В интернате.
Уважаемые читатели! Кто дочитает до конца, получит приз.
Особенно это касается честолюбивых авторов «Прозы.ру», которые обычно быстро пробегают появившееся на ленте: тут две строчки, там две строчки, следующий опус! Так ведь можно пропустить и самого Антон Павловича!
Кстати, у Чехова, помимо «Вишневого сада» и трех сестер, все время ноющих «В Москву, в Москву…», и его знаменитой фразы:
«В человеке все должно быть прекрасно
И лицо и душа»,
было в молодости много озорных и смешных рассказов. Он был тогда веселый молодой человек и давал домашним по гривеннику за сюжет.
Потом все забылось. Ведь обратно во времени не смог вернутся даже Марсель Пруст со своим занудным Сваном.
Один рассказ у Чехова начинается так: «В одно прекрасное утро умерла моя бабушка.» Мне в юности казалось, что это очень смешно. А теперь не кажется. Но чернухи у Чехова здесь нет. Просто он высмеивал использование литературного шаблона с применением дежурных выражений.
Но многие нынче в обычном виде вообще не пишут. У них вечно какой-то хоррор. Я думаю, что это и от психушки недалеко. Как говорил дядя Лева тете Розе
- Но, Боже мой, если вы хотите ужасов и крови, пожалуйста. У меня есть знакомый хирург. Я проведу вас к нему в операционную на хорошую полостную операцию! Там вы получите массу удовольствия, чтобы только вам не сделалось дурно.
Итак, если таки вы дочитаете до конца, то в конце вам напишут: «Спасибо, что Вы потрудились дочитать это. Вам было не очень тягостно? Чтобы получить приз, пошлите SMS на такой-то номер.»
И, конечно, в итоге вы ни шиша не получите.
Просто широко распространен в инете такой способ выколачивать бабки из простофиль, которых на свете никогда не убывает.
Предлагают, например, узнать, сколько вы проживете (а зачем бы это?), или: «Не дурак ли Вы?», и т.п.
Есть идея разместить баннер с надписью: «Если ты дурак, то нажми сюда!»
И я уверен, что найдется много желающих, потому что подсознательно у большинства граждан где-то в глубине души таится подозрение, что так оно и есть.
А теперь сразу предупредим читателя, что дальнейший текст является чистейшей воды мемуаристикой. Он написан не так ярко, как вступление, так как изготовлен был давно и в другом настроении.
- Не выкидывать же его. – Подумал автор. – Может, читателю будет интересно и то, что было так давно?
Так что дальше можете не читать.
Итак, что такое интернат?
Согласно Большому Энциклопедическому Словарю, это:
- (от лат. internus - внутренний) – школа или общежитие при общеобразовательной школе и других учебных заведениях для учащихся.
На самом деле было не совсем классически. Школа была сама по себе и не только для эвакуированных детей (как говорили «вакуированных», опуская лишнее «э»), но и для прочего населения. А вакуированные жили в специальном общежитии, под которое, кстати, иногда тоже выделяли помещение школы для младших классов. Но это не меняет дела.
Как это было давно! Да и было ли?
1941 год. Война идет. По настоящему. И не в Чечне. А всюду на Руси.
Как тогда пели грозно хоры по радио: «Война идет, народная, священная война!» И это действовало на слушателей, поскольку и мелодия была хороша.
Около семидесяти лет назад, первая половина прошлого века.
Это было так давно, что для нынешнего молодого человека должно звучать примерно так же, как воспоминания о событиях времен войны 1812 года. Да так оно, наверное, и есть.
Великий вождь народов не был тогда еще генералиссимусом. Первые недели войны этот тип сильно струхнул, сидя в своем Кремле.
Это вам, генацвале, не свой беззащитный полу рабский народ уничтожать, тут пришел насильник пострашнеее.
Наверняка Иосиф Первый забился в уголок и думал в панике
- Этот нехороший человек, этот редиска меня перехитрил. Как же я просчитался?
Он сидел один в немом отчаянии, потеряв всякую решительность и волю к действию. Боялся, я думаю, что вот сейчас придет Молотов, эта «каменная задница» и зачитает постановление чрезвычайной тройки в составе Молотов, Каганович, Ворошилов – немедленный расстрел без суда и следствия, как это было принято у них, отъявленных коммунистов.
Но даже Сталин, этот дьявол во плоти, плохо знал своих холуев. Они тоже сидели и дрожали от страха по своим кремлевским углам, еще более парализованные бездействием вождя.
Да, трудно сказать, чем бы это кончилось, если наш «Сталин мудрый, родной и любимый» во время не опомнился.
Красноармейцы, бедолаги, не носили еще тогда погон. Это потом они стали называться солдатами и сражались не просто как армия рабочих и крестьян, а как преемники славных полков Российской империи.
Орлы, Суворовцы!
Непонятно, правда, было, как быть с совсем недавним и еще не стертым из памяти клеймом «белогвардейцы».
Время то смутное, серое и тяжелое не берусь описать. Не для моего это слабого пера.
Я же, азм есть ничтожный червь, маленький худенький подросток, пребывал в то время в интернате. В далеком селе Бабка, расположенном вблизи реки Камы Молотовской (ныне Пермской) области.
Время, время, давнее и недавнее.
Вы знаете, что такое аромат времени? Он может возникнуть внезапно. Умеете ли вы заметить его и последить за ним?
Вы вдруг ощущаете себя таким (такой), каким были когда-то тогда, а ведь тогда вы были совсем другим и это факт может вызвать некоторое потрясение. Вы очень явственно чувствуете, что оно уходит.
Ах, постой же, не уходи!
Нет, приятель, я уже ушло! А ты, что тебе остается? Живи дальше!
Да, господа, все мы мотыльки. Порхаем, как бабочки однодневки. Крылышками бяк-бяк. Надо скорее сделать то или это. Вот мне сейчас, например, надо кое-что рассказать вам о том, как было там, в интернате.
Полно, да надо ли?
Итак, представим себе село Бабка такого-то района, ныне (тогда) колхоз «Заря коммунизма», а как же иначе?
Сохранилось ли оно ныне и что там теперь?
Село было сравнительно небольшое. Все, в основном, на конной тяге.
Но была и техника. И несколько комбайнов было.
Помню, осенью сорок первого мы помогали колхозникам убирать урожай.
Мужиков было мало, всех позабрали в армию. Я помогал одному однорукому мужику.
Мы шли за комбайном и затаривали зерно, сыпавшееся из комбайнова жерла, в мешки, которые после наполнения оттаскивали в сторону.
Я только успевал подставлять мешки, а Михеич оттаскивал их в сторону, ловко управляясь одной рукой.
Во время перекуров мы с Михеичем все время спорили.
- Нет, - говорил он – не одолеть нам немца! Посмотри, как он, стерва, прет! Только и слышишь: тот город оставили, этот сдали. Куды нам! Погляди, у них сила какая!
Ну я, естественно, как пионер и столичный житель, с ним не соглашался, употребляя, в основном, агитационные термины и аргументы типа: Советский народ, наша Красная армия, будет праздник и на нашей улице, и т.п.
Вот так мы спорили с ним всю уборочную.
Глубокой осенью нас бросили на заготовку дров себе на зиму, свою интернатовскую двухэтажную избу топить.
Процесс заготовки дров состоял в следующем. Надо было на лодке переехать на остров, расположенный посреди реки, нарезать там дров, в основном из осины, эти дрова переправить на лодке к себе на берег и там на кобыле довезти до интерната.
Разумеется, нам помогало несколько взрослых. Но в основном все делали мы сами.
Увы, я оказался совсем слабаком. Пилить дерево (бедную осину) на дрова у меня не хватало никаких силов! Видя, что я буквально отпадаю после первого отпиленного полена, старшой сжалился.
- Ладно, - говорит, - будешь носить дрова к берегу.
Но и это оказалось мне не по силам! Осиновые сырые поленья, ох тяжелы, и после пары носилок руки мои самопроизвольно разжимались и поленья летели наземь. Что тут будешь делать! Не сидеть же ему дома.
И вот после совета в Филях наш старшой с воспитательницей Мариванной, вздохнув, решили, что ничего не остается, как перевести меня на третий, последний этап данного производственного цикла – перевозку дров вместе с Вовкой (а Вовка работал на перевозке под руководством одного деда) на кобыле от берега до интерната.
А с кобылой мы с приятелем Вовкой уже умели управляться. Научились как-то раньше у деда Короба. Подпруга, хомут, то да се. Нынче-то я все это забыл, не смог бы запрячь кобылку.
И вот теперь я состоял при гужевом транспорте! Кобыла была нам дадена, конечно, старая и смирная. С утра мы с Вовкой шли на конюшню. Дед нам запрягал, а мы помогали. Но бывают на свете неудачные дни!
Как-то раз дед заболел. Весь колхозный народ тоже был занят. Делать нечего, пришлось нам самим запрягать. Хотя до этого дед устраивал нам тренировки по запряганию и все вроде получалось, но то тренировка, а реальность оказалась, как всегда, более капризной. Ох, и помучились мы, пока запрягли!
Приехали на берег с опозданием. Кобыла шла довольно медленно, всем своим видом показывая, что ей спешить некуда. Ни на какие наши «но!» и «ну!» и т.п. окрики она совершенно не реагировала. На берегу уже лежала внушительная гора из поленьев.
Да, неудачный был день! От берега до дороги телеге с дровами надо было преодолеть не длинный, но довольно крутой подъем. И вот, когда мы погрузили первую партию дров и стали понукать нашу кобылу, она вдруг забастовала.
Стоит, зараза, глазом косит на груженый воз, и ни с места!
Тут мимо шел один колхозник.
- Она криков не послушает. Лупить ее надо прутом хорошим, а то хоть бы и палкой! А ну, Дунька, пошла, твою мать!
Дунька вздрогнула, покосилась на мужика, и хоть бы хны. Не едет.
- Ах, так!
Мужик взял приличную хворостинку и стал ее лупить, бедную, прямо по тощим бокам. Ничего не помогает. Стоит, и все. Мужик плюнул и пошел по своим делам.
- Вот, мальцы, - сказал нам, уходя, - многовато вы нагрузили. Надо маленько разгрузить.
Делать нечего, стали мы разгружать. Сгрузили половину воза.
- Но, пошла окаянная!
Кобыла покосилась на воз - и опять ни с места. Стоит, треклятая!
Сгрузили еще половину остатка. Опять стоит.
И так она стояла до тех пор, пока мы не сняли с телеги последнее полено! И только после этого, взглянув назад, она тронулась, поднялась на горку и там, наверху, остановилась в ожидании.
Она словно говорила нам, дуракам,
- Ребята, сегодня мне не по силам поднять в горку тяжелый воз, вы уж не обессудьте. Сегодня я не в форме.
Ничего не поделаешь, пришлось нам самим перетаскивать все это наверх.
А тут еще оказалось, что у нас дуга перекосилась! Может, она поэтому не шла? Пришлось кобылу перезапрягать. Фу-у! Вот намаялись!
И только после этого, наконец, эти чертовы поленья были доставлены по назначению. В тот день мы с Вовкой работали до поздна, аж до глубокой темноты.
Занимались с нами в этом интернате две хорошие женщины, наши воспитательницы.
Невзирая на тяжелые условия, они старались сохранить тонус бытия. И главное, поддержать культурный уровень. Может, это происходило оттого, что мы все и дети и взрослые не вполне еще осознавали всю тяжесть происходящего. Мы все как бы жили еще в пионерлагере.
Так, у нас была даже самодеятельность. Ставили, например, Фонвизина. Я там играл роль Вральмана и внушал госпоже Простаковой
- Не тревожьте репенка!
Или пели все вместе шотландские песни:
На улице гудит метель
Роями белых пчел.
Друзья, запеним добрый эль,
Поставим грог на стол!
Каково?
Да, с той поры мне пришлось играть много разных ролей. Вот теперь у меня последняя роль – старого хрыча пенсионера.
В 1942 г. мне пришлось перебраться в другой интернат в соседнем селе Ножовка. Поскольку там была школа девятилетка, и поскольку мне надо было учиться уже в восьмом классе. В Бабке же была только семилетка.
Тем временем с питанием становилось все хуже. Скоро мы стали питаться совсем скудно, как все в войну: пайка хлеба (два куска) и жиденький супчик.
Вечно хотелось жрать! К голоду, как и к холоду невозможно привыкнуть!
Осенью сорок второго мы собирали на колхозных полях кочерыжки, остававшиеся там после уборки капусты. Это было очень вкусно! С тех пор я страсть люблю кочерыжки!
Был у нас в Ножовке один такой парнишка по фамилии Ложкин. У него, как нам казалось, лицо и вправду напоминало большую суповую ложку. А нам тогда давали акрихин, каждому по паре таблеток, хрен знает почему!
И вот отчаянный человек Ложкин брался за пайку хлеба съесть аж десять таблеток акрихина. И коньки откинуть не боялся! А мне тогда как раз пришла посылка от матери с кое-какой жратвой. Вот мы с ним поспорили на эту пайку.
Собрали мы ему десять таблеток. Он и правда сожрал все таблетки и получил взамен мою пайку хлеба. А на следующий день бедняга пожелтел, как сто лимонов! Воспитательницы были в ужасе, но ему, глядим, хоть бы хны! Только в туалет (сортир на улице в два очка) бегал часто днем и ночью.
Ложкин еще и не такие номера выкидывал, но об этом как-нибудь в следующий раз. Это ведь история все-таки не про Ложкина!
Ну, конечно, все это фигня! Что это за воспоминания про какую-то кобылу Дуньку или про кочерыжки!
Вот ежели бы я в танке горел огнем, вышел весь обгоревший, пал на сыру землю! Санитарка, звать Тамарка, меня бы спасла. А я из госпиталя – снова на войну эту проклятую, и Берлин бы брал
А теперь сижу на грошовой пенсии, но весь в орденах сверху до низу (если подонки не украли).
Вот тогда бы, конечно.
А так?