15. Ремиссия
Снова неприятный ослепительно-белый свет резал мне глаза сквозь закрытые веки. Он был везде, вокруг меня, сверху, снизу, проникая в каждую щелочку, каждую клеточку. От него было не спрятаться. По всему телу медленно, но неудержимо разливалась волна боли, сопровождающаяся странной вибрацией. Разливалась и затихала. Каждая клеточка вибрировала, постепенно останавливаясь, выходя из какого-то непонятного резонанса. Мне казалось, будто бы еще секунду назад через меня пропустили разряд электрического тока, а потом убрали электроды. Но чудовище Франкенштейна уже оживало – яркий свет не давал укрыться в спасительной темноте, и медленно, но неотвратимо я приходил в себя, несмотря на то, что этого мне хотелось меньше всего на свете.
Я заморгал, и постепенно из плотного белого непрозрачного тумана начали проступать другие цвета и материи, по фрагментам складываясь в понятную картинку. Как будто на кинескопе глаз настраивалась четкость и яркость.
Снова больничная палата. Каждое движение отдавалось болью в теле. Скрипнув зубами, чтобы сдержать стон, я огляделся. Спокойных пастельных тонов стены и потолок, воздушные, таких же нежных расцветок, занавески на светлом окне, цветы в вазе на тумбочке, рядом стойка с какими-то приборами, от которых тянулись провода к датчикам на руках и висках. Никаких решеток на окнах, покой и уют.
Рядом с моей кроватью (не койкой, а именно кроватью!), на жестком табурете сидел пожилой мужчина в чистом, отутюженном ярко-белом халате. Пышная седая шевелюра, аккуратная борода производила солидное и благообразное впечатление. Никакого притворного сочувствия, никакой жалости или жестокости в светло-карих глазах – просто легкое любопытство. Он застыл на месте, и, казалось, мог просидеть так целую вечность, ожидая, пока я заговорю.
Чуть поодаль, в мягком кресле, стиснув в руках мокрый платок и неестественно прямо держа спину, застыла женщина. Чуть полноватая блондинка с симпатичным, но совершенно стандартно-невыразительным лицом, искаженным гримаской жалости – я вряд ли бы узнал ее, если еще раз увидел бы. Увидев, что я повернул к ней голову, она, всхлипнув, заерзала на кресле, явно желая что-то сказать. Доктор кинул на нее короткий взгляд, и она снова застыла, закусив губу.
Прикрыв глаза на какое-то время, собравшись с силами, и почувствовав, что голосовые связки мне уже подчиняются, я хрипло спросил:
-- Где… я?
Прежде чем ответить, доктор долго изучающее смотрел на меня.
-- Вы в больнице. – наконец, сказал он.
-- Святого Луки? – нервно выдохнул я. Хотя, в общем-то, мне сейчас было наплевать. Там, так там. Не двигаться, не говорить, не думать – хотелось только, чтобы они все ушли, и я снова бы погрузился в этот белый туман, приносящий покой и безмятежность.
-- Нет, почему же? – удивленно, как мне показалось, спросил доктор: -- Вы в шестнадцатой клинической больнице. Помните, что с Вами произошло?
-- Нет. – почти честно ответил я.
-- А Вашу жену узнаете?
Он сам дал мне подсказку, а новый всхлип из кресла подтвердил мои опасения. Я посмотрел на нее. Умоляюще-жалостливое выражение лица вызвало у меня отвращение и легкий приступ тошноты. Я закрыл глаза, и тихо проговорил:
-- Да… -- помолчав, я добавил, повинуясь интуиции: -- Татьяна?
Снова всхлип из кресла, на этот раз, счастливый и одобрительное «угу» доктора. Я угадал, и перехожу в следующий тур. Еще бы – я получил подсказку в самом начале игры: «передавай привет Татьяне!».
Короткий диалог вымотал меня окончательно. Поняв это, доктор весело проговорил:
-- Отлично! Вы сейчас отдыхайте, Виктор Валерьевич. Мы зайдем попозже.
Потом добавил, обращаясь к новой для меня жене:
-- Конечно, он еще очень слаб. Но главная опасность миновала, и сейчас ему просто нужен покой. Я уверен, что он быстро пойдет на поправку. Думаю, что через недельку другую, он сможет вернуться домой к нормальной жизни.
Я открыл один глаз, но вмешиваться в их диалог не стал. Как он меня назвал, Виктор какой-то там? Это же не мое имя… Хотя, не все ли равно. У меня не было сейчас сил думать об этом.
Моя новая жена – черт, неужели они думают, что я поверю в собственный настолько дурной вкус? – всплеснув руками и причитая в полголоса, принялась благодарить доктора. Тихо переговариваясь, они двинулись к двери. Сквозь накатывающийся сон я видел, как Татьяна оглянулась на меня. На ее лице читалась нежность и тепло густой липкой патоки.
Несколько дней я восстанавливал силы, глотал безвкусные каши вперемешку с таблетками, и отвечал на вопросы доктора (его звали Александр Васильевич Шнейер, но, можно просто Александр), сидя в этой смешной шапочке с датчиками. Все эти дни у меня кружилась голова, где-то в пищеводе болтался густой комок тошноты, и, время от времени, меня окружали густые клубы странного тумана, скрывающего и то, что творилось вокруг меня, и то, что происходило внутри моей головы. В такие моменты, мысли были несвязны и нелогичны, любое умственное напряжение давалось с трудом и вызывало новый приступ тошноты. Эмоции и чувства тоже скрывались в этом тумане, и я сам не мог сказать, что испытывал, рассказывая доктору обо всем произошедшим со мной в последние дни. По его лицу я видел, что ему не очень-то нравится это слышать, но мне было на это наплевать, и я практически без утайки рассказал свою историю.
После того, как я закончил, доктор долго молчал, покусывая кончик карандаша, которым записывал что-то в своем блокноте. Наконец, он задумчиво протянул:
-- Понимаете, Вы долго были без сознания. Фактически в том состоянии, что принято называть клинической смертью. Многие люди видят странные вещи, находясь в таком состоянии. Некоторые начинают говорить на языках, которые раньше не знали, вспоминают свои прошлые жизни, у кого-то появляется своего рода дар предвиденья, но столь подробные картины – случай, своего рода уникальный. Хотя, я наведу справки об этом.
-- Вы хотите сказать, что все это привиделось мне, пока я был в коме?
-- Именно так! – кивнул доктор, -- Вас доставили сюда с очень тяжелым сотрясением мозга и повреждениями черепа, но мы не знаем, что именно с Вами произошло.
-- Мммм… Но… я не сумасшедший? – спросил я.
-- Нет, ни в коем случае! – улыбнулся доктор, и добавил, -- и то, что Вы спрашиваете – уже верный признак вашего психического здоровья.
-- Тогда почему я так мало помню о своей настоящей жизни?
-- Очевидно… Это некое замещение памяти. Одна из редких форм амнезии. Мы вообще очень мало что знаем о клинической смерти – мало кто оттуда возвращается, и у всех разные последствия. Я думаю, память постепенно к Вам вернется – помолчав, добавил Шнейер.
Я кивнул, и перестал задавать вопросы. Мне было грустно и безумно жаль, что Ольги вообще не было. Уж лучше бы я оставался пациентом в сумасшедшем доме – мы могли бы хоть иногда видеться.
Все остальное время, мной владела полная апатия ко всему. Мысли были заторможены, да собственно, и думать ни о чем не хотелось. Я валялся на кровати, тупо уставившись в потолок, или сидел у окна, безразлично глядя на улицу. Во всем теле была слабость, каждое движение требовало напряжения воли. Я только что слюну изо рта не пускал. Доктор говорил, что это из-за лекарств, и скоро должно пройти. Еще он рассказывал, что уже совсем скоро я вернусь к своей жене и работе (я, оказывается, работал менеджером в фирме, занимающейся продажами кондиционеров) – вообще к нормальной жизни. При мысли о такой нормальной жизни, мне хотелось завыть и начать биться головой в стену, но… и это желание быстро растворялось во внутреннем тумане и апатии. Единственное мое желание, по-настоящему сильное, было забыться во сне. Благодаря лекарствам, это довольно легко удавалось.
Пару раз мне снился Арчи. Мы шли с ним по лесу. Вернее, это я шел, прислушиваясь к шелесту листвы, к щебетанию птиц и журчанию ручья неподалеку, а Арчи носился то от меня, то ко мне, то за большой бабочкой, то за одному ему видимой мелкой зверушкой. Он выглядел очень молодым, очень жизнерадостным, полным сил и здоровья, и абсолютно счастливым. Я чувствовал себя так же.
Несколько раз, мне снилась Ольга. Мы стояли с ней на берегу моря, держались за руки и молча смотрели на закат. Я чувствовал исходящее от нее тепло, слышал ее дыхание, сквозь прибой, и чувствовал себя в абсолютной безопасности. Где-то поблизости носился Арчи, время от времени гавкая. Повернув голову, я долго вглядывался в ее лицо. Почувствовав мой взгляд, она капельку смущенно улыбнулась, и, крепко обняв руками, прижалась ко мне. Все было хорошо, и все было правильно.
В другом сне, мы сидели с ней на парапете набережной на Васильевском Острове в Питере, и смотрели на музыкальный фонтан. Сквозь музыку Баха, она пыталась меня в чем-то убедить. Мягко, ненавязчиво, как только она одна умела. Я глупо кивал, соглашаясь, хотя не мог разобрать ни слова, а она, слегка хмурясь, повторяла что-то снова и снова. Наконец, она внезапно рассмеялась, потянулась ко мне и слегка укусила за ухо. Я обнял ее, поцеловал в шею, чувствуя, что никогда еще не был так счастлив.
Просыпаясь после таких снов, я плакал, уткнувшись лицом в подушку от обиды и разочарования. Я изо всех сил зажмуривался и вжимался в кровать, стараясь снова вернуться в сон. Мне так хотелось вернуться к ним, что приходилось стискивать зубами наволочку, глотая соленые слезы, чтобы не закричать в голос от отчаяния. Я чувствовал себя обманутым, обманутым в самом главном и сокровенном.
Но через какое-то время, проходило и это, я успокаивался. Оставалось только тупое безразличие и апатия, мне снова становилось наплевать на все, на то где я и что со мной, жив или мертв, и я снова сидел на подоконнике, тупо уставившись в окно.
Иногда меня навещала Татьяна. Тогда, придав лицу радостно-умильное выражение, я молча слушал о том, какая это замечательная клиника, как мне повезло, что я сюда попал, как ей было непросто поспособствовать этой удачи, какие хорошие здесь врачи, и как здорово, что я скоро поправлюсь. Я согласно кивал, хотя это было совершенно необязательно – ей вообще, по-моему, не особенно требовалось, чтобы собеседник как-то реагировал на ее монологи. Через какое-то время, она уходила, потому что «тебе надо отдыхать, а у меня еще куча работы, но я обязательно заскочу завтра, если удастся вырваться». Ее уходам я был рад, и, пожалуй, это было единственное, что вызывало у меня положительные эмоции.
А потом, внезапно, наступил Этот День. С утра в палату зашел Шнейер, и радостно объявил, что сегодня я вернусь домой. От этой мысли меня передернуло, но он ничего не заметил. Смущенно улыбаясь, миловидная медсестра торжественно вручила мне утреннюю порцию пилюль в пластиковом стаканчике и еще упаковку с собой, которые «надо пить каждые три часа, но Таня все знает, я ей объяснила». Потом был праздничный завтрак – безвкусный прохладный омлет с зеленым горошком. Заговорщически улыбаясь, и подмигнув сестре, доктор разлил нам на троих бутылку детского безалкогольного шампанского. Торжественно чокнувшись «за скорейшее выздоровление», мы выпили. Потом пришла Татьяна, снова принялась рассыпаться в благодарностях и восхищениях доктору и медперсоналу. Через какое-то время, ее поток иссяк, мне выдали нормальную одежду, и тепло попрощавшись, отпустили домой.