В августе ездили за грибами. В Сибири вообще с грибами и ягодами все всегда было в порядке, а эта местность была вообще просто кладовой природы. Такое наступает душевное спокойствие, когда идешь по сосновому лесу один с ведерком. Идешь по мягкому моховому ковру, спускаешься в низины, пересекаешь песчаные лесные дороги, попутно успевая срезать коричневые маслянистые шапки. В основном здесь растут белые, а когда растут белые, никаких других и не надо.
Так шел я небыстро, погрузившись в свои мысли, которые здесь, практически в полной тишине, становятся такими слышимыми, будто говоришь вслух.
Так шел я, то и дело, поднимая голову вверх к высоким соснам, над которыми голубело небо, чистое и спокойное.
Изредка раздавался двойной посвист, такой знакомый с детства посвист отца, на который я, что бы не потеряться, тоже отвечал двойным посвистом.
Уже не помню, о чем я думал тогда, но хорошо помню, что последняя мысль, перед тем, как это случилось, была о том, что, наверное, души наши, это лебеди, настолько эти птицы красивы и чисты, что невинную душу вполне бы уместно было сравнить с белым лебедем. Хотя, опять же, я вроде слышал и про черных. Ну, возможно, это души, получившие прощение.
Почему я сказал, что это была последняя мысль, которую я помню, потому что после этого произошли события, которые разрушили всю идиллию этого ясного прохладного августовского утра.
Я как раз пробирался сквозь заросли можжевельника, как вдруг вышел к лесному пруду. Он был совсем небольшой, спрятанный за высоким забором сосен, которые отражались в его красной, заросшей ряской, воде. Вода была неподвижна, лишь иногда, где-нибудь в центре появлялся всплеск, и тогда от него во все стороны начинали расходиться кругами волны, увеличиваясь и замедляясь к берегу. Не ожидая застать посреди леса водоем, я замер в созерцании. Можно бы было даже искупаться, но все таки, к концу августа купальный сезон здесь заканчивался.
Вдруг мне показалось, что в небольшой полоске осоки, начинавшейся справа от меня и на четверть окружавшей пруд, где-то метрах в двух что-то шелохнулось, и раздался звук, похожий на вздох.
Я стал разглядывать то место, где еще продолжала колыхаться зеленая густая трава. Там явно кто-то был. Какой-то лесной зверь. На минуту мне даже захотелось уйти отсюда, но повторно раздался вздох, уже слабее и потом еще несколько всплесков воды, и когда все стихло, я решил осторожно приблизиться.
Сапоги сразу по щиколотку погрузились в мягкий ил. Я оставил ведро на пригорке и теперь аккуратно подбирался к этому месту, то проверяя дно, то раздвигая траву подобранной сосновой веткой.
Никогда не приходилось видеть лебедей живьем, и лучше бы не увидел никогда, чем так, как произошла эта первая встреча. На примятой осоке, в грязной от поднятого ила воде лежала птица, тоже вся в грязи и крови. Следы крови так же были видны повсюду на траве. Неестественно закинутая назад шея и голова были почти полностью погружены в воду, но по появлявшимся иногда пузырькам было видно, что она еще живая и вот-вот захлебнется.
Оказавшись первый раз в такой ситуации, я подбежал к птице, начерпав при этом полные сапоги воды, взял ее на руки и понес к берегу. Тело лебедя было горячим и чувствовалось, как сильно колотится сердце.
Я вытащил птицу и уложил на пригорок, не зная, что делать дальше. Она была сильно раненой, кто-то посмел стрелять в лебедя, не понятно откуда взявшегося здесь.
Я свистнул два раза, желая позвать отца, но даже через несколько минут, когда я повторил зов, ответа не последовало, только с сосновых веток с громким шорохом сорвалась и улетела какая-то лесная птица.
Вдруг вверху, где-то растворенный в бесконечности голубого неба, как будто раздался тревожный крик. Сначала я думал, мне показалось, но потом крик повторился громче и, подняв голову, я увидел прямо над собою пролетающих птиц. Это были лебеди.
Белые, ширококрылые птицы с длинными тонкими шеями, они сначала пролетели над озером и затем, развернувшись на правое крыло, стали уходить на запад, снова несколько раз повторив свой зов. Я любовался красотой их полета, как вдруг, в ногах у меня тело грязное и изломанное зашевелилось, и с большим трудом подняло серую с приставшими травинками шею к небу попытавшись, видимо, крикнуть в ответ. Но кроме какого-то хрипа ничего больше не раздалось, после чего лебедь уронил голову на песок и больше не двигался.
Я стоял в каком-то оцепенении, наверное, минут десять, погрузившись в ту самую тишину, в которой мысли звучат так же громко, как произнесенные вслух слова. Только мыслей не было, была только тишина и пустота.
Наконец, раздался двойной посвист где-то со стороны леса, и я поспешил ему навстречу, ответив двойным своим, оставив этот пруд, это остывающее тело, эту пустоту за зарослями дикого можжевельника.
15.03.08