Белая часовня княгини Меншиковой 5

Ольга Таранова
- Оттого и отказываются от милости твоей, что своего воеводу боятся, - ответил Шаховсой. - До неба - высоко, до царя- далеко, а воевода - здесь, рядышком. А и то рассуди, новому-то управителю, голодному, больше дач да посулов потребуется, а норов и аппетиты нынешнего им уже ведомы.
   Гейнс дивился вольности шута, предпочитал оставаться незаметным, безмолвным свидетелем разговора. Но Петр сам пожелал сделать его участником беседы.
- Чего, куманек, нос в табакерку уткнул. Не хочешь быть свидетелем позору моему, - костяшки пальцев у него побелели, рот задергался.- Смотри, иноземец, вникай, сколь терпения надобно, перебороть упрямцев, что, словно бараны, пользы своей не вразумляя, упираются, - затряс спутанными кудрями.
   Гейнс потупился. Головкин пожалел, что при сем нет Меншикова. Он один  способен унять надвигающуюся бурю. За столом повисло тягостное молчание. Петр как будто ждал от присутствующих чего-то  (дельного совета?),  переводя тяжелый  взгляд  с одного на другого. Не дождался.  Кому охота, чтобы государь на нем сорвал свое раздражение?
- Федор, никого не выпускай,  слышишь? - мрачно произнес Петр Алексеевич, резко поднялся, опрокинув лавку, вышел вон. 
- Прошу прощения, герр Пауль, - через некоторое время нарушил тишину  Федор Алексеевич,  улыбнулся натужно.
   Гейнс выставил ладошки перед собой, затряс париком:
- Не волнуйтесь, герр канцлер, любезнейший Федор Алексеевич.
   Он давно наблюдал государя и знал о непредсказуемых вспышках его раздражительности.
   С морозу, весело поигрывая синими глазами вошел Александр Данилович.
- Чего куксимся, господа хорошие? - беспечно вопросил, нахально подсел запанибрата к Головину, налил себе из штофа.
   Головин понуро шевельнул бровями.
- Капитан здесь? - продолжал задавать вопросы Александр,  - Сумрачен?
   Федор Алексеевич бровями же указал на дверь, за которой укрылся Петр.
- Эх, ма! - пристукнул ладонью в перстнях Алексашка по столу, подлетел, бесстрашно направился к пожелавшему одиночества государю.
   Младший Головин удовлетворенно этак хмыкнул, когда из-за двери раздался дружный гогот. Умеет Данилыч подойти к государю, разогнать тоску-печаль, как никто, умеет. Федор Алексеевич, притушено улыбаясь, закивал головой Гейнсу.
- Вот шельма, любимец Фортуны, - со злобной веселостью, рассмеялся Шаховской.
   Скоро посвежевший Петр Алексеевич вышел в столовый покой вобнимку с  лучившимся просто Данилычем. Раздражения государя,  всеобщему облегчению, как не бывало.
- Федор, вели подать перо и бумагу, я свои не прихватил.
   Внесли перо, бумагу, чернила. Меншиков тут же сунул длинный нос, попробовал пальцем перо.
- Новое заточи, - распоряжался дьяком, как в собственном дому .
   Федор Алексеевич обижено засопел:
- Чинены перья-то, Александр Данилович.
- Чинены, - без тени смущения ответил Александр, - да не так.
- Не серчай, Алексеич, - весело сверкнул глазами Петр. - Алексаша известен, как я люблю чинены перья.
   Данилыч самодовольно усмехнулся, раздражающе.
- Пауль, - позвал Петр. - Вот при тебе пишу Украинцеву, велю, как только возможно наискорее заключать мир, пусть даже ценой уступков.
   Гейнс прижал пальцы к кружевам галстуха, склонился в полоне.
- Уступков им! - возмущенно воскликнул Меншиков, цыкнул зубом. - Как крепость-то пришла с иными судами к Керчи, так перепужались, небось, сами на уступки любые согласные были. Пальнуть бы пару раз, так…
- Разбушевался, Аника-воин, - толкнул его под локоть Петр Алексеевич. - Пальнул уже один такой, чуть всего дела не испоганил. Кнутом бы я его отподчивал, да далеко до Царьграда. Слышь, веди лучше своего верного человека, и хватит нос задирать, я, поди, вижу все.
   Алесандр Данилович ликом поскучнел, будто обижаясь, замечено сие не было, и пришлось идти восвояси.
- Рекомендую, -  возгласил он тут же, вталкивая в покой здоровенного, как все они,  широкоплечего преображенца. - Сержант Никита Иванов Жерлов.
Указания получил, подорожные взял. Он твой пакет, мин херц, доставит птицей, - хлопнул по плечу.
   Жерлов стоял чинно, ждал приказаний, не соблазняясь веселостью царского любимца.
- Сколько? - спросил Петр.
- Что сколько?
- Сколько подорожных выдано?
- Мин херц!.. сколь положено, столь и выдано.
- Сколько?
Александр назвал сумму.
- Смотри, проверю.
  Меншиков поджал губы, отошел в сторону, теперь уже действительно обидевшись. Петр Алексеевич запечатал пакет, кивком головы позвав за собой сержанта, вышел.
- Ох, уж нынче тугонько, - сильно растирая лицо руками, пожаловался ни к кому конкретно не обращаясь, Данилыч. - Развернешься - бита, перевернешься - бита. Как его украинцевсая волокита забирает.
- Дело-то к  концу идет, - веско сказал Федор Алексеевич, сложил на круглом животе короткие пальцы. - Зря ты, Данилыч на Украинцева наговариваешь. Он человек дельный и за ради авантажу нашего до последнего стараться будет.
- Да я не к тому, чтобы человека охаить, Федор Алексеевич. - Только больно неспешно дело делается. Государь как уж мается. Мне и то смотреть тошно.
- Это ты, Алексаша, от того мучаешься, что тебе за деньги подорожные пощуняли, - захихикал князь Шаховской. - А вот, скажем,  дорог ли вот один перстенек  с твоей правой рученьки?
   Меншиков только зубами успел скрипнуть. Вошел государь.
- Чего ты, мин херцинкинд, глазищами рыщешь? - спросил с порогу.
- А вон Шаховской князенька перстеньком интересуется с моей правой руки, - холодно щурясь, ответил Александр. - А я ему и с правой и с левой мгу…
 Александр Данилович,- осторожно остановил его Головин. - В моем доме, прошу уж.
   Гейнс опять себя почувствовал неуютно.
- Ты, куманек, - обращаясь к государю хихикнул Шаховской, - давеча изволил спрашивать про воевод, что дачи да посулы берут. И почему-де новых голодных начальствующих на местах боятся. А ты о том у Алексаши спроси. Вот, сажем, сержантское -то жалование у них с сим Жерловым одинаково, а…
   Увесистый пинок оборвал язвительный поток слов. Сжав свой маленький рот, Петр фыркнул коротко, унимая гнев. Совладав с собой, сказал:
- Ты, Гедеон, не мели, чего не знаешь. Данилыч, к тебе едем.

                4.

   За всю дорогу не сказали друг другу ни слова . Мин херц - милостивец молчал, по-прежнему гневно собравши рот в куриную гузку. Данилыч по временам хмуро на него поглядывал. Да уж, напакостил    

         
 
   




   








   











   

.