Вот если в качестве подопытного кролика взять воспоминание и выпотрошить его в поисках истины, что получится? Правильно, ничего. Абсолютно. То же самое получится, если произвести экзекуцию над фантазией, сном, галлюцинацией… На ее месте просто ничего не останется. С точки зрения организма абсолютно не важно, видел ли ты что-то наяву или нет. Для него это реальность, хотя на самом деле это может статься иллюзией…
Ловя себя на этой мысли, я стою на крыше, подставив лицо ветру. Внизу протекает город. Суетливый многоступенчатый муравейник создает впечатление упорядоченности, сверкая пустыми глазницами окон, грохоча городским транспортом, крича тысячами людей, несущихся сквозь будни мутным потоком слабомыслящей протоплазмы. Все куда-то спешат, всем что-то надо, но никто не знает, что именно. И все это держится на зыбкой вере в надежность, в монолитность бытия…
Что произойдет, если найденную муравьиную трассу послюнявить в одном месте? Правильно, слюна перебьет тонкий запах феромона, который был оставлен муравьями на проложенной дороге. И бедные насекомые, которые двигались по этой трассе, ориентируясь по знакомому запаху, потеряются… Потому что тонкий запах будет перебит, смыт слюной, которая просто растворит и уничтожит химическую метку. И достаточно одного меткого плевка, чтобы перебить работу целого поколения муравьев, так старательно метивших дорогу к куску сахара…
Ветер ласкает лицо… Тут он единственный желанный гость. Всем остальным лучше держаться подальше. Как это объяснить тем, кто не понимает, что жизнь священна? Как это объяснить тем, кто ждет конца света, чтобы покормиться останками падших?
Оглядываюсь на свое прошлое, растворенное в теле ядом цикуты…
Рождение, которого не должно было быть. Рождение, в котором не было смысла. Почти мертворожденный. «Не хочет жить» скажут врачи… И они будут правы. Я выходил из материнской утробы почти мертвым. Маленькое сердце билось медленно, словно его принуждали. Пустые глаза смотрели в пространство так и не зажегшемся в теле сознанием. А потом словно кто-то толкнул маленькое тельце, впихивая внутрь сопротивляющуюся душу… Крика не было. Только глаза неожиданно зажглись мрачным спокойным огнем сознания, болезненно сморщившегося где-то в глубине. Все вздохнули с облегчением. И только маленький кадавр, устроившийся на руках у матери смотрел в пустоту глазами, полными мрачной болезненной усталости.