Обращение к моему маленькому читателю.
Дружок, сразу хочу предупредить тебя. Повесть окончена не так, как это было в первоначальной редакции. По крайней мере, она предстает не в том виде, в каком я написал ее в далёком 1960 году. Когда я в жизни «переживал» эту историю, мне было 20 лет. А сейчас мне уже далеко за шестьдесят. Недавно, разбирая бумаги, я нашел написанные от руки страницы, перечитал, и вспомнил молодость. И мне захотелось, чтобы ребята нашего времени тоже прочли этот рассказ. Хотя речь идет, вроде бы, только о животных, но в ней отразился и кусочек далекой от нашего времени жизни людей. /Некоторые понятия даже приходится сегодня объяснять. Так совсем немногие помнят, что такое «колонка». Это такая стоячая труба на улице, к которой приделана ручка. Нажмешь – и из носика потечет вода, повесишь ведро, наберешь воды и идешь с ним домой. Водопровода в домах на окраинах Москвы не было, не было его и на улице Мокрой…/. Что-то устарело, конечно, но не стареет наша любовь к животным. Если ты любишь животных, то прочитаешь эту повесть до конца и, вместе со мной, переживешь добрые чувства. А это очень важно для нас, людей/.
I. На улице Мокрой.
Много лет назад, на самой окраине нашего города, была небольшая улица. Называлась она Мокрая. Это, наверное, потому, что весной и осенью ее заливало водой. Люди в это время осторожно пробирались по проложенным среди луж доскам, или смешно взмахивая руками, прыгали с камня на камень. Зато ребятам было раздолье – они делали кораблики и пускали их по водным потокам. И за каждым корабликом стояла мальчишеская мечта о дальних странах. Мои тогдашние друзья – десятилетние Антошка и Мишка - в эти дни вечно были с промокшими ногами, но очень счастливые.
На нашей улице стояли старые, деревянные, как правило, одноэтажные домики. Около каждого из них были кусочки земли, которые можно было обрабатывать и сажать там деревья. «Участок», так называлась эта земля, кормил и спасал людей в тяжелые военные и послевоенные годы. А деревьев было много. Я бы, лично, даже и назвал бы эту улицу – Зеленая. Здесь было тихо и хорошо, как в деревне. Но пора, однако, перейти к главным героям нашей повести.
У жителей, дома, в котором я жил, было много кошек. Не знаю, нужно ли вам, дети, говорить, что кошки бывают самые разные – добрые и злые, умные и глупые, смелые и трусливые, веселые и грустные. Наверное, это нужно сказать, потому, что я и сам не сразу это заметил.
II. Муська
В первой квартире, у пожилой Надежды Алексеевны, жила кошка, Муся. Это была настоящая домашняя кошка, очень послушная и добрая. Она была как бы живой игрушкой для двух внучат и внучки хозяйки. Дети укладывали её спать, поили из соски, таскали даже вниз головой, порой дергали за хвост (не из злости, а так – «из интереса»), но кошка никогда не обижалась. Такой я ее и запомнил – лежит, бывало, у кого-нибудь из мальчиков на шее, вместо воротника, покорно смотрит своими большими, коричневыми глазами на окружающий мир, и все думает, думает о чём-то. По существу, это была умная кошка, и очень любила детей. Было заметно, что она тревожится, когда кто-то из них болел. Ложилась к больному и мурлыкала ему что-то утешительное… С другими кошками во дворе она «не водилась». Гулять Муська изредка убегала к недалекому лесу, откуда приносила добычу (как правило, маленьких серых мышек, или серебристых кротов) и гордо клала добытое к ногам хозяйки. Но больше жила дома.
III. «Поломойная кошка»
Немного похожей на Муську по характеру была её соседка – маленькая серая кошечка со свалявшейся шерстью, с хвостом, напоминавшим ёршик для чистки бутылок. Имени у неё, бедной, не было – только уличное прозвище. Хозяйка, «Ленванна» (то есть правильно: Елена Ивановна) звала ее просто: – «Кис-кис». Ленванна жила одна, часто болела, и на кошку особого внимания не обращала. А ребята прозвали кошку очень обидно – «Поломойная кошка». Откровенно говоря, она, и в правду, немного напоминала, по внешнему виду, старую тряпку для мытья полов. Мне ее всегда было жалко, и я её подкармливал. Она мало ела и мало двигалась. Излюбленным ее местом была плоская верхушка деревянного столба у старого забора. Утром ли, днем или вечером, когда бы я ни шёл – эта кошка лежала на срезе столба, как высохший лавровый венок, и только ветер слегка покачивал свисающий кончик её хвоста-ершика. Никто эту кошку особенно не любил, но никто и не обижал. Даже ребята, которые одно время любили гоняться (из чисто «спортивного» интереса) за кошкой-котом Мартыном (а о нем речь впереди), «Поломойную кошку» не трогали, может быть потому, что очень уж печальные были у нее глаза…
Надо вам сказать, что Муська и «Поломойная кошка» были, пожалуй, наименее интересными обитателями нашего двора. С ними как-то ничего особенного не происходило. По крайней мере, мне так казалось. Но вот те кошки, о которых я сейчас начну рассказывать, были просто выдающимися кошками, каких, наверное, больше и нет в нашем городе.
IV. Кошка-кот Мартын и Павел Андреевич.
Расскажу о кошке-коте Мартыне. Не случайно я так говорю: кошка-кот. Дело в том, что…. нет, однако, лучше все по порядку.
Во-первых, Мартын был очень большой. Больше, чем Муська и «Поломойная кошка» вместе взятые. А жил он у Павла Андреевича, запомнившегося мне на всю жизнь; в хозяйстве которого было много животных. Был здесь громадный, высотой почти с забор, и необычайной толщины боров - Борька. Были свиньи – иногда одна, иногда две. Проживали они в отдельном сарайчике. Еще «в хозяйстве» жил смелый и благородный петух, которого звали «Понимаешь». /Кличку эту он получил потому, что любимое слов его хозяина было «понимаешь»/. Он добавлял это слово почти к каждому предложению. «Надо же кому-то животноводством заниматься, понимаешь» - частенько говаривал Павел Андреевич. С петухом «Понимаешь» ходили куры – существа, прямо скажем, глупые и взбалмошные. Они целыми днями рылись в кучах навоза, которого на участке Павла Андреевича было предостаточно. Петух, трогательно заботился о них, подзывал их к каждому найденному зернышку. Куры преображались только когда начинали воспитывать цыпляток – просто сердце радовалось, глядя на них. Но цыплят они выводили редко – слишком много было во дворе кошек. Цыплятки росли больше в клетке.
Проживало здесь также собачье семейство во главе с небольшой черной собачкой Жучкой. Павел Андреевич её почему-то называл Жуковским. Щенки были очень забавные -игруны и шалуны. Была ещё бедовая коза Газелька, с которой, по причине бойкого ее характера, происходило множество приключений. (Но о них в другой раз – все же наши герои – кошки). Кроме того, в доме у Павла Андреевича жили попугаи Иван и Марья, пара белых мышей, а в замшелом аквариуме иногда заводились рыбки, которые, к сожалению, вскоре погибали, поскольку до них у Павла Андреевича, как он говорил «не доходили руки, понимаешь».
Вообще, Павел Андреевич был «нехозяйственный хозяин», хотя и очень любил свое «животноводство» и отдавал ему, вроде бы, много сил. Только все у него выходило как-то «наперекосяк», понимаешь. Это был человек широкой, веселой натуры, играл на баяне и пел, было у него много друзей. Помимо прочего, он увлекался сбором разных, (по существу ненужных) вещей со всей округи. На дворе у него, рядом с кучами навоза, была целая свалка металлолома и много всяких «ненужностей». Чего здесь только не было! – Утюги, поломанные велосипеды, коляски, тачки, трубы, патефоны, будильники, аккумуляторы, люстры, даже часть крыла от самолета (где только он ее достал?!) и еще Бог знает что. Как говорил один артист: «И не сосчитаешь!». И собирал всё это Павел Андреевич просто так – «Может пригодиться, понимаешь».
Не смотря на кипучую энергию, или, точнее, как раз, поэтому, Павел Андреевич не имел достаточно времени, что бы как следует заниматься своим «животноводством». Свиньи его постоянно визжали от голода, требуя еды. Боров Борька, видимо, не от хорошей жизни, время от времени «поднимал флаг восстания», как говорил Павел Андреевич. Выражалось это в том, что Борька попросту проламывал стену ветхого сарайчика и пытался убежать, куда глаза глядят. В такие чрезвычайные моменты Павел Андреевич вел себя геройски – он хватал из своей свалки какую-нибудь трубу и, держа её как ружье со штыком, страшным голосом кричал на борова: «Куда, понимаешь?!? Стой! Кругом! Ах, ты так!!!»… С помощью соседей и петуха «Понимаешь», который почему-то не любил борова и храбро на него наскакивал, бедный Борька водворялся на место и запирался на пудовый замок. Пролом в стене сарая заколачивался досками, взятыми с той же свалки на дворе. Всё успокаивалось до следующего борькиного «восстания».
Остальные же живые существа из хозяйства Павла Андреевича были, большей частью, предоставлены сами себе и вели полудикий образ жизни.
Однако, мы совсем как-то забыли о кошке-коте Мартыне! А между тем, это была необыкновенная личность, как я уже намекал ранее.
В сложных отношениях с людьми, кошками, собаками и другими животными Мартын хорошо умел постоять за себя. Жучка-Жуковский его явно побаивалась. Петух «Понимаешь» уважал его и благоразумно отходил в сторонку, что-то при этом ворча по-своему. Хозяин любил кота за веселый нрав и бесстрашную, нескончаемую борьбу с крысами и мышами. Можно сказать даже больше – Мартын сам умел оказывать влияние на своего бесшабашного хозяина, и тот во многом ему подчинялся. Вот как, например, Мартын заставлял хозяина позаботиться о завтраке для любимого друга, то есть о своем, кошачьем завтраке. Утром он переходил, мягко ступая, с коленок Павла Андреевича, на которых он имел обыкновение спать, к лицу хозяина и осторожно трогал лапкой его нос. Вначале тихонько. Потом все настойчивей и настойчивей, пока Павел Андреевич, с криком: «А?! Что?...Это ты! Опять, понимаешь?!!! Будильник проклятый!» - сбрасывал кота на пол. И, поворчав, опять норовил уснуть. Но не таков был Мартын, чтобы отступить. Через некоторое время он вновь прыгал в постель и, просто - напросто, начинал зубами стягивать с хозяина одеяло. Я бы сам не поверил, если бы однажды не видел эту сцену собственными глазами! И приходилось-таки бедному Павлу Андреевичу вставать (да и пора уж, - «хозяйство» ждет) идти вслед за котом, важно выступающим впереди него с поднятым хвостом, на кухню и начинать готовить еду себе, Мартыну и другим животным.
У Мартына, конечно, была своя чашка для еды, которую никто не смел трогать, из страха быть поцарапанным. Мартын был искуснейший и хитроумнейший охотник; самый смелый и уважаемый среди кошек (я чуть не сказал – человек).
И, вот, жил он прекрасно до того рокового дня, который изменил всю его судьбу. В этот проклятый день выяснилось, что он – Мартын, не кот, а кошка! Я шел в этот день с занятий по двору и увидел-услышал, как мальчишки – те самые Мишка и Антошка – бегут мне навстречу и кричат: «Мартын окотился! Мартын окотился!» До слез хохотали не только они в нашем дворе! Для Павла Андреевича это был день позора! Не заметить, что кот – это кошка, это еще как-то можно понять, по причине его занятости, но не заметить, что кошка носит в себе котят!?! Павел Андреевич был ужасно расстроен, почему-то обижен на всех, ну, и больше всего на несчастного Мартына.
- Ну, что, понимаешь, подлец?! Опозорил! – говорил он Мартыну, называя кошку, по привычке, в мужском роде, - Куда мне девать твоих щенят? И так голова идет крУгом, понимаешь!
Событие, однако, свершилось. Котят было четверо. Топить их, конечно, Павел Андреевич не стал. Рассерженный он отнес их, вместе с кошкой-котом Мартыном, в продуктовый магазин, где работал приятель хозяина, на соседней, вполне городской, улице. Мартын там так и остался (назовем уж его так и мы, как привыкли), а котят постепенно разобрали добросердечные покупатели. За прошедшие с тех пор годы «Мартын» (так его/её и продолжали называть, хотя можно было бы и назвать Мартой) стал еще больше, растолстел, но больше не рожал. Все в округе его знают и любят. Так он и живет при магазине до сих пор. Можно приехать и посмотреть. /Последнее, правда, я давненько написал/.
V. Васька, Пальма и Иван
Теперь еще об одном коте и ещё об одном хозяине- человеке. Это наши отрицательные герои (отрицательными называют плохих, не хороших). Рядом с Павлом Ивановичем жил Иван. Это был мрачный, необщительный и, прямо скажем, злой старикашка. Был он хороший огородник и рачительный хозяин. О себе он говорил с гордостью, когда ругался с кем-нибудь (а ругался он часто): - «Я хозяин! А ты кто? Ты - Тьфу!». Действительно, надо признать, огород у него был в большом порядке и приносил доход: росли яблони и сливовые деревья, поспевали в парнике крупные помидоры и огурцы, краснела на грядках крупная клубника, и было здесь множество иных овощей и фруктов. Огород окружал высокий забор с протянутой поверху колючей проволокой. /Из-за этой проволоки ребята называли его «фашистом» (как в концлагере!) и даже придумали, что Иван когда-то «помогал немцам». Что, конечно, было чистой фантазией, ибо в армию Ивана не взяли из-за глухоты, и он всю войну провел за своим забором, так, что, даже при желании, не мог «помочь» ни фашистам, ни «нашим».
Ребята знали – если уж мяч попадет к Ивану в огород – обратно не получишь, или получишь проколотым. Был Иван почти глухим и любил беспричинно ругаться на людей, проходящих мимо. Сам изобретал причину для ругани. Так он вроде как бы «смягчал свое одиночество», «общался» с людьми. Все его не любили, и он никого не любил. Несчастный, в сущности, человек.
Впрочем, я не точно сказал, что он никого не любил. Наверное, нет таких людей, которые вообще никого бы не любили. Иван, по-своему, любил проживавших у него собаку Пальму и кота Ваську.
Когда я впервые увидел Пальму, это была уже очень старая собака, толстая, с широкой спиной, на тонких ножках. Цвет шерсти приятно желто-коричневый, палевый. Глаза у нее, бедняжки, слезились. Так и казалось, что она все время плачет. Любила Пальма лежать на широкой лавке, перед которой стояли сделанные Иваном специально для неё деревянные ступеньки. На прохожих собака не лаяла, да и нужды не было – хозяин сам на всех ругался.
Пальму хорошо кормили, и она не о чем не заботилась, просто жила, но это была глубоко несчастная собака. Иван по-своему любил её, но никогда не выпускал за пределы огорода.
Люди рассказывали, что лишь однажды Пальма, когда была молодой, все же убежала (по примеру борова Борьки) и её несколько дней не было дома. А потом Иван её как-то нашел и привел домой, посадил на цепь. С тех пор, до самой своей старости она жила на цепи, в конуре. Теперь, когда она уже не сумела бы убежать, даже если бы захотела, она получила «свободу» гулять по участку. И мне всегда казалось, что лежа на лавке и глядя куда-то вдаль, Пальма вспоминает о тех нескольких днях полной свободы – о лучших днях своей жизни.
А вот кот (рифма!) Васька был настоящий разбойник! Могу признаться, что из всех встреченных мной за мою жизнь животных, он был единственным, кого я ненавидел, ну, не любил, скажем так. Он был труслив – однажды я видел, как он испугался крысы. (Крысы, кстати, необыкновенно умные существа). Охотился он только на мелких мышей, но главным его занятием, (можно сказать профессией или специальностью) было кухонное воровство. В этом он не знал себе равных. Все в округе знали это и внимательно следили за Васькой, прогоняли его, едва завидев. И все же, не было дня, чтобы он не приносил в зубах в свой огород свежий кусок мяса, колбасу или что-нибудь другое. Однажды он притащил тушку кролика, ел и урчал, а Иван ходил рядом, посмеивался и одобрительно приговаривал: «Ай, да Васька, ууу…хулиганчик!». Васька был весь серый, тонкий («лядащий» - называла его Анванна), но очень мускулистый кот, с неприятными желтыми глазами. В общем, кот и хозяин стоили друга…
И вот надо же было случиться, чтобы судьба принудительно свела меня именно с Иваном, Васькой и Пальмой. Был я тогда студентом, и одно время мне негде было жить. Один мой друг предложил мне пожить в его комнате в нашем доме. Сам он уехал на другую квартиру еще год назад, а комнату свою отдал в пользование соседу Ивану. Практически комната была во дворе Ивана; вход и забор были общими. Вот сюда то, прямо в Иваново царство я и заселился. Иван был, конечно, этим недоволен и ворчал, когда освобождал для меня комнату, и террасу, от инструментов и всякого хлама. Так что оказались мы на одной территории, за общим забором с колючей проволокой.
Отношения мои с Иваном сразу сложились неудачно. Он все время ругался, но началу не прямо обращаясь ко мне, а в сторонке, но в расчете, что я услышу. Его злило, что ко мне приходят учиться играть в шахматы Мишка с Антошкой, что я долго сижу и «жгу свет» по вечерам, (хотя счетчики электроэнергии у нас раздельные) ну, и всякое другое. И уж совсем испортились наши отношения, и началась «война», когда у меня появились собственные кошки! Вот как это произошло.
VI. Мадонна
/Мадонна, дружок, это такая специальная божественная женщина у итальянцев. Они были необычайно красивы. Их можно видеть, в частности, на картинах знаменитого итальянского художника и ученого Леонардо да Винчи. Если не видел, - попроси, чтобы тебе показали/.
Однажды летом я пошёл за водой, с двумя ведрами. Колонка, из которой мы брали воду, была метрах в двухстах от дома, на внешней стороне улицы. Я стоял и смотрел, как в ведро бурлящей струей бьет вода, как вдруг почувствовал, что кто-то, или что-то, потерся о мои ноги, мягонько так… Я посмотрел вниз – кошка! Она подняла голову, посмотрела мне глубоко в душу громадными зелеными глазищами и сказала: «Мя!». Всё – я полюбил её в ту же минуту! И погладил её. Потом я взял ведра, пошел с ними к дому, а кошка неспешно побежала впереди меня, подняв свой хвост, изредка на меня оглядываясь. Странно, - подумал я – вижу её в первый раз, а она ведет себя так, будто я - её хозяин. Кошка была очень симпатичная. Да что я говорю (?!) – потрясающая! Никогда – не до этого, не позже за свои шестьдесят с хвостиком лет – я не видел ничего подобного. Во-первых, была она большая, больше всех наших кошек, но (во-вторых) еще и пушистая с белой атласной шерстью, так что она была похожа на белое облако, легко движущееся по земле. Походка (в- третьих), и правда, была у неё очень легкая, летящая. Несколько черных пятнышек на голове и на спинке были «проставлены» очень гармонично и не портили ее воздушный облик. Глаза, как я уже отметил, были необыкновенно большие, изумрудно-зеленые. Словом, (в- десятых!) - это была царственная особа! Ее присутствие было бы более уместно у какого-нибудь миллионера на вилле, а не в нашем пролетарском дворе.
К тому же, она оказалась очень умной, в чём мне еще предстояло убедиться. Но проявилось и сейчас. Вот она подошла к нашей калитке, будто заранее точно знала, где я живу, и остановилась, глядя сквозь щель в заборе на возлежащую на скамейке Пальму. Потом оглянулась и посмотрела на меня. Клянусь, в глазах читался вопрос: Что делать?
(Позволь мне прерваться здесь, для маленького отступления. Люди постарше, возможно, улыбнутся, прочитав вопрос «Что делать?». Дело в том, что один хороший дядя, Чернышевский, его фамилия, написал книгу с таким названием. В ней он размышлял: что делать, чтобы людям лучше жилось…, а результате получилась революция и т. д. Это, вообще любимые вопросы российской интеллигенции: «Кто виноват?», «Что делать» и ещё: «Где мои очки?!». А интеллигенты, это такие люди с добрыми душами и много знающие, страдающие за простой народ. Сами они умственной, творческой занимаются. Быть настоящим интеллигентом очень трудно и хлопотно… Ну, ладно, потом сам разберешься, что к чему!).
Так вот, Мадонна моя, (позже я так ей назвал: Мадонна!) стоит и вопросительно смотрит на меня, а Пальма начинает урчать. Пальма, как я говорил, от природы была добрым существом (можно сказать интеллигентным), но кошек, конечно, не любила. Пальма «забурлила», заворчала, но спрыгивать со скамейки ей было трудно, да и не хотелось, лень, одним словом. (Это была очень обломовская собака. Был такой герой в нашей литературе – Илья Ильич Обломов – классический лентяй и добряк. (О нем ты еще узнаешь в школе. Господи, сколько еще интересного тебе еще предстоит узнать! Вот была бы парочка: Обломов и Пальма! Ну, извини, что-то слишком уж много отступлений я сегодня делаю).
Мадонна, услышав ворчанье, стала внимательно разглядывать собаку. Собака смотрела на кошку и хвост у нее начал подниматься. Тогда как хвост кошки начал двигаться горизонтально.
(Признаки удовольствия и неудовольствия у кошек и собак разные: если у собаки поднятый хвост – озлобление и предупреждение об угрозе, то у кошек, наоборот – поднятый хвост выражает чувство удовольствие, соответственно: если хвост мотается по сторонам – значит, кошка сердится, а собака при таком движении хвоста - довольна. Шутят люди, что из-за этого они никак друг друга понять не могут. Тьфу, опять отклонение, но это ведь полезно знать, согласись). Ну, вот, смотрят мои милые существа друг на друга и кошка, похоже, правильно оценила положение. Она не выгнула спину, как это обычно делают все кошки при встрече с собакой, только чуть-чуть двигала нервно хвостом. Поняла, что Пальма не прыгнет! Она дождалась, пока я приблизился, открыл для нее калитку и сказал Пальме: «Лежать, Пальмочка, лежать, хорошая!». А потом сказал, обращаясь к кошке – «Ну, иди, не бойся!». И она медленно, осторожно, мягко ступая, пошла мимо собаки, возлежащей на своем ложе! Чуть сторонкой, но все же буквально в двух метрах, не спуская со страшного для нее зверя своих зорких глаз. Прошла и села на крыльце!
Пальма, глубоко уязвленная такой наглостью, жалобно заскулила. Я поставил ведра, подошел и погладил Пальму. Она глубоко, по-человечески вздохнула, что-то «вякнула-вхлипнула», и успокоилась, мудро положив свою голову на вытянутые лапы, а потом и вовсе закрыла глаза.
-«Проходи в комнату!» - обратился я к кошке. Почему-то я сразу стал с ней разговаривать как с человеком, сразу решил, что она будет понимать человеческую речь. Так оно и случилось, я не ошибся. Кошка спокойно прошла через террасу в комнату и начала все осматривать и обнюхивать (второе для кошек важнее), потом выбрала угол около теплой еще печки и улеглась там. Я подал ей коврик и она, восприняв это как должное, переместилась на него и всё смотрела, смотрела на меня своими глазищами, не мигая…
Так я познакомился с Мадонной. Но она не осталась жить у меня. Просто она стала довольно часто навещать меня, никогда не оставаясь на ночь. Я все более убеждался, что «моя» кошка – существо удивительное. Зная Мартына, о котором/ой/ я рассказал выше, я не особенно удивлялся тому, что Мадонна умеет сама открывать двери (не ключом, конечно), трогает меня лапой и ведет к миске, когда хочет есть, и так далее. Больше всего меня поражала ее способность понимать человеческую речь. Конечно, она не понимала речь как человек (то есть сами слова, но из того, что относилось к ней, она понимала главное, причем лучше, чем это делали знакомые мне собаки. Она понимала не только простые обращения-команды, такие как «иди ко мне», «сядь здесь», «нельзя», «пойдем гулять» и т.п., но и гораздо более сложные фразы. Например, я мог ей сказать: «Через десять минут пойдем к Антошке». Проходило десять минут, и она подходила ко мне, трогала лапой моё колено, будто напоминая, что нужно идти, и шла впереди, и прямо к Антошке. Не знаю, может быть, это были просто совпадения, но такие совпадения происходили очень часто. Если я ей говорил: «приходи завтра вечером, а не утром», она приходила именно вечером. И вот однажды я её обидел словом, и она долго не приходила после этого. Помню, случилось это так.
Недалеко от нашего дома начали прокладывать асфальтовую дорогу. В одном месте рабочие вылили в канаву какую-то жидкую, вязкую массу, кажется, смесь битума с асфальтом. И вот в эту вязкую лужу случайно попал воробышек, прилип лапками, а потом стал барахтаться, пытаясь освободиться, и почти совсем увяз. Он жалобно пищал – звал на помощь. Хорошо, что его первым услышал я, а не наши кошки. Я вытащил беднягу, принес домой. Он был весь черный, липкий и всё щипал меня клювиком за пальцы, довольно больно. Когда я стал его очищать, он вдруг вырвался и начал летать по комнате и биться в окно. Правда, я быстро догадался задернуть шторы на окне. Тогда воробей забился под диван, и никак не хотел даваться в руки. Я лежал на полу, на животе, когда из-за шторы вышла Мадонна. (Забыл сказать, что окно мое выходило не в огород Ивана, и была единственным безопасным путем для кошки). Я сказал Мадонне строго, даже слишком, в пылу борьбы с воробьем: «Иди на террасу, и сиди там!». Но она, чуть ли не впервые, меня не послушалась, а сразу направилась к дивану. «Ты куда?! – закричал я, почти как Павел Андреевич на Борьку, ну-ка уходи сейчас же отсюда!!! Мадонна внимательно на меня посмотрела, издала какой-то обиженный звук, вроде «мя», повернулась и вышла. Ушла надолго (до момента, о котором я еще расскажу), но тогда мне показалось, что навсегда.
Воробья этого злосчастного, я, конечно, достал. Он был необыкновенно грязен и жалок – к липкому вару пристало множество соринок, грязи пыли, какой-то шерсти, и еще Бог знать чего…словом, он опять стал серым, а не черным, каким был до этого. Отмывать его пришлось, нам с Антошкой, спиртом. Потом пришлось держать его несколько дней дома, чтобы он пришел в себя, и чтобы запах асфальта и спирта выветрился.
Антошка и Мишка предлагали его приручить и сделать «почтовым воробьем», чтобы он мог записки доставлять. Антошка даже нарисовал такую картинку (расскажу, это забавно):
- Сидишь, например, дома – начал фантазию свою Антошка. Родители на улицу не пускают! – И Мишку тоже его родители не пускают. Тогда берешь воробья, пишешь записку: Мол, «Мишка, скажи родителям, что тебе нужно ко мне за пластилином на минуточку и приходи!». Привязываешь воробью к лапке записку, и он летит к Мишке. Мишка читает, и его мать отпускает ко мне, «на минуточку». А я своей матери говорю: «Ма, вот видишь Мишку пустили на улицу, а мне что, нельзя, да..ааа?!!»
-«Ну, ладно, говорит мать, если уж Мишку пустили, то иди, только не долго, ноги не промочи, и так далее, как обычно…». Ну, а потом мы идем к Мишке, и он говорит своей матери: «Ма, вот видишь: Антошку-то пустили, а мне нельзя, да..ааа?!. Тут его мать тоже сдается: «Ну, ладно иди, только… (и опять то же самое)».
- Так что, хорошо, когда почтовый воробей есть! - заключил Антошка.
Вот такой он был хитроумный.
Но воробья мы все-таки торжественно отпустили на волю. Он вылетел, сел сначала на наш забор. Почистился (будто мало мы его чистили). Потом чирикнул, словно спасибо сказал, и полетел в сторону солнца. Исчез в лучах.
- «Может, на солнце улетел? – сказал Мишка.
-«Нет, - сказал Антошка – на солнце изжаришься. Он потом к Луне свернет!». И опять начал фантазировать:
- «Вот прилетают на Луну люди, а там, пожалуйста, уже воробей живет!» (До полета Гагарина оставалось всего два года, и мы еще не знали слова «космонавт»).
- «Врешь ты всё!» - сказал мрачноватый, основательный Мишка.
- «Не вру, а придумываю» - ответил Антошка и рассмеялся. Смеялся он заразительно, нельзя было не рассмеяться вместе с ним. Мне Антошка очень нравился.
А Мадонна все не приходила.
VII. Ночные гости.
Мадонны не было почти месяц, уже лето начало кончаться и деревья начли гореть желтым пламенем…грустно.
Только вдруг, однажды ночью, стучит ко мне в стенку Павел Андреевич, и зовет громким, ужасающим шёпотом: «Саня, к тебе на террасу воры лезут, понимаешь. Давай их вместе поймаем, понимаешь!». Прислушался я, и, действительно, услышал какой-то шум.
Воры ко мне, конечно, лезть не могли, ну, если только по ошибке. У меня ведь ничего, кроме стола, дивана и груды книжек, не было. Таких случаев, чтобы воры лазили к гражданам за интересными книжками, я не знаю. Поэтому я спокойно взял фонарик и вышел на террасу. Посветил на дверь – закрыта, но кто-то в нее скребется. Тогда я догадался, и посмотрел на форточку окна около двери
Прыжок: и в луче фонарика жмурится моя Мадонна. А в зубах у нее попискивает маленький котенок. Я включил свет и увидел, что на полу барахтаются еще два котенка. Она
принесла их раньше. Шум прыжков кошки Павел Андреевич и принял за воровские проделки. Мадонна спрыгнула вниз, положила малыша к этим двум, сказала своё «мя», и выпрыгнула вновь через форточку во двор. Я улыбнулся и пошел искать: из чего бы сделать котятам и кошке «спальное место».
Думал я, что Мадонна сейчас вернется и принесет ещё одного котенка, но она не возвращалась. Но слышно было, что она мяукает во дворе, будто зовет кого-то.
Тут как раз подошел Павел Андреевич: -«Ну, что – говорит – тут у тебя, понимаешь?.
Да, вот, говорю я, - кошка котят принесла.
- А она – показал большим пальцем за спину Павел Андреевич, - там что-то около дров вертится. Вижу, что-то белое, понимаешь. И «мявкает» там, понимаешь».
Мы вышли во двор. Я вновь посветил фонариком и увидел Мадонну, стоящую на задних лапках у поленицы дров, заглядывающую в отверстие между поленьями. Мяукнет – посмотрит на меня, и опять: «Мяу!». Явно меня зовет. Подошел, посветил в отверстие, и заглянул в него.
Отпрянул даже – что-то вспыхнуло мне навстречу зеленым огнем и раздалось змеиное шипение! Другой бы, конечно, испугался, а я рассмеялся – понял – это котенок! Просто удравший от Мадонны, котенок! Я просунул руку, пытаясь взять его, но тут же отдернул её – котенок опять зашипел и укусил меня за палец, правда, не больно, но неожиданно. Ну, думаю, кусайся - не кусайся, а я тебя все же вытащу! Снова засунул руку, но на этот раз котенок стал пятиться назад, а затем, довольно ловко, перебрался с обратной стороны в другую дырку в поленице. Тут опять подошел Павел Андреевич и засунул в дырку какую-то тряпку.
-Вот так! Понимаешь! – радостно сказал он – Теперь не убежишь, понимаешь». (Я понял, что радуется он больше всего тому, что это не воры оказались, а просто кошка с котятами). Теперь я уже без труда достал котенка, стараясь не причинить ему вреда, хотя он отчаянно сопротивлялся. Понес его в ладонях, а Мадонна, тревожно мяукая, побежала за мной в дом.
VIII. Семейка
Так поселилось у меня кошачье семейство. Принесенные Мадонной котята были уже не совсем маленькими, они уже бегали, но не совсем уверенно, а как-то рывками, боком, их словно ветром заносило при беге, и смешно поднимали вверх мини-хвостики. Их было четверо. Маленькую беленькую кошечку, с розовым носиком, я назвал Розой. Серый котенок получил немудреное название – Серый, или Серыш. Третий вначале был Маркизом, а потом еще стал называться Братцем, потому, что был очень дружен с четвертым котенком, моим любимцем – Скифом. (Скифы – это такое древнее племя воинственных, храбрых людей).
Скиф был тот самый, которого я достал ночью из поленицы. Он мне сразу полюбился и я решил его оставить его у себя навсегда. Скиф был крупнее своих братьев, весь какой-то плотный, тяжеленький. Он был не то чтобы пушистый, а просто лохматый. Шерсть у него была цвета высохшей травы; все в перемежку – желтое, серое, зеленое, коричневое… Хвост необычайно большой, почти черный. Он долго дичился и не позволял себя гладить, но потом признал меня за главу семейства (наравне с матушкой, впрочем), постепенно привык, и даже привязался ко мне. Одним словом, он был славный котенок. Часто забирался он ко мне, лежа читающему книгу (что вредно, дети – читать лежа!) на грудь и начинал мурлыкать и топтаться лапками, как это делают котята, когда сосут материнское молоко.
Подрастая, котята доставляли мне много радости. Мадонна теперь поселилась в доме и трогательно ухаживала за своими детьми. Однако, я заметил, что она была достаточно строга с ними и рано начала учить своим кошачьим премудростям, готовя к серьезной жизни. Хотя порой и играла с ними сама, как котенок. Позже она стала приносить в дом добычу и учила котят охотиться. Играть «в охоту» котята любили также, как мы, будучи ребятишками, любили играть «в войну». (Только у нас никто не хотел быть «немцем», а котята легко менялись ролями: то один «побеждает», то другой…)
Неожиданно скоро узнали котята и что такое настоящая опасность.
Я был свидетелем этого случая, который, кстати, окончательно испортил мои отношения с соседом Иваном.
IX. На военном положении.
Однажды в субботу котята играли на террасе. Мадонна была с ними. Я вышел из дома по какому-то срочному делу, ненадолго. И случайно забыл закрыть за собой наружную дверь как следует. Когда я возвращался, то увидел, что дверь открыта наполовину (котята ли ее открыли или Пальма носом – не знаю). Почему подумал про Пальму, да потому, что именно она стояла задними ногами на нижней ступеньке крыльца, а передними – на верхней, положила голову на порог и с любопытством заглядывала вглубь террасы. Почувствовав недоброе, я побежал от калитки и увидел, что пред самой мордой Пальмы стоит взъерошенный, выросший вдруг вдвое, с выгнутой дугой спиной котенок – Скиф! Он не струсил, он шипел на огромного зверя! И вдруг, прямо из комнаты мелькнула белая молния – это Мадонна в стремительном прыжке бросилась на собаку. Она летела по воздуху, как мне показалось, очень долго. (Я все воспринимал в этот момент необычно - как в замедленном кино. Ученые говорят, что время может как бы замедляться для человека в опасные, или тревожные, мгновения).
С диким визгом кошка опустилась на широкий загривок Пальмы и стала раздирать ей спину острыми, как ножи, когтями. Собака кубарем скатилась со ступенек, как-то сбросив с себя кошку, но не напала на нее, а в мгновение ока нырнула в свою конуру. Там она забилась в угол и буквально заплакала, иначе не назовешь её жалобные завывания.
Мадонна вернулась к котятам и загнала их в комнату и там начала вылизывать каждого.
Всё это произошло так быстро, что я не успел ничего предпринять. Да, и что я мог сделать? Я бросился к Пальме, но на моем пути встал Иван. На беду оказалось, что он тоже видел всю эту сцену! Боже, что тут началось! Он меня не ударил, хотя ему явно это хотелось сделать, но вот орать он начал очень громко, с большим количеством слов, которые нельзя привести в книжке для детей (да и для взрослых это неприятно). На его крики сбежались все жители нашего дома. Они взяли меня и моих кошек под защиту и излили все свое недовольство Иваном, накопившееся за долгие годы. Особенно яростно ругался с Иваном Павел Андреевич, справедливо доказывая, что я тоже занимаюсь «животноводством», а это дело хорошее, а «вот «куркулей», «буржуев» мы резали и резать будем, понимаешь!». (Тут он явно «переборщил», конечно. «И резать- то Ивана не было необходимости – он все же честно сам трудился, да и не смог бы Павел Андреевич это сделать. Он, когда приходила пора резать свиней, звал каких-то людей для этой цели, а сам уходил в комнату, падал на кровать и заваливал голову подушками, чтобы ничего не слышать…).
Другие жильцы припомнили Ивану все обиды и ругали его, наперебой, очень долго. Причем, им приходилось кричать даже громче, чем при обычных скандалах, поскольку Иван, как я уже говорил, был глуховат, и от него всё отскакивало, как от танка. Но он и по лицам видел, насколько обозлены на него соседи, и отвечал столь же громкой бранью. Скандал разразился такой, что сбежались почти все соседи с нашей улицы, и стали подходить случайные прохожие… Я предложил было Ивану перевязать Пальму (наполовину показывая все руками), но Иван замахал руками и начал поливать меня (не забыв указать, что «книжки до добра не доводят!). Тогда я ушел, и скандал продолжался без меня, ничем, впрочем, не реальным не завершившись).
Пальма в это время продолжала всхлипывать в конуре. Я играл с котятами в комнате, а Мадонна ходила по террасе, изредка прыгая на подоконник, и хвост её показывал, что она запросто может сделать с Иваном то же, что и с бедной Пальмой или даже то, чем угрожал Ивану Павел Андреевич.
С того дня мы с Мадонной оказались на военном положении. Иван, казалось, забросил все дела в огороде и только караулил любой момент, чтобы наброситься на меня с руганью. А больше всего ему хотелось поймать и ударить, (нет убить, именно убить!) кошку. Мадонна была умницей и вела себя осторожно, ну, а я не принимал брань Ивана всерьез, относясь к нему как к неприятному стихийному явлению, такому, как дождь или град, или наводнение. Нельзя же, право, сердиться на плохую погоду?! Но все же было неприятно, конечно. Да и в стену Иван часто стучал, не находя себе места от злобы.
Мурка прыгала, для выхода на улицу, в «безопасную» форточку окна комнаты, но и там Иван насыпал битого стекла, так что мне пришлось его собирать в перчатках. Иногда Мадонна ждала меня у калитки, чтобы я провел ее домой. Несчастная Пальма больше не выходила полежать на своей лавочке. Вот об этом я очень сожалел. А Иван свирепел с каждым днем всё больше. Он мог запросто взломать хлипкую дверь в мое отсутствие и убить котят и кошку…
Тут я всерьез задумался – что же мне делать с моим семейством? – тем более, что скоро предстояло каждый день уезжать в Университет, первое сентября было, как говорится, на носу.
Да и котята сильно подросли и им нужно было побольше находиться на улице. И я не мог проводить все время дома. Хотя и взял работу на дом – редактировал статьи по истории Венгрии. Соседи присматривали за домом в мое отсутствие и кормили «семейство», но очень часто просить их об этом я не мог. А Иван представлял серьезную опасность. По всему по этому я решил расстаться с моим кошачьим семейством, по крайней мере, с большей его частью.
Люди, как всегда, помогли. Котенка, которого звали Серым-Серышом давно уже просил у меня Мишка. Маркиза-Братца, глядя на него, взял Антошка. На столбе у дома я повесил объявление: «Отдам котенка хорошему человеку!». Вскоре пришла какая-то бабушка, действительно очень хорошая, «дореволюционная», интеллигентная и, попив у меня «чайку», рассказав мне массу интересного, оставив адрес, унесла маленькую Розу. Остались у меня только Мадонна и Скиф, которого я решил никому не отдавать.
X. Скиф подрастает.
Главная черта характера Скифа – смелость. Вы помните, как он не испугался Пальмы. В то время как трое других котят при появлении собаки бросились в комнату, под диван, он стоял перед страшным, огромным, неведомым зверем и оставался с ним один на один, ни на шаг не отступив! Пальма, правда, не собиралась нападать, ее просто одолевало любопытство, но все же Скифу, конечно, было очень страшно, это было видно по всей его отчаянной позе. Однако, Скиф преодолел свой испуг, свой страх и сам пытался напугать «врага». Преодолеть свой страх, не отступить – в этом и состоит «секрет» смелости.
В последствии я ещё не раз убеждался, что Скиф не просто смелый кот, а просто-таки необычно смелый. Был вот такой случай: Однажды ночью меня разбудил непривычный звук. Он не мог исходить от Мадонны или Скифа. Явно какой-то зверек пробежал, ступая вначале тяжело, а затем быстро и дробно стуча лапками. Я быстро догадался, что это за гость – у меня в детстве часто жили дома ёжики. Как этот ёж пробрался в комнату - не знаю, наверно дырка была в полу террасы. Но мне было любопытно – что будет дальше? Ни за ежа, ни за кошек в этот раз я не опасался.
Часто говорят, или думают, про ежей что они чуть ли не трусливы, пугливы, что они при малейшей опасности свертываются в клубок. А на самом деле ежи, одни из самых смелых существ на свете. Я это в научной статье прочитал. На самом деле ежи, чаще всего, презирают опасность, они просто безрассудно смелые (наверное, от самоуважения). Еж настолько смел, что пытается даже напасть на движущуюся на него автомашину, что часто приводит к печальным случаям на ночных дорогах… Короче, (как это говорит современная молодежь) – еж бесстрашный и ловкий зверек. Он побеждает крысу и змею. Он практически не боится никаких ядов. Есть (поедать) он может всё – от старого башмака до сладкого молока.
Вот как раз, именно, к блюдцу с молоком и направлялся мой ночной пришелец, когда я осветил его лучиком фонаря. Мадонна, конечно, решила не допустить незваного гостя к блюдцу. Она осторожно выступила навстречу ежу. Тот подошел к ней близко, осмотрел противника черными бусинками глаз, и вдруг неожиданно подпрыгнул вверх, одновременно фыркнув-рыкнув на Мадонну. Потом еще, и еще раз. Мадонна (и я) при каждом таком фокусе-покусе вздрагивала и отступала на шаг, настолько устрашающе это у ежа получалось. Моя Мадонна, еще совсем недавно посрамившая Пальму, отступила! Умная кошка поняла, что это необычный противник, и что ей его не победить. Она медленно отошла в сторону и села, удивленно и жалобно мяукнув. (Чем и напомнила мне ту самую Пальму!). Еж опять двинулся вперед к заветному молоку.
Но тут настала его очередь удивляться. Дорогу ему преградил Скиф! Он весь раздулся, страшно зашипел, шерсть на нем встала дыбом, и сам он стал похож на ежа. Большой, настоящий еж секунду смотрел на бесстрашного малыша, потом вновь подпрыгнул и фыркнул. Но Скиф не вздрогнул и не отступил, как Мадонна, а сам быстро-быстро попытался ударить ежа по носу лапкой. Конечно, только потому, что он не попал, ёж не бросился на котенка тотчас. Я, однако, понял, что пора мне вмешаться, раз уж здесь, как говорится в народе «нашла коса на камень»! Быстро подхватил я ежа сорванным на ходу полотенцем и вынес его на террасу, закрыв плотно дверь за собой. Потом принес ему молока и налил в /другое/ блюдце.
Скиф в комнате еще долго не мог успокоиться, но главное, что победа была (или вернее как он считал) была за ним! Ведь блюдце осталось в неприкосновенности!
Еж прожил несколько дней на террасе, поднимая по ночам изрядный шум, топотун эдакий. Пришлось принимать меры для предотвращения внешней (Иван) и внутренней (кошки) опасности. Я вздохнул с облегчением, когда мы с ребятами отнесли ежа в лес и простились с ним, как когда-то с воробьем. Лето кончалось, и ежу нужно было заботиться о подготовке к зиме. А это дело хлопотное…
За осенние и предзимние месяцы Скиф окреп и многому научился. Не поверите, но мне даже удалось «подружить» его с Пальмой. Ну, не совсем подружить, а просто добиться, чтобы собака не трогала кота, и чтобы он ее не опасался. Часто садился я читать на ступеньках крыльца, устроив Скифа на коленях, а в ногах у меня располагалась толстая, добродушная Пальма, и я поглаживал зажившие следы мадонниных царапин у нее на загривке.
Эта идиллия /идиллия – это такое положение, когда все прекрасно, мирно, спокойно/ имела место уже тогда, когда в жизни нашей произошли новые перемены.
Иван попал в больницу с приступом печени. /Кто много злится, у того часто печень портится/. Однажды он вдруг тяжело опустился на грядку, посидел схватившись за живот, а потом упал, прямо в драгоценную зелень. Мне пришлось вызывать «Скорую». Поскольку все произошло неожиданно, то и Пальма осталась на моем попечении.
И еще: ушла моя Мадонна. В чем виноват был я сам. Так мне кажется, по крайней мере. Было это так. Застал я однажды Мадонну на кухонном столе, с куском колбасы в зубах. Это было настолько не похоже на мою умную Мадонну, что я глазам не поверил. Но это была она, другой такой не было. Я страшно рассердился, от разочарования, и шлепнул ее тряпкой, открыл дверь и сказал: «Уходи, и чтоб глаза мои тебя не видели!». Никогда не говорите так, ребята, тем, кого вы любите. Я то сделал это сгоряча и, конечно не хотел прогонять ее совсем. Мне казалось, что я её «воспитываю». Но Мадонна поняла всё совсем не так – она, посмотрела мне в глаза (господи, я уже пожалел о своих словах, но не просить же прошения у кошки!) спрыгнула со стола, гордо прошла мимо меня и ушла. Больше я её, действительно, никогда не видел! Было ли это случайностью, что она пропала после того, как я её обидел, или нет, я не знаю. Я всегда подозревал, что у неё есть второй дом, откуда она приходила ко мне, очень уж она была ухоженная. Но это слабое утешение. Ведь она больше не пришла. Ведь недаром я говорил, что она понимала всё, что ей говорили, а шлепок тряпкой она, с её гордостью, не смогла перенести… Вот такие, братцы мои, дела. Поверьте, я до сих пор переживаю всё это.
XI. Краткое «перемирие» и новая борьба.
Так или иначе, остался у меня один Скиф. Если с Пальмой хорошие отношения наладить оказалось не трудно, то сложнее было дело с Иваном. Хотя он знал, что я ухаживал за Пальмой во время его пребывания в больнице, и даже пару раз отвозил ему передачу,
это, всё же, не улучшило наши отношения, а только все запутало. Есть у татарского народа красивая поговорка: «Если в тебя бросили камень, брось в ответ хлеб!». Так вот, несмотря на то, что я вроде бы «бросил хлеб», это не привело к коренному улучшению положения. Иван, вернувшись, все равно сердился, (правда, больше на бранился на меня), но из-подтишка /не знаю как это пишется/ кидал в Скифа комками земли, однако при мне, или на людях, делал вид, что кота моего просто не замечает. Скиф как-бы понимал все положение (ситуацию) и бегал домой или из дома по дорожке, только тогда, когда видел, что кто-то из других людей находится во дворе. Он научился пользоваться «мадонниной» форточкой и обходил дом вокруг. Он часто уходил к бывшему Маркизу-Братцу, с которым они дружили необычно долго. При встрече они обнюхивались, вылизывали друг друга, весело играли (Напоминая мне Антошку и Мишку). При этом более слабый, но хитрый Братец часто обманывал наивного и простодушного великана – Скифа. Еще их сближало то, что у них был общий (и опасный) враг – Иванов кот – Васька. Братца это меньше касалось, он, встретив Ваську, всегда мог удрать к себе за забор, а вот у Скифа с Васькой началась война за территорию.
Если быть справедливым («по-научному» говоря, объективным, то есть по правде) то нужно сказать, что Васька вёл себя по отношению к Скифу правильно. Дело в том, что у всякой кошки, или кота, есть своя собственная территория, места, в которые другая кошка может вступить только с разрешения их хозяина. На этой территории у кошек есть, невидимые для нас – людей, тропинки, дорожки по которым они постоянно ходят. Одна тропинка ведет к месту излюбленного отдыха, где кошка спит, другая – к месту наблюдения за соседними кошками, третья дорожка – к месту, где совершается туалет (да-да, есть и такое постоянное место у каждой кошки), еще есть и своя столовая, где поедается самое вкусное, но самая главная тропа – это тропа охоты, она же тропа войны. Вот, если бы намазать лапки кошки такой краской, которая оставляла бы следы, но не стиралась бы с лап (или, скажем, все время наблюдать за кошкой и зарисовывать её пути), то можно было бы обнаружить, что они всё время ходят по постоянным этим свои тропинкам, и хорошо знают, где кончается своя территория и где начинается территория соседа.
И вот, представьте, что в Васькином царстве-государстве, на его земле, где все изучено и исхожено, появился чужой кот – то есть, Скиф. И он не просто появился, а захотел отнять часть владений, захотел создать своё «царство-государство». Если бы он покорился «старшему», попросил, так сказать, по-хорошему, то Васька, может быть, и уступил часть своей земли. Он, ведь, все равно, часто пропадал далеко от дома по своим воровским делам, порой его не было несколько дней. Но Скиф сразу отказался подчиняться Ваське. И Васька считал, что за это ему следует задать хорошую трёпку. Тем, более, что после переезда кошки-кота Мартына в магазин, Васька оставался самым сильным и опытным котом во дворе. Так что война между Васькой и Скифом была неизбежной. Может быть, у этой войны были и еще какие-то иные причины – нам знать не дано. Мы ведь не можем знать точно все кошачьи дела. Я понимал, что вмешиваться бесполезно, но попытался, насколько возможно оттянуть во времени момент решающего сражения двух котов, приглядывая, по возможности, за Скифом. Первые бои уже состоялись, но я их не видел – на мордах обоих котов появились царапины. Я думал, что однажды состоится решающее сражение, но случилось другое.
XII. Беда
Я хорошо помню тот ясный, солнечный зимний день. Мы с Антошей очищали от снега дорогу около дома. Работали мы весело, и нам стало даже жарко. Помню, Антошка интересно рассказывал про своих домашних птиц, про школу, про всякие его ребячьи заботы. А потом я показал ему «волшебную черепаху». Черепаха лежала в сугробе, недалеко от дороги, и ей было холодно.
- «Вовсе это и не черепаха, - сказал Антошка, - а просто мячик лопнутый».
- «А вот и нет, - сказал я, - это черепаха, только волшебная. С виду как будто бы мячик, а вот, если принести ей домой, в тепло, то она оживет, к весне уж обязательно оживет!»
Антошка рассмеялся, а потом задумался. Видно было, что он и верит, и не верит мне. Сомневается. А вдруг, правда? Мало ли, что бывает на свете волшебного? Подумал он, подумал и решил: «А что я теряю? Можно просто, на всякий случай, отнести «черепаху» домой.
А вдруг? Так и интереснее! Он достал мяч из сугроба, сунул его за пазуху, и побежал домой. Я знал, что он положит «черепаху» в ящик, где у него хранились разные «драгоценности»: секундомер, засохшие бабочки, наборы для рыбной ловли, перочинные ножики, увеличительные стекла и другие нужные вещи.
Но вот несется Антошка обратно и что-то, задыхаясь, кричит мне на бегу. Сердце у меня оборвалось.
- Дядя Саня! Дядя Саня! Там Скиф!... Скиф! У него нога в крови! Я бросил лопату и побежал к дому. На крыльце я увидел Скифа. Он жалобно пищал и царапался в дверь, стоя на одной задней ноге. Другая лапа была в крови, и на неё было страшно смотреть…Когда я взял кота на руки, он стал рваться и царапаться, видно совсем обезумел от боли. Я внес его в комнату и осмотрел рану внимательно. Это даже нельзя было назвать раной – кончик лапы, до сустава, был раздроблен. Как это случилось – не знаю. Дверью ли прищемило ему ногу или ударил молотком какой то злой человек, не знаю. Ясно было, что я не могу ему сейчас как следует помочь. Мне даже не удастся промыть рану, кот вырвется. Я сдернул покрывало с кровати, завернул в него Скифа – осторожно, но крепко – оставив свободной только голову, и выбежал на улицу…
XIII. Скиф в больнице
К счастью, быстро удалось остановить такси.
В машине Скиф вначале пытался вырваться, но держал его крепко, и он вскоре затих. Я прижал его к груди, и говорил ему всякие ласковые слова. Шофер, хороший человек, ехал очень быстро.
Ветеринарная лечебница, где лечат зверей, только одна в нашем районе, и мы с шофером не сразу ее нашли. У входа стояло много людей с собаками. Собакам врачи делали прививки от болезней – уколы, чтобы собаки не болели.
Меня со Скифом пропустили вне очереди.
Врач, пожилой азербайджанец Тофик Муслимович, (мы познакомились потом) сказал, что нужно срочно делать операцию, иначе кот может погибнуть от заражения крови. Врач попросил меня держать Скифа крепко-крепко, как я только могу. Сначала сделали укол. Потом операцию… я не буду все рассказывать.
На крыльцо больницы я вышел один. Сел на ступеньки и закурил. Впервые не пожалев об этой вредной привычке – курить. Подошел Антошка и ничего не сказал. Было жалко Скифа. Но главное, что он все же остался жив.
Через несколько дней мы с Антошкой отправились навестить Скифа. Перед этим я звонил врачу, и он сказал, что уже можно это сделать.
Но сначала мы зашли в магазин и купили там большой-пребольшой кусок мяса и пакет молока. Антошка по дороге опять стал «придумывать», что вот, пока черепаха у него еще «не оживела», но «оживеет» и тогда ее можно будет дрессировать, чтобы фокусы в школе показывать…
Мы ехали в трамвае, во втором вагоне, совсем одни. Нарисовали на окнах всех зверей нашего двора: Скифа и других кошек, борова Борьку, петуха «Понимаешь», козу Газельку, Пальму и даже Павла Андреевича. Все стекла изрисовали. Потом в вагон входили люди, садились и рассматривали рисунки, и им было не так скучно. А мы с Антошкой сидели и помалкивали – будто мы здесь не при чем.
(Кстати, о Павле Андреевиче: – дела у него улучшились. Он устроился работать ночным сторожем в детский садик (дежурство сутки через трое) и, благодаря этому, мог привозить на тележке из детсада пищевые отходы для своего «животноводства». В результате Борька в этом ходу даже не поднимал «флаг восстания»….)
Больница для животных устроена в большом деревянном доме. Здесь было много больных, точнее выздоравливающих, домашних питомцев, самых разных: – белочек, хомячков, морских свинок, бурундучков и других, но больше всего, конечно собак и кошек.
Нас провели к тому месту, где был Скиф. Мы увидели большую железную клетку, высокую – почти до самого потолка. Она была разделена на маленькие клетки, так, что получалось много этажей, и для каждого животного была как бы отдельная комнатка. В клетках сидели кошки и коты. Почти все они были красивые; самых разных пород, самых разных расцветок и размеров … серые, черные, рыжие, пушистые, гладкие, маленькие, большие… Если бы это были всё здоровые кошки, то на них было бы очень весело смотреть. Но видно было, что кошкам трудно от боли и одиночества.
Скиф лежал в крайней клетке на втором «этаже», и спал. Мы стали его тихонько звать. Он вздрогнул, проснулся, зевнул, потянулся, лежа на боку и вытянул лапы. Забинтованная задняя лапа была короче других.
Кот узнал нас не сразу, но когда узнал, то, подпрыгивая, подошел к решетке и мяукнул.
Потерся боком мордочки о мой просунутый сквозь решетку палец и стал смотреть, не мигая, мне в глаза. Кошки не умеют плакать.
Потом пришла женщина, которая ухаживает за животными. Она открыла маленькую дверку в клетке и дала Скифу кусочек мяса. Он довольно заурчал и унес мясо вглубь клетки.
«Хороший, кот!» - сказала, обращаясь к нам, тетя. Вы не горюйте, он еще своё возьмет!»
XIV. Зима и весна
Что было потом? Скиф оставался в больнице. Мы часто навещали его. Задержался он в больнице потому, что хитроумнейший врач-хирург сделал ему ещё одну операцию и приделал к концу лапы надставочку (даже и с искусственными когтями), так, что Скиф мог ходить почти не хромая. Только этот протезик нужно было время от времени снимать. Забрали мы Скифа примерно через месяц, и вез нас домой тот же самый таксист Сережа. (Мы с ним обменялись телефонами, и он был как бы наш «болельщик», то есть он тоже переживал за Скифа).
Скиф жил в доме, я не выпускал его на улицу первое время, только выносил на руках. Я старался его хорошо кормить. Даже работал по ночам, что бы были лишние деньги. (Впрочем, деньги никогда не бывают лишними и быстро «утекают». Хорошо сказал однажды уже взрослый мой друг Антон Данилович: «Денег должно быть достаточно для добрых дел. Не больше, не меньше. Иначе от них «никакого толку»!»).
Скиф изменился. Он стал более ласковым и не отходил от меня ни на шаг. И все мурлыкал, мурлыкал. Спал он на моих ногах или на плече – у меня от акробатики остался перелом ключицы, который побаливал при перемене погоды, а кошки умеют находить у человека больные места и лечить их своим теплом. Особенно Скиф любил, когда я ресницами щекотал его холодный носик. Он страдал, если я отсутствовал и очень радовался, когда я возвращался. Во время моего отсутствия за ним присматривали ребята, для которых я сделал запасные ключи. Иногда Скиф проводил целый день с Маркизом-Братцем. Их дружба не ослабла со временем.
Так прошла зима и наступила весна. В том году она была, как люди говорят, дружная. То есть всё сразу в природе ожило, и на сердце была какая-то радость…
Преобразился и Скиф. Его кошачье существо требовало свободы, общения с желанными кошками. (Есть даже такое выражение – «мартовский кот»). И я предоставил ему эту свободу! Будь, что будет!
Да, я вот написал, что все ожило, и вспомнил! Ведь и Антошкина черепаха-мячик, говоря языком Антошки – всё-таки «оживела»! Однажды он пришел домой, а по полу к нему движется желто-зеленая большая черепаха. И не прячет голову, а смотрит прямо на Антошку. Он потом, уже будучи взрослым, говорил мне, что это, наверное была самая счастливая минута в его жизни! Он взял ее на руки и прижался щекой к холодному панцирю, а черепаха смешно дрыгала лапками… Антон заглянул в свой потайной ящик – мячик был на месте. Но это не испортило радости. (Просто старая шкурка осталась – объяснял потом Антошка Мишке). Откуда взялась живая черепаха, может, и в правду, чудо произошло, не знаю – мое дело сторона! «Не может быть!» – «вскричал» я (это слово из старинных романов), когда Антошка мне все это рассказывал.
XV. Последний бой и «торжество добра».
Помимо радостей, Скифа поджидали на свободе ещё и опасности: конкретно – Иван и Васька. С Иваном Скиф «разобрался» довольно быстро, и, практически, просто не попадался ему на глаза. А вот с котом Васькой дело обстояло сложнее. Было ясно, что решающей схватки было не избежать.
И схватка эта состоялась на виду почти всего нашего «населения», на крыше дома. Я попытаюсь описать вам эту картину: Два зверька шли по гребню крыши навстречу друг другу, медленно, мягко переставляя лапы. Шерсть взъерошена, спины выгнуты… несется мяукание, нет завывание – страшное! (На эти звуки и высыпали на улицу люди – что такое?!). Надо отметить, кстати, что люди все молчали, понимали, насколько момент серьёзный, и все были на стороне Скифа, переживали за него). У меня колотилось сердце, будто сам я находился на ринге, пред боем со смертельным врагом.
Жуткая звуковая прелюдия (то есть, вступление) вдруг прервалась, и Васька взлетел серой молнией в воздух. Прыжок был долгим, как мне показалось. С этого момента опять для меня всё стало замедленным, как тогда, когда Мадонна нападала на Пальму. Васька все летел и летел, а Скиф не двигался. «Растерялся! – подумалось мне. Но нет! Именно тогда, когда Васька был в высшей точке своего полета, Скиф оттолкнулся и полетел навстречу врагу… Он рассчитал очень точно и ударил своей тяжелой головой (я хотел было написать «башкой», но это была именно голова, умная голова!) ударил в живот Васьки, под ребра. Удар был настолько сильным, что у кота прервалось дыхание, он долго, как мне показалось, очень долго, опрокидывался в воздухе. Я отчетливо помню момент, кода все четыре его лапы были направлены вверх, к небу… и потом, с глухим, тяжелым стуком, он упал спиной на скользкую крышу и стал падать, падать вниз, даже не пытаясь зацепиться за деревянные рейки, которыми был прибит рубероид (еще его называют «толь», это покрытие крыши). Видимо, он на какое-то время оказался в бессознательном состоянии. В результате он упал с крыши. Причем, крайне для него неудачно – он попал точнёхенько в бочку с водой! (Бочку эту наполнил «рачительный» Павел Андреевич для полива растений, хотя воды и без того было полно вокруг…, но «вдруг засуха, понимаешь…).
Вслед за фонтаном воды, взметнувшимся из бочки при падении кота, возник второй – это Васька, оттолкнувшись ногами от днища, вылетел с водой вверх, весь в серебристых брызгах. Мокрый и жалкий он приземлился на грядке. Он очумело, ничего не понимая, замотал головой, потом сделал инстинктивное судорожное движение телом и брызги радужно полетели во все стороны. Шатаясь, как пьяный, Васька прошел между грядками и скрылся в отверстии подпола дома. Он исчез!
Радостные крики жильцов сопровождали эту сцену, сцену, которая до сих пор стоит у меня перед глазами.
А Скиф неспешно прошел по гребню торжественной походкой победителя. Затем он осторожно спустился по проложенной на крыше доске с прибитыми планками (это сделано, конечно, не кошек, а для людей, которые работают на крыше). С нижнего края крыши он ловко перепрыгнул на ветку яблони, прошел по ней, опустился по стволу дерева метра на два, и, наконец, спрыгнул на землю. Потом он подошел ко мне и потерся боком о мои ноги. Совсем как когда-то его мать – Мадонна, на колонке…
Собственно говоря, это конец нашей истории, ребята. Мне только, почему-то, хочется еще сказать, что, как видите всё случилось, как в хорошем, «правильном» фильме, или книге: - Добро победило зло! В жизни всё сложнее, конечно, не всегда побеждает добро, да, и что такое добро и зло – нам не всегда удается понять.
А история наша закончилась сама собой еще и потому, что дом наш через полмесяца «снесли», то есть сломали, разобрали, а жильцы получили новые комнаты в каменном доме. Каждая семья получила комнату размером целых 20 метров (!), по три семьи в квартире, с общей кухней. Зато - газ, водопровод, туалет! Потом люди разобрались, что дали им мало, и участки просто отобрали, но поначалу радовались – легче стало жить! А потом им стало как-то не хватать «участков» и «животноводства»… Но это о людях.
А вот животным сразу стало просто хуже. Разве это жизнь – в каменном доме, и фырчащими на улице автомашинами? Только и радости, что люди тебя любят и лелеют!
Эпилог /Послесловие/
Скиф жил у меня /а потом и «у нас», потому, что я женился/ долго, до глубокой старости. И доставлял нам много радости, был родным. Он похоронен на дачном участке под Москвой. Дачные дни были лучшими в его жизни. Я поддерживал связь с моими друзьями и соседями по улице Мокрой. Так что однажды, когда сестренка Скифа – Роза принесла котят, мы взяли к себе котенка, напоминавшего Скифа, и он рос у нас. Годы шли, и сейчас уже пятый (или шестой?) Скиф живет в семье у моей дочери, Ольги, и доставляет много радости моим внучкам – Насте и Маше. Правда, он не похож на Скифа внешне – совсем черный с зелеными глазищами – но это не так важно. От него потом родится похожий на моего любимого Скифа маленький Скифчик.
Сегодня я приехал к дочери, привез в отпечатанном виде эту, прочитанную тобой, повесть. У дочери в семье живут еще две белые мыши, серая крыса, попугаи, собака Джулька, напоминающая Пальму, и два кота. Один из них, Скиф, забрался ко мне на грудь, «хрустит» свою песенку и вдавливает мне в грудь свои коготки, перебирая лапками. Так делают котята, когда сосут молоко матери. Это значит им очень хорошо. Так делал и мой Скиф когда-то… и я щекочу ресницами холодный нос кота, забыв на мгновение, что это другой Скиф.
Я обдумываю, что нужно изменить в повести и, конечно, вспоминаю своих друзей. Павел Андреевич и другие взрослые жители нашего дома на Мокрой уже ушли из жизни, прожив трудовую жизнь. Мишка (Михаил Павлович) стал директором большого магазина «Дикси», а Антошка (Антон Данилович) работает «компьютерщиком», программистом и пишет детские стихи. Как и я.
…Я лежу на диване. Скиф урчит и мягко перебирает лапками…Внучка, Машенька, тянет меня за палец и спрашивает: «Дедушка, у тебя глазки мокрые! Тебе плохо?»
- Нет, милая, мне хорошо! – отвечаю я.
И самое последнее: Я вот думаю, будет ли все это интересно детям? Ведь в рассказе моем не происходит ничего необычного. Ну, жили вместе люди и животные. Решали какие-то свои проблемы. Ничего захватывающего. Но что я хочу подчеркнуть? Люди эти честно работали и любили животных. А любовь к животным нужна, прежде всего, для нас самих. Она делает нас людьми, делает нас добрее. Если, мой друг, у тебя будет доброе сердце, то в жизни твоей будет много приятных минут, и все зло мира ничего не сможет поделать с тобой. А зло, даже если оно делает людей богатыми и имеющими власть, несет лишь тревогу и несчастье. Ведь, как гласит восточная пословица, человек счастлив настолько, насколько счастливы его мысли. Добавим, насколько счастлив его внутренний мир, душа.
Все, что описано было. Быть может чуть-чуть не так, как я описал, но было. Это было, и уже никогда не повторится. Это прошло. Это прошлое. А ведь когда-то оно было таким живым, часто больным, настоящим. Так вот, то настоящее, которым ты живешь сегодня, дружок, тоже станет прошлым. И очень важно, чтобы ты сохранил об этом добрую память.
Сегодня ты побывал в моем прошлом, но я хочу, чтобы у тебя было такое настоящее-прошлое, за которое не было бы стыдно, и можно было бы рассказать о нем другим людям. Если что-то осталось непонятным, спроси у взрослых. И, по возможности, перечитай эту повесть через несколько лет. Это очень полезно – перечитывать. Всегда находишь что-то новое. Будь здоров, дружок! Право, жаль мне с тобой расставаться!
Анатолий Лесенчук. Москва, 1967 г. - город Егорьевск – 2007 г.