Этим летом золотистая расписная бабочка настроения не дает никому покоя. Она сказала «привет» заезжему иностранцу, и он не может спать спокойно, созерцая во сне лишь туманные дали родной страны. Он серьезно озабочен и стремится уехать поскорее домой, чтобы гулять по родным улочкам и сидеть в родной квартире, попивая из старенькой склеенной кружки горячий свежий кофе. И перед его глазами висит картинка семилетней дочери, подаренная на Рождество, такая корявая и запачканная, ведь Кристин пролила на нее целую баночку гуаши, новой, только что купленной матерью гуаши, весьма недешевой и такой непростой в освоении. Марта, он знал, не стала бы сердиться, но он немножко пожурил дочь за неосторожность и неаккуратность. А потом они сели бы за стол, и на ужин была бы вкусная сочная индейка с ароматом приправ.
Но всего этого не было, он был один тут, здесь, в этой негостеприимной и сложной стране, где все такое чужое, и никто не побеспокоится о добавке для него. Он переворачивается на другой бок и вздыхает, пытаясь отогнать от себя эти мысли, но бабочка уже задела, и ей невозможно противостоять. Километры тоски нависли и окутывают от тоненького взмаха ббочкиного светящегося крыла.
Иностранец садится и пишет: «Я люблю тебя, Марта. Я люблю тебя, Кристин. Я совершенно один, и только вы есть у меня». Но потом решает, что это слишком сложно и скучно, они расстроятся и наверняка будут сожалеть о том, что вообще отпустили его сюда.
Тогда он кряхтит и комкает разлинованный листочек. Иностарнец делает самолетик и спускает его с третьего этажа. Глядя на удаляющийся самолетик, не подхватываемый летним ветерком, он еще сильнее начинает грустить, и даже кофе не спасает. Только кофе, много кофе – вот его диета в последнее время. Кофе не дает уснуть и придает бодрости, но любая другая бодрость уже не воспринимается и иностранец каждый день ходит в продуктовый магазинчик за углом.
Он не знает русского, лишь смешно улыбается и показывает пальцем на нужные продукты, расплачивается и уходит.
- Thank you, - дежурная реплика кассирше перед выходом.
Дальше – улица, люди и их странные разговоры. Он не понимает, не улыбается и думает о только что купленном кофе. Он приходит домой, открывает банку и сдирает желтую бумажку, предотвращающую кофе от порчи.
Вот и кофе сделан, заварен и размешан. Снова можно быть бодрым и писать счастливые письма. Снова можно приниматься за работу, что он и делает.
Открывает ноутбук, загружает почтовую программу, выходит в Интернет. Смотрит на новые фотографии жены и дочки, присланные по почте. Улыбается и чешет переносицу. Пока он еще весел, пишет ответ.
Ответ следующий:
«Милая Марта, Дорогая Кристин! Это я, ваш самый преданный друг Альберт. Я по-прежнему в России, сейчас идет уже шестая неделя моего пребывания здесь. Работа продвигается как обычно, что-то около шести страниц в день, плюс разные черновые наброски. Иногда фотографирую для книги. Очень интересные фотографии получаются. Мне нравится эта обстановка, нравятся люди, которые здесь живут. Я, наверное, останусь здесь еще на несколько недель.
Не скучайте там без меня. Марта, Кристин выполняет домашние задания? Кристин, твоя мама добра и внимательна к тебе? Как вы там, родные мои? Присылайте еще фотографии и огромное спасибо за те, которые я сейчас получил. Они просто прелестны. Не кажется ли тебе, Кристин, что Марта все-таки больше похожа на тебя? Она такая лапочка и красавица, будто и не было в ней моей крови. А ты-то знаешь, какой я страшный и неулюжий.
Пока, целую и люблю всех. Передавайте привет тетушке Элен и дядюшке Кристоферу. Не забывайте их навещать и кормить вишневыми пирогами.
Еще раз целую и обнимаю. Люблю всех, ваш Альберт».
Письмо отправлено. Альберт чешет глаза и принимается за работу. Еще и половина не написана, а долго он тут торчать не намерен. Он хочет домой.
Полдень. Альберт прерывает работу и вздыхает. Он не слишком-то и продвинулся, всего две страницы, а ведь он столько всего хотел сказать. Он не знает, что и делать. Расстаться с работой так просто он не может. Гонорар уже уплачен, как и пребывание здесь. Каждый день на его кредитную карточку переводится по сто долларов, и он обязан их отрабатывать. Что бы он сейчас не думал, еще одна чашечка кофе не повредит.
Альберт встает и идет на кухню. Кухня совсем новая и отделана белой плиткой. Альберт не убирается тут, два раза в неделю к нему приходит Зинаида Петровна, русская женщина из квартиры наверху. Она убирается: моет плитки, чистит кафель и протирает полы. Последняя обязанность превратилась у нее в манию. Она внимательно следит за тем, чтобы Альберт не ходил по квартире, пока она убирается. Иначе она начинает кричать:
- Что же вы ходите! Грязь только разводите! Нет женщины на вас!
Альберт подозревает, что Зинаида Петровна не прочь выйти за него замуж, ухеать в Америку и нарожать кучу детей. Потом она будет привозить к нему домой своих родственников из Могилева, дядь, теть и племянников. И познакомит со своей матерью, девяностолетней полоумной старухой в косынке. Они тут все такие, эти русские. Все женщины старше 55 ходят в косынках в страшных хлопковых платьях. Они все носят хлопок, старый, страшный и полинялый. Они испытывают твердое убеждение, что только хлопок – единственная ткань, пригодная для носки. Остальные ткани не пропускают воздух и не дают их старой морщинистой коже дышать.
Как раз в этот момент Зинаида Петровна заканчивает уборку и идет за своими деньгами. Сто долларов в неделю вполне нормальная плата для нее. Она всякий раз радуется, когда он вытаскивает старый потертый кожаный кошелек и достает оттуда хрустящие бумажки:
- А говорят, что вы все там, американцы, вегетарианцы чертовы. Знала я, что нельзя просто так верить людям сейчас. В наше трудно время, знаете ли, все возможно. Абсолютно все. Я советую вам выучить русский язык.
Альберт сдержанно улыбается и кивает. Он не понимает ее, но прекрасно знает выражение «в наше трудно время». Она все время повторяла его, он запомнил. А однажды взял и открыл англо-русский разговорник.
«V nashe trudnoe vremya», - было написано курсивом. И напротив - четким жирным шрифтом перевод: «В наше трудное время». Альберт понял тогда все и усмехнулся. Он не часто усмехался тогда, да и в последнее время тоже, но эта фраза не могла повлиять на него по-другому. Он догадывался, вот и все.
Он часто так делал – догадывался о том, что знать ему вроде бы не положено. Поэтому он успешно сделал себе карьеру в журналистике. Он проводил журналистские расследования, писал горячие статьи и умел выискивать информацию буквально из воздуха. Интуиция практически не подводила его. Его ставки всегда были на единственно верную цель – на победителя.
Но полгода назад он решил написать собственную книгу. Он не знал в то время, о чем будет она. И в один зимний день, когда он сидел у камина и попивал имбирное пиво, ему пришло в голову написать о России. Он никогда раньше там не был, но много знал об этой стране. Он знал, что в России не ходят медведи по улицам, и сорокаградусные морозы не стоят круглый год. Он знал, что есть Урал, Сибирь и Дальний Восток. Он был поклонником Петра Первого. Он не считал себя вправе судить нынешнего президента, ведь он, черт его подери, так много сделал для жизни страны.
И он поехал туда. В Россию. Только Альберт не знал, о чем же конкретно будет книга. Он опять надеялся на свою дьявольскую интуицию, ради которой он, по выражению своих соперников, продал душу дьяволу. Визу достать было легко, ему, такому известному в своих кругах журналисту, и подписать контракт о книге тоже. Он выехал из США.
И вот теперь он здесь, в этой России, той стране, о которой он так много прочитал. Он читал и художественную литературу. Пушкин, Лермонтов, Достоевский и Толстой действительно впечатлили его. Он влюбился в пушкинского «Евгения Онегина» и даже читал курс лекции по Лермонтову в университете.
Он был в твердой уверенности, что, когда приедет в Россию, замысел книги сам придет в голову и он успешно разовьет его.
В первый же день прибытия он поехал на Красную Площадь. Альберт знал ее как свои пять пальцев. Часто он изучал ее по картам, рисункам и схемам. По его утверждению, он знал каждый камешек на площади.
Он приехал. И смотрел на это место, видел туристов и россиян, о которых так много, много, очень много знал. Но не чувствовал радости.
Что-то черное смяло сердце в кулак и не выпускало. Бабочка пролетела совсем рядом, он заметил ее?
Вместо того, чтобы ходить с фотоаппаратом, он приехал домой и упал на кровать. Он пролежал весь день, и следующий тоже, но уснуть не мог.
Он был один, совсем один. Альберт постоянно думал об этом. Эти мысли не выходили из головы и будто поселились в ней. Работа отошла на второй план и превратилась в нечто несущественное, а мысли все давили и не давали озможности отвлечься. Глова становилиась чугунной и отказывалась соображать и размышлять, а он сам, как он чувстовал, перешел в какой-то странный режим жизни. Не думал, не принимал решений, не заботился ни о чем, редко говорил и еще реже дейстовал. Будто поставил себя на автопилот, запрограммированный теми самыми гнетущими мыслями. Он видел себя со стороны – угрюмого, подавленного и тоскующего – но ничего поделать не мог. Словно так должно было быть. Но зачем и почему, неизвестно.
Было много неизвестного в эти странные дни, покрытые туманом, слезящим глаза. Альберт не вникал в подробности происходящего.
Однажды он вышел на улицу и услышал птичек, поющих на деревце. Он улыбнулся и прищурился. Словно кто-то аккуратно прорезал ножичком крохотрную дыру в его сознании и наспыал туда ароматный порошок счастья.
Тогда он вернулся домой и принялся за работу. За один вечер написал тридцать страниц. Потом счастливо уснул, и это несмотря на то, что за весь день выпил всю банку кофе.
Но на следюущий день все было так же, как и раньше, словно и не было минуты радости.
Он ходил в кино и смотрел, как неизвестные российские актеры спасают мир от очередной катастрофы, устроенной хитрым американцем, которого играла потушая и спивающаяся звезда. У нее был грустный взгляд потертого временем человека и морщинистые руки, которые так часто показывали крупным планом под душещипательную музыку очередного нового таланта, композитора, утверждающего, что он черпает вдохновение из раннего Моцарта.
В кинозале было темно, душно и сыро. Пахло ветхим оборуованием и грязными носками. Альберт не морщился, он привык к этому запаху за 180 минут фильма. Пожалуй, фильм был затянут. Там было много чего: взрывы, красивые женщины и алкогольные напитки у русских шпионов, одетых в самые модные и дорогие костюмы итальянских прет-а-порте. Они злобно щурились и сыпали яд в стакан собеседника. Они ездили на новых гоночных машинах, покрашенных в яркие агрессивные цвета. Они были любвеобильны, но роно в той степени, которая должна быть в фильме с рейтингом PG-13.
В зале было много детей. Они все время переговаривались между собой, пили колу и зажевывали ее ароматными булочками из буфета. Иногда кто-то начинал хрустеть обертками и передавать жвачку. При этом кто-то сзади всегда начинал тихо издавать неприличные звуки.
Но Альберту было все равно. Он сидел и смотрел фильм, словно фотографирующийся на оболочку глаза. «Я люблю шпионские фильмы. Я люблю их, потому что в них мало правды», - проносилось в его голове.
Дети опять возились. Воспитательница, бывшая с ними, не шикала на них и даже не поедала попкорн, стоявший в ручке стандартного сидения кинотеатра. Она спала, и тонкая оправа очков с пластиковыми стеклами сползла с носа. Глаза у нее были усталые, и она не пользовалась тушью.
Альберт хорошо разглядел ее. Воспитательница сидела совсем рядом с ним, около правой руки. Он не стал ее будить и просить о воздейсвтии на расшалившихся детей. Он смотрел фильм. На экране весьма средняя рыжая девушка с густыми черными бровми что-то говорила о любви к главному герою. Но она не могла быть с ним. Он был шпионом, а она – шпионкой двух конкурирующих организаций. Они не могли быть вместе. Поэтому она плакала и густые ненастоящие слезы текли по бледным от излишнего увлечения гримеров пудрой щекам. Герой же был спокойнее, как и подобает настоящему герою. Он ничего не говорил, а только смотрел в ее большие зеленые глаза. Его волосы были зализаны назад с помощью суперсовременного средства для укладки волос, которое совсем недавно рекламировали по телевизору. У героя был самодовольный вид и дорогой костюм. Его ногти были акуартно пострижены и покрашены прозрачным лаком. Их показали крупным планом,, потому что герой держал в руках «беретту» и был готов ко всему. Женщина плакала, а он все смотрел. Потом он поднял руку с пистолетом и выстрел два раза, как полагалось по сценарию. Она упала, а он подхватил ее, и внезапно оказалось, что идет проливной дождь и они одни во всем городе. Герой не плакал, героиня же должна была плакать, он держал ее, одетую в красное платье, украшенное вручную бриллиантами и стоившее целое состояние.
Он держал и держал ее, а потом, видимо, режиссер сказал «Стоп!» и все прекратили съемку, чтобы разойтись по домам и лечь спать. До следующего съемочного дня, когда будут снимать разговор героя с девушкой, которую он убил. Все задом наперед, ведь именно так и снимают американское кино. Так удобнее и быстрее, а кто-то утверждает, что и надежнее…
Альберт ожидал, что по окончании появится надпись «Конец», но она так и не появилась. Вместо этого появилась другая, не менее красиво оформленная надпись «Режиссер А. Садовский», и пошли титры. Давно уже, подумал Альберт, не пишут «Конец» по окончании.
Он встал и пошел на улицу. Летний день, ясно-голубое небо и радостные люди. Все радостные. Альберт вспомнил, что сегодня у русских праздник, день независимости или что еще такое же. Он не помнил. Все, что когда-то было прочитано им о России, забылось, словно это заволокла его хандра.
У входа в метро девушка в черном раздавала афиши с предложением посетить самую горячую вечеринку сезона в недавно открытмо клубе «Центр взрыва». Альберт машинально взял флаер. Девушка продолжала неподвижно стоять у входа и раздавать афиши.
Альберт не собирался заходить в метро. Он не пользвоался этим видом транспорта. Он ездил на такси. Он мог себе это возволить, ведь у него было ежедневное пополнение карточки.
Но он решил прогуляться пешком. Ходил и рассматривал счастливые лица детей, жующих сладкую вату, купленную у рыжего клоуна с шариками в белых перчатках. Клоуну было жарко, его лоб покрывала испарина, но, несмотря на это, он продолжал работать. Он продавал сахарную вату, красивую и хрустящую сахарную вату, как утверждала вывеска. Эта вата свсегда продавлась в праздники втрое дороже своей обычной цены, и поэтому за его работу в такое время очень хорошо платили. Клоуну нужно было работать. Он приехал из провинции и жил в общежитии. Ему не хвтало денег, ведь родители нечасто давали подачки. И он работал. Он зазывал всех и улыбался своей фальшивой улыбкой, нарисованной на красном от пота лице.
Альберт не любил вату, в детстве ему кзалось странным, что люди едят вату, ведь вата, по его мнению, была предназначена совеем для других целей. Вата нужна была для того, чтобы ложить ее в нос, когда оттуда идет кровь, или чтобы прикладывать к ранке, или чтобы запихивать ее в мягкие игрушки, которые теперь любила делать Кристин.
Он шел дальше по раскаленному асфальту. Стояла 35-градусная жара. Все проходившие мимо были влажными и потными, будто кто-то провел мокрой кистью по телу. Но один раз Альберт увидел совсем молодую девушку, очень бледную и странную. Она была очень худа, и не была покрыта испариной. Она стояла прямо посреди тротуара без головного убора. Она говорила по телефону, и, несмотря на то, что Альбер прошел совсем рядом, он еле-еле различил ее голос, такой тонкий и слабый.
Но он не обернулся, а все шел и шел. Он решил дойти пешком до квартиры, чтобы опять залечь на кровать и ничего не делать. Разные люди с рупорами окликали его, но он не слушал их. Они предлагали сходить в музей, выпить кофе, посетить передвижную выставку под открытым небом, стать первым гостем или даже полететь в космос на 10 минут, быстро, надежно и удобно.
Он не мечтал в детстве быть космонавтом. Его пугал космос. Космос был далек, огромен и непостижим. Маленький Альберт не возился с подаренным матерью на 11-летие телескопом. Он завесил его плотной черной тряпкой и убрал в шкаф, чтобы никогда не смотреть на звезды. В старших классах он вытащил телескоп и не без боязни отнес своему лучшему другу, чтобы выменять на фотоаппарат. Тот и в самом деле был хорошо: качественная оптика, известная фирма, гладкая и блестящая черная поверхность и куча надписей и кнопок, жаждущих, чтобы на них нажали. Альберт быстро изучил фотоаппарат. Он легко поддался ему. Скоро все соседи знали о семнадцатилетнем пареньке, всегда ходившим с фотоаппаратом и достававшем, чуть что, его из своей потрепанной кожаной сумки.
Увлечение фотографией не прошло. Со временем Альберт стал, по выражению того самого друга Гексли, делать «просто потрясные снимки». Девушки бегали за Альбертом и были готовы на все, лишь бы он сделал им фотосессию. Альберт не отказал ни одной, даже прыщавой очкастой отличнице, живущее в доме напротив. Он не запомнил ее имени. Кажется, она была Амандой, а, может, Келли. Альберт не знал, как в дальнейшем сложилась ее судьба. Его семья переехала в другой штат, когда ему исполнилось восемнадцать.
Альберт всегда фотографировал по ходу работы. Он считал, что самые верные снимки именно те снимки, которые он сделал сам. Он никому не доверял обрабатывать и распеатывать их. Он всегда делал все сам. Это был один из его принципов.
Со времени приезда в Россию он не сделал ни одного кадра. Он не носил с собой фотоаппарат. Тот так и лежал, заботливо положенный женой на самый верх в новой дорожной сумке. Там еще был перочинный нож, одежда на случай плохой погоды и палатка, на случай, если придется ночевать под открытым небом.
Сумка так и осталась нераскрытой. Она лежала там, куда он положил ее, когда приехал: на маленьком лакированном столике, расписанном под шахматную доску.
Еще у Альберта было оружие. Пистолет, небольшой, но хорошо лежащий в руке. Достал Альберт его совершенно свободно, прекрасно понимая всю противозаконность своего поступка.
Иностранец вытащил пистолет из выдвижного ящичка прикроватной тумбочки и проверил, есть ли патроны. Они были. Целых три. Говорят, что три — счастливое число, но Альберту было все равно. Раз, два, три. Он стреляет себе в голову и не успевает улыбнуться.
На столе все еще стоит бутылка с минеральной водой, а из кармана выпадает флайер. Ярко-желтые, обведенные оранжевым буквы, веселы и призывны: «Приходите. Будет весело».