Часть 1. Столица

---  ГЛАВА 1 ---

               
           Яночкин приехал из Москвы «Стрелой», заехал домой помыться и позавтракать, все как обычно. Знали: на заводе появится к одиннадцати, к этому времени в приемной начинают занимать очередь те, кто надеется попасть к директору: начальники цехов и главные специалисты с неотложными делами. В любой момент к нему могут заходить только его заместители, руководитель военной приемки и, разумеется, секретарь партийного комитета. Но бывают дни, когда директор без предварительного согласования по телефону не принимает никого, кроме секретаря парткома. Такие дни становятся известны всем, и тогда даже партийный руководитель старается избегать пользоваться исключительной привилегией.
           На этот раз неожиданностей не предвиделось, знали бы, если что, директор никому из Москвы не звонил, очень даже симптоматично, ничего, значит, срочного, все нормально и буднично, порядок, короче говоря. И вопросы, стало быть, поскорее решить, и бумаги подписать, пока ему здесь настроение не испортили, не отвлекли надолго, не загрузили до предела. И, как всегда, Яночкин появился без задержки, вошел в приемную грузный, массивный; без улыбки, однако дружелюбно оглядел ожидающих, приветливо поздоровался и сразу позвал в кабинет секретаря. Там коротко распорядился сообщить всем в приемной, что до вечера будет занят, по всем вопросам пусть приходят после шести, а сейчас к нему срочно пригласить главного инженера, заместителя по снабжению и военного представителя. Все — рядом, заместитель этажом ниже, но все равно — рядом, собрались через две минуты.
           Главный инженер Борис Александрович Сигаев, интеллигент во втором поколении, не видя суровости в облике директора, попробовал расслабиться.
           — Москва — не дом, — сказал сочувственно. — В гостях хорошо, а дома лучше. И гостиница люкс, и мягкое купе двухместное, а все равно муторно. Устали, Николай Прокофьевич?
           Директор свободный тон не поддержал. Пригласил к столу. Сам сел в директорское кресло, официальный, неприступный, сразу стал суровым. И все подтянулись, замолчали, максимум внимания.
           — Интересные новости, — объявил Яночкин.  — Министр преподнес нам сюрприз. Не из самых приятных, прямо скажем. Мне только непонятно, почему такие вещи я узнаю от министра. Владимир Савельевич, вам московские снабженцы ничего скверного не сообщали?
           — Нет, Николай Прокофьевич, скверного — нет.
           — А вас, Борис Александрович, технические службы в главке ничем не огорчали?
           — В последнее время — нет.
           — Не ваш вопрос, Геннадий Евгеньевич, но краем уха никаких неприятностей в наш адрес не уловили?
           — Услышал бы что, сказал.
           — И мне, должен признать, ни замминистра, ни начальник главка, ни куратор наш, да никто заранее не сообщил. Хочу заметить, что нам трудно будет работать и жить, если единственным информатором в Москве для нас будет министр. Прошу всех учесть.
           Яночкин помолчал. Взял карандаш, постучал им по столу. Положил обратно.
           Продолжал медленно, словно нехотя, точно не желал сообщать то, что должен, обязан, деваться некуда.
           — Сюрприз такой. С первого января тару для наших изделий никто делать не будет.
           — Как?
           — Так. Нам ведь ее делают корабелы?
           — Ну, да.
           — Решение ЦК. Запретить министерству судостроения выполнять посторонние заказы. Они сорвали в прошлом году план по выпуску основной продукции и попытались оправдаться выполнением большого объема заказов, в частности для авиации. Вот им и скомандовали выбросить все чужие работы, в первую очередь как раз авиационной промышленности.
           — Это так строго? — спросил Сигаев.
           — Решение Центрального Комитета?
           — Не может быть, Николай Прокофьевич! — воскликнул Тесленко. — Тару номер два и три делает Выборг. Там не знаю, надо разбираться. А тару один, главную, в Таллине, на судостроительном заводе. Семь лет делают. Держатся за наш заказ обеими руками. Он им выгоден. Очень. К их кораблям не имеет никакого отношения, отдельный корпус, отдельные люди, все особое. Они его просто так не отдадут.
           — Их министр уже отдал приказ.
           — Нет, не поверю. Эстония не близко от Питера и от Москвы тоже. Надо говорить на месте, поеду.
           — А когда вышло решение ЦК? — спросил военпред полковник Рублев.
           — Неделю назад. Поэтому спросил про источники информации.
           — Да-а.
           — Что ж, — сказал главный инженер, — будем думать.
           — И немедленно, — согласился директор. — Сейчас.
           Он не мог передать им разговор с министром. Разговор был непривычно жестким. Яночкин с министром знакомы не меньше тридцати лет, еще до войны работали на соседних авиационных заводах начальниками сборочных цехов, дружбы особой не было, но знали друг друга отлично и отношения сложились вполне доверительные. На этот раз министр обсуждать информацию не позволил. Услышав его сообщение о решении партийной власти, Яночкин по обыкновению подумал, долго подумал, потом уверенно сказал:
           — Мы обеспечены рабочей силой на восемьдесят процентов. Для Ленинграда не самый низкий процент. Такую добавку нам потянуть чрезвычайно сложно. Нужно искать иные возможности. Найти другое предприятие.
           — Твой вопрос, — ответил министр. — Ищи. Найдешь такое предприятие — приходи, помогу всем. Не найдешь — у себя освоишь производство. Иди к конструктору — разрешит, хоть в целлофан ракеты упаковывай. Но изделия будешь сдавать в таре. И план делать. Не станешь — другой на твоем месте сделает.
           Старый директор, опытный руководитель, испытанный боец, Яночкин сразу понял причину жесткого тона министра. Это — от беспомощности. И задержка с передачей ему срочной информации — целая неделя — тоже понятна. Наверняка  министр пытался найти способ где-то разместить заказ на изготовление злополучной тары. Не нашел, теперь бесится от бессилия. Единственный выход: обязать его, Яночкина. На это он способен. И сможет, ясно дал понять. Заставит, выбьет, выжмет до капли, и никуда не денешься: он — министр, имеет право и возможность, обязан, в конце концов. И если другого выхода не видит, никакие возражения, объяснения, расчеты и доводы директора выслушиваться не будут, и самые реальные трудности не станут даже обсуждаться. Тебе поручили — твои проблемы, за их решение ответишь. Проси поддержки, помощи — получишь во всем, что возможно. Но выпуск продукции — за тобой.
           И еще одну причину необычной жесткости министра понял мудрый Яночкин. Не мог такой серьезный вопрос, как снятие всех заказов отрасли, решаться без участия самого министра. Безусловно, с ним советовались при подготовке такого решения. Член Центрального Комитета, министр, ясно, изобразил понимание ситуации, не посмел возразить против намечаемой резолюции. А мог бы попробовать, сослаться на хроническую нехватку рабочей силы, на необходимость постоянного развития ракетной техники, освоение новых изделий. Наши изделия, кстати, на корабли идут тоже. Тара, контейнеры — не летательные аппараты, черные металлы, продукция, свойственная как раз судостроению, ближе гораздо им, чем авиаторам. Не стал. Может быть даже, демонстрируя государственный подход и партийную масштабность, сам и предложил забрать свои заказы у судаков. Тогда отступать ему совсем некуда. Тогда все вообще понятно. Тара — не ракета, мелочь, в принципе. И производство — ерунда, просто — обстоятельства складываются сегодня так, но это явление временное, по большому счету не повод для отчаяния. Новый класс ракет внедрялся в производство — министр не был таким категоричным, всегда давал время обдумать, принимал предложения, вникал, обсуждал ситуацию и помогал, всегда помогал. Здесь — взял за горло, говорить не хочет, кровь из носа из-за тары. Значит, так и есть, только так: личная заинтересованность и личная его ответственность. Стареем, с горечью подумал Яночкин, идут годы, ничего не поделаешь, стареем. Все-таки средства должны соответствовать цели. Нашли продукцию: тара. Контейнеры. Ящики. Сделаем, если приспичит. Тут другое: всякой грязью загружать такой завод. С исключительной культурой производства. Сборка — в белых халатах. Сварка цветных сплавов, чистота кругом, самая современная технология. И — ящики. Сделаем, если больше никого не найдем. Плохо, что и искать самим придется — министерство умывает руки. Руководители.
           Вслух Яночкин никогда не позволял себе обсуждать на заводе поступки начальства — ни хорошие, ни плохие. Не тема для разговора. Не тот уровень. Министр говорил с ним, и только с ним. Других это не касается. Всех касается приказ министра, его поручение, задание, требование. И возможность выполнения поставленной задачи.
           Вслух директор сказал:
           — На подготовку даю полтора часа. Подумайте. Каждый по своей части. Немедленные действия. В тринадцать часов жду вас в этом составе.
           — Может быть, пригласим главного технолога с главным сварщиком? — предложил Сигаев.
           — В тринадцать в этом составе, — сердито повторил Яночкин. — Только вы. Прошу отложить на сегодня все дела. Это — главное. Будем заниматься.
           Отпустив всех троих, директор от двери вернул главного инженера. Попросил:
           — Задержитесь на минуточку, Борис Александрович. — И когда тот подошел к столу, указал на стул:
           — Присядьте. Хочу сказать, от того, как решим проблему с тарой, зависит наше с вами служебное положение.
           — Даже так?
           — Именно. Зависит, будем ли здесь работать.
           — Это же несерьезно, Николай Прокофьевич. Я понимаю, освоение изделия, внедрение новой технологии, план, в конце концов, — по ракетам, разумеется. Но железные ящики — извините. Нам интересны быть не могут. Хотя то, что вы сказали, понятно: навязать способны, их право.
           — Именно так.
           — Придется делать?
           — Думаю, да. Не вижу вариантов. Приказ министра — под строгую личную ответственность. По большому счету он прав: мы сдаем ракеты в таре.
           — И с массой входящих узлов, которые, однако, не делаем.
           — Полагаю, у министра не получилось с перераспределением заказа.
           — Понял, — главный инженер встал. — Пойду готовиться. Не будем преувеличивать опасность.
           — Опасно недооценивать обстановку, — возразил директор. — Она при своей кажущейся простоте может оказаться для нас как раз необычайно сложной. По технике — не задача, надеюсь, тут опасаться нечего. Но для производства нужны люди. Резервов — никаких. Площади, думаю, найдем, это вы решите. Где людей взять? План не сократят, наоборот. Прежде всего — расчет трудоемкостей и потребности в людях. Оценка собственных возможностей.
           — Жаль, — сказал Сигаев. — Носом в землю. Чернозем ковырять. Больше заниматься нечем. Такой перспективный план технического развития — крылья у завода на глазах растут. Разбежались. Всему — стоп! Полный поворот, на сто восемьдесят градусов. Все — на левый борт, на одну сторону. Жаль.
           — Все, — заключил Яночкин. — Поплакались, хватит. Пора.
           — Я в цеха, — сказал секретарю. Прежде всего, направился в экспедицию — там пакуют готовые изделия в тару. Тара. Оглядел ее внимательно, прикинул габариты, вес. Номер один, главный контейнер, сигара. Да, с такой махиной справиться не так просто, как может показаться. Столько металла переворотить — какое количество людей потребуется. Сплошная сварка — где-то сварщиков надо взять. Масса штамповки — ладно, штамповочный цех придется пустить в три смены, смены растянем по двенадцать часов, разрешение получим. Но — сборка? Слесари нужны. Нет, никакого легкомыслия руководителей. Самая жесткая требовательность. Контроль. Главное — контроль. Никаких  послаблений, никому.
           На сборке — не зашел на второй этаж к начальнику цеха, направился к главному конвейеру, никому никаких вопросов, молча посмотрел работу, все рабочие места  заняты, люди трудятся, на него не обращают внимания — нормально. Привыкли к ежедневному посещению директора, давно не отвлекаются на появление. Рядом со сборочным цехом, за стеной — контрольно-испытательная станция. Здесь работники цеха крупной оснастки монтируют три новых испытательных стенда. Геннадия Степанова Яночкин знает лично, часто случается с ним разговаривать, молодой бригадир всегда занимается самой сложной оснасткой, на виду у начальства, встреча с директором его не смущает. Впрочем, в двадцать седьмом цехе собралось достаточно хороших специалистов, изготовление стапельной оснастки требует высокой квалификации слесарей, и цех до сих пор справляется неплохо. Яночкин поздоровался со всеми, со Степановым — за руку, спросил:
           — Не надоело на КИСе торчать?
           — Есть маленько, — согласился Степанов.
           — Так в чем дело? Фронт работ обеспечен?
           — Не стоим. Детали поступают. Были бы пораньше всем обеспечены, могли и ускорить дело.
           — Когда закончите?
           — По неделе на стенд еще надо. Три недели, выходит.
           — Со сдачей военной приемке?
           — Само собой.
           — Устроит? — спросил директор оказавшегося рядом начальника КИСа Кузьмина.
           — В пределах графика, — осторожно ответил начальник.
           — График можем пересмотреть, если надо.
           — Пусть делают, — сказал Кузьмин. — Три недели устроит. Если план не переделаете.
           — План не тронем. Хорошо, занимайтесь.
           — Николай Прокофьевич, не зайдете в кабинет? Пара вопросов, — пригласил начальник КИС.
           — Нет, — отказался директор, — сегодня — нет. Завтра, как всегда, в половине десятого — у вас. Очень срочно — прошу ко мне после шести.
           Яночкин не терпел суеты. А время летело как на реактивной тяге. До тринадцати осталось меньше часа, и он вынужден был торопиться. Обязательно зайти в десятый. Собственно, только десятый ему и нужен, на сборку заглянул скорее по инерции, не мог не заглянуть, но по делу шел в агрегатно-сборочный цех, где производились сборка и сварка отсеков, корпусов, узлов и агрегатов из алюминиевых сплавов. В последнее время сюда же передали сварку трубопроводов и узлов из нержавеющей стали. Сорок пятый корпус, сорок пять тысяч квадратных метров, гордость главного инженера. Прекрасные цехи. Не считая сборки и контрольно-испытательной станции, лучший — десятый цех. Простор. Чистота. Красота. Главное — технологии. Все лучшее в сварке алюминиевых сплавов. Главный сварщик Замятин на своем материале защитил диссертацию, в институте Патона не нарадуются. Технологии останутся, никто не тронет. Оборудование придется потеснить, простора не будет, другого выхода нет. Без жалости. Искусство требует жертв. Прикинул, где можно будет разместить производство тары. Ясно, не посреди цеха. Сбоку, слева или справа. Смотря по тому, какие площади понадобятся. Представил себе, как Сигаев будет сражаться за каждый квадратный метр. Рассердился. Нет, Борис Александрович, если мы окажемся противниками, дело не пойдет. Сегодня для тебя главным стала тара, главнее всего, я буду разговаривать только о ней, чтобы проникся сознанием и ответственностью. Сам будешь отрывать от себя любимые куски. Посмотрим, что принесут помощники на первый раз.
           Ровно в тринадцать в кабинете директора стояла тишина. Собравшиеся молча ждали. Директор вышел из соседней с кабинетом, задней комнаты, куда успел зайти причесаться, выпить глоток воды, сосредоточиться перед совещанием.
           Приглашенные не встали: без церемоний. Директор сел и тут же, будто продолжая утренний разговор, попросил представителя заказчика:
           — Геннадий Евгеньевич?
           — Как я понимаю, вы имеете в виду возможность получения свободной тары в воинских частях. Проблемы не будет. Номера телефонов у меня есть, связаться — в любой день. В крупные части, думаю, следует отправить кого-нибудь из отдела эксплуатации и ремонта, заместитель начальника ОЭР вполне справится, адреса все дам, нет вопросов.
           — Адреса у нас есть, — вмешался заместитель директора, — телефоны вот надо уточнить, могли поменяться. Я думал послать из отдела кооперации, это по их части.
           — Тут связано с режимом, секретностью, — возразил полковник. — Эксплуатационники там постоянно бывают, документы, все права у них оформлены, им гораздо проще.
           Директор посмотрел на заместителя.
           — Согласен, — сказал Тесленко. — Не подумал об этом. Но еще нужно, чтобы командирам частей приказали дать информацию по таре. Без команды они разговаривать не будут.
           — Без команды — конечно, — согласился полковник. — Можете отправлять, все будет сделано. Я завтра в Москве, объясню генералу, попрошу, он распорядится.
           — Пусть все контейнеры покажут, — беспокоился Тесленко, — ржавые, разбитые, списанные, всякие — привезем, отремонтируем. Все пусть отдают, ничего не уничтожают.
           — Так, — сказал директор, — записываю. Направить в части — как его фамилия?
           — Нет, — возразил заместитель. — Посылать — мой вопрос. Собрать информацию, проверить — тоже мой. Это все в моей компетенции. Мне запишите: дать цифры возврата тары из воинских частей на этот год и первую половину будущего. Так?
           — Записал, — согласился директор. — Это первое. Да, срок!
           — Срок? — Тесленко задумался. — Геннадий Евгеньевич, двух недель, думаю, хватит, а?
           — Сомневаюсь. Я бы дал месяц.
           — Записываю: три недели. Срок — шестое декабря. Повторяю, это — первое. Дальше, Владимир Савельевич.
           — Значит, так. Второе. Просчитать заделы на заводе. Сколько какой тары имеем и в каком состоянии. Какие ремонты и доработки требуются.
           — Технолога дать? — спросил главный инженер.
           — Попрошу, если понадобится. Обойдемся. У меня в отделе комплектации грамотные инженеры, разберутся.
           Срок тоже установили. Три дня. У себя, нечего тянуть.
           — И последнее у меня. Нет, Николай Прокофьевич, не последнее, а третье. Узнать у изготовителей в Таллине и Выборге их заделы и намерения. Сколько у них готовых, сколько в работе. Какое количество дадут нынче, какое и когда в будущем году. Эти данные привезу через две недели. И последнее, самое трудное, но попробуем. Попытаться продлить договор на будущий год. Несмотря на все. У меня все.
           — Хорошо, — одобрил директор, — ваши вопросы записал. Ясность дадите. Что касается продления договоров — не обольщайтесь, Владимир Савельевич. Даже если удастся подписать, это совсем не значит, что они обязательно будут выполнены. В любой момент могут расторгнуть. Мы предупреждены и возразить не сумеем. Но действуйте. Каждая отсрочка нам дорога. Это не все. Подготовка к производству должна идти с сегодняшнего утра. За вами — все обеспечение, начиная с материалов. Заявку в министерство — немедленно. Когда?
           — А вот проеду по изготовителям, возьму у них все нормы и лимиты.
           — Когда? Число!
           — Так, дайте подумать. Запишем тридцатое?
           — Поздно.
           — Тогда пусть технологи посчитают материалы, дадут, мы сразу и закажем.
           — Борис Александрович!
           — Дадим. Пятнадцатое? Восемнадцатого получите.
           — Двадцатого отправим. Николай Прокофьевич, они что, эту тару на новый год в план нам засандалят?
           — Плохо, значит, я объяснил, если еще сомневаетесь.
           — Как-то все до конца не доходит. Тогда и в Москву надо бегом отправляться, решать с поставками. Не десять тонн металла и не сто. Важно, к кому из металлургов прикрепят, заводы разные, надо не промахнуться. О, господи. И времени нет.
           — Начальнику отдела снабжения поручите.
           — Он сам может не решить. Там пробивная сила нужна.
           — К министру сходит. Лично обещал помочь.
           — Не пойдет. Он робкий на это.
           — Пусть готовит документы и двадцатого ко мне. Объяснит подробно, со всеми тонкостями, чего следует добиваться. Сам поеду с ним. Этот вопрос беру на себя. И еще — к вам. На время командировки ваши обязанности будет исполнять начальник отдела кооперации? Хорошо, буду его вызывать на совещание, пусть отвечает. Все, Владимир Савельевич. Свободны. Готовьтесь к поездке.
           — Посижу, может еще что возникнуть. Успею.
           — Прекрасно. — Директор помолчал, видимо, что-то обдумывая, и никто не помешал ему, не прервал тишины.
           — Прошу заметить, — обратился директор сразу ко всем троим, — каждый вопрос по таре для нас чрезвычайно важный и срочный. По этому изделию прошу заходить ко мне без стеснения, чем бы и с кем бы ни занимался, во время любого совещания. Дверь моего кабинета для вас открыта всегда. Секретари получат указание. Теперь — Борис Александрович. Пожалуйста.
           — Подготовку производства начали. Технологи завтра отправляются в Таллин и Выборг. Сейчас связываются с заводами, попросим подготовить нам всю техническую документацию, вплоть до технологических планировок. На первое время возьмем их технологию, заберем их оснастку, попробуем договориться с оборудованием, сварочным хотя бы, возможно, что-то отдадут. Параллельно займемся разработкой собственных технологических процессов. Бюро нормативов проработает лимиты на материалы.
           Итак.
           Перечень материалов — всех, основных и вспомогательных, отдел снабжения получит восемнадцатого, как уже сказано. Девятнадцатого, в пятницу, определится трудоемкость, то есть количество людей. Ведомости потребного оборудования, инструмента и оснастки будем иметь в понедельник, двадцать второго. Двадцать восьмого рассчитываю подписать технологическую планировку участка.
           — Участка или цеха? — спросил заместитель директора.
           — Пока — участка. Дальше — увидим.
           — А ведь правильно, — обрадовался Тесленко. — В десятом цехе четыре мощных участка, пятый им организовать проще простого. Сами у себя и площади найдут и людей для начала, если что.
           Директор согласно кивнул. Главный инженер посмотрел удивленно, холодно спросил:
           — При чем тут десятый цех?
           — Ты же сам сказал, не цех — участок будет.
           — Пока.
           — Ну да, пока. Я что-то не так понял?
           — Похоже. С чего ты взял, что туда пойдем? Я цех не называл.
           — Где же еще? Только там. Сам бог велел. Новый корпус. Сборочный участок — танцплощадка. Пока не развернулись, уплотнить малость — не заметят. Другого места на заводе не видать.
           — В десятом цехе тару делать не будем, — сухо сказал главный инженер.
           — Вот те раз, — озадаченно проговорил заместитель директора.
           — А я поддерживаю Бориса Александровича, — вмешался полковник Рублев. — Изделие и тара несовместимы. В смысле производства.
           — Разве объявлена дискуссия на эту тему? — недовольно спросил директор.
           — Я только выразил свое мнение.
           — Каждый руководитель может иметь свое мнение. Вопрос обсуждаться не будет. На заводе есть главный инженер. Его решение единственное и обязательное к исполнению. Борис Александрович, когда мы получим полную ясность?
           — Я назвал срок: двадцать восьмое.
           Директор был озадачен не меньше, чем заместитель, однако ничем не обнаруживал этого, во всяком случае, внешне. Пересилил желание вступать в разговор с главным инженером, не дал овладеть собой эмоциям. Однако счел нужным заметить:
           — Полагаю, сегодня главное — определить, кто и где на заводе будет делать тару.
           Не удержался. Единственный раз. Зря. Главному инженеру доверяет полностью, в ответственный момент их отношения должны быть откровенными до конца.
           — Самые срочные вопросы я перечислил, — терпеливо объяснил Сигаев. — Подготовительные работы развернем быстро. Выбор места производства — вопрос ключевой. Есть идеи, нужно проработать, требуется время. Определенно одно: десятый цех исключается. Забудем думать. Об этом — все.
           Еще несколько моментов. Стратегия подготовки зависит от поездки Владимира Савельевича. До ее результатов я не могу вмешиваться. Имею в виду изготовление оснастки. Там много крупной и трудоемкой. Если они немедленно сворачивают производство, оснастку и часть оборудования отдадут, им она станет ненужной. Если договоримся продолжать, следует с ними посмотреть. Могут дать нам дублеры, если они есть. Особенно желательно получить от них штампы, там в общей сложности более двухсот наименований штамповочных деталей. Да, да, более двухсот. Сборочную оснастку проектируем, один комплект изготовим в любом случае.
           И еще момент. Целый ряд деталей и заготовок они получают с других заводов. Тоже судостроительных, но других, у них нет для производства соответственного оборудования. У нас его тоже нет. Например, днище первой тары. Таллин получает по кооперации. Хотелось бы такую кооперацию сохранить. Это возможно?
           — Думаю, да. — Тесленко ответил не задумываясь. Сигаеву это не понравилось.
           — «Думаю» — не годится, — настаивал он. — Ты, Владимир Савельевич, возьми у них перечни таких деталей и попробуй заключить договоры на будущий год. Даже при продолжении производства там. На эти детали никакой задел лишним  не будет.
           Пожалуй, у меня пока все. Остальные вопросы — внутренние, сугубо мои. Нужно нам определиться по времени. Предлагаю у вас, Николай Прокофьевич, встречаться в пятнадцать, если не возражаете. В одиннадцать я буду ежедневно собирать все технические службы. Полагаю, такой режим устроит?
           — Не возражаю, — одобрил директор. — Геннадий Евгеньевич, — обратился к полковнику, — обязывать не могу, и не надо всякий раз, но буду рад видеть вас на совещаниях. На вашу помощь надеюсь. Не говорю о том, что на новом производстве предстоит тоже организовать военную приемку.
           — А как же, — Рублев улыбнулся. — Об этом не беспокойтесь. Все зависит от того, где будет производство. Борис Александрович в технологической планировке предусмотрит помещения военного представительства. А что нужно из мебели, оснащения, инвентаря — дадим список или ведомость, что положено. Я еще распоряжения не получал, но вашу информацию использую, подготовимся своевременно.
           Яночкин встал.
           — Считаю, день прошел достаточно плодотворно. Поработали неплохо. Благодарю вас. Завтра в пятнадцать жду с первыми результатами.
           Он вышел из-за стола и за руку попрощался со всеми. То ли попрощался, то ли поблагодарил. Умел директор подчеркнуть, когда надо, важность дела, которым занимались. Его жест поняли правильно.


--- ГЛАВА 2 ---


           Приказ директора спускался сверху вниз. На то он и приказ. Должен выполняться многими людьми и до каждого исполнителя доводиться четко, понятно и со всей необходимой полнотой.
           Собственно, это был не приказ, приказ появится позднее, — устное приказание, но оно немедленно стало обрастать распоряжениями, указаниями и приказами — да, да, приказами — руководителей самых разных уровней. На заводе моментально все производственники узнали о предстоящей работе. И приняли новость спокойно: освоение продукции здесь дело привычное. Удивляла только скорость, с которой закрутилось колесо. Ежедневные совещания у директора, у главного инженера, отъезд в командировку заместителя по материальному снабжению, сверхурочные работы в отделе снабжения и службах главного технолога, технологи допоздна трудились даже в выходные дни, — все это создавало в коллективе напряжение, ощущение важности задания, необходимости быстрого исполнения, рождало чувство ответственности за порученное дело в каждом, кого привлекли к работе. То, что не называлось место сборки, конечно, раздражало и настораживало начальников цехов, беспокоило многих работников, от руководителей до самых рядовых, сбивало с толку неопределенностью положения, потому что каждый понимал: выбор их цеха или участка или рабочего места значил при такой обстановке включение бешеного темпа, повышение нагрузок до запредельных и постоянную трепку нервов на все время постановки производства — практически от четырех до шести месяцев: народ опытный, прикинуть примерное время освоения такого изделия — нечего делать. Как бы руководство ни прыгало, как бы ни дергалось, раньше не получится. Но и позже — не дадут, по началу видать. Однако такое состояние, когда не названо определенное место производства на заводе, имело на самом начальном этапе подготовки свои положительные стороны. Главная из них заключалось в том, что пока все цехи и все службы предприятия находились в одинаковом положении и в равной степени были заинтересованы в быстром разрешении задач, которые ставились перед ними, не увиливая и не сваливая работу на тех, кому это было важнее. Всем нужно, и все старались. Технологов в цехах не хватает, но когда главный технолог в помощь работникам отдела потребовал цеховых инженеров, ни один из начальников не возразил, всех отправили без обычных волокиты и задержек — в надежде получать через них свежую информацию и — все может быть, вдруг назначат их цех для производства — иметь подготовленного в какой-то степени человека. Начальники цехов, естественно, делали попытки выяснить обстановку, как-то перед совещанием попробовали обсудить ситуацию, решили, что без сомнения освоение нового изделия без десятого цеха не обойдется, десятому сам бог велел, и навалились на его начальника Богданова: сходи, выясни у директора или главного инженера.
           — Самому напрашиваться? — возмутился Богданов. — Почему именно я?
           — Тебе терять нечего, все равно дадут, больше некому.
           — Дадут, буду заниматься. А у меня такое ощущение, что и не дадут. Идите сами к начальству или куда подальше.
           Так и не нашлось желающих. Не принято на заводе проявлять нетерпение. Когда надо, поступит приказ и все вмиг разъяснится. Своевременно. Никто не сомневается. А пока — пошла вторая половина месяца, и все силы и все мысли — на выполнение плана. План не сделать — нельзя. Чтобы его выполнить — ни на что не отвлекаться, максимум напряжения и внимательности, пусть иными делами, в том числе перспективой, занимаются те, кому положено, производство в конце месяца перегружено, не мешайте. Завод работает тяжело, но с заданием все-таки неизменно справляется — с трудом, через силу, через не могу, именно потому, что способен мобилизоваться в последнюю декаду и вытащить всегда застревающий воз. Нехватка людей, восемьдесят процентов к плану, это — предел, а план растет, а резервов нет, и так из месяца в месяц, из года в год. И живем, и работаем, и выполняем, и еще внедряем. Такому напряженному труду конца не видно. И не надо. Оборона страны в наших руках, и это понимают все. В равной степени. В том числе, разумеется, и начальник двадцать седьмого цеха. Пожалуй, он в первую очередь. Обязывает положение.


--- ГЛАВА 3 ---


           Дважды два — четыре. Это Борис Николаевич Петрушов знает точно. Только это. Больше ничего. Никакая теория его не интересует. Не занимает. Ни к чему. Не нужна. Вовсе. Он — чистый практик. Исполнитель. Организатор и руководитель. Не хуже других. Получше некоторых, иначе не сидел бы в этом кресле. Чистый инструментальщик-стапельщик. Практически — всю жизнь. И на этом деле — собаку съел, уж это точно. Сколько было директоров — каждый, в конце концов, убеждался, что без него не обойтись. Почти при каждом снимали, переводили, как правило, в мастера — не надолго, скоро возвращали на место и тем самым убирали возникшую боль за подготовку производства. Отстраняли по разным причинам. Начальником цеха он стал во время войны. Тогда умели находить талант и как надо его использовать. Потом пошли всякие фокусы. В конце пятидесятых потребовали высшее образование. Нет диплома — нет должности. Освободили. Поставили молодого инженера. Перспективного со всех сторон. За три месяца все развалил. Не оказалось ничего кроме апломба. И диплом не помог. И ушел с обидой на всех, почему не получилось — не понял, не захотел или не смог, обвинил всех кроме себя. Больше руководство завода рисковать не хотело. Извиняться, понятно, никто не стал, а в должности восстановили.
           Освобождали, в основном, конечно, за дисциплину. Точнее, за личную недисциплинированность. Прямо сказать — за злоупотребления. Спиртным, естественно. Любитель, никто не спорит. Но — в свободное время. На работе — категорически нет. Всего несколько раз в жизни нарушил собственное правило, споткнулся, так получилось, и практически всегда попадался. Другим прощалось, его наказывали непременно. Потому что знали наклонности и считали обязательным врезать на всю катушку. Но не увольняли и в другой цех не переводили, а все абсолютно понимали: на месяц-полтора наказан, хватит для осознания и исправления, покается на парткоме, получит партийный выговор и — вперед, на прежнее место на ответственную должность, самоотверженным трудом искупать вину, добиваться амнистии у строгого начальства. Так и ходил в постоянном долгу у директора завода. Теперь, правда, скорее традиционно, чем объективно: годы, здоровье не то и стремление к выпивке может подчиниться управлению. Но постоянное чувство опасности остается. В последний раз снимали шесть лет назад, еще при прошлом директоре. Неожиданно, без предупреждения. На утреннем производственном совещании в понедельник директор вдруг прервал разговор, посадил выступавшего и обратился к Петрушову:
           — Борис Николаевич, вы помните, где были вчера днем?
           — В воскресенье?
           — В воскресенье.
           — Отдыхал. На заводе не был.
           — Я вас видел. Понадобилось мне разобраться с документами, заехал сюда на полчаса. Случайно оказался у окна. Смотрю, подходит к заводу машина, такси, останавливается возле самой проходной и вылезает из нее уважаемый начальник цеха товарищ Петрушов. Вылезает, качаясь, с большим трудом. Подошел к забору, расстегнул ширинку, справил, как говорится, малую нужду, сел обратно в такси и укатил.
           Директор сделал паузу для впечатления.
           — Я все понимаю. В выходной вправе выпить. Пожалуйста. Может на завод потянуть, вполне. Можно прокатиться по городу. В конце концов, на такси в туалет отправиться. Но родную фирму обмочить! Этого я понять не могу. Ни понять, ни простить. А потому, Борис Николаевич, немедленно передайте дела вашему заместителю. Приказ будет подписан сегодня. Вы свободны.
           Возможно, имелся смысл пожаловаться на самодурство директора. Нашел причину. Петрушову такое в голову прийти не могло. Он просто отправился в очередной отпуск, а после отпуска уже по новому приказу вернулся в свой кабинет и, как всегда, начал с разноса заместителя за упущения при исполнении обязанностей начальника. Привычное, в принципе, дело. Очередной инцидент. Прецедент. Как угодно. Вреда никому, а встряска — иногда полезна, на благо ему и производству, на укрепление общественной демократии и личной диктатуры.
           И забылся бы последний случай, как все остальные, если бы не обстоятельство. Сменили директора. Прежнего перевели наверх, новым директором стал главный инженер Яночкин. Строгость и обязательность его были известны всем. И Петрушова он предупредил персонально:
           — Имейте в виду, пьянства не переношу. Где угодно. Допустите на  работе — уволю немедленно. Получу сигнал снаружи — отстраню от должности. Руководитель обязан иметь соответственную репутацию. Хочу, чтобы поняли.
           — Понял, — сказал Петрушов.
           — Сможете? — нажимал директор. — Если нет уверенности, лучше определиться сразу.
           — У вас на мое место есть человек? — спросил Петрушов.
           — Нет. Думаю, равноценного не будет. Тем не менее, только так. Будьте уверены.
           — Не разговор, — отрезал Петрушов. — Повода нет. И не будет.
           — Очень рад, — без улыбки заключил Яночкин. — Желаю удачи.
           Постоянное чувство опасности осталось после этого разговора. И появился страх. Прежних директоров Петрушов не боялся, он не держался за место, в конце концов, мог и мастером, и начальником участка работать, производство — его стихия, карьеризмом не страдал и о личной перспективе не задумывался. Но Яночкина вдруг стал бояться, чувствовал его недобрую настороженность к себе. Пару раз в эти годы он, конечно, срывался, выпил в кабинете лишнего, однако попался только на Хавроничева — главный технолог директору не сообщил. Впрочем, и это было давно, — последние года три Борис Николаевич полностью контролирует ситуацию. Вообще потребности не видит — на заводе. Вне — другое дело, живет один, с женой разведен уже двадцать лет, развлекается, как хочет, никому дела нет, самое главное — в вытрезвитель не попадает. Да в последнее время как-то стало почти не до развлечений. Масса работы, все время работа, и в выходные, и допоздна, все новое, новое, а сил меньше, и работа начинает изматывать. Дома принял, как следует перед выходным, отоспался — уже вполне достаточно для последующего плодотворного труда. И никаких проблем по дисциплине с парткомом и дирекцией.


--- ГЛАВА 4 ---


           На стене корпуса рядом с входной дверью появилась металлическая доска с надписью: цех крупной стапельной оснастки. Объявление повесили недавно, еще не успели привыкнуть. Никто не удивляется, все правильно, так оно и есть, дело бесспорное, хотя и тут без критики не обошлось. Наше общество таково: на ровном месте спотыкаемся, очевидные истины отвергаем, ищем приключений на свою голову, цепляемся за мелочи. Надпись есть надпись, коротко и ясно, какие вопросы. Никаких вопросов, одно возражение, несогласие, поправка — как угодно. Принцип. Принципиальный товарищ.
           Доску придумал начальник цеха. До того был короткий указатель: цех 27. Нет, уже не годится. Время пришло. Обстановка подсказывает. Прежде и завод по номеру значился. Теперь название дали: машиностроительный. Цех имеет определенное назначение, нечего придумывать, пиши, как есть. Борису Николаевичу нравится слово «стапель». Оснастка, оборудование, приспособления — нет, не звучит. Он хотел вообще написать просто: «стапельный цех», но, пожалуй, так было бы не совсем верно.
           — Совсем неверно, — уточнил технолог Ларин, которому начальник цеха поручил сделать эскиз доски. — Цех крупной оснастки — так будет точнее.
           — Мы же — стапельный цех, — терпеливо разъяснил Петрушов старшему технологу.
           — Не только. Стапель — да, крупная сборочная или сварочная оснастка. А станочная? А штампы? Агрегатные станки. Даже металлоконструкции делаем. Нет, надо расширить название.
           — Текст утвержден, — твердо сказал начальник, — вам только оформить эскиз доски да уточнить размеры.
           — Но текст неправильный, — уперся Ларин. — В корне. Точнее бы даже: «цех крупной и стапельной оснастки.
           — Никаких «и»! Как дано, так и надо. Ваше дело оформить. Это приказ. Понятно?
           — Понятно. Выполню. Но у меня особое мнение.
           — Можете идти с ним, знаешь куда.
           — В задницу?
           — Не выражайтесь, мы же договорились.
           — Извините.
           Борис Николаевич Петрушов наслаждался наименованием цеха каждое утро, и это неизменно поднимало его настроение. Определенное им название ни с кем не согласовывалось и не утверждалось, однако, вбитое в стену, выглядело вполне официально. Радовало душу. Согревало сердце. Утверждало в собственной значимости. Стапельный — не какой-то заготовительный или просто механический или агрегатный. Он — старый стапельщик, с большой дороги его не собьешь. У молодежи теперь иные понятия: оснастка, приспособления, кондукторы. Все это было всегда. Но всю войну он делал стапели для сборки истребителей, и после войны, и транспортных самолетов, и вертолетов, и это всегда было главным в его цехах. При переходе на производство спецтехники новички-инженеры делали попытки изменить терминологию. Нет, мы не просто машиностроение, все равно авиационная промышленность, со всеми ее атрибутами. И новые летательные аппараты собираем на стапелях, и монтаж контейнеров будут производить на стапеле сборки тары. Неизвестно пока, где прикажут осуществлять работу, но сборочный стапель никто кроме них создавать не будет. И — моментально, судя по всему. Если конструкторам на проектирование дадут неделю, на изготовление им если выделят три — спасибо. Вчера заговорили, сегодня пора начинать подготовку, дело ясное. Ларина в конструкторский отдел срочно засылать, пусть на ходу, с черновиков берет размеры деталей, заказывает заготовки. Пускай потом возникнут исправления и уточнения и переделки, основная масса материалов и заготовок будет готова раньше выхода чертежей. В этом суть оперативной работы, и она будет выполнена. К моменту поступления в цех чертежей сборочного стапеля стандартные узлы почти полностью скомплектованы, опорные блоки и стройки подобраны, технологи решают с конструкторами возможности замены узлов на имеющиеся в наличии, основные детали после технологической проработки уже готовы к механической обработке. Главное — темп. С самого начала. А чтобы давление последних дней не получилось совсем чрезмерным, необходимо сэкономить время, получить хотя бы пару дней на спокойное окончание монтажных работ, и для этого требуются четкие подготовка производства и организация процесса изготовления деталей. Это обеспечивается системой работы всех служб стапельного цеха. А начинается — с технологического бюро. И задание заместителю по производству: персональная ответственность за изготовление стапеля. Справится, нет сомнений. Но — ежедневные его отчеты утром и вечером. А себе — главное: обеспечить время на выполнение работ. Пока сроки не установлены. Хорошо бы начальство не торопилось с этим. Формально еще нет даже заказа на стапель. Устная рекомендация Хавроничева. Их добрые служебные отношения дорогого стоят. Петрушов Яночкина боится, Сигаева уважает, Хавроничева — любит. В любом случае, главному инженеру подробности докладывать ни к чему, у него надо будет выпросить дополнительную неделю на изготовление. Когда директорский график хотя бы на неделю длиннее внутреннего, цехового, на душе легче.
           Хавроничеву можно говорить все, тем более, ничего от него не скроешь. Главный технолог в цехе постоянно, все видит, не вмешивается, доверяет полностью, спасибо. Молча поддерживает, не выдаст, не подведет.
           Где-то провинился — выручать не кинется. Не защитит. Это тоже надо понимать.
           Главный инженер — да, единственная надежда, если что. Но откровенничать — нельзя. Большое начальство. Политика — хитрая штука. Хочешь жить — умей вертеться.
           Сегодня основная ставка Петрушова — на сборочный стапель. Не проморгать. Не прозевать. Успеть, во что бы то ни стало. Стапель должен быть. Все остальное — мелочи. Остальное — простят. Помогут. Другим цехам передадут. Сами справимся — с задержкой. От основного — ни на шаг. Никаких возражений. Ничьих советов. Интуиция и упрямство — главные достоинства начальника цеха. Именно в момент обострения ситуации. Сегодня, то есть.
           Обозначена цель, и теперь все силы на ее достижение. Правильно, не правильно — время покажет. Но сомнений нет и быть не может. Зайдут разговоры наверху — он готов. Других выслушать и свое сказать, сопротивляться и подчиняться. Убеждать и сдаваться. Искать истину. В результате — подписать графики, имея в запасе неделю. Биться за две и добиться одобрения руководства, неделю уступив. Трудно отступить — получить всеобщее уважение. Не могу — и согласиться. Проявить понимание обстановки. Показать зрелость мысли. Обнаружить готовность к подвигу во имя общего дела. Оценили бы, черт побери, красивая игра, заглядишься.
           Хавроничева не спрашивают, промолчит, не улыбнется, поглядит одобрительно, хитро прищурится, доволен. Его тоже касается, ему в графике запишут контроль за соблюдением сроков. В любом случае он — за. Самому — тоже отвечать. Да ладно, скоро десять лет у них общая ответственность. И полное доверие. Все кругом считают их друзьями. Петрушов не возражает. Хотя дружбы нет. Слишком разные люди. И служебное положение неодинаково. Но на работе взаимное уважение и взаимная симпатия — налицо. Вполне достаточно для безоглядно уверенного положения в обществе. Положение обязывает своевременно ставить проблему и квалифицированно ее решать.
           На заводе могут сколько угодно ждать команды сверху, его люди обязаны трудиться с самого начала, с первого дня, с момента постановки задачи. Тихо, без шума и суеты, не показывая видимости работы, но зная, что поезд тронулся и дело пошло, с пользой для предприятия и на общее благо. С гордостью за свою инициативу. В цехе известно каждому: мы — первые всегда и во всем. В этом — фирменное достоинство стапельщиков и общая их убежденность в своей исключительности. Уверенность в непрерывной ежеминутной потребности производства в них, в их помощи, в их способностях и возможностях создала постоянную готовность стапельщиков немедленно отзываться на любую просьбу, заявку или претензию со стороны основных производственных цехов. Ценой такого отношения к товарищам по предприятию является общее благодарное уважение к работникам двадцать седьмого цеха. Борис Николаевич Петрушов записывает такое состояние на свой счет, и совершенно справедливо, потому что лично он добивался этого много лет, до него ничего подобного не было и не факт, что сохранится после его ухода. Впрочем, когда еще такое случится, — сегодня кажется: никогда. Уже не молод, но и не стар, в форме, в порядке, не стареет и не собирается, объективно посмотреть — он вечен. По крайней мере, в обозримом будущем.


---  ГЛАВА 5 ---


           По большому счету, Хавроничеву безразлично, где назначат место сборки контейнеров. Главному технологу ясно: любое нынешнее решение — временное. Сигаев выбирает место для сборочного участка. И — правильно. В любом месте, на любой свободной площади, независимо от цеха, где угодно. Внедрить производство, отработать технологию, обучить людей, наладить контроль и сдачу готовой продукции.
           С выпуском серийным никакой участок не справится. В этом главный инженер убедится завтра же, когда получит ориентировочную трудоемкость работ. Хавроничев и сам не ожидал таких цифр. Он пришел к выводу, что все гораздо сложнее, чем казалось на первый взгляд. Понял: объем производства стальных контейнеров по трудоемкости превосходит показатель самого крупного агрегатного цеха, десятого. На серию — нужен цех. Отдельный. Целый корпус. Найти. Освободить. Кого-то куда-то перевести, с кем-то объединить. В ближайшие полгода. Возможно, год. Попробовать за год построить корпус? Такой, без претензий, примитивный. Сомнительно. Но — возможно. Возможно в принципе. На участке продержаться год. Сложно, однако иного выхода не видать.
           Теперь, когда разобрался, Хавроничев со скрытой усмешкой смотрит на Сигаева. Кончай мучиться. Ткни карандашом в любое свободное место на заводе, прикажи уплотниться десятому или тридцать первому, даже вон сорок четвертому. Конечно, перевести сюда слесарей и сварщиков, понемногу из других цехов. Все уставились на десятый цех как на главный сварочный арсенал предприятия, на первый взгляд это единственное пространство для быстрого освоения нового производства: сплошная сварка, куда же, как не в десятый. Постоянно — да, туда, только, все верно. Но в полном объеме производство контейнеров в действующем цехе просто проглотит основное изделие, отберет у цеха все силы. Это — не местнический подход, таков справедливый расклад реальных вещей. Все остальное — эмоции. И желание руководителей цехов оттолкнуть подальше неинтересное производство. И интуитивное сопротивление главного инженера внедрению изготовления изделий черных металлов в основном сварочном цехе. Словом, с объемами — ясно. Вопрос — с площадями. Год назад ввели в эксплуатацию новый корпус. Тогда — просто, сунули бы туда контейнеры, подождали с реконструкцией. Назад не вернуть. Из-за железных ящиков прогресс на заводе уже не остановить. Еще неизвестно, какие площади потребуются. Планировка будет в лучшем случае послезавтра. Хотя, умеем планировать под готовые площади. Какие-то помещения придется освобождать. В тридцать первом — ангар, там собирают товары народного потребления. Санки детские и автомобильчики педальные. Надо посмотреть возможности шестого, скорее всего туда перевести. Все в небольшой ангар не поместится, но надо посмотреть. Пристройку быстро сделать. Или часть участка в другом помещении разместить. Не очень желательно, разумеется.
           Два цеха в прошлом году переехали. С прекрасной перспективой развития. Еще не развернулись. Оборудование заказано, оснастка изготовляется, но свободных площадей пока достаточно. Резервы цехов? Резерв завода? Уплотнить немного, ничего не забирать, не передавать другим, без встряски, без канители, занять готовое для производства место. Два цеха. Два. Десятый и двадцать седьмой. Стапельный. Его цех, главного технолога. Подготовки производства. Столько оснастки на производство новой продукции требуется изготовить — дай бог справиться. Отвлечь цех на иную работу — себе нож в горло. На собственные плечи — непосильный груз. Подготовка производства — фундамент промышленности. Перегрузить подготовку — сорвать внедрение, провалить освоение, похоронить новое дело до его рождения. Цех с трудом справляется с нагрузкой. Реконструкция завода требует постоянного увеличения возможностей изготовления оснастки, удалось построить для двадцать седьмого просторный корпус, в новом году ожидается поступление оборудования, душа радуется, руки развязываются, надежда оживает, разработаны мероприятия, утверждены планы.
           Двадцать седьмой. Передовой. Краснознаменный.
           Главный технолог задумался глубоко и надолго.


---  ГЛАВА 6 ---


           Обидно, конечно, созерцать молчание главного технолога. Мог бы рассказать кое-что. Посвятить. По-дружески. Ладно, по-товарищески. По жизни пусть не друзья, в работе — без сомнений. Ну, почти. Не имеет права разглашать секреты? От него, начальника цеха? Знает, уверен: никому не передам. Могила. Все равно молчит. Видимся каждый день, а что толку. И не спросить. По внешнему виду, по отношению, по состоянию видно: бесполезно. На этот счет не сомневаюсь. Прочитать физиономию начальника — лично мое умение, достоинство и преимущество. Знаю, когда можно лезть на глаза, а когда лучше убраться в сторону. Хавроничев пока неприступен, как отвесная скала. Не подобраться. Нечего и пробовать.
           Однако вопросы готовы. И конкретный разговор. Борис Николаевич Петрушов вынужден искать подходящий момент. Грустные мысли приходят во второй половине дня, чаще — к вечеру, на фоне усталости и расслабленности. До обеда Борис Николаевич редко появляется в кабинете: с утра часа два — в цехе, разбирается с мастерами, бригадирами, на месте решает вопросы, затем идет в цехи, где монтируют оснастку или производят ремонт стапелей, записывает просьбы, претензии, замечания, потом отправляется в заводоуправление, занимается делами бухгалтерии, финансов, снабжения, экономики, планирования, организации труда и технического нормирования и еще всякими делами в массе отделов заводоуправления с постоянными спорами, согласиями и отказами — конкретная занятость, нет времени на отвлеченные мысли. Обид и разочарований хватает без них. Каждый день, слава богу, ни за что получаешь по морде. Такова жизнь. Начальника цеха.
           Но жизнь полна неожиданностей. И много удивительных совпадений. Сверхъестественные явления. Невозможно объяснить. Одним словом, случайности.
           Разве не случай, что Петрушов с самого утра пошел к себе в кабинет? Вопреки привычке. Впервые за неделю. Может быть, за месяц. Бывает, заходит утром на минуту, сигареты взять или документ или нужный чертеж, и тут же убегает. Сегодня, в пятницу, решил специально провести начало дня в кабинете, разобраться с технологами и плановиками по состоянию выполнения плана ноября и подготовке документации на план следующего месяца. Обычно занимается этим после конца смены. Сегодня — приспичило, решил еще по пути на завод, не задумываясь и не сомневаясь. Зашел в диспетчерское бюро, потом — к технологам, попросил подготовить чертежи и необходимую документацию, назначил встречу через двадцать минут. В кабинете разделся, сел за стол, первым делом закурил. Посмотрел вокруг. Свой кабинет казался Петрушову самым уютным на заводе. С чего вдруг — он не смог бы объяснить. Такое вот ощущение. Впечатление. Воздействие. Такая реакция.
           Обычный кабинет, как все. Комната небольшая. Как входишь, у противоположной стены справа, к окну — письменный стол, за ним он сидит. Не к самому окну придвинут, под окном тумбочка с телефонами. К середине стола, поперек, приставлен другой стол, узкий и продолговатый, вместе они составляют букву Т. Второй стол — для совещаний. Вдоль него — стулья. По пять штук с каждой стороны. Чуть сбоку — кресло. У стены слева — книжный шкаф. Без книг. На полках несколько сувениров, никто уже не помнит, как попали и по какому поводу. Кабинет покрашен. Потолок — белый. Стены — желтые. Пол — цементный, покрыт коричневым грунтом, темный, солидный. Скорее всего, уют создают шторы на окне. Окно — сплошное, во всю ширину комнаты, от стены до стены. И шторы во всю ширину, толстые, тяжелые, массивные, светло-коричневые, мягко отражают свет электрических лампочек — под потолком две пятирожковые люстры. Зимой шторы не раздвигаются — какой дневной уличный свет в Питере, солнца не бывает, если не вьюга, не снегопад, все равно — низкое темное небо, черные тучи и сумерки в полдень. А в кабинете — тепло и уют. И легкий дымок сигареты.
           Подремать бы в такой обстановке. Как раз. Чуть поменьше забот — можно было позволить. Размечтался. Это что — старость? Рановато, кажется. Усталость? Не замечал. Усталость — к лету. Перед отпуском. Зима. Крестьянин, торжествуя… Тут не до торжества. Дай бог понять хоть что-нибудь. Разобраться в дне грядущем. Помоги, господи. Партком бы, что ли, ясность дал. Начальство затаилось. Ни одного графика. Ни срока. Главное — место. Исполнитель. Время идет. Чем больше пройдет, тем меньше останется. В лихорадку катимся? В бешеный темп? Знакомая штука, не впервые. Согласно традиции. Зря не зря, не всегда, ясно, но бывало, бывало.
           — Куришь? — спросил Хавроничев.
           Петрушов от неожиданности вздрогнул и даже встал.
           — Павел Константинович? В такую рань? Здравствуй, заходи.
           Он протянул руку, вышел из-за стола, усадил Хавроничева в кресло. Понял: главный технолог не так просто зашел. Пришло время. Пора. Судьба — вот она. И дружба — это дружба.
           — Я ведь тут рано никогда не бываю. Это — исключение. Повезло тебе, — сказал.
           — Не спится, — признался гость. — Почему-то был уверен, что застану тебя. В цехе все равно бы нашел. Не так?
           — Всяко бывает. Когда как. Повезло.
           — Есть разговор.
           — Давно, если позволишь. Несколько дней.
           — Нет, категорически. Еще вчера было преждевременно. Тема должна созреть. Время — сегодня. Только. Сейчас. Поговорим, если не возражаешь?
           — О чем речь!
           — Тогда садись. Беседа наша серьезная и небыстрая. В одиннадцать с материалами я должен быть на докладе у Сигаева. Пораньше специально зашел к тебе обсудить свой доклад. Но об этом, сам понимаешь, никому. Как бы ни воспринял то, что услышишь.
           — Минуту, — Петрушов нажал кнопку звонка. Вошла секретарь, молодая женщина.
           — Вера, передай Ларину и Петрову, что совещание откладывается. Освобожусь, приглашу их. Попроси Михлина пока ко мне не заходить. Никого в кабинет не пускай. У меня разговор с главным технологом. Никого. Ладно?
           — Все поняла, Борис Николаевич.
           — Теперь нам не помешают, — Петрушов не вернулся за стол, взял стул, поставил рядом с креслом Хавроничева, чуть повернул, сел вполоборота к соседу. — Хочу в первую очередь доложить, что фактически завтра запускаю большой сборочный стапель.
           — Запускаешь — куда? В работу — не получится.
           — Получится. У меня почти все заготовки готовы. Завтра Парачев чертежи обещает.
           — Я их не утвердил. Слишком сложно. Наворотили на современном уровне. Что собираем — стальной тяжелый ящик. Главное в нем что? — прочность. И несколько стыковочных узлов на местах. Требуется простейшая конструкция с мощными силовыми узлами, надежная в эксплуатации. Они принесли изящную установку, ажурное оформление, где-то полуавтоматику приспособили. Пневматические зажимы — с ремонтом замучаешься. В общем, вернул. Из твоих заготовок половину, может, выбрасывать придется. Разберись. Два выходных будут работать. Упростят до предела. В понедельник вечером в лучшем случае получишь. О стапеле пока помолчим. Хорошо?
           — Но фундамент, основание — остается?
           — По-видимому.
           — Тогда, извини, молчать не могу. Подобрал блоки, стойки, могу заняться фундаментом и основанием стапеля. Где? В каком цехе? Мне нужно место. Уже теряю время.
           — Другое дело, — согласился главный технолог. — Об этом разговор. Для того пришел к тебе. Именно сегодня, вчера не мог. Не имел данных. Вчера получил расчеты. Не берем во внимание объем производства деталей в заготовительных и механических цехах, тут у нас выбора нет, делать — и точка. Набирать людей, создавать условия, куда — ясно, нечего придумывать.
           Трудоемкость сварки, сборки, слесарных работ и испытаний, оказывается, минимум в полтора раза выше трудоемкости всего производства цеха десять. Если не вдвое вообще. Что это значит? Что никакой цех такое производство в полном объеме не потянет. В какой бы цех ни определили, новая продукция мигом станет основной, главной определяющей, оттолкнет на второй план нынешнее изделие, цех вынужден будет стать цехом производства тары — в первую очередь.
           — Что-то не вижу такой трудоемкости, — сказал Петрушов. — Не ошибка ли?
           — Проверил.
           — Тогда участок не годится. Нужен цех. Сразу.
           — Сразу, не сразу. Цеха пока нет.
           — Какие предложения? Остается все-таки десятый?
           — Против десятого категорически Сигаев.
           — Бориса Александровича мы знаем. Вчера он против, сегодня — за. Нужно суметь ему доказать.
           — Доказать — что? Я с ним согласен. Угробить лучший цех на заводе не годится никак.
           — Ого! — сказал Петрушов. — Каков же выход?
           — Подумаем.
           — Давай. Только я тебя пока не понимаю.
           — Я сам еще не до конца обдумал. Ясно одно: участок — дело временное. Нужен цех. Отдельный корпус. Его необходимо построить срочно. За год. Или полгода, если возможно. Элементарно простой одноэтажный корпус. Пока организовать участок. Время постройки корпуса — перемучиться. Где? Подумай. Что бы ты мог предложить?
           — Не знаю. Папа у Васи силен в математике.
           — А все-таки? Жизнь заставляет сделать выбор.
           — Не вижу. Ей-богу. Я ведь тоже думал эти дни. Нет, кроме десятого не получится.
           — Участок, в принципе, организуем в любом цехе. Почти. Можно найти площади в тридцать первом, сорок четвертом, шестом. Передать изготовление чего-то в другой цех, освободить помещения. Временно — можно.
           — Не знаю, — Петрушов задумался. — Трудно и сложно. Зубы можно поломать.
           — Выбор сделать необходимо, — сказал Хавроничев.
           — И ты сделал? — в голосе Петрушова прозвучало подозрение.
           — Почти.
           — И кого ты выбрал?
           — Тебя.
           — За что? — вырвалось у Петрушова.
           — За твои площади. Получил в прошлом году — поделись. Уступи на время. Не надо ничего никуда переводить. Организуй у себя участок, внедри новое производство, поработай год. Потом передашь.
           Петрушов встал. Прошел к окну. Отогнул штору. Рассвет еще не подступил. За окном чернота. Захотелось выключить свет, посидеть в полной темноте. Одному бы. В одиночестве переварить угощение товарища. Подумать.
           Какая-то фантастика. При чем тут стапельный цех? Им нужны площади. А кто будет делать оснастку? Навяжут серийное производство. В жизни не занимались. Не умеем. Не по зубам ни мне, ни цеху.
           Он обогнул стол, сел в свое кресло, достал сигарету, щелкнул зажигалкой, не закурил, положил сигарету на стол. Тяжело спросил:
           — Значит, стапельный цех на заводе угробить можно?
           Хавроничев задумчиво посмотрел на Петрушова и неожиданно просиял.
           — Значит, стапельный угробить можно временно на один год, — сказал он. — В создавшейся обстановке придется максимально сократить количество новой оснастки. Изготовлять только на новое изделие. Стапели сделаешь за пару месяцев. Твои слесарные участки на год переведем в восемнадцатый, пустим их в две смены, не получится — даже в три. Перебьемся. Тебе дадим только тару, только контейнеры. И механические участки останутся, будем работать. Видишь, не зря к тебе пришел. На такое окончательное решение ты меня толкнул.
           — Павел Константинович, — тихо произнес Петрушов, — зачем вы так? Мы же ваш цех. Почему вы нас гробите?
           — Мы с тобой руководители завода. На заводе. Подумай. Завод ищет решение. Не цех. Не участок. Мы все. Ты — способен не помочь, если можешь? Представить себе такого не могу. Осмыслишь, сам предложишь. Возьмешься. Уверен.
           — Хуже не придумаешь, — сказал Петрушов. — Это крах. Для меня. Для цеха. Боюсь, и для завода.
           — Ничего, — возразил Хавроничев. — Созреешь.
           — И кому поручите участок организовать?
           — Тебе и поручим. Дадим помощников. Найдешь начальника участка. Впервые тебе, что ли?
           — Серийным производством не занимался никогда. Я — стапельщик, знаешь ведь.
           — Брось, не сравню твое производство с серийным. Серийное намного проще.
           — Не для меня это дело. Мне не потянуть. По натуре не приспособлен. Там требуется человек организованный, терпеливый, системный. Я — взрывной. Мне монотонность противна. Стапель за неделю выдать — это я могу организовать. В серию — не полезу.
           — Полезешь, сможешь, бояться нечего. Временно. Быстро, не заметишь. Организуешь участок, оснастишь, подготовишь как следует к серийному производству, перебросишь в новый корпус и вернешься к стапелям с благодарностью и премией.
           — В общем, — горько сказал Петрушов, — решил ты угробить и цех, и меня. Цех — на время, меня — навсегда.
           — Думал, поддержишь, — рассердился Хавроничев. — Ладно. Решаю не я, со мной не советуются. Как скажет Сигаев, так будет. Что они там думают, честно говорю: не знаю. Сам не полезу, буду молчать. Но если спросит главный инженер, свое мнение скажу. Какое — знаешь.
           — Спасибо. Шанс, значит, еще есть. Будем надеяться.
           — Надежда умирает последней.
           — Вместе с кем — со мной? С цехом?
           — В сообразительности тебе не откажешь. На этот раз только не на пользу делу.
           — С какой стороны поглядеть.
           — Да с любой. Куда-то не туда вообще поехали.
           — Слушай, а не мог бы ты меня с собой на доклад к главному инженеру прихватить? Может, он заодно и меня выслушает?
           — Не могу. Я один вызван. По заданию. Но твое мнение ему передам. Обещаю.
           — Ладно, не надо. — Петрушов обреченно махнул рукой. — Решайте сами.
          

---  ГЛАВА 7 ---

         
           Главный инженер зашел с листком бумаги в руке. Пятнадцать часов. Сегодня они вдвоем. Оба несколько минут назад вернулись с обеда. Яночкин — у окна, но не смотрит на улицу, встретил взглядом вошедшего. Сигаев подошел к столу, положил бумагу.
           — Может, кофе выпьем? — предложил директор.
           — Что же я дома пил? — вслух задумался Сигаев. — Кофе не пил точно.
           Яночкин снял телефонную трубку.
           — Принесите нам по чашечке кофе, пожалуйста. Нет, больше ничего. Присядем? — пригласил.
           — Вот трудоемкость, — главный инженер придвинул принесенный листок. — Ориентировочная.
           Спокойно подождал, пока директор внимательно знакомился с цифрами. Вошла секретарь, поставила перед ними чашки на блюдцах.
           — Кофе не помешает, — заметил Яночкин. — Кстати.
           Сигаев молчал.
           — Десять-двенадцать процентов объема всего производства на заводе. Что ж, примерно так себе и представляли.
           — Казалось меньше, — заметил главный инженер.
           — Немного, возможно, — согласился директор. — Непринципиально. Объемы видны. Теперь получили цифры. Факт налицо. Было обеспечение рабочими восемьдесят процентов, станет — семьдесят, а то и шестьдесят восемь.
           — На шестьдесят восемь план не сделать.
           — Не сделать. Но это другая тема. Отдельный разговор. Давайте определимся с первой очередью. Сколько вам потребуется на определение места производства? Где будет участок?
           — Постоянно — нигде. Участок такой объем не потянет.
           — Следовательно? Предложение!
           — Предложение мне принес главный технолог. Произвел анализ ситуации на основании своих расчетов и сделал вывод, который я поддержал бы без колебаний, не будь он наполовину, скажем, фантазией.
           — Так вы предлагаете мне заняться фантазированием?
           — Нет, это к слову. У меня пока решения нет. Подумаю.
           — Хавроничев фантазером не кажется. Совсем нереальное предложение? Часто можно что-то дельное почерпнуть из утопии.
           — Без серьезного ущерба для завода достаточных площадей на новое производство выделить невозможно, — продекламировал Сигаев.
           — Оригинальный вывод, — заметил директор.
           — На таком основании он считает невозможным планировать производство тары на имеющихся площадях.
           — Тоже неплохо. Каково предложение?
           — Главный технолог предлагает за полгода выстроить новый корпус на территории завода.
           Директор задумался. Главный инженер тоже сердито молчал. Хавроничев его раздразнил. До разговора с главным технологом Сигаев соображал направленно, сосредоточенно. Утренний разговор совсем сбил с толку. Заставляет мыслить с начала. С нуля. И серьезно, без прожектерства.
           — Я посоветовал ему поставить себя на наше место. Мысленно. Быть технологом хорошо. Надо соображать, я не знаю, чуть-чуть в масштабе. Хотя бы чувствовать возможности завода. Государства даже. Год назад ввели два корпуса. Один строили шесть лет, другой — проще — четыре года. За год корпус — не знаю. Не слышал. Главное, кто сразу после ввода двух таких корпусов даст деньги? Так сразу. Думать же надо.
           — А вы знаете, Борис Александрович, я тоже думал об этом, — признался Яночкин. — Очень осторожно, вслух не говорил, но думал. Вы правы, похоже на фантазию. И выделение средств сомнительно, и скорость выполнения нереальна. Но понимаете, ситуация — за нас, и можно попытаться ее использовать. Даже надо. Вы не были при разговоре с министром. Он считает ситуацию экстремальной и обещает всяческую поддержку. Деньги даст, уверен. Ясно, это не все. Однако, кое-что. Не возражаете обсудить этот вопрос?
           — Можно, — Сигаев пожал плечами.
           Директор нажал кнопку. Вошла секретарь, направилась к столу.
           Яночкин кивнул:
           — Чашки уберите, правильно. И пригласите сюда начальника финансового отдела и начальника отдела капитального строительства.
           — Так, — директор вернулся к разговору, — полгода действительно нереально, будем рассуждать о годе. А где намерен главный технолог перезимовать этот год?
           — Предлагает отдать под тару цех двадцать семь.
           — Что? — Яночкин не скрывал удивления.
           — Вот-вот, — покачал головой Сигаев. — Я так же отреагировал.
           — Объясните подробнее.
           — Предлагает временно прекратить изготовление на заводе крупных стапелей и стендов. Может быть, и агрегатных станков. Ограничиться мелкой и средней оснасткой. Слесарей цеха двадцать семь передать восемнадцатому, там организовать на слесарном участке двухсменную работу. Цеху поручить освоение и выпуск тары до постройки корпуса.
           — Фактически главный технолог готов отдать под новое производство один из трех своих цехов, то есть полностью забрать себе, в свою структуру? Я правильно понял?
           — Главное не в этом. Главное в его проекте — построить в будущем году корпус. Освоение и начало производства он видит практически в любом агрегатно-сборочном цехе. Принес мне на рассмотрение варианты четырех цехов. Но лучшим, самым приемлемым считает выбор именно двадцать седьмого.
           — То есть берет на себя всю тяжесть, готов взвалить такую нагрузку?
           — Ну да, хомут на шею. Не только на свою, а всего завода. Без крупной оснастки завод оставить. Не боится. Я — боюсь. Самое постоянное — временное. Руководитель обязан иметь чувство опасности. И понятие реальности тоже.
           — Он как, настойчиво предлагал двадцать седьмой?
           — Нет, просто выделил его из четырех предложенных. Но меня возмутили оба момента — и корпус, и цех. Так-то он всю подготовку ведет правильно, ничего не скажу. Но — не можешь, не предлагай. Главный специалист обязан уметь делать выводы.
           — Мнение начальника двадцать седьмого знаете?
           — Резко отрицательное. Петрушов хочет оснастку делать, а не тару. Знает, для чего он на заводе, слава богу.
           — Что ж, — решил Яночкин, — новый корпус — за мной. Немедленно начнем заниматься. Полгода — нереально. Год — сомнительно. Попробуем. Дадим себе срок — седьмое ноября будущего года. Подойдут руководители, посоветуемся. Если утвердим срок строительства год, будем на него рассчитывать. Насчет объекта освоения — ваш вопрос, Борис Александрович. У вас фактически неделя, как мы договорились, определяйтесь.
           — Николай Прокофьевич, вы меня часто сдерживаете, не позволяете увлечься, — Сигаев старался говорить спокойно, пытался спрятать раздражение, владевшее им после встречи с главным технологом. — В нашем случае азарт недопустим. Я вас понимаю. Не такое производство ставили за полтора — два месяца. И корпуса строили за три-четыре. Была война. Такое время. Понимаю, война научила многому. Все помню. Но нынче — мир. Не думаю, что возможно кого-то заставить построить нам за год корпус. Все планы на будущий год утверждены. Хорошо, не возражаю, заняться нужно. И можно надеяться на лучшее, но рассчитывать только на худшее. Давайте ожидать новый корпус минимум через два года. И то — хорошо. В расчете на такое время буду строить работу. Надеюсь, это — ответственный подход.
           — Мешать не стану. Решайте.
           Яночкин заходил по кабинету. Медленно, грузно прошелся вдоль стола, потрогал рукой спинку стула, повернул назад. Неожиданно подумал:
           Хавроничев, Хавроничев, Павел Константинович, где ты раньше был со своими предложениями? Посоветовал бы, как мне с министром вести себя, научил правильному подходу. Мне следовало с готовностью принять приказ министра, поверить ему, почувствовать невозможность спора, понять неизбежность решения, взвалить без принуждения весь груз и затем лишь выставить свои требования. Большая разница: добровольно заниматься делом или под давлением министра. Он от поддержки не откажется, все сделает, но отношения обострились, факт. Сам виноват, что-то не сработало. Ума не хватило.
           Сказал:
           — Мне бы хотелось, Борис Александрович, видеть Хавроничева на совещаниях.
           — Пожалуйста, — согласился Сигаев, — я сразу предлагал. Завтра пригласим, все понятно.
           — Нет, на наши ежедневные нет. На всех остальных хочу иметь его консультацию. Совет. Знать мнение. Может пригодиться, чувствую. Нам с вами, обоим.
           — Иногда — конечно.
           И разговор директора Сигаева раздражал. По одному поступку ценить человека. Непохоже на осторожного Яночкина. Впрочем, сам разговор на эту тему отвлеченный. Хочу иметь советчика вообще, на конкретные совещания — не звать. Интересное кино. На расширенных совещаниях главный технолог всегда присутствует, что его еще специально приглашать. Примем к сведению. Как по пословице: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Что бы еще народная мудрость подбросила? О! Это — главное. Тише едешь, дальше будешь. Спасибо народной мудрости. И не станем торопиться.
           Посовещались коротко. Из кабинета директора вышли в приемную втроем, начальник ОКСа Савин прошел вслед за Сигаевым в кабинет главного инженера. Сказал взволнованно:
           — Борис Александрович, что с директором? Вы человек здравомыслящий, это же нереально. Вспомните два последних корпуса. До сих пор удивляюсь, как их закончили. Такие трудности. Один год! Себя обманывать — к чему?
           — У нас нет выбора. Корпус — наше спасение. Поэтому, Аркадий, мой совет: сократи сроки, назначаемые Яночкиным, вдвое. Лично, самостоятельно и сознательно. И будь на высоте. Когда собрался в институт к проектировщикам? Почему в среду? Что значит, наш день? Звони немедленно ведущему по нашему заводу, недостаточно — главному инженеру. Назначай им встречу со мной, вместе поедем. В понедельник после обеда. Сам отправляйся с утра, покопайся, поищи с ними проект. Готовый. Самый простой, еще раз говорю. Склад. Годится просторный склад. Посмотри. Чтобы могли построить за полгода. Директор говорит год, я говорю — полгода. Пойми, такова потребность. Проникнись. От этого зависит не развалить завод. Нет выхода. Площадь? Площадь. Минуту, присядь. Позвоню. Павел Константинович? О новом корпусе. Какова его площадь? А кто знает? Когда? Обещал — хорошо, но сам же предлагаешь форсировать события. Ладно, все.
           Значит, так. Давай определяться. Никто не знает. Знатоков пока на заводе нет. Хорошо живем. Ладно. Двадцать седьмой теперь сколько тысяч метров занимает? Четыре с половиной? Корпус выбираем не менее трех с половиной. Три с половиной — минимум. Записали? Давай.
           И отметил в календаре: понедельник. 16-00. Проектный институт. Новый корпус.


---  ГЛАВА 8 ---


           После командировки на работу приходишь по-особому. Даже если привык к поездам, находишься в постоянной готовности сорваться с места  — на день, два, неделю, две, часто вынужден гоняться по просторам родины великой, такая работа. Впрочем, загибать ни к чему, дальше Урала почти не забирался, но здесь, в Европе, в Закавказье в том числе, это, конечно, стиль деятельности. Его стиль. Прежнего заместителя директора с места сдвинуть — проблема была, а работал — будь здоров, директором забрали на крупный завод, не в Ленинграде, правда. Тесленко не способен сидеть на месте по складу характера. Может быть, солидности не хватает. Ну, наверно. Ему-то пост директора не предложат никогда. Уверен. Такая мысль приходит редко и всегда вызывает веселое возбуждение, желание даже вслух рассмеяться. Это — совсем не для него. Нынешнее положение устраивает более чем — и его самого, и предприятие. Доказано делом.
           И в Москве, и смежники, и заводы-поставщики предпочитают с ленинградским заводом без нужды не связываться: мигом прилетит сумасшедший замдиректора, шум поднимет — долго не забудется, своего добьется, еще извиниться заставит — лишний раз нарываться на неприятности кому охота. Или просто пристыдит, если хорошо знаком: разве с друзьями так можно, не по-товарищески это, давайте немедленно исправлять. Все, с кем имеет дело, уважают его за умение добиваться своего и за справедливость. Несправедливости Владимир Савельевич не терпит. Но, кстати говоря, угодливое внимание к себе принимает с удовольствием, нравится ему, скажем, подчеркнутая предупредительность. Маленькая слабость.
           Коллеги любят своего товарища за обязательность в делах, внимательность к ним и чуткость при встречах. В Ленинграде по приезде — не обязательно на завод, куда угодно — только позвони, Тесленко непременно встретит, выделит машину, устроит в заводскую гостиницу, обеспечит посещение музея, добудет билеты в театр, организует прощальную вечеринку и еще поможет во всех делах, если потребуется. Яночкин понимает специфику работы заместителя, подчинил ему заводской транспорт и социально-бытовые службы и предоставил полную свободу действий в абсолютной уверенности, что тот не позволит никаких злоупотреблений. Такое доверие Тесленко ценит больше всего на свете. Понимает: не все коллеги на других заводах занимают подобное положение.
           А дать полную свободу действий в служебной деятельности руководителей — вот это стиль Яночкина. Он — или целиком доверяет своему заместителю и не мешает ему, или не работает с ним. Став директором, он не назначил главным инженером бывшего своего первого заместителя — взял Сигаева, начальника конструкторского отдела. И ведь не ошибся, получил отличного главного инженера. Вполне возможно, из первого зама тоже получался классный главный, еще лучший, он принципиально был готов занять кресло, все были уверены, но не получилось. Значило это только одно: у Яночкина к своему заместителю не оказалось доверия. Полного? Видимо, достаточного. То ли где-то растерял. Возможно, в чем-то слукавил. Или подвел. Понимая сложность положения, порекомендовал через райком партии своего зам.главного инженера на соседний завод заместителем директора. Через два года тот стал там директором, а с Яночкиным сохранил самые добрые отношения, забыв про обиду и считая действия Николая Прокофьевича подарком судьбы.
           Тесленко стал заместителем директора давно, еще в бытность Яночкина главным инженером. Уже не молод, никто не спорит, шестой десяток вовсю, но стиль работы менять не намерен. Надо бы, наверно, это, пожалуй, правильно. Не намерен — и все! Чуть что, срывается — поехал. Не любитель писем, переписки, жалоб — не любитель. Только — живьем. А как еще? Сорвали поставку металла. Звонок. Ничего не добиться. Послали снабженца, хорошего надежного парня. Нет результата. Завтра станет заготовительный цех. Программа на волоске. Можно телеграмму на завод, телеграмму в министерство, письмо в обком, к ним в министерство. Все это делается, естественно. А дальше? Сидеть и ждать и гадать, когда, где и что? Да пока все это движется, он непосредственно на месте вдесятеро быстрее раскрутит. Это, конечно, часть, может, не основная и не самая объемная оперативная часть всей, так сказать, внешней деятельности, но весьма значительная. Директор не возражает, значит, никто не мешает соблюдать стиль своей работы таким, какой считает необходимым. Вот и катается. А после командировки на работу приходишь по-особому. И по-особому, и по-разному. В прямой зависимости от времени отсутствия.
           Когда срываешься на день, два, обычно срочно, без подготовки, вынужден оставить незавершенными даже неотложные дела, брошено то, что постоянно требует внимания, по возвращении главное — сразу оказаться в прежней обстановке, схватить все брошенное снова в руки, войти в ритм, продолжать оставленные на заводе занятия так, словно не было перерыва. Все знает, все помнит. Ровно в половине девятого начальников отделов в кабинет, доклад по каждому вопросу, не позволить никому расслабиться, дать сразу понять всем исполнителям: ничто не забыто, не упущено, не заморожено, не оставлено, благодарность за то, что сделано вчера, выговор за то, что не выполнено и — темп, срок, все записали, вечером — на разбор итогов дня.
           К утреннему оперативному совещанию нужно подготовиться, посмотреть последние записи в календаре, заметки в записной книжке, не дать возможности начальникам отделов отвлечься на иные дела, заранее предупредить о совещании через первых пришедших на работу сотрудников. После краткосрочной командировки заместитель директора появляется на работе раньше всех. Первым в заводоуправлении. Застает уборщиц. Здоровается с ними, охотно объясняет: вот приехал только что. Знает всех уборщиц в лицо и по имени и про себя гордится этим знакомством. Ничто не может нарушить построенную им систему. Исключены задержки с транспортом — поезда не опаздывают. Четко отработаны, например, короткие поездки в Москву. Туда на «Стреле» можно, обратно — никогда. Любой фирменный — не хуже, только быстрее. «Стрела» — комфорт, но долгий: отправляется в полночь и прибывает в восемь тридцать. В столицу — нормально, домой — поздно. Не годится. «Фирмочки» — выходят в районе десяти вечера, прибывают в шесть, чуть раньше, чуть позже. Домой успеешь завернуть всегда — помыться, перекусить, глотнуть очередную порцию семейных забот. Домашние неурядицы. Этого добра хватает. Как в любой семье. Но с ритма никакие семейные неприятности не собьют. После короткой командировки он на работе раньше всех.
           Совсем другое дело — длительные командировки. Они гораздо реже коротких, зато основательнее, серьезнее, капитальнее, связаны чаще всего с крупными проблемами деятельности или развития завода. Отправляясь в длительную поездку, сознательно оставляешь все оперативные дела, передаешь неотложные заботы тому, кого назначил замещать себя, сосредоточился на задании, выкинул то, чем была забита голова вчера. И заставляешь себя заниматься исключительно тем, ради чего поехал, не отвлекаясь на обыденные мелочи. Как правило, длительная командировка заканчивается подписанием проекта, плана или договора, определяющих будущую работу. Доставка таких документов на завод срочности не требует. Никто от него не ждет прыти. И не проявляешь. Свое дело сделал. Задание выполнил. Как сумел. Чаще всего, доволен. Хотя, бывает, не получается. Не удалось.
           Не смертельно.
           Обычно из долгой поездки возвращаешься перед выходным или прямо в выходной. То есть, успеваешь отдохнуть с дороги и досыта насидеться дома. Тем не менее утром на работу спешить не годится. Ни к чему. Вредно. Мешать людям и себе тоже. Он лишний на заводе с утра. Отстал на несколько дней. Машина настроена на работу без него. Все на местах, машина функционирует, его место занято. Вписаться без ошибок, войти в курс, взять ритм и верно натянуть вожжи в момент не получится, требуется разбег для точного попадания в бегущий поезд, время, иногда целый день, чтобы полностью овладеть обстановкой. Опыт подсказывает: не торопиться, не мешать, не сбивать ритм. Спокойно просит замещающего: продолжай, занимайся, считай меня пока в командировке. На совещании у себя в кабинете сидит в стороне. Входит в курс. Вмешивается постепенно, осторожно, полностью — только к концу дня, если не требуется срочное вмешательство. Но такое — не часто.
           После долгого отсутствия Тесленко приходит на завод на час-полтора позже начала работы. Своих подчиненных отвлекать ни к чему. Главные специалисты с утра на сборке, директор проводит оперативное совещание. Конец месяца — ежедневно. План. Яночкин возвращается в кабинет к десяти-половине одиннадцатого; в десять часов Владимир Савельевич на месте, готов к докладу. Отчитаться за командировку, доложить обо всем, что случилось, чем занимался, что привез, каковы общий результат и частные выводы — первое, что необходимо сделать с самого начала. Главное — ничего не упустить. Не прозевать. Не забыть. Не проворонить. Прежде об этом мысли не было, появиться не могло. В жизни не жаловался на свою память. И теперь в голове держит столько информации, самому бывает удивительно. Профессиональное качество. Однако прозвучал звонок. Прилетела первая ласточка. Имеется в виду возраст — что же еще. Надо быть предельно внимательным.
           А случилось летом, в конце июля. На оперативном совещании у директора разбирали состояние производства основного изделия. Дошла очередь до сорок четвертого, встал начальник цеха Неверов, раскрыл журнал, приготовился отвечать на вопросы начальника производства. Неожиданно вмешался Яночкин.
           — Отвлечемся от машины. Неверов, как у вас с товарами народного потребления?
           Чтобы на основной машине отвлекаться к ширпотребу — такого практически не бывает. Неверов слегка растерялся.
           — По-разному, Николай Прокофьевич. Что вы имеете в виду?
           — Имею в виду наборы кастрюль.
           Начальник цеха облегченно вздохнул.
           — Наборы в порядке. Вчера закрыл месяц. Все отправил на склад. Там долго не лежат, наверно уже реализовали.
           — Владимир Савельевич, — обратился директор к заместителю, — что мы должны за границу?
           — Не знаю, Николай Прокофьевич.
           — Кому за границу мы поставляем наборы кастрюль?
           — Да бог с ними, никому.
           — С кем вы заключили договор на полгода?
           — Не знаю, нет, — Тесленко вдруг заколебался.
           — Вспоминайте, вспоминайте, с кем подписывали договор. Знаете, кто мне вчера звонил? Польский консул. Спрашивает, когда получит наши наборы. Встречались с консулом Польши?
           — Да, да, точно. Это прошлой осенью в Киеве выставка была товаров народного потребления, министерство заставило принять участие и договор заключить. На год не согласился, ну, на полгода подписал и забыл как-то сразу. Да, было.
           Его так поразило, что все-таки вспомнил — впервые с того самого дня — что вовсе не ужаснул провал в памяти, хотя потом именно забывчивость вспоминалась им с большим беспокойством. Правда, пока не повторялась, ничего подобного близко не было, но он теперь особо следит за собой и записывает всякую мелочь. А тот случай запомнился не только из-за своей вины, но и по эффектному окончанию разговора.
           Редко, но бывает, когда директор завода прощает промахи в работе. Он только упрекнул заместителя:
           — Хоть бы намекнул на что-то, Владимир Савельевич. Теперь с ног на голову ставить. Неверов, до первого числа вам придется сделать дополнительно сто комплектов наборов кастрюль.
           — Я все сдал. План выполнен. Задела даже нет.
           — У вас проблемы со слухом, Неверов? Сто комплектов до первого. Сверх плана. И каждый теперь месяц в этом году. На будущее, Владимир Савельевич, никаких договоров с заграницей. Нынче у нас нет выбора. Неверов, ясно? Тридцатого доложите мне о выполнении. За качество лично отвечаете. В Европу отправляем. Чтобы никаких претензий. Языком вылизать каждую кастрюлю.
           И закончил сердито:
           — Мне из-за этого говна еще международного скандала не хватает.
           Последняя фраза восхитила всех, а Тесленко запомнил наизусть.
           Что же касается международных договоров, тот случай был единственным в жизни и повторение его категорически исключалось при любых обстоятельствах.
          

---  ГЛАВА 9 ---

      
           В воскресенье в Ленинград можно было возвращаться как раз "Стрелой". Даже лучше намного: и самому выспаться, и домашним дать поспать. Он не стал нарушать установленный порядок. Представитель завода в Москве, в обязанности которого входит обеспечение билетами приезжающих в столицу руководителей, зная постоянство заместителя директора, не подумал задавать лишние вопросы и что-либо уточнять, а Владимиру Савельевичу такая слепая исполнительность понравилась чрезвычайно, разбивать ее случайным отклонением от установленной нормы выглядело бы совсем неверно. Порядок бьет класс, вспомнилась футбольная истина. Не болельщик, а формулу усвоил. Для общего разговора с друзьями и полезного употребления в своих делах.
           Вечером поговорил по телефону с Марией, сообщил, когда приедет, поэтому дверь не заперта на внутреннюю задвижку. От замков ключи всегда с собой. Уезжая в командировку, из кармана не выкладывает, даже мысли не возникает. И ни к чему — как сегодня, например: не надо звонить, всех раньше времени поднимать — отлично.
           Воскресенье, половина седьмого, темнота, тишина. Густая, влажная, плотная теплота. Горячие батареи и прикрытая форточка. Настоенный домашний уют. Перекрестное дыхание крепко спящих людей, вбирающих грудью шумные волны входящего воздуха и выпускающих полураскрытым ртом слабые струи тихого выдоха. В прихожей не уловить дыхания спящих. Прислушался. Замер. Нет, лишь сонная тишина. Но он знает все эти звуки, ощущает их, они идут из всех трех комнат, мягкое нежное близкое дыхание родных людей, дающее радость и покой.
           Разделся, портфель поставил на тумбочку, прошел на кухню. Налил воды в стакан, сделал два глотка, остаток выплеснул в раковину. Есть не хочется, рано еще. Можно макнуться под душем, но не дело нарушать тишину в квартире. Скинул пиджак, развязал галстук, расстегнул рубашку. Все — на стул, потихоньку, потом разберемся, после общего подъема. Мягкое тепло со всех сторон обволакивает тело, нежная истома проникает внутрь, полное расслабление организма от домашней неги. Никаких мыслей, никаких желаний, ослаблена воля, утрачен всякий интерес к деятельности, — нет, не потеря сил, не физическое изнурение, не обреченное безволие: добровольная расслабленность живого вполне здорового организма в условиях нормального семейного уюта. В домашней обстановке обеспеченного быта, созданного им и надежно защищенного. Ранним воскресным утром обстановка располагает к полному физическому и душевному расслаблению. Такое чувство возможно только дома, в окружении родных людей. А может быть, не обязательно в окружении, наверно, возможно так хорошо одному, но только здесь, в своей квартире. Фактически все-таки он же один, тишина, все спят. Его чувства, ощущения — его, собственные, ни с кем не разделены. Точно так же совсем один был вчера весь вечер до отъезда в гостинице. Отдельный номер, уютная мебель, отличные условия. После обеда нечем заняться, расслабляйся на здоровье. И старался, и книга не читалась, и мысли прогонял, и валялся на кровати, но — никаких эмоций, ни удовольствия, ни наслаждения. Тревога, беспокойство, беспрерывные переживания, бесконечные заботы, всевозможные опасения что-то упустить, не сделать, забыть, потерять и, пока еще здесь, в командировке, поправить, есть возможность. Хотя, кажется, знает, уверен: нечего забывать и нечего исправлять, все сделано и закончено. И хорошо. А в душе покоя нет. Обстановка не располагает. Не те условия.
           Бывает потребность расслабиться на работе. Так то — потребность! Вот именно. Там действительно необходимость отдыха. Теперь почти не бывает, давно не случалось, а прежде, когда начальником цеха вкалывал, испытывал на себе еще как. Молодым был. Но давила постоянная ответственность, работа непосредственно с людьми, всякие срывы и аварийные ситуации, в конце месяца круглосуточная работа, в результате физическая усталость и нервное переутомление валили с ног, вынуждали запираться в кабинете и отлеживаться на диване пару часов для восстановления сил.
           Там — вынужденное расслабление.
           Добровольное, естественное, сладкое и тянущее — только дома. Семейное благополучие. Мещанская радость. Пусть мещанская, наплевать. А все не то: ни благополучия, ни радости. Ни личной жизни, по большому счету. А вот после разлуки возвращаешься домой — и счастье, поразительное ощущение родного очага — нет, не на секунду, не на короткий миг — на целое утро. Забылись неустроенность и все домашние неприятности, не забылись, помнятся, держатся в мозгу. Но на какое-то время отодвинулись, ушли в сторону, голова свободна от всякой тяжести, и потому становится легко и радостно. В ванную все-таки завернул; стараясь не шуметь, умылся, почистил зубы. Тапочки мягкие, неслышные, потихоньку прошел в соседнюю комнату, хотя знает: опасаться шуметь нечего, даже в ботинках никого не разбудит, двери в обе комнаты, где спят дочери и внучки, плотно прикрыты, туда такие звуки не проникнут. Мария не спит, точно. Уверен. Чувствует. Без всяких ощущений знает: ждет его, потому проснулась. Еще до того, как дверь открыл. И понимает каждый его шаг, каждое движение, молча, затаившись, следит за его внедрением в домашнюю жизнь. Так всегда. И каждый раз он боится ее разбудить, нарушить сон, теоретически возможный — после трудного дня или долгого незасыпания накануне вполне естественно проспать его раннее появление. Но такого не случалось никогда. И сегодня тоже. Он уже привык к темноте и, кажется, увидел свободным свое место на диване. Диване-кровати. Жена не шевелится, при его приближении не подвинулась, приглашая мужа лечь рядом. Но этого не требуется. Она все проделала раньше, услышав его раздевание. Владимир Савельевич нашел край одеяла, приподнял и вполз под него. Мария лежала на правом боку, любила, в детстве так научила ее мать. Он коснулся ее спины, ладонью легко провел по шее, мягко нащупал упругое круглое плечо, просторная ночная рубашка жены почти не мешала его движениям, погладил гладкую кожу женской руки, достал почти до локтя, забрался в свободный рукав рубашки, приник своей рукой к руке супруги, замер в порыве нежности. Затем провел ладонью по ее руке в обратном направлении быстрее и тверже, сжал плечо требовательно и сильно. Жена лежала покорно и тихо, терпеливо ждала, не поощряя и не прогоняя его. Он прижался к ее спине, а рука, обнимая, пошла вниз, нырнула в разрез под рубашку и ладонь легла на грудь. Всю жизнь его восхищает бюст жены. Двоих детей выкормила. А грудь до сих пор мягкая, полная и высокая, как у девушки, вызывающе соблазнительная под трепетно чувствительными пальцами. Она нашла кисть его руки своей рукой, слегка стиснула ее через шелк рубашки и сильно прижала к своей груди. Он понял ласку жены как сигнал к действию, но она тихо сказала:
           — Позднее утро. Девочки могут встать, неловко будет. Может, отложим до вечера?
           — Ничего себе,  — задохнулся Владимир Савельевич. — Я всю ночь мечтал, как до тебя доберусь. Выходной, пусть отсыпаются, нечего им вставать рано. 
           — Я слышу речи мальчика, не мужа, — дразнила Мария.
           — Конечно, мальчика. Две недели не виделись. Полмесяца. Забыл, как надо целоваться, разучился совсем.
           — Забыл? — она счастливо рассмеялась. И вдруг неожиданно и быстро, в момент повернулась к мужу.
           — Вспомним. Научимся. Еще как.
           И принялась радостно целовать его щеки, нос, подбородок, а его руки ласкали гладкую кожу и мягкое полное напряженное женское тело. Наконец их губы встретились в немыслимо долгом чувственном поцелуе, и Тесленко утонул в мучительной ласковой нежности мягкого тела любимой женщины.             
          

---  ГЛАВА 10 ---


           Это хорошо — полдня проспать в выходной. Даже прекрасно. Отдохнуть и полностью восстановиться после поездки — худо ли? Проснуться одному в трехкомнатной квартире — тоже отлично. Мария не иначе в магазин отправилась, хотя знала, когда он возвращается, к приезду мужа могла заранее подготовиться. Да наверняка сделала все как надо. Но семья нынче большая стала, детки крошечные, каждый день им свежее брать положено, слегка еще помнит, как своих детей поднимали и сколько ему самому тогда приходилось гоняться по всяким магазинам. Хоть и Ленинград, а не всегда сразу все достанешь, побегаешь иной раз досыта. Но он этим занимался с радостью и удовольствием. И добывал то, что просили, и получал собственное душевное удовлетворение.
           И внучки ему никак не помеха. Его внучки. Радость. Наслаждение. Его счастье.
           Маленькие детки — маленькие бедки. Большие дети… Ладно, не стоит. Сегодня главное для него — доклад директору. Что докладывать завтра? Информации достаточно, на всю времени не хватит, выбрать основное. А для директора основное не всегда то, что для заместителя. Иногда ему мелочи важнее всего, так бывает. Но — минуту!
           Давно с Марией, и не только с ней, с друзьями договорились: выходной только для отдыха. Для дома, для семьи. О работе — ни слова. Ни звука. Ни мысли. Уговор дороже денег. Не будем отвлекаться. Понятно, один, никто не мешает, думается о чем угодно, но — нет, так не годится, нужно себя заставить, уметь управлять своими мыслями, когда надо, отбросить все лишнее, отдыхать припеваючи и не торопиться подниматься с постели и не думать не о чем.
           Все-таки он счастливый человек. По большому счету. В основном. Редкость в наше время. Хотя, как сказать. В каждой семье свои радости и свои горести. Всего хватает. У него, что ли, мало неприятностей в последнее время? Всеобщая мода — жаловаться на жизнь. От этого, говорят, становится легче. Он — не жалуется. Не занимается этим никогда. Счастливый человек жаловаться не может.
           Ему повезло с Марией. Красавица-жена и теперь прекрасно выглядит. Любуется ею. Ее стройностью. И его понимает во всем. Умница, по-хорошему принципиальна. За ним приходит персональная машина. Мария не позволяет отвозить ее на завод, добирается на метро. Не хочет давать людям повод для лишних разговоров. И с работы едет общественным транспортом, всякий раз торопится домой, помогать дочкам. Это — теперь. Но и прежде, до приезда дочерей, не задерживалась на работе, как все работники отдела, уходила вовремя. И бывала свободной, и успевала везде, и заходила в кино, и посещала парикмахерскую, следила за собой. Сейчас редко себе позволяет, времени нет, однако, непонятно — как, форму сохраняет.
           Он счастливый человек с такой женой.
           Так пора вставать или не пора вставать? Наверно, около полудня. Лень даже посмотреть на часы. Для этого требуется подняться с кровати, а еще как-то не созрел. И никто не гонит с постели. Отдыхает душа.
           Что же, однако, сотворил весомое за командировку? Что смог, сделал. Что хотел — нет. Не в его силах решить все сразу. Это понятно, оправдываться ему не в чем. Многое обсудил, поднял вопросы, дал заявки. Есть еще время для решения в недалеком будущем.
           Просто и легко решать производственные дела.
           Сложно и трудно разобраться с домашними проблемами.
           Черт возьми.
           Сами себе создаем невыносимые условия.
           Спокойно. Без паники. Не маленький, дед уже, самое время уяснить, что к чему и как получилось. А то — поплыли по течению, только регистрируем пробоины, так и потонуть не долго. Кто сказал, что плохо с дочерьми? Будущее покажет. Молодые еще точки ставить. Не одни они расстаются с мужьями, вокруг поглядеть, половина семей рассыпаются. Может, так и лучше, что по молодости разъехались. Все пока впереди, встретят свое счастье, устроят семейную жизнь. Разочарование в жизни нечего связывать с маленькими детьми. Обаятельные девчушки. Ага. Деду с бабкой — одна радость, матерям — еще и тяжесть. Ему, деду, не понять. Отсталый разум. Вот и нечего требовать от него публичной жалости. И не получат. Обида и несчастье привлекают сочувствие. А сочувствие — это уступчивость. Все, что могли, родители уступили дочерям. Трехкомнатная отдельная квартира стала коммунальной: каждой семье по комнате. Он с Марией оказались в центральной, проходной, мимо ходят, тут и телевизор, и буфет с посудой, и пианино стоит, пока без дела; внучки подрастут, станут заниматься. Слава богу, материальных затруднений дочери не знают. Так сколько в себе горечь носить? Полгода — ладно, но старшая у них уже скоро год. Покинутые, не разведенные, разочарованные — допустим. Но одинокие — откуда? Вернулись. В родительский дом. К родному очагу. Под надежное крыло. На твердую почву. Уверенно ехали, знали: отец — не муж, не потребует ни покорности, ни благодарности. Все дома терпеть — его участь. Доля. Место. Его крест.
           Воскресное домашнее общение — семейная жизнь заместителя директора завода. Человека с положением. Интеллигента, с высшим техническим образованием. Инженера с тридцатилетним стажем работы. Самостоятельного мужика и примерного семьянина, две дочки, две внучки. Все любимы, несмотря ни на какие скандалы. Мать за дочерей переживает, старается успокоить, за собой сохранила все заботы о доме, иногда кажется, довольна, что дети с внучками рядом. В тесноте —не в обиде. Радости тоже мало. Жизнь как на вокзале, диван-кровать на самом проходе стоит, раздвигать вечером, складывать утром, постель внутрь прятать, ежедневная возня, это — на нем, жена раньше встает и раньше уезжает на работу. За год надоело, пожалуй, больше всего остального.
           Итак. Могут ли дочери вернуться к супругам? Вполне, хотя и не слишком вероятно. Чем дальше, тем сомнительнее. Правда, в жизни бывает все, тем более обе формально не разведены. Но и не общаются с мужьями. Стало быть, будущее непредсказуемо. Возможно, дочки приехали навсегда.
           Вывод сделан правильный. В такой обстановке главное, основное, единственное — жилье. Квартиры. Обеим дочерям. Тогда каждая сможет начать самостоятельную жизнь. Устраивать свою судьбу. Искать личное счастье. В конце концов, обрести полную свободу.
           Его проблема. Может быть, не стоило к директору обращаться. Привычка. Привык с директором советоваться. Хотел, если что, заручиться его поддержкой на выход к друзьям-строителям, пусть будет их служебная площадь, какая разница. Не собирался даже влезать в новый заводской дом. Знал, какая туда очередь. Кто стоит меньше пятнадцати лет, даже рассматриваться не будет.
           Яночкин секунды не думал. Сразу отрубил: незачем куда-то бегать, в новом доме квартиру обещаю. Если серьезно подумать, он как всегда прав. Свой фонд распределяет, как считает нужным. А заместитель директора завода — такой уровень, когда человек уже избавлен от очередей, заслужил особое к себе отношение, заработал исключение из правил. Кстати подоспел новый дом на предприятии. Без него нашелся бы другой вариант. И на обе квартиры сразу. Или не сразу. Да, господи, решит он проблему полностью. Только заняться как следует. Дом — на выданье, через месяц ордер могут вручить, осталось всего ничего, потерпим. Кажется, ничего сложного, а большое дело — решить квартирный вопрос. Ведь не награда, не премия — если разобраться, нормальная плата за труд. Он по своему служебному положению приносит серьезную пользу обществу — общество серьезно оценило результат его труда. А чтобы получить соответственную оценку, нужно работу выполнять соответственно. Высокого качества и творчески. Так что, когда один и в выходной, можно еще раз подумать и взвесить, что обязательно сразу доложить директору, а о чем проинформировать незаметно и естественно.
           Медленно думается, лениво, а вставать все равно придется, надо, пока никто не мешает, надеть пижаму, сесть к столу, записать порядок действий с утра на заводе, с кем встретиться, что обсудить и какие готовые уже выводы докладывать директору. Но для начала заглянуть на кухню, поглядеть, что на завтрак приготовила ему Мария, кофе сварить да перекусить. День только начинается, а уже, поди, перевалил за половину, не успеешь оглядеться, спать пора ложиться. И хорошо. Выходной для того и есть, чтобы поваляться, да побыть в одиночестве, да отвлечься от всего надоевшего. Эх, приятно расправить плечи, да размять мышцы, так бы и попрыгал на месте, но зарядкой заниматься бросил давно, а все равно здоров и молод, мало ли, сколько там лет набегает, важно, как себя чувствуешь, грех жаловаться, тьфу, тьфу, тьфу, три раза. Только не пижаму, а сразу брюки с рубашкой надеть. Как выполнено все, что наметил, — гулять, на улицу, на свежий воздух, в парк, на пару часов, не меньше, такой день терять — преступление.
          

---  ГЛАВА 11 ---

         
           Заместитель обязан в первую очередь доложить о результатах командировки директору, всем понятно, но Яночкин застрял на сборке, конец месяца, масса вопросов, не оторваться. Зная, что Тесленко в десять утра непременно на месте, позвонил секретарю, велел передать: до обеда не получится, встретимся на совещании в пятнадцать ноль ноль. Владимиру Савельевичу хотелось бы сначала поговорить с директором с глазу на глаз, обсудить итоги поездки с ним одним, настроить соответственно заранее. Не получилось. От этого упало настроение.
           Однако к совещанию следовало подготовиться. Войти в ритм. Проникнуть в суть. Овладеть ситуацией. Схватить обстановку. Взять всю проблему целиком. Соответствовать служебному положению.
           Со своими подчиненными начальниками отделов снабжения и кооперации встретился утром, в основном все выяснил, можно было теперь еще уточнить детали и подробности — не стал возвращаться, запретил себе заниматься мелочами. Зашел к представителю заказчика, поговорили ни о чем: никаких сведений из воинских частей пока не поступало. Рано, что-нибудь через неделю следует ждать возврата отправленных туда работников. По телефону такие сообщения не передаются.
           Попробовали с Рублевым прикинуть ориентировочную цифру свободных контейнеров, которые можно будет забрать — бесполезно, даже приблизительно представить невозможно. Развели руками, пожалели — что ж.
           К главному инженеру Тесленко не пошел, отправился через весь завод, на другой его конец, к Хавроничеву. Там весь комплекс технологических служб, включая два цеха подготовки производства. Заместитель директора к главному технологу заходит чрезвычайно редко, гораздо чаще наоборот, однако Хавроничев визиту не удивился, понимая интерес руководителя к развертыванию нового производства. Поднялся навстречу, радушно приветствовал гостя, пожали руки, присели к столу. Стол завален бумагами, стены завешаны чертежами, кабинет напоминает аудиторию института перед защитой дипломов. Тесленко повел глазами, повернул голову.
           — Уберем, — сказал Хавроничев, — сейчас придут. Сражались с конструкторами, только закончили. Все — тара. Погляди, сколько оснастки сотворили.
           Зная цели командировки заместителя директора, осторожно спросил:
           — Никаких изменений не привез, Владимир Савельевич?
           — Пока нет, — задумчиво ответил Тесленко.
           — Это не беда, — успокоил Хавроничев. — Полным ходом работаем. То, что видишь, только часть, все отделы развернулись даже неожиданно здорово. Дело в том, что в принципе работа оказалась для них элементарно несложной да еще задание получили предельно упростить конструкцию, попробовали порезвиться, пофантазировать, получили жесткий возврат, быстро поняли и пошли лепить то, что требуется. В изготовлении просто и в работе надежно. Мы справимся.
           — Дай бог, — пожелал заместитель директора. — Что-нибудь уже начали делать в металле?
           — Начали. В первую очередь делаем эталоны изделия и контейнеров, макеты посадочных мест. И — сборочный стапель. Занимаемся пока тарой номер один.
           — Я бы все-таки начал со второй-третьей, — сказал Тесленко. — Пока неясно, но если оставят производство, то, скорее всего, именно в Таллине. Я бы не торопился с первым номером.
           — Первая — сложная, остальные проще и легче. Нарисуем все, а порядок изготовления определим, как получим ясность. Не мы сами, конечно, главный инженер даст сроки. Пока, кстати, ни один график им не подписан. Всю оснастку еще не знаем, полностью список подготовим к середине декабря, а нарисуем, пожалуй, в январе, но графики первой очереди и отдельно по эталонам и макетам у него третий день на столе.
           Меня ждет, догадался Тесленко, надеется на мои удачные переговоры с корабелами. Придется подождать. И — нельзя. Нелепая ситуация. Главного я, конечно, не решил. Не подумал как-то, что тут на этом споткнулось. В остальном все нормально, даже хорошо, обрадовался результату поездки, выяснил достаточно, а по существу ничего и не решил.
           На душе стало совсем скверно. Не хотелось больше ни о чем говорить. Хавроничев его настроения не уловил.
           — Вот сравни, Владимир Савельевич, макет посадочных мест с эталоном изделия. По сути — одно и то же. Но эталон — изящный, ажурный, этот же — на мощной трубе, с приваренными прочными узлами.
           — Вы что, — удивился Тесленко. — Тонны две весит?
           — Нет, меньше, — Хавроничев рассмеялся. — Чувствуешь, какая прочность? А вес не важен, краном будем поднимать и двигать. Только краном.
           — Погоди, — Тесленко заинтересовался соседним чертежом. — А это что за каракатица?
           — Тоже макет. Вернее, контрольное приспособление для проверки правильности установки стыковочных узлов тары два и три.
           — Вместе?
           — Ну, да.
           — Зачем? Я видел там живьем. У них отдельно для каждой тары, маленькие, удобные. Зачем общее?
           — Знаю, наш конструктор ездил, тоже видел. Но технологи настаивают на комплексном. Я не возразил.
           — По-моему, зря.
           — Не думаю. Если нашим так удобнее, пусть будет. Им изготавливать оснастку, им внедрять в производство. Пусть работают.
           — Сам-то как считаешь?
           — Так и считаю.
           — Не замечал в тебе такой демократичности.
           — Не дело вмешиваться по мелочам. Не суть. Работа покажет. Начнем. Окажется неудобным, перейдем на раздельный вариант. Невелик труд. Чертежи на всякий случай велел приготовить.
           — А, все-таки!
           — На всякий случай. Не только тут.
           — Тогда — молодцы.
           — Так стараемся, — улыбнулся главный технолог и предложил:
           — Пошли, посмотрим, что в цехе успели натворить.
           — С удовольствием. Учти, видел в натуре всю оснастку, ты знаешь, вникал, вспомнил, что сам начинал технологом, завелся, не ожидал даже.
           — Все мы технологи в первую очередь, — поддержал Хавроничев.
           — Были и остаемся.
           Они спустились в цех, зашли к Петрушову, тот ругал мастера механического участка, кричал — в коридоре услышали, при виде вошедших мгновенно прекратил крик, сказал: — Понял? Иди, исправляй. — Начальство приветствовал совершенно спокойным голосом.
           — Здравствуйте, Владимир Савельевич! С возвращением.
           — Здорово. Главный технолог полагает, есть что у вас поглядеть.
           — Пойдемте. На месте всего виднее.
           Тесленко теперь нечасто бывал в цехах, отвык от непосредственно производства, но, совсем неожиданно получив возможность познакомиться с новым технологическим процессом, заинтересовался, полез в глубину, в Таллине и Выборге выяснял подробности, удивлял мастеров и рабочих компетенцией и точностью задаваемых им вопросов и радовался их удивлению. Многое удержал в памяти и получил возможность сравнить используемую там оснастку с той, что изготавливают здесь, в стапельном цехе. Увидел разницу, выразил сомнение, заспорил с рабочими, вызвали технолога, потом конструктора, увлекся — нормально, инженера-механика должно тянуть к творчеству в подходящий момент. Хавроничев с Петрушовым не вмешивались, отошли, перестали сопровождать заместителя директора, тот распоряжался сам, ему послушно подчинялись, не уступая по существу, кое с чем по пустякам согласились, и это удовлетворило всех. Тесленко повеселел.
           — Ничего у тебя пока толком нет, — сказал, подойдя, Петрушову, — все в дровах.
           — Сегодня — какое? — спросил Петрушов.
           — Это — понятно, — ответил Тесленко, — только хвастать принято окончательно сделанным, а не дровами.
           — Главное — запуск, — не согласился начальник цеха. — Вы же убедились, как все правильно идет.
           — Молодцы, молодцы, вижу. Ко мне вопросы есть?
           — Лично к вам нет. К руководству завода — сколько угодно.
           — Давайте к руководству. В пятнадцать у директора совещание.
           — Нас как настроили — все оставить, заняться только тарой. Да? Так и сделали. Так и было. А теперь что-то не пойму, что делается. В толк не возьму, как поступать. Вдруг директор потребовал форсировать монтаж испытательных стендов на КИСе. Два агрегатных станка срочно понадобились. Ладно, это пусть. Но по таре вдруг все замолчали. Это как объяснить? Будем ее делать или нет? Когда? И, в конце концов, где? Мне сборочный стапель начинать монтировать или как?
           — Что, до сих пор место не определили?
           — В этом все дело. Кто и где будет заниматься.
           — Какие-то предложения обсуждались, хотя бы предварительно?
           — Да ничего пока, — Петрушов с горечью поглядел на Хавроничева. — Павел Константинович, вон, предложил у нас организовать.
           — Серьезно?
           — Может, вы иное посоветуете, — с надеждой попросил Петрушов.
           — Это не мой вопрос, — торопливо ответил Тесленко. — Совсем не мой, не имею права вмешиваться. Одно могу обещать: сегодня определимся со всем. Получите ясность, графики, сроки. Будьте уверены: все, что делаете, — не зря. Без всяких сомнений.
           — Понял, — сказал Петрушов. — Спасибо. Завтра, значит, все получим.
           — Завтра, послезавтра, на этих днях обязательно. Очень возможно, что прямо завтра. А вы бросьте думать и продолжайте работать.
           Нет, никому Тесленко ничего не должен. Сделал все, что смог. Да, обещал заключить договор на будущий год, вернее — попытаться. Пока не получилось. Ну, не сразу. Попробуем еще. Может быть, неоднократно. Получится, надежда есть. Уверенность, правда, поколебалась, но сильно надеется: в одном хотя бы месте решится точно. Зря расстраивается, никакого повода. Сигаев его приезда ждет неправильно, не должен, обязан решение принимать без всякой связи с результатами его командировки. И никаких от него претензий не принимать. Тем более что подготовка идет полным ходом, спасибо Хавроничеву с Петрушовым. Его ребята тоже многое сделали, оформили заявки и даже согласовали изготовление деталей на заводах в будущем году, что очень важно. Можно уверенно докладывать. А самое главное — с заделом разобрались. Даже без возврата из частей пока. Почти полугодовая обеспеченность на конец декабря. Это — здорово. Получается достаточное время на нормальные условия подготовки и освоения производства. Без суеты и спешки. Перед совещанием у директора еще раз проверить данные, нет ли ошибки, хотя дважды посчитал — с начальником отдела кооперации и сам, но неожиданно много получилось, снова подвести итог, для полной надежности, для подкрепления абсолютной уверенности, в обстановке полного спокойствия — после разговоров в цехе снято напряжение, появились удовлетворение, внутренняя твердость и основательность своей позиции. Директор одобрит его отчет, а к претензиям главного инженера он подготовлен. Каждый должен заниматься своим делом и каждый отвечает за свое. Но главный инженер — первый заместитель директора, поэтому имеет право требовать с него, однако практически — только в отсутствие директора, исполняя его обязанности. Яночкин в спорах не всегда поддерживает Сигаева, хотя директор вообще редко допускает споры при себе. Требует предварительно подготовиться и пытаться решать споры до совещания у него, в рабочем порядке. Сегодня заместителю директора спорить не с кем и не о чем, он докладывает результаты поездки. Что же касается реакции главного инженера — нечего гадать: знает и готов. И к нему вопросы тоже сформулировал. В порядке контратаки. Для собственной безопасности.
           По традиции после двухнедельного отсутствия Тесленко текущими делами до встречи с директором не занялся, даже не интересовался, его кресло в его кабинете начальник отдела комплектации освободит только по команде, возможно, к вечеру, а то и назавтра, как получится. С двух до трех начальник отдела обедает, тогда удобнее всего посидеть за своим столом, спокойно проверить записи, пересчитать данные, суммировать числа, обдумать возможные сомнения или возражения, утвердиться полностью в своей правоте. Утром его раздражала уйма свободного времени до совещания у директора — теперь он радовался достатку этого времени, позволявшему успеть выполнить все, что хотел, перед своим докладом. Тесленко еще заглянул к главному сварщику, проверил заявки на сварочную технику, напомнил про оснастку, уточнил подробности, подсказанные ему сварщиками на заводах, потом в отдел главного механика; Фролова на месте не было, заместитель показал заявку на дополнительное оборудование, здесь Владимир Савельевич не вникал, станками он не занимался, но остался доволен тем, что заявка оформлена и отправлена в министерство. Все идет как надо, — подумал, — умеем, научились. И вдруг обнаружил, что не остается времени поехать домой на обед. Ладно, давно в столовой не обедал, проверим, как живут. Наталья, заведующая столовой, захлопотала, провела заместителя директора завода к себе в кабинет, сама расстелила на столе свежую скатерть, сбегала, принесла блюдце с хлебом, достала из буфета ложку с вилкой, нож, старший повар прибежал с тарелкой салата, пожаловался на то, что не предупредили заранее, попросил подождать пять минут буквально, но перерыва и не было: пока ел салат, подоспели щи, густые, вкусные, со свининой и сметаной, всего помногу, а сама порция небольшая — изящно и насыщенно. Зато на второе — полная тарелка жареной картошки с натуральной большущей отбивной котлетой. Дома так не ест, Мария жалеет мужа. Иногда, однако, можно. Сказал все-таки, сделал замечание: прекрасно, очень вкусно, но нельзя же так много.
           — Ешьте, на здоровье, на пользу, вы такой редкий гость у нас, — по-доброму отозвалась Наталья.
           Ему всегда в столовой готовили персонально, удивляло, как быстро у них получается и превосходно, и ему нравилось такое отношение. Они зависели от него, хотя бы с выделением транспорта, и еще во многом, можно сказать, во всем, но на заводе многие от него зависели, а такое отношение — пожалуй, только здесь. Ну, и он им практически ни в чем не отказывает.
           Довольный, искренне поблагодарил, сделал вид, что собирается заплатить за обед. Наталья, как всегда, отвела его руку:
           — Что вы, Владимир Савельевич, ни за что. Не бесплатно, зачем. Уж на вас расходы включим в подходящую статью. Да какие там расходы, господи! Приходите каждый день, с радостью всегда вас накормим.
           С двух до трех все руководство в заводоуправлении отсутствует, на лестницах и в коридорах тишина, телефоны молчат, никто и ничто не отвлекает, можно позволить себе расслабиться, спокойно посидеть, удобно откинувшись в кресле, свободно вытянув ноги под столом, сладко прикрыв глаза, беспечно выкинув из головы все мысли и с наслаждением предаваясь единственному занятию: тихому перевариванию пищи после сытного обеда. Пять минут. Десять. Все. Достаточно. Прекрасно. Состояние. Самочувствие. Настроение. Главное: спокойствие — надежное, уверенное, радостное. Сомнений нет и быть не может. Еще раз проверить? Пожалуйста. На здоровье. От перемены мест сумма не меняется. Что и требуется доказать. И докажем, коли требуется. Полчаса на все про все — уйма времени. Арифмометр? Это — для молодежи. Детская игрушка. У него — счеты. Самая надежная техника. От добра добра не ищут. Пусть вокруг резвятся с машинками, у него на столе тоже стоит, кто хочет пусть щелкает, он — на счетах. Времени хватит, опыта тоже достаточно, пусть ухмыляется кто посмеет, для него главное — надежность, и в этом отношении он абсолютно уверен только в своем инструменте. А в одиночестве, без свидетелей — думать нечего, вообще — какой разговор. Итак, проверка. Потом — две папки. В одну — те бумаги, что могут потребоваться на совещании. В другую — все остальные. С богом, как говорится. Сегодня он — долгожданный гонец. Хорошие вести, добрые вести. Краткость — сестра таланта. Доложить талантливо, коротко и просто. Отвечать четко и не вступать ни в какие споры. Владение материалом — главное достоинство руководителя. Быть на высоте — основная его задача. Не в первый раз. И не в последний.
           Велик соблазн пораньше, до совещания, встретиться с директором. Доложить наедине. Пообщаться конфиденциально. С утра так настроился. Поглядел на часы — освободился без десяти. И обрадовался, и даже рванул с кресла, готовый использовать возможность досрочно попасть к директору, уверенный, что тот не откажется от немедленного разговора с ним. Скорее всего, Яночкин вернулся с обеда и уже в кабинете, хотя не обязательно, но за десять-пятнадцать минут до конца перерыва он чаще всего на месте.
           Не поддался соблазну. Теперь — ни к чему. Не обязательно. Одернул себя: сиди. Подготовился к совещанию, терять нечего, сто рублей — не деньги, десять минут — не время, курица — не птица, железные ящики — не продукция. В конце концов, посмотрел, разобрался — для их уровня разве это работа, из-за чего сыр-бор — из-за того самого, что заставляют заниматься такой дрянью, в каменный век возвращать цивилизованное человечество.
           Сигаев, пожалуй, в чем-то прав, десятый цех такими вещами загружать не здорово, ну, его дело, пусть решает. Сегодня все получают главное: время на подготовку. Полгода для разворота — королевский подарок, за такое известие гонца еще в древности, да в любые времена награждали, будь здоров как. У нас — дождешься. И — от кого? Подарок — организаторам дела, в том числе ему самому, не надо объявлять аварийщину, спокойно добудутся материалы, не так уж там велика номенклатура. Все нормально, и только такое настроение войдет с ним на совещание к директору. Пора, кстати. Ну, вставай, герой дня. Давно столько волнений не испытывал, а отчего — и не сообразить. Самому на себя нагонять всякую ерунду. Хватит, ей-богу; вопрос не стоит стольких размышлений, еще не хватало нервничать по такому поводу, да повода-то нет. Ну, Сигаев, ну, спросит, нет проблем, есть время для решения всего, даже всех его задержек. Впрочем, кажется, Сигаев именно сегодня обязался назвать место изготовления тары, точно, сегодня. Хотелось бы раньше, даже нужно, но записано: сегодня. Так что никаких задержек по плану пока нет и, надо думать, теперь не будет. Потому что в таком темпе подготовка производства закончится вдвое скорее необходимого срока. Если искусственно не замедлим после сегодняшнего доклада. Нежелательно, но это — на усмотрение директора, как он решит. Мое дело — доложить, до чего наконец-то, кажется, дожили.
          

---  ГЛАВА 12 ---


           Две недели отсутствия на заводе. Полмесяца — много. Чуть-чуть даже отвык. В кабинет директора вошел последним, не рассчитал, хотя, возможно, так и правильно: вернулся из командировки, свежий человек, всеми ожидаемый, остальные собрались пораньше, получилось наглядно: один против троих. Что-то прозевал, потерял ориентировку малость, так не хотел, но получилось — ладно, любой вариант приемлем, не имеет значения, удовлетворяет и устраивает. Вдруг увидел товарищей и понял, что искренне рад встрече с ними.
           В кабинете — все участники совещания. Стоят, откровенно ждут, и в этом ожидании чувствуется что-то торжественное. Почему-то. Никто не изобразил радости. Не улыбнулся, даже глазами. Но приветливость — нескрываема. Директор с главным инженером шагнули навстречу, протянули руки. Яночкин с чувством пожал, сразу направился на свое место, Сигаев полуобнял, подвел к рабочему столу, сели рядом. Рублев приятельски кивнул, обошел стол, устроился напротив. Сердечно и уютно.
           — С приездом, Владимир Савельевич, — сказал Яночкин. — Извините меня, но раньше никак не удалось встретиться. К сожалению. Поэтому проинформируете о результатах поездки сразу нас всех. Не возражаете? Пожалуйста.
           — В подробности не будем вдаваться? — начал Тесленко.
           — Что за подробности? — насторожился Яночкин.
           — Множество. Из Таллина возвращался через Москву, в пятницу был в министерстве. Там нашими делами занимаются по-серьезному, команду дал министр. И мы не прозевали, все службы заявки отправили во время. По металлу — к заводам прикрепление не везде получается, как хотелось, кое-что пришлось согласовать скрепя сердце, но, в общем, — приемлемо. Все документы получим в декабре, так что сразу после Нового года металл пойдет. По оборудованию заявками тоже занимаются, ну, тут Борису Александровичу нажимать с его аппаратом.
           — Ага, — сказал Сигаев, — в начале декабря едем с главным механиком, оставлю его в Москве надолго, пока не выбьет основную номенклатуру.
           Тесленко удивился сговорчивости главного инженера, тот даже не обиделся на его бесцеремонное замечание, на непрошеный совет, беззастенчивую рекомендацию, и решил еще поиграть на его нервах.
           — Насмотрелся на производство тары там, зашел к Хавроничеву с Петрушовым, глянул, что у нас делается. Кое-что поправил, но в целом убедился: такими темпами справимся своевременно. Имею в виду оснастку. Не со всем согласен, есть что обсуждать, но это как раз подробности, текущий момент, правда, Борис Александрович?
           Тесленко ждал атаки Сигаева и пытался его завести, пар из котла выпустить заранее. Главный инженер как раз агрессивен по мелочам.
           — Давай, давай, — добродушно отреагировал Сигаев, — консультируй.
           Поразительное спокойствие. Благодушное настроение казалось безграничным. Дальше тянуть не имело смысла. Тем более что Тесленко собирался только защищаться, нападать вовсе не был намерен. И вовремя вспомнил собственный призыв к краткости.
           — Можно подробно и обстоятельно говорить о многом, я только начал. Но лучше конкретно и главное — да? — обеспеченность. Перед уходом сюда, на совещание, еще раз проверил, в третий раз, чтобы без ошибки. Докладываю. По таре номер один задел на первое января составит полугодовой план без половины месяца. Почти столько же, чуть меньше — по остальным контейнерам. Все это — без данных полковника Рублева.
           — То есть?
           — То есть, еще нет сведений из воинских частей.
           — Полгода? — уточнил главный инженер.
           — Да, — уверенно подтвердил Тесленко.
           — На нынешний план?
           — Само собой. Будущий еще даже не видел.
           — Полгода, — повторил Сигаев, возбужденно встал, значительно переглянулся с директором, снова сел, обратился к соседу:
           — Слушай, до года не сможем дотянуть?
           — Как это?
           — До обеспеченности на весь будущий год.
           — Откуда?
           — Из частей. Возврат. Сам ведь ждешь.
           — Не думаю. Никогда не брали. Не приучили.
           — А ведь предлагали, — вмешался полковник Рублев, — неоднократно. Жалко было добро выбрасывать.
           — Не было необходимости, хватало новых. Посмотрим, сколько наберем. Через неделю узнаем.
           — Полгода — отлично, — сказал главный инженер. — Эх, бы на год — мечта! А вдруг? Погоди, Владимир Савельевич, ты же собирался вообще продлить договоры на будущий год.
           — Нет, — резко прервал директор, — на это расчета быть не может. Даже при наличии заключенного договора. Я предупреждал и теперь прошу принять к сведению.
           — Вот бы годик получить, да, Николай Прокофьевич? — сладко произнес Сигаев, оттопыря нижнюю губу, и с удовольствием потряс головой.
           Тесленко не понимал реакции главного инженера, однако счел своевременным объяснить:
           — Пока с договорами не получилось. Отказались, просто не готовы. Но мы согласились встретиться в конце года, когда у них прояснится, и директора смогут решить. Во всяком случае, никто наотрез не отказал.
           — В конце года — другой разговор, — сурово сказал Яночкин, но Тесленко явно услышал звуки примирения. — За месяц можно разобраться и определиться в министерстве. Запишем: Владимиру Савельевичу через месяц, а лучше — в первой половине января снова выехать на заводы с целью уточнения договоров на следующий год. А сегодня делаем выводы. Ничего не предпринимаем в течение недели, до окончательного определения задела. Нет. Полгода — достаточный срок для нормальной организации производства контейнеров. Так, Борис Александрович? Принимаем решение следующее. Подготовкой запуска изделия продолжаем заниматься в прежнем режиме, с министерством решаем вопросы поставки материалов, оборудования и прочего по заявкам без перерывов и пауз. Вы, Борис Александрович, со своими службами определитесь сами, не загоняя исполнителей в чрезвычайный ритм, хотя совсем снимать напряжение тоже ни к чему, словом, разберитесь. Но производство до конца года не трогать. Ничего не двигать. Площади не освобождать. Не мешать людям работать. Появилась возможность — давайте нормально выполним годовой план, что само по себе достаточно сложно. Спасибо, Владимир Савельевич, вы проделали большую работу с отличным результатом. Дал бы вам пару дней отдохнуть, заслужили, но не могу, конец месяца. А там — конец года. Так что, не взыщите.
           — Можно подумать, мы эти две недели не пахали на совесть, — поморщился Сигаев. — Всем по паре дней бы не мешало отдохнуть. По большому-то счету. Фантастическое желание. Почему бы и не пофантазировать иногда.
           Яночкин молчал, серьезный, о чем-то думал.
           — Что ж, все ясно, — Сигаев поднялся, отодвинул стул, проговорил как будто  сам себе:
           — Значит, место сборки контейнеров можно не спешить объявлять. До Нового года лучше, наверно, помолчать.
           — От этого никуда не уйти, — возразил Тесленко. — Неопределенность слишком долго штука плохая. Люди нервничают. Я твердо обещать теперь ничего не могу. Думаю, определиться нужно поскорее. Так будет лучше.
           — Лучше совсем цеха не трогать, — неожиданно весело сказал Сигаев. — Не мог привезти задел на год.
           — А что меняется?
           — Он же не в курсе, Николай Прокофьевич, — Сигаев положил руку на плечо Тесленко. — За год намерены построить корпус для нового производства.
           — Уже подобрали, — подтвердил директор, — институт срочно занимается привязкой к месту. Мы со строителями как, полностью рассчитались по этому году?
           — Полностью и досрочно.
           — Готовьтесь, Владимир Савельевич. У вас с ними хороший контакт, все возможности используем для строительства корпуса в следующем году.
           — А деньги?
           — Деньги будут.
           — А бетон? Там же все: блоки, плиты, столбы. Металл — ладно, обеспечим, достанем.
           Главный инженер улыбнулся. Директор остался серьезным, сказал одобрительно:
           — По новому корпусу будем собираться отдельно. Пока рано, родится документация, включим предельную скорость. Особый разговор. В новом году осваивать производство начнем сразу. Считаю, решение об образовании участков следует принять сейчас.
           — Я готов, — заявил Сигаев. — Вот — приказ. Подпись директора — и в канцелярию, на размножение. Для немедленного исполнения.
           — Так кто будет осваивать? — не удержался полковник Рублев.
           — Первую тару — двадцать седьмой, вторую и третью — тридцать первый, — буднично, как само собой разумеющееся, сообщил главный инженер. И никто не удивился. Не возразил. Не смутился. Никаких эмоций не выразил. Прошло время. Сняло напряжение. Убрало остроту. Ослабило интерес. Подошла очередь — получили, что ждали. Так или иначе — неважно, все определилось, встало на место, дальше — работа. Директор подписал приказ, потом прочитал, вернул бумагу главному инженеру. Тот чуть помедлил, посмотрел на соседей, предложил:
           — Николай Прокофьевич, думаю, нет смысла до Нового года собираться по таре ежедневно. Свои дела я организую, а у вас, думаю, достаточно раз в неделю, скажем, по пятницам в это время. Годовой план к тому же.
           — Не возражаю. Вы правы. Однако по срочным вопросам прошу приходить, не стесняться. Даже не по срочным — по всем, связанным с новым производством. Любые предложения в любое время. Благодарю вас.
           В приемной директора никого не было. Даже секретарь куда-то вышла. Тесленко придержал Сигаева:
           — Честно говоря, готовился к твоему нападению. Знаю, как встречаешь из командировки. Привык.
           — Переоцениваешь меня, уважаемый заместитель директора, — Сигаев засмеялся. — Не в первый раз. Ты мне уже говорил такое. А знаешь, почему так бывает? Разочаровываешь часто. Ждем одного, получаем другое. Не то привозишь. Не совсем то. По-разному, случается, смотрим на вещи. Оттого не понимаем друг друга. Обижаемся, пока не разобрались. Нормально. Работе не мешает. И дружбе тоже, по крайней мере, отношениям. В нашем взаимном уважении и доверии сомневаться нет повода ни у кого никогда при любых наших спорах и разногласиях. И не стоит беспокоиться.
           — Так-то оно так, беспокоиться не обязательно,  но готовиться к встрече с тобой приучил, от этого — никуда.
           — Сегодня меня упрекнуть не в чем, — возразил Сигаев. — И вопросов действительно быть не могло. Полгода — никто не ждал такой обеспеченности. Слушай, а есть ли надежда оставить производство там еще на год хотя бы? Уезжая, ты был уверен.
           — Уверенности нет. Думал, в Таллине сразу категорически определят, у них всегда такое отношение. Нет, оба директора ничего не обещали, даже не выразили желания положительно решить вопрос. Но и не отказали наотрез. Их помощники все за, будут влиять, обещали мне. Надежда, считаю, есть, но и сомнение тоже. Так что мы у себя тормозить работы не имеем права.
           — Яночкин верно определил, — сказал главный инженер. — Хорошо, что ты не заключил договора на будущий год. Сейчас они ничего бы не значили. Все точно. Через месяц их решение созреет: или — или. И если согласятся, тогда будет надежно. У Николая Прокофьевича всю жизнь учиться и учиться, ничего не скажешь.
           — Согласен, — Тесленко обернулся на стук двери — вошла секретарь. — Зайдем к тебе еще на два слова, — увлек главного инженера в его кабинет. — Согласен, ты насчет Николая Прокофьевича прав. Но мы в заместителях его ходим не только в рот ему глядеть, а и помогать когда надо.
           — Что имеешь в виду?
           — Все. Новое производство в первую очередь.
           — Ну, ну, интересно. Давай. Что не так?
           — Да все так. Только занимаемся одной техникой. Технология. Оборудование. Здание, корпус выстроим. А кто работать будет? Я видел производство — и там, и там. Знаешь, сколько людей занято, — где взять?
           Сигаев улыбнулся.
           — Не наш вопрос. Директор к нему никого не подпускает. Даже с заместителем по кадрам, по-моему, не обсуждал. Сам решает.
           — Что значит сам?
           — Кажется, еще до твоего отъезда я спросил его про кадры, он что ответил: это второй вопрос, его не касаться, решим в свое время. Заметил? Не будем решать, не попытаемся. Решим. Так что вопрос не наш.
           — Считаешь, у него готов ответ?
           — Думаю, да.
           — Ни хрена себе. Я, например, не представляю.
           — Все очень просто. Новый дом когда сдается — в феврале? Допустим, в марте. Даже в апреле, неважно.
           — Какая разница? До Нового года запланировали распределить квартиры, а там — месяц, два готовы подождать, если придется.
           — Яночкин на той неделе предложил распределение квартир отложить до окончания строительства. Думаю, оно не состоится вообще. Когда встанет конкретный вопрос выпуска новой продукции, директор объявит набор кадров с обеспечением жильем. И отдаст им новый дом.
           — Это невозможно, — выдохнул Тесленко.
           — Почему?
           — Люди ждут жилье по двадцать с лишним лет. Кадровые работники. Очередь проверяется дважды в год, все надеются, уверены, им обещали. И отдать дом совсем новым людям? Не посмеет.
           — Посмеет. Невелик героизм.
           — Не позволят. Горком, обком партии, профсоюзы вмешаются.
           — Профсоюзы? Не смеши. Партийное руководство директор убедит. Он уверен. Кто позволит сорвать оборонный заказ. Наоборот, все помогут. По жилому дому вынесут специальное постановление построить новый срочно. Люди поймут, подождут еще год-два. Директора и наверху и внизу оценят за инициативу и умение решать нерешаемые проблемы. Нам с тобой у него учиться.
           — Это лично твое предположение.
           — Естественно. Придумай другое. Может найтись, не спорю. Я — не вижу. Поставил себя на его место и точно все себе представил. Именно и только так.
           — Вам тут виднее, мне вдалеке не снилось такое.
           — Да просто все, нечего усложнять. Подоспел дом — слава богу. Иначе — как решишь? Никак. Народ подождет, ничего. Не ломай голову, тебе этим точно не придется заниматься.


---  ГЛАВА 13 ---


           Честно говоря, такого поворота Владимир Савельевич не предполагал. Почему — не понятно. Всерьез не вникал. Думал, как же, да не глубоко. Потому озадачен. От неожиданности. Вполне мог бы сам догадаться, в состоянии верно рассудить, не лишен здравого смысла. Личная заинтересованность мешала возможности реального предвиденья. Дом для него не абстрактное понятие. Конкретно обещанная квартира. Ожидаемая с нетерпением. Похоже, Сигаев прав со своим прогнозом. Скорее всего. На этом разговор закончим. Не годится ни спорить, ни соглашаться с ним. Кто знает, известно ему, нет ли про квартиру. В любом случае свою реакцию показывать не дело. Никаких эмоций. Принял к сведению, еще не известно, все может быть, до свиданья. Обдумать самому, без помех и свидетелей, серьезно. Одному. Лучше всего на улице, во дворе, на ходу. На заводской территории есть дорожки, по которым часами никого не встретишь. Так и есть, абсолютная пустота, и очень неплохо. Погода нормальная, тепло, моросит — не моросит мелкий дождь — не дождь, туман — не туман, изморось словом, снег рядом с дорогой почернел, но лежит, зима все-таки, под ногами утоптанный тающий лед. Не дай бог завтра мороз ударит, самый губительный гололед образуется, заранее дать команду приготовить песок и людей для разбрасывания. Тележки понадобятся, тоже собрать. Это надо сегодня. Не забыть.
           Труба котельной дымит отвратно. Обещали уловитель смонтировать. Завтра зайти к энергетику. А к чему так разгонять котлы. Начало зимы, еще морозов толком не было, поддержать тепло в корпусах много ли энергии надо. Сволочи. Заставить главного энергетика самого доставать уголь, сразу научится экономить топливо. Завтра встретимся.
           Все это — ладно. Что же с дочками? Не помочь нельзя. Дальше так продолжаться не может. Надо подумать. Надо правильно сориентироваться, как поступить. Да нет, он не жалеет, что к Яночкину пошел с этим вопросом. Именно так следовало сделать тогда, и теперь куда бы ни обратился, все может отскочить рикошетом к директору, по крайней мере, его коснуться или задеть. Он не знает, вполне возможно, на каком-то обязательном документе требуется подпись руководителя предприятия. Хочешь, не хочешь, Яночкин должен знать все его шаги в этом направлении. Еще и не возражать против них. Возражать не должен. Но — не факт. Мог обидеться, если бы тогда куда обратился: почему не ко мне, на меня не надеешься? И на самом деле, не отказал, сразу пообещал: в новом доме получишь. Сразу и четко. На этом построено его ожидание.
           Что же теперь?
           Вроде бы руки развязаны. Поведение директора разгадано, остальное — вопрос времени. Дело ясное.
           Не совсем. Все-таки предположение — еще не определенность. И никак не уверенность. Может быть, у Яночкина есть не только такая возможность, может быть, совсем не такая. Вовсе другая. Сигаеву все просто. Народ поймет и поддержит. Поймет, конечно. Но при общей поддержке скандал неизбежен все равно. Сотни людей ждут обещанного, просто так не проглотят, возмущение поднимется, друзья, приятели, коллеги вмешаются, письма, жалобы посыпятся, шум на весь город будет, точно. Яночкин, понятно, справится, докажет, уговорит, прижмет, пообещает, но в принципе он скандалов не любит и старается избегать. Так что в решениях, как говорится, непредсказуем. И все же угаданный вариант с использованием нового дома для набора кадров самый вероятный. Так что, здесь нечего ждать? Кто знает. Откровенно сознаться, ему, Владимиру Савельевичу Тесленко, на коллектив получателей жилья наплевать, никому  не должен, сам такой, можно сказать, сам ждет и надеется. И может вместе со всеми получить по морде. Да и не возражал бы. Только побыстрее. Тогда безо всяких, пойдет к друзьям у строителей, наверняка решит вопрос. Сразу, не сразу — сделают. Организуют. Ради прочных связей. Он в долгу не останется. Не одну, две квартиры. Обеим дочерям. Пусть младшая остается у них, своя квартира и ей не помешает. Хотя бы в будущем. Как авиатор знает: всегда необходим запасной аэродром. Пусть будет у младшей. Минимальную мебель закинем: кровать, стол, пару стульев. Набор кастрюль на кухню, чайный сервиз. Все есть в запасе, вот и сгодится. Захочет дочь, может когда и ночевать в своей квартире. Нормально. Никакая это не роскошь. Никто не скажет, пусть даже узнают. У нас не коммунизм, пока еще социализм: от каждого по способностям, каждому по труду. По результату, итогу, пользе, величине. Способности его определены правильно: занимает достаточно высокое положение и вполне ему соответствует. Работу его, отдачу, значение, объем, коэффициент полезного действия оценить некому. В первую очередь — материально. Зарплата его отдаче не соответствует вообще. Близко не стоит. Деньги ладно, не избалован, хватает, в принципе, на все. Когда надо, есть возможности добывать в меру, не зарываясь. Жилье — заработал себе и детям. Уверен. Если не он — то кто? Не поощрение, не награда — плата за труд. От государства. И получит. Организует. Любым путем. Не тут, так там. Главное, угадать: где и когда.
           Основное требование к себе: не спешить, не торопиться, не суетиться, не дергаться. Выдержка и спокойствие. Начинает смеркаться. Конец ноября. На днях — начало зимы. Ветер влажный, упругий, недобрый, надо было шарф намотать, шею продувает, пора поворачивать. Завтра проверить в корпусах и заводоуправлении подготовку к зиме. Окна должны законопатить, поролона достаточно на складе, дать команду цехам получить, если еще не брали. Не жалеть, не сомневаться, выдать сколько попросят. Всем хватит. Поролон портится, на складе не дело держать, экономить глупо.
           Нет, спрашивать директора о намерениях по строящемуся дому нельзя. Ни в коем случае. Как такая мысль вообще могла прийти в голову. Только с перепугу разве что. Да нет, какой перепуг, не было в помине и быть не могло. От неожиданности — да, наверное. Минутным слабостям поддаваться не годится, и загадочное будущее раньше времени пытаться разгадывать — тоже. Директор всем откажет, а ему — одному — выделит. Может случиться так. Вряд ли. Но — может! Вот если начать шевелиться заранее — точно вышвырнет, из списка может вычеркнуть, не лезь куда не просят. Некстати вопрос поднимать — себе яму копать. Ждать и молчать — единственный выход.
           Недолго ждать. От силы три месяца. Ну, четыре. Если действительно у Яночкина готово решение и не сможет ему выделить квартиру, сразу скажет, не станет тянуть резину. Извинится и сообщит. В таких делах директор прям и прост.
           Вот тогда только, ему посочувствовать, получить его согласие — и быстренько к друзьям-строителям. К управляющему трестом или даже к заместителю начальника главка, коллеги там подскажут. Все организуют. С удовольствием. Еще бы! Большие объемы осваивали в этом году строители в городе. И по решению обкома партии завод изготовлял для них металлические конструкции: окна, двери, рамы. Рамы заказчики просили не сваривать, им при монтаже удобнее производить сварку самим, согласовали виды поставки. И в заявке на материалы указали потребность вдвое большую расчетной. На заводе технологи обнаружили при проверке сразу, предложили уточнить заявку. На первом же совещании у заместителя начальника строительного главка, в присутствии всех управляющих трестами, Тесленко попросил слова и сказал:
           — Мы работаем вместе впервые. И наши взаимные отношения начинают строиться с ошибки. Причем сознательной. В заявке на материалы, подписанной управляющим трестом, нормы завышены вдвое. Имею в виду прокат металла.
           — Ерунда, — возмущенно отозвался управляющий. Владимир Савельевич реплику не удостоил вниманием. Спокойно и веско продолжил:
           — Я хочу с вами работать по-честному. Без обмана. На абсолютном доверии. Иначе мы не привыкли. Понимаю ваши потребности. Вижу вашу нужду. И мы готовы вам помогать. И такую возможность имеем. Естественно, оборонное предприятие лучше вас обеспечено материалами, по черным металлам никакого дефицита, надо поглядеть, есть чем поделиться. Возвращаю вашу заявку, оформите, как положено, нормы не раздувайте и без всякого обмана. А то, что требуется, больше в два, в три раза, сколько нужно, попросите отдельным письмом, оформим другим требованием, дадим, что сможем, попробуем даже заказать как для себя через наше министерство, все достижимо. Но — при нашем абсолютном взаимном доверии.
           Строители рты разинули, им таких речей слышать не приходилось. С большим сомнением все согласились, однако быстро согласие перешло в дружбу. Завод ни разу не подвел, по всем вопросам новые коллеги обращались только к заместителю директора и он все решал, ничего от себя не отфутболивая.
           Неудивительно, что на банкет в честь сдачи основного объекта строители пригласили не Савина, даже не Яночкина — одного Тесленко. Именно на это намекал сегодня директор, характеризуя отношения заместителя со строителями. На том банкете заместитель начальника главка спросил, чем он лично может помочь надежному другу, при построенных им отношениях он и его работники готовы с радостью. Подумал тогда Владимир Савельевич, шевельнулась мысль. Не стал просить, решил: рано, пусть ходят в должниках. Месяц назад дело было. На заводе все в порядке, квартиру ждал к Новому году. За месяц его вряд ли забыли. Напомнит, ничего. А лучше даже подождать, не обгонять события. Будут ли, нет ли дальше совместно работать, все равно к нему придут, дорогу теперь знают, связь налажена, а металл им нужен всегда, а имеется — у него. Нет, не собирается спекулировать, не намерен меняться баш на баш: ты нам металл, мы тебе — квартиру. Все основано на доброй взаимной помощи. На всяческой поддержке. На мудром понимании. На правильном решении для успеха общего дела. Направлено на пользу в работе и помощь в жизни. И дружеские связи. А дружба сохранится в любом случае. И помогать будет, даже если откажут, не дадут квартиру. Не смогут или не захотят или не получится. Дадут, никуда не денутся. Долг платежом красен.
           О! А! Старею, прежде с ходу схватывал. Надо следить, за собой следить. Витамины глотать, говорят. Что-то принимать, с врачом посоветоваться. С Марией, она разбирается, все знает.
           Никуда не ходить, никого не ждать. Все решится само собой. Новый же корпус. Срочный и отчаянно важный. Под него этой дряни, черных металлов, дадут сколько запросим. Вот и все. Все дела. И все вопросы снимутся до их постановки. Между делом. Помимо главного. Как побочные, ничего не значащие и второстепенные. Любые. Только подбрасывай. У него много не будет. Конкретно. Квартира. Две. Да, две. Вот и все.
           В сущности, от него требуется только одно: работать. Выполнять служебные обязанности. Соответствовать должности. Быть на высоте достигнутого положения. Желать и делать людям добро. Оказывать в работе посильную помощь. Не ждать ни от кого благодарности и не отказываться, когда придет кстати. Поощрение за дополнительные услуги, поддержка за особую помощь — нормально. Плата за труд. Не зарываться, не требовать лишнего, не переборщать. Скромно. Тихо. Незаметно. Когда действительно необходимо. Квартиру — и точка. Две. Не просить, не требовать. Чисто случайно поделиться с друзьями заботой, объяснить семейное положение. И — не отказываться, даже не делать вида. Пообещать на дальнейшее что угодно. И ничего больше не принимать, все отвергать, не приучать, в норму не вводить, забыть о всяческих благах. Хотя бы на время. Надолго. Насовсем загадывать нельзя, мало ли что случается. Сегодня решить один вопрос. Единственный. Личный. Простой и созревший,  как выросший на подоконнике тропический лимон. Сорвал и радостно успокоился в полном удовлетворении.
           К заводоуправлению Владимир Савельевич вернулся уже в сумерках. Стемнело моментом. Дул навстречу неприятный холодный ветер, кажется, начинался настоящий дождь, лицо, почувствовал, стало мокрым, но это не имело никакого значения. Тесленко уверенно направился к себе в кабинет. Заместитель директора возвратился из командировки и приступил к исполнению прямых служебных обязанностей.
          

---  ГЛАВА 14 ---

 
           Начальник цеха не может быть скромным. Не имеет права. Должность не позволяет. Тем более — стеснительным. Положение такое. И — никого не бояться. Хотя бы внешне. Ему подчиняются, на него надеются, его слушают и уважают, любят и ненавидят, при этом постоянно наблюдают придирчиво и ревниво сотни людей — в его цехе и на предприятии. Сколько у нас всего работает? Большой секрет, конечно, он про контингент цеха молчать обязан, никому ни под каким видом, про завод тем более, такие сведения в секретном документе в первом отделе, и показать могут кому требуется только с разрешения руководства. Судя по всему, тысяч десять, не меньше. Может, больше. Всех, наверно, знает, хотя бы в лицо. Много знакомых, приятелей, друзей, столько лет вместе. Однако откровенничать не станет ни с кем. При его общительности, при всей видимой простоте, в полном идиотизме себя ловить не приходилось. Иначе — не сидел бы в этом кресле. Откровение и доверчивость в нашей жизни — не глупость, хуже, даже не преступление, а сразу — наказание. Дураку ясно, не надо конкретизировать. Но, видимо, человек так устроен, что иногда просто необходимо выговориться без оглядки. Излить душу без боязни, сказать то, что думаешь, без опасений за последствия. Никакой не криминал выдать, не секретные сведения для возможного шпиона озвучить, не анти- какие-нибудь слова произнести, ничего такого в мыслях появиться не может. Однако откровенность — вещь опасная, в любом разговоре контроль за собой необходим, каждая необдуманная фраза может дорого стоить, жизнь прожить — не поле перейти, за такую жизнь многому научишься, не в последнюю очередь — умению молчать. Единственный человек на заводе, с кем Петрушов может открыто делиться чем угодно без всяких условий — это Хавроничев. С главным технологом Борис Николаевич душевно отдыхает.
           — Вот так ишачишь, ишачишь, как верблюд, надрываешься с утра до ночи всю жизнь, а время придет, шестьдесят стукнуло и отправят на пенсию, выкинут за ненадобностью, вышвырнут за борт, как отслужившую швабру, сметут, как дерьмо, чтоб не валялось под ногами, не посмотрят, а может еще десять лет способен ты трудиться, опыта навалом и резвости вагон. Недавно ведь стало: шестьдесят исполнилось — катись.
           — Меня не выгонят, — сказал Хавроничев, — сам уйду. Как исполнится, в тот же день поднимусь к директору, подам заявление, чтобы освободили от должности. Перевели в рядовые технологи. Там принесу пользу. Думаю, не откажет.
           — А как Сигаев?
           — Сказал ему как-то. Смеется. Рано, говорит, задумался. Не рано. Полтора года всего осталось. Вот тебе действительно не время еще волноваться.
           — Тоже подгребаю. У нас всего три года разница. С возрастом время понеслось, не угнаться, не притормозить. Кажется, вот только Новый год встречали, не успеешь оглянуться, следующий подошел. Мигом все летит. Иногда думаю, лет на двадцать еще хватит протрубить на этом месте, а что, здоровье позволяет, работа на пользу идет, чего еще надо. Привык больно, вся жизнь — здесь. Но поглядеть, что твориться начинает, двух совсем крепких начальников цехов освободили по возрасту и отправили на отдых, так заранее не по себе.
           — Временный психоз. К твоей пенсии пройдет, не волнуйся. Сейчас много всякого удивительного творится. Один большой дурак придумал, все умники подхватили. Так поставлено. Одумаются, ничего. Раньше считали: старый конь борозды не портит. Народная мудрость. За твои четыре года этот формализм сорок раз переменят, не беспокойся. В конце концов, на рядовую работу перейдешь, дело найдется.
           — Тебе хорошо, ты инженер, высшее образование, куда угодно оформят. Я — чистый производственник. Слесарь-сборщик. Вечерняя школа. Потом школа мастеров — тут, на заводе. Слесарем уже не по силам будет даже чисто физически. Вот и все.
           — Почему. Планирование производства — твое любимое дело. Плановиком в цехе или в диспетчерском отделе чем не подходит?
           — Не только. Техникой безопасности — не смог бы? Самое то. Да и технологом потянул бы, что — нет? Все — инженерные должности. Стаж и опыт не считаются. Умение тоже не нужно. Нет диплома — нет человека. Снимут с должности начальника, даже заместителем не оставят. Мастером — и то не уверен, тоже в список дипломированный вводят.
           — Кто знает, что будет через пять лет, — успокоил Хавроничев. — До того дожить еще надо.
           — Да, такая надежда есть, — вдруг Петрушов сморщился весь, рот приоткрылся, глаза зажмурились, нос — в гармошку, подбородок вперед, шея прогнулась и он чихнул, влажно и громко. Достал платок, вытер нос, потом посопел, подумал, высморкался в платок, промокнул ноздри, снова тщательно вытер нос, небрежно сунул платок в карман.
           — Извини, — сказал. — Вот видишь, все правда. Самая верная примета. Я про что говорил? В общем, умирать не собираюсь. Предки — долгожители. Дед жил до девяноста, прадед, мать рассказывала, чуть не до ста. Отец рано погиб, в гражданскую и я мог загнуться, голод был смертельный. Меня спасли американцы. Тут, в Питере, они организовали кормежку детей, давали нам в основном воблу. Всю жизнь их воблу помню. И матери приносил.
           — Не первый раз от тебя слышу, — Хавроничев посмотрел прямо в лицо Петрушову внимательно и беспокойно. — Поменьше бы кричал про американцев.
           — При всех говорил и даже раньше, в те времена. Пусть слышат правду. Не боюсь. И самое удивительное, никогда не привлекали. Докладывали, ясно, доносили обязательно. А не принимали во внимание. Такую тему, значит, можно?
           — Прежде не принимали, теперь нарвешься. С огнем играешь.
           — Знаешь, Павел Константинович, иногда охота и с огнем поиграть, тем более пока обжигаться сильно не приходилось. Вообще не приходилось. Конечно, ходим по лезвию, а к риску все равно тянет. И страшно, и удовольствие одновременно. В целом, разобраться, ничего особенного, было и было, одна правда и спасибо за все.
           — Можно повернуть как угодно. Кого хвалишь? Тебе они спасители, другим и всей стране — оккупанты.
           — Да понимаю. Но у меня свое мнение. Про оккупацию читал и про зверства разные. А видел — другое. И выжили мы с матерью тогда только благодаря организованной американцами помощи. А уж если выкарабкался в гражданскую да уцелел в Отечественную, рано помирать мне стыд и позор. При таких-то крепких корнях. Ладно, высказался, размялся, давай делом заниматься. С такой работой про жизнь да смерть да всякие там пенсии рассуждать — пять минут выкроил, и то уже жаль. Мечты разные и прогнозы — не для нас. Будь что будет, кривая выведет. Подставил меня все-таки, спасибо еще раз.
           — Обещал.
           — Знаю. А я обещал бросить и уйти в отставку. Так вот: не брошу.
           — И не сомневался.
           — Не поверил мне, значит.
           — Не сомневался.
           — Зря не поверил. Весь бы объем навалил на меня, точно бы ушел. Был готов. Отчаянно и упрямо, точно. Половину объема — возьму. Тару номер один. Одно наименование. Пусть самая сложная, но — одна. Другое дело. Цеху тридцать первому две разных позиции, пусть попроще, гораздо труднее придется осваивать. Обрати внимание, ему твоя помощь сразу нужна, он еще всего не понимает, я смотрел чертежи и технологию, там хватает сложностей. Мы — ладно. Место с тобой посмотрели, задание технологам дали, послезавтра получим планировку и с понедельника начнем создавать участок. Одновременно посылаем людей в Таллин, определяемся, какое оборудование и какую оснастку нам отдают, заказываем транспорт и до Нового года все должно быть у нас. Ждать не будем, никакой дополнительной команды. Да? Что задумался, не согласен?
           — В твою инициативу никогда не вмешиваюсь, знаешь. Но тут два момента. Напоминаю. Первый. Начало выпуска планируется на второе полугодие. Так? Трех месяцев хватит на подготовку?
           — Вполне. А задел костей не ломит. Сохраним в размере квартального плана. Выпуск начнем, допустим, в апреле. Рано? Зато наверняка. Что не получится — времени на поправку навалом. Да рано не бывает. Не опоздать — одна забота.
           Главный технолог утвердительно кивнул.
           — Второй момент — послушай. Тесленко все-таки надеется на Таллин, именно первую тару оставить там еще на год самое малое, возможно, и дольше. В самом начале января поедет. Сегодня утром встречались, просил подождать чуть-чуть. Я бы к нему прислушался. Тем более, никто не гонит, Сигаев так и не подписал графики. Все ждут.
           — Мы что, — рассердился Петрушов, — впервые новым производством занимаемся? Сегодня говорят не спешить, завтра на стапель две недели дают. Утром требуют прекратить обработку агрегата, вечером объявляют ночной аврал, вызывать людей, чтобы к утру готово было. Привыкли, нас не собьешь. Ладно, две недели в данном случае — не время. Потерпим. Не станем трогать участок. И сборочный стапель подождем ставить. Но делать будем. До конца. Все детали и узлы. И всю номенклатуру по первым графикам. Сделаем вид, что притормозили, ничего афишировать не станем, народ воспитанный, но ни одно наименование оснастки останавливать не позволю. Я стреляный воробей, на сроках внедрения экономить не намерен. Меня на кривой козе не объедешь. Будь уверен: мы с тобой справимся. И никого из цеха никуда не переведем и никому изготовления оснастки не отдадим. Со всем справимся. Оснастки — минимум, так и ставится вопрос. Одну тару сделаем, я посчитал. Но только год, не дольше. Год выдержим, хотя и очень тяжело будет. Значит, так. Первая очередь сборочной оснастки должна быть готова до середины января. В основном. Это стапель и восемь больших приспособлений. Пока делаем один комплект, дальше посмотрим. Да, раскрой листового металла начнем на следующей неделе, пока гильотина занята, но металл на месячную программу завез, на складе оказался, дали. Для гнутья отсеков используем пока вальцы десятого цеха, с Богдановым договорился, сразу после первого даст нам поработать. Мои ребята все умеют, поставим бригаду, за неделю первую партию нагнем. К середине месяца детали подойдут. Короче, ставлю задачу: в январе собрать первый десяток отсеков. И сформировать участок сборки контейнеров. И закончить монтаж сборочного стапеля. Чтобы в феврале собрать полностью десять контейнеров. В марте провести их испытания, если надо — доработку, исправление технологии, оснастки и всего, что обнаружится, отпескоструить, покрасить, окончательно собрать и предъявить заказчику. А в апреле нормально начать серийный выпуск. Правильно?
           — В принципе.
           Что-то Хавроничева сдерживало от чрезмерной активности на этот раз. Может быть, действительно, непоследовательность в действиях руководства завода. Он их понял без сомнений. Поверил в сложность и аварийность ситуации. Сам напросился на производство. Начальника цеха настроил. Теперь, получается, кроме них двоих уже никого не интересует все это. Главный инженер отменил ежедневные совещания, собирает раз в неделю. Изготовлением оснастки еще интересуется, о производстве — ни слова. Большой задел — понятно, конец года — тоже, но после такого ажиотажа так резко оборвать — в корне неверно. Люди настроились. Соответственно. Он — тоже. Теперь — что. Технологические дела раскручены. Производство Петрушов поставит, полная уверенность. Неделей раньше, неделей позже. Никого на заводе не волнует. В общем, и хорошо. Спокойно. А — полное разочарование. Душа не лежит. И хватит заниматься этой тарой. Месяц, сколько можно. После разговоров с заместителем директора уцепился за надежду. В любом случае не дело для завода размещать производство тары на основной территории. Новый корпус нужно строить на первой площадке, там, где заготовительные цехи, кузница, литейка, термичка, работа грубее и грязи побольше. Вдруг навалилось недовольство, появилась неприязнь ко всему, чем занимается в последнее время, пропало всякое желание продолжать разговор, надоело. В цехе у Петрушова было бы легко — спохватился, извинился, встал и ушел. Но сидят в его кабинете, так просто начальника цеха не прогонишь. И тему разговора сразу не переменишь. Впрочем, как сказать. Можно и не играя в деликатность прервать разговор, при этом, конечно, сбить настроение товарища. Разочаруется, обидится обязательно, но не надолго, так между ними бывает, сколько раз, реакция известная и предсказуемая. Без крайней нужды использовать свое превосходство в рангах, играть на самолюбии человека — дрянное дело. Есть способ резко свернуть в сторону и закончить болтовню: перевернуть пластинку. Хорошая мысля приходит опосля, но тут — своевременно.
           — Ты новый штат продумал?
           — Нет еще. Дай с техникой разобраться. Сразу до всего руки не доходят.
           Петрушову снова захотелось чихнуть, но быстро достал платок, высморкался, снял напряжение, осторожно подышал носом.
           — Думаю, по штатам вопросов не будет. Сколько попрошу, столько дадут.
           Хавроничев постучал пальцами по столу.
           — Это сегодня, когда еще чрезвычайная ситуация. Завтра тебе начальник отдела труда и зарплаты выделит две итээровских единицы, скажет, хватит, без них справляешься, а директор вмешиваться не станет, сами решайте, он сейчас тебе главный помощник, когда не начали и ничего не ясно.
           — Черт возьми, — Борис Николаевич потер лоб, — вот елки-палки.
           — Цех у тебя настроен, все спланировал, поручил заместителю, пусть выполняет. Сам — бросил текучку, занялся штатными единицами и зарплатой. Я бы попытался использовать ситуацию для повышения зарплаты вообще всех работников, связанных с новым производством. Подумай. Займись. Прямо теперь, не теряя времени.
           — Ну-ну, — Петрушов реагировал оперативно. — Пожалуй, ты прав. Пойду. Действительно, дьявол побери. А ты поддержишь, сам-то?
           — Сегодня тебя все поддержат. Подготовишь документы, придешь ко мне, подпишу. Только чтобы в хорошем темпе, не прозевай.
           — Понял. Спасибо, Павел Константинович. Пошел.
           Ну вот, полегче немного стало. Откровенно говоря, совсем не обязательно так торопиться с новым штатным расписанием. Едва ли наверху станут этим заниматься до Нового года, пару недель, пожалуй, даже следовало бы подождать. Больно подходящий случай выпал, удачный момент подвернулся, кстати во всех отношениях, отправить товарища заняться нужным делом сам бог велел, попробуем ускорить, грех такой возможностью не воспользоваться, пусть работает.
           Чем же ему, главному технологу, заняться?
           А — ничем. Месяц все на заводе, он в том числе, руководство имеется в виду, стояли на ушах, занимались дурацким делом подготовки производства железных контейнеров, хватит. Все. Тем более, до конца года объявлена пауза, даже директор перестал интересоваться тарой. Вернемся к нашим баранам. По основному изделию накопилась куча вопросов, месяц не решал, что мог — откладывал. Пора. Пришло время разобраться. Со следующего дня возвращаемся в нормальный ритм работы. Утром — обход цехов, потом совещание с заместителями. Дальше — по плану. На контейнеры не отвлекаться в принципе. До команды сверху. Дело идет и будет двигаться само собой без задержки. Следить, а тем более торопить ни к чему. Пока. Дальше видно будет. Кто знает, зря, не зря так закрутились с этим делом, ничего не понять, как в действительности все обстоит. Ясно другое: срочность пропала, временное затишье и, похоже, все надеются на удачу Тесленко, хотя вслух об этом не говорится. Всех благ тебе, Владимир Савельевич. И успехов в трудовой и личной жизни в будни и праздники. Вчера — ты ко мне, завтра — я к тебе, глядишь, не упустим момент, уловим ситуацию, сообразим, поймем, что и когда делать, куда и зачем бежать. Ничего не поделаешь, постоянно приходится на кого-то оглядываться. Жить без оглядки в оборонной промышленности нельзя. Не получается. Ничего. Научились. Привыкли. Взяли в норму. Ну и пусть.
          

---  ГЛАВА 15 ---


           Я, Петрушов Борис Николаевич, немолодой человек, одинокий мужчина... Одинокий — с чего это вдруг? Самому на себя наговаривать. Про других врать каждый может. Вот и про меня пусть другие врут. Люди скажут, дай только им возможность. Наговорят. У кого-то нечего учиться, сам думай прежде чем высказываться, неважно как, вслух или мысленно. Тем более о себе.
           Одиночество — состояние души или общественное положение? Для меня — никакой разницы. Может быть одно, может — другое. Или то и другое вместе. А, возможно, ни то, ни то. Зависит от настроения. Захочу побыть одиноким — пожалуйста, все в моей власти, буду пребывать по мере возможностей. Пожелаю находиться в обществе — проще простого, так именно и получается все контролируемое время. Почти. Выразился не подумав. Зря. Понятно, почему. Имеется в виду отсутствие женской компании. В смысле постоянной привязанности к одной женщине. Жизнь без своей семьи, словом. Не-ет, не одинокий, извиняюсь. Совсем другие названия имеются. Иные определения. Более подходящие и конкретные. Именно моя, непосредственно и точно, а главное — грамотная, характеристика.
           Например, холостой мужчина. Можно и так, ближе к истине. С одной стороны. С другой стороны, холостяк, скорее всего — еще не женатый человек.
           Правильно сказать про меня: мужчина разведенный. Причем дважды. Ни к чему кидаться в воспоминания. Тем более, что вспоминать особенно нечего. Первая жена вообще помнится плохо, всего и прожили вместе меньше года, месяцев восемь вроде. Со второй пять лет, и тоже тускло, неинтересно, бездарно. Не потому, что не гожусь к семейной жизни, с кем-то мог бы и сойтись основательно, не нашлось такой подходящей женщины. Особенно и не искал. Обжегся дважды на молоке, дальше перестал дуть вовсе. Правильно сделал. Варианты были, вернее, могли быть, видел семьи, в которых жена не командовала мужем, не стремилась к власти над ним, не диктовала свои условия, не подчиняла своим желаниям. Хозяйничала, так сказать, на своей половине. Понимала: у мужа своя жизнь, собственные понятия, интересы, привычки и поступки, не обязательно всегда в них вмешиваться, человек нуждается в свободе поведения и нельзя на него постоянно давить. Мне такая не попалась. Нет, не жаль. Потому что в необходимости семьи не уверен. Хотя противником ее себя тоже не считаю. Подумалось раз в сто лет, а вообще данная тема фактически не интересует.
           Моя жизнь — работа. Не цель, не средство существования, не увлечение, не интерес — сама жизнь, вся, целиком. Кроме работы, ничего нет и не нужно, только она составляет смысл жизни и ее наполнение. Все, что есть у меня, — завод и цех, ничего больше не требуется и на все остальное наплевать. К плотским утехам, можно сказать, равнодушен. Не совсем, пожалуй, но в достаточной степени. Совершенно безразлично, чем я питаюсь, как-то не обращаю внимания. Что есть, то и ладно. На закуску, скажем, анчоусную селедочку можно с удовольствием заказать, когда есть, а если нет — и не надо, ради бога. Выпить — да, люблю. Ну это другое дело, человеческая слабость, естественная потребность, считается, от природы.
           К женщинам тоже особой тяги нет. Бывает, женщина нужна, особенно после выпивки — такой, умеренной, нормальное влечение к противоположному полу, когда расщекочешь нервные окончания. Прежде — чаще, теперь — не каждый даже месяц, под настроение. Есть две подруги, официантки из ресторана, давно с ними связан, очень симпатичные, уже не девчонки, но я и сам теперь далеко не юноша. Абсолютно доступные, никогда не откажут. Любой из них позвонить или заехать, забрать — провести вместе время, развлечься. Вечером посидеть, приятно поболтать, посмеяться, выпить, закусить, чай с тортом, поласкаться, потрудиться физически, снять напряжение. Утром поцеловаться на прощанье — до следующего раза. Никаких обещаний, предложений, разборок, претензий — взаимная благодарность и добрые отношения.
           Человек должен быть свободен. Но человек не может быть свободен. Потому что живет в обществе и связан по рукам и ногам.
           Зависит от начальства и друзей, от общественных и государственных законов, уставов, кодексов, инструкций, положений, распоряжений и приказов. На работе, на улице и в общественных местах. Дома зависит от семьи, если таковая имеется. Зависит, в самой счастливой семье, возможно, сам этого не сознавая, не замечая, а часто с радостью принимая добровольное сладкое рабство.
           Я дома — свободный человек. Избавлен от семейной опеки, обузы, зависимости. Пусть редко сижу в стенах, но прихожу практически каждый вечер и погружаюсь в невесомость, полную, абсолютную, безраздельную, необъятную свободу мыслей и поступков, движения и покоя.
           Единство желания и возможности, формы и содержания.
           Семья и свобода личности — несовместимы. На этой оптимистической ноте закончим. Не о чем рассуждать.
           Люблю философию. Никто не поверит. Потому что не лезу в мелкие споры. Да и некогда на работе. Не слышат даже приятели. Дома пошевелить мозгами — милое дело. О чем угодно, тема сама наезжает. Пофилософствовал наедине — получил удовлетворение. Разрядил обстановку. Сделал вывод. Дал заключение. Красота. Услада. Эффект. Полнота чувств.
           Философия — вершина проявления, присутствия, выражения интеллекта, праздник души и торжество мысли.
           Так сказать.
           Получил удовольствие. Значит, есть чем думать. Мыслить чем. Ближе к делу тогда. От общего — к частному. От абстрактного к конкретному. Отвлеченные разговоры — не сегодня. Философия — красота, но для нынешнего вечера — это предисловие, вступление, прелюдия, увертюра, преамбула. И что угодно еще в этом роде. Не ради веселых содержательных размышлений капитально приготовился специально провести дома воскресный вечер. Нашелся повод. Возникла тема. Требуется обсудить. Нужно посоветоваться. Все чепуха, что нет настоящего верного друга. У русского человека всегда найдется с кем посоветоваться. Есть истинный друг, надежный, отзывчивый, благожелательный, всегда готовый прийти на помощь и дать умный совет. Имя ему — бутылка. Не всегда она играет роль друга-советчика. К ней обращаешься в горе — для утешения и в радости — для разделения, в безделье — от скуки, а также — просто при желании выпить или при неодолимой тяге набраться. Во всех случаях заранее не думаешь и не готовишься, пришло время, навалилось настроение, пошел, взял и вперед. Дома я бутылку не держу, потому что не стерплю и приму некстати, когда никак нельзя. Почти напротив, через дорогу, магазин, понадобилось — нет проблем. А вот сегодняшний вечер, ожидаемый, важный, спланированный, назначенный еще накануне, подготовлен — скромно, по-домашнему, но полностью. Вскрыты банка огурцов и баночка шпрот, почищена и разделана селедочка, порезаны краюха ветчины и кружок украинской колбаски — много, пусть, останется — в холодильник, не пропадет. Два куска хлеба разрезаны пополам, получилось четыре — на всякий случай, вдруг захочется, я на обед нормально хлеб употребляю, немного, но всегда, а к выпивке как-то не идет. Хотя приготавливаю обязательно, чтобы не было задержки, если возникнет желание.
           Когда серьезно готовишься к разговору, настраиваешь себя соответственно, ждешь результата и понимаешь ответственность момента, рабочее состояние приходит гораздо раньше начала, так сказать, официальной части. И сегодня, как обычно в таких случаях, еще не достал продукты, не начал готовить стол, сказал себе: пора, однако впереди куча времени, некуда и незачем торопиться, но — сразу сосредоточился, сконцентрировался, хотелось попробовать обозначить круг вопросов для обсуждения. Не получилось. Не тот настрой оказался. На философию потянуло сначала. И очень хорошо. Подтвердилась свежесть мысли. То, что надо. Трезвость ума. Самое главное, не притронулся к пробке. Бутылка стоит запечатана. На столе. А столько уже рассуждений и выводов.
           Я сегодня пьяным не буду. Нельзя, не требуется и не позволю. Конечно, за бутылкой как за верным другом, без подвоха, и за вечер, естественно, ее выпью. Но — постепенно, потихоньку, и не в этом дело. По мере необходимости. Пить как действие или развлечение — совсем не хочу. И есть не хочу. Это сегодня — побочные явления. Надеюсь получить совет друга. То есть посоветоваться с собой. При помощи бутылки, которая стоит нераспечатанная на столе. Может быть, вообще сегодня не распечатывать? Желания специально выпить — нет. Нет — и баста. Такое крепкое сознание близости советчика — вот он, рядом, стоит на столе, закупоренный, раскрытый — какая разница, обратись с любым вопросом — само его светлое присутствие тут же подскажет правильный ответ. Отличный момент. Великолепное настроение. Прекрасное начало. Однако расслабляться нельзя. Серьезное дело. Жизненная проблема, не стал бы задумываться иначе. Нечего ждать, бутылку распечатать для полноты подготовки, даже первую рюмку налить, да, тарелочку под закуски достать, вилка есть, горчица на столе, теперь — все, пусть стоит, не хочу — не трогаю, захочу — возьму что надо. Устроился. Один на один со всем светом. Ничего. Не один, с приятелем. С товарищем. С лучшим другом. Поэтому одну выпьем. Для начала. Для контакта. Свежести мысли и концентрации ума. Неплохая селедочка, очень даже. И сразу проясняется цель. Цель — выбрать правильное направление поведения. Растерялся, если честно. Сначала казалось, так правильно. Потом — наоборот. А вчера вовсе стало непонятно, что делать и кто виноват. Классическая схема вопросов и ответов. Вернее, вопросов без ответов. Без — мне никак не подходит, потому тревога, потому срочная необходимость посидеть наедине, поговорить с другом. Разобраться. Как следует, определенно и твердо, чтобы дальше откинуть сомнения и шагать самостоятельно и уверенно в избранном направлении.
           Итак, правильно ли вообще сделал, что согласился на эту авантюру. Не желал, не собирался, надо ли было сдаваться. Отдал полцеха в чужие руки, на такое Хавроничев точно пошел бы, оставил себе нужных людей, делал стапели да оснастку, Михлина отдал на новое производство, справится. Или шею свернет, его заботы. Серия, понятно, для нас непривычно, но ничего там особо сложного, получится. Без меня, бестолкового.
           Стоп! Так не пойдет. Не годится. То, что сделано, обсуждению не подлежит. После драки кулаками махать — себе непозволительно. Обратной дороги нет. Решил — точка.
           Значит, так. Цех не разделили. Получаются два направления. Направление оснастки и второе — стальных контейнеров. Оба — главные, но за тару будут лупить изо всех сил. Спуску не дадут. Проштрафишься — не помилуют. Не бояться надо, а быть готовым. Обязательно. Для цеха ведь нагрузка в самом деле непомерная. Мне лично улыбаются дни золотые. Сутками на заводе торчать не привыкать, только достаточно ли этого на сей раз. За двумя зайцами погоняться. Павел Константинович предлагает немедленно разогнаться, опередить события, ускорить процесс освоения. Так, так. Главное, без суеты. Спокойно. Еще по рюмочке. Раз. Два. Чудесно. Теперь — закусочка. Отвлечемся от мыслей. Закуска — дело капитальное. Не торопясь, со вкусом, радостно, с удовольствием. Того маленько, чуть-чуть того. Огурчик хорош, еще достать, как порезать — вдоль? Поперек? Кружочками было, теперь, может, вдоль нарезать? Тоже, наверно, неплохо, но лучше по-прежнему, от добра добра не ищут, хорошо то, что хорошо идет. Просто наслаждение.
           Вернемся к разговору. Два направления. Разберем. С контейнерами возьмут в тиски. Дышать не дадут. Ежесуточные отчеты и ежечасные объяснения, система известная, начальник производства навалится всей своей службой. И от изготовления оснастки не отказался. Сам. Сохранил участки. Добровольно. Легко и вроде бы без принуждений. Стружку с меня станут снимать в порядке вещей за любой промах и каждую задержку. Но есть время. Будем считать, месяц. Пока раскачаются, окончательно принять меры. Знаю, какие. По существу, все ясно. Пока никакого давления. Разворачиваюсь без явных провалов. Контролируемая ситуация.
           Душа не на месте. Чего-то не улавливаю. Зерна нет. Косточки. В чем изюмина мысли? Конкретно. Направленно. Цель — главная на данный момент. В поведении. В сути отношений с руководством. В существе взаимосвязи с внешним миром вообще, с коллегами по работе. Что творится кругом? На какой стадии сегодня планируемая будущая работа?
           Есть! Стадия ожидания. Точно.
           Ждать и догонять хуже всего.
           Догонять — привыкли. Всю жизнь только и занимаемся. Такая работа. Такие условия. Обстановка. Судьба. Характерный пример — нынешний год. В годовой план записали освоение изготовления крупных прессформ на новое изделие. Согласовали с Москвой, через министерство спустили заказ на поставку заготовок — отливок для прессформ с уральского завода. За весь год планировали изготовить четыре прессформы, по комплекту в каждом квартале, технологический процесс трудоемкий и сложный, дай бог уложиться.
           В результате — первые отливки с Урала удалось получить только в апреле, и тут же бросились догонять. Никто не изменил сроки выпуска, цех сразу оказался в положении должника, давай-давай, вы срываете, принимайте срочные меры, называйте срок сдачи, не устраивает, пересмотреть, сократить, записывайте: две недели последний отрезок, и так отстали на два месяца, нагоняйте, иначе принимаем меры.
           Догнали. Нормально. По традиции. По тенденции. Видел задержку, понимал, как станут требовать, заранее скомплектовал вторую смену работников. Тоже непросто. Бригаду слесарей Сергея Васюкова увеличил вдвое, велел ему подготовить полноценного помощника. Вся надежда была на Николая Жукова — специалист, станочник-универсал, высокой квалификации человек, изучил, подготовился к предстоящей ответственной работе, никаких сомнений в наших возможностях. Пришлось уговаривать его взять себе молодого напарника, не желал, полагал, никто иной не справится, допустит брак, угробит заготовку, где потом взять. Молодого не допустил, но пожилого Николая Стогова пригласил в сменщики, посвятил в секреты подготовки, в две смены организовали работу сразу. И брак действительно появлялся, и научились исправлять, трудно пришлось осваивать в требуемом темпе — справились, одолели, догнали. Потому что именно в этом большой опыт. Почти система. Привычка. Дело знакомое и обычное. Догонять.
           Ждать не люблю. Не частое для меня занятие. Но — случается. Ждать меня тоже научили. Хорошо научили, доходчиво, запомнил надолго, наверно, навсегда. В столице нашей Родины. Стряслось лет десять назад, можно сказать, молодой еще был, хотя начальником цеха отслужил больше чем достаточно. Только начинали осваивать новое изделие, подготовка производства срывалась, особенно застряли с изготовлением штампов для холодной штамповки, инструментальному цеху недостало мощности обеспечить все своевременно, отставали на два-три месяца, московский родственный завод уже выпускал новые изделия, министерство обязало москвичей изготовить для нас трехмесячный задел дефицитных деталей. Директора заводов дополнительно договорились о такой помощи, только московский директор предложил во избежание ошибок прислать для контроля недели через две нашего представителя.
           Меня как раз освободили временно от должности в наказание за нарушение дисциплины. Самая удачная кандидатура для отправки в Москву, личным полезным трудом заработать прощение. И компетентнее человека трудно придумать, что уж говорить. Хотя особых сложностей не видно, дело элементарно простое, список требуемых деталей в кармане, командировочное удостоверение выписано сроком на две недели. Приехал, отметил прибытие, сразу — в кузницу, познакомился с начальником цеха, достал список, предложил проверить.
           — Нечего сверять, — отвечает. — Список у меня есть, но в план работа не включена и команда не поступала. Без команды делать не имею права. Да и возможности пока никакой. Приказ будет, что-нибудь придумаем. Ступай наверх, добейся согласия руководства.
           Вот интересно, столько времени прошло, а помнится, вроде, совсем вчера все это было. Удивительно, зачем сам себе историю вспоминаю. Ага, ждать и догонять. Время ожидания. Тогда все правильно. Не случайно и не зря. Главное, своевременно.
           Там, в кузнице, еще подумал: хорошо, меня послали, все-таки привык иметь дело с начальством. И нахальством бог не обидел, найдется когда надо. Двинул для начала к начальнику производства. Тот вообще сделал вид, что не в курсе, ничего не слышал о заказе для Питера. Выразил сомнение в возможности выполнения такой работы на заводе при нынешних условиях. На мой нажим посоветовал обратиться к директору, поскольку тот обещал помочь, хотя ситуация изменилась, завод перегружен и вряд ли сегодня у нас что-то получится.
           На знакомство с обстановкой у меня ушла половина дня. К часу примерно поднялся на третий этаж, как у нас, в приемную директора. Там красивая молодая женщина, может — девушка, веселая, общительная, выслушала меня, прошла в кабинет доложить обо мне и моем деле, быстро вернулась, сообщила: сегодня руководитель заняться моим вопросом не сумеет, возможно, завтра или через пару дней. Посоветовала мне пока заняться устройством, поселиться в гостинице.
           Возмутила, конечно, такая встреча, но сдержался, как-никак из Ленинграда приехал, не откуда-нибудь, за совет поблагодарил, в гостиницу успею, дело у меня к директору неотложное, надо повидаться, напомнить, лично сам обещал помочь.
           — Директора нет, — сказала девушка, — уехал, главный инженер командует.
           — Надолго?
           — На две недели.
           — Значит, мне отказал главный инженер?
           — Исполняющий обязанности директора.
           — Уйти не могу. Буду ждать. Можно?
           — Пожалуйста, — согласилась секретарь, — располагайтесь, можете в кресле, на стуле, где удобнее. Про Ленинград расскажете, никогда не была.
           — Обязательно расскажу, специально приду. Пока не до рассказов. Молча, если разрешите.
           — Как хотите. Как угодно. Вы нисколько не мешаете.
           — А когда главный инженер уходит обедать?
           — По-разному. Чаще всего — в два. Сегодня — не знаю.
           — Успею, наверно, сбегать перекусить. Столовая близко?
           — В соседнем здании на втором этаже.
           — Час в запасе. Справлюсь, как?
           Секретарь неопределенно пожала плечами.
           Она встретила меня спустя сорок минут радостным сообщением:
           — А директор уехал.
           — Когда будет?
           — Сегодня — не обещал. После обеда — в министерство, потом в институт. Так что до завтра.
           Назавтра явился рано, разделся, прошел в приемную, секретарь со мной как со своим поздоровалась, любезно, приветливо, готовая помочь, если потребуется. Главный инженер появился стремительно, кивнул на ходу, я не успел встать, исчез за дверью.
           — Доложу, попробую, — сказала секретарь. Вышла, развела руками.
           — Ничего не выйдет. Сегодня не примет. Через полчаса совещание.
           — Мне же на пять минут.
           — Занят, не принимает.
           — Подожду?
           — Пожалуйста.
           Собирался народ. Спустя полчаса прошли в кабинет. Совещание затягивалось. Никто не выходил. Меня потянуло в туалет. Еще раньше, терпел, сколько еще? К тому же не курил целую вечность, мучение. Предупредил девушку: отлучусь на пять минут, перекурю.
           Спустился на второй этаж, сколько потерял — десять минут, не больше. В приемной ничего не изменилось, та же пустота, закрытые двери. Сел на свой стул.
           — Совещание закончилось, — сообщила секретарь. — Он пошел по цехам.
           — И что?
           — Сказала, что вы ждете. Велел передать: бесполезно. Сегодня и завтра не примет.
           — Почему?
           — Не сказал.
           — Так что, сегодня не дождаться?
           — Не знаю.
           — Ладно, завтра утром приду. Все равно его поймаю.
           Назавтра выяснилось, что руководитель отправился по цехам, не заходя в кабинет.
           — У нас ходячий главный инженер, — объяснила секретарь. — Бывает, в заводоуправлении днем совсем не появляется.
           — Сегодня можно не дождаться?
           — Вполне.
           — Безобразие, — прорвало меня, — кошмар!
           — Что случилось? — удивилась молодая женщина.
           — Третий день не могу встретиться с директором, — меня почти трясло. — Как это назвать?
           — По-моему, вы уже привыкли, — успокоила меня секретарь.
           — Что же мне делать?
           — Ждать, — посоветовала красавица.
           — Сколько можно! Жду скоро трое суток, стыд и позор.
           Девушка улыбнулась, укоризненно посмотрела на меня и сказала с внушительной назидательностью:
           — Ждать надо уметь.
           Так мне понравилась эта фраза! Просто пришел в восторг. Мне объяснили, что я бесполезно потратил время. Имея постоянную поддержку секретаря, не воспользовался ситуацией, не попал к директору, толком его не дождался, потерял время и проваливал задание. Ее слова встряхнули меня, разбудили от сна, толкнули к действию. Первое, что сделал — попросил разрешения позвонить в Ленинград.
           — Пожалуйста, — разрешила хозяйка, — садитесь за тот стол, телефон главного инженера свободен.
           Кому звонить — своему директору? И что сказать: третий день не могу встретиться со здешним руководителем? Разговор для молодого специалиста, не умеющего вести себя с ответственными людьми. Меня — засмеют, когда приеду. Высекут. Уничтожат. Правильно сделают. Начальник цеха я или нет? Из Ленинграда или таежного поселка? Может, из деревенской глуши?
           Утром я не присел, отклонил предложение секретаря, встал перед дверью в кабинет директора и преградил ему дорогу в служебное помещение. На его удивленный вопрос объяснил, приехал в командировку и четвертый день не могу к нему попасть.
           — Так вы из Ленинграда? — уточнил он, делая вид, что впервые меня видит. — Почему же мы стоим, заходите ко мне, побеседуем.
           В кабинете пригласил к столу, придвинул пепельницу: курите.
           — Трое суток курю, больше ничем не занимаюсь, — начал я, но главный инженер перебил.
           — Идите в цех, начальник производства и цеха команду получили, за неделю обещали все сделать. В конце месяца не было возможности, свой план трещал, сегодня первое, завтра начнут. Можно было сообразить, не рваться ко мне. Вы же начальник цеха. Проверьте в цехе наличие штампов, вас там ждут, и докладывайте своему руководству: до конца декады все получите. Желаю удачи и привет Питеру.
           Тут я понял всю бездарность своего ожидания. Следовало догадаться, обязан был. А уяснив суть, не пропадать в ожидании перед директорским кабинетом, а сходить в Третьяковку, побродить по Москве, давно не был в столице, в конце концов познакомиться на заводе со стапельщиками, пообщаться с коллегами, не истязая голову бесконечным напряжением. Сразу все встало на место и своевременно закончилось. А я получил отличный урок.
           Ждать надо уметь.
           Правильно использовать время ожидания.
           Только тогда оно работает на тебя.
           Время работает на того, кто умеет ждать.
           Итак.
           С производством ясно. Цех настроен, работает, порядок. Лично мне — за что бороться? Какова идея. Основное направление. Главная цель.
           В чем сила моя — это неважно. Несущественно. Ясно.
           В чем слабость — выяснить. Сообразить. Разобраться. Одолеть.
           Кажется, нашел. Эврика!
           В сущности, безразлично, когда я дал согласие взяться за производство тары — вчера, сегодня или завтра. Пришлось бы все равно. Но создалось впечатление, что сделал это легко, почти без сопротивления, чуть ли не охотно и с легкостью пойдет освоение нового производства в цехе — без ущерба для основной деятельности.
           Это неверно в принципе. Но никого не будет касаться. Взял дурак-начальник, пусть тянет. Ни спуска, ни послаблений. Сам взял, сам тяни, у нас так. В этом слабость моей позиции.
           Так вот, главная задача сегодня — доказать, убедить всех в непомерной тяжести грядущей работы для цеха и для всего завода. И заводу придется многим жертвовать, от многого отказаться, примириться с будущим длительным дискомфортом. Главный инженер на одном из совещаний пообещал вообще прекратить изготовление оснастки и агрегатных станков для всех изделий кроме тары на время освоения ее производства. Видимо, были готовы на это пойти. Но теперь — острота пропала, время появилось, организационные вопросы решены, освоение собираются начать и закончить спокойно, не торопясь, испуг прошел и пока будем продолжать на заводе все как раньше в полном объеме.
           Нет, не пойдет.
           Мы так не договаривались.
           Наоборот.
           Двадцатого принесут план работы на январь. Всю незавершенку туда влепят и обязательную номенклатуру. Ведь Лобанову до лампочки тара номер один. Заместитель главного технолога по планированию подготовки производства обеспечивает своевременный запуск и выпуск всей номенклатуры инструмента, приспособлений, оборудования по утвержденным мероприятиям, протоколам, планам и графикам. И с ним будет тяжело.
           Но завод обязан знать: тара внедряется ценой отказа от работ по улучшению основных изделий. Ничего нового по ним не делается. Заморожено. Остановлено. Буду биться за исключение из плана всех старых заказов. Лобанов возмутится. Он, конечно, в курсе всей обстановки, однако у него свои задачи, будет настаивать на включении, многое почти на выходе, нужно кончать, пойдет к директору, мужик пробивной, так просто не успокоится. Безусловно, основной мой оппонент, много нервов попортит. Ничего. С ним особенно не стану спорить, тем более что бесполезно, только с самим главным технологом. Пусть лично уговаривает своего заместителя. Или приказывает, как хочет. А с Хавроничевым каждую позицию будем обсуждать и вычеркивать. Каждую. И пусть прочувствует и другим объяснит, что теряет завод с выбором двадцать седьмого цеха.
           Может передумать?
           Все силы на то, чтобы смог.
           Вот и главная цель.
           Ну что, спасибо тебе, Павел Константинович. Я — твой человек. Подставил меня, как мог. И теперь помогаешь, как можешь. Спасибо тебе за все.
           Впереди паровоза не побегу. И приказание до приказания выполнять не кинусь. Никакой активности прежде времени от меня не увидишь. Да, я умею организовать производство, быстро, когда надо. Но могу командовать и наоборот, если требуется, придержать, затормозить, взять на себя смелость и ответственность, не последний человек в цехе и на заводе.
           Окончательное решение принято. На месяц вперед минимум. Оснащению тары — полный вперед. Производству тары — полный стоп. Ни слова. Ни звука. В порядке подготовки к внедрению нового изделия — вычеркиваю из плана прежнюю оснастку. Желательно — полностью. Громко. Гласно. Всеслышно. Нахально и твердо. С видом обреченным и беспомощным.
           На душе спокойствие и ясность. За столом посидел не зря. Цель определена. Задача поставлена. Методы намечены. Завтра — на работу.
           Со стола убирать ничего не буду. Утром перекушу из того, что осталось. Согрею чай только. Пусть рано еще, хорошо, что рано, выспаться перед рабочей неделей, трудная предстоит, еще декабрьский план закрыть или не закрыть — труд порядочный. Вот что значит серьезный разговор: бутылка выпита — и ни в одном глазу, и больше неохота, и никакой горечи во рту, и никакой тяжести в башке, нормально, уютно и спать не то чтобы очень хочется, но — можно. И организм дает понять, что готов уснуть и проспать до утра и подсказывает, что такой готовностью не воспользоваться грех. Нет, я не враг своему здоровью. Жалеть себя чересчур ни к чему, не те условия, но и гробить — смешно. Есть возможность уснуть, ничто не мешает, день закончен, вопросы решены — в постель, дорогой товарищ. До утра. До светлого будущего. До завтра.
           Единственный выход — вцепиться в надежду. Надежда не засыпает. На кого надеяться? На Тесленко. На Сигаева. На себя самого. На удачу. Бедный цех. Несчастный завод. Подготовка производства в состоянии беспомощности. Ставить новое изделие на костях прогресса. Умница начальник. Всем доказывает, все понимает, всех выручает. Выслушайте внимательно. Еще поразмыслите. Вернитесь к решению, подумать не поздно. Да здравствует разум.
           Да, горизонт почернел. Тучи над городом встали. Но жизнь идет, и сердце бьется. Спокойной ночи, малыши!