На палубе что-то сорвалось, какой-то предмет, ударяясь о фальшборт, покатился с резким металлическим стуком. Наверное, днем плохо закрепили металлическую бочку. Встаю из-за стола, прижимаюсь лбом к холодному стеклу иллюминатора. Ничего не вижу: темно, второй час ночи. Но вот внизу хлопает дверь, вспыхивает наружное освещение, и на палубе появляется вах-тенный матрос. Это штурман послал его узнать, что случилось. Матрос, ста-раясь не поскользнуться на мокрой палубе, кое-где взявшейся льдом, бежит, по-крабьи расставляя ноги, и скрывается за надстройкой. Через несколько минут он вновь возникает в полосе света и вот уже вскидывает над головой руку с поднятым вверх большим пальцем: все в порядке. Снова слышно, как хлопает дверь, и свет гаснет. Обычное явление нашей судовой жизни. Мы не романтики, не первооткрыватели, здесь наше рабочее место. Идем в ночи, подсвечивая себе ходовыми огнями, торопимся домой после четырехмесяч-ного арктического рейса. Тахометр, закрепленный на лобовой переборке мо-ей каюты, показывает сто шестьдесят пять оборотов. Все в порядке, скорость не меньше пятнадцати узлов.
Два дня назад, с выходом из залива Креста нас прихватил шторм, еще вчера судно, зарываясь носом в волну, шло, окруженное туманом из мелких водяных брызг. Но циклон задел Чукотку только своим крылом, а центр его, пройдя Командоры со скоростью двадцать узлов, умчался на восток в сторо-ну Канады. Туда сейчас на теплоходе «Евгений Буссель» идет за зерном мой товарищ Степан Приходько. Укрыться ему от шторма в Беринговом море не-где, в океане – тоже. И я, Андрей Голубев, думаю о нем…
Штормующее судно в зоне действия глубокого циклона со стороны, может быть, выглядит даже красиво. Вот оно встает на «пятку» и, задрав нос, взбирается на гребень семиметровой волны. Какое-то время, тяжело про-гнувшись, стоит так – темный корпус, тронутый разводами ржавчины, с об-битой во время частых швартовок краской на бортах и вскинутыми в темное клочковатое небо мачтами. Постояв на гребне, судно накреняется и тут же стремительно падает вниз и тяжело бьется корпусом о воду. Напряженно гу-дят ванты, удерживая от падения и поломки прогнувшиеся после резкого удара мачты, а около носа судна поднимается и вырастает выше надстроек белый, веером расходящийся взрыв. Гулом и стоном заполняются все поме-щения, стальной корпус дрожит, под вскинутой вверх кормою из воды пока-зываются лопасти гребного винта, бьют по воздуху, и тогда обороты главно-го двигателя угрожающе возрастают, а вибрация корпуса становится еще сильнее. Белый взрыв – разбитая носом волна, – вбирая в свою многотонную массу силу штормового ветра, сокрушающей стеною несется от бака, дробясь о мачты на отдельные потоки, срывая чехлы и кожухи с механизмов, ломая трубы и леерные ограждения, бьет в надстройку, прогибает стальные листы и нередко выдавливает иллюминаторы кают.
Но разве только от шторма не укрыться теперь тебе, Степан? Повидали мы с тобою штормов и – ничего. Не оставили свою работу. О другом я ду-маю, совсем о другом…
Мой теплоход «Владимир Закоссовский» мерно покачивается с борта на борт, сбегают с кормы неспокойные морские мили, плещутся в кильватер-ной струе, а потом вытягиваются в длинную-длинную ленту… Она тянется за мною вот уже двадцать лет.
Встреча со Степаном произошла три дня назад.
Эгвекинот – небольшой порт в заливе Креста, совсем близко от Поляр-ного круга. С трех сторон сжимают залив голые, в каменистых осыпях серые сопки, оставляя свободной лишь узкую береговую полосу. Здесь на несколь-ких причалах идет разгрузка судов. От берега в глубь залива отходит бетон-ный пирс, к которому с обеих сторон швартуются суда. Так и оказались ря-дом мой «Владимир Закоссовский» и «Евгений Буссель» Степана Приходько.
Со Степаном я не виделся три года. Мы в одно время закончили учебу в высшем мореходном училище Владивостока и пошли на флот. Он, как и я, давно уже старший механик, как, впрочем, и остальные из наших, которые не ушли с флота. Судьба разбросала нас, бывших курсантов, по всему Дальнему Востоку, по разным морским организациям, и встречи становятся редкими.
Я знал об успехах Степана, читал о нем в приказе начальника пароход-ства. Он хорошо развернулся на «Бусселе» за три года: силами только своей машинной команды перевел главный двигатель с дизельного топлива на ма-зут. И это между рейсами, без вывода судна из эксплуатации! Теперь на каж-дой тонне сожженного топлива он экономит для пароходства около двадцати рублей, а двигатель у него немаленький, за сутки полного хода съедает две-надцать тонн. После того, как работа была завершена, в отделе кадров и парткоме Степану предлагали принять одно из самых крупных судов паро-ходства. Но он остался на «Бусселе».
- Столько трудов – и все отдать кому-то, оставить? – сказал он мне при встрече в Эгвекиноте.
Как мне было его не понять!
Мой «Владимир Закоссовский» с июля не опускался южнее Чукотки и Анадырского залива, Степан на «Бусселе» тоже побывал за Полярным кру-гом, но уже успел «сбегать» в Находку и вот теперь собирался в Канаду. Мы на «Закоссовском» привезли уголь, а «Евгений Буссель» по пути на Канаду доставил сюда спрессованное в брикеты сено. Самому мне еще возить такой «дефицит» не приходилось.
Степан постарел, как-то весь оплыл, из-под ремня у него явно выпирал живот, во всей коренастой широкоплечей фигуре чувствовалась усталость. Когда-то густые темно-русые волосы, которые он зачесывал на прямой про-бор, поредели, на макушке поблескивала небольшая лысина.
- Ты тоже не помолодел! – Фыркнул он, когда я как мог живописнее обрисовал его портрет. – Только и достоинства, что лысины нет.
Посмеялись. Нам было хорошо и тепло друг с другом в его со вкусом обставленной каюте, отделанной светло-коричневым пластиком, с глубокими низкими креслами около стола, мягким, скраденным плафонами освещением, радиоприемником «Урал» с проигрывателем, который Степан сразу, как только мы вошли в каюту, включил. В дальнем углу кабинета, закрепленный намертво болтами, темнел неосвещенным экраном телевизор.
- Хорошо живешь! – осматриваясь, сказал я. – Барином стал. В маши-ну, наверное, не спускаешься, по телефону руководишь? А телевизор тебе одному зачем? – У меня на «Закоссовском» каюта поскромнее, да и судно постарше.
Степан на «барина» не обиделся, ведь мы с курсантских времен люби-ли подначивать друг друга. Он улыбался хорошо и по-доброму. Разговор за-шел о делах, которые могли показаться неинтересными для посторонних лю-дей, окажись они рядом с нами. Была ли трудной «полярка»? Мы сходились на мысли, что в этом году нам повезло: чаще всего дули южные ветры, отго-няли льды на Север. Правда, случалось и другое. В заливе Лонга ледокол, об-калывая теплоход «Евгений Буссель», крепко задел его лапой своего якоря и вырвал семь метров фальшборта. Герметичность судна не нарушилась, но Степану пришлось нелегко: надо было срезать погнутые стальные листы, ус-танавливать и варить стойки, протягивать ограждение. Были и другие непо-ладки. У него шел вразнос дизель-генератор, ломались насосы, рвались тру-бы, - все как обычно, когда судно работает в условиях льдов. Я в свою оче-редь рассказал, как светлой полярной ночью старпом «Закоссовского», буду-чи на ходовой вахте и следуя едва не по чистой воде, «отыскал» все-таки крепкую льдину с вмерзшим в нее валуном и пробил нам первый трюм…
Тогда мне крепко помогли управиться с пробоиной трое молодых ре-бят: третий механик Костя Асмолин и мотористы Степанов и Уваров.
- Конечно, - сказал Степан, - ты тоже герой труда. И серьезно доба-вил. – Все же не зря мы столько лет на море. Научить хлопцев самостоятель-но мыслить и принимать решения – большое дело. В море неоткуда ждать помощи, мы сами здесь – и завод, и Регистр, и конструкторское бюро. А если потребуется, то и пожарная команда. Только с исполнителями много не сде-лаешь.
Он улыбнулся каким-то своим мыслям, грустные глаза спрятались под припухшие, землистого цвета веки. Меня что-то тревожило в нем.
- Ты здоров, Степан?
- Как бык, - буркнул он, - беспокоят только почки, сердце и легкие. – Он рассмеялся дробным, надтреснутым смехом, потер короткопалой ладонью лоб.
- Да нет, пока все терпимо, - серьезно сказал он. – Медкомиссию про-хожу. Нашли в прошлый раз какую-то аритмию в сердце, но потом курить бросил, и она вроде бы прекратилась. Целый месяц не курил, похвали меня, Андрюша.
И он, будто вспомнив, потянул из пачки сигарету. Привычка к деше-вым и крепким сигаретам осталась у него с курсантских времен, когда у нас было туго с деньгами. Я теперь предпочитаю что-нибудь поэлегантнее.
- Досказывай, как выкрутились с трюмом, - попросил Степан.
Я досказал. Пробоина оказалась на уровне ватерлинии. Насос в трюме продолжал работать, капитан развернул судно, я выжал из своего главного двигателя все, что можно было в той обстановке, и «Закоссовский» с ходу вылез на ледяное поле. Корма осела, нос поднялся, вода скатилась по на-клонной, открыв пробоину. И тогда на подвеску со сварочным кабелем опус-тились мои помощники, толковые ребята. Стальную заплату приварили мас-терски, изнутри установили ребра жесткости из мощного полособульба. А потом мы два часа не могли сойти с ледяного поля: работали «полный на-зад», заносили якоря в корму; вогнав их между торосами, тянули брашпилем и одновременно работали «задним».
- Да… – задумчиво произнес Степан. – Молодые – наша смена. Ведь скоро нам нужна будет смена, Андрей!
- Нескоро, – бодро сказал я. – Еще девять-десять лет.
- Это много? – с невеселой улыбкой произнес Степан. Лицо его, ожи-вившееся во время разговора, стало грустным. – Ты думаешь, это много? – повторил он. – А долго ли тянулись те двадцать лет, что мы с тобою на фло-те?
Я кивнул: эти двадцать лет не тянулись, они – пролетели… Нас захва-тили воспоминания, мы не замечали времени. Сколько сокурсников осталось на флоте? А те, кто оставил флот, - как они? Велик все-таки Дальний Восток! Можно уйти и потерять друг друга, даже работая в одном пароходстве, как мы со Степаном…
- Но ведь главное – память, верно, Степан?
- Ты всегда был лириком, – недовольно буркнул он, но выражение его доброго, оплывшего лица говорило: да, верно. И тут же он сам спросил:
- А помнишь наш первый рейс на «Меридиане»?
- Как не помнить…
И мы замолчали. Наверное, Степан, так же, как я, увидел себя прежним – молодым и сильным.
Это был удивительный учебный семестр. «Меридиан», только что по-строенный в ГДР специально для учебных целей, зашел в Одессу, и мы прие-хали туда поездом через всю страну. Предстоял рейс Одесса - Владивосток. Черное море встретило нас пылающим солнцем и тихим шелестом голубой волны…
- Босфор… - коротко обронил сейчас Степан.
И я вновь увидел, как «Меридиан» проходит узким проливом, мимо проносятся разукрашенные турецкие фелюги с туристами, а минареты Стам-була острыми шпилями рвутся в голубое майское небо. Мы все собрались на палубе – сорок курсантов четвертого курса судомеханического факультета владивостокской мореходки… Мы все тогда были романтиками, это потом море стало нашим рабочим местом.
Крепость, та самая, на ворота которой прибил свой щит киевский князь Олег, поразила нас своими размерами. Стены ее толсты и мощны. Ай да Олег с его небольшой дружиной на весельных ладьях!
Соприкосновение с древностью было столь явным, что я невольно ог-лядывался вокруг, отыскивая глазами тех, о ком знал из истории, читал в книгах. Еще немного подождать, и они появятся…вот здесь, за этим поворо-том… нет, чуточку подальше… Я видел, что мой друг Степан, стоящий ря-дом, тоже взволнован и чего-то ждет…
В этом рейсе мы открыли для себя многое: пустынные Дарданеллы, от берегов которых веяло библейскими преданиями, белые храмы Афин, Суэц-кий канал, настолько извилистый и узкий, что впередиидущие суда кажутся шагающими прямо по пустыне, горластый в своем торговом раже Синга-пур… Древность переплеталась с новым временем, создавая общую картину того, что было, есть и будет на нашей маленькой планете Земля…
- Это так, - коротко обронил Степан.
Воспоминания завели нас далеко – мы с трудом вернулись в Эгвекинот, в каюту старшего механика Приходько. Постучавшись, вошел капитан.
- Что-то негостеприимен хозяин, - сказал он и весело подмигнул мне, указывая на Степана.
- Не стыди раньше времени, - ухмыльнулся тот, - неужели я похож на зажимщика? Через час прошу ко мне.
- То-то же, - строго сказал капитан и улыбнулся, разгладил круглое, румяное лицо.
У него были надломленные, будто в удивлении приподнятые брови и легкая седина в светло-русых волосах.
- Крохалев Алексей Сергеевич, - представился он. Рукопожатие его было радушным и крепким.
Степан говорил мне о нем: Крохалеву сорок лет; он поддерживал Сте-пана во всех начинаниях, когда переводили двигатель на мазут. Они были со Степаном на «ты». Так часто бывает на флоте, когда стармех и капитан ладят друг с другом. По словам Степана, Крохалев был умница, не барин, прият-ный собеседник, весельчак в компании, счастливый отец двух сыновей, сча-стливый муж. Это подтвердилось в разговоре. Крохалев поделился послед-ними новостями из Владивостока: он получил письмо. Жена писала обо всем подробно, ее письма находили Крохалёва даже в «полярке». Об этом он зая-вил не без гордости.
Когда капитан вышел, разговор внезапно увял. Лицо Степана стало тусклым, яснее проступили морщины на лбу.
- Извини, Андрей, - сказал он, видимо, с трудом отвлекаясь от своих мыслей. – Я очень рад тебя видеть. Мы хорошо поговорили, вспоминали всех наших и себя… Знаешь, с силой вырвалось у него, - может быть, это стран-но, но за двадцать лет я не обрел новых друзей, - только те, еще со времен училища… ты среди них… Для новых в сердце просто не нашлось места. Спасибо тебе, Андрей, - неожиданно закончил он.
- Да что с тобою, наконец? – сердитым голосом спросил я, стесняясь охвативших меня чувств (в нашей среде не были приняты сантименты, мы и без того знали, что такое курсантское братство). – Ты сегодня, как летний день во Владивостоке: то ясно, то пасмурно.
- Извини, немного расстроился. Капитан – молодец, у него все хоро-шо… Как он сумел, Андрей? Он ведь в море не многим меньше, чем мы! – Лицо Степана поплыло в какой-то неестественной улыбке. – Мне теперь приходится жить под аккомпанемент чужого семейного счастья…
Мне стало нехорошо от его слов и от этой улыбки.
-Чей это афоризм? И для чего он?
- И тогда Степан обрушил на меня новость:
- От меня ушла Татьяна.
Наверное, что-то стало с моим лицом, Степан поднялся с кресла и по-дошел ко мне.
Я смотрел на него и теперь понимал, почему у него такие усталые и грустные глаза. Я ведь знал их обоих с курсантских времен, его и Татьяну. Степан старше меня на три года, поступил в училище после службы в армии, и его свадьба с Татьяной была одной из первых на нашем курсе. Правда, к концу пятого курса мало кто из нас оставался неженатым.
- Вот так, - сказал Степан. На лице вновь появилась странная улыбка. – Я думал, тебе кто-нибудь говорил…
Нет, я об этом не знал.
- Когда?
- Месяцев шесть назад, перед самой «поляркой».
Я помнил их свадьбу, которую мы организовали всем курсом в портов-ской столовой, выложив каждый для этого свою скромную месячную сти-пендию, помнил их счастливые лица, влюбленные взгляды, ласковое объятие рук, когда я заорал, что было силы:
- Горько! Татьяна и Степан – горько!
И вот – они расстались.
Фыркнул паром, звонко застучал крышкой электрический чайник. Звук этот вдруг разбух и заполнил собою просторную каюту Степана, больно сжал голову. Я с раздражением вырвал из розетки вилку. С резким стуком она ударилась о палубу.
- Черт возьми! – нарочито грубо сказал я. Ведь не бросаться же было к Степану, распахнув руки и шмыгая носом!
В каюте стало пусто и тихо. Шипел закончившийся диск грампластин-ки, мертво пялился из угла слепой телевизор.
- Наверное, так и должно было произойти, - спокойным голосом ска-зал Степан. – Ей давно претили мои «странствия», хотелось быть женщиной, а не соломенной вдовой. Понимаешь, ей хотелось определенно-сти…семейного уюта.
Меня охватила ярость.
Наверное, все женщины мира одинаковы в своем понимании семейно-го счастья, одно из непременных условий которого – чтобы всегда были ря-дом избранные ими мужчины. И если случается по-иному, женщины чувст-вуют себя оскорбленными в своей изначальной сути и изводятся думами и слезами, очень жалеют себя. Они забывают о том, что и для мужчины плохо жить порознь, встречаться урывками и вновь надолго уходить. Потому так часты ссоры и вспышки взаимной неприязни, а потом – боязнь потерять друг друга, бурные примирения и неспокойное затишье… Но, похоже, Степан прощает жене ее поступок. И я сказал:
- Определенность и семейный уют тебе ни к чему, пусть все ей… Он промолчал.
Уже был вечер. Степан перевернул пластинку. В каюте зазвучал зна-комый голос певицы:
«Судьба моя, не пожалей добра,
Дай счастья мне, а значит, дай покоя…»
- Знаешь, когда я понял, что мы можем расстаться? – спросил он. Я не ответил. (Женщина продолжала просить для себя счастья…)
- Три года тому назад, - продолжал Степан. – Тогда мне стало страш-но.
- Ты начинал на судне модернизацию.
- Три года тому назад, - повторил он и провел по лицу ладонью, будто что-то убрал с него. – Что дольше всего сохраняется в памяти моряков, Анд-рей?
Еще бы мне не знать! Не штормовые ночи, не тяжелейшие ледовые рейсы, не экзотика дальних стран, - дольше всего нам помнятся встречи с нашими женами, когда мы, придавленные грузом не физической, а душевной усталости, приходим в порт. Какой будет встреча? Думаем об этом непре-станно последние дни перед тем, как упадет с бака в воду тяжелый якорь, и судно, отработав «малый назад», замрет в бухте.
- В тот год нам повезло: вернулись из Арктики в октябре, нас тут же поставили к причалу в Находке и стали загружать картошкой на Магадан. А через три часа на борт поднялся подменный экипаж. Хорошо, верно? Впере-ди семь суток отдыха. Еще один плюс: модернизацию я в пароходстве только оговаривал, из Находки много не наездишь, а во Владике управа рядом.
– Приятное и полезное вместе…
– Вот-вот. – Усмехнулся. – Можно было все оговорить и все вышибить, что надо для работы… А минут за тридцать до того, как прибыть подменно-му экипажу, ко мне приехала Татьяна…
Он замолк, а мне стало тягостно от ожидания чего-то нехорошего. Нет, я был глубоко убежден: Татьяна – верная жена, а имей она любовника, у них до сих пор было бы все гладко. Степан – добряк и простодырый, в училище мы звали его образцом мужского целомудрия. Мне предстояло услышать что-то другое. И я услышал.
Сдача судна подменному экипажу – процедура суетливая и непростая. На несколько часов, пока механики и электромеханик передавали свои дела, а Степан с подменяющим стармехом осматривали судно и уточняли план ре-монтных работ на время стоянки, про Татьяну он забыл. Нет, он помнил, что жена у него в каюте, помнил, что она приехала в Находку, отпросившись с работы, – а в школе это непросто, – и был благодарен ей за это. И однако же, когда заходил в каюту и Татьяна, оторвавшись от книги, спрашивала: «Скоро ли?» – имея в виду сдачу дел, Степан испытывал некоторую досаду.
– Скоро, – отвечал он. – Билеты на автобус заказаны. Скоро поедем. Как ты тут, не скучаешь?
И, не дождавшись ответа, вновь исчезал.
Наконец, все акты приема-сдачи собрались у него на столе, и вместе с подменяющим стармехом он отправился к капитану. Когда же вернулся, ве-селый и совершенно свободный, и заглянул в каюту (его сменщик деликатно задержался по делам), то поразился перемене, которая произошла за эти часы с Татьяной. Она подняла на него от книги совершенно чужое лицо, на кото-ром явственно проступало – не огорчение, не обида – нет! На лице ее была ненависть.
– Может быть, ты здесь останешься, Степан? – Безразличным тоном (он уже знал, что означает это «безразличие»!) произнесла Татьяна.
– Зачем? – Глупо ответил он вопросом на вопрос.
Серые глаза ее стали колючими, в них появился неприятный стальной блеск.
– Потому, – продолжала она ровным голосом, – что я тебе здесь оказа-лась не нужна.
Это было несправедливо. Она была нужна ему, и хорошо она об этом знала. Но ей почему-то захотелось сказать это.
– Почему ты так решила? – Беззаботно улыбаясь, спросил он, понимая, что фальшь его улыбки ясна ей.
– Потому! – Она не выдержала, и голос ее сорвался на крик. – Пото-му!… Я – к тебе ехала! Дочерей бросила, отпросилась с работы – ты знаешь, какой у меня трудный класс? А ты, – на глазах ее закипели слезы, – ты за це-лый день не смог уделить мне десяти минут!
Степан растерялся. Да, последние годы Татьяна позволяла себе кричать на него, но он умел быстро ее успокоить. Однако сегодняшняя вспышка не была похожа на прежние.
– Кончай, Таня, – сказал он, не теряя надежды, что раздражение ее уляжется и все образуется, – ты видела, чем я был занят. Давай-ка лучше вы-пьем по рюмке коньяка – ведь не зря ты его везла! – да закусим вот этим яб-лочком!
Но она его слушать не хотела.
– Так встречают жену, – сказала Татьяна, – когда на судне есть любов-ница.
– Понимаешь, Андрей, в иной обстановке это могло вызвать улыбку. Насколько я опытен в житейских делах, мужчины, имеющие любовниц, при встрече с женами ведут себя безупречно, не так ли?
Я благоразумно промолчал.
– Таня, – сказал он ей тогда, – зачем нам ссориться? Мы так давно не виделись, не накаляй обстановку.
Степан попытался ее обнять, но она оттолкнула его.
И тогда он почувствовал, что не хочет мириться с нею. Это было так неожиданно, что Степан на некоторое время замер. Дрогнуло и покатилось куда-то сердце. Чтобы не оскорбить Татьяну, он вышел из каюты, прикрыв за собою дверь.
– Может быть, мне следовало сказать какие-то, ну, как прежде, слова: о том, что я сильно скучал без нее и дочерей, ждал встречи и очень сожалею, что так не вовремя прибыл подменный экипаж. Она ведь редко бывала у ме-ня на судах и незнакома с особенностями нашей работы. Не ухмыляйся. Да, могла бы знать, но не знала, и в самом деле могло оскорбить мое невнима-ние.
– Тебе надо было выгнать подменный экипаж и запереться с нею в каюте.
– Перестань, Андрей, – поморщился он. – Ты всегда хорошо относился к Татьяне.
Еще бы! Я любил их обоих. Оттого теперь и бесился. Все эти годы я знал, что они вместе, убеждал себя и других, что хотя большое число разво-дов в семьях моряков и рыбаков настораживает, но социальных причин не имеет, что всегда было и есть значительно большее число семей благополуч-ных, и приводил в пример скептикам семейную жизнь двух кадровых работ-ников флота – Степана Приходько и мою. И что теперь делать?.. Как воевать за флот?!
– Мне не хотелось говорить добрых слов, – продолжал Степан. – Мы смотрели друг на друга, и мне казалось: от нее и от меня расходятся волны озлобления. Совпадение фаз, амплитуда волны возрастает – и вот он, пик не-нависти. Так было, Андрей.
Я поежился. Нет, у нас с Еленой до такого не доходило. Не дай, конеч-но, бог, но если бы… я бы…
– «Ты бы», – усмехнулся в ответ Степан.
Наступила пауза. Певица, устав молить о счастье, замолкла, вновь по-змеиному шипел диск. Я поднялся и нажал клавишу: хватит с нас красивой эстрадной лирики, драма – основной жанр сценического искусства! Но и там добродетель всегда торжествует, а зло, стыдливо завернувшись в тряпье, ре-тируется.
– Наливай!
Мы выпили по стопке. Пока хватит, скоро соберутся гости. Я знаю, что такое арктические рейсы. Три года назад в том районе, где был Степан, ушел под воду транспорт «Витим» нашего пароходства, раздавленный льдами… Экипаж спасли вертолетами с ледоколов. И Татьяна об этом не знала? «Дай счастья мне, а значит, дай покоя…». Старый ты мой товарищ! Как могло та-кое произойти?»
– Как могло такое произойти? – Будто прочел мои мысли Степан. – Где та черта, Андрей, переступив которую, понимаешь, что лишаешься чего-то большого и светлого, что поддерживало и грело тебя в трудные минуты? И как отдалить, и возможно ли отдалить эту черту, увести ее, как бы это выра-зиться, – за горизонт нашего бытия?
– Хочешь определить степень своей вины?
– А вина ли это? Может быть, никто из нас не виноват, и то, что про-изошло с нами, – всего лишь естественный разворот событий?
Все во мне воспротивилось такому объяснению. Принять его – значило бы до предела упростить те сложности, с которыми пришлось столкнуться Степану и с которыми сталкиваются ой как многие из тех, для кого море, как и для нас, – не место для прогулок.
Но не мог я сказать Степану категорическое «нет». Пожалуй, только ханжа станет отрицать, что годы плаваний и долгих разлук проходят для се-мьи бесследно. Разве не знакомо мне пронзительно острое ощущение надви-гающейся беды, и не потому ли я несколько раз твердо говорил себе: «Уйду на берег!»?
– Почему бы тебе не уйти на берег, Степан?
– А ты почему не ушел?
«В самом деле», – подумал я.
Из сорока человек нашего выпуска на флоте сейчас работают двадцать семь. И никто из ушедших на берег не пропал, большинство занимают ответ-ственные должности, есть даже директор завода. На них, когда мы ссорились и жена требовала моего ухода с флота, она и указывала, как на образцовых мужчин.
Мог ли я уйти на берег? Наверное, мог. Но для этого нужно было что-то переделать, что-то поломать в себе. Прав Степан: наше поколение соста-рится и уйдет, а флоту нужны свежие силы. Кто станет их готовить? Выхо-дит, не мог…
– Глупость я сказал, Степан. Здесь мы на своем месте.
Правда и то, что мы с Еленой как-то могли вовремя одуматься и по-смотреть в глаза друг другу. Я люблю смотреть в ее глаза: они глубокие и синие. Как успокоившееся море.
– Опять! – Деланно сердится в таких случаях Елена на мое сравнение. – Придумай что-нибудь получше. С меня довольно морских пейзажей. – И лас-ково запускает длинные пальцы в мои волосы.
И вдруг меня будто окатило холодной водой. А может, мы с Еленой просто экономно тратим друг на друга душевные силы? Кое на что прикры-ваем глаза, чего-то не замечаем или делаем вид, что не замечаем? У каждого из нас свой круг дел, интересов, знакомств, мы живем в нем, добиваясь ус-пехов, оба умеем хорошо работать – у меня грамоты от начальника пароход-ства, у нее – от районного отдела народного образования. Они с Татьяной ра-ботают в разных школах, редко видятся и, наверное, оттого не дружат. Но только ли? Может быть, Татьяна, прямолинейная, открытая и ранимая, всю жизнь не терпевшая хитрости и лжи, разглядела в Елене что-то такое, чего не разглядел я? Вдруг?!. А я сам?.. Будем говорить прямо, товарищ Голубев: женщинами ты не пренебрегал! Выходит, нам с Еленой проще, чем Степану и Татьяне, всю жизнь знавшим только друг друга?
Ну и пусть! Зато я руку на отсечение дам, что моя жена в день встречи никогда не устроит такой дикой выходки, какую позволила себе безмерно любящая Татьяна. Черт бы побрал Степана, не сумевшего удержать жену, – растревожил меня!.. А Степан продолжал:
– Во Владивосток мы ехали порознь. А там было семь суток упорного молчания и усиливающейся неприязни. Дочери были в недоумении, а я при-ходил в себя только в управлении пароходства, где вышибал фонды на мо-дернизацию. – Степан помолчал. – Теперь-то я понимаю, почему Таня так вела себя: она устала меня ждать! К тому времени сколько мы с тобой на флоте отработали? Восемнадцать лет? Ну да. А с нею я прожил – чтобы ря-дом, глаза в глаза, – лет пять от силы. Да где там пять – меньше! А она ведь до сих пор красивая женщина. Кто даст ей сорок лет?
Он сказал это так убежденно, что я понял: несмотря на утверждение, будто они расстались легко, потеря жены для моего друга – по-прежнему трагедия. Я не ошибся: он как бы оправдывал Татьяну! Неожиданно оплыв-шее лицо его собралось, стало жестким.
– Мало самой крепкой привязанности, чтобы на годы плаваний и ожи-даний сохранить близость и сердечную теплоту. Я, наверное, выражаюсь по-книжному, напыщенно, не обессудь.
– Перестань извиняться, балда ты этакий.
– Я много думал, как и почему все это произошло. Не шел проторен-ным путем, обвиняя во всем жену, – глупо так делать, Андрей, глупо и не-справедливо. Опять морщишься. А я утверждаю: глупо! Природою создано два разумных существа. Мужчина – воин, защитник, добытчик, а женщина – его любимая, его крепкий тыл, хранительница очага и мать его детей. Все ос-тальное, к чему пришла женщина: работа на производстве, учеба, научная деятельность и даже полеты в космос – лишь надстройка, эволюция ума и та-ланта, и это не меняет изначальной женской сути. Поэтому женщина по при-роде своей не может хотеть разлада.
– В самое яблочко: нет плохих женщин, есть плохие мужчины.
– Именно так, - спокойно произнес Степан.
Меня будто выкинули из кресла.
– Подтолкни-ка ногою урну, Степа, что-то не приучен я плевать на па-лубу.
– Сядь, – спокойно сказал он и повторил: – Сядь.
Я опять плюхнулся в кресло.
– Самоедство какое-то! Значит, во всем ты, Степан виноват?
– Я этого не говорил.
– Вот те раз! Чего уж: вали все до горы.
– Ты заметил: я сказал, мужчина – воин, добытчик и защитник. Вот и надо защищать женщину и свою любовь к ней. Защищать так, чтобы женщи-на чувствовала: ты – ее единственная опора. А мы часто забываем об этом, перекладываем на ее плечи не свойственные ей функции – свои функции, за-меть, и даже гордимся тем, что наши жены – деловые женщины!
Он, не желая того, крепко поддел меня: я в самом деле хвастал такими качествами Елены. Ну, Степан!..
– Кто мы после всего этого, Андрей?
– Трутни. И ты, Степа, самый первый из них.
Он улыбнулся:
– Нет, мы не трутни, просто слишком легко приспособились к новым условиям: женщина обрела равные с нами права, так пусть вкалывает! Тащи воз, дорогая, наравне со мною, а я тебя буду иногда похваливать. И она – та-щит, упираясь рогами в землю! А я, глядишь, где-нибудь и приотстану, пере-дохну маленько, расслаблю плечи!.. Стоит ли после этого удивляться, что женщина утрачивает душевную щедрость? Закон сохранения энергии, ста-рый товарищ. – Усмехнулся он. – Общее количество энергии остается неиз-менным, только, в зависимости от обстоятельств, один ее вид переходит в другой. Надеюсь, ты не станешь спорить с Ломоносовым? – Он вновь усмех-нулся. – Но вот что касается наших требований к женам по женской части, то здесь мы – у-у-у! консерваторы. Потому что со школьной скамьи усвоили, в чем истинное достоинство и красота женщины. Но, как поется в одной пе-сенке, «ничто никогда не проходит бесследно…», и в конце концов мы начи-наем ощущать на себе влияние еще одного всемирного закона: сила действия равна силе противодействия. Кстати, открыт он был задолго до Ньютона без-вестным русским мужиком и формулировался доступнее и проще: «как аук-нется, так и откликнется».
Так вот что имел в виду Степан, когда говорил о «естественном разво-роте событий»! В одном он прав: мы и в самом деле в чем-то консерваторы. Но ей же ей, предложи я своей Елене оставить школу и превратиться в домо-хозяйку, она воспримет это как оскорбление. Как нам защитить женщину от нее самой? Ведь, похоже, нынешняя жизнь ей нравится!
– Я не сразу пришел к такому выводу, Андрей, – сказал Степан. – Об-винял море, обвинял судьбу, а потом понял: душевная щедрость. В нашей жизни, особенно в морских семьях, прежде всего – душевная щедрость! Нам с Татьяной ее не хватило. Будь мы терпимее и мудрее, все могло быть иначе.
– И что же вы… все эти три года?..
– Нет, – просто ответил он. – Все наладилось. Сходил в рейс на Мага-дан, вернулся – и наладилось. Но мне уже было ясно: то, что произошло в Находке, не останется без последствий, рано или поздно скажется. Мы что-то без возврата потеряли в себе. И, наверное, я стал готовиться к этому. Неволь-но. А так все было: раскаяние, она плакала, потянулись друг к другу, как в молодости. А я все равно знал: скажется! Та вспышка взаимной ненависти нас обожгла – я это твердо знал.
Он умолк, глубоко вздохнул.
– Включи проигрыватель, Степан, и смени пластинку. Есть у тебя цы-ганские?
– Да, хватит распускать сопли. Где наши гости, Андрей? Рука его, сильная, короткопалая, твердо легла на трубку телефона.
Мы не успели переделать всех судовых дел, но решили посвятить этот вечер друг другу. На столе стояли коньяк и вино, собрались гости: мой и его капитаны, первый помощник. Степан умело разложил по тарелкам немудре-ную закуску. За столом сидели мы – отдавшие себя флоту люди. Степан одну за другой менял пластинки, подбирая нужную ему мелодию, и когда мы уже выпили по несколько рюмок, он вышел из-за стола и раскинул в стороны ру-ки. Я знал этот его жест: Степан Приходько всегда так делал, когда собирал-ся плясать.
– Немного размяться, – сказал он с улыбкой. – Тишину и покой, преду-смотренные уставом, не нарушим.
Я помнил его молодого – невысокого, но собранного и стройного, ко-гда он вылетал на сцену курсантского клуба и останавливался вот так, раски-нув руки. Он был плясун, и мы, курсанты-судомеханики, гордились тем, что это у нас на курсе такой Степан Приходько.
А сейчас перед нами немного захмелевший, в легких кожаных тапоч-ках, сером пуловере и коричневых примятых брюках, по-прежнему легко пе-реступая ногами по палубе каюты, плясал пожилой, располневший человек с обвисшими дряблыми щеками и грустными, болью свершившегося несчастья подернутыми глазами.
Мне хотелось утешить друга, принять на себя его боль, но я хорошо знал, что это невозможно, и Степан останется таким до конца дней – в чем-то ущербным и обойденным судьбой.
Я не хотел пить, в руках у меня нагрелся стакан с вином, я грустил и думал о Степане и о себе. Да, и о себе тоже. Ведь мы с ним люди одного кру-га, одной профессии, только я посчастливее его. Я уже не чувствовал враж-дебности к Татьяне, были только горечь и разочарование. Во многом прав Степан, не прав в одном: не только мужчины, но и женщины должны обере-гать и защищать свою любовь. И пусть им бывает нелегко – нельзя обвинять нас в том, что мы уходим надолго и оставляем их в одиночестве. Как же мне жаль, что такое случилось со Степаном!
Как наяву вспомнился пасмурный день июля шестьдесят второго года и наш «Меридиан», прислонившийся белоснежным бортом к причальной стенке в порту Владивосток. Мы вернулись из своего первого длительного плавания. Порт заставлен судами, звонят, разворачивая стрелы, башенные краны, опускают в трюмы судов ящики и пакеты. В разгаре арктический за-воз – новая «полярка» (скоро она станет для нас привычной работой, ведь че-рез год с небольшим мы выйдем на флот). Мы пришли из рейса, переполнен-ные впечатлениями, нас встречают родные и близкие. Вон вскинулась в при-ветствии рука юной жены Степана – Татьяны. Ей всего девятнадцать! Степан напрягся, готов бежать к ней (кто мог подумать тогда, что через двадцать лет они расстанутся!), но бежать нельзя: по трапу уже поднимается Анатолий Степанович Фролов, начальник училища. Это его усилиями морское мини-стерство пошло на такой шаг – переезд курсантов владивостокской мореход-ки поездом до Одессы, а оттуда – в океанский переход. Капитан «Меридиа-на» Соболевский идет к начальнику училища рапортовать.
А потом к трапу хлынули встречающие. Впереди в светлом платье бе-жала невысокая, ртутно-подвижная юная женщина – смуглое лицо, распах-нутые восторгом встречи сияющие глаза, букетик бледно-фиолетовых цве-тов, прижатый к груди. Кто на нашем курсе не был тогда влюблен в Татьяну! Она вскинула тонкие, но сильные руки и обхватила шею Степана. Он оторвал ее от земли и прижал к себе.
– Таня! Танюшка! – Бормотал он, смеясь, лицо его покраснело от сму-щения и счастья.
…Кажется, я произнес это имя вслух, Степан внимательно посмотрел на меня и приказал выпить. Ну что ж, пить, так пить!
– Вино – это солнце, а солнце – это жизнь, – сказал, подмигнув, капи-тан Крохалев.
Он говорил что-то еще, но я не слышал уже и продолжал вспоминать…
…Все это: долгий рейс через южные моря, знакомство с неизвестными нам до той поры странами и людьми, ставшее еще более крепким за эти ме-сяцы курсантское братство, шум океанской штормовой волны, который до сих пор стоял в ушах, и эта праздничная, несмотря на пасмурный день, встреча во Владивостоке, улыбки и приветствия близких, – все это слилось для нас в ощущение общего восторга, возвысило в своих глазах и дало тот толчок, после которого мы уже никогда не могли оставаться равнодушными к морю. Оно подхватило нас на свою крутую, грозную волну и понесло, тре-буя полной отдачи сил, умения отказывать себе во многом, откладывать на потом личные планы и порою забывать о тех, кто любит и ждет нас на бере-гу.
Вот-вот… забывать! Мы забываем не потому, что хотим этого, наобо-рот, мы бы хотели всегда помнить. Но тогда не были бы моряками. Отданы швартовы, втянуты в клюзы якоря, судно набрало ход, обступают иные забо-ты – и вот уже где-то на краешке памяти мелькают силуэты любимых. Вся-кий раз открываем мы их для себя, когда возвращаемся в порт. Теперь мы в их полном распоряжении – при условии, если на судне нет срочных работ (что теоретически вполне возможно) или не нужно, как Степану, носиться по управлению и заводам, выколачивая необходимое для переделки топливных систем. И все-таки мы – с ними, море по прихоти своей на какое-то время вынесло нас на берег. Следующей волною нас вновь унесет в синий простор. И женскую душу постепенно охватывает смятение. Потому что женщина чувствует: ты там – забываешь. Так было и с Татьяной.
Помню одну из редких встреч со Степаном в Николаеве на Черном мо-ре августовским вечером семидесятого года. Откуда пришел я, в памяти не сохранилось, а Степан сказал, что получает здесь новое судно и что вчера к нему прилетели из Владивостока жена и дочь. Я с острой завистью воспри-нял эту новость: Елена прилететь не смогла.
Помню неярко освещенный зал ресторана, куда пришли мы втроем, приглушенную музыку из установленного в углу музыкального автомата; ее, Татьяну, с которой не виделся очень давно – такую же ладную, нисколько не располневшую за восемь лет замужества, с лицом уже не юным, но обрет-шим уверенную в себе женственность. Помню плавный жест ее руки, скольз-нувшей по голове Степана, и спокойный, со вздохом усталости и сожаления поцелуй. Помню слова общительной женщины-официантки с обручальным кольцом на правом безымянном пальце:
– Как это, наверное, прекрасно быть женою моряка. Ожидание встреч, каждая встреча несет с собою что-то новое… Ведь правда? – Обратилась она к Степановой жене.
И я помню, как дрогнули и горько опустились уголки губ Татьяны… Вот когда это у нее началось! – смятение души, неуверенность в себе, пред-чувствие разрыва. Но тогда я не мог этого понять, только с удовольствием наблюдал за ними – они очень подходили друг другу! – и остро завидовал Степану. «Эх, Ленка! – думал я. – Ну и что, что зашел в Николаев на двое су-ток! Взяла бы да прилетела!»
И вот эта встреча в Эгвекиноте… Непохожа она на прежние. Сильно изменился Степан. А я? Нам ведь обоим за сорок.
Морские часы, закрепленные на переборке каюты, показывали два-дцать два часа. Едва слышно работал часовой механизм, неудержимо унося с собою время…
Степан не пропадет. Старшая его дочь уже замужем, младшая – тихая, ласковая Алена, медсестра поликлиники, очень привязана к отцу. А Татьяна – что ж, может быть, ей выпадет в жизни удача, ведь тот, другой, – супруг или кем он ей там приходится? – человек береговой специальности. В чем-то убедил меня Степан: я не испытывал враждебности к ней. И остро почувст-вовал, что не хочу терять Елену. Между нами давно нет прежней страсти, но я ни при каких обстоятельствах не хочу терять ее. Без нее мне было бы не-уютно не только на берегу. Да, мы забываем, но в том-то и дело, что забы-вать можно лишь тогда, когда есть кого забывать! А если – некого?! Тогда ведь совсем иное дело. Значит, мы, забывая, все равно помним. Вот, оказыва-ется, какая штука.
Когда гости разошлись, мы со Степаном решили прогуляться по пирсу. Крупными хлопьями падал с низкого темного неба снег. Каждая снежинка четко обозначалась в свете прожекторов портовых кранов. Краны работали без остановки: навигация в порту Эгвекинот заканчивалась. Степан по-прежнему был грустен, коньяк и вино не взбодрили его.
– Чего мы достигли, Андрей? – Говорил он тусклым голосом, кутаясь в шалевый воротник пальто. – Чего добились за все эти годы? Материального благополучия? И у тебя и у меня оно не хуже и не лучше, чем у большинства из тех, кого мы знаем. Лишнего нам не нужно. Да, научились неплохо рабо-тать, находить выход из критических ситуаций. Но разве это могут только моряки? Сколько раз за все двадцать лет ты был в отпуске летом?
– Раза три…четыре…
– Вот и я столько же. Зато с мая по сентябрь не снимаю с плеч тело-грейку, потому что в тех широтах, где мы сейчас с тобою, температура не поднимается выше пятнадцати градусов… Так что не было никаких дости-жений, мы честно работали, только и всего. Так скажи мне, наконец, что нас удержало на флоте? Сойди я на берег – не потерял бы Татьяну!
– На кого нас учили, теми мы и стали, Степан.
Он сделал две затяжки, а потом сказал:
– Может, ты и прав. Работа приносила нам удовлетворение. Когда я проводил модернизацию на «Бусселе», меня будто несло на высокой волне! А в это время там, – дернул головой назад, вновь затянулся сигаретой, – у меня за спиною что-то постепенно и бесшумно рушилось. – Он помолчал. – Самое удивительное: чувствовал, что к этому идет – и ничего не предприни-мал, чтобы как-то предотвратить! Почему так, Андрей?!
Он встревожил меня своими словами. В самом деле, почему? Почему нас словно кто-то подталкивает совершать поступки, противоречащие, каза-лось бы, здравому смыслу?
Степан щелчком отбросил окурок, повернул ко мне усталое лицо.
– Ничего, Андрей. Это у меня пройдет. Может, и я не останусь один, как знать. Но, похоже, на всю жизнь отравила меня собою Татьяна.
Голос его дрогнул. Я положил ему на плечо руку, слегка встряхнул.
– Пройдет…
С одним я смириться не мог: Степан не осуждал Татьяну.
– Я ее жалею, – сказал он, подумав и словно припоминая что-то. – Тя-жело ей было со мною все эти годы…
На другой день мы расстались: его теплоход снимался на Канаду, а мой «Закоссовский» уходил во Владивосток.
Вот и все. Пройдет время, и острота случившегося притушится, и мы снова встретимся со Степаном – постаревшие и умудренные жизненным опытом. Только мудростью мы будем считать это сами, другие, близкие нам люди, могут не понять… Есть огромный, неохватный мир, незнакомый большинству жителей Земли. Там высокое небо, великий простор, неумолч-ный шум океанской волны, хранящий в памяти легенды, и – яростная, не до-пускающая ловкачества и компромиссов работа. В этом мире живет много людей. У них разные цвета и кожи, они говорят на разных языках, но пони-мают друг друга: их объединяет общая любовь. Иной раз мне кажется, что, если бы миром управляли моряки, в нем никогда не было бы войн.
…Ровный, ставший привычным и незаметным для слуха гул машинно-го отделения внезапно дрогнул, изменился по тону. Я настораживаюсь, смот-рю на часы: четыре пятнадцать утра. Тут же звонит телефон. Третий механик вызывает меня в машинное отделение: прорыв топлива на четвертом цилин-дре главного двигателя. Третий механик отключил цилиндр. Это нестрашно, мы быстро устраним неполадку, заменим форсуночную трубку.
Эта ночь для меня кончилась. Я надеваю рабочую одежду, выключаю свет в каюте и, тихо ступая по коридорам, иду в машинное отделение.
Море после шторма успокаивается не сразу. Вот снова ударила в борт волна, судно мое накренилось, какое-то время шло с креном, но затем вы-прямилось и последовало дальше, не меняя курса…
1984 г.