(Письма к другу)
Впервые ОН (назовём его так) повстречался мне в коридоре училища.
Щупленький, разволнованный консультацией, где только что с чувством исполнил похоронный марш и "Неаполитанскую песенку" в том же темпе, ОН запихивает в футляр трубу.
Рядом, с нотами на подоконнике, расположился виолончелист Букин. Он в третий раз пересдает специальность, и осточертевший всем до-мажорный концерт несется то с черной лестницы, то из кабинета гражданской обороны, то из курилки. Букина только что выперло из класса трио баянистов,чему тот втайне рад, и от невыносимой лени он привязывается к новичку.
- Откуда, маэстро? Проездом из Вены в Зарайск?
- Из Коврова, - не осмеливаясь дерзить, бормочет маэстро.
Надо думать, Букин кажется ему служителем того храма, куда он сам пока лишь мечтает попасть.
- Поступаешь? А зачем, слушай? - лишь бы не возвращаться к опостылевшему концерту, Букин готов, кажется, взять интервью и у пальмы, о корни которой все, кому не лень, тушат окурки.
- Я музыку очень люблю, - не поднимая глаз, говорит новенький. Зеленый пиджак неживописно свисает с его плеч.
- Э-эй! Идите все сюда!! - вскакивая, орет Букин.
Из класса не спеша вылезает трио, подходят две такие же хвостатые, как Букин, мученицы-скрипачки.
- Смотрите все,- приглашает Букин, - такого нигде больше нет. У нас сегодня - последнее чудо света! Вы знаете, кто это? Нет, вы не знаете никто! Это - д у х о в и к, к о т о р ы й л ю б и т м у з ы к у!
С негромким ржанием публика расходится.
* * *
Вторая сцена происходит через четыре года.
Из зала, где восседает государственная комиссия, ОН выходит походкой усталого, хорошо сделавшего свое дело человека. Вытирает платком лоб. Под взглядами почтительных первокурсников заворачивает инструмент в бархатный лоскут, закуривает.
Вслед из зала выбегает Лев Борисович, красный и совершенно счастливый; обнимает коротенькими ручками стройный стан своего воспитанника, целует воздух возле его щек.
- Милый ты мой! Даже не обсуждали! Сразу пять поставили, сразу!
Заматеревший в бесчисленных академотпусках, вальяжной походкой приближается Букин.
- Поздравляю, старик, поздравляю! Как ты им Баха сделал, а?! - и, припомнив что-то, вдруг улыбается заговорщически:
- Ну, как тебе музыка? Не разлюбил еще?
Рассеянно докурив сигарету и сунув окурок в кадку с многострадальной пальмой, ОН говорит, видимо, напрочь забыв о давнем разговоре:
- Да как тебе сказать? Нравится она мне...
* * *
Через несколько лет на званом ужине в ресторане, оглянувшись на эстраду, где отбряцали своё здешние песняры, вдруг замечаю среди них знакомую поджарую фигуру. Особых перемен, если не считать рыжеватых усов, не заметно.
- Саня! Друг! Вот так встреча!
Хлопанье по плечу, разнообразные "а помнишь?"
Значит, ОН теперь лабух. Почему, как - спрашивать неудобно. Моем кости старым знакомым. На прощанье не удерживаюсь, скромно-безобидно спрашиваю:
- Ну, а как вообще музыка?
ОН долго смотрит на меня, потом в глазах появляется досадливое выражение.
- Слушай, о чем сейчас говорить? Поздно уже. И потом, я же с ней жизнь связал...