ПОСЛЕДНИЙ ТРАГИК
В одном из самых дешевых номеров этой паршивой гостиницы, в которой, по обыкновению, останавливаются только заезжие рыночные торговцы и проигравшиеся в пух карточные шулеры, умирал великий трагик Глеб Ольшанский.
Потомок славного дворянского рода. Красавец, покоривший, сердца, пожалуй, всех прекрасных дам своего времени. Актер, чье появление на сцене «взрывало» зрительный зал бесконечной овацией. Признанный гений театра – теперь просто лежал на прохудившемся диване, укрытый не выглаженной простыней. Баловень судьбы, «доигрывал последний акт своей собственной пьесы».
Я сидел рядом с ним уже четвертый час, хотя прекрасно понимал, что как врач больше ничем не могу ему помочь. В пору было звать священника, но что-то останавливало меня выйти из комнаты и признаться в собственном бессилии.
– Ну, как он? – послышался робкий голос откуда-то сзади. Я обернулся и увидел, вглядывающееся в чуть приоткрытую дверь, рябое лицо хозяина гостиницы.
– А, Виктор Никанорыч? – Я произнес его имя с таким равнодушием, что мне самому стало обидно за этого лысоватого, не в пору постаревшего человека.
– Все по-прежнему…
– Да, вот несчастье-то. Может, вы пообедать желаете?
– Нет, благодарю вас. Вот что, Виктор Никанорыч, пошлите кого-нибудь в Епахиевскую.… Так на всякий слу-чай…
– Понимаю.…
Вновь скрипнула дверь, и я опять оказался один на один со своими тягостными раздумьями. Я вспомнил, как впервые познакомился с этим великим человеком.
Это произошло в начале октября. В то утро я, как раз завершив ежедневный обход по клинике и немного радуясь тому, что на сегодня не намечалось операций, собирался ненадолго отлучиться, как вдруг в мой кабинет ворвался некий молодой человек, впоследствии оказавшийся одним из администраторов театра.
– Ольшанскому плохо! – Он почти кричал.
– Простите? – переспросил его я.
– Актеру, Глебу Борисовичу, в театре плохо на репетиции стало.
Он был так возбужден, что я в действительности плохо понимал суть происходящего. Тем не менее, я, быстро схватив докторский саквояж, направился к выходу. Минут через двадцать я уже стоял в гримерной комнате Ольшанского. Еще тогда меня поразило это зрелище; могучий красавец в костюме короля Лира, беспомощно сидел в кресле, пытаясь усилием воли подавить в себе страх перед неожиданной возникшей болью. Я стал успокаивать его, произнося привычные для каждого врача фразы: «Ничего страшного, это нервы. Сейчас я сделаю вам укол, и все будет в порядке. Но вечером обязательно загляните ко мне в клинику для полного обследования».
– Вечером я играю. – Он произнес это так, будто ни на секунду не выходил из только что репетируемой роли.
«Действительно, король Ричард»
– Тогда завтра с утра…
Он кивнул. Я открыл саквояж, достал оттуда шприц, нужную ампулу и принялся за обычную в каких случаях процедуру. Ольшанский нехотя стал закатывать рукава своего костюма.
– Достаточно только правой, – опередив его действия, сказал я.
В этот момент резко распахнулась дверь, и на пороге появился тот же человек, что и привел меня сюда. Он был так удивлен и с таким любопытством следил за происходящим, словно на его глазах делали не укол, а тяжелейшую хирургическую операцию. Эту затянувшуюся немую сцену нарушил раскатистый голос короля Ричарда: «Что уставился, не видишь, – Ольшанский умирает».
Уж теперь, сидя у его почти бездыханного тела, я начал понимать, насколько силен этот человек, так спокойно, с достоинством принявший удар злого рока.
Я не мог больше сидеть на одном месте. Одиночество тяготило меня. В ожидании священника я принялся бродить по комнате.
– А вы боитесь смерти?
Мое сердце на мгновение замерло.
– Простите, я, кажется, испугал вас?
– Ничуть, – пытаясь унять дрожь в руках, ответил я и
обернулся.
Ольшанский все так же неподвижно лежал на диване. Я сразу понял, что его могучее тело больше не служит ему, но глаза…! Глаза, с жадностью вглядывались в каждую деталь угасающего для него мира...
– Как вы чувствуете себя, Глеб Борисович?
– Оставьте, Вы же сами все прекрасно понимаете. Вы отличный доктор.
Мне нечего было ему ответить.
– Будем вести себя, как взрослые люди. Надеюсь, вы не послали за попом?
– Разумеется, нет, – тут же соврал я.
– Прекрасно, – улыбнулся он. – Я не желаю исповедоваться. К тому же брызги шампанского, любовь женщин, успех, слава – разве во всем этом стоит каяться? Жизнь – игра. И игра азартная…
Он продолжал говорить, но я уже не слушал его, внезапно осознав, что это не просто слова, это прощальный монолог великого актера. Последний всплеск, последняя попытка шагнуть с театрального помоста в бессмертие. Неистовое желание сказать напоследок то, главное, в чем не довелось признаться прежде. Последний аккорд…
Робкий стук в дверь вернул меня в реальность.
– Должно быть, горничная, – сказал я и стремительно шагнул к двери.
– А знаете, доктор, о чем я мечтал всю жизнь? – Вдруг так просто и легко спросил он, что я невольно остановился. – Купить себе маленький домик у моря. Поселиться там и жить, как простые люди… Простые люди, простые разговоры…
Он смолк. Усилием воли я заставил себя оглянуться. Но в расплывавшихся очертаниях этой комнаты я сумел разглядеть только улыбку – блистательную и непостижимую улыбку, навсегда застывшую на его прекрасном лице.
Осень 2000г.