* * *
Всю ночь напролёт будут терзать её демоны, снова и снова прокручивая в воспалённом воображении адскую эту эротику. И она будет пить и пить из ядовитого сосуда, всё более пьянея разрушительной злобой.
Это будет захватывающе-мучительно, как заглядывание в пропасть.
Зато следующий день она почти весь проспит на диком пляже, на брошенном на гальку халате.
Плавала, жевала купленные у мальчишки-разносчика сливы, варёную кукурузу, и опять погружалась в сон, умудрившись сгореть даже в тени.
И потом, уже в комнате Отарика, снова заснёт, предупредив хозяйку, что ей должны звонить.
И злоба будет спать вместе с ней, уже как бы отделившаяся от неё, но принадлежащая ей. И она всё время будет чувствовать её грозную тяжесть, как спрятанный за пазухой револьвер.
- Тётя Жанна, быстрей! Это он звонит! Он!..
"Жанной" Отарик назовёт её, разумеется, вслед за Антоном.
Антон доложит, что всё в порядке и что он заедет за ней на машине около восьми. Гиви назначил в семь, гости уже будут за столом, но ещё не успеют надраться.
Антон явно не в себе, хоть и говорит вполне разумно.
Эти короткие нервные смешки... Как барышня перед клеткой с макаками.
Он переживал некий шок. Таким она его прежде не знала и припишет всё дерзости их замысла.
Но когда она сама, дрожа от злости и страха, чувствуя себя убийцей, праведной мстительницей, при полном параде, так что проходящие мимо южные люди восторженным вороньём слетались, перекликаясь по-своему, сверкая горячими глазами и цокая клювами, - когда она сама нырнёт, наконец, в спасительное Антоново такси... И увидит его на заднем сиденье /он всегда садился сзади - какая-то гадалка не велела садиться рядом с шофёром/ - его повёрнутое к ней знакомое и незнакомое лицо с выступившими из-под грима бисеринками пота...
- "О, Боже!", - только и скажет она.
И он закивает согласно-смущённо:
- "Да, мать, именно так. О, Боже!".
И она разом поймёт и его телефонное смятение. И то, что её саму безотчётно озадачивало во внешности Антона Кравченко.
Рядом с ней на заднем сиденье гагринского такси сидел вылитый Денис.
Он был похож на Дениса!
Он всегда был на него похож.
Может, и сам Денис выбрал его тогда на роль советского супермена Павки Кольчугина, бесстрашного борца со злом, каким-то указующим перстом подсознания.
И сейчас авантюрная её выдумка, грим Дениса, лицо Антона, чуть подправленное и подчёркнутое умелыми руками Надежды Савельевны, проявили вдруг их природное сходство с такой наглой убедительностью, что был в шоке и сам Антон, и сама Надежда Савельевна, как она потом признается, и статист Гена, случайный свидетель этого перерождения.
А больше всех сама Иоанна.
- Признайся, ведь ты нарочно... ты знала, - по-прежнему нервно хихикнул Антон, когда она застёгивала на нём кнопки всем известной денисовой джинсовой куртки, привезённой ею из Москвы, - и пальцы не слушались, и машину швыряло на поворотах.
И она подхихикивала ему: "конечно, мол, знала".
Пусть так думает, оно и лучше.
Потом они приедут. Благополучно пройдут сквозь строй машин у подъезда /ну прямо приём в иностранном посольстве!/, через пустой холл, если не считать снующих с блюдами женщин, - в зал, откуда доносился хохот, аплодисменты, прерывающие зычный голос тамады.
Перед дверью она в последний раз придирчиво осмотрит Антона-Дениса, поправит кое-какие штрихи.
Накинет ему на голову, как на статую, большой кусок тоже привезённой из Москвы марли, и перевязав всё это оранжевой лентой, протолкнёт, уже сломленного и смирившегося, в зал.
Безнадёжный провинциал - Антон всегда безмерно стеснялся своей провинциальности и боялся её обнаружить в элитарных киношных кругах.
Видимо, это и сработало, заставив его согласиться на экстравагантную выходку Яны.
- Дорогой Гиви!.. - Яна не узнает свой голос, скрипнувший диссонансом по монотонно-весёлому гудению зала, как игла по пластинке.
Пластинка зашипит, останавливаясь.
Тамада замолчит на полуслове, застынет, как с флажком, с болтающимся на вилке ломтем красной рыбины.
Постепенно стихнет и зал, огромный даже по грузинским меркам, - с расставленными каре столами, арабскими, с высокой спинкой, стульями, старинной бронза-хрусталь люстрой с лампочками-свечами.
Разноцветные мазки женских платьев, ещё не скинувшие пиджаки мужчины - черно-белые, как у пингвинов, крахмальные груди...
Взгляд Яны мгновенно найдет Дениса, тоже в темносером пиджаке.
А рядом, как и следовало ожидать, - белесо-мальчишечьи вихры Хельге.
Ага, все в сборе.
Волнение сразу пройдёт.
Эрительный зал на месте, главные действующие лица тоже.
Конечно, завернутому в подарочную марлю Антону хорошо бы подождать за дверью, но Яна боится, что он сбежит.
Итак, действие третье.
- Жанна, дорогая... Слушай, когда приехала, а? Вот сюрприз! - Гиви протягивает к ней руки, широко улыбаясь, но глазами вгрызаясь недоумённо в завёрнутую в марлю фигуру.
Что-то бормочет по-грузински, озирается на гостей.
Те тоже после секундного шока хихикают, перешёптываются.
- Слушай, понимаешь, э... Что за привидение, а? - Гиви, похоже, даже испуган, хоть и улыбается.
Яна видит краем глаза, что и Денис сидит, не шелохнувшись, с одеревеневшей улыбкой.
А мадам Шкаф вообще не видно - под стол она залезла что ли?
Нет, сидит, выглядывает из-за чьей-то пингвиньей спины.
Яна всё видит. Яна смеётся.
- Это подарок, Гиви. Специально прилетела из Москвы. Мой подарок к твоему юбилею. Очень дорогой, дороже не бывает.
От себя отрываю. С кровью, можно сказать...
"Подарок" больно щиплет её за бок. Не зарывайся, мол.
Бедный Антон, он ещё ничего не знает!
- Разрежь ленточку, Гиви.
Вконец заинтригованный, хозяин опасливо берёт протянутые Яной ножницы.
Марля падает.
- Денис, дарагой...
Подвыпивший Гиви лезет было обниматься, гости ахают веселоююю
Но тут до них и до него доходит, что Денис, вот он, сидит всё с той же одеревеневшей улыбкой между Хельге и Лиловой, близких, кажется, к обмороку.
Несколько мгновений по-настоящему гробовой тишины.
Два совершенно одинаковых Дениса.
Антон в этой куртке даже, пожалуй, похож больше.
- Антон, что ли? - не слишком уверенно произносит, наконец, Денис настоящий. - Неслабо.
- Кравченко!.. Антон!... Кравченко, - отзывается зал. Тоже, впрочем, пока неуверенно. Антон, как и было задумано, стоит молча, неподвижно, как манекен.
- Ти-хо! - Иоанна поднимает руку. Разрядка обстановки в её планы не входит.
Спектакль только начинается.
То, ради чего, собственно, и городился огород.
В сумочке Яны лежит сложенный вчетверо листок. Текст в стихах, всего на страницу.
В злом угаре Яна умела лихо рифмовать эпиграммы, а в сумочке лежал шедевр.
Инструкция, приложенная к "подарку" - убийственно тонкая и злая характеристика Дениса, призванная уничтожить его, стереть в порошок.
О, разумеется, на первый взгляд это была ода, хвалебное вино. Но в вине был яд, рассчитанный на длительное действие.
Сейчас она вручит стихи юбиляру, листок пойдёт гулять по рукам, что-то запомнится, что-то запишется...
Истинный смысл дойдёт не сразу /здесь каждая строка имела двойное коварное дно/, но дойдёт всё-таки.
И станет Денис тем в их среде, кем она, Яна, заставит его быть, - он станет смешным.
Его двойник и этот сложенный вчетверо листок будут преследовать его по гроб жизни.
Убивают не гневом, а смехом.
Она, Яна, убьёт его.
Все смотрели на неё.
Безошибочным чутьём толпы они почуяли назревающий скандал и теперь жадно ждали.
Рука Яны нащупала в сумке хрусткий листок.
Она ненавидела Дениса, унизившего её.
Она чувствовала себя убийцей, рабой демона разрушительной злобы. И в этой жажде разрушения всего и вся таилось особое, незнакомое доселе наслаждение.
Кошка, сжимающая в когтях пойманную мышь.
Эта одеревяневшая улыбка Дениса... Он чувствовал, что ещё не всё, он всегда остро предвидел опасность и умел защититься.
Но теперь он не знал, откуда ждать удара, в глазах она увидела растерянность и страх.
Что-то в его лице...
Когти Яны-кошки все глубже погружались в сумочку.
Замерли на стенах развешанные ружья из коллекции Гиви, застыли в хищном ожидании гости, кувшины с вином...
Застыло время на старинных напольных часах в углу зала. Кроваво-красная "Изабелла" в кубке-роге в руке Гиви...
И тут посторонний незапланированный шум ворвался, нарастая, в зловещую паутину сотканной Яной сцены.
Денис вздрогнул, оторвался от её лица.
Вздрогнули гости, заплескалось вино в кубке, задрожали ружья и кувшины.
Всего лишь шальной поезд-дракон, летящий по побережью из пункта "А" в пункт "Б", Сухумский или Батумский.
Но что-то изменилось.
Яна вслушивалась в себя, чувствуя, как только что переполняющая душу, рвущаяся наружу, в мир, злоба стремительно, без остатка утекает.
И вот уже легко и пусто.
Лишь облегчённо-испуганное "Боже мой!" от того бреда, который она собиралась учинить видимо в состоянии помрачения.
Она протягивает руку к наполненному рогу.
- Твоё здоровье, Гиви! Пусть это - она указывает на Антона, - символизирует три наших сЕрдца, соединённых любовью к тебе.
Моё, Дениса и Антона!
И отхлебнув, сколько хватает дыхания, заставляет отпить Дениса, а затем до дна - Антона.
Гиви в восторге, что всё так славно обошлось, он разражается столь же витиеватой ответной речью.
И у Дениса, наконец, постепенно сползает с лица страх.
И Хельге принялась за гранат, и Лиловая подмигивает Яне, а гости...
Разочарование гостей компенсирует уже потешающий публику Антон, после "штрафной" окончательно освоившийся с ролью денисова двойника.
Сидя визави в бесконечном восточном застолье, они перекинутся несколькими фразами.
Если Денис и был шокирован двойником, то держался неплохо.
"Неслабо... Когда прилетела? Где остановилась?"
И, конечно же, про поправки, съёмки, худсовет...
- Завтра, - отмахнётся она, сославшись на усталость.
Но не усталость это будет, а удручённое: "Зачем я здесь?"
Она теперь действительно недоумевала, какая такая холера заставила её бросить дела, Филиппа и лететь за две тысячи километров, чтобы переодеть Антона в Дениса и раздавить на троих рог "Изабеллы"?
Вино, правда, было отменным, не говоря о закуске. И она "сделала из свинства отбивную" - принялась есть и пить.
Застолью не было конца, и Яна, в конце концов, напилась, и все напились.
Хельге куда-то исчезла, а Денис с Лиловой заплетающимися языками обсуждали завтрашнюю массовку.
Яне хотелось отключиться, - это она умела в гостях, в театре, в очереди - просто коснуться некой глубинной клавиши и оказаться наедине с собой, чтобы подумать и разобраться.
Особенно это нужно было сейчас, но почему-то никак не удавалось.
Будто попала в тёмную комнату, где вдруг что-то разбилось.
Где вроде бы всё до мелочей знакомо, но продвигаешься с вытянутыми руками, и опасность может быть отовсюду, и сама себя боишься.
Ибо что-то ведь происходит, что-то почему-то разбилось...
Сосед справа, грузинский киношник, все пытался втянуть ее в высокоинтеллектуальный разговор об эстетике кино, сосед слева тискал колено.
В довершение всего Антон с гостями затеяли стрельбу из окна по зреющей в саду хурме, похожей на оранжевые ёлочные шары, покачивающиеся в волшебно-призрачном свете фонаря.
Мигом протрезвевший Денис - он сразу трезвел, когда надо, безуспешно пытался его урезонить. Похоже, запасы ума, терпения и юмора у её супруга были на исходе.
Ведь многие гости то ли спьяну, то ли по незнанию вообще не поняли, что его двойник, который сейчас хулиганит, - это Кравченко в гриме, считали их просто близнецами.
А то и вообще путали, думая, что это московский режиссёр Денис Градов палит, как последний псих, из старинного ружья по хурме.
А если и не он, то его брат. А если даже не брат, а актёр Кравченко, - всё равно группа гуляет.
То есть жди на Студию телегу из доблестной гагринской милиции.
- Не вибрируй, я его попрошу меня проводить, я действительно засыпаю.
- Точно, забери его. Может, я с вами?
- Гиви обидится.
И потом, как сказал бы вождь, зачем мне два Градова? Перебор.
Да ещё "под мухой"...
Денис легонько шлёпнул Яну по бедру.
- Тогда до завтра. Молодец, что приехала... А ты, мать, в порядке, загореть где-то успела... И платьице на ней...
Может, всё же вместе уедем?
Похоже, он собрался изменить с ней Шкафу. Забавно.
Понял он, что родился в рубашке, или, по своему обыкновению, вообще не хотел понимать ничего, не имеющего отношения к производственному плану?
Этого Яна так и не узнает.
Уйдёт она по-английски.
(продолжение следует)...