ЗАПИСКИ ПРОВИНЦИАЛЬНОГО АКТЕРА.
(Цикл портретов)
«...странная грусть сжала мне сердце. Точно там, в этом месте моих тревог, страданий, голода и унижений, осталась навеки частица моей души»
Александр Куприн
«Как я был актером»
ОСВЕТИТЕЛЬ.
Осветитель нашего театра, отличался от всех остальных служителей Музы одной любопытной, хотя и незначительной особенностью. Она заключалась во врожденной неспособности различать некоторые цвета. Проще говоря, наш осветитель – был дальтоником. Впрочем, это обстоятельство нисколько не смущало ни его самого, ни тех, кто предоставил ему возможность в полной мере проявить себя на таком дивном и изящном поприще. Он гордо расписывался в бухгалтерской ведомости, где его фамилия красовалась напротив надписи – Художник по свету. Отсутствие специального образования, природная ущербность, ничто не рождало в его душе никаких сомнений в профессиональной пригодности. И всякий раз, при очередной постановке света, он со знанием дела приносил на сцену большие пыльные конверты со световыми фильтрами внутри и долго щурился, пытаясь разобрать надписи на них – «синий», «красный»…
Да, кажется, я забыл упомянуть, что, ко всему прочему, он был близорук.
Его многочисленные рассказы отличались лаконичностью и не страдали разнообразием.
- Максим – так его звали. – Ну, как вчера прошел спектакль?
- Короче, (любимое его слово), поставили свет, короче, а этот му…к говорит, короче, что все не так… (далее нецензурно) А я, короче, этому му…ку, короче, не нравится, сам делай.
Вот и весь разговор.
Воистину, его можно было назвать счастливым человеком. Поскольку в жизни художника по свету занимали только две вещи – женщины, бежавшие от него, как от чумы и за его неординарную внешность зовущие: «Крюгером» (по аналогии с известным персонажем фильма). И деньги, которых по обстоятельствам жизни, не хватает никому, даже Максиму. Хотя, в сущности, он был неплохим человеком.
Я познакомился с ним в ту пору, когда, благополучно окончив институт, и бессмысленно проболтавшись, год в столице, наконец, вернулся домой. Надо сказать, что тогда я мало походил на молодого повесу. За спиной уже были, неудачные попытки устроится на работу, несчастная любовь, смерть нескольких близких друзей, разочарования, обиды, скитания по чужим квартирам из-за отсутствия собственной крыши над головой, многомесячные периоды безденежья. В общем, все, что по обыкновению случается со многими, когда-то подававшими большие надежды, молодыми дарованиями. Соответственно, я приехал назад опустошенным, озлобленным на весь мир, да еще и с явными признаками психического расстройства, человеком. Детские мечты рухнули, а стало быть, приходилось начинать все сначала. И я устроился на работу актером в местный театр.
Первые месяцы работы я помню довольно смутно, поскольку репетиции сказки, в которой я участвовал, а это был канун нового года, перемежевывались с бесконечными застольями по поводу моего приезда.
Но вот подготовительный период позади и «Чудо-автобус», жонглируя актерами, обслуживающим персоналом и декорациями, которые почему-то перевозились вместе с нами, подпрыгивая и запинаясь на каждом перекрестке, спешил в какое-то село, где дети, ну никак не могли представить свою дальнейшую жизнь без нашего спектакля.
Мало того, что у меня гудит голова, и память стыдливо пытается восстановить хоть что-нибудь из того, чем завершилась вчерашняя вечеринка, рядом со мною сидит наш осветитель и, перекрикивая завывания очумевшего двигателя, разгадывает кроссворд.
- Короче, город, где произошло самое, короче, большое столпотворение народов. Короче, где много было людей, короче?
- Вавилон – с трудом, разомкнув слипшиеся от сухости губы, отвечаю я.
Максим, внимательно выслушав меня, смотрит в кроссворд и с трудом пытается сначала найти, а затем, подпрыгивая на кресле попасть карандашом в маленькие квадратики, чтобы вписать это слово. Наконец, когда эта хитрая процедура удалась, он поворачивается ко мне и со счастливой улыбкой спрашивает: «А че? (именно так) А че, там правда до фига народу собирается?»
Дальнейшее не имеет смысла описывать.
Конечно, он был очень плохим осветителем. У него вечно перегорали все лампы, ломались световые пульты, он то забывал погасить, то во время включить свет и постоянно, несмотря на надписи на больших конвертах, путал цвета устанавливаемых фильтров. Он был забавный и нелепый, грубый и по-детски наивный. Часто ссорился с дирекцией, и, его в конце концов, уволили. Где он теперь я, разумеется, не интересовался. Но одно я знаю наверняка, куда бы ни закинула его проруха судьба, и чем бы он ни занимался, этот бывший «художник по свету», всегда сможет то, чего никогда не сумею сделать я, поесть синих груш!
ЗАВ. ПОСТ
Вообще-то, Митрич театр не любил!
Хотя, справедливости ради, надо сказать, что второй платил ему взаимностью. Их отношения напоминали жалость отца к своему неразумному сыну. Причем, что характерно, в роли мудрого родителя выступал, сам Дмитрий Дмитриевич Харитонов.
Да, Митрич театр не любил!
Нет, не то чтобы именно тот, в котором волею судеб ему довелось работать заведующим постановочной частью, а вообще театр как понятие. Видимо его, простите за выражение, интеллекту, было чуждо лицедейство. Бывшему инженеру водоканала не хватало той самой ясности и простоты, которая освобождает человека от необходимости думать и мучительно принимать решения. Любая малейшая попытка кого-нибудь из окружающих обременить его, пусть даже самой пустяковой просьбой, которая неминуемо подразумевала за собой действие, вызывала в Митриче такой всплеск негодования, что в следующий раз вы бы долго и основательно подумали, прежде чем еще раз обратится к нему. Мир настолько утомил его своим разнообразием, что Митрич просто ленился отвечать на внешние раздражители. В мироздании его не устраивало решительно все, начиная от отражения, с которым ему приходилось сталкиваться каждое утро, подходя к зеркалу, до основ теории квантовой механики…
На сцене третий час устанавливаются декорации вечернего спектакля. Рабочие, слегка запоздав с началом, явно спешат. Все идет слаженно и быстро. Доведенные до автоматизма движения превращают, казалось бы, ничем не привлекательное действо в хорошо отработанный цирковой номер, где все понимают друг друга с полуслова, полу взгляда.
И вот, из ниоткуда, из стены, как бы проецируясь в пустом пространстве времени, появляется бывший гроза водоканала, а ныне заведующий всей постановочной частью театра, Дмитрий Дмитриевич Харитонов – человек с другой планеты. Он медлителен и горд, осторожно ленив и бессмысленно печален. Его отсутствующий и ничего не привносящий в этот мир взгляд паутиной невообразимой тоски опутывает всех окружающих.
-Ну, как? - В его вопросе слышатся нотки ожидания явно безнадежного ответа.
-Успеваем, Дмитрий Дмитриевич, - Ответил кто-то из монтировщиков. - Только вот с гвоздями напряжен-ка.
Оптимизм рабочего еще более насторожил начальника.
- Да…
Он произнес это "Да" так, будто нехватка гвоздей оплошность скорее Организации Объединенных Наций, а не его личная халатность.
- Гвозди, это да…
На мгновение замершие монтировщики, снова принялись за работу, в очередной раз, убедившись, что это многозначительное: «Да…», и явилось единственным и неоспоримым решением их проблемы.
Все; от Митрича большего не добиться. Поскольку он всегда размышляет о чем-то своем, «великом», о том, что было несоизмеримо с той обыденностью, которая сталкивает нас в пропасть рутинной каждодневной работы.
-Да, да – Повторяет он, окидывая взглядом все пространство сцены. Но вдруг, видимо ошеломленный неожиданным прозрением, исчезает так же внезапно, как и появился.
- А где этот му..к? – Раздался голос откуда-то сверху.
По этому дружественному обращению, работающие на сцене сразу узнали художника по свету Максима. О «высоких» отношениях этих двух «профессионалов своего дела», по театру ходили легенды.
- Наверное, за гвоздями пошел. - Неуверенный в правоте своих слов, ответил парень, пытающийся закрепить оторванную актерами, во время последнего спектакля, дверь.
- Хорошо бы. - Еще более сомневаясь в вышесказанном, робко вставил мужчина с лицом не в меру пьющего человека. - Он уже третий раз приходит. Приходит и молчит.
- Может, у него что-нибудь случилось? – донеслось откуда-то из глубины сцены.
- У него давно это случилось, - обрадовавшись развернувшейся полемике, крикнул Максим и добавил. - С самого рождения.
Диалог явно зашел в тупик.
И вдруг, в тот момент, когда мужчина с лицом не в меру пьющего человека поднес ко рту пластиковую бутылку, пытаясь «обмануть» гнетущее его похмелье глотком холодной воды, где-то за кулисами послышался голос Митрича: « Петя, (так на самом деле звали мужчину с лицом) так я не понял, вам молоток или провода принести?»
В принципе на этом можно было бы ставить точку, если бы не одно обстоятельство. Когда все из присутствующих на сцене уже отсмеялись, Петя (обладатель злополучного лица) осознав, что их начальник запамятовал, встал и, пытаясь наконец-то быстрее решить возникшую проблему, начал кричать: «Вам же русским языком сказали - лампочки, Дмитрий Дмитриевич, нам нужны лампочки!»
РЕКВИЗИТОР.
Каждый человек счастлив по-своему. Кто-то мечтает о вилле на Канарских островах, кто-то о красавице жене, приличной зарплате и начальнике, не обременяющем работой. У каждого человека счастье свое, личное, известное, а главное понятное только ему одному.
К примеру, автор оперы «Евгений Онегин» Петр Ильич Чайковский, по настоянию родителей, должен был стать юристом, а Жану Полю Гогену, пророчили блестящее будущее в банковской системе. Если бы Георгий Константинович Жуков продолжил дело своего отца, который был сапожником, мы лишились бы великого полководца.
Кем видели свою единственную дочь родители нашей реквизиторши, мы не знаем, но она мечтала стать актрисой. Так бывает. К примеру, один мой знакомый на вопрос, почему он бросил футбол, которым занимался профессионально и решился посвятить свою жизнь театру, где у него, откровенно говоря, мало что получалось, ответил: « Однажды ночью я проснулся и понял, что всю жизнь хотел стать актером…» Спрашивается, кто его разбудил? Зачем? Спал бы себе человек, и всем хорошо было бы! И спорту полезнее и театру спокойнее! Так нет же…
Впрочем, не мне об этом судить, поскольку сейчас, делая эти первые робкие шаги в литературе, меня обуревают сильные сомнения в правильности избранного пути. Меня то - да, а вот нашу Марго, надеюсь, вы догадались, что речь уже идет о реквизиторше, так вот нашу героиню подобные противоречия не посещали никогда. То ли, ощущая всю силу дарованного ей таланта, то ли кем-то однажды, по глупости, сказанная фраза: «Маргарита, ты должна стать актрисой!» запала ей в душу, а может по причинам, как говорится, нам неизвестным, Марго была убеждена, что подлинное ее призвание и истинное ее место там, в чарующем свете прожекторов. И все складывалось бы неплохо, да вот незадача, кроме самой мечтательницы, актерских способностей у нее обнаружить не удалось решительно никому. Ни профессорам многочисленных театральных институтов, куда, без малого, она пыталась поступить восемь раз, ни актерам театра, где она работала реквизитором. Даже студенты одного из вузов, решившие посмеяться над провинциальной дурочкой и, представившись молодыми педагогами, устроили ей прослушивание, не смогли скрыть удивления, вызванного абсолютным отсутствием какого-либо дарования, при таком неистовом рвении.
Но где им, паяцам, понять истосковавшуюся, мятежную душу заведующей реквизиторским цехом? Смердам, Марго, не дано погрузиться в подлинные глубины нераскрытого таланта! Что ж хохочите варвары, жгите неразумные «храм Артемиды»!!! В конце концов, - Карфаген должен быть разрушен!
Автобус, везущий нас со спектакля, сломался на полпути. Правда, все, кто в этот летний день был вынужден ехать за тридевять земель, чтобы в очередном пионерском лагере играть уже ненавистную сказку, обрадовались. До отпуска еще целый месяц, который, как назло, был забит под завязку ежедневными спектаклями. Когда еще удастся выбраться на природу?
- Кажется, приехали. - Коверкая слова сильным кавказским акцентом, печально буркнул водитель в предвкушении долгого ремонта.
- Думаешь, до ночи здесь проторчим? - С фальшивой трагичностью в голосе спросил я, покидая душный салона нашего «чудо-автобуса».
- Ну вот…
- Когда нам, наконец-то, нормальный транспорт предоставят?
- Все деньги экономят. - Посыпались со всех сторон обвинения направленные, видимо на единственного представителя руководства театра, нашего администратора.
И хотя все эти претензии были небезосновательны, звучали они, также формально, как и мой вопрос. В душе, каждый из нас был рад оказаться в этом Богом забытом уголке.
Минут через десять в тени нескольких придорожных деревьев, прямо на траве, был сервирован импровизированный стол. В ход пошли взятые с собой в дорогу бутерброды, давно остывшие котлеты, теряющее из-за жары свою форму сало, успевшая выдохнуться газированная вода и, разумеется, водка, которую, как вы понимаете, «по чистой случайности» купили наши рабочие сцены, для каких-то «чисто технических целей».
Все как всегда. Несколько анекдотов, пара тостов за творчество, и вот уж возмущения по поводу наплевательского отношения дирекции к своим сотрудникам, сменились разговорами о великой силе театра и нашего непреходящего значения в нем.
Хотя сейчас, когда все это стало для меня только воспоминанием, я должен признаться, хотя бы самому себе, - я любил это время.
Впрочем, мы отвлеклись. Вернемся к нашей героине, тем более что после третьей рюмки, весь запас ее знаний, и увесистый багаж многолетних размышлений об искусстве обрушивается на голову собеседника вне зависимости от желания оного.
- …играть можно «Над» и «Под». А Шерон Стоун в этом фильме, (речь шла о картине «Основной инстинкт», где американская звезда сыграла, пожалуй, лучшую свою роль.) явно не дотягивает. Я ей не верю. Потому что она идет не по системе. Ведь еще Михаил Чехов утверждал…
Примечательно, что все это говорится без тени сомнений в своей правоте человеком, которого даже в школьный театральный кружок не приняли.
- Да помолчи ты! - Не выдержал уже даже рабочий сцены с лицом не в меру пьющего человека.
- Петр, почему ты меня затыкаешь? У всех людей есть свое мнение и почему я, по-твоему, не могу высказаться. Думаешь, что раз я реквизит таскаю, значит, я дура?
- Марго тебя никто не затыкает. - Вклинился я в разговор, чувствуя, что эта словесная перепалка может закончиться дракой (поверьте, я знаю, что говорю).
- Нет мне просто интересно. - Продолжает не на шутку разошедшаяся Марго - Почему все считают своим долгом закрыть мне рот? Я четырнадцать лет на сцене!
- ?
- И не надо так удивленно на меня смотреть. Я знаю все, что вы думаете обо мне…
Водка начала делать свое дело, и теперь Марго уже не остановить. Ее все карающий меч, так называемой, правды, обрушивается на всех присутствующих. Обвинения сменяются оскорблениями плавно переходящими в безудержный поток слез. Невольные свидетели этой сцены, десятки раз успели пожалеть о том, что затеяли весь этот разговор. Радость по поводу вынужденной остановки рассеялась так же неожиданно, как и возникла. Но, по счастью, водитель, устранивший неполадку в двигателе, призвал всех нас продолжить прерванный путь.
Опять дорога. Мелькающие за окнами деревья и надежда, наконец-то, добраться до дома. Утомленные растянувшимся днем, многие дремлют. Спит и Марго. Я смотрю на это несчастное создание. На загубленною пошлой фразой: «Марго ты должна стать актрисой» жизнь, и мне жаль ее. Глупую, бездарную, амбициозную, мстительную.…
Жаль, ведь что может быть более трагичным, чем поруганная мечта? Разве только малоутешительная фраза, с которой я начал эту историю: «Каждый человек счастлив по-своему».
ПОМОЩНИК РЕЖИССЕРА.
Если Митрич театр не любил, Марго в тайне его обожала, а художник по свету Максим просто не знал, что это такое, то у помощника режиссера - Василия Николаевича Туркина на этот счет своего мнения не было. Впрочем, как не было его по любому другому вопросу. Видимо, он просто считал это излишеством. Поскольку личное мнение должно было, стать результатом размышлений, поиска, сомнений, а главное, подразумевало под собой опасную возможность идти вразрез с иными, может быть, более авторитетными точками зрения.
Все это, Василию Николаевичу было ни к чему. Действительно, зачем брать на себя труд высказываться, когда с твоими, пусть даже разумными выводами, все равно никто не считается?! Вероятно, поэтому безынициативность стала для запуганного жизнью, а может женой, Туркина, единственным, простите за банальность, жизненным кредо. Новая роль, смена начальства, приближение отпуска, поездка на гастроли, повышение или, не дай Бог, понижение зарплаты, похвала, брань - буквально все настораживало помощника режиссера. И этот постоянный страх был настолько велик, что изменил не только внутренний, но даже внешний облик Василия Николаевича. Стремление остаться незаметным, лишило его лицо, какой бы-то ни было выразительности, а безропотная готовность "прогнуться" перед начальством, последнего намека на рост. Он был напрочь лишен индивидуальности. Даже когда в компании рассказывали новый анекдот, Туркин смеялся последним, дождавшись, разумеется, реакции вышестоящих товарищей. (Слышали бы вы этот «завораживающий» смех.)
Но при всем при этом, должность, которую занимал Василий Николаевич, как раз наоборот, требовала от человека умения быстро принимать решения и смелости брать на себя определенную ответственность. А поскольку наш помощник режиссера не обладал ни одним из этих качеств, то работал он из рук вон плохо.
Мне трудно было понять, что именно сделало его таким. Почему суровый взгляд самого глупого из начальников рождает в его душе подобный ужас? А главное, кто доверил такому бесхарактерному и безвольному человеку, столь важный пост в театре?
Репетицию, как обычно начали с сильным опозданием.
- Василий Николаевич, - Откуда-то из темноты зрительного зала донесся голос главного режиссера. - Пригласите, наконец, актеров к началу репетиции.
Туркин, как черт из коробочки, появляется на авансцене, суетливо услужливо вглядываясь в полумрак пространства.
- К началу? - Уже в четвертый раз переспрашивает он, дабы на всякий случай перестраховаться.
- Да, да. - Раздраженный этой вечной необходимостью все повторять, кричит главный.
И в этот момент с помощником происходит какая-то необъяснимая метаморфоза, перерождение. В его привычно визгливом голосе вдруг появляются низкие нотки, он долго по-деловому откашливается и, делая невообразимо стремительно-театральный шаг за кулисы, обращается в никуда:
«Ребята, начало!».
Казалось бы, что здесь необычного? Человеку отдали распоряжение, и он с готовностью его выполняет. Вы правы, внешне, это выглядит именно так, если не учитывать того обстоятельства, что это произносится им уже четвертый раз, а ни у кого из актеров, кроме смеха ничего не вызывает. Ведь в театре ни для кого, не секрет, - слово, сказанное Туркиным, еще не является причиной для действия. Его давно уже никто не слушает. А вся эта игра с деловитостью рассчитана только на главного режиссера, мол, вот как я серьезно отношусь к своим обязанностям.
- Василий Николаевич, - Спросил я однажды у сильно выпившего на банкете, по случаю премьеры очередного спектакля, помощника режиссера. - У вас есть мечта?
Токарь шестого разряда (это бала единственная его профессия, подтвержденная документально) задумался, и как мне показалось, впервые. Я почти физически ощутил, как в помутненном алкоголем рассудке, начался мучительный, непривычный процесс. И тут случилось то, чего я совсем не ожидал…Его лицо, в мгновение ока, стало другим.
Я увидел, как отчаяние за бессмысленную и зря растраченную жизнь, сменилось, в измученных нелепой судьбою глазах, тоскою, рожденною горечью упреков и насмешек окружающих. Я разглядел очертания промелькнувшей молодости, где бушевали страсти желанной, но так и не познанной любви... Я казалось познал тайну, которую он скрывал даже от самого себя…
Утром в своей гримерной я лениво переодевался. И, в очередной раз, собираясь нарушить категорический запрет курить в этих «священных» комнатах, неожиданно наткнулся на чье-то отражение в зеркале. На меня смотрел незнакомец. До боли, знакомый незнакомец. Не бритый, усталый, в давно проеденном молью костюме. Незнакомец, от которого, вероятно, давно отвернулась удача. Незнакомец, жаждущий славы, но уже не веривший в нее…
Он плакал. Плакал, как ребенок, которому не досталось подарка на новогоднем утреннике. Плакал, услышав, пылающий фальшью голос, доносившийся из ниоткуда: «Ребята, к началу!»
ЗАВЕДУЮЩАЯ ТРУППОЙ.
Ее имя давно уже стало нарицательным.
Выражение: « Я вчера звонил Евдокии, и она сказала…», как бы автоматически, делало ваше заявление безапелляционным, придавая ему статус истинны в последней инстанции. Поскольку любой, кто хоть раз сталкивался со структурой театра изнутри, знает, зав. труппой человек, наделенный большими полномочиями. Он является как бы связующей нитью между руководством и не-посредственно актерами.
Во всяком случае, в нашем театре это знали все. Все, кроме самой Евдокии Михайловны. Точнее сказать, когда-то давно она тоже об этом догадывалась, но старческий склероз лишил ее память подобной информации. Впрочем, смеяться над этим было бы грешно (все мы под Богом ходим), если бы ее забывчивость, порою, не парализовывала работу всего театра. При этом каждый новый руководитель, а при мне их сменилось достаточно, мечтая отправить Евдокию на заслуженный отдых, почему-то сразу отказывался от этой, давно напрашивающейся идеи, после первого же дня знакомства с ней. Уж не знаю, чем она их разубеждала? Может просто, как говорится, давила на жалость? Впрочем, не об этом речь.
Помимо всевозможных недугов, которые обуревают практически всех женщин преклонного возраста, заведующая актерским составом, обладала еще одной слабостью. Она заключалась в преднамеренном желании воспринимать мир в состоянии, когда искусственно достигнутая иллюзорность, стирает очертания реальности происходящего. Проще говоря - она любила поддать. Что, как вы, наверное, понимаете, ослабляло и без того слабую память.
- Евдокия Михайловна, завтрашнюю репетицию назначили как обычно в одиннадцать или перенесли на два? - Спросил я, поскольку отпросился с работы пораньше, торопясь на телевизионную запись.На другом конце телефонного провода гробовое молчание. Хорошо, что пока этот тип связи не обладает возможностью передавать запахи, иначе бы сейчас, меня обдало винными парами дешевого портвейна. Судя по затянувшейся паузе, я успел догадаться, что остался, не понят.
- Это Борис. - Вынужден был представиться я. - У нас завтра, во сколько назначена репетиция? - повторяю, пытаясь упростить вопрос.
В ответ молчание только усиливается.
- Евдокия Михайловна, это вы? - уже неуверенный в правильности наброного номера кричу я.
- Алло? - наконец-то раздается голос, которого я долго ждал.
Понимая, что все вышесказанное мной пролетело мимо ее ушей, я начинаю все сначала.
- Здравствуйте, Евдокия Михайловна, Это Борис Вольский вас беспокоит. Я ушел с репетиции раньше, чем она закончилась, и вот звоню вам, чтобы узнать, нас завтра в одиннадцать или в два взывают в театр?
- А кто это? - В конце моей долгой тирады неожиданно вопрошает старческий голос.
В приступе ярости я бросаю трубку, высказываясь обо всех ее родственниках и моих «близких взаимоотношениях» с ними. Но делать нечего, поэтому на следующий день ровно в одиннадцать я стою у доски, где обычно висит расписание всех репетиций и, разумеется, обнаруживаю, что пришел на три часа раньше. Когда я мысленно еще раз прошелся по генеалогическому древу нашей заведующей, она появилась из-за угла. «А, это ты, старый плавучий чемодан?»- чуть было не вырвалось у меня.
- Здравствуй Боренька, а что ты так рано пришел? Ведь репетицию в два назначили.
- Да, так получилось…- еле сдерживаясь, промямлил я.
- Чтобы так не получалось, звонить надо. Ты что мой телефон забыл? - ее голос был столь миролюбив и спокоен, что я начал сомневаться, в своей вчерашней попытке добиться от нее вразумительного ответа.
- А то вот вечером мне кто-то звонил, - продолжала она. - Звонят и молчат. Я «алло?», а они молчат. Безобразие. Им отвечают, а они, как воды в рот набрали. Пьянь!
Продолжая что-то бормотать себе под нос, она уходила все дальше и дальше. До меня доносились только обрывки ее фраз о недовольстве шалостями телефонных хулиганов.
Ну что тут поделать? На кого злиться? Раз пришел так рано, пойду хотя бы текст подучу.
Успокаивая самого себя, я вздохнул и шагнул вслед за ней в полумрак коридора.
ДИРЕКТОР
В провинциальном театре, директор – это бог.
Но, как показывает история, древние греки были правы, утверждая, что боги бывают, разными. Боги плодородия и дождя,подземного царства и ветра. Боги лицемерия и лжи, добра и зла.
Наш бог в иерархической системе, хотя занимал и не очень высокую, но довольно устойчивую в жизни нишу – глупости! И, надо отдать должное, это место он занимал по справедливости, поскольку более достойного кандидата найти было просто невозможно.
Пантелеймон Семенович – был богом основательным и солидным. За все принимался всерьез, а главное, надолго. Баловства не любил. Не нравились Пантелеймону Семеновичу озорства и проказы. В них он видел попытки окружающих свернуть с основного пути, который, как вы понимаете у подобного божка один. Он с упорством, настойчивостью и неистовым рвением, любое, даже самое разумное дело стремился наводнить таким количеством чепухи и вздора, что оно непременно превращалось в совершенную абракадабру.
Что ж, как говориться, слава тебе – труженик!!!
- Начать (здесь и далее, ударение на первый слог) надо с того, шобы каждый, как говориться, артист, знал свою, как говориться, роль в сценаия(В миру-пьеса) – назубок!
Этой «глубокой и неожиданной» мыслью Пантелеймон Семенович попытался на первом же собрании показать свой новаторский подход к дальнейшему творческому процессу. Воодушевить и обезоружить нас глубокими познаниями внутренней кухни театра.
-…тогда, продолжал он, представления и концерты (подразумевались, видимо, спектакли) будут проходить на - хорошо, как говориться, и отлично!
-С чего начнем?
- Правильный вопрос товарищ!
У меня возникло ощущение, что я попал на партийное собрание завода в эпоху сильно развитого социализма.
- Да, какими авторами в этом сезоне мы обновим репертуар? – голос актрисы звучал в манере далекого 19-го века - с надрывом.
Слова: «репертуар» и «сезон» немного удивили директора-передовика, но не охладили пыл его речей.
- Я-то товарищи в театре, как говориться, первый раз. (видимо его откровенность должна была нас подкупить) Но я тут походил, посмотрел и считаю, нет, убежден, что начать работу надо…
- С обновления гардероба уже идущих спектаклей!– неожиданно донеслось из глубины зрительного зала, где обычно, сидели рукодельницы пошивочного и костюмерного цехов.
- Да подожди... костюм, костюм! У мени ахтобус!(здесь также сохранено произношение) Ахтобус, такой плохо едет, что почти, идет, как черепах! – Крикнул водитель, пытаясь, видимо, образно объяснить удручающее состояние нашего единственного средства передвижения.
- И декорации практически в хлам превратились!- буркнул Петя, из-за систематического пьянства, потерявший всякое лицо.
- Декорации – это да! – Харитонов был по обыкновению не многословен.
- Кстати, а когда наконец-то начнут доплачивать актерам вспомогательного состава?
Недавно Марго доверили бессловесную роль: «Гриба-мухомора», и теперь, при любом удобном случае, она неустанно напоминала об этом.
- Товарищи! – поддерживая атмосферу партсобрания, прервал всех новоявленный руководитель театра. - Все что вы тут, как говориться, предлагаете, мы сделаем со временем. А сейчас есть более важные проблемы. Итак, я, считаю, - повторил он - нет, я убежден, что начать надо, начать необходимо с …ремонта туалетов!!!
Как там было у Пастернака: «Гул затих…»?!
Ха-ха!Нет, здесь он не просто затих. Наступила прямо таки гробовая тишина. Тишина, которую пронзил неподражаемый возглас «художника по свету»: «А вы случайно не родственник нашего Митрича?»
И тут в зале, у всех, я не преувеличиваю, у каждого, кто этим сентябрьским днем пришел на встречу с новым директором, началась истерика.
Хохотали все!!! Актеры и монтировщики, бухгалтера и администраторы. Даже заведующий постановочной частью, видимо не до конца осознавая суть неожиданно точного сравнения, застенчиво улыбался. Зал, в котором проходило собрание, наполнился диким смехом. Он клокотал, вспыхивая меж кресел, обрушивался, стелясь и мотаясь из стороны в сторону, вскипал и, наконец, слился в некий единый гул, который оглушил меня. Я перестал слышать его. Мир впервые перестал существовать набором звуков, слов, мелодий, шумов. И в этом внезапном безмолвии, я уже не видел лиц. Передо мной мелькали раскрытые рты, слезящиеся глаза, невообразимые линии рук, раздутые ноздри, растрепанные прически, дребезжащие глотки. Я оглядел зал. Массовая истерия была на пике, когда я понял, что в зале есть лишь два человека. Два человека не дрогнув, ни одним мускулом лица продолжали, казалось, внимать друг другу - Пантелеймон Семенович и, сидевший прямо напротив него, помощник режиссера, Василий Николаевич Туркин.
Я закрыл глаза…
Перед вечерней репетицией, на доске объявление появился приказ, напечатанный дрожащей рукой Евдокии Михайловны, из которого, я еще раз убедился в том, как часто в этом мире глупость, граничит с подлостью:
Приказ№…
1.За систематическое нарушение трудовой дисциплины. (Согласно статье такой-то) приказываю: Художника по свету: Кокоева Максима Валентиновича. Освободить с занимаемой должности.
2.Ассистента режиссера Туркина Василия Николаевича за выслугу и лет перевести с 12 на 13 категорию оплаты труда согласно тарификационной сетке штатного расписания.
Директор театра: Мурзикин. П. С.
Так я узнал фамилию своего последнего в этом театре нового директора.
МЫ
Я только слушал ее голос. Не вникая в суть и значение слов, я просто слушал ее голос. Надрывный пронзительный. Чего в нем больше страсти, лицемерия или жалости? Откуда он зовет меня и куда гонит?
- Так что Глеб, я прошу тебя еще раз – мое имя, ею произнесенное, всегда звучит по разному, но никогда не таит в себе безразличие. Вот и сейчас она произнесла его не очень громко и, пожалуй, даже более уверенно, чем обычно.
- Уже половина второго, у меня завтра куча дел…
- Я знаю – я не узнал своего голоса.
- Так это многое упрощает. Если ты все знаешь, к чему этот утомительный разговор.
Она лжет, лжет, лжет. Или я просто хочу, что бы она лгала?!
- Я прошу тебя…
- Нет.
Мне что-то вонзалось в указательный палец.Я взглянул на руку и понял, что букет роз, все еще находятся у меня. Глупая пауза.
Я протянул ей цветы, и как бы упреждая, начал говорить. Говорить, как в последний раз, отчаянно хватаясь за ускользающую из рук соломинку.
То заметно ускоряясь, пытался цепью наших общих воспоминаний навеять на нее меланхолию о былом. То излишне грассируя, кричал, что есть мочи о любви, страсти и почему-то Боге. Шептал как заклинания слова о будущем, которое будет светло. Рыдал о наших тайнах и признавался во лжи. Читал стихи написанные, правда, совсем не мною и совершенно не для нее. Каялся и угрожал и снова каялся…
- Глеб. – Отрезала она – Оставь ключи в коридоре.
Ее взгляд. Тишина. Затмение.
Но я понял, что мы победили и на этот раз, когда услышал пронзительное – "Браво!" и вместе со вспышкой света нас поглотила, а потом вознесла над землей волна аплодисментов.
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
То время кануло в небытие со всеми своими печалями, радостями, заботами, вырвав из памяти все то, чему не пережить века. Остались только они, эти вымышленные герои, сочиненных мною историй, да острое, почти болезненное, чувство стыда, за несовершенное, не достигнутое, непознанное…
Ах, если бы Бог наградил меня подлинным талантом, я бы многое сумел рассказать, я бы многим сказал спасибо и еще во многом покаялся, но, увы…
Мои герои так же нескладны, смешны, нелепы, как и их автор и видимо, оттого, так дороги ему. Не будь их, возможно, что не было бы и меня.
А так - мы квиты.
август 2003- декабрь 2009г.
Занавес…