Хорошо смотреть с балкона, как играют дети, при условии, что ты живёшь на четвёртом этаже; крики эти трескучие и уши не слишком ломят, и что-то расслышать можно, когда тебе от скуки слушать больше нечего. Почему раньше, - с тоской в сердце и диким хаосом в уме, - я не испытывал скуки? А ведь парадокс!
Мальчики, размахивая палками, опасливо подступали друг к другу… Гороховым эхом заскакал по колодцеобразному двору стук кустарных мечей. Принципиальная схватка, явно, была ещё впереди. Умаявшись, крикливые рыцари опустили занозное оружие и крепко заспорили. «Я первый сказал!» - «А я ещё первее! Я Рабигут!» - «Нет, я Рабингут!» - «Не-е-е. Я!» Самый коренастый, помахивая узкой доской с чем-то обмотанной «рукоятью», подвёл итог: «Паца, это я Рабингуд – борец со злом.» Остальные не сдаются: все мы, мол, борцы со злом. Снова застучали палки. Дети борятся со злом, то есть, друг с другом.
Я закурил, облокотившись на перила балкона, моего незахламленного, всегда чисто вымытого просторного балкона, хоть садись сейчас же пить пиво с друзьями. Да и столик тут складной есть. Посидели вчера…
Побеждал коренастый, так что дело принимало своеобразный оборот. Я вспомнил, что у меня была когда-то пластмассовая сабля. Безобидная такая полая изнутри дутая пластмаска. Сабля, - почему-то нежно розового цвета. Третьеклассник Данец сокрушал ею высокие и наглые сорняки в маленьком огородике бабушки. По пять раз в день. А когда его привезли обратно домой, саблю как-то прищемило шифонером, когда улыбчивые, ещё молодые, говорливые, огромные родители делали перестановку мебели. И сабля сломалась. Осталась одна предательски лёгкая рукоятка… И рваное отверстие выдавало пустопорожнюю сущность оружия «сорняковых» побед.
Впрочем, находчивый Данечка сообразил, что туда можно прятать разные мелкие сокровища: монетку, цепочку, красивые камешки, ракушки. Сабля-инвалид по-прежнему была для него чем-то… близким, важным, что ли. Он всегда носил её с собой, всегда-всегда! Благо, в своём обновлённом виде она была более чем компактна и портативна, даже в кармане шортов спрятать можно.
«Папаша это заметил, - с грустным смешком вспомнил я, бездумно разглядывая свой худой локоть. – Утешил сынишку: я тебе настоящую шпагу достану. И где он взял эту хреновину?»
Отец принёс, - не помню, в каком я учился классе, - эфес рапиры… Кажется, он говорил, что купил на туче у какого-то алкаша. Или нарика. Клинок отсутствовал. А может, отец сам его ликвидировал, от греха, - как они с мамой часто говаривали, - подальше.
Дети во дворе опять бились НА жизнь, а не на смерть, неуклюже топчась и однообразно скрещивая со стуком свои деревяшки. Один мелкий пацанёнок сидел в отдалении. Сначала я подумал, что рыцари добра не принимают его в свои ряды, потому что он жидковат для такого серьёзного дела. Потом понял: мальчик сам, восхищённо пожирая расширенными глазами этих витязей, не решается встать с ними плечём к плечу. Нужно быть крепким, чтобы бороться со злом. Тем более, когда практически ничего не знаешь о зле, а уже надо махать доскою.
Отец, помню, обещал мне таки приделать лезвие, жало, - ведь именно ради него создано такое изумительное произведение искусства. Эфес – целое ажурное сооружение, в которое погружаешь руку как в боксёрскую перчатку… Приятное ощущение ребристой тяжёлой рукояти… Так, словно в рыцарских чешуйчатых рукавицах осторожно охватываешь ручку массивного руля мотоцикла. Фантазия, Данец, фантазия.
В комнате зазвонил телефон, но я не реагировал. Может, мне хотелось досмотреть, чем закончится борьба со злом внизу. А скорее всего, просто апатия последнего времени в очередной раз парализовала меня. Да и это моё самоубийственное упрямство… Если решил в первую секунду, что не подойду к телефону, то уже не подойду, даже если б подозревал, что это звонит моя рыжая любовь – последняя страсть Даниила Веньяминова, затмившая все прошлые влюблённости… Та рыжая любовь, которую я напрасно стараюсь забыть, ограничиваясь милыми и скучными свиданиями с привычной, нежной, осточертевшей, верной, глуповатой, бескорыстно любящей Тоней.
Детские сражения во дворе повернули мои мысли в каком-то педагогическом направлении и мне вдруг вспомнилось, как я встретил недавно нашу учительницу по математике. Она меня узнала, потому что я получал у неё практически одни пятёрки. Обмен формальными вопросами («Ты сейчас где - ?», «А Вы всё ещё там?» и т.п.) как-то незаметно перерос в живой разговор. Наверное, потому что мы оба были слегка навеселе – я шёл с почты, - отправил письмо Борьке в Германию, - и по дороге выпил две бутылки крепкого пива, а она возвращалась из гостей, день рождения, что ли.
Вообще, я запомнил нашу математичку как учителя очень требовательного, человека сурового и бескомпромиссного. Она была инициативным педагогом, вела секцию по алгебре и тригонометрии, благодаря которой трое моих одноклассников, не считая других учеников школы, неоднократно становились победителями в Олимпиадах. Учительница наша была строгой и к себе (не припомню, чтоб она куда-нибудь опоздала или позволила себе срыв), и к другим. Не раз конфликтовала с директором - по делу. Но сейчас, когда мы разговоривали, я неожиданно открыл для себя обаятельную женщину, наивную мечтательницу. Чувствуя, что у нас завязалась непринуждённая, тёплая беседа мы сели в летнем кафе, на воздухе и выпили по рюмке конъяка и кофе. Учительница не позволила мне заплатить, - впрочем, если б заплатил я, мы с сестрой пару вечеров кушали бы «голые» макароны.
Я был просто в восторге! Она рассказывала, что мечтает создать приют для бездомных собак («увидишь, Даниил, скоро их будет прорва, это очень большая и очень деликатная проблема»). Кроме того, я узнал, что она затевает какую-то акцию «Скажи прохожему доброе слово», по её наивному убеждению это должно перерасти в целое движение, и люди больше не будут ездить в троллейбусе угрюмые и злые. Я непроизвольно захихикал, но, увидев печальную складочку на её лбу (а она-таки изрядно постарела), устыдился. Мы помолчали.
Чтобы дать ей возможность как-то компенсировать возможную обиду, я рассказал о своей «Веньяминовой науке», - с шутками-прибаутками. К моему удивлению, учитель, специалист, компетентный математик отнёсся к этому абсолютно серьёзно. «Надо же! Ты, оказывается, такой фантазёр», - задумчиво проговорила она, глядя на меня с искренним любопытством, словно впервые видела. Растеряный от того, что учительница не посмеялась вместе со мной над моими детскими глупостями, я воскликнул: «Да ведь эта «наука» ни на что не годна! Игра ума просто!..» Впрочем, у нас у обоих уже исчерпался лимит свободного времени и мы вскоре разошлись, поблагодарив друг друга. Воистину, мы не знаем, каков человек на самом деле, хоть сто лет с ним общайся.
Под балконом снова стучали палки. Ишь, мушкетёры. Я, разжав пальцы, выпустил окурок, но он свалился мне в рукав и я не сразу смог его вытряхнуть. Выругался. Нужен ли был мне этот клинок, который так никогда и не появился? Может ли опасное быть красивым?.. а убийственное – прекрасным? Возможно ли, чтоб одна и та же вещь несла красоту и смерть? Или это и есть главное условие?
Пилик-пилик. О, пейджер, спасибо тебе, а то у меня опять начался «вопросный понос» - признак тугоумия и оголтелого эгоизма. Хватит почёсывать свою сверблящую душонку, - от этого она ещё больше зудит. А до крови уже не расчешешь, не получается. Я прочёл: «Чего трубу не берёшь? Уже идём, готовься. Уверены, закуска у тебя есть.» Ура-а! Вчерашние не бросили меня в этот выходной.
Бойцы внизу разошлись не на шутку. Уже кто-то кого-то зашиб. Крик, вой, познание реальности, детский мат, жалобы, слёзы… И тут я увидел, как хиленький мальчик, не принимавший участие в битве со злом, встаёт и уходит. Казалось, он вот-вот пожмёт плечами, хотя это чисто взрослый жест недоумения. Видишь, в чём дело, Веньяминов? Он этого не понял, этот мечтательный малыш, не постиг, в руках у него – кубик Рубика.