Без языка.
Автобус, как всегда, приезжает рано, медленно причаливая к Финкино. Осенний холодок будоражит после долгого взаперти в духоте. Антти уже ждёт меня на пятачке, - так начинается мой новый день очередного визита в Финляндию.
Мы идём, и направляющиеся навстречу финские бомжи на ломаном английском бормочут что-то вроде – ю ар велкам! Они уже изучили особенности этого заколдованного места – по утрам территория вокруг кинотеатра и музея Финкино – русская. Автобусы с приехавшими на несколько часов ради беготни по магазинам гражданами России стоят бок о бок и спят.
Финляндия – самая близкая к нам западная держава, и политически очень-очень лояльная к России. Видимо, и к русским тоже. Но после проведённого в прошлом году соцопроса все финны хором посмотрели друг на друга и жутко удивились: оказалось, что больше всего на свете они ненавидят три нации – американцев, шведов и русских.
С той поры вежливые улыбки продавцов в хельсинкских супермаркетах и сувенирных лавках кажутся мне странными. С той поры мне жутковато проходить мимо галдящей на своём финно-угорском наречии толп молодёжи. Я понимаю, что даже приехав сюда на несколько часов, я – чужая.
Быть чужим – нелёгкая доля. Проходить по чужим улицам чужого города и осознавать, что не принадлежишь этой стране, этой культуре и этой нации. Антти везёт меня на машине в Каллио, смотреть знаменитую церковь. Отличный район Хельсинки, но иностранцу или эмигранту без сопровождающего-финна сюда лучше не соваться. Миролюбие Хельсинки заканчивается на парадном бульваре Эспланади, где спокойно расхаживают арабки в своих платках и африканцы с косичками.
Каллио – город в городе. Хочешь выпить кофе в местном кафе – изъясняйся знаками. По акценту узнают иностранца – не сделают ничего, но от одного холодного взгляда станет неприятно. Потому что ты – чужой. Вдобавок – русский. Впрочем, упертому на национальной значимости финну без разницы, кто ты – русский, африканец, араб или швед. Главное – чужой, а чужих не любят. Их даже презирают.
Я прочувствовала, что это такое – когда тебя презирают. Ощущение, словно идёшь жарким летом в обмазанном дёгтем пальто. Неудобно, неприятно, стыдно, больно. И очень обидно.
Сидим с Антти в кафе, и я боюсь открыть рот, потому что мой явственный славянский акцент выдаст чужака. Молчать – тоже доля не из лёгких. Чувствуешь себя без языка. А без языка – значит, почти без самого себя, без собственной личности.
Пока сидим, всплывает в голове один эпизод: ночь, пересекаем границу, останавливаемся в придорожном кафе Ваалимаа. Вся наша группа пьёт кофе с молоком, и вот я вижу знакомое лицо – парень в шапочке покупает хот-дог. Парня в шапочке первой узнаёт гид Галина – разговорчивая, истинно по-русски, тёплая и открытая женщина. У неё все друзья – везде, и в Финляндии тоже, даже на таможне. Вот и Вилле, сонный и голодный, улыбаясь, отвечает на её вопросы.
Группа бросает свой кофе и мчится фотографироваться с Вилле на камеры мобильников. Самый русский финн в Финляндии охотно позирует.
Антти наслышан о Вилле. Он тут, в пределах маленькой Финляндии, герой. Снимается в русских блокбастерах – даже в продолжении «Иронии Судьбы» засветился! Иногда в разговоре с финнами о смелом Хаапасало нет-нет, да проскользнёт такая нотка: русские любят актёра этого больше, чем финны. Просто своим он стал, в доску, просто вошёл в отзывчивую русскую натуру, пусть даже со своим медлительным финским менталитетом. Над Вилле можно посмеиваться, но как же его не любить! Вот и помчались все сквозь ночь фоткаться с героем «Кукушки».
Помню, ещё в один из своих первых визитов в Хельсинки, упоённая идеализмом по плану того, что меня все ждут, случайно увидела надпись маркером на телефонном автомате железнодорожного вокзала: «Смерть русский свинина». Эта самая «свинина» до сих пор не идёт у меня из головы, даже когда я покупаю билеты в театр у интеллигентно выглядящей билетёрши-финки.
«Да это сами эмигранты написали, только арабы, - успокаивает меня мой финский друг Антти, но в сердце – всё та же настороженность. Ступаешь по улицам красивого и любимого города, куда так любишь приезжать, сдержанно и с опаской. Чувствуешь себя скованно и неловко, словно пришёл на чужую кухню со своими пирогами.
…У нас под окнами открыли новый японский ресторан. Вынесли на улицу стулья, посадили рядом гастарбайтера-таджика как охранника. Вижу его периодически – таскает стулья, следит, чтоб никто не унёс, метёт парковку… Он тоже – без языка. Только наше с ним отличие в том, что я отгуляю положенное по Хельсинки, сяду в автобус и опять вернусь домой. А он останется – зарабатывать мелочёвку и получать в награду косые и презрительные взгляды.
Я очень люблю Финляндию, но всякий раз прохожу по улицам её чистых городов чужестранцем. Я понимаю, что останься я здесь навсегда и получи статус эмигранта, не миновать мне тех же самых презрительных взглядов. Потому что они – финны – население коренное, Финляндия – их Родина. А я просто приехала в их страну – зачем, спросят? Ты нужна нам?
Помню, когда ещё училась в английской своей гимназии, по обмену приезжали к нам мальчишки-девчонки из Германии, Швеции и Финляндии. Приезжали, а мы водили их по городу, знакомили с тем, что для нас самих уже аксиома: Мариинка, Медный Всадник, Петродворец. Какие заворожённые у них были лица! Жаль, времени прошло много, а так – хотелось бы спросить, приходилось ли иноязычным гостям ловить лопатками холодные взгляды?
Один мальчик, финн, уезжая, всё время обещал вернуться. И вернулся ведь! Уже студентом, поступил на славянское отделение Хельсинкского Университета, сейчас колесит по российскому Северу. Туомаса так просто не вызвонишь – он вечно в познании России и русских. Говорит, что познать всё до конца не хватит всей жизни. Его слова: «Русские – нация бездонная, из неё можно пить воду бесконечно!»
Значит, понравилось ему тогда, в далеком 96-м, не только Медный Всадник, но и что-то ещё. И это что-то ещё должно быть в нас самих.
На автовокзале Антти осторожно обводит меня крюком. Там стоят два финских скина – ничем внешне не отличающиеся от таких же русских, немецких, польских. У них тоже есть свои идеи, за которые они умереть готовы – финны лучше всех, Финляндия для финнов. Может, кто-то из них в своё время и блеснул знанием русского, написав про «русскую свинину». Наверно, дело не в моей национальности как таковой, хоть я и пытаюсь доказывать многим вполне адекватным друзьям, что течёт во мне довольно много польской крови, и что странная фамилия с таким непривычным финскому уху нагромождением звонких согласных – польская.
«Ты же говоришь по-русски, - парируют они.
Правильно, говорю. А если не говорю? Если вынуждена прятать свой язык из опасения быть оскорблённой по национальному признаку? Кто я тогда?
Полька Агнешка сменила популярное на родине имя на Агнес. Разведясь с мужем-финном, всё равно носит его финскую фамилию. Ей так спокойней, хотя и тяжело слушать шепотки за спиной насчёт славянского акцента и непривычно экспрессивного поведения. Она тоже чужая, и это давит. Особенно, когда вокруг люди, уверенные в том, что их нация – самая лучшая, а все остальные – ниже по рангу.
Соня – мулатка. Она отличная танцовщица, красивая, состоявшаяся в жизни женщина, лучший и душевный друг. Она говорит по-фински без акцента, потому что родилась и выросла здесь, но африканскую внешность не спрячешь за правильное произношение. Знакомые и друзья Соню любят. А вот на улице от подростков частенько доводилось слышать – «Чёрная, пойди, умойся!»
Сонино преимущество передо мной, чужаком проходящей по нарядным улицам Хельсинки – её гражданство. У меня его нет. Есть только виза в красном корешке. По большому счёту – птичьи такие права. И от этого чувствуешь себя ещё более чужим и одиноким.
Как-то Антти с неохотой сказал, что одна его знакомая школьного возраста предположила, что русские редко моются, а Петербург – некрасивый, грязный город. Самый некрасивый в Европе. На вопрос – почему ты так считаешь? – пожала плечами. Отличие этой школьницы от тоже финна Антти в том, что он объездил полмира, и знает людей не по стереотипам, а такими, какие они есть. Он видел, как живут американцы, знает их проблемы, достоинства, сильные и слабые стороны. Он знает много и о шведах, и о русских. Он теперь не может их ненавидеть. Он относится к каждому человеку по его заслугам. Знание и свобода от стереотипов – вот разгадка доброго отношения к тому, кого считаешь чужаком.
У нас тоже много стереотипов насчёт финнов. Медлительные, скучные, с рыбьими глазами, холодные, пьют водку… Чего ж удивляться, что у финской школьницы свои стереотипы насчёт русских?
Знакома я с молодой парой из-под Выборга. Они ездят в Хельсинки на выходные. Просто любят город. Просто любят людей Хельсинки. Душой отдыхают и подзаряжаются положительной энергией. У них никаких стереотипов о финнах нет. Есть только мнение – весьма положительное, доброе, тёплое. Есть финские друзья.
Те самые мальчишки и девчонки из Лаппеенранты, приезжавшие в нашу гимназию больше десяти лет назад, точно знают, что такое Петербург. Равно как и я – что такое Хельсинки. Что это красивый город с множеством лиц, и Антти, как коренной финн, мне очень благодарен за такое мнение. Он вообще благодарен тем русским, которые приезжают в его город не только за покупками, а бродят по улицам с фотоаппаратами, унося частички его родной Финляндии с собой. Потому что именно русские, в отличие от тех же американцев, всегда возвращаются – по его наблюдениям. И столько финнов приезжают из Петербурга с непривычно горящими глазами – они увидели Россию, они прикоснулись к ней, и унесли в своём сердце.
Стереотипы и узость кругозора порождают ложное осознание собственной значимости и пренебрежение к другим. Вот почему так многим людям приходится проходить по улицам чужих городов осторожно, ни с кем не заговаривая, без языка.
Дома, проходя мимо нового японского ресторана, со странной тоской смотрю на метущего парковку таджика. И мне хочется с ним заговорить – о чём угодно. Потому что он чем-то похож на меня – немного потерянный в своём поиске места в жизни.
Сажусь в автобус и уезжаю. Я ещё вернусь, потому что люблю эту страну, что бы она там обо мне не думала. Я даже готова потерпеть то, что какое-то время мне приходится быть чужой и безъязыкой. И я знаю людей, которые тоже туда вернутся – не ради супермаркетов и пакетов кофе. Просто потому, что есть где-то в глубине наших сердец большие озёра, досмотреть вглубь которых не хватит сил ни у одного славяниста с запада.