Я – Зондирак V, Великий Жрец Бога Тулика.
По правде сказать, я – единственный жрец нашего Бога. Так велика моя ответственность! Только я один разговариваю с нашим Богом, передаю ему просьбы своих соплеменников, а своему народу – пожелания нашего Бога. По правде сказать, просьб у моих соплеменников гораздо больше, чем божьих указаний. Но Он всегда внимательно и серьезно выслушивает наши пожелания и исполняет с невиданной для бога пунктуальностью. Потому что Он – добрый бог. А иногда, когда просьб не очень много, мы просто беседуем, словно друзья детства, встретившиеся за кружкой пенного хилля, ей-богу! Да так оно, в сущности, и есть.
***
Вчера я передал Ему просьбу моего старшего сына – просил у Него силы небывалой и всяческих уловок магических на время похода. Сын мой ведет воинство наше на форботов. А по пути он собрался уничтожить кадсов, возле Граничного ущелья угнездившихся. Скверные твари! Каждое начало года приходят в наши селенья и забирают лучших дочерей. У них, видите ли, спаривание не состоится, если самец не подарит самке головы прекрасной девы. Они были бы куда хуже дегов (а это, согласитесь, сложно вообразить), если бы не проводили в спячке большую часть года. Но дегов хотя бы простым воинством побить можно, коли ловцов и ищеек будет некоторое число. Иначе прикинуться, гады поганые, сынами нашими иль дочерьми – не у всякого глаз остер и тверда рука сладить с таким чудищем. Но ловцы наши да ищейки никогда не переводятся, слава Тулику предобрейшему, наши мольбы слышащему! А кадсов поганых без Его благословения не истребить никаким числом ратным.
***
Сын мой и лучшие воины наши в поход ратный ушли. У тех, кто остался, дел невпроворот, всех просьб за день – урожай уберечь от стрешни да лизяков, да чтоб дитя, еще не рожденное, сыном оказалось. Скучен был день.
Он выслушал прошения невеликие, поморщился, но обещал исполнить. Зато потом два часа к ряду свежие форботские анекдоты рассказывал. Ему, правда, трудно было объяснить мне, что такое «охренеть», но вообще было смешно. Чем эти ребята нас превосходят, так это чувством юмора. А может, просто Он – великий рассказчик. Впрочем, Ему положено. А какие мифы он нам сочинил – вся молодежь зачитывается! Какие приключения да подвиги, – нам и не снилось такое. Классика, одним словом.
***
О горе мне, горе! Черен этот день для меня и многих семей наших, ибо вернулись сыны наши из похода числом не более семи. И нет среди них сына моего.
Сказывали те, что вернулись, что никто больше спастись не сумел. Сначала, говорили они, сопутствовала им удача. Сын мой с ратью своею кадсов поборол, почти всех. Кроме двоих меньших, не достигших еще половой зрелости. Извести их он решил на обратном пути дабы к следующему году не вошли в пору и опять не стали бедствия учинять. После победы великой устали воины несказанно, так что поставили лагерь прямо на гнездилище бывшем. Но, поскольку без сил были все, бдительность часовые утратили. И тогда свора дегов, числом невиданная, напала на них, став обликом, как они, и смешалась с ними. И воевал тогда каждый против каждого, и выжили только семеро, да и те лишь потому, что, израненные в самом начале, в кустах мелги скрылись от глаза любого.
Но сына моего нет среди них и нет печали моей утоленья. Я спросил Его: «За что Ты лишил меня сына моего?! Ведь столько лет мы ходили в друзьях. Не уж то ошибся я да гордыней болен, или прогневал тебя думами подобными?!»
Он грустно покачал головой: «Нет, друг, ты ничем меня не прогневал, ты всегда доставлял мне радость своей искренней дружбой. Я люблю и тебя, и твой народ. Сотворив вас, я сделал вам величайший подарок – я дал вам свободу. Не я управляю вашей судьбой, а вы сами».
***
Впервые просил я Его для себя: «Верни же мне сына, о, мой добрый друг!»
Но он лишь печально голову склонил: «Дав вам свободу живым, я не могу забрать ее у мертвых. Умирая, вы покидаете мои владения и продолжаете путь, но куда – не знаю».
Тогда лишился я твердости духа, озлился, и ушел из Храма прежде Него. И ходил три дня и три ночи, не разбирая дороги и не страшась ни дегов, ни прочих опасностей не из смелости великой, а из-за того, что не замечал, где иду. Все это время я размышлял, злость моя улеглась и пришли мысли, каких раньше никто из нас мыслить и не осмеливался. Раз Он сотворил наш мир, то не только нас он сотворил, но и кадсов поганых, и дегов, и форботов. А раз сотворил, то и уничтожить их ему надлежит. Меж тем, мы не просили Его об этом, воны наши силы ратной да колдовских уловок требовали, все новые умения дивные придумывая. Но далеко не всегда полезными они оказываются – враги наши приспосабливаются быстро и сами мастера новые трюки осваивать. А нужно было нам лишь попросить…
На четвертое утро я пришел в храм и позвал Его. Вообще-то, Он не любит приходить на утренней заре, но иногда бывает, коли припрет очень кому-нибудь. А мне не терпелось очень. И сказал я Ему: «Ты не можешь вернуть сыновей наших и дочерей, сей мир покинувших, но можешь сохранить тех, что остались с нами. Изгони же из мира этого мучителей наших, истребителей нашего племени!»
Он загустил, но не огорчил меня отказом, лишь переспросил, кого именно я имею в виду. Тогда я перечислил: «Кадсов поганых! Дегов вонючих! Враников да глахемов мерзостных, стрешню да лизяков…» -- тут я запнулся. А Он продолжил за меня: «И форботов с янеками…» «Нет, форботов, пожалуй, не надо. Их проблемы с янеками нас не касаются. А без форботов анекдотов смешных не будет. Ты только сделай Граничное ущелье бездонным, или разожги пламя небывалое в нем высотою до неба. В общем, организуй препятствие немыслимое, чтобы войны меж нами кончились».
«Понятно! А ты уверен, что весь твой народ этого хочет? Это ведь переустройство мира – оно всех касается». И отвечал я ему: «Я более тридцати лет служу голосом народа моего, я всегда заранее знаю, зачем пожаловал в храм тот или другой. Но если Ты хочешь, я могу созвать старейшин наших и подтвердить мнение свое».
«Я хочу. Но не только старейшин созови. Пригласи ваших воинов, и прочих, кто вес в твоем племени имеет».
Я не сомневался в решении нашем. Потому сделал, как Он велел. Большинством против семи всего голосов утвердили мы решение мое.
И сделал Он, как мы просили, и устроили мы тогда праздник на целых пять дней. Все пили, гуляли и веселились безбоязненно и, за свою жизнь не опасаясь, впервые не выставляли мы сторожей, так что всем было хорошо и радостно. О том празднестве великом легенды сложат, ибо десять наших лучших стихосплетателей запечатлели его в песнях своих.
…
***
Вчера в честь праздника – Дня Избавления от Татей, был заложен новый храм: в старый не вмещаются все просители. Чтобы всех принять, мне приходится тратить большую часть дня, а молящим – выстаивать в очереди под палящим солнцем.
Праздник удался на славу – хилль тек рекой, песни пели, сложенные в честь радостного события, до самой утренней зари. И то сказать, не боимся мы больше за детей наших, не приходится нам больше, обмирая, смотреть со стен городских, кто идет к воротам нашим.
Правда, ловлю я себя на мысли иногда, что нет у нас более героев, чью доблесть в песнях своих могли бы стихосплетатели воспевать, и творения их становятся неприемлемы духу моему. Чему научат они молодежь?! Впрочем, это небольшая плата за избавления от горя и страха. Тоскливо мне просто – никто из ближних моих иначе, чем с просьбой какой и не приходит вовсе, а просто поговорить не с кем, да и времени не остается – вот и ворчу про себя по-стариковски… А Он появляется только на пару минут, просьбы выслушает, поморщится – и уходит. Даже анекдотов больше не рассказывает – говорит, форботы ничего нового до сей поры не выдумали.
Конечно, работы у меня сейчас не в пример больше, чем ранее: раньше придет ко мне командир ратный и попросит для воинства своего силы ратной, а для себя еще и умений магических. А теперь каждый отдельно за себя говорит, да чтоб не узнал никто, чего выдумал, таится. А ведь хотят-то все одно и того же – урожая великого, скотину по плодовитее, беды какой избежать. Сыновей все хотят по-прежнему.
А вчера в самый праздник, пришла одна, бесстыжая, и просит – мол, пусть у нее ребеночек не родится – не ко времени, мол, пусть уж как-нибудь рассосется!!! Я ее и стыдил, и уговаривал, а она – сама знаю, чего мне надо, а чего – нет. Ребенок мне сейчас без надобности, а вот пусть у меня волосы на голове будут цвет менять по желанию моему. Ну как я в глаза Ему смотреть буду, когда такое выскажу?!!
А еще юнец один просил, чтобы девушка его полюбила. Не какая-нибудь, а первая красавица-мастерица, да у нее же и жених есть, ей под стать. А этот, передо мной, смотрю, зеленый совсем еще, он же и пол воза муки обеими руками не утащит. В общем, я ему процитировал Его слова – о свободе судьбы и воли, – все-таки удалось переубедить упрямца. Вместо прежнего желания попросил он силы мужеской и привлекательности для девушек.
***
Ему мне в глаза смотреть не пришлось. Сам Он являться не стал, только спросил, есть ли чего срочное. Я сказал, что нет. Он сказал, мол, некогда, забегу попозже. Ну, я Ему не указ, да и стыдно мне в последнее время Ему наши мольбы озвучивать.
***
Он явился, наконец, на мой зов. Пять вечеров до того я взывал напрасно. Я хотел, было, сразу снять с себя груз обязанностей своих и озвучить гнусные мольбы наши, но Он пожелал начать с кружки пенного хилля. Впервые за долгое время сидели мы как добрые друзья. За пятой кружкой Он все-таки меня выслушал. Я к этому времени, честно сказать, был уже сражен веселостью напитка, поэтому поведал о срамных пожеланиях моего народа в манере анекдотов форботских. Он оценил, посмеялся, но после все же поморщился: «Ты вот рассказал все это – и свободен, а мне же исполнять все это».
За шестой кружкой я предложил Ему всем в их просьбах отказать. В целях воспитательных. Но Он не согласился: «Я хочу быть добрым богом. Вот откажу я, допустим, той женщине, родит она ребенка, которого не желает. Каково будет бедняжке расти с такой матерью? Да и вообще, я хочу, чтобы вы были счастливы. К тому же, ведь перестанешь исполнять мольбы ваши – отвернетесь от меня, выдумаете себе какого-нибудь другого бога. А это вредно для моей кармы». «Чего-чего?» – спрашиваю. «Ну, чакры у меня погнуться, не знаю, как и объяснить тебе все правильно, чтобы понял. Если уж сотворишь кого, ты за него в ответе. Больше, чем он перед тобой. А еще, ты не думал о том, что если я перестану к тебе прислушиваться, твои соплеменники покарают тебя, видя в этом лишь твою вину, как жреца? А ты мне друг». «Вот ты говоришь «друг», а сам и не заходишь почти». «Ну что поделаешь – дела. У меня в соседнем мире татоны, бедные, не могут сообразить, чем им одолеть фаносов». «А ты чего не подскажешь?» «Нет, они сами должны сообразить. Они сейчас разные варианты пробуют. Между прочим, некоторые вариации очень любопытны, особенно с модификациями собственных тел. В общем, мне надо чутко и своевременно реагировать. Да еще деги ваши учудили в браки с кадсами вступать. Совсем охренели.»
«Понятно. А мы как же?»
«Ну, ваши желания не сложные, проблем срочных вроде почти не возникает… Слушай, а давай такие простенькие вещи ты сам… Я тебе силу и власть на это дам. А если что серьезное – ну, общие проблемы мироздания там, и т.п. – обращайся».
«Ну как же, а…» «Да ты увидишь, все проще простого. А посоветоваться со мной всегда сможешь – у нас с тобой связь отлаженная. Ты только не говори об этом никому, и все будет путем». Наверное, восьмая кружка хилля была лишней – я согласился.
…
***
Мне не приходится часто советоваться с Ним – все вышло так, как Он и говорил. Несложные личные просьбы моего народа не затрагивают общих проблем мироустройства, они понятны, обыденны и однообразны.
Правда, со временем стали все же возникать некоторые проблемы, но мне, большей частью, удается их решить самостоятельно. Так, возникшую было проблему с преобладанием мальчиков среди новорожденных мне удалось решить, введя традицию на выкуп за невест. Спрос на девочек значительно повысился. Излишки урожая, дабы избежать экономического кризиса, приносят теперь в жертву нашему Богу, сжигая на алтаре. Ему, конечно, от этого ни свободно, ни узко, тем не менее, это Его идея. Он мне несколько вечеров втолковывал про экономические законы. Кое-что я уже усвоил. Остальное Он мне в книгу начертал. Это мне еще надлежит прочесть и усвоить. Я было сначала отговаривался: стар, мол. А Он и говорит – чего ж ты старишься – ты можешь все, и помолодеть в том числе». Но если помолодею я мгновенно, все мои соплеменники того же захотят, а им это никак не дозволительно – Он мне это очень красочно объяснил с самого начала. Теперь я просто не старюсь более.
…
***
Если поначалу я был даже увлечен своей новой работой, то теперь все это кажется мне скукой смертной, если не сказать хуже. Я могу… все я могу. Словами даже не объяснить. Скажем, я могу цветы новые вырастить – такие прекрасные, каких сейчас никто и представить не может, или способности дать невиданные. Например, выдумывать всякие полезные или просто красивые вещи, до каких я и сам додуматься не сумел бы. А соплеменникам моим только отсыпь, положь да добавь. Но это скука смертная, и только. Бывает хуже. Вчера, скажем, пришел один паршивец, хотел, чтобы сосед его заболел да помер скоропостижно. Жена его больно хороша. Я, конечно, не стал выполнять эту просьбу и прогнал негодяя со срамом, но примета это очень тревожная. Никогда ранее ни один из нас не желал открыто перед Богом зла соплеменнику своему. Позором это считалось страшным, несмываемым. И не переложить за это ответственности ни на кого, так как сами мы за себя отвечаем, теперь я это, наконец, осознал полностью.
И нельзя переделать соплеменников моих, ибо каждый из них – личность самостоятельная, и в этом именно их ценность. Но как ценить личностей таких, о, мой Бог?! Объяснял Он мне это не раз, принял я эти объяснения, но не понять мне их, верно, никогда.
Не вижу я более удовольствия никакого ни в общении с соплеменниками моими, ибо все общение сводится к просьбам, явным или исподволь высказанным, ни с моей третьей молодою женой, ибо всего хочет она втрое больше остальных, ни с детьми моими, ибо чужд я им, а они – мне. И все более зреет во мне желание заснуть вечным сном.
***
Сегодня четверо просили ниспослать козни разные ближним своим. И еще трое были вчера. Кара небесная на их головы! Куда же мы катимся?! Я было к Нему за советом, а Он – «Сам, все сам. Ты достаточно учен и мудр, а силу я тебе дал такую же, как и у меня».
Но что тут сделаешь? Я трачу больше времени на уговоры и разъяснения всем и каждому, почему нельзя, причем все соглашаются, что поступают дурно, но и не думают отказаться от желаемого: их ближние, мол, еще хуже и потому заслужили невзгоды. И это еще не самое плохое. Ко мне стали приходить родители взрослых детей и просить для них – кто супруга по родительской указке, кто ремесла, какого родители укажут. Жены стали за мужей решать, чего тем хотеть надлежит, и наоборот. И прочие безобразия в том же духе. Это, правда, я быстренько разрешил: именем Его ввел закон, по которому каждый желает только за себя, а ничего другому желать не может. Таким образом, я не только не мог принять просьбу «осчастливить» кого-либо нежеланным супругом, но и всяческие козни ближним раз и навсегда прекратил. Это даже Он оценил. Сказал, что «возьмет на вооружение».
***
Только, было, я счастливо вздохнул, началась новая напасть: косяками пошли ко мне желающие чего-либо лучше, чем у других. И пошло соревнование. Теперь мне еще надо было знать, сколько у кого чего, чтобы кому-то дать больше. Впервые тогда я стал замечать некоторые вещи, которые дотоле скрывались от глаз моих, так как не было у меня времени докопаться до истины. И пришла мне мысль подглядеть, что же на самом деле происходит с народом моим. Объявил я, что два дня и две ночи буду молиться о благе для народа, дабы Он лучше прислушивался к нашим просьбам. Приняв обличье чужое, покинул я Храм и пошел по улицам города родного, не узнавая их вовсе. Жители, приходившие ко мне, облачены были в одежды роскошные, украшены побрякушками разными, коими раньше лишь немногие женщины злоупотребляли. Я думал, что так же расцвел и украшен и город весь.
О, моя наивность! И я еще смею называться заместителем Бога! Я брел по вонючим улицам, утопавшим в мусоре и нечистотах. Прекрасные, роскошные фасады домов – мои творения, между прочим – были грязны и вызывали лишь отвращение. Только подумать! Я в поте лица тружусь каждый день, исполняя их просьбы, учусь, словно малолетний отрок, чтобы исполнять их желания лучше, а эти твари целые дни проводят в праздности, даже прибрать за собой не изволят! В поле не работают, науки не знают, книг не читают. А хуже всего – того и гляди себе новых богов навыдумывают. Кое кто уже, похоже, меня начал за бога почитать. И сын мой, старший среди живых, пользуется почетом, как сын божий и не думает опровергать эту ересь! Нет, я такого сраму не потерплю! Чем же занять скотов этих?! У Него не спросишь – и стыдно, да и не отвечает Он последнее время. Неурожай? Да они себе уж по семь-восемь урожаев в год нажелали и останавливаться не собираются. Болезни – самому же и исцелять. Может, на любопытство надавить? Перекинуть, скажем жаростойкий мостик в земли форботские, через Граничное ущелье. Узенький совсем…
О, вот и просители собрались у храма. И правда, время открывать.
– Чего просишь ты у нашего доброго Бога, сын мой?.. ЧЕГО?!! ОХРЕНЕТЬ!!!!!
Перекинув мост шириной в сто шагов в земли форботов, принялся я вспоминать, куда дел книгу с мифами, Туликом самолично сочиненными, – лично мне такого не выдумать, и только я первый том нашел, как в голове моей раздалось: «О великий Тулик, благослови племя форботов на поход ратный в земли вражеские!»
Да что же это такое?!! О, Бог мой, ответь жрецу своему!!!!
«О, прости, совсем забыл, – он даже не удосужился явиться, – я поставил переадресацию. Ты ведь уже совсем освоился. Ну так подмени, будь другом – зашиваюсь совсем. Тут у меня татоны заказали себе врага, с которым я и сам бы не справился, и он теперь…» - более я Его не слышал.
Ученик мой Саларий уже мудр и учен, просьбам народа все чаще внимает сам и передает мне лишь то, что надлежит, а я все чаще думаю: как там кадсы-то, без присмотра…