продолжение
начало см. из сборника «Соколиный полет пешки - Пе-2» http://www.proza.ru/avtor/echorny
1. Спасительное дерево
2. Вынужденная посадка на минное поле
3. Огненный таран пешки. Неизвестный подвиг летчик
4 Посадки на аэродромах времен войны и вынужденные
__________________________________________________________
На снимке: Самолет ПЕ-2 - пикирующий бомбардировщик , прозванный летчиками “пешкой”.
Основной фронтовой бомбардировщик во Второй мировой войне.
Летчики-пикировщики наносили удары по живой силе и технике противника, разрушали мосты и переправы, артиллерийские батареи, проводили разведку, штурмовку объектов и другие виды боевого применения самолета.
__________________________________________________________
5. БОЕВОЕ ПАРАШЮТИРОВАНИЕ
***
Тоже показывают, как они из «пешки» выпрыгивают – вроде, как с воза спрыгивают (о фильме "Хроника пикирующего самолета"). Делают кино, а совсем не понимают, как это в действительности происходит, когда самолет летит, да еще падает.
При отделении от летящего самолета воздушный поток такой силы – чуть не правильно сгруппировался, не так сильно оттолкнулся и все – тебя прижимает к самолету и уже ничего сделать не можешь. Поэтому оно так и называется, когда учат летный состав - отделение от самолета. Это в разговоре, для простоты, так выражаются - выпрыгнул из самолета. А в действительности - это именно умение отделиться от летящего самолета, в котором ты сам летел, чтобы полететь уже без него. А то прыгают, ногой на край кабины становятся, рукой держаться.. Показывают такое.
Стоит только неправильно произвести это «отделение» - воздушная струя прижимает к самолету и уже не оторвешься. Если же самолет не в горизонтальном положении летит, а начинает падать - скорость увеличивается еще больше. А именно так, в основном, и происходит то, что называется боевое парашютирование. Такому и не учили даже - ни в училище, ни в другом месте. Только объясняли, что по сравнению с тем, что попробовали и потренировались при горизонтальном полете, становится в несколько раз тяжелее и опаснее, когда приходиться действительно покидать самолет, который начинает падать.
Опасность, что прижмет встречным потоком воздуха и не сможешь уже оторваться от поверхности самолета. Пока курсантами были - у нас в училище несколько раз такое происходило. Один даже из нашего года выпуска был. Мы могли наблюдать за этим с земли. Как раз на занятиях, стояли на аэродроме, ждали своей очереди.
Хорошо, когда это с инструктором происходит, на тренировочном полете. Когда отрабатывалось это упражнение - инструктор такого назад на аэродром привозит. Иногда пока самолет не сядет, тот так и торчит поперек или сбоку как-то кабины – оно еще как тебя прижало и куда.
Так это были случаи, когда самолет был в горизонтальном положении полета. А если он вниз начинает падать – скорость совсем уже другая..
Показывают тоже, вроде как с борта машины спрыгивают. За время войны мне шесть раз приходилось покидать горящий самолет. После такого, в любом случае, когда вроде все удачно прошло, несколько дней в себя прийти не можешь.
***
5.1 УДАВКА ВОЗДУШНОГО ПОТОКА
***
Это произошло, когда мы бомбили в районе Великие Луки и меня подбили. Самолет начал терять высоту, пришлось парашютироваться.
К тому времени я уже несколько месяцев отвоевал. И прыгать тоже уже доводилось.
Но это произошло еще до ранения в конце 42-го. Наверное, если бы такое случилось уже после этого ранения, когда позвоночник сломало – не сумел спастись.
Потому что полгода в гипсе когда провалялся, мышцы атрофировались. И так уже и не восстановились, как было до ранения. Да и куда там было уже восстанавливать – спина все время болела. Уже не до физкультуры стало – только так, чтобы размять. Покрутишься, понагибаешься утром – оно вроде и не так болеть начинает. А поскольку я никому не говорил, что меня по инвалидности вообще списали, то утром такую разминку делаешь так, чтобы никто и не видел.
Когда слегка понаклоняешься в разные стороны, разогреешь, вроде и ничего. Можно лететь. А чтобы восстановить силу мышц тела для нагрузки – так уже и не мог. И не старался, хотя нагрузки все равно оставались. При том же пикировании - при выводе самолета из пикирования так вдавливает в кресло, в спинку - в глазах темнеет. И так каждый раз.
***
Сразу после училища, пока не ранило, - тогда другая сила была. Нас в училище хорошо гоняли. Физическая подготовка хорошая была. И гимнастика, и кроссы бегать, и на лыжах. Оно вроде и не очень нравилось, а потом уже на фронте дало себя знать. Сколько раз эта физическая подготовка помогала. Особенно гимнастика.
Я вообще любил и на турнике, и на кольцах. Еще в школе, в Изяславе когда учился. А в училище - это вообще любимый вид спорта стал. Для многих. Были у нас ребята, которые до училища занимались гимнастикой. Вот за ними и все остальные тянулись. И «солнце» крутили, и разные упражнения.
Причем, смешно было. Кто-то придумал из командования - то ли училища, то ли выше - порядок, чтоб перед отбоем по команде все раздевались до гола. И спать голыми ложились – для закалки.
А команда где-то за полчаса до отбоя. Все голые – ложиться еще нельзя. Вроде того – делай, что хочешь. Наверное, специально так делали.
А чего делать голым – нечего. Читать или письма писать уже не станешь. Да при этом и холодно в казарме. А прямо в казарме и турник, и кольца, и канат, и «шведская» стенка – полный набор гимнастический. Сначала вроде бы не все и хотели заниматься. И как бы стеснялись вначале.
А потом втянулись, кто во что горазд. Один перед другим. Кто подтягивается на количество, кто пресс качает, кто на кольцах, кто сальто крутит. И так, когда полчаса, когда и больше, каждый вечер перед отбоем – все голые и по всей казарме висят, прыгают.
Нас на кухню в наряд отправляли. А там женщины поварами работали.
Когда начали нас раздевать, пришли первый раз с наряда, рассказали, что оттуда все видно. В казарме окна большие, а если наверх еще залазят, на турник или кольца – то как на сцене. Похихикали, но никто не перестал, так и продолжали.
Когда сам на кухню попал, действительно, смотришь – как обезьяны. Все голые - и кто прыгает, кто на турнике крутиться.
А в итоге, благодаря этому каждый из нас хорошо физически подготовленным на фронт попадали.
***
Эта подготовка, действительно, не один раз помогла от смерти спастись.
И в тот раз, под Великими Луками когда бомбили, «мессеры» нашу группу атаковали уже на отходе, меня подожгли. Как раз почти до своей территории дотянули, а они успели попасть. Загорелся самолет, по мотору попали, начал резко падать.
*
Даю команду: экипажу покинуть самолет. За линию фронта уже перетянули. В такой момент крутишься, чтобы сначала успели выпрыгнуть штурман и радист. Когда команду дал «прыгать» еще какое-то время самолет надо держать, иначе, если свалится в штопор - летчик первый выпрыгнет, - то уже остальные не смогут выпрыгнуть. Такое тоже случалось, летчик с испугу сам выпрыгнул, а экипаж так в землю вместе с самолетом и уходит..
Пока крутился проверить, что экипаж выпрыгнул, высота уже теряется, поспешил и неподготовленный попытался оттолкнуться. Не сгруппировался как надо.
Выпрыгнуть можно было только из положения сидя. Голову прижимаешь к коленкам, руками хватаешься за ноги ниже коленок, как бы в комок сжимаешься со всей силы. А потом отпускаешь ноги и резко толкаешься ногами со всей силы. Выталкиваешься из кабины как бы чуть в сторону. Кому в какую удобней, обычно - влево. Правая нога опорная. Руки при этом резко к груди прижимаешь. Если не прижмешь руки - потоком воздуха о край самолета может ударить, сразу перелом будет.
Так и выскакиваешь из кабины, как тот чертик из табакерки. И только из положения сидя в кресле. Иначе не выпрыгнешь.
***
Первое время у «Пе-2» была конструкторская ошибка - при покидании самолета летчик мог зацепиться за провод антенны. Сзади и сбоку так, правее кабины летчика, была стойка такая, как железный прут, где-то около полтора метра длиной, на которой антенны крепились. Вначале этот прут располагался вместе с еще так называемой "трубкой Пито". Сама эта трубка Пито к связи не имела отношение, ее потом совсем в другое место перенесли. А к этому штырю крепились два провода, две антенны - командная и связная. Эти провода антенн в разные стороны к хвосту тянулись. И там крепились к хвостовым кругам - «шайбы» руля.
И не один случай был, что из кабины выпрыгивает или летчик, или штурман, а его прижимает к этому проводу и потом к хвосту. К этим «шайбам». Уже все - так и погибали. А были даже случаи, что и голову отрывало. Это в 41-м году, когда началась война, такие случаи происходили.
Когда мы начали летать на фронте, это уже с середины 42-го, то такого уже не было. Придумали сами летчики и механики, на фронте, что когда сбрасывается фонарь, то и эта стойка падает - и провода уже не мешают. А потом уже и заводские конструкторы это фронтовое усовершенствование стали делать для всех «пешек». Мы уже на так оборудованных «Пе-2» начали летать. Из-за этого уже не погибали.
***
В тот раз я как-то не сгруппировался как учили, поспешил, толкнулся ногами - а меня прижало спиной. Перегнуло через бронеспинку в районе поясницы и к самолету прижало. Ноги в кабине, а верхняя часть снаружи.
Все – уже ничего не сделать, не оторвешься от самолета. Из тех случаев, что у нас были в летном училище – так и прилетали на аэродром. Ни один в воздухе назад не смог залезть.
Но это в мирное время, а на войне.. Другие силы появлялись.
***
У нас в полку тоже был случай. Когда человек делает то, что, кажется, невозможно сделать. Самолет сел, с задания прилетели, и загорелся чего-то.
А у летчика фонарь заклинило. Штурман и радист выскочили, а он не может. И они ему помочь не могут – огонь уже. Так он умудрился вылезть в боковое окошко, оно там справа возле летчика сделано было, как форточки боковые в машине. По форме такие же. Побольше размером, чем в машине, но тоже не большое.
Причем это зимой было, в меховом зимнем комбинезоне был одет, еще чего-то там натянуто на себя. Вылез оттуда и спасся. Один только унт с ноги слетел - в кабине остался.
Потом, самому было интересно, как это у него получилось, несколько раз пробовал вылезть через это окошко. Раздевался до свитера, без унтов – так у него ничего и не получилось. Так никак и не смог даже просунуть, чтобы одновременно голова и рука по плечо за рамку эту туда протиснулись.
Вообще, среди летчиков считалось, что если в какую-то дырку голова и одна рука по плечо пролазят – значит, может и весь человек пролезть. Проверено было.
Ну, если у кого-то там живот или задница не имеет уже естественных форм, то может и не пролезть. Но на фронте толстых, разъевшихся и не было.
Так у нас среди летчиков считалось, из опыта в разных ситуациях, которые были. Не одному приходилось куда-то вылезать. Если голова-рука вместе пролазят – значит, вырывайся, можно спастись. А если нет, дырка меньше, тогда уже не сможешь вылезти.
А этот вылез – все удивлялись. Некоторые охочие, глядя на его эксперименты, тоже пытались. Причем как бы и поменьше его, хотя и он был не очень такой крупный. Так ни у кого и не получилось.
***
Вот и у меня тогда было такое – откуда только силы взялись. Самолет начал падать неуправляемый. В каждую секунду может сорваться в штопор, и тогда уже ничего сделать не сможешь.
Пытаюсь как-то залезть назад, а ничего не получается. Хоть бы еще как-то боком прижало, а то перегнуло пополам и спиной именно прижало. И на левый бок, и на правый стараюсь перевернуться – вроде так с боку на бок еще удается крутиться. Как бы попробовать то ли левой рукой, то ли правой за что-то ухватиться. Чтоб опору найти. А за что-то взяться, дотянуться до чего-нибудь, чтобы назад себя в кабину втянуть – не получается.
А самолет все круче – воздушная струя все сильнее давит на грудь. Ну, все…
Как я дотянулся пальцами левой руки до штурвала – не вспомнишь..
Мне еще повезло, что перегнуло меня так, что задница осталась как бы в кабине еще. В пояснице как раз перегнуло через спинку сиденья. Если бы прижало, что только ноги там остались, тогда ничего бы не смог сделать.
Может, самолет как-то подкинуло, закрылки качнулись - и штурвал чуть подался ближе, не знаю. Скорее всего. Может, как-то так тянулся уже, что удлинилась рука и пальцы. Вот вижу - рядом штурвал, вот еще вроде каких-то там несколько сантиметров – а не могу ни на миллиметр подвинуться ближе.
Помню, в какой-то момент пальцами левой руки захватил штурвал, и смог подтянуть его, и зажать в руке.
Как только я зажал в кулак ладонь со штурвалом, хоть и левой рукой, понял – теперь вылезу..
Откуда там эта сила взялась - не знаю.. Втянул себя несколькими усилиями опять в кабину, в кресло летчика уселся. По другому никак не выпрыгнешь оттуда - только из положения «сидя».
Ни на одной тренировке по отделению от самолета я так точно и тщательно по инструкции, кажется, и не делал.
После первых прыжков, когда уже почувствовал-понял как это происходит, то руками ноги уже и не обхватываешь, чтобы сжаться максимально. Было, что и просто руки к груди прижмешь, чтоб не ударится и не поломать, согнулся, ногами толкнулся и вылетел. Это ж тренировались, когда самолет горизонтально летит. Да и на скорости, которая меньше была, чем даже обычная скорость при полете. Не предельная, а, так называемая, крейсерская - около 400 км/час.
***
А тут все дрожит внутри потому, что если еще чего-то не так будет – тогда уже точно все. Да и понимаю, скорость самолет набрал, практически падает – может, уже предельная, что уже и не выпрыгнешь.
Как-то стараться выровнять полет – уже нет времени. Понять, на какой ты высоте - уже не способен. В такие мгновения весь рвешься быстрей выпрыгнуть потому, что и так уже столько времени прошло, как надо было прыгать. Пока залазил назад, штурвал тянул как раз на себя до упора – это тоже сказалось, самолет немного вышел из пикирования в более горизонтальное падение. Хотя тогда – не соображал этого.
Потом, уже позже обдумывая, так себе представлял, почему мне все-таки удалось выпрыгнуть.
Все строго как учили - ноги обхватил, сжался до предела и что было силы ногами оттолкнулся, руки - к груди..
***
Пока все это происходило, сколько времени, на какой я высоте выпрыгнул – ничего не соображал. Казалось, что все это столько времени длилось, пока ужом вился прижатый к самолету воздушной струей, пока в кабину себя втягивал.
Тоже не за один раз это получилось. Чуть-чуть продвинулся, надо перевести дух, потом опять со всей силы на какие-то пять сантиметров втянулся в кабину. И так не знаю сколько раз, пока уже бронеспинку где-то не возле плечей почувствовал. Уже воздушная струя на грудь не так давит, голова одна торчит – тогда уже получился последний рывок.
От всего этого в голове только одна мысль соображается - уже вот сейчас будет земля.
Поэтому только отделился от самолета, сразу кольцо дернул – может, такая высота, что и парашют не успеет раскрыться. А когда парашют раскрылся, огляделся..
***
5.2 Когда «Кобра» - ДРУГ.
Других куполов парашютов не видно – штурман с радистом уже, наверно, приземлились.
А до земли и не так-то близко. Смотрю, а «мессер» - рядом.
Уже доворачивает, чтобы на меня выйти и расстрелять в воздухе. И рядом так совсем пролетает. Лицо этого немца видно было - настолько близко.
Похоже, именно меня и выжидал – выпрыгнет летчик или нет. Они могли определить, откуда выпрыгивают из самолета – летчик, штурман или радист. Уничтожить летчика - это не стрелку-радисту замену найти.
Обычно, если выпрыгивали в таких случаях, то прыжок затяжной делали, чтобы парашют у самой земли раскрылся. С какой высоты приблизительно знаешь, выпрыгнешь и считаешь про себя: « 21, 22, 23» - числа про себя произносишь, чтобы секунды отсчитывать, сколько падаешь. Двойные числа, если как бы про себя проговариваешь - оно получается почти точно секунда. Если «раз, два, три» - то получается быстрее, чем секунда.
Чтобы знать, сколько метров уже пролетел и как можно ближе к земле парашют раскрыть. Считаешь и одновременно прикидываешь, с какой высоты выпрыгнул, сколько метров осталось, чтобы успеть раскрыть парашют. Потому что если в воздухе уже повис, да если еще близко от линии фронта, даже вроде и над своей территорией – начинают с земли расстреливать из разного оружия, в снайперстве упражняться.
Тоже часто так получалось, что рано раскрыл парашют, пока до земли долетел – уже мертвый. А как бы и над своей территорией висел.
И те же истребители добивали. А если их несколько - то один за одним заходят и расстреливают. Иногда так попадалось – видишь, как такое происходит с кем-то, кто выпрыгнул, а ничем помочь не можешь.
***
Иногда, если можно было, то становились в круг, чтобы не дать возможность расстрелять своих. А если падали на немецкую территорию и была возможность сесть, чтобы подобрать, тоже так делали.
Но это чаще всего, если командира подбили. Командира полка, эскадрильи. Тогда еще как-то стараются спасти. Если есть возможность, конечно. Такое если и делали, то это обычно истребители - когда своих спасали.
Оно ведь, чаще и сесть так, чтобы рядом, некуда было. Не станешь же куда-то садиться, за пять-десять километров, и ждать, когда кто-то придет. Территория чужая – немцы тут же начинают ловить выпрыгнувших.
Если летят строем, а один из самолетов подбили – почти никогда командир группы не давал приказа спасать. А команду не дает – никто не имеет право покинуть строй. Даже истребители сопровождения.
Если еще немецкие истребители атакуют и много их – то командир никого не отправит на помощь. Потому что и помощь эту тут же собьют, стоит только им выйти из строя.
На такую помощь из нас, бомбардировщиков, никто и не рассчитывал никогда.
***
Немец, когда начал доворачивать, еще в мою сторону голову повернул – меня, наверное, тоже рассматривал. И я прямо лицо этого немца-летчика мог рассмотреть. Хотя шлем, очки одеты, конечно, но лицо такое вытянутое, худощавое. Лошадиное, как говорится в таких случаях. И, похоже, уже не молодой такой был.
Я стропы парашюта тяну, чуть ли не вертикально парашют ставлю, хотя куда тянуть. Парашют может и сложиться, а запасных тогда не было – боевой парашют один только. Тяну, чтобы на скольжение перейти, но оно - то скольжение - хорошо, когда никто не заходит уже в упор расстреливать. А когда тут этот «мессер» - то кажется, что вот просто на одном месте и висишь ..
Хотя и сами эти парашюты были боевые, не такие как тренировочные. Купол поменьше, чтобы скорость снижения была больше. Об землю как дашься, не так немного ноги поставил, сломать можно было. А если как-то не на ноги удар, то.. Не убивались, конечно, но и сознание можно было потерять.
Если еще и с затяжным прыжок – удар об землю сильный получался.
Тоже так в плен попадали – ударится об землю или о дерево, пока в себя придет - уже в плену.
***
Зашел этот «мессер» на меня, понимаю, что в прицел берет, приближается. Это же практически в упор расстреливает. Старался как бы сбить его с прицеливания за счет скорости парашютирования. Но когда так заходит на тебя, а ты совсем беззащитный висишь перед ним, то так все сжимается внутри.. Почти тот же расстрел, как и у стенки.
Тут только вырвался, чудом каким-то, из горящего самолета - только отпустило вроде.. и сразу опять под практически верную смерть попал.
.
Как он там целился, не знаю – вижу, огоньки пулеметов засверкали..
Начал я унты с ног и краги зимние с рук сбрасывать.
Такой прием уже был известный. Когда истребители немецкие из пушек своих расстреливали наших летчиков – у них не патроны, а снаряды почти – если попадали, то куски тела разлетаться начинали.
Кто-то первый сообразил, сбросил в такой момент унты, а немец подумал, что попал – и больше не стал стрелять.
Так живой и остался.
Ходили такие байки на фронте уже. Ну, и другие начали так пытаться обмануть. Кому-то удавалось, а кому-то – нет.
А тут смотрю – он на второй заход заходит. Я вроде и стропы отпустил парашюта, как бы обвис - как убитый. Не поверил тому, что я ему показал, что он попал. Он же видит, пока стрелял, попадал ли я в прицел или не получилось у него.
*
То, что зимой без унтов остался – и не думалось. Правда, там еще такие «унтята», как мы их называли, поддевались, когда в унтах летали. На шнуровках, как носок такой, но тоже из собачьего меха, потоньше, без подошвы. Мехом внутрь, к ноге, чтобы теплее было. В принципе, можно было идти и по морозу.
Но и их бы скинул тут, если б мог, если б не на шнуровке. В такой момент и штаны скинул бы, наверное, если можно это было бы сделать. Что там потом будет – мороз, замерзнешь или как – о том и не задумываешься.
Туда еще живым надо умудриться попасть, чтобы думать потом, а как там уже выжить.
Скинуть на второй раз уже нечего, парашют опять тяну, а до земли еще так далеко, как кажется.
***
Когда выпрыгивал – казалось, уже в землю самолет должен вот-вот воткнуться. А тут уже все по-другому начало казаться. Земля еще – лететь и лететь до нее, а немец уже на второй заход почти вышел. И тут наш..
Откуда он взялся, не знаю. Я уже кроме этого немца ничего и не видел. И немец похоже не видел, почти уже вышел на курс прицеливания, и вдруг у меня где-то из-под ног трассирующие, такие две линии..
Причем показалось, что совсем близко, даже вначале подумалось, что это какой-то еще немец пытается расстрелять.
Трассирующими пулями – две такие линии, как нитки, потянулись в сторону «мессера». Немец сразу в сторону отвернул. И вслед за трассами этими выскакивает снизу «кобра». Прямо из-под ног выскакивает. С разворотом в сторону, куда немец улетел. Смотрю - звезды красные. Свой.
Так сразу внутри как-то хорошо стало, просто отлегло.
***
Американский истребитель был такой «Аэрокобра», на которых наши летчики начали тогда уже летать.
В то время не много еще, потом их больше стало. Похоже, что это один из первых тогда летчиков, кто пересел на эти самолеты. До этого я этих «кобр» еще и не видел вживую. Говорили о них, показывали на картинках, чтоб знали, что будут на таких летать. Я поэтому и не сразу понял, пока звезды не увидел.
Они по этому обмену, «лизингу», стали поступать из Америки. Не только они. И обмундирование, питание. Для летчиков специальные куртки, и нам потом выдали.
Хорошая такая куртка кожаная, с мехом. На молнии, с капюшоном – удобно и тепло. Она у меня долго была, пока опять не сбили.
.
Хлопцы ж, если сбили и думают, что погиб, то вещи погибших тут же пропивали. Поминки вроде. А в бою не всегда понятно, остался живой или нет. Если заметили, что выпрыгнул, может, живой, то не трогали, конечно. Ждали - вернется или нет. Или когда улетел в одиночку и не вернулся. Если долго не появлялся – значит где-то или погибли или – не известно куда пропали..
А так между собой поговорили – никто не видел, что кто-то выпрыгнул – значит погибли. Вещей-то не много у каждого было. Белье там комплект запасной, может свитер, те же зимние вещи, как куртка, с собой тягаешь. Даже если и не одеваешь. Зимой эти вещи почти все на тебе, а когда тепло – то в землянке лежат. Еще какие-то мелочи, бритва там, у кого ножик какой, еще чего… Вот такие вещи – и пропивали.
У меня так раза три, наверно, было.
Возвращаюсь – а моих вещей уже нет. Похоронили.
Обижаться как-то, что уже все пожитки эти пустили на самогон, что хотя бы пару дней подождали, - это ж все друзья. С ними в одной землянке или там хате живешь.
Оно ж не со всеми хочешь вместе жить, в одной землянке, допустим. Между собой тоже отношения разные были. С кем-то дружеские, а с кем-то если нет необходимости, то особенно и не разговариваешь. Хотя летаешь вместе, а то и рядом, в одном звене.
Не помню, чтобы кто-то обижался в таких случаях. Тут все вроде радуются, что вернулся, что живой. Какие-то вещи жалко было, конечно. Так, чтобы себе кто-то взял, а потом вернули – такого не делали. Как примета, такого никто не делал. Пропивали все вещи. Это ж всего экипажа вещи, три человека - все вместе собирали и меняли на самогон какой-то.
Жалко чего-то было, конечно, но обиды за это ни на кого не было. Кто-то иногда поворчит, а чаще никто ничего и не говорил из тех, кто так возвращался - из мертвых.
Да и сам тоже участие в таких же поминках принимал – тоже так чьи-то вещи пропили, а он пришел. Живой - и слава богу, какие тут обиды..
***
Немец улетел - воздушный бой не принял. А наш тоже не погнался, с виражом развернулся и стал вокруг меня летать. И близко – летчика тоже видно. Такой здоровый парень, очки на лбу, поверх шлема – улыбается так, что называется во все зубы. Как мне показалось, такой краснощекий даже. Показывает мне большой палец. Мол, все нормально. А потом пальцем вниз так - приземляйся спокойно. Даже, вроде, как хохочет сам или песни распевает - рот раскрывается.
И пока я не приземлился он так по кругу со снижением и летал. Потом я ему с земли рукой помахал, он покачал крыльями - и улетел.
Как-то пытался выяснить, с какого полка хоть, что за летчик, как зовут. Чтоб хоть спасибо ему передать, – от смерти спас. Так ничего и не получилось.
Из тех истребителей, что нас и соседей прикрывали, вроде ни с кем такое не происходило, и не слышали о таком случае.
Откуда он прилетел – так и не понятно осталось. А если б не он – то немец меня бы расстрелял, еще несколько заходов успел бы сделать.
Нет-нет, да и вспоминал этого летчика-истребителя на «кобре». Все надеялся, что где-то встречу. Так и не знаю, остался ли жив.
Было видно, что здоровый такой парень – всю кабину собой как бы занимает. Лицо такое симпатичное, широкое, круглолицый. Главное, веселый такой – вокруг меня пока крутился все улыбался. Весело ему было смотреть, как я на парашюте болтался без унтов и краг, как то дерьмо в ополонке.
***
К своим выбрался без унтов, в этих "унтятах" и не холодно было. Да там и не долго пришлось идти. Мне уже до этого один раз, правда, без одного унта, тоже приходилось так добираться. Как раз после того, как пришлось тоже выпрыгивать из самолета. Это уже после второго раза, кажется, когда пришлось покидать самолет.
В первые месяцы на фронте в 42-м году, пока не научился, как надо соображать, понимать, что в воздухе происходит, больше всего и насбивали меня. Молодой, неопытный, когда еще не понимал, что тот немец на истребители может сделать, в какой момент и как он может атаковать, а когда нет, как тебе надо маневрировать, что делать. Опыта не было еще, нужных навыков пилотирования, хотя на фронт я попал, имея уже 18 часов налета. Оно вроде и мало, а по сравнению с теми молодыми летчиками, кто позже приходили и имели, в лучшем случае, по 7-8 часов, а то и 5 часов налета, это оказалось и не мало. Эти 18 часов налета позволили все-таки выжить, дали больше шансов уцелеть именно в первые вылеты. Хотя все равно, пока начал понимать, пока успел продумать, что надо делать в разных ситуациях, в какой последовательности и какие действия – все это не за один день происходило. Оно и насбивали тогда.
После первых вылетов на задания прилетаешь и пытаешься понять, что ты делал и что надо было делать. В какой-то момент начал отрабатывать на земле, одно дело в голове продумывал, что неправильно делал и как надо, а другое - руками все эти действия проделать. В кабине на земле сидишь, вспоминаешь, как было или представляешь, как может быть - и всю последовательность своих действий проделываешь, да не один раз. Чтоб уже в воздухе не придумывать, что делать, и не вспоминать, что придумал на земле. Потому что там времени на такое не будет. Никто и не заставлял, это быстро начинаешь сам понимать, насколько это важно, чтобы живым остаться. В первые месяцы часто так было - на стоянку зарулил, моторы выключил, а со всеми, кто летал, не идешь в ту же столовую или землянку, сидишь и продумываешь, что ты не так делал, а как надо было делать. И повторяешь по нескольку раз, потому что после обеда опять лететь надо будет и все это может повториться. А то и после ужина идешь к самолету и опять тягаешь все рычаги, тумблеры щелкаешь, кнопки нажимаешь. Что-то новое сообразил, нужно в кабине уже продумать и потренироваться. До темноты отрабатываешь нужную последовательность действий, уже и не видно приборной доски… Потому что в воздухе немец не даст времени раздумывать, что и как делать.
А после того, как тебя собьют, больше недели ходишь как чумной, в себя прийти не можешь. Мне еще всегда удавалось до своей территории дотянуть. Ни разу за всю войну не пришлось выпрыгивать над территорией занятой немцами. После такого переживаешь, почему так произошло, да и тот же самолет потерял, не сумел сберечь. Хотя вроде никто за это и не ругал, но о важности беречь технику, о бережном отношении все время говорили на всяких собраниях и построениях. Что не хватает самолетов. Поэтому тоже самому неприятно. Хотя в те первые месяцы на фронте было так: ты еще в себя не пришел, а уже на другом самолете на задание отправляют. Вместо кого-то, кто совсем слабенько летал. Чуть ли не на следующий день.
*
И в тот раз, в том же 42-м году, не помню, после первого или второго раза, когда сбили, на своей уже территории выпрыгнули все, но нас так разбросало, что самому пришлось добираться в полк. Штурман и стрелок тоже каждый по отдельности добрались.
Выбрался на дорогу, какая-то машина ехала, меня подобрала – в нужную сторону куда-то доехать, а там еще дальше искать, как добраться уже в полк. И тоже, что значит еще молодой, нет нужного соображения. В кабине места не было, в кузов пришлось залезать. Зима была и так темнеть уже начало. Сел бы себе за кабиной, чтобы и не дуло, а я так стал на ногах возле кабины, чтобы смотреть на дорогу.
Не очень долго так я проехал, не больше получаса. Стемнело уже, да еще в голове крутится, что сбили, все ли живы из экипажа, - и не заметил, что провод через дорогу так висел. Не электрический, а телефонный кабель. Это ж время было, когда неразбериха на фронте была, немцы и наши то наступали, то отступали. Эти связисты на скорую руку свой кабель перекинули через дорогу, а на высоте небольшой, чтоб машины, танки проехать могли. То ли этот провод обвис еще, трудно сказать.
Я так стоял в кузове, вроде, смотрел вперед на дорогу, а думал о своем и проморгал, не заметил этого провода.
На войне нельзя думать о том, что было с тобой, переживать, что произошло. Нужно всегда смотреть и следить за тем, что именно сейчас происходит, чтоб не погибнуть. Как нечего и думать, что будет с тобой в каком-то будущем, и не замечать, что сейчас происходит. Тоже не сразу стал понимать это.
А этот провод как раз так висел, что почти на уровни шеи. Наверное, немного ниже потому, что если б на уровни шеи, то я не успел бы среагировать и руками за него схватиться. Оторвало бы голову, наверное. А так, когда вдруг что-то ударило и потащило, все-таки успел руками за этот провод схватиться, но и зацепив за подбородок. Меня так и вытащило из этого кузова, ногами о борт ударило, на правой ноге унт зацепился как-то – стащило его и он в кузове остался. Машина эта так и поехала дальше, не остановилась – видно, не заметили, что произошло.
Об землю не сильно ударился, на этом проводе спружинило, еще успел сгруппироваться, практически на ноги приземлился. На ноги вскочил, сразу не поймешь, что произошло. Смотрю провод, связь какая-то. Ножик достал и перерезал этот кабель со злости. Пистолет и ножик всегда был с собой у каждого, кто летал.
Машина уехала, правый унт увезла с собой. Постоял какое-то время, может, заметят, что пропал пассажир из кузова, вернутся. Поостыл, начинаю соображать, что связь оборвалась-то, могут связистов прислать чинить. Тоже еще, какая это связь. Может, до утра никого не пошлют, а если важная какая-то линия связи, то и ночью отправят. Но еще свой вопрос, стоит ли мне этих связистов дожидаться. Такое время было, всяких диверсантов хватало, в то время и наши к своим выходили из окружений, да и немцы тоже в тылу нашем оказывались, тоже к своим потом прорывались. Документов с собой никак нет, когда на задание летали, с собой не положено было брать. Могут еще, как диверсанта, арестовать, потом будешь доказывать, кто ты и почему возле перерезанного провода находился.
Пошел по дороге от этого места, на одной ноге унт, а на другой этот «унтенок». Достаточно долго так пришлось идти, но правая нога не мерзла. Хоть и мороз, ночью еще усилился. Не очень удобно конечно было идти, как бы прихрамываешь, но в этом «унтенке» ноге было также тепло, как и в унте.
Тоже приключение было, чуть не погиб по глупости своей же. Потом, если приходилось ехать по этим фронтовым и прифронтовым дорогам, так уже следить за дорогой никогда не хотелось.
***
5.3 ВРОДЕ К СВОИМ ПОПАЛИ… «Особисты».
Тоже, помню, сбили. Немец по мотору попал, сначала задымился, потом загорелось. Стало понятно, что можно спастись только покидая самолет.
Как раз удалось до своих дотянуть - в плен не попадешь.
На парашютах приземлились. Так получилось, что совсем не далеко от передовой. Дальше тянуть просто нельзя было - поэтому сразу уже были готовы, как только чуть через линию фронта перетянем, экипаж покидает самолет.
Почти все вместе выпрыгнули. Приземлились. Причем и приземлились так, что все вместе. В пределах видимости друг от друга. Все трое живы, никто не ранен, вроде нормально.
Пехота нас тоже встретила нормально, но через какое-то время отправили в деревню, где штаб был. Какой-то у них приказ был - доставлять всех приземлившихся в особый отдел.
***
А в той деревне чего-то было так, что и штаб армии располагался и еще каких-то частей тоже штабы размещались. И попали мы к особистам. Не знаю, то ли дивизии этой пехотной, то ли кого они были.
Завели нас в хату такую - большая, натоплено хорошо, тепло.
Сидит где-то моего возраста лейтенант. Какие-то солдаты, старшина. Начинают нас спрашивать, кто мы, откуда, почему приземлились. Лейтенант этот спрашивает, сам сидит, а мы перед ним стоим.
А я тогда еще в звании младшего сержанта был. Штурман у меня был лейтенантом, а стрелок- радист тоже сержант.
Я как командир начинаю отвечать. С такого-то полка, выполняли задание, были подбиты над территорией противника..
Меня этот особист останавливает. Мол, почему сержант вы отвечаете, а не лейтенант. Я ему объясняю, что я - летчик, командир экипажа, а это - штурман в экипаже.
Посмотрел на меня с головы до ног. И начал меня спрашивать. Почему я не по уставу одет. Ремень офицерский, сапоги тоже не по уставу, не кирзовые, солдатские. Почему при мне пистолет оказался - мы оружие сдали, когда нас туда завели.
Причем сразу скомандовали - все вещи, которые с собой, на стол. Мы достали, что с собой брали. Пистолеты, еще какая-то мелочь. Никаких документов с собой мы не брали.
Почему у меня холодное оружие с собой?
***
У меня был ножик такой, как кинжал. Он не очень большой такой, но достаточно длинное лезвие, с одной стороны заточенное, слегка изогнутое. Я его с собой с полгода везде носил, и в полет всегда брал. Удобный такой. Чего-то просто отрезать. Хлеб нарезать. Но и как оружие его вполне можно было использовать. Да те же парашютные лямки перерезать, если на дереве парашютом зацепишься, да мало ли.
Тогда приходили посылки из тыла для фронтовиков-героев. Люди разное присылали. То носки теплые, то какой-то свитер. С какими-то письмами. Среди нас тоже такие посылки распределяли. Кому чего доставалось. И мне как-то вручили такую посылку откуда-то с Кавказа. Уже не помню откуда именно. Вместе с письмом от какого-то старика. Написано было чего-то: дорогой воин, чтобы воевал храбро и подобное. А в посылке был этот ножик.
Красиво так сделан, в ножнах, чеканка с узорами такими. И ножны, и ручка. И сталь хорошая. Видно было, с любовью сделанный. Удобный и в руке держать, его и на пояс можно было повесить. Он как раз так сделан был, что висел вдоль пояса, не свисал. Так, что не напорешься на него, если будешь прыгать с тем же парашютом. При приземлении, когда группируешься, ноги сжимаются - если просто висели ножи, или затыкали за пояс - то были случаи сами так и напарывались.
Я и его сдал вместе с пистолетом.
***
Я этому лейтенанту объясняю, что пистолет у меня потому, что в самолете с карабином не полетаешь.. А пистолет как и тот же кортик - оружие хоть какое-то потому, что не всегда можно приземлиться, если собьют, на свою территорию.
Чего-то он на меня опять, вроде: как вы разговариваете со старшим по званию. А я тогда уже командиром звена летал. У меня два ведомых в звене - один лейтенант, другой старший лейтенант были.
Я этому особисту объяснять это буду, что ли? Причем, морда у этого лейтенанта такая холенная, сидит в тепле. Мой штурман видит, что он со мной как с солдатом разговаривает, тоже начал в разговор этот встревать, говорить: чего ты тут, лейтенант, раскомандовался, мы только что чуть живыми остались - «мессеры» прижали..
Этот лейтенант-особист дает команду своим солдатам - отвести нас и посадить в «кутузку» до выяснения обстоятельств.
Смотрим на него - вроде не шутит. У нас оружия уже нет, а эти с карабинами - несколько солдат. Драку тут с ними затевать?
***
Отвели нас - в этой же хате какая-то коморка. С другого входа. Закрыли. Часового поставили.
И всю ночь мы там просидели. Нас туда к ним ближе к вечеру привезли, пока там с передовой какой-то транспорт нашли. На задание мы сразу после завтрака улетели.
У пехоты какой-то чай попили - и все. Они нам что-то предлагали, покормить хотели. Пехотинцы к летчикам хорошо всегда относились. Если к ним вот так попадали, они старались как-то угостить. Но мы отказались.
Тут сбили только что, все внутри как вывернутое - какое там есть. В себя еще не можешь прийти от всего пережитого. А тем более, что у них там была за еда, на передовой. Они сами почти все время голодные были. Нас кормили три раза в день - если случалось, что летный состав не накормили, наказывали. А пехота.. Если один раз в день было, что им поесть - уже хорошо.
Мы думали, что если не к обеду, то до ужина доберемся к себе на аэродром. Оно и не очень далеко было от того места, где мы приземлились..
***
Тут уже - мы арестованные, сидим под стражей.
Никто нас и не думает кормить. Этому часовому штурман было сказал, если арестовали, то кормить положено арестантов.. Ничего не ответил. Так до утра никто ничего.
Штурман и радист начали было ворчать, что нормально нас тут встретили. Чего-то начали придумывать: выломать дверь, часового обезоружить.. Я их остановил, нечего тут городить всякое, а то потом не расхлебаем.. Будем спать ложиться, утром поглядим, чего там будет.
В этой коморке какой-то топчан один был. Меня, как командира, хлопцы на топчан определили, сами на полу устроились. Поспали как-то. Хотя, как там спалось? Это ж после того, как подбили, пришлось выпрыгивать. После такого и так муторно не один день, а тут еще - арестовали, в кутузку посадили.
***
Утром нас опять выводит часовой, снова ведет в ту же комнату. Этого лейтенанта нет. Старшина тот же, что и вечером был, штурману возвращает пистолет, нам с радистом - ничего. Ремни вернули - штурману и радисту их, мне - какой-то старый солдатский дает.
Вроде того - можете следовать в расположение своей части для прохождения дальнейшей службы.
И я, и стрелок-радист: а где наше оружие? У всего летного состава были пистолеты - с собой на задание брали.
Вам не положено ношение такого оружия. А как нам добираться - сами выясняйте.
***
Вышли мы. Дом этот почти в центре, и большое такое село. Людей много - солдаты какие-то идут строем, еще какие-то ходят. Все военные, гражданских не видно. Кого тут спрашивать, пойми тут.
Пошли к центру - чего-нибудь там найдем. Не много мы прошли - машина останавливается, черный «виллис» такой, - и из нее вылезает наш командир дивизии - Добыш . Он вылез, а мы как раз у него перед глазами. Увидел нас, как-то так обрадовался и удивился:
- О, Черный!. Так ты живой? А мне доложили, что тебя сбили и все погибли.
Мы с ним были знакомы, он меня в лицо хорошо знал. Не один раз уже летал на задание, когда он командовал группой. И задание лично мне тоже давал не один раз - на разведку посылал. Потом ему же лично и докладываешь, чего видел, кроме того, что там наснимали.
- Куда вы идете, в полк добираетесь? Я тут как раз в штаб приехал ненадолго, через полчаса со мной поедете, а потом вас отвезут к себе.
Мы, значит: есть. Вместе с ним и пошли - как раз и решился вопрос, как нам добраться к себе. Идем так, сзади за ним немного, а Добыш так оглянулся:
- Чего это вы такие не веселые, живыми ж остались?
Я ему объяснил, что вот ночь просидели арестованными в кутузке, с прошлого утра ничего не ели, оружие забрали. Только выпустили.
***
Добыш хороший был такой командир, никогда не было такого, чтобы он на кого-то наругался зря. При мне во всяком случае.
Иногда и была причина, кто-то самолет разобьет по глупости своей или еще чего-то случится - много разного происходило. Это ж - авиация, беспорядков хватало. Шутили не напрасно: там, где начинается авиация, порядок заканчивается. Оно и в мирное время так, а во время войны еще больше было, всяких нарушений.
Но Добыш и в таких случаях не всегда начинал ругать или наказывать.
Или задание не полностью удалось выполнить. Не смог провести фотосъемку нужное количество раз. По заданному квадрату или еще как придумывали. Если и отправлял повторно, чтобы все-таки выполнить задание, не через матюки. Сам летчик хороший, понимал ситуацию, когда объясняешь.
Он так остановился, на нас посмотрел. Желваки так на скулах заиграли у него. Полковник, командир дивизии.
- А ну, пошли туда к этим..
***
Заходим туда все вместе, в ту же комнату.
За столом уже другой сидит - старший лейтенант. Видно, сменились. Вскочил, докладывает - полковник же зашел. Мы рядом стоим.
Добыш этому старлею: «Почему арестовали моих людей, не накормили?»
Тот отвечает: «Не могу знать, это было не при моем дежурстве»
Добыш на меня глянул, я ему: нас не этот тут допрашивал, другой был - лейтенант.
Вобщем, того уже нет, а живет он где-то на краю поселка этого. Пока за ним побегут, пока он придет - целый час пройдет.
А наш командир дивизии вообще собирался за полчаса тут управиться. Добыш дает команду - вернуть все вещи. Пистолеты наши с радистом этот лейтенант из сейфа достал, мой ремень откуда-то принесли, а кортика нет.
Вроде бы и не удобно, смотрю - Добыш торопится, но я говорю, что ножик был еще со мной такой, с ножнами, украшенный чеканкой. Я его на задание всегда беру с собой.
Добыш: где ножик? - Никто ничего не знает, только того лейтенанта надо спрашивать. Видно, себе этот «особист» мой ножик забрал.
Командир постоял немного, потом нам: «Ладно, пошли - потом разберемся».
Кто там потом уже будет чего выяснять. Наш экипаж вместо молодых, из пополнения, на их самолет посадили - на следующий день на задания уже полетели. А где-то через неделю на другой аэродром полк перекинули.
Так и пропал у меня этот ножичек.
***
Долго я жалел еще об этом кортике - подарке кавказском. Как-то больше ничего так и не жалко мне было из тех вещей, что пропадали у меня тогда за войну.
Было такое и не один раз. Мы перелетаем, а вещи наши с техниками перевозят. И было под бомбежку попадали, и просто пропадали вещи. И не поймешь, то ли украл кто-то, то ли сами техники пропили.
И из тех мои вещей, что ребята пропивали, когда думали, что погиб. Тоже несколько раз так было. Но, что этот ножик пропал, как-то было мне обиднее всего.
по воспоминаниям летчика бомбардировочной авиации на пикирующем самолете Пе-2,
гвардии-подполковник ВВС Черный Василий Иванович,
.
Воевал на фронтах ВОВ с июня 1942 г. по май 1945 г.
*
За спогадами льотчика бомбардувальної авіації на пікіруючому літаку Пе-2,
гвардії-підполковник ВПС Чорний Василь Іванович,
.
Воював на фронтах ВВВ з червня 1942 р. по травень 1945 р.
-----------------------------------------------
полностью см.
Соколиный полет «пешки» http://www.proza.ru/avtor/echorny
1. Спасительное дерево
2. Вынужденная посадка на минное поле
3. Огненный таран пешки. Неизвестный подвиг летчик
4 Посадки на аэродромах времен войны и вынужденные
5. Боевое парашютирование
6. Ассы и Герои
6.1 Пешка-истребитель
7. Как начиналась Полбинская вертушка
8. Летали, заглядывая в дуло пушек
9. Охотники.
10. Русский асс.
11. Дед Мамай.
12 Бреющий полет
13. Пот Мамая. Заходы по кругам ада
14. Командир в бою
15. Место в строю
16. Рожденный в рубашке
17. Козацька честь - Гвардейская честь
18. Встреча с американцами