Данька был необычным ребенком. Это любили подмечать все: от мамы до дальней родственницы, которая воспользовалась перечислением приветов от дюжины теток и сестер, как рекомендациями, чтобы переночевать раз в квартире, где Данька жил с родителями. Она страшно утомила всех долгими рассказами о неизвестных ему дядях и тетях. В конце концов, папа стал похож на старого, вечно недовольного попугая из американского мультфильма про Алладина, выдав несколько нелицеприятных замечаний о второй жене своего двоюродного брата. Мама неодобрительно посмотрела на него, но ее глаза как-то по-заговорщицки вспыхнули. И Данька, только выражая чувства своих деликатных родителей, без задней мысли произнес:
- Давайте лучше кино смотреть. Всем же не интересно о каких-то незнакомых людях говорить.
Папа благодарно посмотрел на сына. Мама только охнула, снова удивившись - ну откуда, он такой маленький, все знает, все понимает. Родственница, наконец, превратившись из сплетницы первой категории в обыкновенную женщину, громко засмеялась и подозвала Даньку к себе. Погладив ему волосы, она с уважением заметила родителям, что он - смышленый мальчик. И мама в гордости за сына, забывая, как ее только что в течение часа мучили историями из чужой жизни, принялась рассказывать впечатляющие истории о своем ребенке, где-то преувеличивая, но в основном говоря чистую правду.
Она рассказала, как Данька всегда знает какое у нее настроение, даже если она скрывает это тщательным образом или просто специально пытается обмануть своего всезнайку. Рассказывала, как год назад они всей семьей готовились к поездке на Украину и Данька весь месяц жил предвкушением этого путешествия, но за день до отправления ее мужа, уже ушедшего в отпуск, вызвали на работу - там случилась авария и поездку пришлось отменить. Весь вечер она с мужем совещались, как бы сказать сыну об этом. Наконец они решились и просто, без затей рассказали все, как есть, но реакция его была удивительной. Он на секунду оторвался от своего конструктора и, посмотрев совершенно взрослым взглядом, небрежно бросил: «Я уже знаю», и спокойно занялся своим «Лего-городом». На язык разговорившейся женщине попали еще несколько историй. На уме была еще парочка, о которых рассказывать малознакомому человеку не хотелось.
Например. Это произошло совсем недавно. У Виталия случился дикий приступ ревности. Каждый мужчина когда-нибудь да сорвется по этому поводу. Вот случилось такое и с ее мужем. Ночью он не ночевал дома - на заводе опять что-то случилось, а на следующий день - новая рабочая смена, так что вернулся ее спутник только на второй день вечером.
Вернулся и набросился на нее, еле сдерживая себя, чтобы не ругаться матерно. Маша его таким впервые видела. Ей казалось, что еще чуть-чуть, и его сжавшийся и покрасневший кулак отбросит ее из прихожей, где они стояли, в кухню. Потом Виталик рассказывал, что как будто не он это был, а кто-то другой в него поселился. Какое-то черное мохнатое существо с похотливыми и непристойными мыслями. И он, Виталик, смотрел его глазами и не мог ни отвернуться, ни закрыть их. Он видел, как его жена извивается всем телом под мужчиной с волосатой спиной и задницей и умоляет того: «Еще!.. Сильнее!.. О!..»
Виталик рассказал о видении через несколько недель, смущаясь и прося прощения за эти свои мысли. Но тогда он орал на нее как свихнувшийся бык, а ей и оправдываться то непонятно как было. Весь одинокий вечер она просидела дома и просмотрела все более-менее стоящее по телевизору, а потом Данька все никак не мог заснуть - ворочался с боку на бок, и лоб был какой-то горячий. Она ему дала детский «Эфералган Упса» и все прислушивалась к дыханию засыпающего мальчика, тихонько, совсем не двигаясь сидя на краешке его кровати. А когда убедилась, что он заснул, легла встревоженная (не заболел ли?), но почти сразу отключилась.
А теперь стояла под тяжелым взглядом такого, совсем не знакомого, мужа и молчала. От негодования даже слова сказать не могла. Но тут из детской появился совсем не напуганный криками Данька - он появлялся так всегда - в самые нужные моменты, но в тот день Маша подумала, что совсем не обязательно видеть их ссору и готова была отправить его обратно в детскую, но сын опередил ее:
- Па, не кричи. Мама дома спала. Я еще заснуть не мог долго. Мама со мной сидела. - Виталик недоверчиво посмотрел на Даньку, но тот вспомнил, о чем она забыла совсем: - А ночью мама мне водички приносила. Я так пить хотел, а вставать было страшно.
Она посмотрела на мужа - тот готов был успокоиться, а инцидент - исчерпаться. Но новая, более грозная тень опустилась на его лицо. Тот черный закричал внутри.
ТЫ СМОТРИ, КАКАЯ СУКА. ОНА ЕЩЕ И РЕБЕНКА ПРИПЛЕТАЕТ К СВОЕМУ ****СТВУ.
Кулаки Виталика сжались снова. Он уже почти не контролировал себя.
ИЗБЕЙ ЕЕ, ЧТОБЫ ЗНАЛА ВПРЕДЬ. СЛОМАЙ ЕЕ КРАСИВЫЙ НОСИК, ЧТОБЫ НИКТО НЕ НА НЕЕ НЕ ПОСМОТРЕЛ БОЛЬШЕ.
- Папа, ты похож на злого волшебника, помнишь мы смотрели на прошлой неделе? - Данька снова вступился за маму, сам того не подозревая, участвуя в самой крупной ссоре своей семьи. - Он никому не верил и, в конце концов, с ним перестали разговаривать даже самые плохие...
ОНА ГОРДИТСЯ СВОИМИ БЕЛЫМИ ЗУБАМИ. ОДИН УДАР, И ЕЙ ПРИДЕТСЯ ХВАСТАТЬСЯ ОБЛОМКАМИ.
-... и злые. Если бы мы знали, что ты так подумаешь, то мы бы кого-нибудь пригласили в гости для алиби.
«Алиби», - она тогда подумала. - "Откуда сынишка знает такое слово?"
-Па, мама же любит тебя, - тут Данька заулыбался, - и меня тоже.
От последних слов мохнатое существо испуганно сжалось и онемело. Одновременно пелена спала с глаз Виталика, и он увидел дрожащую и беззащитную женщину, тщетно пытающуюся прижать к себе своего сына. И Даньку, спокойно стоящего между ними. «Боже мой! Мой сын защищает от меня мою жену. Идиот!»
Виталик моментально покраснел и грузно сел на тумбочку для обуви. А затем глаза его наполнились слезами. Данька деликатно ушел к себе.
Виталий тоже вспомнил этот случай, когда увидел ушедший в себя, потускневший взгляд своей жены. Как он мог так орать на свою Машу? Следующую, после инцидента, неделю он припоминал, что взорвался из-за какой-то дешевой расчески, которую никак не мог найти: «Любовник твой, хреновый, и мою расческу себе забрал?»
В выходные он нашел ее, пыльную и ухмыляющуюся длинными черными зубами, под диваном во время генеральной уборки. Но одно прикосновение к ней заставило вспомнить о сладострастных криках жены и волосатой заднице. Импульсивным рефлексным движением он выпустил ее из рук. Расческа, медленно вращаясь, упала на ковер, подвергающийся пылесосной чистке. Виталий заворожено уставился на скалящуюся черную пасть. Он так и не смог заставить себя поднять ее. Это сделал Данька часа через три:
- Па, смотри, что я нашел. Твоя расческа. - И он протянул ее отцу. Виталий инстинктивно попятился, но (ТЫ БОИШСЯ РАСЧЕСКИ.) заставил себя взять ее из детских рук. Он ожидал новых видений. Мохнатое существо зашевелилось внутри, но это только показалось. Расческа снова стала просто куском пластмассы и больше ничем. Всего лишь черным долбаным куском обыкновенной долбаной пластмассы. И этот кусок сейчас валяется на городской свалке, вывезенный туда муниципальным мусоровозом. И все. И этот кусок пластмассы не виноват в том, что Виталий Смирнов, брызгая слюнями, обзывал свою жену шлюхой и хотел сломать ей нос. В этом виноват (ДА ЕЩЕ КАК!) сам Виталий Смирнов. Очень мерзкий иногда тип - уж ему то вы, поверьте.
Злой на себя Виталик предложил:
- Ладно, хватит болтать. Может пойдем спать, а рыбонька? - он ласково, как только мог, посмотрел на свою жену.
Мария очнулась из полузабытья, оглядев не совсем понимающим взглядом окружающих. Виталик ласково обожаемо уставился на нее и это вызвало у Маши улыбку. Дальняя родственница, получив ответный удар семейных историй и баек, нахохлившись, вжалась в диван и уставилась в телевизор. Это заставило Машу улыбнуться еще сильнее. Данька, привалившись на ручку кресла, ангельски спал. Его кудрявые светлые волосы прядками упали на лицо, а ножки, инстинктивно ища опору, вытянулись до пола, что из комочка превратило мальчика в колодезный журавль. Но его вид сменил ослепительную мамину улыбку на выражение бесконечного неподдельного счастья.
Вечер следующего дня начался неожиданно. Прозвенел звонок, и на пороге появилась злая, растрепанная родственница и сразу накинулась на ничего не понимающих, удивленных - Вы же должны были уехать? - родителей Даньки..
- Ничего я вам не должна. Это вы мне должны сказать: где мой чертов билет? Я приезжаю на вокзал, до отправления пятнадцать минут, везде только и делают, что объявляют посадку на мой поезд, иду к своему вагону на дальний конец перрона, тащу эти два чемодана как ишак, потею как лошадь, всюду эти цыгане, чеченцы, черножопые, бомжи, проститутки, еще пять минут и я блевану прямо на асфальт, подхожу к своему вагону, а меня не пускают. Нет билета! Нет чертова билета! Но он у меня был! Вчера вечером он был у меня в бумажнике!
Виталий попытался урезонить разбушевавшуюся женщину:
- Не кричите, мы то в чем виноваты?
- Как в чем? Поезд ушел без меня. Мой чертов поезд уехал!
- И что?
Тут родственница грозно посмотрела за спину родителям, столпившимся в прихожей. Те испугано, недоумевая, обернулись - что она еще увидела?
- Ах ты, маленький засранец, - опередила их родственница. - Поиграть захотелось с тетей Кларой? Папочка с мамочкой тебе все прощают. У-тю-тю. - Весь поток слов относился к Даньке вышедшему осторожно из своей комнаты. - Иди сюда, - неожиданно громко, даже по сравнению со своими ранее прозвучавшими криками, рявкнула родственница, - Я покажу тебе как в чужих вещах копаться. Ты вовек, маленький воришка, чужого не возьмешь.
Родители Даньки опешили сначала от такого напора, но уже через десять секунд очнулась Маша и, как наседка бросилась на защиту своего малыша:
- Перестаньте орать! - кричала теперь уже она. - Сейчас же! Что вы хотите сказать, мой сын залез в вашу сумочку и вытащил этот ваш билет? Да в своем вы уме? А ну вон из моего дома, ночуйте, где хотите! Виталий, выстави ее за дверь. Сейчас же! Видеть ее не хочу. - И не дожидаясь помощи от мужа, она принялась теснить своей худенькой фигурой, занявшее весь объем немаленького плаща, жирное тело родственницы. Но та не сдавалась. Пользуясь принадлежностью к тяжелой весовой категории, она тоже стала толкаться, выдавливая Марию из прихожей.
Виталий не знал что делать. Еще секунда и женщины начнут рвать волосы друг на друге. И теперь пришла его очередь закричать, вложив в крик всю силу легких.
- Угомонитесь вы все!
Женщины остолбенело уставились на Виталия - родственница, ошарашенная воплем, от которого, ей показалось, сейчас лопнут головные сосуды, а Маша от удивления, что Виталик может так орать.
- Все, спокойно. Успокойтесь. Спокойно, - не зная, что еще сказать, повторял мужчина. Тетя Клара попыталась открыть рот, но Виталик тут же прикрикнул: - Тихо! - И она так и осталась стоять, поблескивая золотыми зубами, с открытой пастью. - Все чтобы инцидент был исчерпан, вы сейчас разденетесь и мы пройдем в комнату Даньки, и вы убедитесь, что никакого билета там нет, - на одном дыхании промолвил мужчина.
Рот родственницы захлопнулся, и она смирно, не говоря ни слова, поплелась за родителями в Данькину комнату. Виталик встал рядом с дверью в детскую, жестом приглашая ее войти. Маша, волнуясь, подошла к сыну и, не замечая, начала ворошить его светлые как солома волосы. Тетя, озираясь как шпион и зачем-то пригибаясь, вошла первой. За ней последовали Виталик и Маша с Данькой.
Вдруг для Маши события стали происходить как сон. Отрешенная, не в силах сосредоточиться она безразлично наблюдала за происходящим, прислонившись к дверному косяку. Все замедлилось, как будто комнату наполнили растительным маслом. В этом масле. Сложив руки на груди, стоял Виталик, зло наблюдая за родственницей, неторопливо плавающей из одного угла в другой. Его взгляд также медленно скользил во все закутки комнаты, боясь обнаружить этот злополучный билет. Бедный Виталик, он так винит себя, за то, что притащил их всех сюда. Винит, хотя не видит, того, что Маша заметила, как только вошла. Этот оранжевый листочек сразу прыгнул в ее глаза. Хитро подмигнул из-под одежного шкафа чуть-чуть высунутым уголком.
СПРЯЧЬ МЕНЯ!
Но Маша не могла. Она не контролировала себя. Не могла заставить этот сон стать другим. Он шел по своим правилам, а она была только наблюдателем. Ей было уготовано только безразлично видеть, как жирное тело подплывет к этому во всю семафорящему уголочку и, схватившись за него, вытащит весь пропавший билет, а затем обрушится на ее сына, ее любимого Даньку. Да как она смеет!
Но одному человеку в комнате масло не мешало передвигаться. Данька, вырвавшись из впившихся в плечи маминых рук, пересек расстояние от двери до шкафа и, нагнувшись, извлек оранжевый листок бумаги.
- Вот это вы ищите? - совсем не смущаясь, спросил он.
Прежде чем родственница тяжелым грузовиком рванулась к Даньке, Маша подумала: «Почему он ничуть не смутился? Неужели не понимает. Что все начнут его ругать? Неужто на этот раз он у меня не все знает?»
Грузовик резко затормозил, чуть не сбив Даньку.
- Вот он, - родственница залилась черным торжествующим смехом. - Вот он.
Маше смех показался неуместным, но она промолчала, ожидая продолжения. Но женщина-грузовик принялась громко хохотать, вставляя иногда, чуть не задыхаясь, заветное: - Вот он, вот он. Вот он...
Казалось, она никогда не остановится и будет вечно хохотать, размахивая просроченным железнодорожным билетом в маленькой комнате, слишком тесной для четырех человек, один из которых к тому же весит сотню килограмм. Маше вдруг вспомнилась домомучительница Фрэкен Бок, из мультфильма про Карлсона, у которой поехала крыша, после того как Карлсон унес Малыша из запертой комнаты, и она, не веря в подобное исчезновение, пыталась найти его, произнося нужное, как ей казалось «Ку-ку». Только Малыш от этого не появился. Так и билет от постоянного «Вот он» не станет действительным. Поезд, ту-ту, уже уехал. Так к чему такая радость?
Внезапно Маша почувствовала, как ее недоумение сменилось тревогой, и даже больше - страхом. Смех тети Клары стал хихикающим и пугающим. Перед Машей появилась Фрэкен Бок потирающая руки - она только что засекла Карлсона уносящего Малыша в окно.
- Наконец-то, мы застукали мальчишку, - вырвалось у домомучительницы. И Маша удивленно поняла, что последнее произнесла никакая не Фрэкен Бок, а дальняя родственница. Но что-то в интонации чуть слышно сказанной фразы, показалось ей знакомым. Что? Она не могла вспомнить. Ее отвлекал жуткий хихикающий смех, который Маша боялась остановить - вдруг за этим последует что-нибудь еще более страшное.
- Прекратите, - услышала Маша голос мужа. В ту же секунду смех пропал, и комната наполнилась затхлым запахом немытого тела, словно что-то неухоженное и тщательно скрываемое вылезло наружу. Родственница, казавшаяся вчера добродушной и недалекой, вдруг набросилась с непонятно откуда взявшейся злостью и презрением на всех стоявших рядом:
- Вы, мерзкие ублюдки. Кого вы вырастили? Чудовище. Вора!
- Да как вы можете! - нервно выпалила Маша, но ее слова потонули в черном непрерывном потоке, изрыгавшемся изо рта родственницы (Грязные твари. Подонки.). Не в силах остановить ее Маша распалялась все больше и больше, готовая накинуться на кричащую женщину, но почувствовала пристальный взгляд, направленный на нее. Проследив его направление. Она увидела широко открытые и манящие к себе глаза сына. Они говорили: «Иди ко мне. Закрой меня. Я ведь не в состоянии справиться с нею один». Не понимая, как она могла прочесть так много в одном взгляде, Маша шагнула к Даньке. Их разделяло три шага.
С первым, самым медленным, только отрывающим человека с места, шагом, родственница поменялась в лице, как бы раздумывая, чем ей это грозит, но поток ее ругательств не уменьшился (Дефективные. И дети такие же). Одновременно со вторым шагом, тяжелая красная рука тети Клары начала подниматься, набирая разгон для хорошей затрещины. С третьим шагом Маши, рука, как заряженная катапульта понеслась навстречу человеческой плоти. Маша моментально уловила траекторию, конечной точкой которой стала щека Даньки, начавшего поворачиваться к родственнице лицом. Перед ней вспыхнуло несколько последовательных кадров. Столь ярких, что Маша чуть не зажмурилась.
Она увидела, как голова Даньки дернулась в сторону от удара, и мальчик последовал вслед за ней, а в замутненных глазах своего сына Маша не увидела проблесков сознания. Их покрыла белесая пленка, от чего глаза производили впечатление коровьих. «Что с ним?» - подумала Маша и ответила сама себе: «Он без сознания». Но какой-то голосок злорадно шепнул: «А может он...»
- Нет! - вырываясь из странного кинотеатра, закричала Маша, одновременно дергая сына на себя и закрывая своим телом. В то же мгновение сильный удар широкой ладони пришелся ей по почкам и, взвыв от боли и сразу же забыв о ней, Маша схватила своего ребенка, и выбежала из комнаты, оставив Виталика одного разбираться с толстой, размахивающей руками, убийцей детей.
Родственница уже было бросилась к дверному проему, спешно перекрываемому Виталием, но, дернувшись, остановилась и начала грузно оседать словно что-то, какой-то стержень, покинули ее. Изумленно оглядываясь вокруг, как будто видя все - детскую кровать, с улыбающимся над ней Микки-Маусом, небольшой потрепанный одежный шкаф, из-под которого вынырнул злополучный билет, неуверенного Виталика со зверской решительностью на лице преграждавшей ей путь, словно видя все впервые, она села на подвернувшийся слева стул и громко разрыдалась, неловко закрывая лицо не слушающимися руками. Виталий, недолго поразмыслив, что же ему сейчас предпринять, озабоченно пошел в спальню, откуда доносились голоса жены и ребенка.
За весь оставшийся вечерне было произнесено и трех десятков слов. Все молча, стараясь не сталкиваться друг с другом, быстро завершили свои дела и улеглись спать. Только потом, на протяжении ночи, слышались одинокие нервные всхлипы, то из спальни. То из гостиной комнаты. А с утра тетя Клара встала первой и, захватив свои вещи, так и стоящие брошенными у входа, тихонько покинула странную квартиру, где она, первый раз в жизни, почувствовала себя взбесившейся собакой.
После этого случая прошла пара недель спокойной, без неожиданностей, жизни. Но Маша никак не могла забыть о происшедшем. Где бы она ни была, что бы ни делала, ее заколдованным проклятьем преследовали замершие мутные Данькины глаза, и он, валящийся обмякшим тельцем на пол. Как ни старалась, она не могла убедить себя, что это только игра ее воображения. Не могла. И все чаще стала думать, что Данька знал, что он видел то же, но немного раньше ее. Чуть раньше, настолько, чтобы успеть позвать на помощь. Спасти себя. Что же происходит? Кто ее сын? Она смотрела внимательным взглядом на Даньку, деловито перебиравшего кубики, решавшего - что же построить? - и понимала, что совсем не знает его.
Данька сидел спиной к маме, но чувствовал на себе ее внимательный, пытающийся проникнуть внутрь взгляд.
- Проникай, мама, - подумал он. - Все равно ничего не поймешь.
Это всегда было в нем. Вернее с тех пор как Данька помнил себя. Где-то с трех лет. Как и любой ребенок, он наблюдал. Мальчик мог часами сидеть и просто смотреть на какие-нибудь несущественные для взрослых вещи: как бегут муравьи по неотложным своим делам, как шарик, накачанный газом, улетает в высокое небо, быстро исчезая, словно мороженное в жаркий день, как молоденькая воспитательница в садике, с опухшими от бессонной ночи глазами, все время уносится в какой-то свой мир, как мама дует на потеющие от волнения ладони, когда папа не возвращается вовремя и не звонит.
Как и любой другой ребенок, он наблюдал. Но в отличие от большинства детей, он видел. Данька не знал, как у него получается это, но ему не нужно было задавать обычных детских «почему». Ответы сами рождались в голове, как будто кто-то старший, который много знал, подсказывал, и мальчик принимал подсказку как должное, почему-то уверившись, что папа с мамой не смогут объяснить этого чужого присутствия в его мозге. Если бы Данька был взрослым человеком и изучал логику, он назвал бы процесс возникновения подсказки, этот единственно правильный вывод, рождающийся из большой кучи громоздящихся друг на друге незначительных фактов, индукцией. Будь он взрослым, он бы отнес спрятавшегося в нем подсказчика достижениям собственного ума. Но Данька был маленьким ребенком и этот внутри, был отдельной личностью, скрытым от окружающих другом, который знает, что нужно делать, который всегда рядом.
Когда Даньке исполнилось четыре, этому, внутри, надоело быть безымянным, и он шепнул мальчику свое имя. Сам бы Данька назвал своего тайного друга каким-нибудь именем из любимых мультфильмов. Но тому, внутри, скорее всего не понравились ни Чокнутый, ни Дейл. Он представился непонятно и немного страшно - Татор. Звучало в этом имени какое-то повеление, что Даньке хотелось беспрекословно подчиняться его советам, без сомнения верить тому, что он скажет. Но Татор оказался добрым малым. Он никогда не приказывал, что делать, а просто объяснял вещи, которые приносили Даньке его внимательные глаза и уши. Он был с ним и в теплый апрельский день неделю спустя.
Очухавшись от нападения толстой орущей Фрекен Бок, родители мальчика затеяли ремонт. Они лелеяли эту мысль с тех пор как Данька начал ходить в садик. Наконец, проект восстановления после разрушительных, первых с Данькиного рождения лет, начал осуществляться. Квартира наполнилась клеем, краской, обрезками обоев и линолеума, запахом свежей извести и тараканьей отравы. И Данька был вынужден проводить все вечера на улице, чтобы не подвергаться опасности вредного влияния химикатов и непонятно еще каких веществ, от которых приклеивались обои и дохли тараканы. Но свободолюбивая личность мальчика была не против того, чтобы весь вечер быть предоставленной самой себе.
В тот день все было как обычно, Данька слонялся по двору в надежде увидеть что-нибудь новенькое, необычное. В конце концов, он залез на горку и стал наблюдать за открытым окном на втором этаже, откуда неслась танцевальная музыка, и слышался смех и громкие голоса. На подоконнике расположились парень с девушкой, которые дружески болтали и Данька пытался представить себе, о чем бы там могла идти речь. Как раз когда Апина запела «Электричку» и парень положил руку на плечо подружки, сзади раздался глухой хриплый голос:
- Что пацан, тоже подвигаться хочешь?
Данька вздрогнул, как будто его застали за подглядыванием в щель родительской спальни и обернулся так резко, что чуть не сорвался с горки вниз головой. Прямо под ним стоял небритый и натужно улыбающийся дядя Миша, живущий в соседней квартире. Его глаза, не видя Даньки, беспокойно бегали по сторонам, как бы отыскивая возможных свидетелей. Но вокруг никого не было. Ни один человек не сидел на лавочке, не проходил мимо двенадцати подъездного девятиэтажного дома, полукольцом огибавшего двор в самое пиковое вечернее время. И если бы Данька мог заглянуть в каждое окно девятиэтажки, то не увидел бы ни одного человека, решившего поинтересоваться как там дела во дворе. И даже парочка на втором этаже ушла в себя, отдавшись страстному поцелую. Пустоту двора заполнила Апина, которая еще громче стала петь про свои промокшие спички. Данька окаменел, страшно испугавшись. Он осознал, что все не так как всегда, но не мог понять, что именно. Он не знал, чего боится. Но Татор властно, зная, что времени объяснять нет, приказал замершему мозгу: БЕГИ!
И Данька моментально вышел из стопора, в который его поверг непонятный ужас. (Татор никогда не ошибался.) И опережая протянувшуюся за ним руку дяди Миши, в момент скатился с горки, вскочил на ноги с проворством белки и понесся в направлении деревянного сказочного замка.
Чтобы попасть домой, нужно обогнуть сказочный городок слева - так короче, добежать до подъезда и подняться на четвертый этаж. Данька понимал, что ему не успеть, но кроме как домой, бежать было некуда. И он перебирал ногами быстрее, чем когда-либо в жизни. Сердце его забилось так часто, ускоряемое бешенной гонкой и опустошающим страхом, что мальчик не ощущал его ударов и подумал, что оно остановилось. Но, все же, видя как лихо атрибуты двора - скамейки, деревья, двери подъездов - несутся навстречу ему и пропадают за спиной, в Даньке начала расти надежда. Он добежал до городка, не смея оглянуться, но и не слыша за спиной топота настигающих шагов. Тут Данька почти уверился, что добежит.
Дядя Миша был ошарашен резвостью соседского парня.
-Вот, сученыш, - пробормотал он и на секунду притормозил. Посмотрел мальчику вслед, решая, что же делать. Но непонятная злость к пацану душила его.
Он не знал, откуда она появилась. Но знал, что нужно делать. Да, точно.
ПОРВИ САЛАГУ!
Мимолетное замешательство тут же прошло. Да, он его порвет. Малец бежал здорово. Может он даже самый лучший бегун этой планеты. Но в своей возрастной категории - до пяти лет. С дядей Мишей ему не сравниться. Надо только вспомнить свою легкоатлетическую молодость, и он догонит маленького засранца в минуту, самое худшее - в две.
Мозг Данькиного соседа вдавил педаль газа и двигатель, источенный курением и обильными субботними возлияниями с друзьями под футбол, но все еще работоспособный, дико взревел и потащил владельца вслед убегающему мальчику.
Пацан добрался до деревянного замка и свернул налево. В это время в голове дяди Миши кто-то жутко захохотал, и непонятно откуда взялись слова, произносимые сбивчивым от бега голосом:
- Малец бежит домой. Куда же еще? К мамочке под крылышко.
Новая для мужчины средних лет страсть к дешевым эффектам заполонила сознание Дяди Миши и подлая улыбка, не удержавшись внутри, выползла на его лицо. Он перехватит салабона, обогнет городок справа. Пусть это чуть больше, но запас скорости у него есть. Тепленького его! Прибежит прямо в ручки. А затем р-раз и одним движением сильных рук свернуть ему голову.
НАБОК!
Да, набок, как цыпленку. И предвосхищая испуганное выражение лица сученка, когда тот увидит выныривающего прямо перед собой дядю Мишу ( почему-то он
представил глупую рожу Маккалея Калкина, когда его схватили «мокрые» бандиты), без одной минуты убийца повернул на право.
ТЕПЛЕНЬКОГО ЕГО!
- Домой бежать нельзя. Не успеть, - спокойно, но в этом спокойствии чувствовалась сильная тревога, сказал Татор. - Беги из двора. Он думает, что ты побежишь домой.
И словно солдат по команде, Данька развернулся на девяносто градусов влево и стал удаляться и от детского городка и от родного подъезда.
Дядя Миша устал от финишного рывка. Последний участок длинного забора, торчащего вверх заточенными бревнами, он преодолел в стиле своего победного забега на сто метров 1974 года на чемпионате города среди юношей 1958-1959 годов рождения. Начинающий ломатель шей грузно привалился к сигнальной башенке, из-за которой должен был выскочить малыш. Его волосатый живот, принявший за последние двадцать лет около трех тонн пива, выбился из-под футболки и висел как полупустой бурдюк, мерзко вздрагивая при каждом вздохе.
- Убью пацана, займусь собой, - решил бывший спортсмен.
Вдруг в голове Дяди Миши словно шампанское, все заиграло, и мозги шипучкой рванулись наружу.
ИДИОТ!
Боже мой, какой идиот. Стоит здесь, а пацан куда-то делся. Провел его. Какой-то сосунок. Его? И чтобы ярость внутри не разорвала тело, он бросился за угол, давая ей выход. Соседский парень пробежал уже две трети пути к выходу из двора. Еще минута и он окажется на улице. А там уж никто не будет отворачиваться или смачно сосаться при виде как здоровый мужик с болтающимся животом пытается настигнуть пятилетнего ребенка. И порвать его. Они сразу поймут, что это не мелкая семейная ссора.
ДОГОНИ ВЫ****КА!
Будто решив в мгновение все свои проблемы и противоречия, этот изношенный, но все еще работающий механизм (похоже, клапана все-таки прогорели) сорвался с места вслед рвущемуся из этого ада ребенку.
Данька уже задыхался. Сколько ему еще бежать? А что будет там, на улице? Он не знал ответа. Татор сосредоточенно молчал, не отвлекая его от бега. И Данька старался. Но скорость его начала падать. С каждой секундой край девятиэтажки приближался, но приближался все медленнее и медленнее, словно невидимый силач растягивал дорогу как обыкновенную гармонь. И все сильнее за спиной слышался топот больших ног и тяжелое сипящее дыхание, которые пробивались через затянувшуюся песню Апиной.
- Расстегни куртку, - скомандовал Татор. - Взрослые любят хватать детей за шкирку.
И как если бы грубая чужая рука уже схватила его за ворот, Данька на ходу начал судорожно расстегивать пуговицы, которые вдруг превратились в непослушных прыгающих мишек Гамми.
Медведей из мультфильма на курточке было пять. Четверо быстро сдались, понимая, что в такой ситуации необходимо проявить сострадание к ребенку, попавшему в беду. Но пятый, самый нижний, оказался упрямым и не давался в руки. Шаги за спиной, за время пока Данька расстегивал пуговицы, превратилось в гром, а дыхание - в ветер. До торца дома оставалось метров пятнадцать, а там свобода улицы, люди. Хотя... Данька был не уверен. Испуганное сознание твердило, что во всем городе остались только он, бегущий за ним человек и, не могущая закурить, Апина. Все остальные смотрят знойные сериалы или футбол. Да еще целуются, сидя на подоконнике. Но все равно он бежал. Во всю силу. Татор послал его сюда. И хотя Данька на этот раз сомневался, он верил Татору. Очень верил. Хотел верить.
Бывший физкультурник нагонял Даньку. Маячившая перед ним синяя куртка превратила его в быка, разъяряла и заставляла нестись вслед, приближаясь с каждой
секундой. Все быстрее. И если никакой гребанный поршень не откажет, он схватит сосунка. Еще шаг, еще. Парень все ближе - совсем замедлил свой бег. Нет мелкому вы****ку не успеть, понял бык. И, мгновение спустя, широкая. Загрубевшая ладонь, настигая, зацепила ворот дразнящей тряпки. Зверь взвыл от предвосхищения исполнения своей злобы. Он дернул парня на себя. Тот остановился и поднялся в воздух. Сейчас он покажет салабону настоящую корриду.
Послышался треск разрываемой ткани и вместе с ним нижняя пуговица, последний мишка Гамми, вырвалась с мясом, высвобождая владельца куртки. Данька вывалился из болоньки и, с трудом устояв на ногах, бросился прочь. Бык ошеломленно посмотрел на удаляющуюся жертву и в бессильной ярости с размаху бросил куртку на землю.
Данька в секунду обогнул угол и его взгляду открылась улица, кишащая людьми. Впрочем, прохожих было не много, но после пустоты двора малышу показалось, что начались народные гуляния.
- Кричи, посоветовал ему Татор.
- А почему я не мог кричать во дворе, - мысленно спросил Данька.
- Там бы тебя никто не услышал.
Данька словно из забытья вспомнил Апину и занятых друг другом парня с девушкой и заорал. Люди вокруг как по команде посмотрели в его сторону. Но...
Никто не бросился ему на помощь. Холодные, озабоченные люди, спешащие домой, только мельком поглядывали в сторону орущего малыша, а затем оглядывались назад, стремясь убедиться, что остальные тоже слышат, перекладывая ответственность с себя. Казалось, что все кто был на улице играют в странную игру под названием «Кажется я что-то слышал. А ты? Передай дальше». И, похоже, все знали правила. Крик ребенка замер в изумлении.
Но почти сразу же изумление на лице Даньки сменилось безысходным страхом. Он слышал рычание зверя, там, за углом. Зверя стремящегося убить его. И он видел, что все люди заражены безразличием. Татор ошибся. Первый раз. Но это будет и последний. Вирус, который заразил весь двор, господствует и здесь. Он попал в каждого человека и это значит (тут подсказки Татора не требуется), что бежать некуда, зверь разорвет его.
- Сюда! Скорей! Там во дворе пожар! - не понимая, кто за него открывает губы, закричал Данька.
Это не поможет, подумал он, в них нет любопытства. Но к его изумлению, лица прохожих стали заинтересованней и несколько человек, а за ними еще и еще, кинулись в сторону данькиного двора. Малыш тяжело выдохнул. Нет, это не Вирус, просто инстинкт. Инстинкт «НЕ МОЯ ПРОБЛЕМА». Кричащий ребенок - НЕ МОЯ ПРОБЛЕМА. Пожар - НЕ МОЯ ПРОБЛЕМА, но там хоть есть на что посмотреть.
Данька устало поплелся прочь. К нему подошла немолодая и не очень хорошо следящая за собой женщина. По крайней мере, ее прическа представляла собой плохо ухоженный клоунский парик. Было видно, что она спешит посмотреть, как там во дворе, но не смогла пройти мимо бледного тяжело дышащего ребенка.
- Что случилось мальчик? Где твоя курточка? Или мама отпустила тебя гулять без нее? Еще ведь не жарко, - затараторила она сюсюкающим голосом. Но Даньке показалось, что это голос ангела. Наконец, кто-то из взрослых обратил на него внимание и может защитить.
- Как она сможет тебя защитить? - вскричал Татор, злясь на глупость своего подопечного.
Услышав крик наставника, Данька резко обернулся. Пробираясь через толпу, стремящуюся попасть во двор, на него надвигался мужчина, с торчащим из под левого адидасовского костюма животом и немигающими заволоченными черным туманом глазами.
Дядя Миша шел медленно, стараясь ничем не привлечь внимания людей, собирающихся вокруг. Глупый мальчишка надеется, что они спасут его. Зря. Сейчас не советское время, когда все стояли друг за друга. И не американский боевик, где в толпе всегда найдется герой. Пацан, проснись! Хотя лучше не просыпайся. В наше время никто ничего не видит. Или старается не видеть - чтобы самому не попало.
Осторожный зверь уже протянул руку к замершему мальчику, который не мог сдвинуться с места. Теперь сученышу никуда не деться. Свернуть шею - это доля секунды. Но вдруг на его руке кто-то повис, отвлекая от основного дела. Опять ему мешают. На этот раз какая-то старая сука с клоунской прической. Зверь это выдержать не мог. Он взревел как лев на сафари и обрушил тяжелый кулак свободной руки на лицо женщины посмевшей выступить против.
Удар пришелся той прямо по носу, круша его. Вместе с кровью, в момент залившей серое потрепанное демисезонное пальто из женщины вырвался пронзительно высокий и страшно испуганный крик. Если бы она знала, чем закончится эта попытка остановить странного мужика, никогда бы не сделала подобного, даже если бы ребенок был испуган в тысячу раз сильнее. Но было уже поздно для нее. И для раскрывшего себя зверя. Разочарованные отсутствием пожара, зрители переключились на новый спектакль. И некоторые крепкие мужики, особо не любящие, когда жлобы в спортивных костюмах бьют женщин прямо на глазах у всех, понукаемые оскорбленными выкриками представительниц слабого пола и уверившиеся в собственном большинстве, выступили вперед и попытались усмирить разбушевавшегося подонка.
Зверь, видя превосходство противника, поспешил ретироваться, оставив дядю Мишу самого разбираться в сложной ситуации. Тот, ощутив, что ненависть, управляющая им, покинула мозг и, оставшись без рулевого, грузно сел на грязный асфальт и, закрыв лицо руками, в смущении за последние пять минут жизни, тихо заплакал.
Маша молча пришивала пуговицу на данькину куртку. Она даже радовалась тому, что ее ребенок, как обыкновенный мальчишка не может в своих вылазках обойтись без потерь. Значит не такой уж он и взрослый. Данька ушел в свою комнату - «Настоящему мужчине после похода нужна только еда и сон. Мне хватит одного». Маша, дивясь словам сына, уложила его в постель.
Но сон не шел к выигравшему час назад неравную схватку мальчику. Татор, наконец, разложил на столе все карты. Его ровный голос, неслышимый другим, звучал в голове Даньки, как будто это думал он сам.
- Он подбирается к тебе, все ближе и ближе. В следующий раз спастись будет труднее...
Татор на секунду замолчал, но Данька уловил течение его мысли и закончил предложение:
- ... если не невозможно.
- Молодец, ты способный ученик. В следующий раз он достанет тебя.
- Кто?
Татор не пытался уйти от ответа:
- Я. Вернее мое второе я. Мой ребенок. Его зовут Вард. Он хочет развлекаться,
получать удовольствие. Он всегда хотел... Эта часть меня очень черная, непостоянная. Это моя противоположность. Но все что я перечислил, было бы не страшно для тебя, если бы Вард не боялся. Он знает, что я иду за ним и собираюсь вернуть его. Как капризный ребенок, мой сын стремится уничтожить препятствия на пути своего желания. И он может убить меня. Но я умру, если перестанешь жить ты. Вначале он не знал в ком я сижу. Но круг поисков постоянно сужался. Вард как сапер, обследовал всю территорию, на которой я мог укрыться. Он заподозрил, что что-то в тебе не ладно еще, когда я заранее рассказал, что на Украину вы не поедете. Потом, вместе с твоим папой, он вынудил нас вмешаться, чтобы защитить маму. Контрольную проверку устроила тетя Клара. Как говорится в футболе, он точно вывел партнера на удар. И когда пощечина не вышла, для моей половинки все было ясно. Операция была разработана так тщательно, что если бы не моя помощь, никто не помешал бы тетушке послать тебя в нокаут.
Данька ощутил в голове тяжесть и вжался в подушку. Словно последние кусочки «Пазла» встали на место и, непонятная сначала, головоломка превратилась в ясную картину. Все события происшедшие за последние месяцы выстроились в ровную цепочку, точно очередь за билетами в театр. В мозгу Даньки возник страшный образ черного сгустка, постепенно обволакивающего его, одиноко стоящего в пустоте. Вот уже рыщущие щупальца коснулись кожи, вошли внутрь мальчика, готовые завладеть им, привнося мерзкое ощущение безысходности от которого хотелось кричать...
Только вскрикнув, Данька понял, что спит. И сбрасывая с себя наступающую дрему, он снова стал прислушиваться к рассказу Татора.
- Теперь его действия уже не напоминают ребячьи проказы. Он то ли повзрослел, то ли так испугался наступления конца вольной жизни, что серьезно взялся за дело. Я не знаю, как ему удалось, но на несколько минут он выключил любопытство жильцов всего дома. Его план не сработал. Но
МОГ!
сработать. Одна эта возможность сводит меня с ума. И даже бесит. Представь, я со своей рассудительностью клокочу от злобы и страха. Ты еще маленький и не умеешь по-настоящему злиться, но бояться я у тебя здорово научился. Но до сегодняшнего вечера мне удавалось тебя успокоить, объяснить, что твои страхи не имеют основы. Когда ты бежал, я знаю, ты почти не верил в меня, в то, что мы сможем выбраться. - Татор чуть помедлил, подбирая слова. - Мне не страшно умереть, я даже не знаю, что это такое. Но я вижу, как пугает это тебя. Поэтому и боюсь вместе с тобой. И злюсь за тебя.
Данька слушал полу извинения Татора и внутри, откуда-то из глубины разума, зарождались вопросы. В них чувствовалась злость, передавшаяся по невидимому проводнику от того, кто сидел у него в голове. Но ожесточение, рождавшееся ею, было направлено против самого Татора. Данька только сейчас понял, насколько опасна их дружба, но как верный товарищ, он не позволил злости захватить себя. Возникшие справедливые вопросы прозвучали не грубо, а просто заинтересованно: «А что делаешь ты, чтобы победить? Как ты очутился у меня в голове? Вообще, кто ты? Зачем?»
Данька мог бы сыпать вопросами без остановки - после лет, когда они где-то прятались, вдруг все разом всплыли на поверхность. Как будто любопытство впало в спячку и только-только проснулось. Может быть, к этому причастен Татор. Ведь его сын запросто лишил проблесков любопытства сразу тысячу человек.
- Что я делаю, чтобы победить? - переспросил Татор. - Я тоже не сидел на месте. Твои глаза, уши, чувства приносили мне неоценимую информацию. Думаешь только детская любознательность толкала тебя черт знает куда? Теперь я знаю, как он перемещается из одного человека в другого. Для этого нужна вещь. Обыкновенная личная вещь. Она хранит в себе всю информацию о владельце, необходимую для перехода. Но предмет не должен быть слишком большим, иначе содержащиеся в нем данные слишком громоздки для обработки. Вард превращается на мгновение в бестелесную структуру и проскальзывает куда угодно, захватывая то предмет личного гардероба, то документ, а то просто какую-нибудь ручку. И пока эта вещь у него, Вард проникает в человека, воздействует на его мысли и чувства. Управляет им. Помнишь, я попросил тебя взять билет лежащий под шкафом? Я думал Вард через него проник в тетю Клару. Это оказалась ложная приманка. Он почти обыграл нас тогда.
Данька почти ничего не понял из брызжущей научными словами речи Татора и принял все, как есть. В упрощенном варианте. Этот злой Вард не живет как Татор в одном человеке, а крадет вещи других людей и залазит через нее в них. А после может делать с ними что угодно. Такой уж он плохой.
- Но я знаю теперь место базирования Варда. Все эти его посещения чужой личности коротки. Ему нужен отдых, нужна тихая гавань. Помнишь Грязнулю?
- Это нашего дворового бомжа?
- Да, ребята при его появлении начинают кричать во все горло «Грязнуля, Грязнуля!». Он живет в подвале дома в каморке, где дворник держит свой инвентарь.
- Я лазил туда осенью. Было очень страшно как в фильме «Возвращение живых мертвецов». В том кино в подвале стоял газ, оживлявший трупы...
- Это я послал тебя вниз. Мне нужно было увидеть его место обитания.
Данька и без признания Татора понял, что многое в своей короткой жизни он делал не по своей воле.
Татор не дал времени развить эту тему:
- Теперь я готов слиться с ним.
-И теперь в моей голове будут уже два чужака? - испугался мальчик.
- Нет, после слияния нам уже не нужна будет оболочка. Мы спокойно уйдем в мир, откуда пришли. В свой мир.
- А где этот ваш мир? - спросил паренек и сжался, ожидая опять потока непонятных слов. Но пришелец на этот раз не стал ничего объяснять. В мозгу мальчика раскрылась потрясающая картина. Она была похожа на некоторые произведения русских художников двадцатых годов, называвшихся странно - авангардисты. Ими увлекался папа. Нагромождение невесомых фигур, не имевших содержания и состоявших, казалось из паутины мыслей. Между ними пунктирными линиями были проложены мосты, соединяющие квадраты, треугольники, октаэдры и цилиндры в единое целое. Фигуры светились и, мигая, меняли цвет, но не настолько сильно, чтобы не заметить, что каждая из них имела свою основную раскраску. Они стояли на месте, и только линии, соединявшие их, ярко вспыхивали, а затем быстро тускнели. По непонятным каналам связи до Даньки дошло, что плоские фигуры - это еще дети, становясь объемней, они взрослеют. Восхищенный мальчик почувствовал себя маленьким треугольником и радостно увидел как к нему, словно руки друзей, протянулись пульсирующие лучики, соединяя его с другими и наполняя доброй энергией, приветами и информацией. И вот уже мысли Даньки протянулись еще к кому-то, и он почувствовал себя единым целым с новым миром, заполняющим все кругом разноцветными фантазиями неизвестного художника.
Видение длилось несколько мгновений, но когда чужой мир потух в ошеломленном мозгу, мальчику показалось, будто его вырвали из ласковых рук мамы, которые обнимали и гладили его несколько лет. И, не понимая, зачем Татор и Вард покинули своих чудесных, дружелюбных сородичей, Данька спросил:
- Ну зачем вы приехали к нам?
Татор как всегда помедлил с ответом, стараясь точнее донести свои мысли:
- Я пришел за Вардом. Он часть меня, также как ты часть мамы. У вас это называется - ребенок... Проблемы воспитания. - Татор снова замолк и Даньке послышался нелегкий вздох. - Скоро они встанут и перед тобой. Лет так через двадцать пять.
Данька мысленно попросил Татора не продолжать, чтобы тот снова не начал сыпать непонятными терминами как депутат Думы. Он и так понимал, что и в другом мире, пусть в таком красивом и необычном, дети, как и Сашка из его группы в садике, ссорятся с родителями и убегают от них далеко-далеко. Но родители отыскивают своих чад и, несмотря ни на что, какими плохими те бы не были, любят их. Как и его мама и папа.
Маленький мальчик, уже окончательно засыпая, представил свою дружную семью. Они сидели за столом в освещенной заходящим солнцем кухне: болтали, пили чай, смеялись, поглощали варенье. Солнечные лучи задерживались на секунду в распущенных волосах мамы и те искрились медным цветом. Вдруг Данька почувствовал смену настроения. У мамы. Ей нестерпимо хотелось чего-то, и Данька догадался что именно. Но ему показалось странным за обеденным столом ее желание подстричь ногти. И в этот момент он снова на секунду ускользнул из сна.
Куда запропастились мои маникюрные ножницы? - отчетливо прозвучал мамин голос и в нем послышались нотки раздражения. Они были едва заметны, но уж Данька, точно их уловил. Ведь это его мама.
И в вдогонку мальчику, проваливающемуся в распростертую бездну забытья, полетела фраза Татора:
- Ты понял, чем нам придется заняться завтра?
На следующее утро Маша проснулась вне себя от раздражения. Любая мелочь, как то сорвавшаяся с зубной щетки паста или тапок залезший слишком далеко под кровать, вызывали резкий приступ злости. Щетка «Колгейт» была переломлена пополам и выброшена в мусорное ведро. За ней последовал комок вырванных волос, которые стояли на пути слишком резкой расчески.
Маша попыталась объяснить поразившую ее раздражимость усталостью. Конечно, работа, ремонт, готовка, посуда - все вдруг разом закипело и требует выхода. Эта злость - сигнал организма, как свисток у чайника Необходимо немного отдохнуть. Расслабиться. Побродить по магазинам и не в поисках дешевой колбасы. Купить себе почти ненужную безделицу. Поспать, наконец, лишний часик. Ничего в этом страшного нет. Дыхание ее вслед за притягательными мыслями стало ровнее.
СПОКОЙНО, ДЕТКА, ЭНЕРГИЯ НАМ ЕЩЕ ПОНАДОБИТСЯ.
Сейчас проснется Виталик, не надо ему показывать своей усталости. Маша направилась на кухню, собираясь приготовить мужу легкий завтрак. Ее мысли кружились вокруг наступающего дня. Все-таки, как легко она решилась не ходить на работу, взять отгул. Планы на день, косяком, как рыба идущая на нерест, заплескались в голове. Один за другим возникали все новые мероприятия. Сон и прогулка по магазинам уже не устраивали размечтавшуюся женщину. Ей захотелось сходить в кафе или в какой-нибудь бар. В мыслях возникло помещение с приглушенным светом, бутылка вина и красивое лицо незнакомого человека напротив. Он улыбался, но взгляд его буравил лицо Маши, в ожидании большего. Да и она сама была не против получить побольше от свободного дня, чем бокал вина с новым знакомым. В момент, когда ее нога без туфли, коснулась ноги незнакомца, на кухню зашел Виталик и погасил широкий экран фантазии жены вопросом:
- Как спалось, милая? - потягиваясь, произнес он.
Дерьмово, чуть не сказала Маша, но удержалась и, чувствуя, что готова снова сорваться, она на секунду, чтобы н заметил Виталик, унеслась в предвкушение дня. Надо что-нибудь покороче одеть, подумалось ей.
Но как только муж скрылся за дверью квартиры, помахав на прощание рукой, возбужденное настроение Маши стало потихоньку пропадать. Вначале исчез незнакомый человек вместе с баром, затем шмотье магазинов, манящее тепло постели. На кухне (или в ее глазах?) стало темнеть, словно стремительно набежали тяжелые грозовые тучи, закрыв собой утреннее солнце и небо. Ее голова как башня танка, начала медленно поворачиваться. Маша почувствовала себя командиром боевой машины, ищущей в перископ цель, которую следует уничтожить. Когда перископ нащупал дверь из кухни, двигатель взревел, разгоняя массу брони по направлению к выходу. Командир знает, куда направить свою машину. Противник засел в дальней комнате. Ее кодовое название - детская.
Маневрируя по узкому коридору, танк выкатил на стратегическую позицию атаки - прямо перед укрепленной дверью противника. Танк застыл, изучая обстановку. Но пауза затянулась.
Маша словно очнулась, ничего не понимая. Она оглядывалась вокруг и не видела знакомых стен кухни, где мгновение назад находилась. Как она дошла до комнаты маленького? Сегодня просто странное утро. Сначала раздражительность. Теперь провалы в памяти. Где-то в глубине ее сознания слышались нервные импульсы, зовущие ее. Маша попыталась отмахнуться от них и вернуться обратно на кухню, но ноги как вкопанные столбы не сдвинулись с места. Отдельные импульсы собирались в пучки, затем в стаи. Ноздри женщины начали раздуваться как нос негра-легкоатлета, бегущего на мировой рекорд. Ей все больше хотелось подчиниться будоражащему желанию. Только Маша не совсем еще четко понимала - какому? Ей хотелось сорваться с места и ворваться в дверь напротив. Но там же ее сын! Зачем врываться?
УБИТЬ!
От испуга, что тело вышло из-под контроля и зовет совершить немыслимое - убить родную кровиночку, Маша пошатнулась, но глубоко вкопанные ноги не дали упасть. Бороться! Из последних сил. Маша осознала, что находиться на грани потери контроля над собой и если это случится, то произойдет ужасное. Напрягая мышцы, она старалась не дать возможности внутреннему позыву завладеть ими. Если бы под рукой был нож, она бы порезала себя, пытаясь с помощью боли притупить дикое желание.
Так прошло минуты две, показавшиеся Маше часом. Желание медленно, нехотя стало спадать и, утомленная борьбой и почти уверенная в победе, женщина позволила себе расслабиться, отпуская, собранные в комок, мышцы. В этот момент, почувствовав слабину, неожиданно выскочил запасной отряд внутреннего врага, прорубаясь через ослабленные ряды воли. А за ним татаро-монгольской ордой, хлынула черная масса злобы и ярости. Переворачивая все на своем пути, руша заградительные заслоны здравого смысла. Машины глаза заволокла грязно-серая пленка и весь мир представился ей скопищем болванов и мерзавцев, не заслуживающих не то что права называться людьми равными ей, но и, вообще, не имеющих права жить. И один из них - вот за этой дверью, мирно спит в своей кровати, думая, что он крут, если может угадать настроение или ответить на вопрос, слишком умный для его возраста.
Измазанный серой полевой пылью, перископ танка показал объект атаки - дверь детской комнаты и, заглохший было на холостых оборотах, двигатель взревел, толкая железную махину вперед.
Дверь чуть не слетела с петель от сильного толчка, влетевшей в комнату танкистки. Поворачивая на ходу, Маша подлетела к кровати сына, желая разорвать, убить, свернуть шею, задушить, забить до смерти ребенка.
Данька спал, укрывшись с головой. Микки-Маус на стенке весело улыбался, не предполагая, что мать, пусть даже как бешенная влетевшая в комнату, может угрожать его другу. Не вынеся его скалящуюся рожу, Маша сорвала плакат со стены и порвала на две части, отделив голову от туловища. Затем, жаждущая уничтожения, рука протянулась к одеялу. В одно мгновение оно было сорвано, и дикий крик раздался из мамашиной глотки.
Это был голос какого-то порочного, грязного существа, ничем не напоминающий человеческий. Но Маша не заметила этого. На кровати лежал, похожий на гигантское пирожное-трубочку, свернутый матрас. Он полностью завладел ее вниманием. И в то время как она пыталась сообразить, куда делся ребенок, кто-то за нее издавал жуткие вопли разочарования и гнева. И только щелчок замка входной двери вывел ее из состояния глубокой задумчивости, сопровождаемой ужасными криками.
ОН УХОДИТ.
Желание убить своего ребенка целиком захватило мать. И подсказки со стороны
ей были не нужны. Не успев подумать, что делает, Маша уже понеслась, задевая дверные косяки и углы мебели, к выходу из квартиры.
НЕ УПУСТИ СУЧЁНЫША.
- Ни за что! - в азарте отвечала кому-то женщина.
Данька кубарем скатился с лестницы, запнувшись о ногу спавшего на лестничной площадке пьянчуги. Он хотел перескочить через, развалившее прямо на цементном полу, смердящее тело, но не рассчитал и, задев сапог мужика, пролетел девять ступенек. Он тут же вскочил на ноги, молясь, чтобы не случилось ничего страшного, но колено взвыло острой, проникающей через все тело, болью. Данька не выдержал и закричал, снова падая на пол и хватаясь за правую коленку.
Он упускает свой шанс. Если он не встанет прямо сейчас и не побежит в полную силу, шанса выжить не будет. И с каждым мгновением процент выпадения выигрыша тает. А ведь еще несколько секунд назад все знающие игроки тотализатора поставили бы на него.
Данька проснулся, вернее Татор его разбудил, как только заслышал шаги мамы в коридоре. Стараясь не шуметь, встал с постели, оделся и положил скатанный полосатый матрас вдоль кровати. Укрыл его одеялом, имитируя свое тело. Вышло немного неправдоподобно, и еще несколько минут Данька подгонял, выпирающий под одеялом горб под свои представления, как выглядят во сне маленькие мальчики. Затем он сел на пол готовый в одну секунду вскочить, как только услышит приближающиеся к комнате шаги. Открытая дверь должна была скрыть его и мама отвлеченная замаскированным под мальчика матрасом, не заметит сына, тихонечко выскальзывающего из комнаты. Выбравшись из квартиры, Даньке требовалось добежать до входа в подвал и спуститься туда. Там, в каморке дворника, между сваленного кучей инвентаря, должна находиться мамина вещь. Только с ней они смогут одолеть Варда. Как это будет, Данька не понимал, но об этом пускай болит голова у Татора, а у Даньки есть план действия на ближайшее время, и стоит сосредоточиться на нем.
Все выходило. Пока мама, похожая на активистку группы запрета американских мультфильмов расправлялась с улыбающимся Микки-Маусом, Данька незамеченным выбежал из комнаты. Времени было мало, и мальчик опасался, что не сможет справиться с замком, который ни разу ещё не открывал. Но Татор с одного взгляда разобрался, что дверь закрыта только на защелкивающийся язычок, и Данька в один момент повернул рычажок и очутился в холодном полусумраке подъезда.
Вот здесь Данька совершил первую ошибку. Дверь, отпущенную им, потянуло обратно потоком воздуха и замок, закрываясь, громко щелкнул. Теперь Вард знает, где искать и времени совсем не осталось. Если бы не эта проклятая дверь, Вард облазил бы всю квартиру, прежде чем решился бы поискать на улице. Сейчас Даньке следовало не просто спешить, сейчас нужно было выжать из себя всё, чтобы сегодняшнее утро не стало последним. Может быть, эта необходимость экономить любую долю секунды и заставила его ошибиться во второй раз.
Данька, потирая коленку, подозрительно поднял голову в сторону спящего алкоголика. Не мог ли тот специально поставить подножку? Воняющий мужик больше походил на неподвижный гниющий труп. Мальчик снова встал, и, хромая, пересиливая боль, побежал вниз по лестнице. Но бег существовал лишь в воображении Даньки, на самом деле он еле плелся, со страхом ставя разбитую ногу. Когда он спустился на пролет, этажом выше хлопнула, закрываясь, дверь. Теперь все знающие игроки ставили на смерть мальчика. В запасе не осталось ни одного шанса.
Страх схватил хромающего мальчика. Но это не был ужас смерти. Данька ещё не понимал, что такое смерть. Чувство, объявшее его, было как боязнь бабы-яги, или темноты, или черного-черного пианино в черной-черной комнате. Страх холодными пальцами сжал сердце, но был больше похож на игру, острое ощущение, американские горки. И хотя шаги, стремительно приближавшиеся сверху, были реальностью, Данька как в аттракционе, в котором пусть тяжело, но все равно пройдешь дистанцию, бежал вниз. Он не заплакал и не сдался. Он был настоящий игрок. И игра для него не кончилась, когда мамина рука, на этот раз не мягкая и ласковая, а цепкая и решительная схватила его за ворот рубашки, прервав на ходу шаг. Крик, больше похожий на вой волка и воронье карканье одновременно, вырвался из глотки человека, забывшего кто он такой. И глаза победно засияли черным светом.
Данька, прячась от дикого крика, мысленно устремился внутрь себя, ища ответа на вопрос: «Ну что мне делать в такой ситуации?» Он имел секретное оружие. Татора, который может и знает все. Да Дед Мороз слабак по сравнению с ним. Но ответа не последовало. Мальчик даже не смог нащупать внутри себя чужого присутствия. Татор бросил его. Или спрятался в очень укромном месте. Струсил? Или готовит какой-нибудь подвох? Отчаянье начало наваливаться на маленькую жертву, и Данька был готов склониться к первой версии - испугался.
Это был день предательства. Два самых близких существа изменили Даньке сегодня. Сначала мама, а вот теперь - Татор. И малыш, как будто вспомнив, что он не супергерой боевика, а пятилетний малыш, жалобно захныкал, глядя в глаза своей маме.
Но те не видели слез, бегущих по щекам ломаными линиями. Глаза застила пелена восторга охотника, догоняющего жертву, видящего как агонизирует загнанный олень, уставившись в своего палача влажными глазами. Это черное возбуждение полностью захватило тело, вчера ещё принадлежавшее Марии Смирновой, и разрывалось между желаниями посмаковать торжество или убить сразу, опасаясь осложнений.
Новый страх, захвативший малыша, пришел к нему из глубины сознания. Передался через тысячелетний опыт предков. Он опрокинул все заградительные барьеры разума, безжалостно затоптал чуть тлевшую ещё надежду. Жизнь жутко не хотевшая уходить из обжитого тела, попав в западню, забила в набат, закричала, начала биться об стенки, излучая импульсы животного страха. Данька обмяк, как будто его кости утратили твердость, и превратился в бесформенный комок. Слезы залили лицо, ставшее в момент старческим и осунувшимся. Малыш словно прожил за мгновение всю предназначенную ему жизнь и приготовился к смерти. Через всхлипы еле пробивался его слабый дрожащий голос, твердивший до бесконечности:
- Мама, мама.
Он так не хотел умирать. Не хотел больше не есть мороженное и не играть в солдатиков, не смотреть мультфильмов про Скруджа Мак Дака и не гладить соседского пушистого Барсика. Не видеть больше маму и папу. Там, в другом мире будет холодно, страшно и одиноко. Данька почувствовал, как ледяные пальцы, уцепившиеся за горло, медленно затаскивают его к себе.
Мальчик слабел. Прекратился бубнящий шёпот, затем всхлипы. Слезы высохли как засорившийся родник. В тишине воняющего подъезда отчетливо зазвучало хрипящее сдавленное дыхание. Но и оно становилось всё тише, перекрываясь другим - тяжелым, как у легкоатлета бегущего кросс. Наконец осталось только одно - свистящее и запыхавшееся. Данькина грудь уже не вздымалась. Его лицо обезобразила гримаса смерти - глаза вылезли из орбит, а язык вывалился наружу как у голодного пса при виде куска мяса.
И снова подъезд сотряс звериный вой, изданный над загнанной добычей. Маша, подняв голову к потолку, утыканному сгоревшими спичками, выла, как волк, созывая стаю. Но уже сейчас чувство дикого восторга начало оставлять его. Она непонимающим взглядом начала осматриваться вокруг, не представляя, как оказалась на лестнице, вышла из квартиры. Какие-то кусочки происшедшего крутились в памяти, но схватить их, составить полную картину у Маши не получалось.
Она бежала за кем-то, она схватила, она... убила? Последнее слово пронзило ее как электрический ток. Маша вспомнила все: и то, как намеревалась трахнуться с первым встречным, и как ездила по квартире на танке, как выла от желания убить своего сына. Она вспомнила, как схватила его за горло и сжимала, напрягая все мускулы, тонкую шею. Она вспомнила, как шея из упругой превратилась в мягкий кисель, и ее мальчик повалился на бетонный пол, издав негромкий стук.
Маша опустила глаза и увидела то, во что не верилось, несмотря на разыгравшуюся память. У ног в неудобной позе лежал ее сын, совсем не выглядевший живым.
«Он жив!» - закричало все внутри матери. Она упала на колени и начала трясти мальчика. Но это не помогло. Тогда Маша применила другую тактику.
- Очнись! - заорала она и с размаху ударила сына по щеке правой рукой. Голова мальчика от звонкого удара качнулась в левую сторону. Но на этом оживление не закончилось. От безысходности и злости, и еще какого-то неизвестного чувства, рвавшего ее изнутри, заставлявшего делать что-то, чтобы не сойти с ума, Маша начала методично бить Даньку по щекам, приговаривая: - Очнись!
Крупные слезы вырвались из полубезумных глаз, мешая видеть, растворяя действительность, унося горе. Хотя бы на мгновение.
Татор прятался в Даньке, пока еще была какая-то возможность. Он смотрел на мир, через невидящие глаза и ждал. В отличие от Даньки у него был запасной план. Конечно, Татор рассчитывал, что мальчик успеет добежать до каморки дворника, и через захваченную Вардом вещь, он переберется в Машу и локализует своего отпрыска. Но в глубине себя, так далеко, насколько можно было спрятать, Татор осознавал, что, скорее всего, придется воспользоваться другой возможностью. Слишком много случайностей могло встретиться при реализации первого варианта. И те две, на которые напоролся Данька, только сотая часть из того, что могло случиться. Татор не исключал, что вместо одного дрыхнувшего алкоголика, Вард мог бы положить их сотню, штабелями.
Дубль два включался, если Варду удастся догнать их. Это было жестоко, но Вард должен был довершить задуманное. А Татор должен был позволить убить своего друга. Какая-то часть его твердила, что нельзя через смерть малыша решать свои проблемы, но рационализм Татора вбивал сомнения все глубже и глубже, где не был слышен их терзающий шепот.
Татор знал, насколько тщеславен его противник, догадывался, что Вард потеряет всю, и так не чрезмерную осторожность, когда добьется своей цели. Как только он увидит, что дело сделано он бросит инструмент своего приговора и окажется на свободе, вне человеческой оболочки. Мертвая оболочка Даньки тоже не сможет сдержать Татора, и тогда он без помех сможет зацепиться за свою сбежавшую часть.
Атмосфера подъезда изменилась. Из тяжелой, грубо повисающей на плечах ненависти, выкристаллизовалось отчаяние, пустое и беспросветное. Татор почувствовал это и понял, что наступил его момент. Вместе с первыми слезами безутешной матери из глаз Маши выделился чуть заметный черный туман. Он на секунду завис у лица полусумасшедшей от горя матери, как бы оценивая свое очередное произведение искусства и начал медленно растворяться в воздухе. В это мгновение застывшие ресницы Даньки чуть шелохнулись, как будто предвестники скорого пробуждения. Маша заметила это движение, и она с удвоенной силой стала хлестать щеки сына, заражаясь несбыточной надеждой. Выбравшийся из пустых глаз, Татор, прозрачной молнией устремился вслед исчезающему туману и ворвался в него, стараясь перемешаться, скреститься, не отпустить больше хладнокровного убийцу детей. Не дать больше своей злости и зависти сконцентрироваться в одном уголке и вырваться на волю.
Да, это была его ошибка. Ваод вобрал все отрицательные эмоции, нажитые за Татором долгие годы. Он научился хитрить, тщательно маскироваться за личиной добропорядочного сына. Он сумел скрыть свою сущность от отца, как талантливый бухгалтер прячет часть прибыли от налоговой инспекции. А потом, совершив несколько гнусных дел у себя, Вард сбежал. Но Татор, как гончая собака, гнался за сыном, понимая всю ответственность и принимая ее. Но в результате неудачного перехода, он оказался внутри маленького мальчика, а не взрослого человека. А попытаться перебраться в кого-нибудь постарше, могло стоить мальцу жизни. Что ж, все равно так и произошло. И злой на себя, на свои грубые просчеты, Татор с настроем футболиста в финале чемпионата мира принялся поглощать, смешавшегося от неожиданного вторжения, Варда. Он отсекал каждую молекулу ненавистного сына и силой своего разума очищал ее от привнесенной скверны, вседозволенности, самовлюбленности и превращал в часть себя.
В подъезде явственно запахло грозой. Даже Маша, которая не видела ничего кроме посиневших губ сына, с удивлением почувствовала разряженность воздуха. Она подняла голову и отшатнулась. Прямо над ней образовался серый шар, диаметром сантиметров тридцать, потрескивающий как горящие сухие ветки и мелькавший сотнями, коротких по продолжительности, вспышек, пронизывавших как молнии все пространство сферы. Очарованно, Маша уставилась на зависший над ней клубок странного газа. Ее ум просеивал память, пытаясь найти в прошлом что-либо подобное, подобрать рациональное объяснение непонятному явлению. Но единственное, что приходило в голову - шаровая молния, была не похожа на происходившее. Каждая клеточка организма женщины напряглась, чувствуя, что реальность меняется. Маша ощутила необъяснимую легкость. Загаженный пол унесся далеко вниз, а потолок, казалось, вырос. И где-то между ними, глотая широко открытым ртом свежий воздух, парила она. Шар повис прямо перед ее носом и начал расти. Молнии внутри засверкали яростней и чаще.
Вдруг противоположный от Маши конец сферы как будто прохудился, и серый сверкающий газ устремился наружу. Но там, с другой стороны уже не существовало привычного мира. Стена с большой неровной надписью «50CENT» исчезла, и лестница вела прямо в космос. Вернее, так сначала подумала Маша. Затем она поняла, что это нагромождение разноцветных геометрических фигур, слишком живых, чтобы быть созданными рукой человека - не космос. Это что-то другое. Непостижимое. Невероятное. Фантастическое. Маша забыла о том, что несколько минут назад потеряла сына, она забыла, что ей грозит тюрьма, она забыла, кто ее муж, забыла, что она человек. Она почувствовала себя кусочком вселенной. Не связанная рамками тела, Маша парила, замирая от восторга, любуясь раскрывшейся картиной.
Видение длилось несколько секунд, шар сдулся, его содержимое унеслось к мерцающим фигурам, и картинка потухла, мгновенно, как гаснет экран телевизора. Маша словно рухнула на землю, снова приобретя вес. Ей показалось, только, что какой-то треугольник выпрыгнул из телевизора и пропал, словно тень, в полутьме подъезда.
Данька никогда не думал о смерти. У него не было стереотипов насчет загробной жизни, ада и рая. Он даже не знал, что люди что-то придумали себе об этом. Поэтому представшая перед ним картина не удивила его. Мальчик был здесь вчера вечером. Открывшийся перед ним мир был миром Татора и недоброго Варда. Если это смерть, то не стоило так сильно бояться, когда мамины руки больно сдавили горло. Данька снова почувствовал окружающее его спокойствие, заботу и доброту. Ему не было жалко себя. Он жалел папу, маму, дедушку и двух бабушек. Он жалел Димку, который потерял своего друга. И уже немножко скучал по всем ним, по теплой летней речке, в которой барахтаешься, поднимая сотни брызг, и крутой снежной горке, от спуска по которой захватывает дыхание и хочется кричать от восторга. Легкая печаль обняла Даньку и треугольник, в который он превратился, заволокло чуть заметной дымкой.
В этот момент что-то изменилось. И хоть теперь Данька не имел глаз, он увидел, что часть этого мира разноцветных фигур, связанных в систему паутинками линий - исчезла.
Вместо нее перед малышом снова открылся родной подъезд, висящий посередине между полом и потолком серый, мерцающий желтыми огоньками шар и, удивленно смотрящую то на шар, то прямо на него, маму. Шар внезапно лопнул и стал быстро сдуваться, а газ из него устремился, клубясь, как грозовая туча, в его сторону. Перелетая из земного мира, газ собирался и выстраивался в сложную многоугольную фигуру и становился голубоватым. Внезапно изображение мамы и подъезда замерцало, как при плохой связи и тут какая-то мощная сила толкнула Даньку по направлению к дрожащему экрану. Мальчик не успел сообразить, как полетел обратно, почувствовав, как будто стекло резануло руку, и больно обо что-то стукнувшись. От удара голова закружилась, и малыш провалился в черную пропасть.
Борьба с Вардом не заняла у Татора много времени и сил, как он того боялся. Вард привык к безнаказанности и возможности смотаться в угрожающей ситуации. Он знал, как провести простаков-людей, которые не понимали, что происходит на самом деле, но тягаться с отцом ему оказалось не по силам. Тот спеленал его сетью из непонятных мыслей - главным оружием того, у кого нет рук и ног, и беспомощно связанному Варду, помещенному внутрь родителя, не оставалось ничего другого, как чертыхаться, рождая на свет яркие сполохи, похожие на земные молнии. Вард понял, что проиграл, и остаток жизни ему придется провести в чреве папочки, что равносильно пожизненному тюремному приговору.
Но напряжение Татора не спадало. Разобравшись с сыном, он устремил свои мысли вдаль, в родной мир, в котором не был долгих два года. Теперь можно было возвращаться. Собрав себя в комок, он вспомнил родных, друзей, теплые лучики, ласково прилипавшие к его телу, когда кто-то хотел пообщаться. Он припоминал свой далекий мир до последней черточки, до самого незаметного изгиба соседа. Исписанная стена подъезда под нажимом воли исчезла и Татор увидел родину. Не в силах больше сдерживаться и боясь, что энергии на удержание прохода может не хватить, он ринулся в образовавшееся окно со скоростью взлетающего самолета. Татор сильно боялся, что не успеет, ведь там, у себя ему предстояло сделать еще одно дело.
Отец Татора учил его, что всегда существуют вещи, которые нельзя предвидеть. Как бы хорошо ты не спланировал дело, всегда какая-нибудь подлая мелочь выйдет из под контроля. Татор соглашался с ним, но думал про себя, что можно спланировать даже эту подлую мелочь и заставить ее работать на себя. Просто надо чуть побольше пошевелить извилинами.
Данька не зря ставил Татора выше Деда Мороза. Татор всегда видел выход, пусть и не совсем простой. У него всегда был план. Когда цепкие пальцы сомкнулись на шее мальчика, заработал еще один. Татор собрал свою волю в кулак и одним мощным усилием выкинул Даньку из его тела, как он проделывал уже вчера вечером. Хрипы прекратились и обмякшее, оставленное жизнью, тело повалилось на пол.
Дальнейшие события развивались стремительно. Захват Варда, открытое окно перехода и возвращение домой. Не успел Татор прийти в себя от перелета, он заметил, что переход начал закрываться, и почувствовал, что силы на исходе, и он не сможет удерживать его больше. Испуг схватил Татора за горло. Страх, что он не успеет довести до конца свой план. И на последнем дыхании, забираясь во все возможные уголки себя в поисках необходимой энергии. И Татор вытолкнул Даньку обратно через, начавшее тухнуть, окно. И только когда увидел, что тот успел пролететь через закрывающийся проход, Татор тяжело, по-человечески, вздохнул - план сработал. Ему удалось вытолкнуть мальчика из гибнущего тела, не дать ему умереть, спрятать в другом месте, а затем, когда опасность миновала вытолкнуть его обратно в еще не остывшее тело, в которое молодая сильная душа Даньки должна вдохнуть жизнь. Татор успел подумать, что все должно быть хорошо и его голубой цвет, моргнув, пропал, говоря всем окружающим: «Я страшно устал. Дайте отоспаться». Но аборигены не поняли смысла людских слов. «Что значит - отоспаться?» - протянулись к нему разноцветные лучики.
Странные события, происходившие на глазах у Маши не смогли надолго отвлечь ее от страшной утраты. Эйфория, вызванная чарующим полетом и фантастическим видением, прошла, и боль снова начала раздирать ее сердце. Она опустилась перед сыном на колени и, закрыв лицо руками, горько заплакала. Надежда растаяла. Только сейчас Маша, наконец, поняла, что у нее больше нет сына. Что ее ангелочек больше никогда не подойдет к ней и, обняв своими маленькими ручками ее шею, не скажет: «Мама. Я тебя люблю. Мама, не грусти. Мама, не плачь».
НЕ ПЛАЧЬ, МАМА.
Ей почудился голос сына, и она разрыдалась еще сильней. И в этот момент ее обняла маленькая легкая ручка.
- Ну, мама, не плачь.
Маша открыла глаза и увидела стоящего перед ней живого Даньку. Ее сердце остановилось, опасаясь обмана, какого-то подвоха со стороны разума, ослабленного горем. Но уже в следующее мгновение она обхватила сына и крепко прижала к себе, боясь спугнуть неожиданное счастье. И слезы еще сильнее хлынули из глаз. Но это уже были слезы отчаянной, безграничной радости.