Старый междугородний автобус кряхтел на поворотах дороги, но упорно вёз нас вперёд; утомлённо шумел на подъёмах, но не сдавался. Двадцать семь километров, и уже потихоньку начало темнеть. Двадцать семь километров от одного заштатного провинциального городишки до другого. И мы наконец-то приехали.
Гостиница, как и предполагалось, находилась прямо напротив автовокзала, который по всем признакам был по совместительству и центром города—во всяком случае, рядом находилось сразу четыре или пять разноплановых магазинов, а это для городка с населением в пять тысяч человек весьма серьёзный показатель. Станций поездов здесь нет, до ближайшего железнодорожного полотна десятки километров горного бездорожья. Об аэропортах я вообще не говорю. Поэтому небольшой, на три-четыре автобуса, вокзальчик с пропускной способностью «один маршрут в час» и прилегающая к нему территория с гостиницей, магазинчиками и частью дороги, расширяющейся в некое подобие площади и стали невольно форумом городка.
Мы с Наташкой зашли в номер и бросили рюкзаки прямо на пол. Ну их в болото! Наташка пошла в душ—целый день на ногах, а я выглянул в окно. В воздухе висели сумерки, потихоньку становящиеся темнотой. Темнота…
Темноты-то нет, внезапно понял я. Просто для меня до сих пор непривычно отсутствие освещения в маленьких населённых пунктах. Окраина большого города вечером и ночью освещена гораздо ярче, чем здесь центр. Да и зачем здесь нужно феерическое освещение? Магистралей нет, люди по ночам не гуляют, разве только с экскурсий. На это я, кстати, обратил внимание в первую очередь. Все, кого я видел в городке на улице, были так или иначе связаны с автобусом, на котором мы приехали. Причём тех, кто приехал на экскурсию (таких было человек шесть вместе с нами) сразу было видно, все кроме нас побрели по магазинам, видимо планируя обеспечить себя спиртным на вечер. Местные же выйдя из автобуса, сразу растеклись по закоулкам, быстро, угрюмо и как мне показалось, подавленно покидая главную улицу. Наблюдая за некоторыми из них, я почувствовал, что они стараются как можно скорее оказаться в своих домах и закрыться на замок. Почему?
Вот и сейчас, глядя в окно, я не видел ни одного местного жителя на центральной площади городка, хотя в некоторых окнах двухэтажных домов и горел свет. Жизнь просто перенеслась с улиц за стены жилищ, извне вовнутрь.
Этот провинциальный посёлок городского типа, внешне не отличающийся от других посёлков городского типа непроходимого Северного Урала, представлял для нас с Наташкой чисто экскурсионный интерес. Когда-то на этой земле жили древние и таинственные щогры, о которых мало что известно. Информацию о них не встретишь в Большой Советской Энциклопедии или даже Википедии. Я перерыл кучу источников, но нигде не нашёл больше нескольких скудных строк о том, что с ними никто никогда не связывался, а с приходом русских они были порабощены и в дальнейшем ассимилированы. Письменности у них не было, но уже после войны, в 50х-60х годах кто-то не поленился собрать фольклорные сказания, оставшиеся от этих самых щогров и органично вошедшие в сказочные традиции местных, отделить русские сказки от их мифов и построить музей фольклора местных народностей, более известный в народе, как Музей Сказок. Наташка долго рылась и наковыряла где-то в бездонных пучинах интернета, что в Музее сказок висит много картин и других экспозиций, отображающих жизнь того времени, проводятся инсценировки быта и сценические постановки сказок. Музей работает круглосуточно и ночью там показывают самые страшные сказки. Уже тогда мы решили, что во время наших скитаний по Уралу мы заедем туда обязательно. И вот мы здесь.
Во времена щогров народы опасались селиться с ними в непосредственной близости, говорят это были опасные люди с опасными верованиями, чуть ли не сатанисты того времени. Позже, когда Урал входил в состав Российской Империи, эти места считались проклятыми. Говорили, что здесь пропадают люди. Когда к власти уже основательно пришли большевики, кто-то из партийных бонз безапелляционно заявил, что люди просто так пропадать не могут, и проклятие «сняли». Видимо поведение местных уральцев—отголоски тех времён или просто место смурное. Как бы то ни было, ото всех этих мелких деталей становилось чуть-чуть не по себе и это ещё больше подогревало моё любопытство.
Я быстро ополоснулся под прохладным душем после Наташки и выскочив из ванной крикнул:
—Наташ, а пойдём прям сейчас в этот музей! Он ведь круглосуточный.
Она оторвалась от фотоаппарата, с которым возилась в это время, меняя карту памяти на свободную и посмотрел на меня в раздумьях:
—Пойдём, почему бы нет. Завтра там с утра народ будет который с нами приехал. А сейчас возможно никого нет.
—Вот и я про тоже. А ещё у меня нетерпячка.
Она улыбнулась и стала похожа на древнеегипетскую Исиду.
—Одевайся, давай, нетерпячка!
Я взял небольшой городской чёрный рюкзак с жёлтой надписью «Kant», куда мы убрали наши деньги и документы, поскольку сомневались в надёжности местных гостиничных дверных замков. Украшения Наташка не всегда носила на себе, но всегда держала при себе. Кроме того, в рюкзаке всегда лежали «аптечные» предметы первой необходимости, фонарик, запасные батарейки для него и фотоаппарата, сбоку, чтобы не бросаться в глаза, был прицеплен нож. Туда же мы бросили ветровки, на случай если ночью станет прохладно. Погода на Урале переменчива.
Когда мы вышли, магазины на «центральной площади» уже закрылись и народу вокруг не было. Главная улица уходила в сгустившуюся ночь в обе стороны.
—Куда?—спросила Наташка.
—Вроде там, откуда мы ехали, ничем подобным и не пахло. Давай в другую сторону?
—Давай!
Как ни странно, мы с лёгкостью нашли его. Это оказалось совсем рядом. Главная дорога, пробегая сто или сто двадцать метров, расширялась слева в ещё одну небольшую площадь без боковых улочек, вплотную к которой были прилеплены несколько двухэтажных домиков из бруса. Эта площадь освещалась фонарём, первым фонарём во всём городке. Дорога шла дальше в темноту, ну и пусть себе идёт.
Музей сказок занимал центральное место. Большое двухэтажное одноподъездное деревянное здание, ничем не отличающееся от построек 20-30-40 годов двадцатого века, как будто искусственно подчернили снаружи, чтобы сделать на вид более древним. Хотя возможно мне так показалось из-за темноты. Симметричный ряд окон по верхнему и нижнему этажам, внизу свет в окне горит только справа от входной двери, зато верхние окна все освещены, ярко и жёлто. Треугольная двускатная крыша с тёмным провалом чердачного окна и не шибко высокое крыльцо с закруглёнными балясинами перил. В общем, внешне всё небюджетно, неухожено и провинциально, примерно так как я и представлял.
Внутри скорее всего будут скрипучие полы, два длинных коридора (на каждом этаже) и маленькие комнатки с голыми бревенчатыми стенами. Под музей исполком выделил одно из тех зданий, которые выделяли подо все нужды—госпиталь ли, штаб, гостиница для шоферов, возящих членов сельсовета на колхозные планёрки.
—Пойдём?
—Пойдём.
Мы поднялись по крыльцу к двери и висящей на ней тёмно-зелёной табличке с золотой надписью «Музей фольклора народов Урала». «Ни дней работы, не времени, ни расписания экскурсий и постановок,—заметила Наташка,—они что, круглосуточно круглогодично работают?»
—Да, нам здесь рады в любое время,—ответил я открывая тяжёлую входную дверь. Наташка усмехнулась мне вслед: «Ни стоимости билетов».
У входа в небольшой прихожей сидел старенький вахтёр с улыбчивым лицом и весёлыми глазами. За ним, как и предполагалось, коридор. За коридором лестница на второй этаж.
—Вам туда,—вахтёр показал рукой через левое плечо в правую от нас часть коридора.
—А оплата там?—спросила Наташка.
—Там, там. Оплата по выходу.
—Ух ты! Если не понравится, не платим?—усмехнулся я.
—Всё на честности,—улыбнулся в ответ старичок.
Мы свернули вправо и не успели пройти мимо спины вахтёра, как ближайшая к нам дверь открылась и из комнаты (той, где горело окно, сообразил я) выскочила молодая женщина с крупным несимпатичным лицом но деловой полуулыбкой на лице. Она и сама была крупная по фигуре и широкая в кости, хоть и невысока ростом.
—Здравствуйте, меня зовут Людмила, добро пожаловать в наш музей.
—Вы наш экскурсовод? Мы долго будем собирать группу?
—Вы думаете здесь так много зрителей по ночам? Экскурсия будет специально для вас.
—Классно,—пробормотала Наташка, распаковывая фотоаппарат.
А мне почему-то не понравилось как она это сказала. «Специально для вас»… «Специально»…слово какое-то не то… не знаю.
По коридору налево—большая зала. Там стоит несколько видов жилищ дославянских уральцев от чумов до деревянных изб различных планировок, на брёвнах, с земляным полом, шалашей. По стенам висят шкуры. Горит костёр—настоящий—в левом углу комнаты, пол наверное устелен металлом или керамикой, чтобы избежать несчастного случая. Пахнет хвоей и травой—молодцы, с душой подошли к планированию композиции, невольно чувствуешь, как погружаешься в то время.
В это время в дальнем углу открывается небольшая дверь, скрытая полумраком из-за костра горящего в соседнем углу, и из темноты появляется высокий мужчина с морщинистым кавказским лицом и в какой-то балахонообразной расшитой бисером и тканями, по видимому, национальной одежде местных народностей.
—Йа жыстокий шаман щогров. Мэня завут Мэйнен.
—А на самом деле как?—не могу удержаться от усмешки я.
—Автандил,—без проблем выходит он из образа,—на самам дэле йа ваш втарой ыкскурсавот, проста хатэл вас паднапугат малэнька. А вы вон, нэ из пугливых.
Он улыбается. Я тоже. Шутка и вправду получилась. Творческие люди здесь работают.
—Вы всегда так пугаете народ?
—Мы всэгда к каждай ыкскурсии патходим по-разнаму. Стараемса ызабрысти что-та новое, ынтиреснае.
Экскурсия и вправду была нескучной. Людмила и ещё одна появившаяся женщина постарше отошли на второй план, выполняя указания грузина. Из их рассказов я узнал многие интересные вещи. Например то, что священным числом щогров было число десять по количеству пальцев на руках. Небо делилось на десять частей, на десять частей делилась и человеческая жизнь. И про каждую из этих частей жизни каждого человека сочинялось сказание. Таким образом каждый человек проживал эпос. И система исчисления также была десятиричной, соответственно «пятнадцать» называлось «десятьпять», девятнадцать «десятьдевять», двадцать «дваподесять» или что-то в этом роде. Видимо, дальше ста щогры не считали или там были совсем уж длинные названия. Было лишь одно исключение—число одиннадцать. Оно называлось как-то по-другому. Оно одновременно символизировало проклятие, потому как вышло за пределы десятиричного цикла новым шагом и означало несметное количество, так как покидало всеобъемлющую десятку известных данностей. Если перед щогром стояло одиннадцать человек, он бы сказал: «десять и один человек». Щогр бы сказал «одиннадцать человек», если бы перед ним стояло несметное войско, посчитать которое он не в силах. И в конце десяти сезонов из которых состоял год щогров, наступал одиннадцатый, проклятый месяц, время упадка и голода, метелей и жертвоприношений. И когда человек умирал, про него придумывали одиннадцатую главу, в которой рассказывалось, как он устроился в загробном мире. Эпилог, подводящий итог всему эпосу.
Мы поднялись на второй этаж. Поворот коридора и я в который раз за этот вечер был удивлён. По моим расчётам, коридор шёл вдоль фронтальной стены здания. Однако я видел бревенчатую стену без единого окна, а второй этаж фронтальной стены был с окнами, в которых горел свет. Может быть, за стеной ещё ряд комнат? Но где двери в них? Дверей нет. Может, это противоположная стена? Не может быть, чтобы мой внутренний компас так сбился. Если только они здесь не балуются электромагнитными полями.
Пол был устелен коврами, я не думаю, что национальная работа малых народностей, но орнамент оригинальный. На стене висело несколько картин с изображениями быта того времени. По левую руку двери, по видимому в комнаты, но закрытые. Всё таки размах. Я не ожидал, что в небольшом посёлке городского типа может быть такой серьёзный подход к культуре. Это при практически общегосударственном отсутствии финансирования сектора культуры и искусства. Неужели всё на энтузиазме? Молодцы. Появилось первое окно справа. Вернее, мне сначала показалось, что это окно. Подоконник, ниша, рама, стекло—всё было на месте, была даже оконная ручка-защёлка. Но вот за стеклом не было площади городка и горящего в ночи фонаря. За стеклом были сумерки, горы, покрытые растительностью и деревья вдали.
—Ацынил?—довольно обратился ко мне Автандил,—как тэбэ кампазицыя?
—Это картинка?
—Жывая. Там праисходят сабытия.
—Видеокартинка? Вместо окна плазма?
—Нэ савсэм. Но па техналогиям блиска.
—Оригинально. Я думал, у меня шифер оборвало.
—Ага, всэ так думают. Там воссоздан пэйзаш этай зэмли да прихода цывилизацыи.
—Круто.
Я действительно находился под впечатлением. Так вот ты каков, Урал семисотлетней давности! И так вплести замысел в реальность! Полноценное окно, вместо стёкол которого экраны. И впечатление, что смотришь в окно, создаётся абсолютно реальное, поверни ручку, открой фрамугу, и сумерки выдохнут тебе в лицо прохладный горный ветер.
—Налэво, сюда,—сказал Автандил, отрывая меня от окна. Наташка тоже находилась под впечатлением и щёлкала пейзаж «за окном» из фотоаппарата. Я с неохотой повернул в находящуюся почти напротив дверь. Наташка, Людмила и вторая помощница Автандила зашли следом.
Помещение от силы двадцать квадратных метров. Дверь толстая, деревянная, но обшита изнутри и снаружи какой-то плотной тканью. Как будто звуконепроницаемая. Слева от входа, какая-то деревянная тренога сложной конструкции, присутствуют верёвки, назначение мне непонятно. За ним ещё что-то, вроде каменного ложа или саркофага, рассмотреть мне сначала не удалось. Рядом деревянная дубинка-колотушка наподобие современной бейсбольной биты только потолще. На дальнем плане комнаты то ли столб то ли деревянная статуя какого-то кумира. Освещение слабое, от одной голой сороковатной лампочки под потолком.
—Сдэс вассозданы рылигиозные устройства щогров. Прощи гавара для жертвапринашений.
—У них были человеческие жертвоприношения?
—Да, адын сэзон в гаду, саатветствующий фывралю. И толька в тяжолые врымина чаще. Вышь вот эта?
—Треногу?
—Да. Эта плаха. У щогров культ прэдкав. Жертву из другова плэмени вскрывали, шаман сабырал кров и пил.
—Только шаман?
—Да ы только мушскую кровь. Предки требовали мушскую. А женская кровь отдавалась зэмле-прарадитильницэ.
—Женщин просто убивали?—удивилась Наташка, оторвавшись от процесса фотосъёмки пыточно-умертвляющих приспособлений,—как? Вскрывали, чтоб они истекали кровью в песок?
—Зачэм?—удивился грузин,—дагала и в лэс к сталбу. Зверьё и гнус тоже принадлежат зэмле по каторай ходят.
—Ммм…—задумчиво пробормотала Наталья, видимо представляя себя на месте жертвы.
—Жестокая смерть,—усмехнулся я.
—Ага,—соглашается Автандил,—Но всэмерная помащ матэри-зэмле.
—Конечно, она этого не забудет,—смеюсь я,—а дубина зачем?
—А так,—Автандил задумался, видно стараясь что-то придумать пооригинальнее, но не смог,—дла антуража.
—Ясно. Типа помогать тем, кто не хочет лезть на плаху. Наташ, сфоткай меня на плахе!
—О господи! Дитятка ты моя! На плаху он захотел!
—Шас инсцынируим—тут же загорается грузин, подводит меня к треноге и показывает как разместиться—надо встать на колени, просунуть голову в верёвочную петлю. На руках тоже затягиваются петли. Подворачиваю правую руку так, чтобы петля была затянута несильно и можно было извлечь руку. Не знаю откуда такая привычка—вдохнуть побольше воздуха, напружинить конечность, чтобы при выдохе и расслаблении она была не так тесно зажата и можно было вытянуть. Это ещё с детства. У меня всегда получалось—когда играли в индейцев, всегда развязывался и убегал из плена, потом развязывался на спор, Гудини школьного масштаба, в подростковом возрасте снимал милицейские наручники. Так и наработал рефлекс помимо воли заставляющий подготавливаться к освобождению.
Людмила затянула мне петлями ноги, голову затягивать не стала. Автандил в своём национальном балахоне лёг в стоящую за плахой каменную нишу, действительно больше напоминающую саркофаг без верхней крышки.
—Вот так распалагалса жрэц.
—Жрец?
—Да, шаман. Кровь из вскрытава горла стекала прамо на него,—он посмотрел на меня и улыбнулся,—на мэня. Я лэжу и купаюс в тваей крави. Пыть даже необязательна.
Я улыбнулся:
—Можно фоткаться?
—Ага!
—Джага!!!—истощно вдруг завопила Наташка, сбряцал о деревянный пол фотоаппарат. Я резко выдернул голову из петли и развернулся. Помощница Автандила имени которой я не знал, крепко держала вырывающуюся Наташку со спины и пыталась схватить за горло. Звуконепроницаемая дверь была плотно закрыта. Людмила подходила ко мне с ножом, по всей видимости ритуальным и в глазах у неё горел фанатизм, далёкий от театрально-постановочного. Всё это по настоящему, она настроена убивать, сразу понял я. Такой взгляд, такое выражение лица ни с чем не спутаешь. «Ни хрена себе»,—только и подумалось.
Страха не было. Возникло чувство удовлетворения—молодец, пошёл на поводу у своего инстинкта, не дал связать себя крепко. Миг—и правая рука выскользнула из петли, секунда—и я освободил левую. Тут только Людмила поняла в чём дело и не мешкая больше бросилась на меня с ножом. Я всё ещё находился в очень неудобном положении—спиной к ней, на коленях с зафиксированными голеностопными суставами, но у меня были свободны руки. Оттолкнувшись руками я приподнялся и попытался развернуться, перекрутил правый коленный сустав до адской боли и хруста, но встретил её лицом к лицу. Схватил за руки и ударил головой в солнечное сплетение, выше не дотянулся. Она хрипло вскрикнула, теряя воздух, но ножа из руки не выпустила. Я чувствуя, что уже теряю равновесие, схватил её за кисть правой руки и голень левой, потянул, стараясь загрузить на плечи, после чего развернулся в обратную сторону, не мучая больше свои ноги перегибами суставов и выполнил «мельницу с колен». Ипон. Чистая победа. Людмила была тяжеловата для меня, но бросок получился. Она ударилась о треногу, завалив её на саркофаг-ванну и выронила нож, стараясь упасть на руки. Я выиграл время. Полторы-две секунды—и ноги освобождены от петель. Я вскочил. Людмила медленно и ошарашено поднималась с пола; из саркофага, пытаясь отодвинуть завалившую его треногу-плаху, выбирался Автандил, сообразивший уже— что-то происходит не так. Я схватил дубинку-биту, очень удачно тут оказавшуюся «для антуража» и повернулся к третьей женщине, безрезультатно пытавшейся удушить Наташку. Когда я замахнулся на неё битой, она испугалась и подняла руки к голове, отпустив Наташку. Лучше бы она этого не делала! Наташка вырвалась и первым делом пнула её пяткой в живот. Сильно пнула, такой удар не посрамил бы и соревнования по кикбоксингу. Вот и правильно! Нефиг трогать мою любимую!
Я побежал к саркофагу, из которого выбирался Автандил и, увидев что Людмила хочет подобрать нож, по пути ударил её по правой руке битой. Она резко дёрнулась от боли и прижала пострадавшую руку к груди. Подбежав к грузину я два раза сильно ударил по торчащей из саркофага голове, наверное мог и пробить. Не пробил. Грузин на редкость спокойно и не торопясь закрыл голову руками и пробормотал: «Всё, всё, хватыт, нэ нада».
—Что происходит?—рявкнул я, ещё раз хлопнув грузина по голове палкой—на всякий случай. Он промолчал и только глубже зажался под опрокинутую треногу. Я глянул на Наташку и увидел, что она подбирает с пола фотоаппарат, а женщина, которая её держала до этого, лежит на полу. Видимо удар и вправду был весомый. Тогда я снова подскочил к Людмиле и вытолкнул её в сторону двери. Она пыталась закрыться руками, но я всё таки нанёс ей пару ударов, более слабых чем Автандилу, но достаточно ощутимых.
—Что происходит?—повторил я. Людмила вздохнула и затравленно посмотрела на меня. Я сделал замах для ещё одного удара. Она сжалась и прикрыла голову руками.
—Это окно…
—Чего?!
—Окно. То, в которое ты смотрел…
—В которое я смотрел?—я вдруг осознал, что за всё время нахождения здесь не видел ни одного окна, только картину, напоминающую окно.
—Это окно настоящее,—как будто читая мои мысли, ответила Людмила,—и всё что за ним тоже настоящее.
—Всё что за ним?—я быстрым движением наклонился к стоящему рядом моему рюкзаку и вытащил нож из ножен, а сам рюкзак забросил за спину—пора уходить,—у вас тут флеш-моб психов?
—Пойдём,—сказала Людмила, открывая дверь.
Первое, что я сделал, когда открылась дверь из комнаты—выбросил биту в коридор (чтобы Автандил, если оклемается, не смог за неё схватиться), второе—схватил Людмилу за плечо левой рукой и приставил ей нож к горлу (вдруг захочет позвать на помощь, откуда я знаю, сколько этих сумасшедших вокруг?). Наташка как тень скользнула в дверной проём за мною следом.
Нет, Людмила не стала звать на помощь. Она подвела меня к окну и сказала:
—Оно настоящее. Рассмотри его внимательно. Открой его.
Внешне оно действительно было настоящее. Я и сам не верил, что можно так искусно подделать элементы декора.
—Открой и посмотри. Или разбей, если не веришь мне.
Мне не понравилась её настойчивость. И Наташке по-видимому тоже. Она рассматривала окно через дисплей фотоаппарата. Щелчок, просмотр кадра—белый прямоугольник, как будто плёнка засвечена. А фотоаппарат-то цифровой, плёнки нет. Я посмотрел на неё, она на меня.
Страшно.
—Что это значит?
—Открой, выгляни и посмотри,—усмехнулась Людмила. Мне было не смешно, я вообще был в бешенстве. Я схватил её за горло и сдавил так, что она захрипела; потом отпустил:
—Послушай, дорогая, у меня нет никакого желания дышать воздухом средневекового Урала. Продолжим играть в удавленницу?
На самом деле мне жутко хотелось подышать воздухом средневекового Урала и подмывало открыть окно, посмотреть, что же это на самом деле. Я не мог поверить ни во временные дыры ни во что-то иное мистическое. Хотелось доказать мистификацию. Но останавливало чувство страха.
—Смотри туда,—она показала пальцем на лес вдали, почти у края видимости,—ты видишь? Это ангелы.
Теперь я видел как в сумеречном воздухе над лесом появлялся и роился тёмно-серый дым. Даже с такого расстояния казалось—он живой.
—Ангелы?—я усмехнулся,—я их себе немного по-другому представлял. С крыльями и…
—Ангелами мы называем своих предков,—перебила меня Людмила и снисходительно улыбнулась.
—Предков? Так ты потомок щогров?—оттого как она посмотрела на меня, стало совсем не по себе и я вдруг сразу во всё поверил—да, это древность за стеклом, да, это души умерших сотни лет назад язычников роятся на границе видимости, да, это чудовищное окно не выдумка и не экспонат музейной коллекции. Всё как в кино. Всё как в страшном сне.
—Я щогр,—ответила Людмила.
—В чём секрет этого окна?
—Его нельзя открывать. Один раз давно ещё после войны мы открыли его, и ангелы влетели к нам.
Я как заворожённый смотрел на тёмные клубы затянувшие уже почти половину горизонта. Если бы не знал, даже не обратил бы внимания. А так чувствовал, как начинает тянуть внутренности, ощущение как будто из печени высасывают содержимое.
—И что дальше?
Людмила посмотрела на меня.
—Дальше? А дальше они забрали нашу смерть. И теперь мы принадлежим им. С нашей помощью они совершают свои ритуалы. Так принято у щогров.
—Что значит забрали смерть?
—Это значит лишили возможности окончить жизнь.
—Ты бредишь, Людмила! Если бы здесь пропадали люди, об этом было бы давно известно.
Она посмотрела на меня взглядом от которого по позвоночнику побежали сороконожки и в который раз за этот вечер я обрадовался, что везде ношу с собой нож.
—Люди пропадали раньше. Сейчас всё по-другому. Ты вернёшься домой. Ты будешь делать то, что делал раньше. Просто ты станешь другим.
Несмотря на загадочный способ изъяснения, я её прекрасно понял. Другим—это значит бестелесные демоны проникнут в тебя и выжрут огромный кусок твоего сознания и ту искорку именуемую душой, которая разжигает костёр дающий свет всем твоим достижениям. И кровь тут вовсе не обязательна, суть именно в этом. Это и есть плата за посещение «музея». Я не знал, останутся ли они гудеть в человеке по самую гробовую доску или покинут обездушенный склеп его мозга безвозвратно. Это было и не важно. Я не хотел такой участи. Ни себе, ни Наташке, ни своим друзьям. Ни своим врагам. Никому.
—Остальные окна в этом доме обладают теми же свойствами?
—Остальные окна в этом доме?—губы Людмилы растянулись в улыбке, вроде бы простой ироничной, но в ней было что-то сатанинское,—ты обманулся. В этом доме всего одно окно.
Я слушал её уже на каком-то бессознательном уровне, понимал и оценивал полученную информацию, но смотрел в окно. Роящийся тёмно-серый густой дым покрывал уже весь горизонт и мне на секунду (хоть я и не мог бы это разглядеть с такого, почти десятикилометрового, расстояния) показалось, что он состоит из мельчайших как мошки отдельных сущностей.
—Бог мой,—прошептал я,—сколько же их здесь?
Рот Людмилы (я не смотрел на неё, поэтому не видел, но чувствовал, что было именно так) растянулся в злой сардонической улыбке.
—Одиннадцать.
Я повернулся к ней. Её правая рука тянулась к ручке-защёлке окна, в глазах опять одержимость. Сейчас она откроет фрамугу и всё кончится. Наташка резко дёрнула её за шиворот назад а я ударил—на этот раз кулаком—по правой руке. Эх жаль, бита далеко откатилась! Но удар получился сильным, ушибленная рука громко выстрелила в локтевом суставе и повисла. Людмила прикусила от боли нижнюю губу и опять начала баюкать пострадавшую руку у груди.
—Убить тебя говоришь нельзя? Давай проверим?—Я схватил её за отворот одежды и замахнулся ножом. Ей было страшно; я по глазам видел, что она боялась, но не смерти, а боли.
—Ничего не получится,—тихо сказала она, и я почему-то сразу ей поверил.
Мы с Наташкой втолкнули Людмилу обратно в комнату и уронив на всё ещё опрокинутую треногу, быстро осмотрелись. Женщина, которая пыталась удушить Наталью сидела в том же углу на полу, прислонившись спиной к стене и обхватив руками колени. Мне показалось, что она всхлипывает. Автандил медленно и как-то без интереса выползал из-под завалившей его треноги.
—Давай-ка я тебя на всякий случай убью?—я подошёл к нему с ножом.
—Попробуй, окажи милость,—ответил он мне безо всякого акцента; морщины на его лице разгладились, и я вдруг понял, что и он никакой не грузин, а щогр или один из потомков их сатанинского племени.
Мы быстро покидали этот страшный и странный дом. Мы никого не убили и не пробовали; во-первых, это бесполезно—я уже верил им; во-вторых, я почему-то вмиг растратил весь свой пыл и понял, что надо бежать из этих стен. Я не знал сколько здесь ещё людей да и люди ли это, просто закрыл за собой дверь, подпёр её валяющейся до этого времени в коридоре битой, и мы с Наташкой рванули по лестнице.
Улыбчивый вахтёр у выхода неуловимо изменился, теперь он улыбался беспощадно и хищно, зрачки красновато отсвечивали как у сиамской кошки. Он встал нам навстречу. Но я почему-то знал, что он не будет пытаться нас задержать. В этом доме нас больше ничто не будет держать.
—Как и уговаривались,—дерзко прошипел я,—нам не понравилось и мы не заплатили.
Он проводил нас глазами, но не попытался остановить и ничего не ответил.
Мы выскочили на площадь. Тот же прохладный ночной воздух. Та же узкая главная дорога уходящая в темноту в обе стороны. Тот же фонарь, единственный во всём городке. То же самое всё. Поменялось только восприятие этого мира.
Я отошёл к дороге, пока Наташа восстанавливала сбитое дыхание, подобрал средних размеров камень и швырнул его в одно из сочащихся жёлтым лампочным светом окон второго этажа. Камень влетел внутрь сквозь стекло, не разбив его и пропал не издав ни звука. Что и требовалось доказать. Я посмотрел на Наташку:
—Валим!
Она кивнула головой. Придя в гостиничный номер, мы не ляжем спать, а будем обсуждать случившееся до раннего утра, а потом сядем на самый первый автобус и уедем прочь отсюда, навстречу будущему. Впереди нас с ней будет ждать ещё немало захватывающих приключений, увлекательных экскурсий и удивительных по красоте мест дикого Северного Урала.