Дабкавичюс сидел, прикрыв глаза, прислонившись к спинке кровати, и громко сопел. Ритка продолжала с причмокиванием сосать его член, помогая себе руками и мелко тряся задницей. Я только что кончил в нее, поэтому пребывал в расслабленном состоянии и лениво поглаживал, любуясь, Риткины круглые ягодицы. Их форма была совершенна, будто прочерчена циркулем Пифагора. По левой ноге девушки стекала моя сперма, ноги ее были все еще раздвинуты, я засунул палец в ее мокрое влагалище и подвигал там, чтобы поглядеть, как она будет дергаться. Ритка начала лизать головку члена, Дабкавичюс застонал, затем она сунула член в рот, и тут он, наконец, кончил.
Некоторое время мы молчали, потом он сказал:
- Ты отсасываешь, как богиня...
- Много ль тебе богинь отсасывало? – засмеялась Рита и притянула меня к себе, чтобы поцеловать в губы.
Мы поцеловались, и меня затошнило от запаха. Тут она засунула еще свой язык мне в рот, и я невольно отстранился. Она опять рассмеялась дробным, колокольчатым смехом.
Дабкавичюс начал целовать ее грудь – тоже совершенной формы, с круглыми розовыми сосками, член его набирал силу. Мне было достаточно, а он хотел еще.
На узкой общежитской кровати втроем было тесно.
- Ладно, потрахайтесь, я чайник поставлю, - сказал я, вставая.
Чайник был полон воды, я засунул штепсель в розетку синхронно с Дабкавичюсом, который посадил Риту на себя и, по своей привычке, сразу засопел. Кровать нещадно скрипела, груди девушки подпрыгивали вместе с ней, я нарезал колбасу для бутербродов.
Потом, сидя за столом, мы говорили о завтрашнем семинаре по Канту. Никто не был готов... Одна надежда оставалась на отличника Морозова и на то, что доцент Зимовский, устав от нашего тупого молчания, поднимет его, и семинар пройдет в их диалоге, доставлявшем всем нам большое удовольствие – это был разговор такого уровня, о котором мы могли только мечтать. Иногда собеседники переходили на немецкий язык.
- А с Морозовым у тебя было? – спросил я Риту.
Девушка замотала головой, жуя бутерброд.
- Не-а... Ему ж никто, кроме Канта, не нужен! Он, наверное, вообще девственник еще.
- Кант тоже был девственник, - сообщил Дабкавичюс.
Мы уважительно помолчали.
Ритка была главной ****ью нашего курса, да, кажется, и всего факультета. Говорили, что уже абитуриенткой она перетрахалась с половиной приемной комиссии, но это мог быть миф. Но то, что она блудила направо и налево, со вкусом и радостью, уже третий год – было фактом. Мы жили в так называемой «четверке» - общежитии №4. Здесь обитало многонациональное население. Советский Союз, уже на последнем издыхании, но все еще по инерции поддерживал бывшие страны социалистической ориентации, студенты из этих стран считали за честь учиться в Ленинградском университете. В общаге жили немцы, чехи, поляки, йеменцы, конголезцы, эфиопы, вьетнамцы, сальвадорцы, кубинцы, мексиканцы, индийцы... в общем, был полный интернационал. Это была некая модель рая, где люди соединялись в любви и дружбе, невзирая на расовые и прочие различия.
Конголезцы жили дружным землячеством и, главным образом, занимались бизнесом, привозя из Европы, куда регулярно ездили, всякий товар и толкая его студентам. Деньги на этом они делали неплохие. Рита дружила с одним из африканцев по имени Морис Данги, и они придумали еще один способ зарабатывания: секс-мастер-класс.
По общежитию шепотом распространилась новость: Рита и Морис покажут высший пилотаж для начинающих половую жизнь, представление стоит 100 рублей. Это была большая сумма, но оно того стоило.
Я продал в комиссионку почти неношеные венгерские ботинки, провел две ночи на товарной станции, разгружая вагоны, и купил билет – розовую полоску бумаги, на которой стояла замысловатая подпись Мориса Данги, подделать невозможно...
В назначенное время в комнате главного участника собралось человек десять, в том числе мы с Дабкавичюсом. Кроме нас было еще двое соотечественников (молдаванин и украинец), остальные – иностранцы.
У Мориса была собственная широкая тахта, и вообще в его комнате (он занимал ее вместе со своим земляком) было много интересного, невиданного, например - тостер.
Мы разместились, кто стоя, кто сидя, перед этой самой тахтой, на которой полулежала Рита в полупрозрачном пеньюаре цвета морской волны. Сквозь пеньюар просвечивали соски. Зрители начали возбуждаться уже от этого зрелища.
Морис раздал каждому по полиэтиленовому мешку и сказал:
- Это для спермы. Обляпаете мне комнату – десятка.
Мы кивнули, не сводя глаз с Риты, которая переворачивалась с боку на бок, иногда приподнимая ножку и задумчиво поглаживая ее. Морис погасил верхний свет, оставив только красный ночник, свет которого одел комнату в эротический сумрак, затем быстро разделся и подошел к Рите. Накачанный черный торс Мориса выглядел потрясающе. Рита подползла к нему и стала поглаживать его тело, иногда поводя по нему язычком и целуя. Среди зрителей раздались постанывания и треск расстегиваемых «молний» на джинсах. Все как один задрочили. Когда Рита взяла в рот огромный черный член, Дабкавичюс засопел у меня под ухом так, что я чуть не оглох. Впрочем, мне было не до того, я яростно наяривал свой отросток, было мучительно хорошо.
«Блятьблятьблятьблять...» - бормотал рядом вьетнамец, работая рукой под ритм Морисовых фрикций (африканец как раз обрабатывал Риту сзади). Ритка протяжно стонала на публику. Я понимал, что на публику, ибо обычно она вела себя тише, впрочем, кто знает – член члену рознь, а соперничать с Морисом в этом плане никто из нас и не думал.
- Вот сука! Так ее, так! – со слезой в голосе вскрикивал кто-то.
Зашуршали пакеты. Это те, кому было жаль отдать десятку, кончали, как велено.
Я терпел и хотел кончить почему-то непременно вместе с Морисом. Он же продолжал вколачивать в Риту свой немыслимый причиндал, меняя скорость и силу удара. Ритка выстанывала:
- Еще! Еще! – и крутила задом, выгибалась, быстро облизывала губы, иногда кусала любовника в черное лоснящееся плечо.
Наконец, он кончил, тело Ритки сотряслось в дрожи, зрители издали общий стон, струя моей спермы заляпала пол и немного край тахты.
Отдавая потом Морису десятку, я ни о чем не жалел.
О мастер-классе стало известно деканату. Риту вызвали на беседу, и был большой скандал, реально повисла угроза отчисления, но в стране в то время происходили события почище, чем показательный секс с негром, так что обошлись выговором, и все успокоилось.
Морис с Ритой прекратили эту деятельность, сосредоточившись на фарце и перепродаже валюты.
В восемьдесят девятом мы получили дипломы, Дабкавичюс уехал к себе в Вильнюс, я, чтобы остаться в Питере, устроился воспитателем в ПТУ, а Ритка поступила в аспирантуру.
Мы с ней не виделись двадцать лет, пока на днях не столкнулись на конференции «Мораль и современное общество», где я выступал с докладом об этике долженствования Иммануила Канта, а Рита – о современной литературе в аспекте моральных проблем. Она сказала, что это тема ее докторской диссертации.
Я еле ее узнал – так она располнела...