Юрий, надеюсь, тоже. Да?
           – Как же, Илья Семенович!
           – Полный порядок в танковых частях. За работу, ребята!


--- ГЛАВА 9 ---


           – Мама уезжает через две недели, – сказала Елена, – и тогда нам никуда не выбраться, Мишку одного не оставишь. Пока она здесь, и ты тоже, давай хоть раз в театр сходим. На хорошую вещь не попасть, билеты заранее доставать нужно. Ну, хоть на что-то, выбрать все равно можно.
           – Куда бы ты хотела?
           – Хо, хотела! В Мариинку приезжает зарубежный баритон, знаменитый, у нас его пластинка есть даже. В "Кармен" будет петь. Туда за билетом ночь стоять надо еще месяц назад. С тобой разве можно наперед планировать? А я бы постояла, такого певца послушать.
           – Когда он поет?
           – Послезавтра.
           – Понятно. Ты посмотри газеты, подбери что-нибудь, я подумаю.
           – Посмотрю. Ты выходные дома?
           – Да, завтра за билетом схожу. На понедельник.
           – Значит, вечером вместе выберем. Мама, думаю, посидит без обиды, ей с внуком интересно.
           Театр вылетел из головы сразу, как только Илья оказался на заводе. Они с Варенцовым закончили подсчет контейнеров, и с потрясающим результатом Ларин отправился на доклад к Лобанову. Тот воодушевился необычайно.
           – Ты ничего не напутал?
           – Все точно, Алексей Никифорович.
           – Это мы так развернулись? Так организовали? Такое обеспечение! Пойду, немедленно доложу директору. Но дальше так нельзя. Почти годовой задел недопустим. Возможны всякие изменения конструкции. Изделие могут снять с производства, новое осваиваем. Но – молодцы, ох, молодцы. На какие два месяца! На полгода тару один останавливаем. Даже до лета. С ходу занимаемся второй и третьей. И без вопросов. Тебе – первая премия за инициативу.
           Премия не помешает. Разбаловали в прошлом году постоянными командировочными да поощрениями, теперь никак в норму не войти, все время не хватает. Летом теща приехала, поддержала материально. В новую квартиру даже диван купила. Еще много чего нужно, а на саму жизнь пока без долгов не получается. С премией, еще и с увеличенным окладом начнем выкручиваться. Но в бедняки они с Еленой никогда не записывались. На кино себе, например, не отказывают, по два фильма в день, бывает, смотрят.
           Все-таки Ларин вспомнил про театр. И недавно услышанный разговор о том, что Тесленко имеет связь с театрами и может доставать туда билеты. С какими – не уловил.
           В конце дня Илья Семенович отправился к заместителю директора завода. Тот встретил с веселым недоверием.
           – Слушай, мне Алексей рассказал. Неужели набирается почти на годовую потребность? Да? Тогда ты на такое время снял мне головную боль. Нет-нет да про тару приходилось думать. Как ты оттуда уехал, так полной уверенности не могло быть, все-таки чужие люди. А вот как вышло. Молодцы, ребята, все здорово.
           – Владимир Савельевич, я ведь на вас работаю? – осторожно спросил Илья.
           – Безусловно.
           – А не могли бы вы один раз поработать на меня?
           – На тебя? – Тесленко улыбнулся. – А что! С удовольствием.
           – Говорят, у вас есть возможность достать билеты в театр. Достаньте!
           – Да ради бога, дорогой.
           – Вы даже не спросили, в какой.
           – А без разницы. У нас теперь связь. Завод по заказу обкома делает для театра Пушкина вращающуюся сцену. Легкую, из алюминия, им для зарубежных гастролей понадобилась. За эту сцену нам сколько угодно билетов дадут. Тебе сколько надо? Два? Да раз плюнуть, какие проблемы. Тебе куда надо?
           – В Кировский.
           – Садись, – Тесленко поднял трубку, набрал номер. Спросил, получил ответ, положил трубку.
           – Нет на месте, будет через час. Значит, так. Прямо сейчас можешь? Поезжай в театр Пушкина – напротив Елисеевского, за Екатериной. На всякий случай объяснил, чтобы не перепутал.
           – Владимир Савельевич, вы не поняли. Мне не в Пушкина, мне – в Кирова, в Мариинский, оперный.
           – Понял прекрасно. Слушай меня. Приедешь в театр Пушкина, к заместителю директора. Вот я пишу тебе его фамилию, имя, отчество. Скажешь, от меня или от Яночкина, все равно, и попросишь от нашего имени что тебе надо. Понял? Проси смело, уверенно, знай: отказать не посмеют. Потому что имеют дело с нами. Понял? Валяй! Деньги есть? Могу дать, завтра вернешь.
           Ларин помчался на Невский, без особой, впрочем, уверенности: уж больно, казалось, не по адресу. Попал не совсем удачно: перед началом спектакля. Билетов, естественно, в кассах не было, а очередь стояла. Ждали: возможно, остатки брони выбросят. Толпа осаждала окошко администратора, подойти было невозможно. А ждать начала спектакля не хотелось, пусть и недолго. Подошел к контролеру на входе.
           – Скажите, как найти заместителя директора?
           – Он сейчас у администратора, вон окошко.
           – Туда не подойти, смотрите.
           – Вы за билетами?
           – Не совсем. Я к нему с завода.
           – Тогда сюда пройдите, первая дверь направо.
           Ларин постучал, отворил дверь, сделал шаг в комнату. Перед ним встал пожилой крупный мужчина.
           – На сегодня не могу, – сказал устало и недовольно. – Все приставные стулья отдал. Завтра приходите.
           – На сегодня не надо, – объяснил Ларин.
           Мужчина оторопел. Не ждал таких слов. Спросил удивленно.
           – Вы кто?
           – Я от Тесленко. Или Яночкина. Как вам удобнее.
           – Другое дело, – воодушевился собеседник, – совсем другое дело. Вас мы устроим. Обязательно устроим. Сколько вас?
           – Нисколько. Я не на сегодня. Мне нужен заместитель директора.
           – Это я.
           – Так вот, я к вам от Тесленко.
           – Пройдемте в кабинет, здесь нам не побеседовать. Как Владимир Савельевич, здоров?
           – Работает.
           – Вы в курсе, как наша сцена поживает?
           – Велели сказать, все в порядке.
           – Нужно будет позвонить на днях. Проходите. Садитесь. Вы тоже на заводе работаете?
           – Заместитель главного технолога.
           – О! Слушаю вас.
           – Просьба. Нужны два билета на завтра в театр Кирова.
           – В Мариинку?
           – Да.
           Заместитель директора не удивился, не возразил, потянулся к телефону, набрал номер.
           – Машенька? Сейчас к тебе подойдет от меня товарищ, ты дай ему что попросит. Самое лучшее, что есть. А мы встречаемся, как договорились. До встречи, голубка.
           И пояснил напряженно ждущему Ларину.
           – Театральную кассу знаете на Невском, почти напротив нас? Да, да, эту. Пройдете туда, спросите Марию Сергеевну. Она все устроит.
           – Надо ей что-то заплатить?
           – Ничего не нужно. Можете зайти по дороге в Елисеевский, купить шоколадку. Не обязательно.
           – Спасибо вам. Всего доброго.
           – До свиданья. Когда понадобятся билеты, приходите прямо ко мне, рад знакомству с вами.
           – Спасибо.
           Народу в театральной кассе было немного, однако свободного окошка не оказалось. Ларин подождал, потом подошел без очереди, попросил:
           – Будьте добры, можно Марию Сергеевну?
           – Машенька! – позвали за стенкой.
           Приоткрылась дверь, появилась элегантная молодая женщина. С улыбкой смотрела на Ларина.
           – Я вас жду.
           – Если вы – Мария Сергеевна.
           – Просто Маша. Проходите, пожалуйста.
           Сегодня вечером Ларина пускают во все закрытые помещения. Единственная причина: потому что он от Владимира Савельевича. Всемогущий Тесленко!
           – Присядьте, – предложила Маша. – На завтра в Мариинку? Два? Выбирайте. Вот – партер, вот – ложа бенуара. Бенуар – не рядом, друг за дружкой, так у нас принято. Иногда отступаем, но тут только два билета.
           – Зачем же отступать, – Ларин включился в разговор, – именно так справедливо.
           – Конечно. Внимание к женщине. Она – впереди, он – сзади.
           – Да, если женщина маленькая. Если женщина выше мужчины, лучше наоборот.
           Машенька рассмеялась.
           – Никогда не задумывалась. Возможно, вы правы.
           – Сомневаюсь, – сказал Илья, – женщины такого не поймут.
           – Берете бенуар? Значит, ваша спутница невысокая?
           – Жена у меня совсем маленькая. Любимая ее поговорка: мал золотник, да дорог.
           – А я еще не замужем, – сообщила зачем-то девушка.
           – Счастливы, значит, все у вас впереди.
           Она проводила его до двери, прощаясь, сказала:
           – Мы познакомились, теперь приходите ко мне, когда понадобится, без всяких звонков из театра.
           Второй раз за вечер Ларин удивился простоте завязывания отношений с людьми искусства. На производстве так сходу знакомства не складываются. Человека нужно узнать, прежде чем ему поверить, приглядеться и оценить.
           Искусство. Другой мир, иные взгляды, свои взаимоотношения. Видимо, культура способствует сближению людей. Почему именно он и теперь попал под радушное внимание влиятельных незнакомцев, не пришло в голову заводскому инженеру.


--- ГЛАВА 10 ---


           Юрий не просто ошалел от радости – он был целиком счастлив. Несмотря на отвратительную горечь в пересохшем горле и нудную жажду, и боль в затылке, и тяжесть во всей голове – даже не тяжесть, а такое ощущение, будто засунули голову в тиски и стискивают с двух сторон, вот-вот треснет. Несмотря на все это, а может быть, именно поэтому. Потому что вонь во рту и ломота во всем теле доставляют ему сейчас сладчайшее удовлетворение. Ибо разбитое состояние его тела явилось результатом прикосновения к запретному плоду, а он вкусил его вчера в таком количестве, что надолго запомнит – раз, будет чем похвастать перед кем угодно – два, а в-третьих, проверил свои возможности – есть еще порох в пороховницах, не иссякла казацкая сила, держись, ребята, черта с два меня переплюнешь, десять очков вперед не хотите?
           И это еще не все. Лиха беда – начало. Первая ласточка еще и весны не делает. Все впереди. Есть где разгуляться. Главное, открытые возможности. Нет, главное: полная бесконтрольность. От такой свободы кто не ошалеет! И звон в ушах, и треск в башке, и нытье суставов – остатки прежней роскоши, подтверждение вчерашней действительности, а то, пожалуй, можно подумать, что такое приснилось. Без сегодняшней боли всего организма не было бы полноты ощущения грандиозности вчерашнего разворота – и Юрий счастлив, как молодой бычок, выпущенный на зеленый луг без ограды и без веревочки.
           Да, вчера он развернулся – как давно не доводилось.
           Конечно, и повод серьезный: прощание на месяц.
           Молодец, Ларин!
           Мог, понятно, отправить на неделю или две – эффект был бы не тот, никакого эффекта.
           На месяц – тут Валентина встрепенулась. Забеспокоилась: как же, целый месяц!
           Забегала: срок немалый, в дорогу надо собирать.
           Забота о муже.
           Знаем эту заботу, вон где сидит.
           Грех в день разлуки плохое поминать.
           Знает жену: как ни вредна, как ни прижимает его дома, ругается без конца по любому поводу – перед расставанием подобреет, как ангел. И в долгую поездку соберет как надо. Вот и вчера. Он беспечно отмахнулся, когда пыталась растолковать, где белье, где щетка зубная лежит, какие рубашки положила – даже не рассердилась, терпеливо согласилась, что разберется на месте. Удивилась, когда отказался выпить за обедом перед отъездом. Наверно, решила, что муж на командировку железно завязал. Пусть думает. Женское слабоумие известно. На свободе – завязывать? Наоборот, развернуться, испытать себя, использовать условия. Не возразила и не заподозрила ничего дурного, когда он вытащил из чемодана толстую книгу, которую положила в дорогу. Не собирается читать в пути, отдыхать будет. И плотно набитый чемодан – скверно, пусть свободнее окажется, нормально, без лишних усилий, застегнутый. Не скажешь ей, что требуется место для минимум двух бутылок "Столичной". По пути на вокзал в магазин заскочить обязательно, затариться основательно. По этой причине категорически запретил себя провожать. Не в путешествие, не на отдых отправляется – считай, на работе человек, какие проводы. И это вышло убедительно, веско и трогательно. Самому даже понравилось такое объяснение. Короче, успел везде, и в магазин, и к поезду. И вот – вагон, свое купе, и пир горой. Отметил отправление.
           Главное – один.
           Интересно вспомнить.
           Интересно и смешно.
           В одиночку выпивать – совсем не в его вкусе.
           Общительный парень, он вообще во всех делах любитель компании.
           Не припомнит, чтобы пил без товарищей.
           А если – никого?
           Поздняя осень, грачи улетели. Или скворцы? Грачи.
           Пара хилых молодоженов – как отъехали, сразу забрали постели и заперлись в своем купе. Две старушки в кофтах, кутающиеся в шерстяные платки, надоедливо ворчат и возмущаются оттого, что нет чаю. Ничего не добившись, исчезают из коридора. Да их купе – вот вся начинка тридцатишестиместного купейного вагона.
           Соседка Юрия – пожилая врач, крупная дама с красивым интеллигентным лицом. Познакомились. Она не отказалась ради знакомства выпить с Юрием рюмочку и сразу объявила, что теперь – спать. Вышел в коридор, постоял, пока она разделась и улеглась. Когда вернулся в купе, соседка мерно дышала, повернувшись лицом к стенке.
           Один.
           Один во всем вагоне.
           Приятный полумрак.
           Ночная тишина.
           Качается вагон под перестук колес.
           За окном – густая, вязкая темнота. В нее, как в мрачную бесконечность, втягивается поезд.
           Одиноко, неуютно, зябко. Надо выпить. Надо, кто против. Ну и хорошо, что в одиночку. Никто не мешает, не торопит, не тормозит, никто не качает права. Что хочу, то и ворочу. Давно себя на прочность не испытывал. Было время, бутылка за норму не считалась. А теперь? Вот и проверим, самый подходящий момент, что еще нужно? Цель ясна, задача поставлена, за работу, товарищи!
           Все очень просто, но ведь именно в простоте – гениальность. Гениально и получилось. Кто бы что бы ни подумал. Или мог подумать. Да какая разница, ему-то! Пусть думают и рассуждают, хотя желания рассуждать, честно, не заметил. Утром растолкала соседка, пыталась поднять его с пола. Когда свалился, как оказался на полу головой под столом, не вспомнил, наверняка уже был не в сознании. Лицо слегка побито, но ничего, так себе. Что там, с нижней полки летел, ерунда на постном масле. С верхней летали, в кровь морду разбивали – где следы, никаких следов и в помине. Иммунная система и защита организма. Но это все потом в сознание влезло, когда чуть в себя пришел. Поначалу лежал мешком, не по зубам этой женщине, где ей поднять его, пригвожденного к полу силой всемирного тяготения. Лежал и глядел на нее с глупой улыбкой. Глупой, какой же еще, не отошел сразу от вчерашнего, да и времени прошло с гулькин нос, одна короткая ночь. К чему его поднимать, и так удобно. Мешает, что ли, кому? Ей? Нет, по ней непохоже. Заботу проявляет? Постепенно дошло: приехали. Не совсем, но подъезжаем, пора подниматься на самом деле. За окном еще не светает, так осень глубокая, уже утро, явно. Что ж, поможем доброй соседке. Осталось ли сколько от вчерашних двух поллитров? Э, вторая до половины не опорожнена, треть только выпита. Это потому, что почти не закусывал. Без закуси вполне приемлемый результат. А то, что такой остаток, так совсем хорошо. Чуть-чуть теперь, для поправки и поддержания настроения, остальное – на потом. Дорога еще длинная и долгая, как себе представляет, а то – и на вечер оставить, с магазинами там разбираться – время понадобится.
           И с памятью все в порядке. Как выпил самую малость, сумбур в голове прекратился, растерянность исчезла, появилась прямо бодрость, и вернулось полное сознание. Во всех подробностях представил себе дальнейший путь следования, который Ларин объяснял. Сразу вышел к стоянке такси. Неопрятный, вообще-то, помятый, небритый, честно сказать, не вполне уверенно держащийся на ногах, морская качка присутствует. Запах тоже не самый ароматный, специально дыхание придерживает, особенно перед женщинами – им перегар бывает неприятен. Опасался, отвергнут его компанию, откажутся ехать с ним, таким, в одной машине. Его бы жена точно отказалась. Тут – полная неожиданность. Совсем другие люди. Люди, человеки. Ему искренне обрадовались. Оказался четвертым. Трое долго стояли, никто не подходил, ждать надоело. И уже безразлично было, кого бог послал. Пожилая женщина оказалась из Чащина, подвела его до автобусной остановки в Октябрьске и от автобуса проводила, показала дом приезжих, ей по пути было как раз. Старый, правда. В нем только электрики проживали, Ларин еще не приехал, ребята из двадцать седьмого в новом доме обитали. Интересное кино. Рядом вроде работаем, на одном заводе и не один год, а вовсе незнакомы. Кажется, видел кого из них, да всех, наверно, видел – а может, и нет. Встречались и не замечали друг друга, не обращали внимания, надобности не было. Теперь – соседи по работе и по дому. Нет, жить нужно со своими, пусть проводят в другую гостиницу или как она здесь называется. И угощать будем своих, пусть там капля всего, полбутылки, по пятьдесят граммов на нос. Хотя бы, для начала. Добраться до своих и сразу в магазин. День отъезда, день приезда – один день. Отметить в хорошей компании – святая обязанность командированного человека.
           Варенцова поселили в маленькой комнате. Так бригадир распорядился. Рядом с бригадой Степанова. Отдельный номер! Такое событие требуется отметить. Где тут магазин? У меня капля всего, но возможности добавить неограниченные.
           – Сиди, – сказал Володя Ялымов, – я сбегаю. Как самый молодой.
           – Я моложе, по-моему. И совсем уже трезвый. До безобразия трезвый.
           – Сиди, умойся. Сбегаю. Не хвастай своими деньгами, червонца хватит. Сколько? Четыре бутылки? Зачем столько, упиваться-то ни к чему. Про запас? У нас на неделе не пьют, к выходному взять успеешь. А ты вроде не пьющий, у вас в техбюро никого не заметно. Выпивающий? Это мы все не отказываемся. Четыре, так четыре, мне что. Ты и без меня возьмешь, сколько тебе надо. Ладно, принесу.
           Отметили приезд товарища, угостились хорошо, и Юрий наравне со всеми, лишнего, похоже, себе не позволил. Нормально разошлись, и спать улеглись не поздно. Утром Геннадий зашел к Варенцову, хотел разбудить соседа, провести в столовую на завтрак, показать впервые приехавшему товарищу завод. Не сумел поднять юного технолога. Тот не просыпался, пьяно бормотал невнятные слова и упорно валился на постель. Когда успел? Со вчерашнего так бы не мог, хоть какой просвет был. Тут – ни малейшего сознания. Ладно, пусть проспится. Ларина все равно нет, без него заниматься чем-то вряд ли станет. Очухается к обеду, сам найдет дорогу везде. Голод не тетка, погонит куда надо.
           Вечером картина почти не изменилась. Юрий не спал, но был сильно нетрезв. Сидел в их большой комнате, смотрел мутными невидящими глазами на ребят, сразу по-хозяйски гостеприимно предложил:
           – Выпьем?
           – Тебе бы хватит, – сказал Володя.
           – Мне – хватит, – запинаясь, согласился Варенцов, – а я и не буду. Я – потом. Мне – хватит. Вам – налью.
           – Мы по будням не употребляем, – объяснил Федор.
           – Какие будни, – неожиданно пришел в себя Юрий. Радостно воодушевился, даже прозрел на короткое время. – Трудовые будни – праздники для нас.
           Пропел фальшиво и опять сник, потускнел. Тупо уставился в стол.
           – Пошли, дорогой, – ласково предложил Ялымов, – спать пора, уснул бычок, лег куда-то на бочок. Вставай, пошли.
           – Пойдем, – согласился технолог, – налью. Угощаю.
           – Давай, давай, вот так. Держись, геолог. Завтра будем угощаться, в субботу наливать. Сегодня – спать.
           – Уложил? – спросил Степанов.
           – Уложил. Зря вчера столько принес, снабдил его, выходит.
           – Не ломай голову. Завтра Семеныч приезжает, сам с ним разберется, не наша забота.
           – Как же, он ведь с нами. Получается, подставляем человека.
           – Сам себя подставляет, мы не причем. Он не с нами, а с ним, его и забота. Знал, кого сюда отправлял. Спит – пусть и спит до приезда своего начальства.
           Ларин ехал через Москву, оттуда ночным поездом, потому появился рано, успел на первый автобус. Зашел в дом приезжих, переоделся, в новую гостиницу заглядывать нечего, ребята, несомненно, уже завтракают, вот и электриков уже нет, понадеялся догнать всех в столовой. Застал Степанова с Ялымовым.
           – А Федор где?
           – Пораньше ушел. В цех ему надо.
           – Все еще с Болотовым занимается?
           – Нет, что-то другое. Там наладили.
           – Не говорил, чтобы мне подключиться?
           – Сам справляется, все путем.
           – Зайду погляжу. У вас как?
           – По плану. Никто не отвлекал, все как записано.
           – Прекрасно.
           – Ты нам заказал что нужно?
           – По списку. Получим в следующем месяце.
           – Хорошо. На следующую оснастку список подготовлен. Поедешь, закажешь. Там на два месяца будет. Федька отобрал себе детали, что здесь сделает.
           – Ему бы от основного изделия не отвлекаться. Пусть заводскими деталями занимается, там ему работы навалом.
           – Ничего, справится. Он ведь как наладчик работает. Наладил, показал, научил – поехали! И тут оставит одного-двух-трех ребят, покажет, проследит. Наши детали проще, легче делать, и ему с нами общим делом заниматься интересно. Пусть делает.
           – Хорошо, проверю, обсудим с ним. Юрий Варенцов приехал, где он?
           – В нашей квартире. В маленькой комнате поселили.
           – Правильно. Что с вами не завтракает?
           – Спит, не вставал еще.
           – Понятно. Без меня начать не мог. Спит, говорите? Позавтракаем, пойду разбужу. Сюда еще успеет. Или дома ему есть что перекусить?
           – Все у него есть.
           – Хорошо, тогда не буду спешить.
           Ларин осмыслил последнюю фразу Геннадия только в доме приезжих. В новом доме. Варенцов уже не спал. Однако сказать, что он бодрствует, было нельзя. Юрий был пьян. Самым натуральным образом. Утром, в одиночку, в рабочий день на глазах своих товарищей, а по сути посторонних людей. Точно зная, что он, Ларин, его руководитель, приезжает сегодня, сейчас. От безделья. Отсутствия занятия. Беспомощности и потерянности. Естественно: в ожидании появления начальства полное отсутствие цели и задач. Оставили парня наедине с неизвестностью. Нужно было ехать вместе, ошибка заместителя главного технолога и его вина. Учесть на будущее. Внимательнее относиться к человеку, думать о нем и о последствиях. Предвидеть результат каждого своего поступка. Взял его сюда правильно, отправил – неверно.
           Юрий сидел за столом почти прямо, старался держаться, смотрел на Илью Семеновича радостными пьяными глазами и лицо его светилось счастьем. Неопрятное, заросшее, грязное благодушное довольное лицо.
           – С утра? – спросил участливо Ларин. Варенцов молчал, смотрел и улыбался.
           – Ладно, – распорядился строго руководитель, – сегодня выспишься, завтра начнем работать. Больше ни капли, понял? Поспишь, потом поешь, как следует. Отдохни, мешать не стану. Утром зайду, вместе пойдем в цех. Ясно?
           Молодой технолог продолжал молча смотреть с радостно выраженным обожанием.
           – Давай, – махнул рукой Ларин, оставил беднягу в одиночестве и перестал думать о нем. Не счел нужным днем проведать, и не до того было: первый день по приезду заполнен до предела, всегда и без исключения. Утром зашел за ним, направляясь в столовую. Решил захватить боевого помощника, вместе позавтракать и сразу провести по заводу, познакомить с производством, представить местным руководителям в цехе, определить место в комнате технологов и дать ему задание на первые дни, чтобы немедленно занялся делом. Не поверил своим глазам. Как будто не уходил отсюда. Со вчерашнего дня ничего не изменилось. Абсолютно та же картина. Один к одному. Кажется, лицо Юрия еще больше осунулось. Уже не совсем получалось улыбаться, хотя пытался, силился. Однако на Ларина смотрел с восторженной преданностью. И Ларину было неловко от честного взгляда товарища.
           – Что уж ты так, – сказал укоризненно, – надо бы уже кончать. Варенцов печально опустил глаза, что могло означать только безусловное раскаяние.
           – Значит, так, – распорядился сердитый шеф, – ложись спать. Сегодня – все, больше ни грамма. Вообще завязал, хватит. В конце дня, часа в четыре, зайду за тобой, заберу к себе, после смены займемся технологией. Покажу документы, начнем работать. Ни грамма, понял? Спи до четырех, разбужу. Давай, я пошел.
           В четыре расшевелить Юрия оказалось делом невозможным. Снова был мертвецки пьян и не поддавался внешнему воздействию. Ладно, смирился Илья Семенович, но уж это – в последний раз. Завтра утром поставим точку, безобразие, сколько можно. Ясно, что не утренняя доза, днем дозаправился. Из дома вряд ли выползал. Стало быть, кто-то его снабжает? Или есть заначка? Подключить Степанова с друзьями, пусть по-соседски выяснят, помогут. Не совсем удобно: рабочим пасти инженерно-технического работника. Разные весовые категории. Ребята, правда, не простые работяги, классные специалисты, достойные люди и надежные друзья, не будем стесняться. Но – потом, если снова заклинит, сегодня день почти закончился и уж ничего не изменишь.
           Утром пошел раньше, когда слесари еще не покинули гостиницу. Не ждал, признаться, увидеть то же самое. Надеялся на конец безумия младшего товарища. Сколько можно! Это уже похоже на наглую распущенность. Ребята молча одевались, искоса поглядывали без недовольства и радости, без комментариев, разговора не затевали. Ларин обратился сам. Вышел из комнаты, понимая, что друзья в курсе, до его прихода разобрались. Сказал сердито:
           – Все, сверх всякой меры. Слишком уж чересчур.
           Молчание. Никто не ответил, не поддержал беседу.
           – Вот вы рядом. Он же постоянно добавляет. В течение дня и ночи. Где берет?
           – Не у нас, – поспешил объяснить Степанов, – от нас не получает.
           – Хоть ест что-нибудь? Ведь от голода умрет.
           – Вечером из столовой принесли котлеты с кашей, заставили проглотить теплое. Не умрет, консервы есть какие-то, колбаса еще. У нас, захочет, возьмет, в холодильник залезет. В обед супу принесем, попробуем покормить.
           – Да ведь не дело так-то?
           – Не дело, конечно.
           – И как это называется?
           – Запой.
           – Как?
           – Запой. Самый настоящий.
           – Надолго, как считаете?
           – Неделя, две. У кого как.
           – Вроде Юрка не запойный, не замечался, – сказал Федор.
           – Видишь, вот. Типовой момент.
           – Говорили мне его не брать, – признался Ларин, – не послушал.
           – Сам просился? – уточнил Ялымов.
           – Сам.
           – Что ж он, зная себя?
           – Хотел справиться, надеялся, – объяснил Федоров. – Не смог, не сумел. Слаб в коленках.
           – Парень-то хороший, – сказал с сожалением Ларин.
           – Неплохой.
           – Что теперь с ним делать?
           Молчание. Ребята собираются уходить, последние приготовления.
           – Можно лишить его возможности приобретать водку?
           – Пока деньги есть, он ее достанет, – сказал Геннадий.
           – Заслон поставить. Организовать дежурство постоянное.
           – Без нас, Илья Семенович. Мы не станем. Уходим на работу, в няньки не годимся, тут без вариантов.
           – В таком виде домой ведь не отправишь?
           – В таком состоянии – нет. Пусть спит. Подкармливать его слегка будем. Деньги кончатся, проспится, тогда отправите. Пока – никому не мешает, пусть пьет.
           – Выходит, я его на запой привез?
           – Выходит, так, – Геннадий рассмеялся.
           – Но так не годится, – Ларин категорически не мог согласиться. – Попробую сам за ним проследить.
           – Попробуй, – весело поддержал Степанов, – а мы пошли. Успеха тебе, Семеныч. Что еще сказать.
           Безусловно, негодяй прячет бутылки с водкой или с чем еще, что может пить. Вино? Едва ли. Про самогон тут не слыхать как-то. Водка, она, и где-то бутылка должна стоять, лежать, висеть, находиться, словом. Быть под руками. Впрочем, не обязательно. Подальше положишь, поближе возьмешь. Технолог прочно спит, тряси его сколько угодно. Пошарил под подушкой. Пощупал под матрасом. В шкафу, в тумбочке – пусто. Пьяный – пьяный, а соображение работает. Квартира большая, можно соседнюю комнату использовать, и ванную, и туалет, и коридор, да что хочешь. Хорошо, сколько требуется спать до следующего приема? К обеду должен прийти в себя, попробуем застукать.
           Ларин угадал. Спустя четыре часа Варенцов уже проснулся и явно не успел дозаправиться. То ли ребят ждал с обедом, все-таки потребность в еде у человека должна быть даже подсознательно. А возможно, нарвался на неожиданность, на сюрприз, на коварный случай. Короче, не успел. Совсем не протрезвел, но состояние разговаривать обрел. На руководителя своего не смотрел, опустил голову, сидел на кровати безвольный, униженный, жалкий.
           – Простите, Илья Семенович, подвел вас. Не специально, так вышло. Виноват я.
           Юрий пробормотал тихо, беспомощно, но вполне сознательно.
           – У тебя запой?
           – Что вы, нет, это так само собой. Я запоям не подвержен.
           – Значит, можешь прекратить?
           – А все, закончил. Я постараюсь, даю слово.
           – В таком виде лучше слово не давать.
           – Обещаю. Была какая-то болезнь. Затянуло. Но теперь дело к выздоровлению. Чувствую же.
           – Уже не тянет?
           – Почти. Только внутри все горит, нужно чуть-чуть, поправиться, снять жар, не умереть чтобы.
           – Попробуй перетерпеть.
           – Попробую, ага. Мне бы пять капель всего.
           – А где у тебя?
           Юрий вздрогнул, поднял голову.
           – У меня нет. Хотел у вас попросить.
           Ну и гад!
           – У меня тоже нет.
           – Придется мучиться до скорой смерти.
           – Авось, выживешь. На кого похож? Бритва есть?
           – Есть.
           – Электрическая?
           – Электрическая.
           – Побрился, умылся хотя бы.
           – Ладно.
           С великим трудом нетрезвый Варенцов побрился, шатаясь, потащился в ванную комнату, вернулся вовсе обессиленный, трясущимися руками взял со спинки кровати полотенце, вытер лицо, руки, обречено повалился не постель.
           – Досыпай, – сказал Ларин, – хоть немного на человека стал похож. Не пей больше, ради бога. Сможешь удержаться?
           – Все, Илья Семенович, завязал окончательно.
           – Скажу ребятам, чтобы принесли тебе поесть.
           – Они обещали.
           – Вечером зайду, придешь в себя, поговорим о дальнейшем. Надеюсь, все худшее позади?
           – Так будем надеяться.
           Перед окончанием рабочего дня Ларину понадобилось идти в контору предприятия. Подходящий случай попутно навестить выздоравливающего товарища. Квартира всегда незапертая, так же, как старый дом приезжих. Взять там особенно нечего, да никто из посторонних не зайдет. Тишина. В большой комнате – никого. Из малой доносится подозрительно тяжелое дыхание. Чем ближе подходишь, тем слышнее. Человек в глубоком сне всхлипывает, шумно вздыхает, всхрапывает, как будто борется во сне с какими-то страшными силами.
           Варенцов был мертвецки пьян.


--- ГЛАВА 11 ---


           Лобанов собирался приехать, сказал об этом Ларину по телефону, но появление его в пятницу оказалось неожиданным. Не припомнится, чтобы кто-то из них стремился сюда на выходные. Ларин, естественно, удивился.
           – А вот решил тут отдохнуть, – весело сообщил Алексей Никифорович, – поедем с тобой на озеро, порыбачим, посидим у костра, похлебаем уху, проведем два дня в свое удовольствие.
           И пояснил:
           – Был в Москве вчера, кстати, в их министерстве тоже. Дай, думаю, заеду, все равно есть намерение, зачем кататься домой да обратно. Ну и про озеро подумал, давно там с тобой не были. Поедем?
           – С радостью.
           – Вот видишь. Местное начальство с собой не возьмем.
           – Почему?
           – Да ну их.
           У Лобанова игривое настроение. Доволен результатами поездки в Москву и состоянием дел в Чащине. Открытый и непосредственный человек – начальник Ларина. Это хорошо. Бывает всякое, но жить можно.
           – Лучше даже сегодня уехать, – разошелся Алексей Никифорович, – до обеда со всеми встречусь, заодно насчет машины договорюсь. Ты тоже заканчивай поживей дела. Тем более, помощника себе привез, оставишь на если что срочное.
           – Не получилось с помощником. Не того взял.
           – Бывает. Отправил назад?
           – Здесь пока.
           – В чем не устроил?
           – В запой ушел. Не может выйти. Пьет неделю беспробудно. И не уследить, когда и как добавляет.
           – Валяется и сейчас?
           – Ну да, в новой гостинице. Отдельный номер еще занимает.
           – И правильно. Подальше от лишних глаз. Пусть спит, за два выходных отоспится, в понедельник выйдет на работу. Недели обычно для хроников этих бывает достаточно. Зато потом долго не прикладываются. Сам по себе способен на что?
           – Толковый технолог, старательный парень.
           – Ну и не волнуйся, он там не один, рядом соседи, если что, присмотрят. А мы давай, закругляемся до обеда и смываемся на отдых.
           Отдохнуть отдохнули, только совсем не так, как надеялись. Уху похлебали и коньяк попили, Лобанов с собой привез. Не порыбачили и костер не жгли, по лесу не гуляли, озером не любовались, близко не подошли. Дождь помешал. Холодный, нудный, осенний. Как с утра в субботу зарядил, так оба дня без перерыва. Временами стихал, ослабевал, дразнил надеждой полного прекращения, а когда казалось, совсем кончается, усиливался вновь, начинал по новой игру в кошки-мышки с жаждущими хорошей погоды людьми. И победил. Так и пробарабанил оба дня по крыше с разной силой, но не прерываясь. Уезжали на озеро в ясный полдень, намека на дождь не было, мысли о нем не возникало, отсюда никаких подвохов не ожидалось, и крушение надежд с нежданной стороны оказалось особенно неприятным. Отдохнули, расслабились, отоспались, все это хорошо, но – не то. Вернулись в воскресенье вечером чуть навеселе, сытые и неудовлетворенные.
           – Пойду, проведаю своего, так сказать, помощника, – сразу собрался Ларин.
           – Завтра пойдешь. Мы дали ему два выходных. Вот утром проверишь, в каком состоянии начинает трудовую неделю. Не дергайся, утро вечера мудренее.
           – Удивляюсь, – признался Ларин, – как вы спокойно к нему относитесь. Думал, долбанете с размаху, даже сказать боялся.
           – Э, дорогой, – объяснил добродушно Лобанов, – знаешь, сколько у меня таких запойных бывало. И ведь лучшие работники, прекрасные специалисты. Знал их слабость, давал оттянуться неделю, потом отрабатывали с избытком. Я таких примеров не боюсь.
           – Инженеры тоже бывали?
           – Да кто угодно. Думаю, среди них даже академики попадаются. Такая слабость у людей, что поделать. Надо знать и понимать.
           – Не знаю, – сказал Ларин, – у меня в прошлый раз случалось дважды, со своими слесарями, главное. Сразу их домой отправил, не потерпел.
           – Правильно сделал. Мог и теперь так же.
           – Тут сложнее. Не успел сразу.
           – Вот решай теперь. Не переживай, проспится твой кадр, будет нормально работать.
           – Хорошо, Алексей Никифорович, посмотрим завтра.
           Утром Лобанов пошел вместе с Лариным. Направились в столовую, по пути завернули проведать Варенцова. Похоже было, запой действительно заканчивался. Молодой человек выглядел несчастным, совершенно опустошенным, разбитым и потерянным. Небритый, помятый, слабый до изнеможения, вызывал жалость к себе и брезгливость к своему грязному виду. От него несло перегаром, но пьяным не был. Трезвым тоже пока трудно назвать, ни в коем случае, пьяное отравление в нем бродило явно, однако, без сомнения, это были остаточные явления, никак не свежего происхождения. Юрий был в состоянии говорить и смотрел умоляющим взглядом.
           – Если можете, простите. Бес попутал. Виноват.
           – Виноватых бьют, – сказал сурово Лобанов.
           – Бьют, – подтвердил несчастный, – я готов.
           – Неделю потерял, надо же. Неделю, подумайте! Что с ним делать, Илья Семенович?
           – Как прикажете, Алексей Никифорович. Если окончательно придет в себя, можно попробовать оставить, пусть отработает что потерял.
           – Ты понял? – Заместитель главного инженера завода смотрел строго и требовательно. – Твой непосредственный руководитель прощает тебе неделю. Я одного дня не прощу. Будешь отрабатывать по две смены. Еще хоть раз напьешься, даже просто выпьешь, отправлю немедленно и уволю с завода по статье. Тебе даже капли в рот нельзя. Забудь, пока здесь. Сегодня тебе до обеда привести себя в порядок – хотя нет, ничего до обеда не получится. Сегодня день на акклиматизацию, завтра – как огурчик, чтобы к работе был готов.
           – Спасибо, Алексей Никифорович, Илья Семенович.
           – Давай, Баранкин, будь человеком.
           – Похоже, вы оказались правы, – сказал с уважением Ларин, когда вышли на улицу.
           – Опыт, батенька, – Лобанов себя хвалил всегда с удовольствием, – А зашли не зря. Воспитание на ходу. И лишний раз предупредить мерзавца не лишнее, Теперь-то уж точно не сорвется после такого разговора.
           – Да уж наверно.
           Ларин осторожничал, но был уверен не меньше Лобанова.
           Вчера еще дождь моросил, ненастье продолжалось. Здесь, в поселке, не так остро воспринималось, как в выходные на озере, за производственными делами вовсе переставало замечаться. Во всяком случае, настроение не портило. Сегодня потеплело и дождь прекратился совсем, хотя солнце пока не показалось, но просветы между облаками образовались и обещали улучшение погоды.
           – Понедельник – день тяжелый, – сказал Алексей Никифорович. – Вторник – самый легкий. Вот когда на озеро-то ездить.
           – Что, снова поедем? – спросил Ларин.
           – Нет, хватит. Хорошего помаленьку. Перебирать не годится, а то получится как у твоего подопечного.
           – Зайдем, проверим?
           – Вчера проверили, хватит с него. В столовой встретим, там его заберешь. Я – к директору, оттуда договорились в трест сегодня поехать.
           В столовой встретили Геннадия с друзьями. Столкнулись в дверях, ребята выходили, уже позавтракали.
           – Варенцова что не взяли с собой? – поинтересовался Ларин.
           – Спит еще, – ухмыльнулся Федоров.
           – Отчего не разбудили? – Лобанов спросил с упреком.
           – В привычку не вошло. Неделю пытаемся, никак.
           – Ясно.
           – Пойду, разбужу, – сказал после завтрака Ларин.
           – Зайдем вместе, мне по дороге.
           Разбудить не вышло. Пробовали. Поднимали, туловище перегибали, пытались усадить. Камнем падал обратно головой на подушку. Варенцов был снова вдребезги пьян. На столе стояла пустая бутылка. И никакой больше посуды, даже блюдца не было. И никакой закуски не наблюдалось. Ларин молча смотрел на старшего товарища.
           – Значит, так, – сказал представитель директора завода, – обычных слов он не понимает. Поступим иначе. Освобождаю тебя на сегодня от всех дел. Будешь находиться здесь. Никуда его не выпускать, никого к нему не допускать. Только поесть если принесут. Станешь пасти его до утра. Никому не доверяй. В одиннадцать идет на Ленинград проходящий поезд. С билетами сейчас не трудно, лето прошло. Организуем машину, отвезешь на вокзал, посадишь в вагон. В дорогу возьмешь из столовой десяток пирожков да пару котлет, хватит ему. Поезд прибывает рано утром, еще магазины закрыты, авось домой трезвым доползет. Позвоню Филимонову, чтобы пропуск на завод изъяли, приеду, выпустим приказ об увольнении по статье за пьяный прогул. Прибытие и выбытие не оформляй ему, пусть все из собственного кармана оплачивает.
           – Может быть, на первый раз не увольнять, – попросил Ларин. – Я ведь больше виноват, мне очень не советовали его брать, не послушал, понадеялся.
           – Будешь знать кого выбирать, учтешь на будущее. А он лично меня обманул, плюнул в лицо. Такого не потерплю. Неделю ему простили – мало? Так можно до бесконечности протянуть. Вчера он все понимал. И сознательно пошел дальше, после извинений и прощений. Все, конец разговорам. Чтобы больше здесь его не видел. И вообще нигде и никогда.
           Ларин смотрел на спящего приятеля. За пару часов точно не очухается, думать нечего. Успею сходить в цех, Барышев просил помочь разобраться с деталями. Взять чертежи и техпроцессы, вернуться и здесь разбираться с бумагами. Штампами теперь придется заняться все-таки Паршивикову. Или попробовать поручить новенькому технологу Татаринову. Молодой парень, но вроде ничего. Посмотрим. Это – после отъезда Варенцова, что-нибудь еще может измениться.
           Так и сделал. Принес кучу документов, принялся раскладывать, группировать, разбирать и соединять в пачки. Проверил каждую пачку на наличие нужных документов, аккуратно разместил на свободной кровати. Посмотрел, подумал, закурил. Отобрал для начала первую пачку, рассыпал на столе листы, принялся перебирать, делать записи в тетради, ставить пометки на эскизах и в текстах технологических операций. Увлекся. Прекрасные условия, никто не мешает, не отвлекает, тишина и покой, деловая рабочая обстановка. Варенцову спасибо, усмехнулся Ларин.
           Ближе к обеду спящий зашевелился. Илья Семенович, впрочем, внимания не обратил, даже не посмотрел в его сторону, на всякие посторонние звуки реагировать не намерен, хорошо идет работа. Пока спит человек, используем обстановку.
           Пришлось оторваться, лишь когда Варенцов поднялся, сел на кровати, потом с трудом, держась за спинку, встал, словно не замечая Ларина, шагнул к двери.
           – Куда?
           Только односложно с ним говорить, распространяться нечего, хватит.
           – Илья Семенович? Я – в туалет.
           – Пошли.
           – Да я никуда, сейчас вернусь же.
           – Пошли.
           Молча миновали соседнюю комнату. Войдя в уборную, молодой человек попытался прикрыть за собой дверь. Ларин поставил ногу.
           – Вы чего? – спросил озабоченно Юрий.
           – Давай так.
           – Не дадите запереть?
           – Да.
           – А если я по-большому?
           – Как хочешь.
           – Это нельзя.
           – Можно.
           – Зачем?
           – Только под моим наблюдением.
           – А вам не противно?
           – Ничего, в армии у нас туалет был на двадцать человек без единой перегородки. Каждый свое очко занимал, ничего, никто не смущался. Не красны девицы. А с тобой наблюдаю кое-что противнее.
           – Так и будете от меня не отходить? *
           – До завтрашнего утра. Завтра отведу к поезду на Ленинград и отправлю домой.
           – Я уже все закончил с употреблением. Завтра готов выйти на работу.
           – Понятно.
           – Правда, готов. Конец всему.
           – Опоздал. Конец – точно. Лобанов увольняет с завода.
           – Правильно, заслужил. Не возражаю. Только так-то прилипать ко мне ни к чему. Сам уеду, без помощи.
           – Сам уже приехал. Докатился. Любой твой шаг только на моих глазах. Перед отъездом зайдем поставим даты. Лобанов против отметки в командировочном удостоверении, чтобы ты за свой счет прокатился, но я тебе проезд оплачу. А выполнение задания тебе никто не подпишет, так что за прогул уволить будут все основания.
           – Ну и ладно, заслужил, – Варенцов был занят другими мыслями. – Вы только здесь отпустите меня, прогуляюсь, подышу свежим воздухом, облегчение почувствую.
           – Ложись, выспаться тебе надо. Обед ребята принесут, поешь, легче станет. А я до отъезда от тебя никуда. Захочешь вырваться, милицию позову, в вытрезвитель отправлю.
           – Да я же трезвый!
           – Посмотри на себя в зеркало.
           – Ну и что?
           – Есть чем заняться. Приведи себя в порядок. Время есть, до вечера можешь справиться. Чтобы уж поехать человеком.
           Больше Ларину работать сегодня не пришлось. Наблюдать за выздоравливающим алкоголиком было не очень приятно и не слишком интересно. Человек мучился, страдал, изнемогал от жажды, желания ее утолить и невозможности выполнить желание. Илья Семенович не дал ему ни малейшего шанса. Ночевал рядом. Они вместе взяли в кассе билет и простояли на перроне до самого отправления поезда. Расстались вполне по-дружески. Варенцов обернулся и махнул рукой из тамбура на прощанье. Ларин поглядел вслед уходящему составу и с чувством глубокого облегчения направился к машине.


--- ГЛАВА 12 ---


           Виноватым себя считать – последнее дело. Никуда не годится. Обычный, рядовой человек может себе позволить. Он теперь руководитель, не такая большая величина, но фигура заметная, работник самостоятельный и ответственный. Пост достаточно серьезный. На его месте никакой вины быть не может. Ни сам, ни другие обвинений, даже претензий предъявить не имеют права. Ошибка – да. Ошибся – признаю. Не ошибается тот, кто не работает. Главное – вовремя исправить оплошность. В данном случае положение исправлено и выводы сделаны. Приняты меры к исключению повторения подобного. Строгое наказание – самая весомая гарантия полной уверенности в светлом будущем.
           – Вы оказались правы, – признался Ларин в разговоре с технологами в цехе двадцать семь. Узнав о его приходе, все примчались даже без вызова. Он хотел их собрать, была необходимость, но не успел попросить Лившица. Техбюро собралось в полном составе. Очень хорошо. Поначалу даже не хотел обсуждать эту тему. Да, ошибку совершил, готов признать. Ну, так работа, жизнь без такого не обходится. Инцидент исчерпан, незачем к нему возвращаться. И обсуждению не подлежит. Что случилось, то случилось, больше не допустим. Однако, увидев, как сбежались технологи, понял, что интерес их – единственный и разговора не избежать. Потому решил начать и сразу закончить, не разводя канители.
           – Варенцов не оправдал надежд, сорвался еще до приезда на место, пропьянствовал всю неделю, пришлось с ним расстаться. Вот, пришел снова вербовать желающих поехать на месяц. Или больше.
           – Вы зачем парня угробили? – тихо спросил Толя Левин.
           – Я? Он сам себя угробил. Морально и физически.
           – Зачем его было провоцировать на пьянство? – как всегда, доброжелательным тоном, словно заранее извиняясь, поинтересовался Сергей Иванович.
           – Конечно, вышла небольшая ошибка, – согласился Ларин, – я задним числом проанализировал. Все было верно. Его правильно взял, мог помочь, все основания были для надежды. Ошибся в том, что поехали врозь. Вместе – никакого срыва случиться не могло. Захотел уехать раньше, а я не подумал, мысли не возникло. Вот это – существенный промах. А у него – покатилось по инерции. И было не остановить. Виноват сам, некого упрекать.
           – Вы зачем парня угробили? – снова спросил Левин.
           – Я же объяснил. Вам непонятно?
           – Хорошо, – вмешался Курочкин, – совершили ошибку. Исправили, вернули назад. Зачем гнать с завода? Расплата над человеком за собственный промах?
           – Какая расплата. За нарушение положено наказание. Директор посчитал, заслужил увольнение по статье закона. Честно заработал, честно получил.
           – И совесть вас не грызет? – упрекнул Витя Павлов.
           – Моя совесть чиста. И всех, кто там со мной работает. Мы не пьем и не упиваемся.
           – Причем все? Мы тоже не пьем на работе. Юрка подвержен, все знаем. Не специально, не ради нарушения. Его слабость, пристрастие, болезнь. У нас прекратил, позволял себя удерживать и воспитывать. Вы ведь тоже занимались его лечением.
           – Было дело, да. Сколько можно? У нас производство, не лечебница. Взрослый человек, должен когда-то сам за себя отвечать.
           – Угробили парня, – сказал Толя Левин.
           – Вас очень быстро испортила власть, – грустно произнес Павлов.
           – Власть? – переспросил Ларин. – Я раньше вами командовал больше, чем теперь, о чем речь.
           – Испортила, – пожалел Виктор, – вот и вас потеряли. Еще одного человека угробили.
           – Ладно, – сказал Илья Семенович, – хватит, приехали. Я с Филимоновым договорился, через полгода обратно возьмет. Пока пусть побегает, ума наберется. Он сварщик хороший, место найдет, рабочих везде не хватает. Захочет, вернется, можете так ему передать. Думаю, эта встряска лучшим воспитанием окажется. Думать надо, друзья – адвокаты, и вперед смотреть немного. Все. Больше слова никому не даю. Спрашиваю: кто согласен со мной поехать? Если студент, постараюсь быстрее отпустить. Или заменить. Кто желает?
           – Все молчали. Желающих не было.
           – Толя, ты хотел в прошлый раз.
           – Не могу, большая нагрузка в институте. Нельзя пропускать.
           – Леонид?
           – То же самое. С удовольствием – не могу.
           – Значит, желающих нет?
           Все молчали.
           – Понятно. Товарищи, называется.
           – А гусь свинье не товарищ, – напомнил Павлов.
           – Мы ведь друзья, так считаю. Или совсем вычеркнули?
           – Человек вошел во власть, – проговорил тихий, вдумчивый Толя Левин. – Одного угробил. Кто следующий?
           – Ищем, – с вызовом сказал Виктор Павлов.
           – Зря вы так, – рассердился Ларин, – я ведь по-человечески. Мог не обсуждать, любого на месяц отправить. По закону, имею право, и не откажетесь.
           – Откажемся, – возразил Курочкин, – я возьму в институте справку, что у меня задолженность по курсовым и необходимо ликвидировать за месяц. Просят создать условия.
           – Я могу ехать, – заявил Лившиц, – могу, но не хочу. Нет желания. Остальные – не могут.
           – Надеялся на вас, – пожалел Илья Семенович.
           – Когда Варенцова выгоняли?
           – Мы на вас тоже всегда надеялись.
           – Надежды юношу питают.
           – Да, сказал Павлов, – взрослеем на ходу.
           – Власть портит человека, – грустно определил главный теоретик компании Анатолий Левин. – Чем больше власти, тем сильнее испорчен.
           – Хватит забавляться, – потребовал заместитель главного технолога. – Завели песню, остановиться не можем. О чем говоришь, Толя? Сколько лет вместе работаем? Три? Четыре? Вы втроем после техникума пришли, мальчишки совсем. Плохо было? Вон как выросли.
           – Молились на вас. Гордились вами. В рот глядели, учились. Радовались за вас и за себя, что способны работать вместе. Уважение было великое. Все рухнуло вмиг. Потерялось сразу. Даже непонятно, как могло случиться. Обидно.
           – Уважение потерял?
           – Уважение – не знаю, потеряли многое. Вы теперь не наш, совсем не наш и вообще не тот.
           – Да ладно вам, – Ларин вдруг почувствовал к своим ребятам добродушное расположение. – Вас послушать, мы всю дорогу сюсюкали и заботились друг о друге. Это теперь – ушел от вас и позволяю по старой дружбе наваливаться на себя. Когда вместе трудились, мечтать не могли. Требовал по максимуму и работу, и дисциплину. День и ночь, если надо, вкалывали, сознательно и безропотно. Честно и красиво. Мало требовал? Слабо?
           – Сильно. При этом относились по-человечески.
           – А теперь?
           – Теперь – по-казенному.
           – И тогда по казенному. Мы – рабы производства. Сначала – производство, все ему, личное – потом, если что останется. Все так построено, за это – уважение, всем и каждому.
           – Был человек, – грустно сказал Анатолий, – большой человек. Стал большой начальник. И нет человека.
           – Ты институт закончишь, тоже начальником станешь. Хорошим начальником, знаю. Буду тебя рекомендовать. Что такие слова тоже придется выслушивать?
           – Может быть, – задумчиво сказал Левин, – может быть.
           – Философия, – заключил Ларин. – Предлагаю подумать. Завтра у вас день в распоряжении. Послезавтра, кто надумает поехать, еще не поздно заявить. Побеседуйте, решите. Хотели со мной поругаться – не вышло. Понимаю, вам жаль, что я ушел. Мне самому жаль. А все равно мы вместе, вы моя главная опора и надежда. И помогать друг другу обязаны. И будем. А обижаться ни на что не станем.
           Проводили Ларина молчанием. Не враждебным, ни в коем случае. Добрым, согласным? Это еще нужно выяснить. Время покажет. По крайней мере, желания поехать в командировку никто не выразил. Ни теперь, ни потом. Настаивать Илья Семенович не стал. Молодой технолог в Чащине появился, Татаринов. Кажется, понял, чего хочет ленинградский представитель. Конечно, каждую его работу необходимо проверять. Но – не обязательно самому. Можно попросить Паршивикова. Так, пожалуй, и поступим. Нужно растить местные кадры. Еще взять технолога, создать в цехе технологическое бюро. Подчинить техническому отделу предприятия, Косте Паршивикову. Свой технолог, самостоятельный, опытный, именно сейчас очень бы не помешал, но – обойдемся. Не прошлый год, база есть уже, пусть медленнее, но разберемся, успеем, время позволяет использовать местные резервы. А с технологами двадцать седьмого поговорим, ребят надо ставить на место. Не успел уйти, сразу появились развязность и нахальство. Начальники не нравятся. Разберемся. Чуть посвободнее со временем станет, займемся воспитанием подрастающего поколения. Дисциплина – залог успеха, за нее и возьмемся. По старой дружбе, доброй памяти и настоящей производственной необходимости.


--- ГЛАВА 13 ---


           – Илья Семенович, – спросил Петушков, – вы когда на Новый год собираетесь уезжать?
           – Даже не знаю. Если бы только тара, мог завтра ехать, работаем уже на январь. По деталям – я теперь под начальником производства. Что ему понадобится и когда, не знаю. У него каждый день новые требования.
           – Пока, значит, не торопитесь?
           – Куда, еще полмесяца до Нового года.
           – Вот и отлично. Есть идея.
           – Давайте.
           – Есть мысль послать на завод новогодние елки. К празднику в подарок.
           – Как это?
           – Очень просто. Поехать в лес, выбрать, нарубить и отправить.
           – Не просто, по-моему. Теперь с елками строго. Документы на вырубку нужны, заплатить кому-то надо. Пока до Ленинграда доберутся, машину десять раз остановят для проверки. Кого-то любая квитанция не устроит, у нас бывает всяко. Возьмут и отберут. Полной надежности нет.
           – А давайте с вами подумаем. Никаких документов не нужно, и квитанций тоже. И машину с елками в Ленинград гонять – безобразие. А мы их в тару затолкаем. И в таре вагонами отправим. Кто догадается?
           – Ну, Василий Петрович, – Ларин восхитился, – это же здорово! Такой подарок присниться не может. Позвоним Лобанову, посоветуемся конкретно.
           – Звонить никому не будем. Пусть сюрпризом станет для всех. Я бы и вам не рассказал. Но, во-первых, вы здесь и увидите все равно. А во-вторых, давайте уж вместе. Будем считать, вы в данном случае наш человек, не заводской. Но вы должны составить именной список работников завода, которым отправлять обязательно.
           – Руководство имеете в виду?
           – Руководство, естественно. Степанова еще включим.
           – Да, Геннадию будет приятно.
           – Без вас, если бы раньше уехали, я бы просто сорок штук отправил без всяких адресов. Но подумал, могут возникнуть обиды, недовольства, соперничество нездоровое при распределении. Фамилии напишем – никаких претензий на месте, получай свое. Ведь так?
           – Именно так. Вы гений, Василий Петрович! Большая радость будет для всех, представляю себе.
           – Лобанову позвоним, как отправим. Пусть встречает и распределяет. Номера вагонов сообщим.
           – Подождите, мы же первую тару пока не отправляем.
           – По такому случаю три вагона организуем. Вне плана. Я уже подсчитал. В контейнер помещаем четыре дерева. Вагон – четыре тары. Три вагона – сорок восемь елок. В аккурат. Какие-то лишь три поместятся, которые покрупнее. Сорока, думаю, хватит, как считаете?
           – Сначала список составлю, вы правы, потом обсудим. Сейчас же сяду. А успеем? Праздник на носу почти.
           – На двадцатое заказал вагоны. Барышеву дал команду готовить двенадцать контейнеров. На завод, как правило, поступление не позднее четырех суток. Дадут вагоны двадцатого, поступят двадцать четвертого. Задержат до двадцать второго, придут двадцать шестого. Лобанов подготовится, в тот же день раздаст.
           – Это будет замечательно! Слов нет.
           – О чем говорить? Список давайте.
           – Мигом!
           Мигом не получилось. Поломать голову пришлось основательно. Главное, посоветоваться не с кем. Так Алексей Никифорович пригодился бы, в пять минут раскидал. Он всех знает, без вопросов.
           Яночкин, первый номер. Какая квартира у директора, высокие потолки или обычные? Сын живет отдельно, обязательно выделить – какого размера?
           У Лобанова – потолки высокие, видел. Ни у кого больше не бывал. Неправда, у Петрушова бывал, там тоже высоко, старый дом. Еще кто? Сомов, Тесленко. Да, Сигаев Борис Александрович, главный инженер. Хавроничев Павел Константинович. Тоже, похоже, дом нестандартный. Дом знает, внутри не бывал. В общем, так. Список всего руководящего состава. Заместители директора и главного инженера, главные специалисты. Представители заказчика – скажем, трое. Фамилии знаем двоих, третьего выберет Лобанов. Начальники отделов – каких? Начальники цехов – двадцать седьмого, само собой. Десятого, восемнадцатого помогали. Не обязательно. Лобанов захочет, даст. Общественность чуть не забыл. Секретарь парткома, председатель профкома. Его заместитель Ершов – Валентину обязан, в первую очередь.
           Персональных получается двадцать четыре елки. Из них высоких, больше двух с половиной метров, предположим, двенадцать штук. Самым таким, у которых могут оказаться высокие потолки. Окажутся низкие, не страшно, обрежут. Да, Геннадию Степанову – двадцать пятая, короткая. Мы его в лес возьмем, пусть себе выберет. Пятнадцать – на усмотрение Алексея Никифоровича. Так ему и скажем. Вот радость человеку доставим! Еще бы: сам станет распределять. Считай, половину почти.
           Василий Петрович принял список к исполнению. Без проверки. Ни сомнений, ни дополнений, ни уточнений. Прочитал, кивнул, передал секретарю.
           – Тося, напечатай по этому списку фамилии с именами, отчествами. Каждому – отдельная бумажка. Вот такого размера. И ниткой проткни, чтобы к палке привязать можно было. Поняла? Завтра сделай. Себя забыл записать, – заметил Петушков.
           – Мне не обязательно. Думал. Сын маленький, елочку небольшую найдем. Приеду, куплю. Отсюда что уж посылать.
           – Как знаешь. Степанову – не заметил: высокую, низкую?
           – Геннадий с нами в лес поедет, сам себе выберет.
           – В лесу нам делать нечего. Найдем, кому поручить. Юру Облова попросим, он со своими охотниками лес отлично знает, выберут царские деревья, елки – принцессы и королевы. В Ленинграде таких точно не бывает. Наш подарок должен быть особенным.
           – Мы хоть тут увидим?
           – Увидим, кто же сортировать будет? Думаю, прямо, без всяких мешков и какой упаковки запихаем.
           – Прямо, конечно, что с ними сделается. В городе машинами привозят, кучей сбрасывают.
           – Наши с теми не сравнивай.
           – Я – так.
           – А Степанову здесь не скажем. Про саму отправку узнает, понятно. Что ему лично – будет сюрприз. Приедет, придет на завод, там ему вручат.
           – Тоже верно. Тоже здорово. Ай да мы, Василий Петрович! Каждый год теперь к первому января будем елки на завод отправлять.
           – Что это, каждый год. Сюрприз один бывает, другой раз одинаковый – уже не сюрприз. Подарок? Первый раз подарок, второй, на третий уже не приятность, не радость, не удовольствие неожиданное, а обычная вещь, традиция, к нам – требование, для нас – обязанность. Кто понимает, тот не допустит. На другой год что-нибудь иное придумаем. Может быть, и вам, в свою очередь, в головы придет какая-то идея. Не вы на нас, мы на вас работаем.
           – Как, мы работаем не на вас?
           – Не вас имею в виду со Степановым, и не Лобанова с Хавроничевым. Вы – да. Говорю про завод в целом.
           – Нечего нам делить. Одно дело, общее. Но после вашего шага наша очередь шагнуть, согласен. Надо будет поговорить с Лобановым.
           – Лобанов – заместитель главного инженера. У нас это придумал главный инженер. У вас он тоже имеется. Между прочим, влиятельный, заслуженный и умнейший человек.
           – У вас есть и директор предприятия, а идею выдал его заместитель. Уровень ниже, сообразительность выше. О чем-то говорит?
           – Говорит и об уровне. Поглядеть только нужно.
           – Ладно, – сказал Илья Семенович, – не буду ни к кому на эту тему обращаться. Спросят – скажу. Кого осенит, того осенит. Никого – значит, никого. Значит, никому не нужно. Так и мы с вами отреагируем. Но вообще-то, кроме совместной работы личные отношения – не лишняя вещь. А знаете, Василий Петрович, мне почему-то кажется, что на ваши подарки отзовется раньше всех не главный инженер и даже, возможно, не Лобанов, а наш директор, Николай Прокофьевич.
           – Возможно, – согласился Петушков, – только мы не туда поехали. Ну что за разговор? Это вы завели. У меня ведь мысль родилась не для ответных шагов или каких-то продолжений в будущем. Захотелось сегодня так сделать, и баста. И сделаю. Хорошо это или плохо? Считаю, хорошо. Двадцатого отправляем вагоны, двадцать второго звоним Лобанову. Раньше времени на заводе – никому, договорились?
           – И ребята твои до времени пусть не знают. Все, разбежались, с этим делом разобрались как-нибудь.
           Восемнадцатого позвонил Чиваров.
           – Как обещанные детали? Готовы? Нет, по железной дороге отправлять нельзя. В прошлый раз ящики пришли с большим опозданием, искать пришлось. Рисковать не будем. Двадцатого к вам уходит машина с заготовками, этой машиной отправите детали. Безразлично, в ящиках, мешках, коробках, меня любой вариант устроит, детали нужны к началу января, жду их до Нового года.
           Двадцать первого начальник производства снова позвонил, уточнил.
           – Детали все готовы? По первому списку? Второй не трогали? Начали? Что по второму сделали, тоже отправьте. Завтра машина должна уйти, ждите.
           Двадцать четвертого Ларин сам связался с Чиваровым.
           – Работайте, что вас беспокоит. Не волнуйтесь, придет машина, успеете отправить. Задержалась немного, завтра грузим заготовки. Встречайте и без задержки отпускайте обратно. Нет, по железной дороге запрещаю, никаким срочным грузом. Только нашей машиной, и пока не отправите, уезжать не разрешаю. Никаких гарантий, лично вы. Считайте это распоряжением директора.
           Илья Семенович собрал ребят.
           – Хотелось вместе смыться на Новый год. Не выходит. Заарканили меня здесь, не знаю насколько. Самое обидное, все ведь сделали, год закрыли замечательно. Спасибо, друзья, за все, собирайтесь и двигайте. Счастливого вам пути, хорошего праздника и привет Ленинграду.
           – Я остаюсь тут, – сказал Алексей.
           – Значит, вместе машину отправим. Только сначала встретить нужно, – вздохнул технолог.
           – Значит, встретим.
           Еще сутки Ларин подождал. Звонка из Ленинграда не было. Время угрожающе двигалось к финишу. Как Новый год встретишь, так он пройдет, примета известная. Без семьи наступление Нового года встретить невозможно. Немыслимо. Исключено. Главное, никаких оснований. Издевательство над живым человеком.
           Верить начальнику производства Ларин больше не мог. Позвонил Лобанову.
           – Алексей Никифорович, выручайте. Чиваров запретил выезжать до отправки машины с деталями, а с машиной обманывает уже больше недели. Проверьте, ушла она, не ушла, когда можно ждать.
           – Детали-то готовы?
           – Давно, две недели уже.
           – Да плюнь ты на этого Чиварова, выезжай немедленно. Под Новый год еще билет не достанешь.
           – Не могу, он приказом директора предупредил.
           – Плюнь, уезжай, я разрешаю.
           – Ну, так нельзя. Если машина придет, я успею. Уточните про машину, а?
           – Как знаешь. Позвони через двадцать минут, выясню обстановку. Ленинград дали только спустя час. Все это время Ларин сидел у телефона, маялся от задержки. Алексей Никифорович говорил весело, бодро, уверенно.
           – Машину готовят, узнал. Сегодня не уйдет, точно. Завтра – может, но под сомнением. Скорее всего, послезавтра, не обязательно с утра. Думаю, в лучшем случае встречать ее можно двадцать девятого, и то без уверенности. Так что решай сам, ждать у моря погоды тебе или смываться оттуда пока не поздно.
           – Спасибо, Алексей Никифорович, подумаю. Чиварову звонить бесполезно?
           – А зачем? Ускорить все равно не сможешь. Мне кажется, он тебя там держит, а тут никого не торопит. Не знаю, из каких соображений.
           – Бог с ним, теперь хоть ясность. Спасибо.
           Итак, двадцать девятого. Не факт. Возможно, тридцатого. Да хоть и двадцать девятого, все равно поздно. А тут – никаких гарантий, что сможешь уехать. Еще билет достать. В обычное время без проблем – накануне праздника кто знает. Не хотелось, но придется удирать. Нехорошо, но не видать другого выхода. Хотя конфликт с руководством завода нежелателен. Некрасиво после того, что получил от директора. Именем Яночкина здесь держат.
           Озабоченный, Ларин отправился к Петушкову. Наметил себе крайний срок отъезда: тридцатое число. Если тридцать первого – только самолетом, а ну как нелетная погода? И чем поможет Петушков? Утешать не станет, настроения моего не поймет и поведения не одобрит. Знаю, что скажет: прекращай эту канитель. Детали готовы, упакованы в ящики, машина придет, разгрузим, погрузим, отправим, сам прослежу. Уезжай сегодня, от силы – завтра, все будет сделано, не беспокойся. Хочешь, прикрою тебя: позвонит твой Чиваров, скажу, здесь ты, не знаю где, искать не стану, что надо – передам.
           И будет прав главный инженер.
           От этого не легче.
           Как по нотам разыграли. Что представлял себе Ларин, то получил. Не слово в слово, не совсем, но почти. До чего же узнали друг друга, просто здорово. Тем не менее, слабое утешение. Ничего, по сути, не меняет. Проблема остается.
           – В общем, решение мое такое, – сказал невесело Ларин, – пойду к директору, попрошу подвезти меня на вокзал и обратно, попробую взять билет на тридцатое предварительно.
           – Попробуйте, что могу еще сказать. Григорий Петрович у себя, поможет, конечно.
           – На вокзал, – уточнил Захаров, – предварительно? Зачем? Всегда есть билеты, что за проблема. Скажу Володе, вечером вас отвезет. Что, вещей с собой много?
           – Какие вещи, никакого багажа. На тридцатое билет нужен, хочу заранее взять для уверенности.
           – Именно на тридцатое? Почему так в обрез?
           Ларин объяснил ситуацию. Григорий Петрович задумался.
           – Если верно понял, машина может и двадцать девятого не прийти?
           – Ну, в принципе.
           – Может вообще до первого не прийти?
           – Вроде должна.
           – А если придет тридцатого, все равно вас уже не будет?
           – Это крайний случай. По крайней мере, объяснимо.
           – Тридцатого – объяснимо, двадцать девятого – нет? Не совсем понятно, что вас держит. Вы прямо подчинены начальнику производства?
           – Не подчинен совсем. Он приказывает от имени директора.
           – Так давайте я позвоню Николаю Прокофьевичу, спрошу, давал ли такое распоряжение.
           – Нет, не нужно. Не тот случай. По такому поводу идти на конфликт с Чиваровым не стоит. Думаю, придется обострять с ним отношения по серьезным делам. Это как-нибудь переживем. Личный вопрос, пусть порезвится.
           – А вы знаете, – сказал Захаров, – нет худа без добра.
           – Ну, наверно. Так как с машиной сейчас?
           – А – никак. Нет у меня машины. И не нужно.
           – Ладно, автобусом съезжу. Хотелось побыстрее.
           – Все обсудим, не торопитесь. Присядьте, – директор нажал на кнопку. – Тося, позови главного инженера, пусть зайдет.
           Ларин сел. Ничего хорошего не ожидая.
           – Посоветуемся, садись, Василий Петрович. Вот, Илья Семенович хочет уехать тридцатого.
           – Ага, в предпоследний день.
           – Раньше не могу. И позже – никак. Единственное число.
           – Бегом, значит, к моменту истины?
           – К Новому году надо успеть.
           – А пусть Новый год успевает к вам, – сказал Захаров.
           – А, – с одобрением отозвался Петушков.
           – Это как?
           – У меня предложение. К чему вам дергаться, торопиться, нервничать. Оставайтесь, встретим здесь Новый год. Хорошо встретим, весело и вместе.
           – С радостью бы. Жена и сын дома. Быть нам вместе обязательно.
           – Понятно. Елена Александровна в Чащине до сих пор не побывала. Это ненормально. Нужно поправить. Она у вас человек мобильный. Пусть собирается и приедет. Ей тридцатого ждать ни к чему. Вот сейчас позвоним, сегодня пригласили, завтра приехала. Прекрасно!
           – Ребенок же.
           – И с ребенком. Встретим, привезем, устроим в доме приезжих. Свободный, весь в вашем распоряжении. У меня еще от своих детей кроватка стоит в кладовке, достанем. Да он уже достаточно большой, со взрослой кровати не свалится. Нынче три дня праздничных, потом покажем Елене Александровне нашу природу, покатаем по окрестностям, погуляем по лесу. Отдохнет человек, устроим ей рождественские каникулы. Пусть заряжается на неделю-две. С ребенком всегда найдем, кому повозиться.
           – Мои девчонки с удовольствием поиграют, – подтвердил Петушков.
           – Ну, вот. Как на это смотрите?
           – Исподлобья, – ответил Илья Семенович.
           – Что так?
           – Не настроен как-то. И настраиваться поздновато.
           – Раньше бы не помешало, – согласился Петушков, – не знаю, почему мне самому в голову не пришло, олух царя небесного. Но и теперь не поздно. Давайте позвоним.
           – Куда? У нас дома телефона нет. Еще только на очередь поставили.
           Все замолчали. Тишина неожиданная и растерянная. В Чащине телефоны у всех желающих. В великом граде Ленинграде – проблема не одного года. Неразрешимая проблема и в данном случае для них? Из-за какого-то ржавого гвоздя пропадает счастье человека?
           – А знаете, – сказал задумчиво Ларин, – ваше предложение кажется интересным. В самом деле. Спасибо за приглашение. С женой попробую связаться. Позвоню Саше Лившицу, у него машина, попрошу, сгоняет ко мне домой, передаст Елене, пусть позвонит сюда – с почты или переговорного пункта, она знает, откуда. Обсудим с ней и вместе решим.
           – От всех нас привет супруге, – напомнил директор. Главный инженер согласно кивнул.
           – Пошел в дом приезжих, оттуда буду звонить. Там и ждать буду. Как переговорим, сразу вам сообщу.
           – Постарайтесь уговорить, – посоветовал Захаров.
           – Кого, Елену Александровну? Ее уговаривать? Да она с радостью к нам приедет, только намекнуть. Тем более на праздник. Давайте, Илья Семенович, ждем ответа и только положительного решения.
           – Не возражаю, но пока обещать не могу.
           – Давайте, бегите, хватит трепаться, займемся делом.
           – Пошел.
           Получилось даже быстрее, чем ожидал. Александр оказался на месте, на просьбу Ларина откликнулся моментально. Елена позвонила скоро, двух часов не прошло. Разговаривала бодро, радостно.
           – Здравствуй, дорогой!
           – Здравствуй, дорогая! Ты с Мишкой?
           – Нет, с ним твой Лившиц. Согласился посидеть.
           – Ему должно быть очень некогда.
           – Ничего, согласился. Полчаса-час потеряет, не больше. Слушай, мне только недавно привезли елку новогоднюю, представляешь? Роскошная, зеленая, красавица, чудо-елочка. Алексей Никифорович привез на заводском автобусе. Ты, говорит, отправил.
           – Петушков отправил. Я нам не просил. Лобанов сам распорядился, ему спасибо. Ты хоть угостила его?
           – Отказался посидеть. В автобусе у него еще были елки, нужно срочно развезти какому-то большому начальству. Ты теперь тоже в большое начальство попадаешь?
           – Кончай дразнить. Я вообще тут застрял, не могу сорваться, все под вопросом.
           – Грустно.
           – Захаров с Петушковым предлагают Новый год встретить здесь, с ними, по-деревенски. Тебе от всех привет и приглашение приехать с Мишкой на неделю-две. Отпраздновать и отдохнуть, развлечься, погулять на природе. Познакомиться с Чащином, ты ведь еще не была.
           – Я согласна, – крикнула Елена, – с удовольствием! Давно мечтаю Новый год встретить за городом, на даче у кого-нибудь. В деревне – замечательно!
           – Я так выразился. Здесь не совсем деревня. Но – почти.
           – Пусть почти. Лес есть?
           – Лес кругом.
           – Вот и прекрасно. В новогоднюю ночь по лесу погулять.
           – В ночь или в день, по лесу погуляем. Собирайся, можешь на полмесяца. Отдохнешь тут.
           – Нет, надолго не получится. Отдых у меня и так, я же не работаю. И с Мишкой лучше не ехать к вам. Мама на Новый год в Москву к своей сестре, моей тете Марии, приехала, уже там. Поеду через Москву, подброшу сына бабушкам, они будут счастливы, и нам никто не помешает праздновать. Когда выезжать-то?
           – Сама планируй. Спокойно, не торопясь, но чтобы успеть. Времени вообще-то совсем остается мало.
           – Нам на сборы дней не надо. Собрались и отправились. Наверно, сделаю так. Сейчас позвоню, закажу билет на двадцать... на двадцать восьмое, пожалуй. На дневной поезд, самый быстрый. Вечером – в Москве. Двадцать девятого выезжаю оттуда, тридцатого утром – у вас. Правильно?
           – Абсолютно!
           – Договорились. Если что не получится, сообщу. Если порядок, связываться не будем, все ясно. Из столицы позвоню обязательно, там определимся окончательно. До Москвы, дорогой.
           – Счастливо вам. Сыну привет. Поцелуй его.
           – Хорошо. Счастливо тебе. До встречи.
           Как же о Лившице не подумал, с досадой поморщился Ларин. За меня остался, хороший парень, всегда готов помочь. Молодая семья, елка так была бы кстати. Сволочь я все-таки, если разобраться, особенно для своих, самых близких ребят.


--- ГЛАВА 14 ---


           – Двадцать восьмого позвонила Елена.
           – Здравствуй, дорогой! Вот мы и в столице.
           – Привет. Очень рад. Только приехали?
           – Вчера вечером, так получилось.
           – Хорошо доехали?
           – Нормально. Поспали, кругом поглазели, в окно полюбовались. Всего-то шесть часов, не успели устать. Ребенок же у нас путешественник, в Сибирь катался, да и дома не всегда дома сидим. По-моему, ездить ему нравится. Теперь бабушек умиляет, балует и веселится.
           – Завтра утром тебя встречать?
           – Послезавтра. Пару дней по Москве погуляю. Что мне в будни там болтаться, тебя от работы отвлекать. Даже тридцать первого, да.
           – У меня никакой работы, все дела закончил. Сижу, машину жду.
           – Так и не пришла?
           – Пока нет.
           – Безобразие. Не переживай. Скажи лучше, что мне купить, с собой привезти. Здесь все есть, бегать искать не нужно, заходи в магазин и выбирай.
           – Спрашивал у хозяев. Ничего, говорят, не надо. Думаю, стоит взять что-то из крепких напитков. Водка здесь есть, коньяк наверняка они достали. Возьми ром. Помнишь, мы брали как-то, не румынский, не кубинский, нам понравился, кажется, венгерский, он и вкусный, и шестьдесят градусов. И хорошо, что крепкий. Думаю, пары бутылок мало, три-четыре возьми. Колбасу копченую, у них, кажется, нет. Икру? Икра дорогая, ну ее, обойдемся, здесь всяких деликатесов хватает. Шампанского тут навалом, самодельное, отличное, вот попробуешь. Сыр есть в магазине. С плесенью? Брось, мы не в Чикаго, моя дорогая. В общем, я тебе сказал свое мнение, что бы прихватить. Дальше смотри сама, на сколько денег хватит, что захочешь, бери и вези. Наверно, не хуже меня разбираешься, женщина.
           – Женщина, значит женщина, – рассмеялась Елена. – Договорились: тридцать первого московским поездом встречаешь меня в Октябрьске. Четвертый вагон.
           – А место?
           – Зачем тебе место? Место семнадцатое.
           – Теперь понятно. Нижнее, значит.
           – Нижнее. Хотя люблю наверху. Так дали, не стала возражать. Еще просплю на верхней полке.
           – Проспишь, как же. Беспокойное хозяйство. Всю ночь, наверно, спать не будешь.
           – Я постараюсь.
           – Будь здорова, Ленчик. Всем привет. Жду тебя, послезавтра встречаемся. До свиданья.
           – Удачи тебе.
           Удача ему не помешала бы. Не бывает так, чтобы абсолютно все было в порядке. Как прекрасно год закончен. С тарой – полный порядок. Детали по списку на полмесяца раньше изготовили, могли давно отправить по железной дороге. Нет, задержали, за руку схватили, не дали рубануть. Жди машину, сиди как дурак за тысячу километров.
           Ему теперь наплевать, действительно. Когда придет, тогда придет, встретит лично и лично отправит, как требуют и настаивают. Но машины все нет, возможно, что-то случилось, причина задержки неизвестна. Так ли, иначе, готовые детали могут не успеть на завод вовремя. Он прямо не виноват, но в какой-то степени можно и обвинить, обязан был подумать, как отправить ящики, поняв бесперспективность ожидания транспорта с завода. В конце концов, он отправляет отсюда продукцию, не Чиваров, которому вовсе не подчинен. А как? Начальнику производства на заводе все подчинено. Тем более, скомандовал именем директора.
           Какое-то чувство вины, скорее даже не вины, чувство тревоги, но со слабым ощущением своей вины, засело в душе Ларина и не давало покоя. На фоне видимого полного благополучия, успешного окончания всех работ и общего радостного предпраздничного оживления. Формально его теперь ничто не интересует, не беспокоит, не волнует. Но должна же прийти машина с завода в этом году? Иначе – кошмар. Кошмар в Клошмерле. В благородном семействе. Нет, в благородном семействе не кошмар – скандал. Нужно знать народное творчество. Фольклор – дело тонкое. Опять не туда. Восток – дело тонкое, так правильно. Как угодно рассуждай, правильно, неправильно, у нас тут и кошмар, и скандал, и дело тонкое – все вместе. Как хочешь называй, машины нет и неизвестно когда будет. Вот и весь нынешний фольклор.
          
          
           Двадцать девятого позвонил Геннадий.
           – Илья Семенович, не знаю, как благодарить. Представляете, домой привезли елку. Прямо на квартиру. Меня еще не было, без меня жене вручили. Елка – красавица, еще и с именной биркой: Степанову. Большое спасибо вам.
           – Не мне, Петушкову, его затея.
           – И ему тоже. Я ведь видел, как елки отправляли, а чтобы мне – не мечтал и не думал даже. Такое внимание любой премии дороже.
           – Заслужил, Гена. Кому-то на заводе в подарок, тебе – за работу, по заслугам.
           – Могли мне не давать. Не обязательно.
           – Брось. Неожиданно для тебя поступили правильно. Что уж, мы с тобой не заработали внимания?
           – Ты тоже получил?
           – Не просил, но привезли. Лобанов распорядился.
           – Молодец. Федька сейчас в общежитии живет, ему некуда. А Володе Ялымову не выделяли?
           – Думаю, нет. Всем невозможно.
           – Даже не говорю ему и не спрашиваю, обидно человеку будет.
           – Можешь сказать, годик поработаем, в следующий раз первым получит. Всем сразу нельзя.
           – Услышит, сам заговорит, скажу. А так – распространяться не стану. Но ребятам в цехе хвастанул, конечно. Рты пораскрывали. Еще бы!
           – Гена, у меня к тебе просьба. Вы новые командировки на всех ведь будете оформлять, на Леху тоже? Выпишите и на меня заодно, я тут остался, не уехал. Знал бы, закрыл свою нынешнюю, чтобы ты со своими отметил прибытие. Ладно, через месяц отмечу, в крайнем случае у Тесленко подпишу.
           – Илья Семенович, а когда нам выезжать?
           – Давай подумаем. Так. Не хочется высчитывать, не знаю, какой там день будет. В общем, жду вас всех десятого.
           – Ох, – выдохнул бригадир, – вот это так действительно подарок. Вовке скажу, он про елку и не подумает. За это – огромное спасибо.
           – Вы что, неделю отпуска не заработали?
           – Мы и еще отработаем, не сомневайся.
           – Очень рад, поздравляю вас всех с праздником.
           – Значит, мы новые командировки берем с третьего января? Тогда же отмечаем выбытие.
           – Бухгалтерия начисляет по билету. Там берет дату отправления.
           – Так вы отсюда отправление отмечайте тридцатым числом. Прибытие – тридцать первым. Мы сходим тридцать первого на вокзал, себе и вам возьмем билеты от Москвы.
           – Найдете?
           – Год назад было сложнее, выпрашивали у пассажиров, но все равно доставали. Сейчас – просто. Проводники купейного вагона за рубль дают билет с квитанцией на постельное белье.
           – За рубль?
           – Такая такса. Поезд из Москвы приходит, к ним даже очередь выстраивается, командировочных много теперь в Ленинграде, да и москвичи тоже пасутся.
           – От Москвы. А до Москвы?
           – А до Москвы – по тарифу. Оплачивают стоимость общего вагона. Нам-то главное – дата приезда.
           – Понятно.
           – Поэтому если мы поставим дату отъезда третье января, вам желательно достать билеты на это время, то есть четвертого съездить лучше в область, к ленинградскому поезду, и взять прямой билет, там проще. Тот же рубль, та же система.
           – Хорошо, я поеду.
           – Тебе не надо. Лучше Лехе скажи, это его дело.
           – Организую ему на утро четвертого машину, попробую.
           – Выйдет – хорошо, нет – и так доберется. Ему только дату назвать, чтобы не зевнуть.
           – Будет сделано. С Новым годом вас. Счастливо отпраздновать.
           – Вам того же. И поздравьте всех от нас.
          
          
           Утром тридцать первого Ларин с Володей Абдуллиным встречали московский поезд. Не очень морозно, но зима, холодно все равно. Зашли в зал ожидания погреться. Зал ожидания – стандартное название, на самом деле – небольшая неуютная облезлая и грязная комната – не комната, прихожая – не прихожая, вестибюль – не вестибюль. Зал ожидания, словом. Главное там есть: билетная касса. Ни по какому радио никакой информации о поездах. Сбоку дверь к дежурному по станции. Вошли, поинтересовались. Узнали. Московский ожидается точно по расписанию. Без опоздания – очень хорошо. Ждать пришлось совсем недолго, на перроне народа оказалось немного, и все на первой платформе – на какую же еще принимается столичный поезд? Прикинули, где может остановиться четвертый вагон. Не догадались, что номера вагонов могут следовать с конца состава, не от локомотива. И хорошо, что не догадались, если бы в голову пришло до прихода поезда, полная растерянность, неуверенность и неразбериха неизбежны. Так – сомнений не возникало, а главное – угадали.
           Елена стояла в тамбуре с двумя здоровенными сумками. Поднимая обеими руками, по очереди передали их встречающим. Легко спустилась по ступеням, спрыгнула на перрон. Обнялась с мужем.
           – Такую тяжесть, – упрекнул Илья, – как тащила? Надо было?
           – Совсем не тащила. В Москве дядя Коля проводил, посадил в вагон. Здесь – вы встретили.
           – По вагону тащить тоже тяжело.
           – Разве это тяжесть. В институте училась, на горбу мешок с картошкой носила. Я сильная.
           – Что, в институте мальчишек не было?
           – Были, а мы не уступали.
           – Ну и тяжесть, – пожаловался Ларин, – что тут?
           – Почти ничего. Самое необходимое. Продукты, подарки.
           – Подарки?
           – Сувениры. Женщинам ведь надо. И мужчинам тогда тоже.
           – На меня не догадались? – спросил Абдуллин.
           – Действительно. Я недогадливая. Да мы, кажется, незнакомы?
           – Меня Володя зовут.
           – Меня – Лена.
           – Теперь вот знакомы.
           – И вы водитель этой машины?
           – Постоянный и единственный. Приехали за вами.
           – Теперь знаю, к кому обратиться, когда уезжать буду. Как вам сообщить?
           – К сожалению, не я хозяин этой телеги.
           – Кто же?
           – Директорская машина. Директор командует.
           – Так за что вам подарок? Директору – везу, оказывается, не зря. Его попрошу назад отправить.
           – Вот всегда так, – деланно сокрушался Володя, – я вожу, а благодарят директора. Где справедливость?
           – Нашел справедливость на этом свете, – подтвердил Илья, – нет в помине и никогда не было.
           – Это точно, – согласился Абдуллин.
           – Бросьте дурачиться, – сказала Елена, – справедливость сидит в каждом из нас, нужно только почаще оттуда, изнутри, ее вытаскивать.
           – Как же не дурачиться, – удивился Володя, – если завтра уже Новый год.
           – Правда, завтра, – рассмеялась Елена, – мне еще как-то не казалось, что так быстро.
           – Вас как повезти, дальней дорогой либо ближней? Дальняя – асфальт, потом бетонка, ровная, укатанная. Ближняя – посложнее, грунтовая, но от снега расчищали.
           – Где посложнее, – потребовала Елена. – Не кавказский серпантин, надеюсь? А хоть бы и так. С удовольствием.
           – Не помню, чтобы ездил другой дорогой, – признался Ларин.
           – Редко пользуемся. Когда очень сильно спешим. Там труднее ездить, ненадежно бывает, можно и застрять. Нынче почистили бульдозером, ребята говорили, легко проехать.
           – Поглядим, – рассудил Илья.
           – Посидим, поокаем, – поддержала Елена.
           – Ну, ну, – сказал Володя.
           – Выехав за город по магистральному шоссе, водитель почти сразу притормозил и объяснил заинтересованным пассажирам:
           – Дальше до бетонки два километра с гаком, такой круг получается. А мы вот здесь направо свернем и напрямую проскочим. Через лесок, а дальше полем.
           В лес вела не то узкая дорожка, не то широкая тропа. Машина, впрочем, помещалась, но встречная не пройдет, две рядом не уместятся.
           – И где расчищена дорога? – спросил Илья Семенович, подпрыгнув на очередной неровности.
           – Здесь не требуется, сейчас в поле выйдем, там увидите.
           Действительно, перед ними открылась белая снежная равнина. Еще совсем не рассвело, снег не блестел на свету, но даже при фактической полутьме выглядел свежим и чистым. Возможно, таким угадывался, трудно сказать. Пока, во всяком случае, снег был голубым. Вернее, голубизна проступала и, как Ларину казалось, с каждым мгновением все яснее.
           И тут дорога на самом деле оказалась расчищенной. Еще как! Пошла не проезжая дорога, а проложенный бульдозером тоннель. Пробитый, продавленный, прорезанный коридор в толще снега. Откинутый с дороги снег лежал по обе стороны полотна сплошной грядой сугробов, а стенки коридора были высотой не меньше метра. Больше!
           – Это столько снега выпало? – поразился Ларин.
           – Это еще что, – Володя, довольный, весело заговорил, – у нас бывает до двух и даже до трех метров толщина.
           – Так не бывает, – усомнилась женщина.
           – Хо, – парень воодушевился, – может, не здесь, а в других местах, где овраги засыпает, больше даже трех метров случается. Зима наша снежная, сегодня еще мороз слабый, а то на морозе снег твердый, скрипит, потрескивает приятно, красота. Природа.
           – Какая природа, в этом ущелье, кроме белых стен, впритык ничего не видно.
           – Сейчас выскочим на шоссе, все увидите, Хорошо проехали, без происшествий.
           – Бывают происшествия?
           – Ну, как же. Тут одна машина поместится, и то не всякая, а это причина для приключений. Я потому и говорю, что не всегда хорошо гонять по этой дороге.
           – Выбираемся на шоссе, остановите, полюбуемся на вашу природу. А вы нам расскажете.
           – Про что?
           – Про аварии на этом пути.
           – Аварий не было, бог миловал. Говорю, редко стараемся ездить, в особом случае. Вот про случаи могу рассказать. Так что, постоим, оглядеться вокруг желаете?
           – Да, пять минут. Если можно.
           – Пожалуйста.
           – А что за случай?
           – Рассказать? Прошлой зимой было. В феврале, тогда снегу еще больше, и дорогу эту после метели только прочистили, наш бульдозер отправляли. Мне за директором в Октябрьск надо было, ну и решил ближним путем, пошустрее. А вовсе не обязательно, времени оставалось достаточно, бес попутал, видать. Поехал, а на самой середке, вон там, мотор заглох. Теснота в тоннеле этом, дверцу наполовину только откроешь. Вылез, покопался, устранил, наладил кое-как. Обратно залез, жму – не заводится. Аккумулятор сел. Что делать? Толкну, думаю, самое верное. Поставил на малую скорость, снова протиснулся в полураскрытую дверцу, обошел машину, стал толкать сзади. Дорогу только почистили, скользко, гладко, пошла, поехала и зафырчала. Мотор заработал, она и двинула на поставленной скорости. Хорошо, на малой. Побежала от меня самостоятельно. Я туда, сюда, на одну сторону, на другую – а места нет оббежать, никак. Мороз, а вспотел, полушубок скинул, бегу, об одном думаю: не дай бог навстречу кого понесет, аварии не избежать ни за что. Эта дорога сколько – километра два? Километр верный пробежал. У самого леса только смог сбоку подобраться, заскочил, сел за руль.
           – Вернулись за полушубком?
           – На обратном пути подобрал. Куда он денется.
           – Опять той же дорогой?
           – Вдвоем не страшно. Директору рассказал, он посмеялся.
           – Да, вам-то было не до смеха.
           – А я тоже посмеялся, что со мной случилось. У нас ведь транспорт от водителей, считай, систематически убегает. Однажды, например, паровоз удрал от машиниста. Интересно? Расскажу.
           Нынче, увидите, у нас только тепловозы бегают. А вот насколько лет назад паровозы ходили, большинство их было. От Сидорина в Чащино пошел порожняк, перегоняли зачем-то. На четвертом участке, мимо которого проходил поезд, стрелочницей была Дуся Краснова, молодая веселая красивая, очень красивая деваха. Еще не замужем, и все на нее заглядывались. Машинистом на том паровозе был Дмитрий Копытов, он и теперь машинист, тепловоза уже, Тогда он еще Димка был, но парень видный, статный такой, с усами даже. И тоже веселый, самый, наверно, веселый на поселке, и озорной. Конечно, заглядывался на Дусю, как же. Ухаживать не ухаживал, но внимание обращал и оказывал, это всегда. Встречались они, естественно, мимоходом, на несколько мгновений всего, скорость специально не снижал, но перемигнуться дружески успевали со смехом и озорством. Молодые, что ж.
           В тот раз разогнался состав хорошо, километров на пятнадцать-двадцать, сказывали, в час. Порожняк, тяжесть там какая – никакой. Машинист, значит, гудеть заранее начал, приветствовать дежурную красавицу, еще самого поста не видя. А знал, что именно Дуська его встречает, больше некому. Так и оказалось. Она стоит во весь свой рост, флажок даже не распустила, желтым валиком на поднятой протянутой руке сигнализирует свободу пути. И приветствует веселый поезд, который быстро приближается и отчаянно гудит. Это нынче тепловозы отзываются протяжно, глухо и все одинаково, потому что там на кнопку нажимают. Паровозы кричали по-разному, каждый можно было узнать по своему голосу. Мы, мальчишки, знали точно, чей паровоз голос подает. А как это делалось. Сверху, над головой машиниста, к рычагу прикреплена на такой длинной проволочке проволочная же скоба, треугольником, с широким нижним стержнем, чтобы ладонь помещалась. За эту скобу, когда надо, хватаются и тянут вниз, чтобы дать гудок. Просто тянут – гудок сплошной и протяжный, без остановки. А если надо прерывисто сигналить, тогда, значит, скобу то потянут, то отпустят, попеременно. В тот раз Копытов сперва с постоянным сигналом подкатывал – вроде предупреждающий давал. А как близко стал подходить, перешел на прерывистое ууканье: у-у, у-у, у-у, принялся дергать за скобу с азартом, да и торжеством таким: вон, мол, мы к тебе как. Девка смеется, ей нравится такое внимание. А он из кабины высунулся, почти совсем наружу вылез, одной рукой за скобу держится да дергает ее, а другой рукой девчонке машет. Она хохочет. Приятно, когда с тобой так отчаянно играют. Поезд пролетел, она погрозила ему вдогонку свернутым флажком и пошла к себе на пункт. А он увлекся, весь из двери высунулся, назад обернулся, за ручку гудка держится и со всей силы дергает, гудками прощается.
           А проволочка, на которой эта ручка гудка должна висеть, то ли перетерлась, то ли перегнулась, в общем, сломалась, и скоба, за которую держался и дергал машинист, давно висела на веревочке. Он завелся и забыл об этом, а может, просто не подумал. Короче, рванул в последний раз, веревка лопнула, и бедняга кубарем полетел с паровоза. Легко отделался, пару раз перевернулся на земле, но ничего не сломал и не повредил. Отряхнулся, огляделся и назад подался, к виновнице происшествия. Был такой живой случай, не анекдот.
           – И что дальше? – спросила с интересом Ларина.
           – А что дальше? Рассказал, как было, весь случай.
           – Что было дальше? Чем кончился этот случай?
           – А! Так ничего особенного. Вернулась Дуська к себе в будку, собралась сообщить о проходе порожняка, хорошо, не успела. Только села за стол, вваливается ее лихой ухажер. У нее квадратные глаза:
           Ты откуда?
           Вот, в гости зашел. Встречала больно хорошо.
           А состав-то где?
           Так убежал.
           Куда?
           В Чащино. Звони, давай, на станцию, пусть встречают, минут через двенадцать будет. Поскорей звони, подготовиться, поди, надо.
           – Позвонила? – Ларина слушала с интересом.
           – Сразу. Там все мигом. Освободили тупик, в конец платформу с песком запихали. Нашлись прыгуны, готовые на ходу в паровоз заскочить. Поезд прискакал весело, со стуком, но без гудка.
           – В тупик?
           – В тупик, но не до упора. Двое мальчишек запрыгнули ловко так, сам видел, остановили.
           – Ты не пытался? – спросил Илья Семенович.
           – Не пытался. Я не такой ловкий. А мне и своих теперь случаев на собственном транспорте хватает. Могу еще рассказать.
           – Поехали, – попросила Елена, – налюбовались вашим полем. Действительно, прекрасное. Белое-то какое.
           – Полем любоваться хорошо летом. Зеленое, ровное.
           – Природа летом привлекательнее, – согласилась Ларина.
           – И опаснее, – уточнил Володя, всматриваясь вдаль.
           – То есть?
           – Могу рассказать случай со мной на этом поле. Повез вас этой дорогой, вот и вспомнилось.
           – Так мы уже на шоссе.
           – А все равно. Если терпение у вас есть еще.
           – С удовольствием, – поддержала женщина. Ларин промолчал. Он, кажется, здесь все истории слышал не раз. Впрочем, и забывал быстро.
           – Вон в конце поля, впереди, мы еще подъедем, деревья видите? Там лесок. Небольшой, но вполне грибной. Грибы там есть всегда, но потому что небольшой и чуть подальше от поселка, туда ходить как-то не принято. Шибко много не наберешь, а на скорую руку, маленько – так есть поближе куда сбегать. Мне-то вообще не надо, я этим делом не занимаюсь, у меня за грибами детки да жена бегают. А Григорий Петрович по осени, еще и летом, как мы из города возвращаемся, любит задержаться там, на краю леса, прогуляться, насобирать по-быстрому охапку, взад всегда летом лукошко возим. Особенно когда рано едем, еще в хорошую погоду, так всегда останавливаемся. Вон там, у того леса.
           Ну, директор, значит, в лес, а меня тут однажды потянуло на поле погулять. То ли от тепла разморило, то ли что, подался в поле подальше от леса, ничего не думая и ничего не видя. Надо бы, дураку, хоть вперед глянуть внимательнее. Так нет, чего-то под ногами высматривал, задумался о чем, после не вспомнил, что уж там отвлекало. В общем, шел себе по полю вперед все, и далеко забрался от машины. А ближе к тому концу, вон откуда мы приехали, стадо коров паслось. Я его так-то видел, только значения не придал. Казалось, далеко и безобидно, ну что – коровы. Вышло, не так и далеко, а совсем даже близко. Понял, когда из коровьего стада отделился бык и пошел на меня. Вот эта опасность достала сразу. Бык здоровенный, рога могучие. Голову нагнул, лоб выставил, рога – как два штыка, прямо на меня наставил и попер. Я так, на секунду, замер, потом попятился. Он идет. Ну, что оставалось? Повернуться и рвануть. А куда? Кругом поле, лес далеко. Бежать надо, но вижу, за мной помчался, слышу, догоняет. Бык – зверь, мощь зверская, скорость неимоверная, разъярен, догонит – на куски порвет.
           – Ужас, – проговорила Елена.
           – Еще какой. Это потом себя жалко стало, молодой, на верную погибель нарвался. А бежал – один страх подгонял, ни слабости, ни одышки не ощущал, никакой задержки не позволял. А соображалка работала. До леса не успеть, все! Вот глядя на поле, скажите, куда бежать, где скрыться, что делать?
           – Я знаю, – сказал Илья.
           – Вам рассказывал. А вот Елена, догадайся. Уже рассвело, поле хорошо видать. Что придумать можно? На бегу, во весь опор.
           Женщина задумалась.
           – Я бы поступила просто. На ходу споткнулась, упала, замерла, притворилась мертвой. Бык подошел, дышать перестала.
           – Бык – не медведь. От медведя, сказывают, так спасаются. Этому без разницы, что человек, что кукла, что машина какая. Разнесет вдребезги. Березу видите? Единственная на все поле посередке стоит.
           – Да, действительно. Не обратила внимания почему-то.
           – А я вспомнил, что дерево стоит, мимо проходил. Единственная возможность, думаю, хоть какая надежда на спасение. Может, и не думал вовсе, без всякой мысли ноги сами понесли. Посмотри, Елена, на березу. Большое высокое дерево, да? Ствол толстый прямой и гладкий, внизу без веток совсем, первый сук расположен от земли не ниже четырех метров. Может, четырех с половиной.
           Я по деревьям, ветвистым даже, мальчишкой-то лазить не умел. Но помчался к березе. Как добежал, о чем соображал, что делал – не помню. В каком-то бессознательном состоянии находился. Опомнился – сижу на том самом нижнем суку, держусь обеими руками за ветку над ним, ладонями вцепился, не оторвать. Бык походил, походил возле дерева кругами, достать не может, высоко сижу. Землю копытами потоптал, ствол березы лбом пободал, остыл от ярости, подался обратно к стаду. Я тоже от страха отошел, слезать бы надо, а мне ладони не разжать. Никак. Долго мучился. И тянул, и тряс, по ветке стучал, по-всякому. Потом отошло как-то. Еле спрыгнул оттуда. Сколько времени прошло, до сих пор не пойму, как на дереве оказался. Сам забраться не мог, пытался потом не раз, для меня недосягаемо. Хоть сколько страха нагони, по голому стволу – невероятно. Какая сила туда забросила, понять невозможно. Откуда спасение получил – загадка. Подумаешь: есть бог или нет? Подумаешь и поверишь. Я лично который год склоняюсь. На основании собственного опыта.
           – Да, – сказала Елена, – я-то считала, человеку опаснее жить в городе, а не в деревне.
           – Может, оно и так, там техника всякая и транспорта вон сколько, дома высокие с балконом, свалиться недолго хоть по пьянке, хоть как, да мало ли. А и у нас на природе возможностей сколько хочешь. Природа сама по себе особа сильно опасная, на ней всякие такие ужасные случаи встречаются постоянно. Поговорите с людьми, познакомитесь поближе, наслушаетесь досыта.
           – Да, весело у вас. Думаю, куда муж рвется, что его так сюда тянет? Оказывается, здесь интересно.
           – Еще как! Вот приезжайте к нам на лето, поживете, поглядите, и тоже потянет еще и всегда.
           – На рандеву с быком?
           – Это бывает раз в пять лет. И только со мной. С вами не случится.
           – А что со мной случится?
           – Что-нибудь другое. Но тоже интересное. Свидание на природе.
           – А может быть, просто – с природой?
           – Это – само собой.
           – Спасибо за совет. Подумаю. Наверно, и приеду.
           – Будете желанной гостьей. Илью Семеновича знаете как уважают. Вас тоже будут. Собирайтесь на лето.
           – До лета дожить нужно. Я правильно поняла? Всегда провожала мужа с легкой душой, без всякой тревоги. Теперь буду отправлять со страхом и постоянным беспокойством, как бы чего не стряслось ужасного.
           – Ему не грозит, вы что. Илья Семенович работает, весь день на заводе, о природе знать не знает, ведать не ведает. Что я расскажу, то и уразумеет.
           Ларин усмехнулся. Елена рассмеялась.
           – На работу, значит, отпускать можно?
           – Ну, так. Вы ведь тоже работаете?
           – Сейчас нет. Ребенок. Столько всяких занятий. Вроде и работы по дому не видно, а чаще всего отдохнуть некогда. Не жалуюсь, это труд радостный и нужный, но иногда обидно, что никто не видит и не ценит.
           – Такова женская участь, что поделать, – подтвердил Илья.
           – Хорошие мужья женам помогают, не бегут от них в командировки.
           – Где их возьмешь, хороших?
           – За вашего мужа у нас любая бы пошла, – сообщил Володя.
           – Так пусть идут, я не возражаю.
           – Так он сам возражает, не смотрит ни на кого.
           – Как это не смотрю, – возмутился Ларин, – всех вижу и все нравятся. Здесь такие красавицы, глаз не отвести, сама убедишься.
           – Видишь, значит?
           – Вижу и любуюсь. Красотой любоваться не грех.
           – Он обманывает, – поторопился возразить Володя, – он даже внимания на молодых не обращает.
           – Я ему погляжу. Я ему так полюбуюсь.
           – Ой, напугала. А при тебе разве не разглядываю? Вместе разве не любуемся красавицей иной?
           – Вместе – другое дело. Без меня – не советую.
           – Хорошо, не буду.
           – Поехали, граждане, – предложила Елена. Мне ведь нужно помыться с дороги, привести себя в порядок. Оглядеться маленько. Время бежит. Очень у вас интересно. Вперед, Володя.
           – К победе коммунизма, – подсказал Илья Семенович.


--- ГЛАВА 15 ---


           Четыре дня проскочили мигом. Тридцать первого готовились к празднику. В доме приезжих Ларины вдвоем, больше никого. Пусто, свободно, свежие постели, почти торжественно и празднично. В воздухе пахнет банкетом. Кто знает, может быть, пробки бутылок пропускают запах спиртного? Едва ли. Ожидание предстоящего гулянья действует на все органы чувств, прежде всего, видимо, на обоняние. Не зря: кто празднику рад, тот накануне пьян. От одного настроения и предчувствия.
           Елена умылась с дороги, завилась. Попросила мужа уберечь ее от встреч с незнакомыми, даже и знакомыми людьми. Не готова, нужно сначала обрести форму.
           Илья поступил просто: запер дверь на ключ, оставил жену в одиночестве заниматься своим туалетом, сам отправился в управление. Встретился с Петушковым, потом зашел к Захарову, сообщил, что привезла Елена из Москвы, прошли вместе к Евгении Ивановне, рассказали ей, договорились: после семи вечера Ларины придут, принесут, что у них есть, помогут готовить. Захаровой не терпелось познакомиться с гостьей, но согласилась подождать, хотя и не видела причины откладывать до вечера. Что ж, что с дороги, непонятно разве? Это городским нужно непременно причепуриться, у нас тут все проще, нечего скрывать и украшать. Не скрывать и украшать, вступился за жену Ларин, а смыть пыль и грязь и сбросить усталость, прийти в норму. Измученной представиться – тоже ведь не дело. Спорить не стали.
           К семи не успели, как ни удивительно. Это при том, что Елена справилась со всеми своими делами довольно быстро. Когда Илья Семенович вернулся, она была полностью готова, о чем весело сообщила мужу.
           – Ну, что будем делать? – спросила с интересом.
           – А ты можешь выйти на улицу?
           – Что за вопрос?
           – Ты же в бигудях.
           – А мы их спрячем. Шапка у меня большая, поместим. Можно даже платок надеть. Не люблю, не идет мне, но тут, в деревне, походим по-деревенски.
           – Тут не деревня.
           – Ну, село.
           – И не село.
           – Ну, и не город. Сельская местность – так вернее сказать?
           – Рабочий поселок.
           – Зря спорим. Я про местность говорю. Есть городская и есть сельская. Рабочей или поселковой местности не бывает. И что ты мне хочешь предложить, чем заняться?
           – Пошли, прогуляемся. Покажу тебе поселок, покажу завод. Ты хоть впервые здесь, но кое-кого знаешь, можно со знакомыми встретиться. На заводе Алексей Плотников, к Петушковым домой зайдем, с Ниной давно не встречались.
           – С Ниной вечером увидимся, с Алексеем встречаться не обязательно, не так близко знакомы. Степанова Гену я бы с удовольствием повидала, но он домой уехал на Новый год, да? Мне он больше из всех твоих ребят нравится. А погулять – с удовольствием. Веди куда считаешь нужным и показывай что хочешь. Ты же хвастун, вот и хвастай своими красотами. Сам говорил, есть чем.
           – Пошли. Покажу тебе все без всякого хвастовства. Сама оценишь по своему вкусу, скептик липовый.
           – Показывай. Только будь уверен: то, что нравится тебе, мне тоже будет по душе. Потому что у нас мышление одинаковое и отношение ко всему единое. В основном. И я не скептик, а критик, причем объективный и совсем не предвзятый. Так что при общем единодушии у нас в частностях конкретное разнообразие, и вкусы разные, и взгляды бывают непохожие, и пристрастия не совпадают, так что приходится тебе, несчастному, меня терпеть.
           – А тебе, несчастной, меня.
           – Само собой. Но я уже давно смирилась.
           – Тогда пошли. Я тоже смирился. Критикуй, раз так нравится.
           – Если будет что.
           Погуляли не так уж долго, не больше двух часов. Вышли за поселок, надышались свежим воздухом, городским это всегда доставляет удовольствие. Не пошли в столовую, дома приготовили кофе, сделали бутерброды, заправились тем, что привезла Елена. Кое-что было и в холодильнике у Ильи. Потом посидели у телевизора, посмотрели какую-то предновогоднюю передачу. Ожидали лучшего, все-таки в праздник входим, никак не привыкнуть к бездарности постановщиков праздничных программ.
           Наконец, вспомнили о том, что, возможно, гулянье продлится до утра и неплохо бы вздремнуть перед этим. Заперлись в доме изнутри на всякий случай, выбрали кровать пошире, разделись, легли вместе. Побаловались, поласкались. Насытились? Нельзя сказать, скорее – утомились. Елена предложила:
           – Давай, разбежимся по разным кроватям. Иначе не уснуть.
           – Дома спим на одной, ничего.
           – Дома таких условий нет.
           – Теперь – квартира. Можно еще кровать купить.
           – Дома – не обязательно.
           – Если не уснем, снова к тебе переберусь.
           – Можешь не уходить, не настаиваю. Предложение просто.
           – Давай попробуем. Предложение принято.
           Поцеловав жену, Ларин перебрался на соседнюю кровать. Удивительно, но заснули оба быстро. И проспали довольно долго. К семи, во всяком случае, к Захаровым не попали. Баловались, дурачились, о чем-то без конца рассуждали, умывались, причесывались, наряжались к вечеру. Словом, выбрались уже около восьми. Отдохнули, выспались и отправились в гости в прекрасном настроении. Главное, конечно, вместе встречают Новый год. Неважно – где, неважно – как, важно – вместе. Это – радость, это – счастье, это – сказка! И она у них всегда, каждый год.
           По пути к Захаровым завернули к Петушковым. Нина – единственная из женщин здесь знакомая Лариной. Как не зайти, поздороваться, пообщаться, с лета не виделись.
           – Ну вот, – встретила Петушкова, – утром приехала, к ночи объявилась. Уж я ждала, ждала.
           – Ждали весь день, – подтвердил Василий Петрович.
           – Можно подумать, вы в Ленинграде сразу к нам торопитесь, – рассудила Елена. – Сами научили терпению.
           – То – там, то – тут. Ты, голубушка, в первый раз.
           – Претензии не принимается. Протест отклонен. К вам – первым зашли, еще нигде не были. С мужем больше месяца не виделись – какого месяца, скоро два – имели право день провести вместе, без свидетелей?
           – Так бы сразу и сказали, – добродушно согласилась Нина.
           – А что, так просто непонятно?
           – Мы тут, деревенские, недогадливы.
           – Где так деревенские, а где – мы не деревня. Знаем вас. Мы ведь не просто поздороваться, за вами зашли. Захаровы попросили прийти пораньше, поучаствовать в подготовке. Не хотите вместе? Компанией у нас лучше получается, есть опыт и практика.
           – Вас пригласили, нас не приглашали, – сказал Петушков. – Без приглашения мы не ходим. Явимся, как договаривались, к одиннадцати. А вам, раз попросили, помочь нужно. Одним, значит, уже не справиться.
           – Григорий Петрович уже в возрасте человек, Евгения Ивановна тоже немолодая? – заинтересовалась Ларина.
           – Помоложе маленько. Да она вполне ничего, только на пенсию ушла. Юный пенсионер.
           – Она учительница? Какая?
           – Физик.
           – Продолжает работать?
           – Сразу ушла. Жалко, вообще-то, здесь она всех детей учила, моих обеих девчонок, кстати.
           – Хорошая учительница была?
           – Хорошая. Строгая, у нее на уроке муха пролетит, слышно. Дисциплину держала железно. Рассказывали, линейкой лупила и пальцем на лоб могла нажать для убедительности, когда надо. Родители ее понимали, всегда поддерживали и сильно уважали. И теперь уважают.
           – Да, таких учителей везде хвалят, – подтвердила Ларина. – Я в этом отношении совершенно бездарна. Строгости у меня никакой. Хорошего учителя из меня не получится, это я понимаю. Хотя никогда не бывало с ребятами конфликта. И почему-то слушаются они меня всегда, не знаю почему. Наверно, нахожу с ними общий язык. Не стараюсь, а само собой получается общение на равных. Им это должно быть интересно. Главное, без принуждения занимаются предметом. Не всем дается, но ребята работают, тянутся, и я их иногда намеренно вытягиваю, потом сами справляются. Мой любимый класс давно выпущен, но каждый год собираются одноклассники и меня обязательно приглашают на встречу, почему-то единственную из преподавателей. Забавное знакомство с ними произошло, часто вспоминаем. До шестого класса русский и литературу им преподавал мужчина, опытный учитель. Летом он ушел, и класс передали мне. Что я после авторитетного заслуженного педагога? Так должна была подумать, но не подумала. Работа есть работа, учить детей – моя профессия, меня этому учили, должна к делу относиться как профессионал, так и отношусь. Предупредили: класс трудный, ребята распущенные, дисциплина никуда не годная, готовьтесь к нелегкому труду.
           А оказался любимый класс.
           Ребята, конечно, непростые. Нелегко, зато интересно. Да нет, с ними особо трудно и не было. Так вот, знакомство. Прихожу на первый урок в начале перемены, поставила на стул портфель и отошла в учительскую за журналом. Вернулась со звонком, все на месте, закрыла дверь, прошла к столу, поздоровалась. Дружно отозвались, сели, глядят выжидающе. Для буйного класса подозрительная тишина. Чего ждут от меня? Расстегиваю портфель, сую руку, чтобы достать книги, нащупываю что-то подозрительное. Вытаскиваю – рак! Живой! Как, почему не вцепился, не знаю. Повезло. Снова лезу в портфель достать тетрадку или книгу, хоть бумаги листок, чтобы не на голый стол рака положить. Но уже осторожно, как чувствую, что еще один может быть. Достала второго. Положила обоих на тетрадки, спрашиваю: чья работа? Молчат, не сознаются. Ну, кто таких больших красивых раков добыл, кого мне благодарить за такой редкий подарок? Смотрю, рты разинули от неожиданности. Встает мальчишка. Это я. Кто – я? Назвал фамилию – оказывается, первый хулиган в школе, постоянно разговоры о нем, одна я, видно, с ним незнакома. Спасибо, говорю, за прекрасный подарок. Пока у вас его не заслужила, но – постараюсь.
           А вы их не боитесь? – спрашивает.
           Кого, раков? Смеетесь?
           Извините, говорит, я, это, просто так.
           Просто так, а получился замечательный подарок.
           Отдайте, Елена Александровна! Я больше не буду.
           Больше не буду – детский лепет. Мне бы хотелось иметь дело со взрослыми людьми. Шестой класс – не детский сад, как считаете?
           И они начали смеяться. Обычно смеялись над теми, кого разыгрывал он, а тут смеялись над ним. Все перевернулось с ног на голову. А он сразу не понял, продолжает канючить: отдайте, Елена Александровна.
           Возвращать подарки нехорошо, а просить об этом некрасиво, терпеливо ему объясняю. Я твой дар приняла, и довольно об этом.
           А что вы с ними будете делать?
           Дома сварю и устроим с мужем праздник. Выпьем пива, закусим свежими раками.
           Вы пьете пиво?
           Под такую закуску? С радостью и удовольствием.
           Так с первого дня завязалась наша дружба. Потом стала их классным руководителем. Класс продолжал быть самым неуправляемым. Чуть что, меня звали порядок наводить. Мне труда не составляло справиться с ситуацией. Приходила, два слова – я, два слова – они, все успокаивались, переставали ругаться и требовать. Ребята были все хорошие, только несовременно вольнолюбивые и капризно неуступчивые, каждую минуту настроенные доказывать свою правоту. Принципиально не терпели фальши и формализма, что в школе ничего хорошего давать не могло.
           Мы остались друзьями как раз потому, что их отношение ко всему было мне по душе. Никогда их не ругала, просто объясняла, что общение в большом коллективе требует терпимости, сознательной уступчивости и готовности к компромиссу. У нас дружба была хорошая, честная и душевная. И я у них училась многому. Вместе выезжали на природу, разжигали костер, пели песни, потом через костер прыгали. Я – тоже, мне понравилось. С тех пор ни один пикник для меня не обходится без прыжков через костер. Всегда кто-то поддержит, очень весело. Илья, правда, не участвует, он на такое не способен.
           – Как-то ездил с ними за город, – сказал Илья Семенович, – наблюдал первоисточник этого аттракциона. Детство несмышленое, как еще назвать. Объяснял: опасно ведь, вдруг в огонь кто сорвется. Ничего не будет, смеются, фирменный знак, отработанная система.
           – Да, – сказал Василий Петрович, – не думаю, что это вполне педагогично.
           – Полностью антипедагогично, – решительно подтвердила Ларина. – Поэтому я только вам. Вы уж Евгении Ивановне не передавайте, ладно? А то ее отношение ко мне сразу станет справедливо неприязненным.
           – Не думаю, – возразил Петушков, – она тоже женщина с фокусами, сама может выкинуть неожиданный закидон. От нее будь здоров какие веселые шутки перепадают. Только с учениками не слыхал, чтобы веселилась. Поэтому ей и никому не расскажем, что узнали от вас.
           – У нас необходима строгость учителя к ученикам, – убежденно сказала Нина.
           – Иначе нельзя, – подтвердил Василий Петрович, – мы и не представляем. Иначе никто не поймет.
           – Конечно, – согласилась Елена, – я не против. Но ведь строгость бывает разная. Бывает добрая строгость.
           Нина посмотрела с удивлением.
           – Это для нас слишком сложно, – признался Петушков. – Строгость есть строгость, доброта – это доброта, мягкость и расплывчатость. Уверен: жалость к детям приводит к их распущенности. Не годится.
           – Добро – не жалость и не доброта. Добро – это справедливость. Много наговорила и много лишнего, не нужно было, вы уж меня простите, ладно? Кончили и забыли. Хорошо?
           – Договорились. Валяйте, идите на помощь директору.
           – Думаю, Григорий Петрович хочет пообщаться раньше, познакомить Евгению Ивановну с Еленой так, в неофициальной обстановке.
           – Не знаю, что директор хочет. К нам, в общем, не обращался. Вообще не готовы еще. К назначенному часу будем и что требуется от нас принесем. Они знают. С вами туда, уж извините, никак. Задерживать не станем, отправляйтесь – им помогать и нам не мешать.
           – Что ж, Вася, гостей-то гонишь? – упрекнула Нина.
           – Не гоню, а советую. Сегодня – гости не наши, завтра наши будут. Помогать не заставим и не позволим. И никуда не отпустим. Завтра – у нас, имейте в виду. Чтобы никому не обещали, заранее предупредил. Елена Александровна, может, и не так, а Илья Семенович у нас всегда нарасхват, это уж точно. Не говорю, что бегает, а знаю, что приглашают. Поди, Плотников твой с Машей тоже звали? Нет? Постеснялись, значит. Ладно, покуда разбежались. Вы вон как готовы, глянь, какие красивые. Нам же прихорашиваться еще, успеть надо. До вечера, в общем.
           До сих пор все подробности своего пребывания в Чащине Ларина запомнила отлично. Рядом с мужем и хорошими знакомыми Петушковыми было ей приятно, уютно, одним словом, комфортно. И с Евгенией Ивановной Захаровой познакомилась непринужденно, весело, просто даже шаловливо.
           – Какая вы маленькая, – радостно удивилась хозяйка.
           – Мал золотник, да дорог, – заявила гостья. – И относится это не ко мне одной. Вы, смотрю, нисколько не выше.
           – Так я в тапках. А у вас вон какие каблуки.
           – Э, на каблуках я с мужем почти равняюсь.
           – Сказали, он вон какой большой.
           – У меня каблуки тоже не маленькие.
           – Так вы озорница. И шутница, ого!
           – Я, Евгения Ивановна, лишь на ваши шутки отвечаю.
           – Точно, люблю пошутить. Никто не замечает только, – Захарова подчеркнуто громко вздохнула.
           – Тебе ли, матушка, жаловаться, – отозвался Григорий Петрович, – твоего языка здесь больше всех боятся.
           – А теперь будут бояться еще кого-то.
           – Меня бояться нечего, – возразила Ларина, – я человек не грозный.
           – Много наши мужики вас хвалили, не зря. Умница, как с вами говорить. А красавица какая.
           – Я никогда не была красивой, но всегда была чертовски мила, – продекламировала Елена.
           – Ну, пожалуйста, – восхитилась Захарова, – вот вам еще.
           – Да, – поддержал директор, – язычок у женщины остренький.
           – Острый язык женщины опасен в основном для мужа, – присоединился Ларин.
           – Да ладно, – успокоила хозяйка, – вы тоже в остроте не уступаете.
           – А мы два сапога – пара, – объяснила Елена. Все рассмеялись.
           – Если продолжим чесать языками, вряд ли к бою курантов успеем приготовиться, – предупредил Илья Семенович. – Время-то идет, а дело стоит.
           – Время идет, – согласилась Евгения Ивановна, – но не так страшно. Все в основном готово. Ваши закуски, и наши, конечно, тоже, сейчас нарежем. Вы все к нам принесли? Нет? Правильно сделали, завтра днем продолжим у Петушковых, там тоже потребуется маленько, а и в следующий день еще может понадобиться. А мы полностью не используем, часть оставим. Что значит, хватит? Да сколько же вы привезли? Это ни к чему, у нас ведь закусок хватает. Колбаса с ветчиной да икра – так, деликатесы, понемногу бы и в самый раз. Ну ладно, займемся. Достаем, Гриша, что еще не порезано. Банки вскрываем с грибами, с огурцами, помидорами, что еще? Картошку чистить. Нет, Елена Александровна, это без вас, в таком платье вам никак нельзя, испачкаете же.
           – Фартук у вас не найдется?
           – Найдется, да может не уберечь.
           – Я осторожно. Давайте не будем осложнять. Пришли работать, нужно трудиться.
           – Тогда займемся. Мужчинам уже на стол накрывать можно, к одиннадцати ведь собираемся.
           По-деревенски, не по-деревенски, а совсем непохоже на городское застолье. Никаких салатов, ни винегретов не готовили. Поставили по отдельности блюда: с маринованными грибами, квашеной капустой, солеными помидорами, огурцами. Соленые грибы принесут Петушковы, объяснил Григорий Петрович.
           – А что еще они принесут? – заинтересовалась Елена.
           – А что. Вот мы зайчатинку ставим на холодное.
           – Это – заяц?
           – Заяц, кто же. Он кроликов разводит, принесет вареного кролика.
           – Кролик, заяц – одно и то же.
           – Сравнили. Вовсе разные вещи.
           – Да? Попробуем, – обрадовалась Елена.
           – Лося днями уложили. Поедим, тоже прихватят.
           – Здорово, – восхитилась Ларина, – такое богатство!
           – Андрианов с компанией кабана взяли, так что еще кабанятины отведаете.
           – И он принесет?
           – Так ведь каждый что-нибудь для разнообразия. Вы как думали?
           – Никак. Ничего подобного не ожидала. У нас как-то не принято со своими продуктами в гости ходить.
           – Так и у нас не принято. Когда ничего интересного нет, так и не несем. А если поимел, так отчего не поделиться? Хвастануть хотя бы. Да просто угоститься со всеми. Вот и московских гостинцев отведаем, тоже ведь.
           – Ну, это не то.
           – Все – то. На один стол. На общий праздник.
           Елена не представляла себе компанию, в какой должна будет провести новогоднюю ночь. Самое интересное, Илья тоже не знал, кто соберется у Захаровых, и ничего не смог объяснить жене. А хотелось бы заранее узнать, сориентироваться, настроиться на определенное соседство, познакомиться, пусть заочно, получить характеристику людей, с кем предстоит сидеть за столом, праздновать, общаться. Определить до того. С кем шутить можно, а к кому следует относиться исключительно серьезно, кто обидчив и шуток не понимает.
           Ларин постеснялся спросить у Захарова. Получив приглашение, посчитал неудобным выяснять еще какие-то подробности предстоящей гулянки. Зная размах здешней публики, иначе готовящийся банкет назвать не умел. Знал наверняка: будут Петушковы, врач Екатерина Павловна с мужем, так и объяснил Елене. Теперь еще про Андриановых узнали.
           Опасения оказались напрасными. Собственно, опасений не было, возникала неуверенность в подходе к неизвестным людям, однако моментом улетучилась, сразу после встречи. Обидчивых не нашлось, все были веселы, дружелюбны, с радостью познакомились с ленинградкой, немедленно поставили ее в центр беседы, за стол она села уже совсем своим человеком, для всех присутствующих. Компания, кстати, оказалась небольшой. Кроме тех, кого ей назвали, пришли еще директор школы Александр Павлович с женой, тоже учительницей, и приехали из Октябрьска председатель райисполкома Иннокентий Степанович тоже с женой и тоже учительницей.
           – Ух ты, – восхитилась Ларина, – кроме Нины, мы все, оказывается, коллеги по работе, подруги по несчастью. Жена Виктора Андриановича ведь тоже учительница?
           – И теща тоже, – с улыбкой объяснил Андрианов.
           – Где же они?
           – Теща – дома. Шура идет, что-то забыла, вернулась, сейчас будет.
           Народ, короче, собрался вовремя. Без особой задержки подтянулись последние, никого долго ждать не пришлось, в половине двенадцатого сели за стол. Включили телевизор, поставили слабый звук, под тихую музыку проводили старый год – чинно, торжественно, благородно. Выпили за старый год, потом за удачу в нем, за здоровье и мир во всем мире, всего два раза, больше не успели, а и не надо. Проводили, поблагодарили, простились – коротко, ясно, дружно и навсегда. Собрались на встречу, не на прощанье. В основном.
           За пять минут до наступления момента включили на полную мощность звук, прервали разговоры, молча выслушали поздравление по телевизору. С первым ударом курантов встали, Петушков с Андриановым ловко выбили пробки из бутылок с шампанским – вернее, ловко выстрелили пробками, плеснули каждому в бокал и ровно в полночь заорали.
           – С Новым годом! Ура! Ура! С Новым годом!
           И понеслось. До той поры Елена помнила все отчетливо и подробно. Весь первый свой день в Чащине. Каждый шаг, каждое мгновение. Лишь до включения второй скорости, разгона, разворота, безостановочной лихой погони – куда? Зачем? За временем? Годом? Днем? Некому, незачем и некогда задуматься. Пошло, поехало, покатило само собой. Было одно действие, один акт, одна сцена: встреча Нового года. И нужно было размахнуться во всю силу молодецкую, развернуться, чтобы хватило на отпущенные выходные дни, разбежаться так, чтобы прыгнуть без приземления через весь праздник. И размахнулись, развернулись, разбежались – без труда, без оглядки, без насилия над собой.
           Праздничные дни пролетели как во сне. Выпили по бокалу шампанского. Сели за стол, попробовали для начала привезенный из столицы ром – а он, судя по этикетке, шестидесяти градусов, да так, видимо, и есть, дыхание перехватывает. Потом перешли на домашнюю настойку, тоже не слабый напиток. Когда-то добрались до водки – столичная, пшеничная, кому что по душе. Мужчины так и остановились на беленькой, дальше в эту ночь мешать ни с чем не стали. Женщины предпочли вино послабее: кагор из магазина и сладкие наливки домашние, из ягод. Впрочем, не все. Евгения Ивановна и Нина Яковлевна маленькими рюмочками пили водку почти наравне с мужчинами. Нельзя сказать, чтобы кто-то специально увлекался пьянством, ничего подобного. Пили, правда, много, но дружно и организованно. По крайней мере, с начала вечера. Предлагались бесконечные тосты, поднимались бокалы и рюмки, каждый раз осушались до дна по настоятельному требованию хозяев. Елена безропотно позволила втянуть себя в непривычно интенсивный режим и довольно скоро перестала ощущать напряжение и думать об опасности преждевременного опьянения. Вспомнила, как Илья рассказывал про здешние застолья с полной убежденностью, что под такие закуски можно пить сколько угодно, не одуреешь, даже почти не почувствуешь.
           И очень скоро перестала наблюдать за соседями и следить за собой, вошла в общий ритм и поплыла по течению. А течение новогодней ночи было в азартной веселой компании не тихим, спокойным, и совсем уж не единообразным. Посидели за столом довольно, нагрузились – не нагрузились, набрались – не набрались, досыта – не досыта, скорее всего, ни в чем никакого предела не достигли, для продолжения застолья оставались и место, и возможности, и способности, и время. Но поднялось до праздничного уровня настроение, возникли центробежные силы, со стремительным ускорением подняли созревшее общество с мест, оторвали от стола, устремили в середину комнаты, толкнули к активным действиям. Никто не отстал, все враз поднялись по первому примеру, только и ждали сигнала, душа готова петь, а тело – танцевать. Сдвинули стол к стене, стулья выставили по периметру помещения. Председатель райсовета растянул свою гармонь и уж почти не выпускал из рук до утра. С упоением играл, с чувством и азартом. Пошли танцы, недолго. Сорвались в пляс, плясали все, кто во что горазд, никаких цыганочек, русская пляска, озорная, веселая, бесконечная. Никто не умеет, но все стараются, главное, никто не стесняется, не робеет, понятно, что не умеем, а хочется – и славно получается, как выходит, так и ладно.
           Уставали; запыхавшись, садились, подвигали стулья к гармонисту, затягивали по очереди – русские народные песни, потом советские патриотические, потом эстрадные модные, романсы какие-то. Каждый запевал то, что знает, остальные старались подпевать – знаешь, не знаешь, хоть как. Чуть начинали остывать, тянулись к своим рюмкам, наливали, выпивали – и поодиночке, и вдвоем, и компаниями, когда как, никто никого не подталкивал и не одергивал, все без принуждения и ограничения, по собственному желанию, из личной потребности, к своему удовольствию.
           Совсем под утро – не выдохлись, не утомились, едва ли устали и спать никто вроде не хотел – согласились переменить пластинку, вернуться за стол, продолжить праздник как полагается, в более сдержанной обстановке, ближе к городскому, поинтеллигентнее маленько, не рядовая все же публика, образованное общество как-никак. И не спохватились бы оборвать разбег, так на пике веселья и разбежались по домам, не захлопочи хозяева, озабоченные очевидным подходом дня.
           – Давайте, а, – жалобно взмолилась Евгения Ивановна, – у нас же горячее, и не одно, потом еще чай с пирогами да конфетами с вареньем, жалко, если добро будет пропадать. А и не выпито сколько, поглядите, и не помню, чтобы столько когда оставалось. В Новый-то год. Сядем?
           Гости не могут обидеть хозяев. Компания, безусловно, своя, все на равных, но приготовили и организовали они, из уважения к их усилиям нельзя отказывать, надо поддержать хозяйскую пару, тем более время. Не поздно снова посидеть, достойно завершить слишком скоро проскочившую ночь. Уважить хозяев, себя поправить и не совсем уж в грязь лицом ударить перед приезжими ленинградскими гостями. Хотя они участвуют наравне и, похоже, не озабочены примитивностью поведения и радостей компании, да и своих собственных. А хорошо то, что кончается хорошо.
           Какая ночь, какое утро – день, считай, уж на дворе, девятый час, а все никак не разойтись. Во, разогнались! Не рассвело, потому что январь, начало только, самое темное время. Не опомнились, как ночь промелькнула и утро прошло. Вот встреча так встреча, вот это праздник! А все – ленинградцы, вам спасибо, особо Елене Александровне.
           – Мы тут причем? – удивилась Ларина.
           – Как же, – объяснила Екатерина Павловна, – мы одной компанией который Новый год встречаем, всегда до шести, а то и пораньше, бывало, разбегались. А тут вон как, без устали, день на дворе, а нам все не разойтись. Кто же, как не вы. Не заметили, как всех завели, и сами ведь без остановки. Тоже вовсе не устали.
           – Можно и отдохнуть, – согласилась Елена.
           – Поспать немного, – вмешалась Захарова, – неужто не хочется?
           – Мы вечером выспались, – сообщил Ларин.
           – Молодцы. Так то – вчера.
           – А ничего, – удивилась Елена, – даже не тянет. Не тянуло и не хотелось, – поправилась она, вдруг почувствовав внезапную тягу ко сну. Словно специально ждала напоминания об этом, чтобы возбудить в себе естественное желание к давно назревшей потребности.
           Все, что происходило в новогоднюю ночь и потом, в остальные дни до отъезда, Ларина запомнила в целом как беспрерывный праздник, сплошное непрекращающееся веселье, общий развлекательный – не карнавал, не голубой огонек, не банкет, нет – общее увлекательное, интересное, безумно притягательное действие. Не задержались в памяти подробности, частности, детали, будто находилась она эти дни в полусне, видела все как в тумане, романтично и неясно. И отложились не отдельные эпизоды, не конкретные отрезки времени, даже не целиком вся картина праздника – осталось общее впечатление приподнятости, естественной открытости, постоянного чувства радостного возбуждения, беспрерывной готовности демонстрировать ум, силу, возможность и способность организма неограниченно поддерживать лихой темп веселого торжества. Их заставляли участвовать в бесконечной программе, а ей казалось, что поступают они самостоятельно, независимо, добровольно и охотно. И такое убеждение осталось в сознании чувством радостного удовлетворения.
           Сразу после возвращения в дом приезжих спать не легли. Разобрали постели, приготовились раздеваться, Елена задержала.
           – Мы вдвоем не выпили, – сказала. – Всегда вместе отмечаем, отдельно от всех. Наливай, дорогой, с Новым годом тебя.
           – И тебя с Новым годом.
           – А теперь спать. До вечера. Обед сегодня проспим. Надеюсь, у Петушковых соберутся не рано?
           – Посмотрим. Поспим, сколько сумеем.
           Кажется, нисколько не сумели. Может быть, и поспали, даже несколько часов. Совершенно потерялось ощущение времени. Не выспались, точно. Не дали. Не предоставили возможности. Не позволили. Наверное, так надо. Значит, правильно сделали. В гости приехали. Приняли предложение. А в чужой монастырь со своим уставом не ходят.
           Василий Петрович растолкал обоих бесцеремонно и безжалостно. Хватит дрыхнуть, собирайтесь, весь праздник проспите, потом отваляетесь.
           И пошло продолжение прерванного, повторение пройденного, с новыми силами, с новой энергией. Ларин рассказывал, в институте профессор читал по химии лекцию про закон сохранения энергии: энергия ниоткуда не возникает и никуда не исчезает, она переходит из одного вида в другой. Короче: сколько водки, столько песен.
           Действительно, сегодня – полное тому подтверждение. И завтра – тоже. Трудно уловить: первого вечером собрались у Андриановых или утром второго? И когда на сей раз поспали – ночью или днем? А к Екатерине Павловне с Николаем Алексеевичем попали в какой день и час? В конце концов, большого значения это не имело. Во всяком случае, выспаться как следует так и не удалось, и это было удивительно, забавно и прекрасно. Сплошной новогодний праздник прошел на одном дыхании, если сказать коротко. Закончили, как и начинали, у Захаровых. Совсем тесной компанией, свои, самые близкие настоящие друзья. Не приехал районный руководитель, не пришел директор школы, отправились навестить родных. Конечно, их недоставало, компания полуразвалилась, пожалели об этом, но не очень. На третий день празднования все-таки усталость появилась, никуда не денешься, уже не тянуло в пляс, даже к танцам не влекло. Подсознательно требовалось в конце дня умерить пыл, снизить подъем, снять праздничное напряжение, успокоиться понемногу – завтра на работу как-никак. Впрочем, на работу с радостным новогодним настроем и вдохновением – тоже неплохо.
           Посидели все равно хорошо. Здорово. Выпивали, закусывали, как в первую ночь, хотя не с таким уже аппетитом и удовольствием. Умеренно, даже осторожно. Пресыщения не было, злоупотреблений никто не позволял, но насыщение чувствовалось. Пели много, хотя без музыки, но дружно, рассказывали анекдоты, всякие истории, рассуждали, общались интересно и весело.
           Поговорка: с корабля на бал. А тут – прямо наоборот. Елену Ларину провожали всем хором. Не смогли уговорить остаться хотя бы на пару дней. Торопилась к сыну в Москву. Настроилась так заранее:
           – Я ведь приехала только встретить с вами Новый год, – напомнила добродушно.
           – И как? – спросил Петушков.
           – Всяко бывало, но чтобы так, трое суток без перерыва, без отдыха, беспробудно, – не припомню. Нет, не припомню. Так – немыслимо. Просто невозможно. Настоящее счастье, что выдержала. Больше того, не заметила. Три дня пролетели как один. Чудо! Интересно у вас, хорошо, просто здорово, замечательно. Единственный вывод: с вами праздновать – нужно иметь железное здоровье.
           – Это главное и есть, – рассмеялся Василий Петрович. – Вот приезжайте почаще и всякий раз сами убеждайтесь и нам показывайте.
           – На лето, – сказал Захаров, – на лето непременно. Расставались друзьями.
           – К поезду вас отвезут, – пообещал директор, – распоряжение я отдал. Баночки мы вам принесем, с собой возьмете. Варенье, помидоры, грибы, конечно. Вы какие больше любите: соленые или маринованные? Соленые – Петушковы дадут.
           – Любые, – заявила Елена, – только свои. Не покупаем и в подарок не принимаем. Сами собираем, сами маринуем и солим.
           – Наши – особенные. Обязательно возьмете, не обидите.
           – С собой банки везти? Я от Москвы с маленьким ребенком. Забыли?
           – Хорошо. Вы правы. Наш Володя кое за чем в Ленинград поедет, с ним на машине отправим.
           – Спасибо, но лучше бы не надо. Если привезет, скажите, что вам отправить, что послать?
           – Ничего. Нам ничего не нужно.
           – Ладно, сама решу. Пошлете, заставите сложные проблемы решать. Не жалко меня?
           – Нынче вам ничего делать не нужно, а вот летом приедете, будем глядеть, что с вас взять можно. А?
           – Спасибо вам всем за компанию и за все. Будьте здоровы, ребята, очень рада, что побывала у вас.
           – И мы рады встрече и знакомству.
           Расстались прямо по-родственному.
          
          
           Отдохнули пару часиков, повалялись в доме приезжих, на вокзал приехали за полчаса до прибытия поезда. У кассы – никого, без проблем взяли билет. Сидеть не хотелось, стали неторопливо прогуливаться по залу. Володя неожиданно захромал, поморщился.
           – Что с ногой? – проявила участие Ларина.
           – Не знаю, где-то свернул, наверно. Сам не знаю. Не постоянно болит, а так, временами схватывает. Наступаю, видно, не так.
           – У вас хорошо, свой врач отличный, своя больница. Положат, если что, без всякой очереди.
           – Да вы что, – Володя испуганно даже остановился. – Для меня в больницу попасть – целая история. Правда, правда. В жизни никогда не лежал. А вот прошлый год осенью – пришлось. И то – никак не соглашался. Через Петушкова заставили. А было так. С желудком я попал. С вечера выпили основательно, а закусывали одними консервами. Консервы-то, видать, оказались несвежие, порченые. Утром меня давай мутить – эх и тяжко стало, думал, умру. Честное слово! Так меня рвало, так рвало – аж температура поднялась. Да сильно что-то. Меня прямо из гаража в больницу привели, а там перепугались температуры – давай, ложись, говорят.
           На сколько?
           На четверо суток.
           Не лягу, говорю.
           А они держат. Встали в дверях, не выпускают – и все. Врача еще нет, а без врача, говорят, отпустить никак не можем. Потом Петушкову позвонили. Пришлось лечь. Так два дня не мог их еду принимать. Вот все мнилось, что из той тарелки до меня какой-никакой больной ел – и не могу. Только и питался тем, что жена приносила. Да все равно там кругом больницей пахнет – тьфу! Еще – кололи там меня, а я уколов страсть боюсь. Не-ет, – с великой убежденностью сказал Володя, – я в больницу – ни-ни!
           – Будете в Ленинграде, заходите к нам, – улыбнулась Елена, – гарантирую полную безопасность. В больницу точно не отдадим. В нашей семье, кроме нас, все медики. Моя мама, сестра Ильи – врачи. Если что, дома вылечим.
           – Это как, и уколы сделают?
           – Если понадобится.
           – Нет, ни за что. Я уж как-нибудь подальше от медицины. Лучше вы к нам приезжайте. И про мужа своего много чего узнаете.
           – Нового?
           – Хорошего. Илью Семеновича у нас уважают и сильно любят.
           – Сильно? А он тоже любит кого? Говорите, не скрывайте.
           – Вот чего не знаю, того не знаю. Вообще-то, при желании можно, в Чащине красивых девок много.
           – Красивее меня?
           Володя посмотрел пристально, недоверчиво.
           – Не скажу, красивее, пожалуй, нет.
           – Тогда опасаться нечего. Женщину в основном за красоту ценят.
           – Вам ни к чему.
           – Ничего себе! Как это понимать?
           – С вами интересно. И про внешность забывается.
           – А если в сочетании с красой?
           – Тут никаких слов.
           – Значит, не будем ни о чем беспокоиться, – засмеялась Елена. – А приеду еще с удовольствием. Особенно на праздник. Знаете, что меня больше всего поразило? Как ровно в полночь телевизор отключили, так ни разу потом и не включали. Даже не вспомнили о нем. Далеко вы все-таки тут от цивилизации.
           – Это плохо?
           – Это замечательно! Прекрасно. Необыкновенно.
           – Кто же вам мешает, если так считаете?
           – Не можем. Избалованы окончательно. Испорчены до основания. Больны безнадежно. Безумная жажда информации. Любой. Дикая и тупая. Прежде было радио, теперь – телевизор. Дома как провели бы праздники? Сели к столу, включили программу, ели-пили, слушали и смотрели, смотрели и слушали. Потанцевали чуть-чуть под музыку подходящую. Петь сами почти разучились, все других слушаем. А кого? Не кого хотим, кого дают, и все одних и тех же. Есть хорошие, а есть непонятно за что толкают, и всех переваривать приходится, куда деваться. Не в праздник тоже без телевизора теперь никак. Никак нельзя пропустить, что вчера сказал дорогой Леонид Ильич. Умрем, если хоть раз прозеваем товарища Брежнева на экране.
           – Да уж, – посочувствовал Володя. – А нам тут Брежнев до лампочки, что говорит, кому и как. Мы ему безопасность обеспечиваем, не только ему, нам и вам и всем, наравне.
           – Не понял? – удивленно спросила Елена.
           – Ракеты делаем, – пояснил Володя. – Оборонная продукция. Для защиты нашей родины.
           – Вы – ракеты? Здесь?
           – Сами ракеты, конечно, завод. Мы – тару к ним, контейнеры. А без тары их тоже никуда не увезешь.
           – Кончай, Володя, – недовольно попросил Илья Семенович, – не туда поехал. Хватит трепаться.
           – Мне муж не говорил, что на заводе производит. Сколько спрашивала, не отвечает.
           – Государственная тайна. Не положено разглашать, нечего и спрашивать.
           – Так и не знали? – удивился Володя.
           – Знала, конечно. Ваш Петушков, например, объяснил.
           – Елена!
           – И до него слышала. Не помню уже от кого.
           – Надо же, – сказал Володя, – а у нас тут каждая собака в курсе. Шило в мешке ведь не утаишь. Илья Семенович про секреты правильно говорит, нас тоже предупреждали, чтоб особо не болтали, сами понимаем что к чему, не маленькие. Я тоже только с вами, не думайте. Но вот еду как-то в автобусе из Октябрьска в область, зачем-то на выходной понадобилось. Полно народу. Две бабки разговорились – глуховатые, на весь салон слыхать. У вас в Чащине завод, что ли, строят какой? Уже, отвечает, работает, кожуха для ракет делают. Внук из армии пришел, так в-точь на таких, сказывает, служил. Хоть стой, хоть падай. Весь и секрет.
           – Болтун – находка для шпиона, – напомнили Ларин.
           – Шпионы – это у вас на заводе. Вообще в Ленинграде, других городах. Здесь отродясь не бывало, мысли не возникнет в нашу глушь забираться. Опасаться нам посторонних некого, все свои, на виду.
           – Все равно, – не согласился ленинградец.
           – Ладно, – сказала Елена, – вы будьте бдительны, а я поеду. Меньше десяти минут остается, выходим. Напоминаю, Володя: будете в Ленинграде, заезжайте, приходите, будете желанным гостем. У нас теперь с вами даже общие секреты.
           – Не смешно, – проворчал Илья Семенович. Володя рассмеялся.
           – Зайду обязательно. Интересно поговорим. Рад, что познакомился с вами. А если мужа дома не окажется?
           – Скорее всего, так и будет. Он довольно редкий гость. Потому и очень дорогой. Но муж у меня не ревнивый. А кроме всего прочего, вы от него привет привезете.
           – Привезет привет тебе в виде банок с вареньем да грибами, – сказал Ларин.
           – Володя, – попросила Елена, – не берите, а? Ну, самую малость.
           – Я тут не хозяин. Сколько погрузят, столько доставлю.
           – Возьмите себе половину. Илью будете угощать понемногу.
           – Так не могу. У себя своего достаточно.
           – Не расстраивайся, разберемся, – успокоил Илья. – Много слишком не будет, позабочусь.
           – Знаете, Володя, – сообщила Елена, – у меня муж – золотой.
           – Так все знают.
           – Все – не знают. Знаю я. Будьте здоровы, ребята. До свиданья, дорогой. Привет от меня всем чащинцам.
           – Я все-таки заеду к вам в Ленинграде, – неуверенно пообещал Володя на обратном пути.
           – Обязательно и непременно, – потребовал Илья Семенович, – только предварительно сообщи мне, чтобы успел добраться чуть пораньше тебя.