"Emotion never dies
It only becomes distant with time
Memories fade, onward towards bitter end"
Esoteric "Silence"
Операционная. Свет нависшей надо мной бестеневой лампы. Руки и ноги прикованы железными цепями к кушетке, все попытки высвободиться тщетны. Хирург невозмутимо протирает лезвие скальпеля тампоном, смоченным спиртом. Я знаю, что он будет делать, и из последних сил пытаюсь порвать путы. Железо вонзается в руки, продавливает мясо до костей, но не поддаётся. Профессиональными движениями доктор вскрывает грудную клетку. Воздух стремительно наполняется зловоньем, исходящим от покрытого толстой гнойной коркой сердца. Скальпель пробивает эту корку и распарывает сердце, высвобождая жидкий гной внутри. Он бурым фонтаном вырывается из меня, распыляется по всей операционной. Брызги падают на мою кожу, прожигая её до самого мяса, но я чувствую только боль в груди. Доктор спокойно делает три шага назад. В новом приступе ярости я пытаюсь разорвать цепи, и на этот раз они не выдерживают. Я кидаюсь к доктору, вырываю из его руки скальпель и начинаю наносить беспорядочные удары.
;Что ты сделал? За что? Ты убил мою любовь! Моё чувство, самое святое чувство!
Ещё какие-то слова слетают вместе с пеной с моих губ, но я их уже не слышу: уши словно закладывает ватой. Я понимаю, что передо мной никого нет, что я полосую скальпелем воздух, и что кровь льётся из порезов, которые появляются на моём теле после каждого удара. Обессиленные пальцы разжимаются, багровая пелена застилает глаза. Я падаю на пол. Кровь разъедает цемент подо мной, я проваливаюсь…
***
Утро. Серая пелена неба почти касается верхних граней серых параллелепипедов. Выстроенные рядами застеклённые квадраты на их боковых гранях всё так же темны, как и ночью. Чёрные цветы стоят по обе стороны от ленты серого асфальта, по которому я иду. Я не знаю, сколько времени прошло, может это всего лишь минуты, может столетия, но это неважно для меня. Ведь время нужно знать тем, у кого есть цель. А у меня только движение куда-то. И однообразный ландшафт вокруг. Но вот я вижу другую улицу, которая перпендикулярна той, по которой я иду. Я выхожу на перекрёсток и устало сажусь прямо на тротуар. Нет сил.
Идти прямо или свернуть? Мне всё равно. Это разные пути, старый намного длиннее, чем перпендикулярный ему, но я знаю, что конечный пункт будет один и тот же. Туда приходят те, у кого была цель, туда приходят те, у кого её не было. Туда приходят те, кто шёл прямо, туда приходят те, чья траектория была броуновской. Потому что есть только одна бесконечность – образ северного полюса сферы Римана. Так же как и есть только один ноль – образ южного полюса сферы Римана. И путь любого человека в комплексной плоскости на самом деле изоморфен движению от полюса до полюса...
***
Когда доктор сделал мне гнойную инъекцию, я ещё не понимал, что она мне принесёт. Я надеялся, что гной очистит мою голову от блевотины, уповал на его целебные свойства. Потом я осознал, что от этого мне становится всё хуже и хуже. Во время приступов я пытался калёным железом выжечь сердце, но не мог: мне было понятно, что гной стал частью меня или я стал частью гноя. Я просил доктора об успокаивающих уколах, о галоперидоле, но он был глух к моим молитвам. Тогда я стал самостоятельно травить болезнь огнём из бутылок. На секунды мне становилось легче, но после счастья я заливал голову и пол своей комнаты новой блевотиной, а состояние становилось хуже. Все презирали меня, но мне было плевать на мнение всех, кроме одной. И так продолжалось до самой операции.
***
До меня доносится гул работающего мотора. Я поднимаю голову и вижу автобус, едущий по пустынной перпендикулярной улице. Чёрный параллелепипед доезжает до остановки, где я сижу, и останавливается, распахнув двери. Я знаю, что за рулём никого нет, несмотря на то, что все стёкла тонированы, и через открытые двери видна только мгла внутри салона да турникет на входе. Я знаю, зачем он приехал, и я знаю, что он не будет ждать меня вечно. Поэтому я захожу, не мешкая и не оглядываясь, ведь я и так знаю, что оставляю за спиной. Да, я выбрал короткий путь, но мне уже всё равно. Кидаю монету в прорезь автомата, и турникет пропускает меня. Хлопок закрывшейся двери навсегда отрезает меня от мира, оставшегося позади.
Когда двери закрываются, я понимаю, что тьма внутри автобуса позволяет мне различать предметы. Взор мой падает на компостер. Я беру билет, ставлю штамп и сажусь к окну на сидение в задней части салона, как я всегда садился, когда был живым. Перед тем, как положить билет в карман, по привычке смотрю на его номер. 1989. Усмешка вздёргивает меня.
Пейзаж за окном меняется. Вместо мертвого города я вижу то бескрайние поля, то берёзовые рощи, то широкие реки. Даже сквозь стёкла видно, что воздух наполнен светом. Не тем желтоватым гноем, к которому я привык, а именно светом. Он везде: в бликах на поверхности кристально чистой воды, в ярком цвете зелёных листьев, в чистоте бело-синего неба. Автобус не остановится, я знаю, что я был бы лишним в этом мире, ведь у меня удалён только гной в сердце, но не тронута блевотина в голове, потому что без неё не было бы меня. Автобус въезжает в тоннель. Теперь тьма и за стёклами, и впереди нет ничего кроме тьмы. Я оборачиваюсь и через заднее окно смотрю на удаляющийся свет в конце тоннеля. Светлое пятно всё меньше и меньше, оно всё сжимается и сжимается в точку. Скоро я её потеряю из виду.
Всё дальше и дальше…