Старуха

    
       Старуха умирала. Она лежала почти неподвижно. Изредка протягивала правую руку, словно ища кого-то, кого-то того, кто помог бы ей уйти быстрее. Боль то была почти невыносимой, то утихала, словно давая ей время на передышку. В эти минуты дыхание становилось ровным, и тело почти не двигалось. Казалось, что она ушла. Но тихий протяжный стон от снова навалившейся боли говорил об обратном.

       «Господи, как мучается!» - стоя у кровати умирающей свекрови, не переставала удивляться Марина. – «Уж умерла бы поскорее что ли, себя мучает, меня мучает...»

       Мысль о том, что Марина сейчас страшно грешит, желая человеку смерти, её не то, чтобы не пугала, скорее, даже наоборот. Когда умирающий покидает бренный мир в муках и страданиях, пожелание его скорейшей кончины – это, как простудившемуся больному пожелать скорейшего выздоровления. 

       Несомненно, сама старуха давно уже жаждала смерти, но её желанию пока не суждено было сбыться. Дважды она была уже на самом краю, но Господь возвращал её, «вознаграждая» ещё большими физическими страданиями. Каждую неделю к ней приглашали местного священника, тот добросовестно исповедовал её, причащал и всё так же, недоуменно разводя руками и пожимая плечами, покидал их дом, который вот уже три месяца был неуютным от того, что над ним нависла смерть, но не входила, а лишь заглядывала в окно спальни, где лежала старуха. Иногда старуха впадала в забытье и тогда она всё звала Глафиру, бывшую соседку, умершую лет двадцать назад.

       - Глафирка! Глафирка...  Сказать тебе хочу... – тихий, почти неслышный голос доносился из спальни, и Марина понимала, что старуха опять бредит...

       ... Марина стояла, облокотившись на железную спинку сетчатой кровати и внимательно разглядывая лицо старухи.

       «Ну и что?» - думала она. – «Ну, прожила ты свои почти семьдесят шесть лет. Что видела ты в этой жизни? Сама толком не жила и мне жить не давала. Даже сейчас помереть нормально не можешь!»

       На миг Марине пришла мысль, что не умирает свекровь из вредности. Свекровь, и правда, была вредной. Порой Марина думала, что не будь в её жизни этой вредной старухи, её жизнь, возможно, сложилась совсем иначе...  Во всяком случае, не спился и не умер бы так рано муж, не в силах быть между ними, как между двух огней. 

       Марина вспомнила молодость с Максимом, свадьбу, как они похоронили своего рано родившегося недоношенного младенца. Воспоминания были страшными. Маленький гробик, который она держала в руках, был длиною в пятьдесят сантиметров - с рост нормального новорожденного ребёнка. Но всё же физическая боль и моральные страдания, которые она перенесла, были несравнимы с той душевной болью, которая тихо разрушала её, когда она впервые осознала, что у неё не будет больше детей...

       ... Дверной звонок оторвал Марину от страшных воспоминаний. Она взглянула на часы.

       «Пять. Это Марь Андреевна,» - и пошла открывать.

       - Ну, как она? – изо дня в день один и тот же вопрос...

       Марина пересилила себя, чтобы, не впадая в истерику, ответить, как обычно:

       - Всё так же.

       - Звала?

       - Да.

       - Ума не приложу, что делать. Как ей доставить эту Глафирку?– сокрушалась соседка.

       - Не знаю. Я так устала от всего этого, Марь Андревна...

       - Потерпи немного. Что-нибудь придумаем...

       «Что, что тут можно придумать?» - Марина в раздумьях тёрла виски. И вдруг её осенило!

       - Марь Андревна! Я, кажется, придумала! – обернувшись в сторону старухиной спальни, Марина сбавила тон. – А что, если вы притворитесь этой  Глафиркой?... Как там её по отчеству-то звали?

       - Ивановной. Да её никто по отчеству-то и не звал! – махнула рукой
соседка. – Все так Глафиркой и величали. Не уважали её соседи. Злая она была. И вредная. От того отчества у добрых людей и не заслужила.

       «Прям, как эта!» - подумала Марина.

       - А как это я Глафиркой-то притворюсь? – громким шёпотом спросила Мария Андреевна.

       - Так она же, когда её зовёт, не в себе бывает! Может и не узнает?

       - Можно, конечно, попробовать, только не знаю, что с того выйдет... – с сомнением в голосе прошептала соседка.

       - Ладно, пойдемте, чай попьём, я сегодня пряники замечательные купила!

       Женщины удалились на кухню. И только Марина разлила по чашкам чай, как из старухиной спальни донеслось:

       - Глафирка! Глафирка! Иди! Глафирка!

       Женщины переглянулись.

       - Ну, что, попробуем? – спросила Марина.

       - А-а, - махнула рукой пожилая соседка, - давай!

       Она встала из-за стола и пошла в старухину спальню. И вдруг Марина чуть не села на пол от изумления, - она услышала Глафиркин голос с так свойственной ей укоризной!

       - Ну? Что там кричишь? Иду я, иду!

       «Ничего себе, артистка! Да ей впору пародировать на сцене!!! – поразилась Марина.

       - Что? Что хотела-то?

       - Глафирка? Ты что ли?- спросила старуха совершенно ослабленным голосом.

       - Я! Кто ж ещё? Чего хотела-то, спрашиваю?

       - Дверь прикрой. Я сказать хочу.

       - Ещё чего! Так говори.

       - Прикрой. Не хочу, чтобы эта слышала...

       Оглянувшись, Мария Андреевна подмигнула Марине и прикрыла дверь.

       - Ну?

       - Не торопи. Дай с мыслями собраться. Тяжело мне.

       - Чё так?

       - Помираю я. Да вот, ни как не помру. Держишь ты меня...  Держишь.

       - Чё эт я-то тебя держу?

       - Сходи в церкву, да поставь свечи за упокой за убиенного мною
младенца, да за нас, грешных. Только, смотри, за меня о здравии поставь!

       - Только что умирать собиралась, а тут о здравии поёшь? А какого это
такого младенца ты убила-то? Аборт что ли делала?

       - А то ты не знаешь!... Маринкиного. Пока она ещё на сносях была...  Забыла, что ли, как ты ж меня тогда в церкву и направила! А потом ещё, когда уж родился, снова послала свечу поставить... Знала, что грех мне будет смертный, если за живого человека об упокоении свечу поставлю, да послушала тебя...

       - Как так?! Что такое говоришь-то? Сдурела ты, что ли?

       - Послушай меня. Я уже два раза там, – старуха многозначительно подняла вверх скрюченный палец, - была, но меня грехи не пускают. Тяжко мне. Не могу больше. Помереть хочу. Намучилась я. 

       - Ладно схожу. Всё?

       - Нет. За Маринку о здравии поставь. В алтарь. Не могу у неё прощения
просить.

       - Что, - гордость не позволяет?

       - Не знаю, не могу и всё тут.

       - Ладно, схожу.

       - Ну вот, вроде легче стало...  Ты иди. Я спать хочу.

       - Ну-ну...
 
       И Мария Андреевна покинула комнату.

       Увидев Марину, она сказала:

       - Ну, всё вроде...

       - Что, умерла?!

       - Нет, сказала, что спать хочет.

       Марина улыбнулась:

       - Вам в артистки надо было идти! Ну надо же! Как похожи голоса!

       Но Мария Андреевна даже не улыбнулась.
    
       Марина сразу стала серьёзной.

       - Что она вам сказала?

       Так и не смогла, или не захотела она сказать Марине правду.
 
       - Так... Ничего... Прощения просила.

       - И всё?

       - Всё. Видать, виновата она была перед Глафиркой... И ещё...

       «Правду сказать? Нет, зачем ей это знать, чтобы всю жизнь злобу на свекровь держала?» - окончательно решила Мария Андреевна.

       - Что ещё?

       - Кается она перед тобой, что обижала и злилась на тебя. Тебе надо в церковь сходить, поставить свечи за тебя в алтарь, за неё, Глафирку и... – соседка осеклась, - Нет, я сама схожу, поставлю...

       - Давайте, чай попьём, и потом сходите?

       - Нет. Сейчас пойду, пока служба вечерняя идёт.


                ***

 
       Через час Мария Андреевна вернулась.

       - Всё. Всё сделала. Ну, ставь чайник, Мариш.

       - Свекровь умерла, Марь Андревна.

       - Царствия небесного покойной... Отмучалась...


                июль 2009 г.