Поляна была вся усеяна цветочками сциллы. Весна в разгаре. Над костром висел чайник. Опасливо рядом грелись кролики. Алиса по-прежнему жмурилась. Семёныч резал на газете хлеб.
Куда-то так и норовили удрать на ватных ногах переполненные солнечным светом облака. От режущей боли в ранках костров просыпалась природа. Деревья, как школьники канючили ещё минуточку подремать под белыми пододеяльниками снега. Семёныч читал заголовки статей – без интереса, просто, чтобы занять ум. Чайник не закипал, и, кажется, не собирался. Газета была годовалой давности, жёлтая, как осенний лист затесавшийся на ветке ольхи, не упавший из принципа, но от этого не ставший более свежим.
- Вот, я же говорила, синие цветочки! - Обрадовалась Алиса, - дед?
Мазая рядом не было.
- Будем пить чай, - заявил Семёныч. Ему здесь нравилось больше, чем в желудке автомобиля. Задавать какие-то вопросы, как он здесь очутился, и кто такая Алиса смысла не было. Ещё он был абсолютно уверен, что Алиса это Алиса.
Кролики так близко жались к огню, что ворсинки их розовых шубок на концах желтели, отчего в воздухе пахло палёной шерстью. Совсем бестолковые животные. То чуть было под колёса не угодили, теперь вот в костёр, ну что с ними поделаешь? – Алиса вылила содержимое чайника на кладку красноватеющих дров, те зашипели, повалил дым.
Семёныч жевал хлеб.
Алиса сгребла двух кроликов в свою шапку, остальные разбежались по траве. Было как-то совсем тихо и пустынно, как бывает только в весеннем лесу до появления на деревьях листвы, которая шепчется всё время о чём-то своём и создаёт ощущение присутствия множества маленьких сплетников, шу-шу-шу-обсуждающих за спинами собравшихся все-все-все их новости. И всё, что было, и всё, что будет, знали они. И только то, что есть, никто не знал и только вот, так, под голыми ветками, обнажалось и это «есть». Может быть, оттого так быстро стареют листья, что всё-всё-всё знают о нас, о том, что было и том, что будет, и желтеют и опадают они, мудрые листья. И тот, прошлогодний листик, задержавшийся на ветке ольхи, когда-то очень многое услышал от соседей – зелёных листов и многое им рассказал. И этот газетный лист с газетными статьями спешил поделиться новостями со всеми, кто готов их услышать. И теперь он безнадёжно состарился и служит лишь обёрточной бумагой для хлеба. И откуда-откуда-откуда они всё узнают, не от пушистых ли белочек-журналистов, или наглых сорок. Но Семёныч вот только сейчас ехал домой в маршрутке и уже жуёт горбушку на цветочной поляне, сидя прямо на земле. И некому удивиться, только жёлтому газетному листку, да жёлтому ольховому листку, переживших свою смерть, но не ставших ни свежее, ни зеленее, и не будущих таковыми никогда. И оттого ихнее удивление выглядело бы ненатуральным, а жёлтым сухим и сморщенным, годным лишь для того, чтобы разжечь новый костёр. Холодало. Надо было разжечь костёр.