Передо мной четыре, чудом уцелевшие довоенные фотографии. Тех, кто на них запечатлён, скорее всего, уже нет в живых. Скорее всего, потому, что на коллективной фотографии я знаю только одного человека: мамину сестру Геню и то лишь по рассказам мамы, ибо она умерла на 9 лет раньше, чем я родился. И я буду рад, если кто-нибудь узнает на этой фотографии себя или своих родных и знакомых.
Только один человек, на двух из этих фотографий, знал и любил меня. И для меня не было человека ближе и дороже. С этих фотографий на меня глядят из далёкого довоенного прошлого моя дорогая мама Гинда, её первый муж Николай и её старшая сестра Геня.
Как неодинаково сложились их судьбы!
Детей у моей бабушки Рохи (Рахили Янкелевны) было четверо: два сына и две дочки. Жили они в Витебске по улице 1-й Володарской (так она называется сейчас). Воспитывать детей пришлось без отца. Беременная она осталась без мужа с четырьмя детьми. Её муж и мой дедушка Лерман Меир Лейбович погиб в империалистическую войну в 1914 году, когда ему исполнилось только 29 лет. Он был очень здоровый и участвовал в кулачных боях.
Мамин братик Яша не прожил и года. В 1915 году, едва появившись на свет, он тяжело простыл. Нужно было срочно везти его в больницу. Но в тот несчастный день как раз в Витебске не ходил транспорт и Яша умер у бабушки Рохи на руках, когда она зимой, в метель, пыталась донести его до детской больницы.
Семья жила бедно, дети часто болели. Бабушке Рохе приходилось одной зарабатывать на хлеб себе и троим оставшимся детям. Но впечатления от детства остались у мамы радостные. Однажды она заболела и, к ней пришел врач. Дети как раз обедали. Гинде поставили градусник и, её маленький братик Лёва сказал доктору:
-А мне?
Доктор не растерялся и ласково сказал ему:
-Ду, иньгелэ, райб ды бульбе! (Ты, мальчик, жуй картошку! – перевод с идыш – Л.П.).
У мамы Гинды было весёлое беззаботное детство (пионерский отряд, еврейская школа, много подруг, потом комсомольская юность).
Годы прошли и дети выросли. Старшая мамина сестра Геня, едва достигнув совершеннолетия, вышла замуж и переехала к мужу. Её муж, тоже витеблянин, Шехтман Борис Капелович погиб в Великую Отечественную войну в 1942 году. У них было три дочери: Сара-Баша, Катя и Люба и сын. Его имя мама не смогла вспомнить, когда мы с ней составляли генеалогию нашего семейства.
Брат мамы, Лева, на два года её младший, тоже рано женился на Абезгауз Риве из местечка Ушачи, Полоцкого района и с семьей переехал в Пушкин, Ленинградской области. У них было три сына: Изя, Инна и Миша. Миша умер маленьким в годы блокады Ленинграда. Лёва в начале войны был призван в армию и погиб в самом конце войны. Рива умерла в 80-х годах прошлого века, а Изя в 2005 году.
А мама моя вышла замуж перед самой войной за Гольдина Николая, который работал на Игольном заводе. Вот с ним она и изображена на одной из четырёх довоенных фотографий. Она окончила курсы кройки и шитья, курсы воспитателей и работала воспитательницей в детских яслях города Витебска.
Итак, на первой фотографии две сестры: моя мама и её несчастная сестра Геня, погибшая в 1941 г. вместе с моей бабушкой Рохой и тремя малолетними дочками Сарой-Башей (1935 г.р.), Катей (1937 г.р.) и Любой (1940 г.р.) в фашистском гетто. Гитлеровцы вывозили их на середину Двины и топили.
На вышеупомянутой коллективной фотографии мамина сестра Геня лежит на ковре рядом с подругами и двумя парнями. Это, скорее всего, как предполагала мама, вечеринка на квартире одной из подруг. Мама всегда обращала внимание на два обстоятельства. Нефотогеничного парня фотограф зачеркнул. Глаза маминой сестры Гени, как говорила мама, на обеих фотографии – это глаза уставшей от жизни женщины.
Самая волнующая фотография – это фотография прелестной девочки, моей двоюродной сестры, снятой задолго до той трагедии, когда безжалостные фашистские изверги лишили её жизни. Я никогда не был знаком с этой девочкой, но невозможно без слёз смотреть на ее фотографию и сознавать, что ей не суждено было стать взрослой.
Мама вспоминает, как она уезжала из Витебска в эвакуацию. Ей было очень тяжело прощаться с сестрой, мамой Рохой и племянниками. Её муж был бездетным, а мама жить не могла без маленьких детей. Она страстно мечтала быть воспитательницей именно ясельных детей, и, конечно же, мамой. Она умоляла сестру отпустить с ней хотя бы одну девочку. Она говорила, что у неё было предчувствие, что расстаётся с ними навсегда. Но сестра была непреклонна.
Итак, мама вместе с мужем Николаем и Игольным заводом эвакуировались в Тамбовскую область. Об этом она рассказывала мало. Вспоминается только один эпизод. В эвакуационном составе ей дали чайник со сметаной. И она во время бомбежки залила сметаной соседей по поезду, когда пробиралась в свой вагон.
В период эвакуации приходилось тяжело работать. Где она работала на Тамбовщине до 1943 года не знаю. Но в её трудовой книжке сохранились записи с 29.07.1943 зачислена в промартель «Путь к социализму» на работу в качестве мастера-портнихи. А 4.09.1945 освобождена от работы в связи с выездом из Тамбовской области. Питание и жилищные условия были очень плохие. Николай их не перенёс и умер от цинги.
А мама выжила. Вот только условий, чтобы хранить документы и фотографии не было. Она говорила, что всё самое ей дорогое всегда носила с собой и в дождь, и в снег, и в морозы. Одни документы размякли и пришли в негодность, другие изгрызли мыши, которым в войну пришлось тоже не сладко. И у мамы пришли в негодность документы об образовании, трудовая книжка, многие дорогие ей фотографии. Потом она сетовала, что даже фотографии мамы Рохи не сохранились. В то время было не до бумаг. Тут хотя бы самому уцелеть.
Вернулась она из эвакуации в разрушенный Витебск одна с небольшим кульком вещей и несколькими фотографиями. И сразу же она пошла к своему дому на 1-й Володарской. Её радость Победы была омрачена тем, что вместо родного дома её встретили головешки и пепелище. Поплакала над родимым домом и побрела по улице, ставшей такой непохожей на знакомую с детства.
Случайно встретила довоенную подругу Клаву и остановилась у неё жить. Её фамилию я не помню, а две фотографии её у меня хранится. Одна из них датируется 1952 годом. Клава в годы войны не эвакуировалась из Витебска и ощутила на себе все ужасы оккупации. Две одинокие и несчастные молодые женщины не могли наговориться. Кто у Клавы погиб в годы войны я не помню, хотя мама рассказывала.
А маму поджидало новое испытание. Не знаю: кто рассказал ей о трагической гибели всей семьи, о жестокой расправе с ними фашистов.
Но жизнь продолжалась. Нужно было зажать в кулак все свои страдания и идти искать работу. Но куда можно было устроиться без документов об образовании? Воспитательницей её нигде не взяли, хотя на эту профессию тогда был дефицит. И пошла она работать швеёй с 10.12.1946 г. в Витебскую швейную артель «Вперёд». Началась её послевоенная трудовая жизнь.
Было много встреч с подругами: Розой Кимельман, племянницей известного витебского милиционера Миши Капелюшникова, Розой Шур, Раей Лесиной, Зиной Гольдиной, родственницами её первого мужа, троюродной сестрой Ниной Каданер и др., с родственниками отца Рыжинскими. У каждой было своё горе и они вместе переживали его.
Однажды она встретила дальнего родственника Евеля Свердлова. Погово-рили. Поплакали. Мама рассказала ему о себе. Он о своей семье. И Евеля так огорчил мамин рассказ о своих мытарствах, что он ей сказал:
-Гинду, до каких пор ты будешь скитаться по чужим людям. У тебя же есть родня в Богушевске. Место в моём доме для тебя всегда найдётся и работу тебе мы тоже найдём.
-Маме бы терять нечего. С Витебском её связывала только боль и воспо-минания о счастливой довоенной жизни. И она переехала в Богушевск. Это произошло в сентябре 1947 года. Поселилась она в доме Свердловых, устроилась на работу швеёй. У Евеля детей было много, но с ним остались только Рая и Миша. Остальные разъехались: кто в Минск, кто на Украину. И маме отвели комнату.
Как она познакомилась с моим папой Абрамом Полыковским? Он пришёл с войны весь израненный и без ноги и устроился продавцом в керосинный магазин. Жил недалеко от вокзала по улице Вокзальной (сейчас это улица Горбунова) со своей мамой Хиеной, которая вернувшись из эвакуации, тоже нашла пепелище вместо своего дома. Она помыкалась по землянкам и квартирам. Потом ей дали ссуду как матери младшего сына Шлёмы, погибшего в звании старшего лейтенанта под Сталинградом. На ссуду Хиена купила старый сруб и ей поставили дом. Потом вернулся из военного госпиталя старший сын Абрам и они стали жить вместе.
Богушевск – поселок маленький и в нём все друг о друге знают. Евреек вдов было много, а женихов евреев – считанные единицы. И папа с мамой стали встречаться. Вначале просто здоровались, а затем начали друг другу рассказывать про свои беды и болячки. Когда папа сделал маме предложение, она не сразу дала согласие. Всё же выходить замуж за инвалида без одной ноги надо большое мужество. Посоветовалась со Свердловыми, съездила в Витебск к подругам и наконец дала согласие.
Итак, они поженились. Папа потом говорил маме: ты мне видно что-то сделала, что я так тебя люблю. Послевоенная жизнь в Богушевске была тяжёлая. Папа часто болел. Мама заменяла его на работе в керосинном магазине. Он был упрямый и не хотел бросать работу. Денег не хватало даже на еду. Мама ушла в декрет и доходов стало ещё меньше. Она рассказывала, что папа с бабушкой ели квашенную, немного перекисшую капусту, а маме она не лезла в горло.
И, когда в 1948 году родился первенец Миша, мама спросила у врача Исаака Яковлевича Носовского:
-Исаак Яковлевич, почему Мишенька такой худой?
Исаак Яковлевич ответил так:
-Геня, а как ты питалась?
Почему-то все в Богушевске называли маму именем её погибшей сестры.
Я родился в 1950 году, а через два года от неудачной операции, в Витеб-ском военном госпитале умер мой папа. Врач, делавший операцию плакал, сетуя на то, диагноз поставлен неправильно. Я отца не запомнил.
Мама работала продавщицей в разных местах, и швеёй, брала заказы на дом. И всё равно на жизнь не всегда хватало. В 1957 году у нас появился отчим, Аврутин Шая Менделевич. Он тоже потерял в войну жену и дочь. Просто встретились два одиночества.
Бабушка умерла в 1963 году. А брата Михаила нашли возле железной дороги в Богушевске в 1973 году в год окончания им Псковского пединститута. Отчим очень любил меня и моего брата и тяжело переживал смерть пасынка. А мама так вообще вся извелась. Её горемычная судьба начинала свой очередной цикл. И снова жизненный поворот. Мама решила переехать в Витебск. Дом кое как продали. Пожили год в Витебске на квартирах, а потом купили полдома на Цветочной улице.
Отчим умер в 1976 году от воспаления лёгких.
И только мама дождалась моей женитьбы на Дунаевой Галине в 1986 году, только она дождалась внучки Мариночки, стало пошаливать сердце. Признали стенокардию и сахарный диабет.
Умерла она весной 1989 года от сердечного приступа. Скорая помощь где-то заблудилась и опоздала на целый час. Семь лет она вела дневник, и я без слёз не могу читать её последнюю запись в день смерти: «Протопила котёл, сварила обед. Отдыхаю, жду Лёву с работы…». Внука Якова она уже увидеть не успела.
Но вернёмся к фотографиям. Сколько я себя помню. У мамы был большой альбом с фотографиями. Большинство из них послевоенные. Мама очень любила рассказывать о них. Две из них: фотография племянницы Сони (Сары-Баши) и её фотография с первым мужем сохранились у её племянников в Пушкини. Их когда-то до войны подарили маминому брату Лёве и его жене Риве (об этом написано на обратной стороне этих семейных реликвий). И мама, уговорила их отдать ей эти две фотографии. Но многие фотографии ни о чём мне не говорят. Часть маминых рассказов истерлась из памяти. Я единственный наследник маминого альбома.
Но эти четыре и ещё несколько фотографий с изображением совсем молодой мамы мне не забыть.
Три из них я обещал Подлипскому для его книг о Холокосте. Он обещал мне, что позвонит, когда они понадобятся. Поэтому я сложил их в отдельный конверт. Но пока он не позвонил.
Перед шестидесятилетием Победы я подготовил рукописную брошюру в двух вариантах: «Холокост в жизни моей семьи» для еврейской общины и «Война в жизни моей семьи» - для богушевского краеведческого кружка «Мик-ролаборатория компьютерного краеведения». Я надеялся вдохновить хотя бы одного человека на рассказ о своих семейных делах в годы войны. Откликнулись только Шура Кузнецова (Богушевск) и Исаак Гуревич (Витебск). Их рассказы опубликованы в моих рукописных журналах: «Человечество» и «Мыслители».
И я стал понемногу забывать о том, где лежит конверт с заветными фотографиями. И только в конце 2006 года занялся их поисками. Я помнил, что обещал фотографии витебским краеведам Подлипскому и Шульману. Перед Новым годом я их, наконец, нашёл. И думаю, они будут полезными для собираемого евреями материала о Холокосте.
8.1.2007