Значит, дело происходило в степных предгорьях Алтая – мы там с Мишкой были в экспедиции, ловили мышевидных, чтоб они скисли, грызунов.
Остановились как-то раз на ночлег в узкой долине. До ближайшего жилища - километров двадцать. На одном борте долины – невысокий (едва до пояса) колючий кустарник, на другом – мы стоим лагерем. Мы – это, конечно, громко сказано. Мы – это палатка, костерок, я и Миша. Вдвоём, то есть. Остальной народ в другой долине ночевал.
В тот вечер принял я с устатку свои законные граммы, прилёг возле костра и расслабился. А Мишка – он только чаю напился, и сидит, как сыч, потому что он трезвенник. А я скажу, почему ты, Мишка, трезвенник! Потому что ты просто пить не любишь, хоть и дожил до седины в бороду. И вообще Мишка – мрачный человек, это любой из присутствующих здесь подтвердит. А я – наоборот, существо весёлое и общительное. Да. Вот так вот! Именно из-за этого у нас с Мишкой во время экспедиции были постоянные рамсы и стычки, хоть мы и, допустим, оба доктора наук.
Вот стемнело помаленьку. Тихо-тихо стало. И вдруг над противоположным склоном зависает летающая тарелка. Я-то её вижу, а Мишка – нет, поскольку он ко мне лицом, а к тарелке, соответственно, спиной сидит. А тарелка в точности такая, как в журналах пишут и по телевизору показывают. Огоньки (иллюминаторы, видимо) по кругу, сияющие кольца и тому подобные чудеса. Тарелка повисела с минуту и стала тихонько садиться на склон.
Я Мише говорю – смотри, мол, летающая тарелка! А у самого – комок в горле, легкость во всём теле и эйфория такая, что просто даже и не эйфория уже, а почти экстаз. А Мишка даже головы не поворачивает, только цедит сквозь зубы, что упился, мол, ты, коллега, в дугу, позорище такое, хорошо, что студенты тебя сейчас не видят, потому что смотреть на тебя противно. И матерится при этом по-чёрному, даром, что старший научный сотрудник. А ведь тебе, Мишка, матерится совсем нельзя, потому что у тебя и так уже гипертония есть!
Меня, повторяю, при виде тарелки эйфорией накрыло. Я вскочил и начал орать, прыгать, и приветственно руками размахивать: «Сюда! Сюда!». Мишка на мои локомоции смотрел через губу и с места не двигался, поскольку всем своим существом выражал презрение ко мне, как к личности. Потом, видимо, уже не в силах на меня смотреть, отвернулся. И увидел тарелку.
Увидел тарелку и с лица моментально спал. Миша, скажи, подтверди народу, что ты с лица тогда спал моментально! Вот, видите? Видите?! То есть, это о чём свидетельствует? О том, что он ее тоже увидел и тоже быстро понял, что она такое значит!
Я-то думал!.. Я-то надеялся, что он со мной радость разделит! Более того, я был в этом уверен, несмотря на всю его, Мишкину, врождённую мрачность. А он знаете что сделал?!. Отвечай народу, узурпатор, что ты сделал со своим другом тогда?!. Отвечай, что ты тогда сделал с доктором биологических наук, основоположником серьёзной научной школы?!. Молчишь?!. Тогда я скажу! Он же мне сразу в ухо двинул, бугай такой… А потом вообще на землю уронил, ударил несколько раз ногой и зашипел, что если я не перестану орать и привлекать к себе внимание, он меня сейчас же вообще изуродует. Было так, Мишка?!
Видите, кивает!…
Значит, поверг он меня на землю и стал быстренько костёр тушить. Воды пресной мало и жалко же! Уж он в костёр и писал, и ногой его топтал… насилу потушил! Отвечай, Мишка народу, писал ты в костёр или нет? Видите – молчит и краснеет! Костер он потушил, палатку повалил и шлёпнулся на землю от меня недалеко. Лежит, а сам с тарелки глаз не сводит и только иногда ко мне поворачивается, чтобы кулак показать. Так и пролежали мы на земле, как дураки, пока тарелка сама собой с места не тронулась и не улетела.
Я не знаю как вы сейчас, а я тогда - очень жалел. И до сих пор жалею, что всё так получилось. С такими мрачными кадрами, как Мишка, мы ещё долго ни на какой галактический контакт не выйдем…