Здесь использованы материалы интернет-портала «ВСЁ О ГИПЕРБОРЕЕ»
и интернет-страничка « Газетные "старости"».
Часть 1.
Спускался сумрачный дождливый вечер, идущий на смену такому же промозглому октябрьскому дню. Дождь то молотил по лужам, то стихал, чтобы передохнуть, то снова начинал лить.
Университетская набережная была почти пуста. В такое время и в такую погоду здесь может случиться иной лихач или редкий прохожий пройдет по какому-то своему неотложному делу в надвинутом на глаза картузе, утопая с головой в поднятом воротнике пальто. Но сегодня и их не было.
Учащиеся Академии художеств уже разбрелись по домам, ушли профессора и преподаватели, а натурщики давно уже сидели в дымных, дешевых кабаках.
Шел восьмой час вечера, когда со стороны стрелки показалась коляска, запряженная парой серых рысаков. Коляска подъехала к гранитным ступеням, спускающимся к самой воде Невы, охраняемых молчаливыми сфинксами, что находятся близ здания Академии художеств. Коляской правил человек в черном пальто и такого же цвета котелке; черная густая борода закрывала половину лица приезжего. Пассажир коляски, молодой человек со смуглым лицом, явно отличавшимся по цвету от лиц местных жителей, был в платье песочного цвета, с теплым шарфом на шее, на голове красовалась красная феска.
В этот момент дождь приутих, незнакомцы вылезли из коляски и направились в сторону сфинксов, разговаривая о чем-то между собой вполголоса. Так беседуя, они спустились почти до самой воды. Если бы в этот момент оказался рядом случайный наблюдатель, то он обратил бы внимание на нервозность человека в красной феске и спокойную угрюмость его спутника. Несмотря на то, что разговор шел вполголоса, человек в красной феске так жестикулировал, что очевидна была назревающая ссора. При этом он периодически поворачивался лицом то к одному сфинксу, то к другому, будто просил их о поддержке. Человек в котелке все время возражал собеседнику и отрицательно покачивал головой.
Развязка наступила через непродолжительное время. Человек в феске неожиданно вцепился руками в горло своего спутника. Защищаясь, человек в котелке с силой толкнул своего противника, и, оступившись, тот упал в воду.
Несчастный вероятно не умел плавать или ледяная вода сразу свела его члены, но через пару минут все было кончено. И только красная феска плыла по воде, гонимая ветром в акваторию Финского залива.
Человек в котелке постоял несколько секунд глядя на воду, скрывшую его противника, потом будто проснувшись, тряхнул головой, быстрыми шагами добрался до коляски, и лошади, повинуясь кнуту, быстро помчали коляску вглубь Васильевского острова.
**********
Аркадий Минцев, репортер полицейской хроники в «Петербургской газете», вкушал ростбиф в ресторане гостиницы «Балабенская», что на Знаменской площади. Гостиница была небольшая, но чистая и уютная, ростбифы, которые подавали в ресторане, славились на весь Петербург.
Минкин задумчиво жевал ростбиф и думал о том, что достигнув возраста двадцати пяти лет, пора бы уже заняться более важными делами, чем просто репортерская работа.
Бойкое перо, хорошее знание преступного мира и несомненный литературный талант, как считал сам Аркадий Михайлович, были стеснены газетной спецификой. Его влекло большее – роман или, по крайней мере, повесть. С другой стороны, Минкину требовался сюжет. Конечно преступный мир, с которым он имел дело, давал почву для газетных заметок и, надо сказать, в большом количестве. Но разве можно было развить тему банального ограбления, или похождений щипача-карманника по кличке Мишка-Живот, получившего свою кличку за необъятное чрево, промышлявшего на рынках и неоднократно битого самими потерпевшими, пока он в конце концов не угодил за решетку.
Когда ростбиф, сдобренный полубутылкой хорошего французского вина, был почти доеден, в зал вошел хорошо знакомый Аркадию ротмистр Голубев. Ротмистр служил в жандармерии, присматривая за иностранцами, прибывающими в столицу империи. Усевшись за соседний столик и поприветствовав Минцева, он сделал заказ, и, откинувшись на спинку стула с вожделением cтал ждать заказанных блюд.
– Иван Кузьмич, обратился Минкин к ротмистру, отвлекая того от сладостных предвкушений, – сделай божескую милость, подкинь дельце, а то мелюзга все идет, а редактор требует что-нибудь убойное.
– Аркаша, да у нас все студентики сейчас, ничего стоящего для тебя, – отвлекаясь от созерцания большой корзины с тонко нарезанными ломтями душистого свежего хлеба, ответил жандарм.
– Иван Кузьмич, подумай, а то совсем писать не о чем.
Голубев на минуту задумался, потом вероятно чтобы как-то отделаться от настырного репортера, повел глазами в сторону и указал на посетителя сидящего в конце зала.
– Видишь, там в углу, да не разглядывай так в упор, сидит субъект в красной феске.
Минкин перевел взгляд в сторону, куда указывал ротмистр и только сейчас заметил человека сидящего в темном углу зала. Насколько можно было рассмотреть, человек казался стройным, даже скорее худым; одет он был в просторный костюм песочного цвета, а на голове красовалась феска красного цвета.
– Ну и что?
– Как что? Это, брат, египтянин, прямо из Египта приехал, в прошении на приезд указал, что хочет посмотреть наши достопримечательности. Ну походили мы за ним недельки три, ничего предосудительного не заметили, с «шарабашным» людом не встречался, извозчиков не брал, гулял себе потихоньку по главным улицам, ну и пока оставили его без присмотра, – дел со студентами много. Вот ты за ним и присмотри, может чего и заметишь. Да, а зовут его Данир ар-Рияд.
Минкин еще раз внимательно посмотрел на египтянина, что-то необычное было в фигуре и лице ар-Рияда, но что, – понять было трудно. Минкин нутром почувствовал, что субъект интересный, и чтобы там ни говорил жандарм, пожалуй, можно будет состряпать какую-никакую статейку и утереть нос конкурентам, а может и повестушка даже выйдет…
Скоро египтянин закончил трапезу и вышел на улицу. Минкин последовал за ним.
Первым делом, ар-Рияд отправился на Николаевский вокзал, купил в киоске газету и, прихватив ее собой, вышел на Невский проспект. Не спеша дошел до Дворцового моста, изредка и ненадолго заходя в антикварные магазины, перешел мост и остановился на Университетской набережной. Целью путешествия египтянина оказались сфинксы. Подойдя к ним, он уселся на каменную скамейку. Быстро просмотрел газету и вперил свой взгляд в левую статую сфинкса, если смотреть со стороны Университетской набережной. Так он просидел более часа. Минкину пришлось укрыться в садике Академии художеств, так как спрятаться было больше негде и периодически оттуда выглядывать, чтобы не упустить египтянина. Наконец ар-Рияд встал со скамейки, и Минкин проводил его в гостиницу, держась от него на приличном расстоянии.
Так продолжалось дней десять. Египтянин и Минкин шагали по одному и тому же маршруту к сфинксам. Иностранец с каждым днем все дольше и дольше задерживался у сфинксов. К этому времени набережная пустела, а жандармы на мосту уже давно не обращали внимание на фигуру в красной феске и песочного цвета платье.
Минкин терялся в догадках.
– Может это напоминает ему родину, но не для этого же он прибыл в Петербург, в этот холодный и дождливый климат из теплого и солнечного Египта? Однако, дальше этих предположений дело не шло.
Иногда незнакомец вставал со скамейки, медленно прогуливался по Университетской набережной, видимо разминая затекшие члены, но всегда перед тем как уйти в гостиницу, возвращался сюда и просиживал долгое время, глядя на левого сфинкса.
Минкин раз даже влез в отсутствие ар-Рияда на постамент сфинкса, но ничего интересного там не обнаружил. Единственное, что вызывало удивление, – это неоспоримое сходство черт сфинксов и египтянина.
В этот день Минкин не стал сопровождать таинственного господина к сфинксам, т.к. были дела поважнее: приятель давал обед по поводу своего дня рождения. Все гости, журналисты разных газет, были уже за столом, когда Аркадий вошел в зал ресторана.
Иван Махоткин – именинник, солидный, полноватый с аккуратно подстриженной бородой. Писал он большие обзоры на театральные темы, был на короткой ноге со многими артистами императорских театров и завсегдатаем различных театральных салонов.
Низенький, с ранней плешью Сергей Костомаров, писал на городские темы, иногда даже критиковал градоначальника, но не сильно, а больше от него доставалось нерадивым дворникам и домовладельцам.
Юркий и веселый Федор Реутов так же как и Минкин занимался полицейской хроникой.
Приятели встретили Аркадия приветственными криками, заставили выпить штрафную. Они веселились, подтрунивали друг над другом, должным образом отдавая дань закускам и налегая на вина. Неожиданно разговор зашел о разных нехороших домах, в которых происходят разные несусветные вещи. Речь об этом начал Костомаров.
– А знаете, господа, что твориться в нашем городе?
Приятели с интересом посмотрели на него.
– А у нас тьма нехороших домов. И творится черте-что, что и не объяснишь.
– Это как же? – спросил Махоткин.
– А так, – продолжал Костомаров, объяснить их земной логикой невозможно.
Ну, к примеру: есть на Песках особняк. Если не ошибаюсь по 10-ой Рождественской и дом-то номер как раз 13.Местные жители кличут его «клубом самоубийц», вроде по ночам там стон идет, и музыка похоронная играет. А как полиция придет так тишина и порядок. А на Петроградской стороне, на Большой Дворянской, по слухам в доме окна и двери всегда закрыты, а внутри черепа, черепа, а из глазниц свет неземной. И покойники в карты играют.
– Да, господа, а я слышал, что в Михайловском замке призрак Павла I по ночам иногда играет на флажолете. А в здании Академии художеств, говорят, в вечерней тишине раздаются странные звуки, – это якобы Кокоринов, строитель и первый ее директор, покончивший с собой на чердаке Академии, так как не мог перенести травлю начальства. Вот теперь его призрак ходит и шумит, – добавил Реутов.
В этот момент подали баранью котлетку на подушке из красного соуса с овощами, блюдо питательное, не в пример французскому обеду, и разговор про мистику затих.
На следующее утро Минкин встал поздно – сказалась вчерашняя невоздержанность. Посчитав, что египтянин по обыкновению уже давно сидит у своих сфинксов, Минкин взял извозчика и, как бы ему не хотелось, но долг репортера прежде всего, поехал посмотреть на ар-Рияда. Над городом плыли черные тучи, едва не цепляясь за крыши домов, моросил мелкий холодный осенний дождь. И этот дождь, и мокрые стены домов, и мокрая булыжная мостовая – все вызывало в Минкине тоску.
Еще на подъезде к Академии художеств Аркадий увидал толпу полицейских на набережной. Остановив извозчика, он поспешил к ним и сразу заметил лежащего на камнях египтянина. Брючина задралась и была видна синюшного цвета нога.
Над телом стояли старые знакомые: чиновник особых поручений Константинов и пристав Адмиралтейской управы Звягинцев. Тут же были следователь прокуратуры и полицейский врач.
– Аркадий Михайлович, приветствовал его Константинов, у вас прямо нюх на происшествия. Полчаса как утопленника вытянули, а вы уже здесь.
– Да, нет Иван Петрович, тут дело другого свойства.
И Минкин вкратце рассказал собравшимся о последних событиях, связанных с египтянином.
– Что же вы вчера-то за ним не проследили, – спросил следователь?
– Кстати, разрешите представить, – произнес Константинов, – следователь прокуратуры по особо важным делам Граве Оскар Иванович, а это талантливый журналист, Минкин Аркадий Михайлович.
– Да, вот простить себе не могу, вчера была у меня встреча с приятелями, просидели допоздна в ресторане Клюквина, там между прочим, бараньи котлетки – просто объеденье.
– При беглом осмотре тела следов насилия не видно, похоже, сам приказал долго жить, – сказал, выпрямляясь, доктор.
– Да, на ограбление это не похоже, бумажник цел, на пальце перстень на вид весьма дорогой, – сказал Константинов, – и мешочек с какими-то инструментами в кармане у утопленника. Ну что, Оскар Иванович, Вы наверное будете заканчивать протокол, а мы, если Аркадий Михайлович не против, съездим в гостиницу на Знаменской.
Минкин естественно не возражал, и они с чиновником особых поручений заняли места в коляске извозчика, который видимо тоже заинтересовался происходящим и еще не уехал.
По приезде в гостиницу Константинов велел управляющему, явившемся в заведомо минорном настроении, позвать еще одного свидетеля, в качестве которого, был призван слуга. К тому моменту, когда все формальности были соблюдены, приехал следователь.
Номер, который снимал Данир ар-Рияд, состоял из маленькой гостиной с небольшим круглым столом, двумя креслами, резным книжным шкафом и такой же маленькой спальни, с кроватью и платяным шкафом. Следователь с Константиновым начали осмотр номера со спальни, а Минкин, оставшись в гостиной, подошел к столу, на котором были разбросаны бумаги. Поверх них лежал лист с прекрасным рисунком сфинкса. К правой передней лапе тянулась стрелка с надписью, выполненной иероглифами, на вид такими же, как и на постаментах сфинксов. Под рисунком лежали листы плотной бумаги с такими же иероглифами.
В этот момент Константинов и Граве вынесли из спальни небольшой, но увесистый кожаный чемоданчик.
– Посмотрите, Аркадий Михайлович, что мы нашли, – сказал Граве и достал из чемоданчика кусок гранита, обработанного в виде прямоугольника со скругленными гранями, на котором были насечки, образующие своеобразный рисунок. Верхний край куска был то ли не обработан, то ли от чего-то отколот. Минкин, в свою очередь, указал на бумаги, лежащие на столе. Обыск продолжился, но больше ничего интересного для следствия найти не удалось.
– Знаете что, господа, наверно наши находки надо показать знающим людям, я думаю, придется съездить с ними в университет, – сказал следователь.
– Есть там один приват-доцент, очень большой специалист в этих делах. Я думаю, он нам поможет. Я созвонюсь с ректором и попрошу организовать нашу встречу. И если господин журналист желает, он тоже может принять в этом участие. Так сказать, в благодарность за помощь следствию.
Минкин только прижал руки к сердцу.
– Тогда я вас извещу, – продолжил Граве.
В одиннадцать часов пополудни городовой принес Минкину записку, в которой его приглашали прибыть в университет к двум часам дня.
Сторож проводил компанию до нужной двери, постучал и, пропустив гостей, удалился.
Из-за стола поднялся невысокий господин лет тридцати – тридцати пяти, но с довольно приличной проплешиной на голове, лицо обрамляла небольшая борода, голубые глаза смотрели внимательно, но приветливо.
– Приват-доцент Борис Александрович Тураев. Какое дело привело вас ко мне, господа? Присаживайтесь, прошу, и он указал на деревянный диванчик и пару стульев, стоящих у стола. Когда все расселись, следователь коротко изложил суть дела и, достав из портфеля фотографии, где были изображены вещи и бумаги принадлежащие ар-Рияду, разложил их на столе перед Тураевым. Приват-доцент первым делом взял снимок рисунка с изображением сфинкса. Внимательно рассмотрев его он сказал:
– Прекрасный рисунок. Вас наверно интересует надпись? Я бы ее перевел так: «Две реки откроют путь».
– И как это понимать? - спросил Минкин.
– Кто ж его знает. Возможно имеются в виду Нил и Нева, предположил Тураев. Дело в том, что город Фивы, откуда в 1832 году эти сфинксы были привезены в Санкт-Петербург, лежит на одном меридиане с нашим городом, что касается «пути», то тут у меня гипотез нет. Но в свое время мы осматривали сфинксов и никакой надписи там не заметили.
– А это погибший? – Тураев взял посмертную фотографию Данир ар-Рияда, – Поразительное сходство с лицами сфинксов.
– Да, мы это тоже заметили, – сказал Константинов.
– Если позволите, маленькая лекция – сказал Тураев. Пришедшие дружно кивнули головами.
– Известно, что египтяне считали сфинксов духами-хранителями, а их человеческие лица обычно имели сходство с конкретным человеком. Считается, что лица наших сфинксов – это скульптурный портрет Аменхотепа III, правителя Верхнего и Нижнего Египта, царствовавшего более трех тысяч лет назад. Как величали его сами египтяне: сын Ра, Аменхотеп, правитель Фив, строитель памятников, восходящих до неба, подобно четырем столпам, несущим небесный свод. В тоже время в Древнем Египте жил еще один человек. Был он жрецом Бога Гора. Но жрецом не простым, а Верховным. Звали его Аменхотеп сын Хапу. Этот человек занимал видное место при дворе того самого царя Аменхотепа III. Он был, можно сказать, его Верховным архитектором. Под непосредственным руководством Аменхотепа сына Хапу были заложены и возведены почти все самые значительные сооружения времён Аменхотепа III. Поэтому влияние этого Верховного жреца на царя было настолько велико, что ему было даровано фактически невероятное для людей того времени право построить себе заупокойный храм на западном берегу Нила, что разрешалось делать только царям. В Древнем Египте Аменхотеп сын Хапу был обожествлен за свои знания и мудрость, которые, как об этом говорят предания, он получил ещё при жизни от самого Бога Тота. На одной из его сохранившихся статуй в Карнаке есть такие слова: «Меня приобщили к книгам, я узнал формулы Тота, я искусен в этих секретах»… «Вы, желающие узреть Амона, придите ко мне; передам я ваши прошения. Ибо я — посредник этого Бога. Небмаатра установил меня передавать о делах Обеих земель». Каким-то чудом до наших дней дошёл и надгробный камень с его могилы. Когда египтологи перевели сохранившийся на нём иероглифический текст, они ахнули. Ещё бы, на камне было написано, что Аменхотеп сын Хапу мог умирать и оживать! И еще Аменхотеп III и Аменхотеп сын Хапу были очень похожи. Вам это ни о чем не говорит?
– А не удалось ли когда-то тому загадочному Аменхотепу сыну Хапу воплотить в действительность идею-максимум древнеегипетских царей – Вечную Жизнь или что-то в этом род?
А если это так, то не наведывался ли перед началом XX века в Санкт-Петербург сам Аменхотеп III или же по его заданию кто-либо из его опытнейших в таких делах Верховных жрецов? А если наведывались, то зачем? Как вы думаете?
Гости пожали плечами.
Воцарилась тишина. Первым молчание нарушил Минкин – То есть вы хотите сказать, что Данир ар-Рияд – это Аменхотеп сын Хапу?
– Нет, конечно, это же миф, но могло произойти, что ар-Рияд, узнав о своем внешнем сходстве со сфинксом и, зная что сфинкс может изображать Аменхотепа сына Хапу, решил, что он и есть последний, – ответил Тураев.
– На этой фотографии, я так полагаю, изображена вещь, принадлежащая ар-Рияду?
Приват-доцент некоторое время внимательно рассматривал фотографию.
– Это, как мне кажется, борода фараона, вернее сфинкса. Древние египтяне считали, что если у скульптурного изображения фараона присутствует борода, то он продолжает управлять Египтом. Вы обратили внимание, что наши сфинксы безбородые. Египтяне, прежде чем отдать их иностранцам, срубили бороды.
Зачем ваш египтянин привез эту гранитную бороду, возможно принадлежащую одному из наших сфинксов, можно только догадываться. Тураев стал рассматривать другие фотографии лежащие перед ним.
– А вот эти тексты я перевести пока не берусь, – сказал приват-доцент, указывая фотографии. Похоже они скопированы с каких-то очень древних папирусов или настенных надписей. Я думаю, что их расшифровка займет очень много времени. Совершенно необычные иероглифы.
Когда Минкин со спутниками вышел из университета, то они, не сговариваясь, повернули в сторону Академии художеств. Молча подошли к сфинксам и застыли под впечатлением услышанного, пока Константинов не предложил:
– А не пропустить ли нам по рюмочке?
– Думаю, что это сейчас просто необходимо, – поддержал Граве.