Новеллы о Макиавелли

История первая, политическая.
1499 г.

 «Ах, эти умные люди, эти умные люди!
Не знаю, что у них в голове! Кажется мне,
 что им всё видится шиворот-навыворот».
куртизанка Ричча.


Молодой придворный в нерешительности замер перед дверью в личные покои госпожи. Обычно Козимо Казале, любимец миланских аристократок, не страдал от отсутствия уверенности в себе. Но за последние несколько месяцев многое в его жизни изменилось.
Козимо еще раз придирчиво осмотрел свой костюм, ища следы небрежности, однако, все было идеально. Сквозь каждую прорезь голубого камзола была аккуратно продета драгоценная шелковая рубашка. Модные полосатые кальце обтягивали стройные ноги. Козимо законно гордился гармоничностью строения своего тела и не стеснялся это подчеркнуть.
Сегодня стояла удивительная для начала лета жара и он с удовольствием не одел хотя бы парчовый камзол. Тяжелая верхняя одежда была обязательной частью придворного туалета. Не одеть ее на важное мероприятие было совершенно непозволительно.
Первый раз госпожа попросила его присутствовать на приеме посла. И не просто посла, а представителя главного конкурента Милана – Флоренции.
К Козимо все это имело непосредственное отношение. Молодой придворный был послан представлять интересы миланского герцога при дворе госпожи Пьомбино.
Но это была только официальная часть его статуса. Так случилось, что он уже  несколько месяцев был любовником сиятельной госпожи Пьомбино, Катарины Сфорца. Это была невероятная удача и большая честь для миланского дворянина. Кроме того, это открывало перед ним интересные перспективы. Ах, если бы только она его действительно полюбила…
Раньше женщины не казались ему сложными существами. Но так было только до встречи с Мадонной Катариной. Козимо никак не мог понять чего можно от нее ожидать.
Истории об этой незаконной дочери герцога Галеаццо Сфорца ходили по всей Италии и он их наслушался еще до встречи с ней. Но они только еще больше запутывали молодого придворного.
Вплоть до 26 лет Катарина славилась только редкой красотой. Её первый муж, Джироламо Риарио, сын папы римского, затмевал своими эскападами всех и вся. Но когда опора благополучия этого семейства – папа Сикст IV– отошел в мир иной, Катарина взялась за оружие.
Опасаясь нового главы римской курии, она захватила замок Святого Ангела и навела его пушки на Ватикан. Сделала она это исключительно ради того, чтобы выборы прошли «должным образом».
Всей римской курии удалось справиться с разъяренной женщиной только с помощью её мужа. Джироламо, несмотря на свою вопиющую неверность,  имел на супругу немалое влияние.
Не удивительно, что Козимо трепетал как неопытный мальчишка, обнимая и целуя это существо, природу которого постичь было не в его силах.
Глубоко вздохнув, он, наконец, толкнул дверь, которая для него, единственного из живущих мужчин, была открыта. За ней скрывалась опочивальня сиятельной Мадонны Катарины.
В разное время многим мужчинам доводилось пересекать ее порог, но все они к настоящему моменту уже покинули этот мир. Казале сей факт не смущал, и он шагнул внутрь.
Катарина была не одна. Она завершала свой утренний туалет с помощью двух служанок. Одна из них драпировала складки тяжелой парчовой юбки госпожи, а другая укладывала ее непослушные волосы. Единственным украшением на сложном наряде был золотой пояс. Его тонкие звенья соединяла круглая пряжка покрытая необычным чужеземным орнаментом.
Мадонна, не поворачиваясь, милостиво кивнула Козимо. Со своего места она увидела его отражение в серебряном зеркале, в которое смотрелась.
Он знал, что этой женщине уже около сорока лет и что у нее от разных мужей было шестеро детей, старший из которых почти его ровесник. Но, глядя на ее отражение в зеркале, миланец с трудом мог в это поверить.
Слишком свежей казалась смуглая кожа госпожи. Она не следовала повсеместной моде высветления волос и не белила лицо. От этого ее естественная красота только выигрывала.
Козимо легко подхватил лежащую на видном месте лютню и, приклонив колено, заиграл. Он не упускал случая развлечь свою сиятельную любовницу музыкой и песней. Голос у него был действительно хорош, и Катарина иногда сама просила миланца спеть.
Сейчас он взялся за инструмент сам. Это помогало Козимо справиться с нервозностью. Его смущало не столько предстоящее публичное  появление рядом с госпожой, сколько повод этого появления. Послы Флоренции с недавних пор вызывали у него особые подозрения.
            Дело в том, что предыдущий флорентийский посол, Джованни Медичи , стал последним законным мужем Катарины и отцом ее шестого ребенка. Прошло уже более полугода с его преждевременной смерти. От скорби по ушедшему супругу и старался излечить госпожу Казале. А теперь Флоренция направила к мадонне нового посла…
Все оставшееся до аудиенции время, Козимо пытался унять свое разошедшееся воображение. Мешала ему в этом сама Катарина. Весь день она была на себя не похожа. Вместо привычного образа скорой на расправу, суровой властительницы, она являла собой образчик олимпийского спокойствия. Видно она тоже погрузилась в воспоминания о незабвенном Джованни.
  Покои, которые Катарина на этот раз выбрала для аудиенции, были невелики: продолговатая, затянутая желтым шелком комната. Козимо было указано место возле госпожи, по правую руку, но велено в ход беседы не вмешиваться. Сам факт его присутствия говорил о полном доверии со стороны Мадонны Катарины, и он покорился.
Сквозь закрытую дверь донесся звук шагов. Несколько пар ног прошли по плитам внутреннего двора, и управляющий, в подобающей манере, доложил о приходе посла. 
Дверь покоя отворилась, пропуская того, кого здесь с некоторым трепетом ждали. Казале облегченно вздохнул. Этот человек не мог стать конкурентом в борьбе за сердце Катарины.
- Досточтимая Мадонна Катарина, владетельные синьоры Флоренции послали меня к вам, чтобы решить множество вопросов и укрепить наш союз, - начал свою речь флорентиец.
Казале слегка нахмурился, выражая этим свое недоверие с легким оттенком презрения. Однако, голос у посланника республики был весьма приятный. Не слишком высокий, не слишком низкий, с богатым палитрой оттенков. И язык у него был подвешен хорошо. Но на этом, на взгляд Казале, достоинства флорентийца заканчивались.
На современный идеал красоты – светловолосого, белокожего атлета – посланник не походил ни чем. Худой, смуглый, скромно одетый в платье предписанных для чиновничьего сословия Флоренции цветов – черного и фиолетового – он не мог заинтересовать Катарину. Опытным взглядом миланский придворный заметил, что одна из завязок на левом рукаве флорентийца не подходящего к костюму цвета, и исполнился к нему глубочайшим презрением.
Все эти наблюдения не помешали Казале уловить неприятные для Катарины новости, которые пытался смягчить в своей речи посланник.
Миланский посол усмехнулся про себя. И на что надеялись флорентийские синьоры, отправляя к Катарине человека с такими поручениями?!
Во-первых, республика не хотела повышать плату своему нынешнему кондотьеру , Оттавио Риарио, старшему сыну Катарины. Более того, она собиралась ее понизить! Как можно было при этом не поссориться с хозяйкой Пьомбино!
Во-вторых, Флоренция хотела закупить у Мадонны порох, селитру и пушечные ядра. Катарина с интересом относилась к научным достижениям, особенно в области военного дела. Да и сама не чуждалась экспериментаторства. Правда лично занималась только средствами для поддержания красоты лица и тела.
В специально отведенной для этой цели части подземелий крепости находились производства пороха и селитры, литейный цех. Местонахождение личной лаборатории, в которой Катарина занималась созданием притираний, было известно не многим избранным. Козимо входил в их число. Но даже он не мог ничего точно сказать по поводу слухов о созданных там смертельных ядах.
Кроме всего этого, Флоренция хотела заключить с Пьомбино союз. В существующей обстановке это было понятно.
Король Франции стремился подчинить себе Милан и ему готов был помочь папа Александр VI Борджиа. Помощь церкви заключалась в войске под командованием одного из сыновей понтифика – Чезаре.
Миланским герцогством владел дядя Катрины, Лодовико Сфорца, по прозвищу Моро, которому и служил Казале. А в роду Сфорца не было принято сдаваться без борьбы.
В такой обстановке маленьким государствам, вроде Пьомбино, приходилось не легко. Как выбрать нужную сторону и не потерять самостоятельность?
Катарина внимательно выслушала речь флорентийца, но ничем не выразила своего к ней отношения. Пообещав обдумать все предложения, Мадонна отпустила посла.
Но стоило двери закрыться за ним, как  с Катарины слетело ее олимпийское спокойствие.
- Быстро, Джакомо, ко мне! – бросила Мадонна своему юному любовнику и вскочила с кресла так, как будто оно неожиданно раскалилось.
Козимо не стал раздражать госпожу вопросами и отправился на поиски ее секретаря. Этот седеющий, но по-прежнему юркий придворный, похоже, давно привык к темпераменту своей повелительницы. Джакомо бросил на взволнованного Козимо скептический взгляд, но последовал за ним довольно резво.
- Видел флорентийца? – быстро спросила его Катарина вместо приветствия.
- Да, Мадонна, я его запомнил.
- Завтра подстереги его где-нибудь и сообщи по секрету, что Милан предложил Оттавио лучшие условия кондотты. И я никак не могу отказать родственнику при таких условиях. Но если Флоренция согласиться…, - тут Мадонна приостановилась, задорно блеснув глазами, - …компенсировать мои предыдущие заслуги перед городом, то я могу и передумать.
- Слушаюсь, госпожа, - хмыкнул Джакомо. – Вы, как всегда, разумны.
- А что забавного в этом находишь ты? – обратилась Катарина к улыбающемуся миланцу.
- Я восхищаюсь тобой, моя сиятельная Мадонна. Мне можно многому поучиться у тебя.
- Ты прав, - едва заметная улыбка тронула ее губы. – Только учиться тебе придется на собственных ошибках. Ведь если все произойдет, так как я хочу, то Оттавио отправится во Флоренцию. Я получу их деньги, их дружбу, а дядя Лодовико будет разбираться со своими врагами сам.

***

По одной из центральных улиц Форли в сторону рыночной площади шел человек, в котором сразу можно было определить чужестранца. Он с интересом осматривал фасады новых каменных зданий и прохожих попадавшихся на пути.
Флорентийский посланник, а это был именно он, никуда не спешил. Вчера он имел весьма содержательную беседу с секретарем хозяйки Пьомбино, а сегодня отправил в Синьорию не менее содержательное письмо по этому поводу. Нарочный увозил на запад послание флорентийца, в котором излагалась ситуация и просьба определить линию его дальнейшего поведения. До прихода ответа он был, в общем-то, свободен. По крайней мере, от визитов к Катарине.
Это было первое серьезное дипломатическое поручение посланника. Считалось, что для подобных дел он еще довольно молод – несколько месяцев назад лорентиец разменял третий десяток. Для человека такого, как у него происхождения, должность была завидная. Родословную посланнику подпортил предок, предпочетший изгнанию из родного  города лишение всех сословных привилегий.  Но в его роду до сих пор передавали историю о происхождении родового имени и даже герб, которым, однако, официально не пользовались.
Так что молодой флорентийский посланник вынужден был зарабатывать себе на жизнь собственными силами.
Служба приносила весьма скромный доход, и на рыночную площадь флорентиец забрел скорее из любопытства, чем из желания что-то купить. Сведения о местных ценах могли пригодиться в его нынешнем деле.
И, как обычно бывает, когда человек хочет ничего не упустить, он не видит того, что у него под самым носом. Флорентиец не заметил маленькой лавочки и больно ударился о ее угол плечом.
- Осторожнее, господин! Вы не ушиблись?! – защебетал торговка.
- Не стоит волноваться, - потирая плечо, ответил посланник и только теперь взглянул на хозяйку и ее товар.
Прилавком служила откидная створка одного из окон небольшого купеческого дома. Девушка за прилавком продавала самые разные пуговицы и разноцветные шнурки для одежды. Она явно не была хозяйкой дома. Просто служанка, которую на время оставили следить за лавочкой и товаром. Молодая и довольно милая.
- Судьба не зря привела меня сюда, - тут же постарался наладить беседу флорентиец. - Я уже несколько дней назад потерял шнурок от левого рукава. И все время забываю его купить…
- У меня тут их множество! Какого цвета вам угодно? – оживилась девушка. – У нас здесь делают и разноцветные плетеные. Вы ведь не местный?
- Ты на редкость догадлива, - не преминул польстить посланник. - Мое имя Никколо и я прибыл из Флоренции ко двору сиятельной Мадонны Катарины.
Глаза девушки расширились, и в них блеснул неподдельный интерес. Посол выбрал верный ход.
- О, так вы важный господин! А я служанка в доме купца Франкотти и зовут меня Бриджитта… Вот этот бордовый вам подойдет. Возьмите сразу несколько, если снова потеряете.
С этим словами Бриджитта приложила яркий шнурок к камзолу флорентийца и наклонила голову как бы любуясь. Почувствовав, что находится на верном пути, Никколо продолжил игру:
- Мне больше нравятся вот те, лиловые.
Он осторожно подцепил пальцем завязки, которыми ее рукав был привязан к корсажу. Бриджитта вздернула светлые бровки, но не отстранилась.
- Такие есть только у меня, - покачала она головой.
Никколо чуть наклонился, делая вид, что рассматривает переливы цвета на шнурке, и шепнул торговке несколько слов.
Та лишь смерила его оценивающим взглядом и едва заметно кивнула. Никколо выдержал этот взгляд спокойно.
Купив пару подходящих завязок, он расплатился подозрительно крупной монетой. Но теперь флорентиец не сомневался, что она навестит его в постоялом дворе. 

***

Несколько дней прошло с первого достопамятного визита флорентийца. И теперь Козимо уже не усмехался, слыша что-нибудь об этом человеке. Соперник в дипломатии был для него страшнее соперника в любви. В этой области у него было гораздо больше шансов потерпеть поражение.
Как и надеялся миланец, флорентийская республика решительно не желала платить Мадонне лишних денег. Зато, устами своего посланника, заверяла ее в дружбе и взаимном расположении. Флорентийцу Макиавелли, имя которого наконец запомнил Козимо, почти не оставили козырных карт.
Удивительнее всего было то, что Катарина при всем этом продолжала, чуть ли не ежедневные, бесперспективные беседы с посланником Синьории. Козимо терялся в догадках, что бы все это значило.
Подозрительный миланец постарался обеспечить себе присутствие на большинстве этих встреч. И то, что он увидел и услышал, ему не понравилось.
Катарина продолжала свидания с флорентийцем потому, что получала от них удовольствие. Для Мадонны это была словесная дуэль с ловким противником, который почти не терялся от ее напора.
Казале знал о своей именитой любовнице не мало впечатляющих историй. Если бы во многом он не убедился собственными глазами, то не поверил бы. Она имела личный доспех, хорошо обращалась с оружием, которое запросто пускала в ход, держа в ежовых рукавицах собственных солдат. Катарина могла быть и нежной, и страстной - в этом он тоже имел возможность лично убедиться. Непредсказуемость этого сочетания пугала. Его самого, как и большинство окружающих, темперамент этой женщины приводил в трепет.
А на флорентийского посланника она действовала несколько иначе. Он старался сохранить внешнюю невозмутимость, но увлекался словесным состязанием не меньше Катарины.
В этот день, как всегда старательно одевшись, Козимо направился к Катарине. Та уж слишком задержалась в своей «лаборатории».
Вход туда находился за поворотом никогда не освещаемого подвального коридора. Толстый флорентийский ковер завешивал проход, чтобы не пропускать свет. Непосвещенный ничего бы не заметил. Вместо двери  был широкий сводчатый проход. Так что каждый, попавший сюда, сразу был виден всем находящимся внутри. Незаметно было не подобраться.
Как только Козимо откинул край ковра, на него нахлынули звуки и запахи этого места. Дрожащее пламя факелов давало не больше света, чем дыма. Пахло в «лаборатории» какими-то цветами  и чем-то еще кислым и противным.
Мадонна Катарина громко спорила с Лючией. Эта ее престарелая служанка всегда помогала в создании новых рецептов притираний. Она хорошо разбиралась в свойствах трав и слыла за колдунью. И даже то, что Лючия носила большой серебряный крест и никогда не пропускала мессу, ей не помогало.
Обе женщины мельком взглянули на Козимо и, поприветствовав его легкими кивками, продолжили прерванный спор.
- Помяни мое слово, ты поступаешь опрометчиво, дитя мое! – говорила Лючия в том раздраженном тоне, который Катарина позволяла ей одной. – Уж больно ненадежный способ! А если они узнают, то используют эту затею против тебя. Ты сама даешь в руки папе хороший повод на тебя напасть.
- А я не вижу ничего, что я могла бы потерять, - решительно возразила Катарина. – Повод будет найден, даже если я ничего не предприму.
- Может и так, но ты сама нарываешься на неприятности!
- Ты что же, отказываешься мне помогать?
- Я всегда тебе помогала, и так будет впредь, - высокопарно ответила старуха. – Вот то, как ты действуешь с этими двумя послами, - небрежный взмах пухлой ладони в сторону Казале, - мне очень даже нравится. Тут ты совершенно права.
Тут обе женщины повернулись к миланцу, как бы приглашая к беседе.
У Козимо мелькнула забавная мысль, что Катарина и Лючия в хлопковых передниках стоящие возле очага, очень похожи на обычных хозяек, готовящих обед для семьи.
- Надеюсь, я не прервал твоих дел, Мадонна. Не видеть тебя дольше было выше моих сил.
- С делами мы покончили давно. Просто Лючия, как в юности, решила поучить меня уму-разуму.
Катарина с облегчением сняла с головы стягивающую их сетку. Тяжелая волна темных кудрей упал ей на спину.
- Прощай, моя упрямая госпожа, - поклонилась Лючия и, не забыв снять передник, двинулась к выходу.
Казале пришлось посторониться, пропуская дородную старуху.
- Доброго дня, - усмехнулась Катарина.
Как только шаги Лючии затихли в коридоре, поверенный миланского герцога преступил к действию. Одним скользящим движением он оказался за спиной расслабившейся госпожи. Обхватив Катарину  за бедра, он прижал ее к себе. Та тихо рассмеялась и, резко развернувшись в его объятиях, оказалась лицом к лицу с любовником.
- Нет, нет, Козимо! – ее глаза смеялись. – Сейчас у меня должно состояться свидание с твоим флорентийским соперником, мне не до тебя.
Миланец растерялся лишь на мгновенье, но тут же решил что она его дразнит - ждет решительных действий. Козимо обхватил Катарину покрепче и попытался поймать ее губы. Она уклонилась, и им овладело раздражение. В конце концов, он был сильнее и умел не плохо бороться. Ей должен понравиться его напор.
Он схватил госпожу за волосы и, не позволяя пошевелиться, поцеловал. Катарина не ответила, но в следующий момент ему стало не до того. Резкая боль в паху заставила миланца сложиться пополам. Когда цветные пятна перестали застилать глаза, Козимо различил перед собой силуэт Катарины. Она даже не думала убегать или звать на помощь охрану. Правда, на всякий случай прихватила кочергу.
- Сегодня я не в том настроении, дорогой, - сказала она холодно. – Если я говорю что мне не до тебя, то так оно и есть.
Мадонна поворошила угли в очаге, выразительно поглядывая в сторону  скрючившегося на полу миланца. Тот еще не чувствовал себя способным что-либо сказать твердым голосом.
- Любовь с тобой приятна, но дела важней. Запомни это и больше не поступай так…опрометчиво.
Не дожидаясь ответа, Мадонна Катарина направилась к выходу.

***

Никколо торопливо завязывал колет. Получалось не очень аккуратно и, наконец, он не выдержал:
- Чертовы веревочки!
- Будешь спешить и злиться будет только хуже, - ответила на это Бриджитта не проявляя ни малейшего желания помочь.  – У тебя еще есть время.
Они занимали узкую постель в комнате, которую флорентиец оплачивал в постоялом дворе. Бриджитта устроилась под тонким одеялом, а Никколо сидел рядом. Постоялый двор ютился у самой городской стены, но все же с внутренней ее стороны. Это заметно повышало плату, и всякие проходимцы здесь не селились.
Бриджитта расценила такую расточительность в свою пользу: с флорентийца был стребован кусок дорогой шелковой ткани для рубашки. Никколо все обещал, и на этом было достигнуто полное согласие обоих сторон.
Бриджитта оказалась девушкой весьма опытной в любовных делах, и Никколо окончательно убедился, что не прогадал. Из чистого любопытства он даже поинтересовался, кто был ее учителем в этом деле.
- О, так это все Августино, мой приятель! Осенью мы должны пожениться. Так решил наш синьор, но мы, в общем, не против.
Она пожала плечами, выражая этим свое равнодушие к предмету разговора.
Никколо спешно собирался. Ему предстояла очередная встреча с Мадонной Катариной, и она обещала стать судьбоносной. Времени у него было даже больше чем нужно, но беспокойство не давало ему расслабиться и в должной мере насладиться обществом Брджитты. А ее, судя по выраженью лица, посетила какая-то неожиданная мысль.
- Вот скажи мне, мой Никколо, - насмешливо пропела она противным высоким голоском, - Я ведь могла зачать от тебя сегодня?
Посланник фыркнул и, не отрываясь от шнурования колета, произнес только:
- Ну.
- Что же мне делать, чтобы этого не произошло?
- Надо было просто ничего не делать, - ухмыльнулся Никколо.
- Нет, я серьезно! - возмутилась Бриджитта и даже привстала на постели, обнажив ненароком свою грудь. – Я ведь знаю, много разных способов. Но мне нужен надежный. А кто мне посоветует, кто расскажет? Матушка давно преставилась, упокой Господи ее душу! Антонио в женских делах не смыслит. Другие служанки у Франкотти все, как на подбор, старухи. Ну не к хозяйке же мне идти с таким вопросом?!
- И с чего ты взяла, что я смыслю в женских делах? – наконец соизволил повернуться к ней Никколо.
Бриджитта лукаво сощурилась:
- Трудно было не заметить, что ты не первый раз с женщиной.
- Ну, уж в этом я не лучше твоего Антонио!
- Может и не лучше. Но ты ведь знаешь, о чем я говорю! – она даже обиделась. – Я видела, как ты сегодня битый час болтал с Наваррико. А тут все знают, что он умеет варить всякие зелья и для мужчин и для женщин. Не о погоде же вы говорили! Ответь толком – знаешь способ или нет.
- И не один. Тебе который проще или надежнее? – Никколо смотрел на нее с некоторым сомнением. Кажется, он был не уверен, в том, что она ничего не напутает.
- Лучше самый простой и самый надежный, - тут же забыла о своей обиде Бриджитта.
Никколо только хмыкнул:
- Про донской можжевельник слышала?
- Травка такая есть. У хозяйки в саду растет, я видела.
- Ну, значит тебе не трудно будет ее добыть, - многозначительно усмехнулся
флорентиец. – Главное, запомни рецепт …
- Ты рассказывай, рассказывай! – засуетилась Бриджитта. – А я пока тебя одену. А то и правда опоздаешь на встречу с Мадонной. Она хоть красивая?
- Ей уже сорок, - уклончиво ответил Никколо.
- Фу, старуха!

***
Посланник миланского герцога нервно расхаживал по своей опочивальне. Он был заметно обескуражен. Светлые, выгоревшие на солнце, волосы были в полном беспорядке, так как Козимо их постоянно ерошил.
Причиной такого поведения молодого человека была, разумеется, сиятельная Мадонна Катарина. Она не позволила ему присутствовать на следующей - Козимо уже потерял им счет за эти две недели - встрече с проклятым Макиавелли. Этого он уже не мог вынести. Его карьерные амбиции и мужская гордость итак сильно пострадали. Он мучительно искал способ узнать, что же задумала Мадонна. После недолгих размышлений он пришел к выводу, что вернее всего будет самому все подсмотреть. Но для этого нужно было подкупить  кого-то из слуг.
Затея была опасной. Слуга мог, и деньги взять и донести. Казале оставалось только постараться выбрать наиболее подходящего прислужника и рассказать ему заранее подготовленную историю. Поизводив себя еще немного страшными картинами провала, он так и поступил.
Перед старым Ладзаро он разыграл ревнивого влюбленного, который всего лишь хочет убедиться своими глазами, что его не водят за нос. Ладзаро похмыкал, покачал головой и, ощутив свое превосходство над глупым миланцем, согласился. Разумеется, Козимо не ограничился только словесными благодарностями.
Старый слуга спрятал молодого человека в покоях госпожи до ее прихода. Ладзаро указал ему место за драпировкой одной из боковых стен, как раз напротив окна. Козимо было немного тесновато в скрытой за тканью нише, но дело того стоило.
Катарина появилась неожиданно – раньше, чем ее ждали. Миланец испуганно замер в неудобной позе, так как еще не успел толком устроиться. Мадонна прогнала прочь Ладзаро и опустилась в деревянное кресло с низкой спинкой.
Катарина подготовилась к  приходу флорентийского посла: на деревянном столике перед ней лежала стопка бумаг, несколько перьев и чернильница в виде хищной пасти. Это значило только одно – она собирается что-то подписать. Козимо стиснул зубы. Если он и не сможет этому помешать, то хотя бы обо всем узнает.
А коварная женщина, тем временем поприветствовала вошедшего Макиавелли. Миланцу пришлось подвинуться вправо в своем укрытии, чтобы его увидеть. Положение у него было не самое удобное – смотреть приходилось против света, но уж слышал то Козимо отменно.
Флорентиец открыл было рот, но Мадонна жестом остановила его и заговорила сама:
- Я долго размышляла над тем, что предлагает мне Синьория, и, наконец, пришла к решению. Тянуть дальше я не вижу смысла. Позабыв всякий стыд, я готова бросится в объятия флорентийской республики. Что ты скажешь на это, посол?
Флорентиец не смог скрыть, что такой поворот событий, а так же двусмысленная их формулировка для него неожиданность. Но выражение его лица изменилось только на мгновенье. Макиавелли поклонился и ответил Мадонне в том же духе:
- Объятия республики всегда будут широко открыты для вас, сиятельная Мадонна. Синьоры по достоинству оценят, то, что из многих предлагавших вам дружбу, предпочли именно их. Раз вы пришли к такому важному решению, то нам стоит обсудить подробности подписания договора. Ведь мы все заинтересованы в том, что бы оно состоялось как можно быстрее.
У Казале помутилось в глазах, как только он услышал слова своей госпожи. Все его планы летели в преисподнюю и тянули за собой его самого. Больше он не мог живописать в донесениях герцогу Моро свои победы на дипломатическом поприще. А это, скорее всего, означало конец карьеры при миланском дворе. Лодовико не любил чужих промахов. Внутреннее чутье говорило Козимо о том, что его положение при Катарине пошатнулось. Ох, не зря он опасался флорентийцев! Правда эта проницательность ему мало что дала…
- Ты все верно говоришь, посланник, - Катарина легко  встала со своего кресла и неторопливо направилась к замершему в почтительной позе Макиавелли. Руки госпожи легли на вычурную застежку драгоценного пояса и принялись изучать ее поверхность.
Теперь Козимо пришлось напрячь и слух. Мадонна заговорила тише, повернувшись к окну, и слова заглушал шорох тяжелой парчовой юбки стелящейся по ковру:
- Для начала я хочу, чтобы Синьория наделила тебя неограниченными полномочиями для составления и подписания этого договора. А так же я желаю получить от вас гарантии защиты. Вы должны будите прийти на помощь, если она мне понадобиться. Ну и еще кое-какие мелочи…
Катарина в задумчивости остановилась напротив посланника, будто перебирая что-то в уме. Миланец в бессильной ярости сжал кулаки. Ему хотелось кого-нибудь ударить, и лучше всего, если бы это был Макиавелли. Госпожа остановилась слишком близко к нему. Это было совершенно непозволительно на официальной встрече.
Еще совсем недавно Катарина похожим способом завлекала его самого. Казале почти не сомневался в том, что произойдет дальше.
Но Макиавелли, похоже, чувствовал себя неуютно. Он опустил глаза и даже слегка отстранился. Черный бархат короткого плаща флорентийца чуть колыхнулся и очень удачно скрыл от Казале краешек солнца мешавший видеть всю сцену. Первое что заметил миланец была почему-то пресловутая завязочка на рукаве посланника, которую тот, наконец, заменил.
- Сиятельная госпожа слишком добра ко мне, - по прежнему не поднимая глаз, тихо заговорил Макиавелли. – Вы можете потребовать присутствия более достойного представителя Республики. У нас есть много людей подобающей знатности и веса, и Синьория охотно пришлет их для подписания договора.
- Мне хватает людей подобающей знатности, - не слишком весело улыбнулась Катарина. Теперь она медленно обходила вокруг неподвижного посланника, не спуская с него внимательного взгляда. Макиавелли по-прежнему не показывал, что происходит что-то необычное. Глаза на всякий случай не поднимал. И это было разумно – внимательный сверкающий взгляд Катарины был слишком близко.
- Что ж, в таком случае я сделаю все, чтобы вы были довольны мной, Мадонна. Позвольте мне удалиться, чтобы написать моим синьорам письмо с вашими требованиями?
- Нет, посланник. Я хочу, чтобы ты написал и отправил письмо в моем присутствии. Для тебя все готово, - Катарина указала на свой стол и стоящий возле него второй стул.
Флорентийцу ничего не оставалось, как повиноваться. Когда он двинулся вперед, его движения были излишне нервны. Казале в своей нише испытал даже легкую тень сочувствия к сопернику.
- Пиши письмо, как знаешь, а потом я внесу свои изменения, - приказала госпожа.
Посланник замешкался на несколько мгновений, собираясь с мыслями. Повертел в пальцах новенькое гусиное перо, закатал правый рукав и, быстро взглянув на Мадонну, приступил к письму. Казале испытал неприятный укол завести: писал Макиавелли быстро, ловко и, миланец был почти уверен в этом, красиво.
Катарина следила за быстрыми движениями смуглой руки посланника, и Козимо чувствовал, что ее глаза при этом улыбаются. Позволив, таким образом, флорентийцу в относительном спокойствии написать большую часть письма, сиятельная Мадонна подвинула свой стул и села рядом. Поставив локти на край стола, она заглянула в написанное.
Макиавелли снова едва заметно отстранился. Катарина задумчиво на него посмотрела и неожиданно заговорила совсем не о том:
- У меня есть одна способность, посланник. Я всегда с первого взгляда могу определить, что несет мне человек. Есть ли в нем для меня опасность, или наоборот он сможет пригодиться. Большинство же людей ничего мне не несут, и я к этому привыкла. А когда я взглянула на тебя, то поняла, что ты можешь принести мне пользу, но с тем же успехом и навредить. Давно я не встречала таких людей. У тебя слишком быстрый ум и острый язык.
Завершив свою неожиданную речь, Катарина склонилась над письмом, коснувшись флорентийца локтем. До этого он хоть и слушал внимательно, но взгляда от написанного не отрывал.  Теперь, подняв темные глаза на госпожу, Макиавелли ответил:
- Сейчас и мой ум и мой язык полностью находятся в вашей власти, Сиятельная Мадонна, и вы можете пользоваться и тем и другим как вам заблагорассудиться.
С оставленного без внимания пера на бумагу упала капля чернил, и окончательно погубило недописанное послание. Казале даже зажмурился  - его тело вспомнило недавний безжалостный удар. Катарина отдернула руки, стремясь спасти драгоценный светлый шелк платья от расползающегося чернильного пятна. Ворох бумаг лежащих на краю стола посыпался на ковер.
Макиавелли быстрым движением насыпал на чернила песок, специально заготовленный для этих целей, и скрылся под столом, чтобы подобрать упавшее. Катаина беззаботно рассмеялась. Козимо смотрел на госпожу и не верил собственным глазам. Он был убежден, что флорентиец заслужил своим поведением наказание. Сам Макиавелли, похоже, тоже не был уверен в реакции Мадонны и не спешил подниматься.
- Вставай, посланник! – отсмеявшись, потребовала Катарина. – Тебе я, пожалуй, позволю подобную шутку, но только на первый раз...
Подняв со стола недописанное письмо, она углубилась в чтение. Солнечные лучи снова били Козимо в глаза и мешали видеть выражение ее лица. Тем временем Макиавелли справился со стопкой разлетевшихся бумаг и выжидательно посмотрел на Катарину. Та отложила письмо и вновь неожиданно спросила:
- Скажи, посланник, у тебя есть дети?
- Нет, госпожа, - несколько озадаченно ответил флорентиец и добавил после небольшой паузы. – Насколько я знаю – нет.
- Вот в этом и заключается вся разница между мужчиной и женщиной, - усмехнулась Катарина. – Мужчина может позволить себе не знать о существовании собственных детей. Но оставим это. Лучше скажи свое мнение, есть ли у меня шанс договориться с папой Александром? Остаться хозяйкой в собственном государстве и не вступать в войну?
- Если бы у вас было что ему предложить, госпожа…, - быстро произнес флорентиец и осекся. – Я имею в виду не ценности, а чью-нибудь благосклонность или невмешательство. Я конечно далеко не так много знаю о ваших делах, как вы сами, но не похоже, что у вас есть такие возможности.
Катарина глубоко вздохнула, явно думая о чем-то своем. Ее руки снова перебирали звенья драгоценного пояса.
- Говорят, он все еще не равнодушен к красивым женщинам, - заметила Мадонна так, как произносят старую, уже всем приевшуюся шутку, и даже не рассчитывают на ответную реакцию.
- Я слышал такое. Но, еще говорят, он предпочитает светлокожих блондинок.
- Ну, в этом для меня нет никакой сложности, - снова рассмеялась Катарина. – Сейчас половина моих служанок уже научилась осветлять волосы! Я когда-то тоже этим занималась в угоду первому мужу. У меня даже есть лучший рецепт отбеливания кожи, после его применения не нужна никакая пудра.
- И сколько дней держится эффект?
Настала очередь Катрины удивленно поднимать брови. Она заметно заинтересовалась:
- Не больше пяти. Ты разбираешься в притираниях?
- Не особенно. Я разбираюсь в средствах снимающих боль. В зависимости оттого, что ее вызвало нужно применять разные рецепты. А отбеливающее средство я знаю только одно – его состав мне открыла одна женщина. Оно слишком сложно для обычного человека, но вам, Мадонна, может и подойти…
- Кто-нибудь пользовался им на твоих глазах? Оно работает?
- Нет, госпожа. Я видел только, как готовят снадобье. Меня уверяли что эффект держится до двух недель.
- Ты помнишь рецепт наизусть? Расскажи, - глаза Катарины сверкали азартом кладоискателя, неожиданно наткнувшегося на сундук с сокровищами. Задумчивое перебирание звеньев пояса было забыто. Если бы Макиавелли вздумал сейчас запираться, то легко мог бы угодить в пыточную.
Козимо пришлось выслушать длинный список самых странных вещей, которые надлежало смешать с водой и мазать этим всем лицо и тело. Среди вполне невинных молотых персиковых косточек, фасолевой муки и луковиц белой лилии попадались, и свежие внутренности двух белых голубей, и даже несколько унций любимой алхимиками ртути.
Похоже, Катарина полностью забыла о том, зачем призвала сегодня флорентийского посла. Она углубилась в вопросы, не имеющие никакого отношения к подписанию договора с республикой. Миланец уже с трудом понимал о чем говорят мужчина и женщина, сидящие друг напротив друга за небольшим столиком. Он ощущал опустошенность и беспомощность перед лицом событий, изменить которые не знал способа.
Что было толку в том, что он все еще оставался частым гостем в постели Катарины? Это было очень ненадежное место. Он знал, что прекрасно может развлечь госпожу, но все больше сомневался, что способен увлечь.
Никакие лекарства или снадобья Козимо никогда не интересовали. Ему они были без надобности – от природы красивый и здоровый молодой человек пока еще не в чем не нуждался. А Катарину напротив очень интересовали новые и старые рецепты полезных и вредоносных снадобий. Флорентийский посланник, оказывается, знал несколько рецептов популярных у него на родине и совершенно не знакомых госпоже Пьомбино. Ему просто непростительно везло! Миланец и раньше знал, что Фортуна женщина с очень странным вкусом и понять по какому принципу она выбирает себе любимцев совершенно не возможно. Но мириться с этим он не собирался.
Козимо готов был лопнуть от переполнявшего его негодования. Оно требовало выхода.

***
Никколо улыбался, и это было понятно – все его дела складывались наилучшим образом. Даже изматывающая уже несколько недель все окрестности жара не портила ему настроения. Сегодня он был свободен от визитов в крепость, так как ждал ответа из Флоренции на письмо, которое только что отправил.
До полудня он собирался пройтись – осмотреть укрепления города. Оставив в постоялом дворе колет и плащ, Никколо отправился  налегке.
Разогретая солнцем каменная мостовая центральных улиц сменилась пыльными улочками окраин. Ныряя между развешанным прачками хозяйским бельем, перепрыгивая через зловонные сточные канавы, флорентиец приближался к городской стене.
Благостное настроение помешало ему вовремя обратить внимание на неторопливо следовавшего за ним всадника. Пегая лошадь рвалась вперед, но твердая молодая рука крепко держала поводья.
У самых ворот всадник неожиданно преградил пешеходу путь и соскочил на землю. Никколо попятился, не понимая, что происходит.
- Шпионишь, посланник? – с вызовом в голосе поинтересовался всадник.
- Так же как и ты, посланник, - Никколо, наконец, узнал Козимо. Мрачный взгляд и серьезный вид миланца его сильно насмешил, и он не смог отказать себе в широкой радостной улыбке.
Такая реакция только еще больше разозлила молодого придворного.
- Ты думаешь, что республика выиграла у герцога? Это слишком самонадеянно с твоей стороны. Мадонне Катарине нельзя доверять. Те люди, которые считали, что подчинили ее, всегда ошибались.
- Я не льщу себя надеждой, что могу кого-то подчинить, - отмахнулся Никколо.
-  Тогда послушай, что я тебе расскажу о госпоже, - Казале принял драматическую позу, чем снова заставил флорентийца улыбаться. – Когда заговорщики Форли убили графа Джироламо, мужа госпожи, им не удалось захватить только крепость. Кастелян отказывался ее сдать. Тогда они вынудили Мадонну пообещать сдать крепость, если они пропустят ее туда, а в качестве заложников она оставила собственных детей. В обмен на этот залог заговорщики согласились пропустить ее, но, едва взойдя на стену, она обвинила их в убийстве мужа и стала угрожать страшным мщением. А чтобы уверить их, что ее не заботит судьба детей, она продемонстрировала мятежникам свои детородные органы, говоря, что ей есть чем народить других.
- Да, против этого действительно нечего возразить, - покачал головой флорентийский посланник. – Мне понравилась твоя история. Но все это не будет иметь значения, когда Мадонна подпишет договор.
- Это не просто история, а правда, - с нажимом произнес Козимо. – А то, что она что-то подпишет, ничего не изменит. Она останется прежней. Она тогда убила всех заговорщиков, до единого. И родственников не пощадила.
Сказав все, что собирался миланский посланник, вскочил в седло и, хлестнув пегую, направился назад в город. Солнце на прощанье блеснуло на серебряной вышивке его бархатной шапочки, и чья-то сохнущая рубаха скрыла всадника от Никколо.
- Чертовски замечательная женщина эта госпожа Форли! – запоздало прокомментировал историю флорентиец.

***

Козимо не мог припомнить, когда ему последний раз было так мерзко на душе. С этим отвратительным чувством унижения он пришел сегодня к Катарине. Она снова требовала его присутствия, а именно сейчас он с радостью бы отказался от этой сомнительной чести.
Видеть, как рушатся все его надежды, совершенно не хотелось. Тем не менее, в полдень он покорно пришел в знакомый покой, чтобы присутствовать при подписании договора с республикой Флоренцией. Синьория наделила своего посланника всеми необходимыми для этого полномочиями. Козимо еще не решился написать об этом герцогу Лодовико.
И знакомый маленький стол, и затянутые шелком стены, еще больше его угнетали. Он безмолвно опустился на указанный Катариной стул и уставился в окно. Не то чтобы его особенно интересовало чистое небо и раскаленные крыши домов… Но госпожу он старался игнорировать. Она одела сегодня так идущее ей изумрудное платье с длинными французскими рукавами и покрыла волосы сеточкой, украшенной жемчугом. Любимы пояс по-прежнему сверкал на ее бедрах. И кого она собиралась поразить своей красотой было совершенно неважно, потому что это точно был не Козимо Казале, миланский посланник.
На вошедшего флорентийца он все же мельком взглянул и снова демонстративно отвернулся. Тот выглядел как обычно, ну может чуть более тщательно оделся. Макиавелли поприветствовал госпожу с подобающим почтением и опустил на стол перед ней принесенные с собой бумаги.
Катарина следила за ним с непроницаемым видом, только в темных глазах плясали задорные искорки. Они бы очень заинтересовали Козимо, но тот по-прежнему смотрел в окно, за которым не происходило ничего интересного.
Но тут его ушей достиг обманчиво мягкий голос Катарины:
- Всю сегодняшнюю ночь я думала над столь поспешно принятым решением и поняла, что оно было опрометчивым. Ничего подписывать я не буду. Так и передай своим синьорам, посланник.
В наступившей затем на несколько мгновений тишине Макиавелли и Казале осмысливали услышанное. Оба они уставились на Катарину с неподражаемыми выражениями на лицах, которые она обозревала с явным удовольствием.
Миланец, наконец, позволил себе выразить обуревавшие его противоречивые чувства в коротком одобрительном возгласе и непродолжительных аплодисментах.
Флорентийский же посланник вовсе вышел за рамки дозволенного.
- Прах побери! Госпожа! – Макиавелли в сердцах ударил себя по бедрам и сделал несколько шагов в сторону сидящих за столом. – Если бы договор был шуткой, я бы даже посмеялся вместе с вами! Вы все заранее спланировали?!
- Запомни, посланник, все важные события происходят совершенно неожиданно, либо для тебя, либо для всех остальных, - назидательно сообщила Катарина и добавила мягче. – Не буду скрывать – то, как ты действовал, мне понравилось. И хоть договора я с республикой не подпишу, мое расположение ты ей можешь обещать уверенно.
На этом Катарина решительно распрощалась с флорентийцем.

***

Вечером этого же дня, когда на город опустилась прохлада, Казале играл на лютне для Мадонны и улыбался своим мыслям. Они оба занимали просторную кровать с балдахином в опочивальне госпожи. Шелковые занавеси колыхались от ночного ветра и заставляли шевелиться причудливые тени.
Мысли Козимо были заняты недавно произошедшим, и оно его забавляло. Миланец вынужден был признать, что оба конкурирующих посланника проявили себя не самым лучшим образом – видели только то, что позволяла им многоликая Катарина.
Результат ее действий, правда, был весьма неоднозначным. Пьомбино и Флоренция ничего друг другу не пообещали, но и не поссорились. Даже наоборот, Макиавелли удалось так заболтать Катарину, что она осталась вполне довольна этим совершенно бесполезно проведенным временем. Казале тоже не получил никаких гарантий, зато необычным способом убедился в верности госпожи Пьомбино.
Окрыленный своей маленькой удачей Казале, не замечал с каким рассеянно-скучающим видом слушает его Катарина. Она открывала и закрывала застежку на пряжке своего драгоценного пояса и думала о чем-то совершенно не связанном с мужчиной, сидящим рядом.
Флорентийский посол тем временем прощался с городом Форли и его обитателями в лице миловидной торговки Бриджитты. Он вяло улыбался, наблюдая за тем, как она, дурачась, примеряет на себя его черный колет, который совершенно не шел к ее белесым волосам.
Дома во Флоренции его ждали похвалы начальства и неудобная слава лучшего посла к сложным и опасным правителям других государств. На взгляд Синьории его миссия закончилась максимально возможной в этих обстоятельствах удачей. Но рассеянный вид Никколо объяснялся не его беспокойством за собственную карьеру. Он, как и сиятельная госпожа Пьомбино, думал в этот момент совсем о другом. Их мысли были всецело заняты политикой.

История вторая, фаталистическая.
1503 г.

«Следует заранее примириться с тем,
что всякое решение сомнительно, ибо это
в порядке вещей, что избегнув одной
неприятности, попадаешь в другую.»
Никколо Макиавелли.

Поздняя осень не самое лучшее время года, даже если она застает вас в вечном городе. А этой осенью все складывалось как-то особенно неудачно.
Только что избранный, вместо умершего Александра VI, новый папа Пий III прожил на новом посту только 20 дней. И Флорентийская синьория вместо торжественной делегации для поздравлений, отправила в Рим проницательного представителя, который бы держал их в курсе дел во время нового конклава. Этот представитель был очень не доволен – он страстно желал только отдыха от бесконечных поездок. Но протесты Никколо Макиавелли, второго секретаря совета десяти,  не имели особого значения для Синьории.
С того достопамятного визита к Катарине Сфорца Макиавелли только упрочил мнение Синьоров о себе как о незаменимом после, если ситуация сложная и неоднозначная. Побывав при дворе французского короля Людовика XII и итальянского герцога Борджиа, он оказался вне конкуренции. Если требовались не только пышные казенные речи и подпись под документом известного имени, Макиавелли было не отвертеться от путешествия.
У него было много причин не желать этой поездки. Молодая жена должна была вскоре разрешиться от бремени их первенцем. Кто знает, как пройдут роды?
Погода не благоприятствовала путешествию. Уже месяц лили дожди, и дороги представляли собой сплошное грязное месиво.
Уже оказавшись в Риме, Никколо обнаружил еще одну неприятность, с которой ему предстояло иметь дело ежедневно. Из-за дождей Тибр вышел из берегов, и многие центральные кварталы были подтоплены.
Поселился второй секретарь флорентийской республики недалеко от замка Святого Ангела и Ватикана (чтобы максимально сократить свое «плаванье» по римским улицам). А ходить по ним ему приходилось ежедневно.
Сегодняшняя ночь была не слишком пасмурной - моросил мелкий дождик, а ветра не было. Укутавшись в плотный плащ, флорентиец выбрался на улицу. Когда вывеска гостиницы «Медведь», из уюта и тепла которой выбрался Никколо, скрылась в туманной мгле, ему стало совсем неуютно.
Рим всегда был опасен ночью, но сейчас, в период когда власти фактически не было, после захода солнца люди предпочитали ходить группами. Флорентийский секретарь тоже старался придерживаться этого правила, но сегодня ему не повезло.  Все, кто собирался в Ватикан, по разным причинам отказались, и Никколо пошел один.
Конклав это время нешуточной политической борьбы, имеющей к религии мало отношения. Партии пытаются провести на папский престол своего кандидата, а сами кандидаты любыми возможными способами покупают себе голоса. Угрозы, шантаж, уличные стычки сторонников разных партий, ставки на наиболее успешных кандидатов – все это составляло повседневную жизнь Рима, ждущего нового папу.
Хлюпая по дороге и уже не стараясь миновать самые глубокие лужи, он ругал себя за самонадеянность. Пару раз флорентиец замечал движение в темных подворотнях и ускорял шаг. Под плащом о левое бедро билась непривычная тяжесть. Хозяин гостиницы, видя сборы своего постояльца, одолжил собственный широкий и короткий меч. Никколо взял его с благодарностью, но теперь начал понимать, что это было неразумно. Если ему суждено попасть в переделку, то меч просто-напросто отнимут, и он будет должен хозяину гостиницы его стоимость.
Узкие, рассчитанные на одного всадника, центральные улицы Рима и в самые солнечные дни лежали в тени, так что сейчас разглядеть что-либо можно было только вблизи. Для одинокого путника это было спасением. Поэтому, увидев, как за углом забрезжил неровный свет факелов, Никколо, не рассуждая, метнулся в тень ближайшей арки.
Мимо него, разбрызгивая воду и грязь, прошествовала толпа человек в тридцать. Они несли фонари и шипящие от воды факелы. Когда люди были уже совсем близко, флорентиец с удивлением узнал некоторых знатных молодых людей из вечно враждующих кланов Орсини и Колонна. Их сопровождали многочисленные слуги.
Все в Риме знали, что единственное ради чего они смогли объединиться – это убийство Чезаре Борджиа,  герцога Валентино. Они даже подожгли ворота Ватикана, где тот скрывался. Это вынудило герцога бежать в замок Святого Ангела и укрыться на верхнем этаже башни. Он был болен и, как больное животное, прятался от всех.
Компания молодых людей неожиданно свернула прочь от замка, но Никколо все еще продолжал скрываться в темноте. То, как выглядело это ночное шествие Орсини  и Колонна, флорентийцу совсем не понравилось…
Дело в том, что уже несколько недель по ночам он посещал башню, в которой прибывал герцог. Даже больной, Чезаре не изменял ночному режиму существования, к которому привык еще несколько лет назад. Макиавелли был знаком с герцогом уже несколько лет и еще совсем недавно надеялся, что именно он сможет обьединить раздробленную Италию в единое государство. Он был на это способен, но судьба сложилась не в его пользу.
Стряхнув несвоевременную задумчивость, флорентиец продолжил свой путь. Продвигаясь все ближе к цели своего ночного путешествия, Никколо бессознательно ускорял шаг. Но миновать без приключений набережную Тибра, за которой высилась громада замка Святого Ангела, ему не удалось.
Стоило одинокому путнику показаться на освещенном звездами пространстве, как откуда-то слева выскользнули три темные фигуры и двинулись к нему, беря в полукольцо. Они не произносили не звука, но их повадки не оставляли ни малейших сомнений. У флорентийского секретаря оставался один шанс – успеть, пока грабители еще далеко, добраться до стен замка. Для этого нужно было раньше их добраться до моста – единственного во всем Риме свободного от застройки.
Как ни странно, Никколо практически не чувствовал страха. Вернее, в первый момент, когда он еще сомневался в намерениях этих людей, его успел пробить холодный пот. Но потом наступило какое-то деревянное спокойствие. Флорентиец ускорил шаг, двигаясь по самому короткому пути к воротам замка.
Тело слушалось даже слишком легко, но при этом казалось не своим, как бывает во сне. На преследователей Никколо больше не обращал внимания  - единственное, что сейчас видели его глаза, были сторожевые огни замка Святого Ангела. Шум крови в ушах (или это был дождь?) мешал понять, догоняют ли его грабители или нет.
Флорентийский секретарь перешел на бег. Отяжелевший от воды плащ мешал движениям и Никколо находу попытался распутать завязку. Но мокрый шнурок не поддавался его лихорадочным усилиям.
Ворота замка были по-прежнему закрыты – там, похоже, не подозревали о происходящем на улице. Никколо набегу нащупал под плащом скользкую от воды металлическую рукоять чужого меча. Вынимать его он не спешил. Была еще надежда просто откупиться.
К тому же таким оружием пользоваться флорентийцу не приходилось. В юности он принимал участие в нескольких потасовках, но у него был всего лишь кинжал. Узкий и длинный баселад с широкой крестовиной, повсеместно считавшийся оружием простолюдинов.
Когда Никколо уже решил что пора поворачиваться к своим врагам лицом, одна из створок ворот замка приоткрылась. В мечущемся под струями дождя пламени факела он увидел несколько красно-желтых (цвета герба герцога) фигур в испанских кирасах с обнаженными мечами в руках. Стража замка Святого Ангела двинулась навстречу флорентийскому секретарю.
Возглавлял долгожданную помощь дон Мигель де Корелла, доверенный адъютант герцога Валентино. Высокий сухощавый испанец с орлиным носом и пронзительным тяжелым взглядом. В Италии этот незаконный сын графа де Кореллы получил прозвище Мигелотто и мрачную славу придворного душегуба.
Флорентийский секретарь услышал за спиной короткие резкие крики. Это его преследователи давали друг другу сигнал отступления.
- Как вам сегодня ночной Рим, сеньор секретарь? – поприветствовал испанец еще не пришедшего в себя Никколо.
- Мне… он показался… чересчур… многолюдным…, дон Мигель, - делая перерывы между словами, чтобы отдышаться, ответил Никколо. – А уж стольких Орсини и Колонна, спокойно идущих по улицам вместе, Рим не видел со времен основания! Не успел я порадоваться, что удачно их миновал, как наткнулся на тех троих, которых вы спугнули… Вы появилась очень вовремя.
Продолжая беседовать, они вошли в замок, и стража с лязгом закрыла за их спинами тяжелые ворота.
- Герцог послал меня встретить вас, когда стало ясно, что вы опаздываете, - Мигелотто бесстрастно пожал плечами. – Он вас ждет.
Начался подъем по уже знакомой винтовой лестнице в башню. Если бы был день и у Никколо оставалось свободное время, то он пожалуй взглянул бы на закрывавшие стены шпалеры, со сценами из римской истории. Лестница была длинной, и на флорентийца начала наваливаться запоздавшая усталость. Он снял тяжелый промокший до нитки плащ и понес его в руках. Внимательный испанец, провожавший Никколо в обиталище герцога, заметил меч, которым секретарь так и не воспользовался.
- Позвольте дать вам совет, сеньор секретарь. Поверьте, он продиктован самыми добрыми намерениями, - испанец выжидательно посмотрел на Никколо и, поскольку тот не возразил (открывать рот лишний раз не хотелось), продолжил. – Такое оружие не удобно для человека, непривычного к войне. Чтобы хорошо им воспользоваться, нужна немалая сноровка. Гораздо лучше иметь при себе дагу или баселад. Они длинные и этим дают преимущество. А дага обычно трехгранная и раны от нее тяжело лечатся.
- Я запомню ваш совет, - Никколо слабо улыбнулся дону Мигелю. – Этот меч не мой, он принадлежит хозяину гостиницы, в которой я живу. Мой собственный кинжал подходит только для резки сыра. Боюсь, что он не выдержит столкновения с могучей грудью римского грабителя.
На это дон Мигель хмыкнул и заметил, что бить грабителя в грудь дольно глупо. Лучше всего метить в лицо, шею или пах. Никколо задумчиво кивал – мало ли что пригодиться в жизни…

***

На верхнем этаже башни замка Святого Ангела последнее время по ночам горел свет. Весь Рим знал, что там скрывается опальный, но все еще опасный, герцог Валентино.
Его отец, папа Александр VI Борджиа, покинул мир в очень неподходящий момент. Он умудрился одновременно с сыном заразиться свирепствовавшей в пригородах лихорадкой. Молодой и сильный организм Чезаре медленно, но верно справлялся с болезнью. А его семидесятилетний отец боролся недолго.
Все еще больной герцог был формально свободен, но уйти не смел. От избрания нового папы зависела его дальнейшая судьба, и он, как мог, должен был на это повлиять.
Кроме ближайшей свиты герцога, всюду следовавшей за ним, в башне поселились четверо кардиналов. Их навязала Чезаре курия. Их главной задачей было неусыпно следить за происходящим и докладывать о планах герцога. Сейчас он мог видеть, как они, следя за работой слуг, снуют туда-сюда по коридору, устраивая себе пиршество в соседней комнате.
 Слезящимися глазами Валентино с ненавистью следил за возней своих надзирателей. Его била дрож, по бледному лбу стекали капли холодного пота.
Именно эти четверо сидели у смертного одра его отца и, по рассказам верных Чезаре слуг, играли в шахматы, когда Александр испускал дух. Герцог сам тогда стоял одной ногой в могиле и ничего не мог поделать.
Чезаре раздраженно одернул ворот теплой накидки, которая частично скрывала, до какого истощения довела его болезнь. От внешности красавца-соблазнителя мало что осталось. Под глазами залегли глубокие тени, кожа шелушилась, рыжеватые волосы потускнели. Единственное, что не пострадало – это его глубокий чувственный голос.
Герцог уже привычным жестом отер со лба капли пота и сбросил накидку. Его мучил жар.
- Где моя ванна?! – раздраженно крикнул он в сторону коридора.
- Все готово ваша светлость! Прошу, прошу! – тут же засуетился выскочивший из-за двери слуга.
Валентино медленно поднялся и осторожно, как неуверенный в своих силах человек, последовал за слугой. За ширмой покрытой античным орнаментом, стояла большая деревянная кадка. Она была доверху наполнена холодной водой, поднятой наверх башни усилиями нескольких человек. Окунаясь в эту воду, Чезаре получал некоторое облегчение.
Отослав слугу, помогавшему ему разоблачиться, герцог позволил себе расслабиться. Тяжело облокотившись на край кадки, он прикрыл глаза. Ему приходилось собираться с силами даже для самых простых действий. А сейчас надо было самостоятельно перелезть через борт…
Масштабы своей слабости он тщательно ото всех скрывал, а это еще больше изматывало. Но рядом с собой он не видел людей, которых мог бы не опасаться. Теперь, после смерти отца, доверял он только сестре Лукреции, с недавних пор носившей фамилию д`Эсте. Но она была далеко…
Сам Чезаре никогда не забывал любимую сестру в тяжелые минуты ее жизни (причиной которых иногда был он сам). Но и она делала что могла. Из Феррары, где она сейчас была герцогиней, ему на помощь приходили войска наемников оплаченные Лукрецией.
В холодной воде Валентино просидел, пока не начал замерзать. Призвав слуг, он выбрался из кадки, предчувствуя, что скоро снова станет хуже.
Обостренный слух герцога уловил шаги и голоса на лестнице. Сейчас его мало кто посещал и Чезаре и без доклада слуги знал, кто пожаловал к нему в столь поздний час.
Флорентийский посол чуть приостановился на пороге, щурясь на яркое пламя камина, возле которого устроился герцог. У них у обоих были мокрые волосы: у одного от дождя, у другого после охлаждающей ванны. Это вызвало у герцога неожиданно ясное воспоминание о том, что случилось два года назад в Чезене.
Тогда тоже лил дождь, но герцог был здоров как бык, изображенный на их родовом гербе. Он только что одним махом справился с целой группой заговорщиков и во главе вооруженного отряда мчался по улицам города, в котором предстояло навести порядок. Странно, что тогда в серой дождевой дымке он вообще заметил флорентийского посланника. Тот прижался к стене дома, пропуская всадников. Мокрый, усталый и, судя по всему, больной Макиавелли поднял глаза на Чезаре. Валентино прокричал ему что-то торжествующее  и умчался прочь.
Тогда он мимолетно отметил про себя, что эта случайная встреча была ему приятна. Макиавелли должен по достоинству оценить его смелую и безжалостную стратегию. Странно было только одно: какое, в сущности, дело герцогу Валентино до оценки безвестного флорентийского чиновника?
Как все переменилось с тех пор! Теперь уже герцог поднял болезненно слезящиеся глаз на подошедшего секретаря.
- Я думал, что ты побоялся придти сегодня, секретарь, - чуть насмешливо, но, в общем, доброжелательно начал он разговор.
- Я побоялся, но пришел, - Никколо поклонился, соблюдая положенную формальность.
- Садись и расскажи, что ответили тебе сиятельные синьоры. Ведь ты получил сегодня от них письмо, - не упустил случая продемонстрировать свою осведомленность Чезаре.
- Во Флоренции только что произошли перевыборы Совета Десяти. Новые его члены не решились сразу высказать определенное мнение по поводу предложений вашей светлости. Они собираются посоветоваться с лучшими людьми города и пришлют свой ответ через несколько дней.
Герцог ограничился тем, что презрительно фыркнул. Свое отношение к республиканской системе правления он уже высказывал секретарю и сейчас видел только очередное подтверждение своей правоты. Республика всегда слишком долго думает своим коллективным разумом и, чтобы угодить большинству, принимает половинчатые решения.
Чезаре всегда действовал с точностью до наоборот. Он был непредсказуем, ловок, умен и обладал природным обаянием, которое, правда, несколько потускнело из-за затяжной болезни. При этом он понимал, что такой способ поведения вряд ли позволит ему прожить долгую жизнь. Когда-то герцог сам определил себе предел в 28 лет. Сейчас ему было 27, и его положение еще никогда не было столь зыбким.
Несмотря на это, ближайшее окружение герцога Валентино не спешило  покидать  хозяина, оказавшегося на краю гибели. Как ни странно, но он умел привязывать к себе людей. Не всех. Тех, кого выбирал сам. Кроме адъютанта дона Мигеля готового служить, и мечем, и гарротой , с герцогом остался секретарь Агапито да Амалия, хранивший все документы семьи, его старый наставник отец Хуан Вера и казначей, готовящий операцию по вывозу ценностей Борджиа за пределы Рима.
В такой сложной ситуации Чезаре старался заручиться поддержкой Флоренции. И он ясно видел, что если бы Макиавелли был не секретарем, а полновластным правителем, то герцог получил бы эту поддержку.
Флорентиец рассказывал ему о последних новостях из Романьи, о слухах бродящих по Риму и Ватикану. Чезаре узнавал это и из других источников, но ему нравилось слушать, как четко и ловко секретарь расставляет все по своим местам.
Чезаре сейчас был молчалив – сил хватало только на короткие всплески красноречия. Он оставался внимательным слушателем даже когда Никколо переходил от серьезных новостей к разной ерунде.
- Говорят в монастыре в Перуджи объявилась некая монахиня, говорящая пророчества, которые сбываются. Но она кажется столь безобразной на вид, что священнослужители засомневались в божественном происхождении этих пророчеств. В университете будут вести диспут на эту тему, и многие отцы церкви изъявили желание поучаствовать…
- И что она такого напророчила, что уже сбылось? - вяло поинтересовался герцог.
- Говорят, что она предвидела смерть вашего отца, - осторожно заметил флорентиец.
- Но известно об этом стало только после того, как он умер, - усмехнулся Чезаре.
Его темные, глубоко запавшие глаза на мгновенье отразили блики огня, и губы дрогнули.
- Если бы я знал…! Клянусь тебе, секретарь, я готовился к уходу отца, и я предусмотрел все! - Валентино внезапно подался вперед и судорожно обхватил себя руками. – Только одного я не мог знать. Что сам буду в момент его гибели не слишком отличаться от трупа. Тем не менее, мне многое удалось. Приходя в себя, я всегда узнавал от верных людей, что произошло, и отдавал распоряжения. И мои приказы выполняли! Я сумел спасти все ценности, принадлежащие отцу. И не пустил врагов в Ватикан. Я устроил избрание любившего меня Пия папой. Я почти победил! Но вот увидишь, я верну себе власть, и вам, флорентийцам, лучше быть на моей стороне!
Длинная речь истощила силы герцога и он, откинувшись на спинку кресла, отвернулся к огню. Его снова начинал трясти озноб. Но Чезаре еще не собирался отпускать своего собеседника.

***

Звуки в башне постепенно затихали. Было уже глубоко за полночь, и Никколо с трудом боролся с зевотой. Даже внезапные приступы откровенности герцога его уже не будоражили. Настораживало другое. Тишина в замке.
Секретарь Агапито попрощался и ушел с час назад, и это было как всегда. Но то, что в соседней комнате, занимаемой компанией кардиналов, наступила мертвая тишина, было очень необычно. Слуги тоже растворились в сгустившемся полумраке. В камине догорали угли, и никто не спешил подбросить еще.
Чезаре похоже становилось хуже. Он кутался в мантию, и Никколо изумленно отметил, что у него дрожат руки. 
Тут было чему удивиться. Добрая половина Рима несколько лет назад воочию убедилась в беспощадной силе этих рук. Тогда были торжества по случаю бракосочетания Лукреции Борджиа и Альфонсо Арагонского. На арене был устроен бой быков. Чезаре, на половину испанец, не преминул поучаствовать, тем более что ему было чем похвастаться. Толпа восторженно встретила его победу. Мало кто способен с одного удара перерубить шею быку.
Да что там! Никколо довелось на себе почувствовать эту силу. Пару лет назад в Имоле герцог шокировал бедного секретаря полным нарушением посольского этикета. Стоило ему появиться на пороге, как Чезаре заключил его в объятия и заговорил как со старым другом: «Я хочу доверить тебе то, о чем еще не говорил никому…». Из дальнейшего монолога герцога понять, что-либо было невозможно, но эти объятия Никколо запомнил надолго. На какое-то мгновенье ему показалось, что кости не выдержат…
Из вялой задумчивости, вызванной поздним временем, флорентийца вывел неожиданный шум. Герцог тоже приподнял голову, вслушиваясь в ночь.
Никколо, не дожидаясь позволения, бросился к двери и выглянул на лестницу. Комната кардиналов была наглухо закрыта, и в ней по-прежнему было тихо, как в могиле. Лязг и крики доносились снизу, с лестницы. Секретарь перегнулся через перила и увидел то, что уже ожидал. На ступенях шла драка.
Мигелотто во главе нескольких воинов из числа стражи замка оборонялся от двух десятков человек. В сутолоке боя Никколо не сразу распознал в нападавших молодых аристократов, виденных им сегодня по пути в замок. Сопоставить известные факты не заняло у него больше мгновенья. Что произошло, было очевидно.
Враждебные Борджиа кланы вступили в сговор с кардиналами и смогли проникнуть за стены замка. Если бы не бдительность дона Мигеля, то Чезаре был бы уже исколот кинжалами и сброшен в Тибр. Но численный перевес был на стороне нападавших, и Мигелотто постепенно отступал все выше и выше.
Флорентийский секретарь оказался в сложном положении. Принять участие в драке на чьей-либо стороне он не имел права. Но если победа достанется Орсини и Колонна, то они не станут разбираться в том, кто он и откуда. Вернее они его сначала зарежут, а потом начнут разбираться. Пока он лихорадочно раздумывал, что теперь делать, произошло неожиданное.
Мимо остолбеневшего Никколо, без накидки, в одной льняной рубашке прошествовал вооруженный мечом Чезаре. Его появление вызвало целую бурю эмоций у обеих сражающихся сторон. Стражники приветствовали его радостными криками, а нападавшие бранью и обещаниями неизбежной и мучительной смерти.
Герцог, не обращая внимания ни на то, ни на другое, удивительно легко и уверенно спускался по лестнице.  Его меч плавно покачивался в правой руке и казалось, что прежняя сила ни на минуту не оставляла Валентино. Этот спокойный спуск навстречу врагам вызвал замешательство среди нападавших. Они уже не рвались вперед как раньше. А вдруг герцог не так уж и слаб? И одним ударом перерубит чью-то шею…
Никколо смотрел на происходящее с каким-то восхищенным недоверием. Он был уверен, что герцог поступает опрометчиво, пытаясь вступить в бой.
Когда ловкий молодой человек в красном колете ринулся на Чезаре с поднятым мечем, флорентиец стиснул зубы, как будто это ему предстояло отразить удар.
Валентино, двигавшийся до этого медленно и плавно, неожиданно резко шагнул влево и уверенно отвел меч противника в сторону и вниз. Юноша, не ожидавший отпора, даже отступил на шаг. Никколо облегченно перевел дух. От успеха герцога сейчас во многом зависела и его собственная судьба.
Мигелотто тут же оказался рядом со своим покровителем, а вдвоем они были поистине непобедимыми воинами по сравнению с аристократической молодежью Рима.
Стоило герцогу и адъютанту нанести несколько тяжелых ран, а нападавшим увидеть скрюченные тела своих друзей на ступенях, как штурм неожиданно прекратился. Оставшиеся невредимыми молодые люди бросились бежать, не заботясь о дальнейшей судьбе своих сообщников.
Мигелотто коротким приказом отправил часть своих солдат вслед за отступающим врагом, а сам вытер меч плащом одного из поверженных и повернулся к герцогу. Тот с явным удовольствием обозревал поле боя.  В запавших глазах Чезаре догорало возбуждение боя, а по губам бродила шальная улыбка.
Флорентийский секретарь, не в силах справиться с собственным волнением, нервно прошелся по площадке.
Радость герцога была вполне понятна – теперь у него в руках был великолепный козырь. Раненые юноши. Они станут заложниками в игре герцога. Их жизни станут гарантом его жизни. И как бы не жаждали главы кланов смерти единственного теперь опасного Борджиа, им придется отложить месть.
Чезаре внимательно осматривал раненых. Его движения по прежнему оставались быстрыми и четкими. Двоих из пятерых он узнал и назвал по именам. Оба молодых человека оказались из рода Колонна. Герцог приказал дону Мигелю найти для них врача и крепко запереть всех раненных в одной комнате. Еще двое были без сознания и, Мигелотто высказал мнение, что не больше чем через час Господь встретит их души в чистилище. Еще один молодой человек только выл и стонал, обхватив левой рукой искромсанную правую, и добиться от него, кто он такой, было совершенно невозможно.
Чезаре проследил за тем, как выполняют его распоряжения по поводу раненых. Слабо сопротивлявшихся людей подняли на руки солдаты герцога и потащили вниз, в темницу. Мигелотто спускался следом, помогая раненому в плече молодому стражнику.
Никколо снова остался наедине с герцогом Валентино. Сейчас секретарь совершенно ясно видел что опасность, на время вернувшая Чезаре силы, исчерпала их полностью. Тот все еще стоял, облокотившись на перила, и не мог заставить себя выпрямиться.
Взгляды мужчин встретились, и Никколо увидел темную ярость герцога, безуспешно пытавшегося скрыть свою слабость. Флорентиец поспешил скрыться от этого испепеляющего взгляда за дверью, ведущей в покои Валентино.
Сегодня второму секретарю Совета Десяти точно не следовало покидать уютные стены гостиницы «Медведь»! Вдруг ему в голову пришло, что герцог может вообще не выпустить его отсюда. Он видел слишком много из того, что Чезаре предпочел бы скрыть. И не успел Никколо толком обдумать эту догадку, как с лестницы снова раздался шум. Там с глухим стуком упало тело.
Флорентиец подскочил на месте и замер. Чертова дипломатия! Что ему теперь делать, чтобы не испортить отношения с герцогом окончательно? Никколо прислушался. Оставалась еще надежда, что Валентино поможет кто-то из слуг или ближайшей свиты. Но замок Святого Ангела спал или, скорее, старательно делал вид, что ничего не слышит. Ждать помощи от предателей-кардиналов было глупо. Мигелотто все еще занят внизу, Агапито и Хуан Вера ночуют за пределами башни. Слуги где-то затаились, ожидая, когда хозяева разберутся друг с другом.
Никколо положил руку на рукоять меча и, глубоко вздохнув, толкнул дверь.
На лестнице по-прежнему было пусто. Подсыхающие лужи крови напоминали о недавней драке. Чуть выше их, на середине пролета уцепившись за перила, полусидел Чезаре Борджиа. Он опустил голову на судорожно сжатый кулак, а его глаза были прикрыты. Рыжеватые волосы намокли от пота и потемнели. Герцог прерывисто дышал, облизывая пересохшие губы.
Флорентийский секретарь еще раз быстро осмотрелся и, наконец, решился.
В несколько прыжков он оказался рядом с Чезаре. Без всяких церемоний флорентиец задрал ему голову, заглядывая в потускневшие глаза. Герцог не сопротивлялся и, похоже, вообще слабо понимал что происходит. Никколо подхватил его подмышки и попытался приподнять. Чезаре был выше и заметно крупнее, но флорентиец призвал на помощь всю свою смекалку и упорство. Оставлять герцога здесь было просто-напросто опасно. Благочестивые кардиналы могли легко довершить то, что не удалось убийцам.
Секретарь стащил с плеч черную шерстяную претину   и, пропустив ее подмышками Чезаре, перекинул концы себе через плечо. Теперь основная тяжесть тела герцога приходилась Никколо на спину, а не на руки.
Поминутно останавливаясь и ругаясь сквозь зубы, флорентиец поднял таки бесчувственное тело по лестнице. Дальше было проще. Утративший всякую почтительность Никколо тащил его сиятельство волоком. Даже истощенный болезнью, герцог был не в меру тяжел.
В комнате было темно и холодно – огонь в забытом камине окончательно погас. Дождавшись, когда глаза привыкнут к полумраку, Никколо оттащил бесчувственного Чезаре на кушетку и накрыл лежавшим на ней парчовым покрывалом.
В слабом свете звезд, проникавшем через узкие окна башни, флорентиец заметил на заваленном бумагами столе холодный блеск стекла. Это очевидно были какие-то склянки, в которых содержались лечебные снадобья.
Поскольку никто из слуг так и не показался, Никколо решил разобраться во всем сам. Сдвинув в сторону часть мешавших ему бумаг, он нахмурился. На столе тускло мерцал золотом какой-то кругляшок. На мгновенье флорентийцу показалось, что где-то он его уже видел, но раздумывать над такими пустяками времени не было.
Одна половина склянок, обнаруженных на столе, оказались пуста, а другая, судя по запаху, уже не подлежала использованию по прямому назначению. Секретарю пришлось ограничиться обычными холодными компрессами на лоб и шею больного. Благо недостатка в холодной воде не было.
Сейчас ничто не мешало флорентийскому секретарю просто уйти. Глухая ночь за окном постепенно сменялась серым маревом утра. Последние грабители и разбойники заканчивали свою работу на улицах Рима и разбредались по трущобам, в которых проводили дни. Самое время исчезнуть. Но уход сейчас был бы слишком похож на бегство.
Никколо решил подождать, пока вернется дон Мигель или Агапито. Секретарь уселся в кресло, на всякий случай развернув его к двери, и, опустив голову на руки, принялся ждать.
Иногда он поглядывал на неподвижного Чезаре. Призрачный рассвет придавал его коже какой-то сероватый оттенок. Но дышал больной ровно и глубоко.
Никколо хмуро отвернулся. Сейчас он почему-то видел герцога Валентино совсем иначе. Молодой человек, с детства привыкший повелевать, амбициозный и очень способный. Но по возрасту и опыту он мог быть Никколо младшим братом…
Усмехнувшись тому, какие глупые мысли лезут в голову под утро бессонной ночи, Никколо сосредоточился на звуках просыпающегося замка Святого Ангела.
Конечно, он и не ожидал от Борджиа высказывания благодарности, тем более что тот вряд ли четко помнил, что же произошло. Да и в Синьории обо всем этом лучше было никому не знать. Но вскоре пришедший в себя Чезаре, своей реакцией, удивил даже Никколо.
– Какого черта ты все еще здесь, секретарь?! – ядовито поинтересовался герцог, угрюмо глядя на своего гостя с кушетки.
Никколо не сразу смог сообразить, в чем собственно его обвиняют, и ничего не ответил, тогда герцог просто взорвался.
-   Мне уже до колик надоели любопытствующие послы, жаждущие первыми увидеть мой труп! Ради того, что бы сделать им гадость, я, пожалуй, выживу и приду на их похороны! Твои Синьоры – вот мои истинные враги! Какого дьявола они тянут время?! Если хотят моей дружбы, пусть принимают решение! Уходи, Никколо. И не появляйся, пока тебе не дадут определенный ответ.
Флорентиец прикусил язык. Осмелься он сейчас противоречить герцогу, это могло бы плохо кончиться для Флоренции.  Он заставил себя молчать и, схватив все еще влажный  плащ, скрылся от гнева герцога. Дверь глухо бухнула за его спиной, и эхо этого звука закружилось по башне.
Флорентийский секретарь не верил в призраков, которые якобы разгуливают по этому нехорошему месту. (Уже несколько веков хозяева Ватикана имели обыкновение запирать и мучить здесь своих врагов). Однако стены замка и на него действовали удручающе. Может это людская вражда создавала здесь такое напряжение или само предназначение этого места, бывшего когда-то гробницей римского императора ? Так или иначе, он был рад наконец выбраться отсюда.
Никколо было решил поначалу, что Чезаре не помнит об оказанной им помощи, и потому разозлился. Но потом до него дошло, что герцог впервые за эти годы назвал его по имени, а не по должности. Это означало что теперь Чезаре Борджиа будет иногда разговаривать не с флорентийским секретарем Совета Десяти, а с неким Никколо Макиавелли, скромным тосканским гражданином.
Уже у дверей замка к секретарю подошел Мигелотто в сопровождении пары красно-желтых солдат Борджиа. Перед мысленным взором Никколо тут же пронеслись весьма неприятные картины его будущего. Но когда дон Мигель заговорил, интонация его голоса казалась чуть менее холодной чем обычно.
- Сеньор секретарь, это Паоло и Гвидо. Они проводят вас до гостиницы. Сегодня ваши слова о Колонна и Орсини заставили меня насторожиться. А мои предосторожности, в свою очередь, помогли моему господину выжить.
Никколо хотел было ответить, но испанец жестом остановил его.
- Я бы оставил вам этих сопровождающих на все время прибивания в Риме, но это может вам повредить. Многие не жалуют герцога и здесь, и у вас, во Флоренции. Но кое-что я могу сделать без опаски.
Мигелотто протянул флорентийскому секретарю длинный и узкий кинжал в простых кожаных ножнах. На нем не было никаких особых украшений или драгоценностей. Но, судя по истертому кожаному ремешку, обматывавшему металлическую рукоять, пользовались им часто.
- В арсенале любого человека владеющего острым пером должно быть еще что-нибудь острое, - испанец чуть дернул углом губ, что, видимо, обозначало улыбку. – Вам на удачу!
Никколо почтительно принял подарок. Выражая благодарность, он не преминул пригласить испанца в свой дом, в котором теперь, с появлением хозяйки, было даже почти уютно.

***

Герцог Чезаре Борджиа смотрел через окно башни во двор. Только что дон Мигель закрыл ворота за спиной флорентийского секретаря и двух солдат.
Герцогу необходимо было поспать, но он упорно ждал появления Агапито. Нужно было отправить его с поручением к главе клана Колонна. А пока его личный секретарь не появился, Валентино бездумно смотрел в наполняющийся людьми двор.
Но когда ворота открылись снова, чтобы выпустить кавалькаду из нескольких повозок и одного десятка всадников, Чезаре очнулся. Поскольку спросить было не у кого, то он принялся внимательно всматриваться в лица уезжавших. Герцог узнал некоторых слуг, рассмотрел нескольких детей и женщин.
Наконец, хмурый взгляд Чезаре наткнулся на хорошо одетого всадника из-под бархатного плаща, которого выглядывал яркий изумрудный сюртук. Всадник, кажется, почувствовал взгляд и поднял голову в сторону башни.
Герцог невольно отпрянул, хоть и не думал, что его можно заметить. В мужской одежде, в мужском седле, со спрятанными под шапочкой волосами, это без всяких сомнений была Катарина Сфорца.
Бывшая пленница герцога Валентино покидала место заточения, а он оставался здесь почти что пленником.
Он отпустил ее сам. Зачем? Почему именно сейчас? Пожалуй, он бы не смог вразумительно ответить на эти вопросы. А еще три года назад все было совсем иначе…
…В январе 1500 года в окрестностях Форли снега было немного. Да и тот, что выпал, вытоптали кони и люди армии Чезаре Борджиа. Французские, гасконские, швейцарские и итальянские наемники хозяйничали в сдавшемся без борьбы городе. Только в цитадели заперлась с гарнизоном госпожа Катарина и готовилась выдержать длительную осаду.
Прозябать в одном городе, когда его ждала остальная непокоренная часть Романьи, было совершенно не в интересах Чезаре. Он предложил Катарине переговоры.
В сопровождении герольда он выехал к поднятому мосту. Герольд объехал вокруг цитадели, не переставая трубить.
Герцог ждал ответа. Он был в своем обычном одеянии – черный табарро  и бархатная шапочка с белым пером. Теплый плащ на меху спасал его от ветра. Несмотря на настояние Мигелотто, тяжелую броню он тогда не одел.
Постоянно носить черное он стал несколько лет назад, после визита ко французскому двору. Это, в сущности, был единственный способ выделится из пестревшей всеми цветами радуги придворной толпы.
Наконец на башне появился человек несший знамя с гербом Сфорца – зеленой змеей в короне проглатывающей ребенка, и прокричал, что Мадонна Катарина согласна переговорить с герцогом с глазу на глаз на середине подъемного моста. Валентино велел ответить согласием.
Он нетерпеливо наблюдал за тем, как медленно опускается тяжелый подвесной мост из цельных древесных стволов. Несколько человек его свиты, возглавляемой доном Мигелем, положили руки на рукояти мечей. Никто здесь не доверял словам Катарины Сфорца.
Конь Чезаре нетерпеливо рванулся вперед, но всадник твердо удержал его на месте. Бросив поводья адъютанту, герцог спешился. Покрытый ледяной коркой снег, не тронутый тут, перед самыми воротами вражеской крепости, хрустнул под кожаными подошвами сапог Чезаре.
Отстегнув серебряную застежку плаща, он скинул его. Мигелотто удивленно покосился на своего патрона, но ничего не сказал. Оружие Чезаре себе оставил, а остальное адъютанта волновало мало.
Крупный отряд сил герцога, остановившихся в отдалении, наблюдал за происходящим с пристальным вниманием. За стенами цитадели напряжение было чуть ли не большим.
Герцог размеренным шагом подошел ко рву и ступил на мост. За приоткрытой решеткой ворот цитадели он никого не увидел. Хозяйка Форли не спешила на встречу с полководцем вражеской армии. Чезаре усмехнулся и сделал еще шаг.
В этот момент мост под ним дрогнул и начал довольно быстро подниматься. Со всех сторон раздались громогласные крики. Кричали и солдаты Чезаре и защитники цитадели. Герцог же не издал не звука.
Молниеносным движением он развернулся и, оттолкнувшись от края моста, совершил головокружительный прыжок назад. Черной молнией Чезаре пронесся над обрывом и удачно приземлился в неглубокий снег.
Рев сотен глоток вокруг стал просто оглушительным. Сердце бешено колотилось в груди, ему хотелось сейчас же кинуться на штурм. Его пыталась обмануть и почти обманула женщина! Но Чезаре точно знал, что сейчас с ним мало людей. Нужно было подождать и действовать наверняка.
Герцог поднялся, отряхиваясь, и только теперь заметил, что во время прыжка потерял свою бархатную шапочку. Она черной кляксой упала на тонкий лед во рву. Подняв глаза он уперся взглядом в человека в золоченых доспехах, стоящего у бойницы левой башенки.
То сосредоточенное выражение, с которым на него смотрел человек с другой стороны рва, заставило Чезаре прищуриться. Что-то в этом воине его насторожило. А когда тот подался назад, чтобы скрыться в тени, Валентино все понял. Он бы ни за что не смог объяснить это словами, но что-то в этом движении было немужское.
Герцог усмехнулся и тряхнул спутавшимися волосами. Его знакомство со знаменитой Катариной Сфорца все-таки состоялось.
На следующий день в Форли  каждый мальчишка знал, что герцог Валентино объявил огромную награду в двадцать тысяч золотых дукатов за плененную Катарину и вполовину меньшую за ее труп…
…Чезаре не заметил, как задремал.
Ему снилось, что он застрял между спиц какого-то  странного гигантского колеса. А оно куда-то катится и герцог постоянно оказывается то вниз, то вверх головой. От этого ему было плохо, но не смотря на все попытки выбраться из колеса не получалось.
Агапито нашел его спящим в кресле у окна и, оповещенный Мигелотто о ночных событиях, не стал будить господина. Замок Святого Ангела уже полностью проснулся, но шум и выкрики не тревожили сон больного. В соседней комнате открылась дверь, забегали слуги с подносами, а кардиналы расставляли по местам шахматные фигуры...

***

Вернувшись в гостиницу, Никколо почти сразу провалился в тревожный сон. Снилось ему что-то не очень приятное, но внезапное пробуждение не дало возможности запомнить, что именно. Секретарь подскочил на постели и уставился на дверь, содрогавшуюся под могучими ударами.
- Сеньор, секретарь! – несся из-за двери густой бас. – Тут прибыл посыльный из Флоренции. У него для вас письмо.
- Не выламывай дверь! – наконец крикнул пришедший в себя Никколо чересчур усердному слуге. – Сейчас я выйду!
Наскоро одевшись, он спустился на первый этаж. У приоткрытых дубовых дверей стоял молодой лопоухий парнишка в запачканном грязью дорожном плаще неопределенного цвета. Он неловко держал в руках видавшую виды кожаную сумку. В ней-то он и вез письма. Явно не только для секретаря Совета Десяти, но и для прочих граждан флорентийской республики, имеющих определенный вес и волею судеб оказавшихся в вечном городе.
- Сеньору подать завтрак как обычно? – поинтересовалась пробегавшая мимо юркая девчонка.
Никколо рассеянно кивнул и направился к посыльному. Тот, запинаясь из-за мучавшего  его кашля, испуганно спросил:
- Вы сеньор Макиавелли, секретарь высокочтимой Синьории?
- Я, я, - нетерпеливо ответил флорентиец, протягивая руку.
Писем оказалось два. Никколо по старой привычке внимательно осмотрел их со всех сторон. Не разрезана ли бумага, не сломана ли печать. И только потом отдал посыльному причитающуюся ему монету. Пока молодой человек старательно запихивал полученный гонорар в тощий кошелек, секретарь уселся за стол, на который девчонка уже поставила скромный завтрак. Сыр, хлеб и немного разбавленного вина.
Никколо вскрыл плотную бумагу обоих конвертов ножом, предназначенным для нарезки сыра.
В первом письме с лилией на печати был долгожданный ответ от Синьоров.
Никколо пробежал глазами красивые ровные строчки чужого подчерка и безнадежно вздохнул. Они ответили отрицательно. Никакой поддержки герцогу Валентино со стороны флорентийской республики не будет. Чезаре Борджиа было отказано даже в предоставлении охранной грамоты.
Это значило не только, что советы Никколо проигнорировали, посчитав неразумными, но и что озвучивать отказ Синьории перед герцогом придется бедному секретарю. Эта перспектива  заранее вызвала у флорентийца болезненную гримасу. Темпераментный Чезаре точно не будет стеснятся в выражениях, а Никколо положено отвечать предельно вежливо и сдержанно.
Что ж, это было закономерное продолжение скверно начавшегося дня . Следующее письмо секретарь взял в руки уже с некоторой опаской. Завтрак был окончательно забыт, когда он обнаружил что это послание от Бьяджо Буонаккорси, его коллеги и приятеля по канцелярии.
Старина Бьяджо писал о домашних делах, но напоследок оставил кое-что неприятное.
«Когда вы нам пишете, что этот человек  все еще весьма бодр духом, здесь все потешаются над вами… Некоторые думают, что вы надеетесь получить кое-какую мзду; но это вряд ли удастся, потому что здесь надобно говорить не о том, как «ободрить» герцога, а о том, что могло бы его погубить».
Никколо отложил письмо и с мрачным видом отрезал себе изрядный кусок сыра. Все оказывалось еще хуже. Им недовольны. Его считают пристрастным. Продолжать и дальше агитировать Синьорию за герцога значило собственными руками рыть себе яму. Им оттуда, из Флоренции, все кажется и так ясным и очевидным. Зачем он вообще тут нужен, если все прекрасно разбираются в обстановке невыходя из дома? Ах, да! Чтобы выведенному из себя герцогу было на кого вылить всю свою ярость и яд.
Флорентийский секретарь резко встал из-за стола. Ему пришла в голову спасительная мысль. Можно попытаться затащить на аудиенцию к герцогу флорентийского кардинала Франческо Содерини. Тогда Чезаре распылит свою агрессию между ними двоими.
Наспех собравшись и засунув за пазуху оба письма, Никколо выбрался из гостиницы. В такую погоду Рим днем был не многим лучше, чем ночью. Дождя, правда, не было, но под ногами было по-прежнему слишком много воды.
Хмурый и недовольный Никколо поежился: так много предстоит сделать и все неприятное. Но не успел он пройти вдоль улицы дальше квартала, как его остановили крики. Все тот же шумный слуга и маячивший за его широкой спиной юноша-посыльный догоняли флорентийского секретаря.
- Постойте, сеньор! Он тут забыл! Еще одно письмо! Этот олух не заметил!
Слуга не переставал кричать даже когда догнал остановившегося Николо, и можно было не напрягать голос.
Секретарь сложил руки на груди и исподлобья смотрел на незадачливого посыльного. Ничего хорошего от принесенной им корреспонденции он уже не ждал. Молодой человек, сотрясаясь от кашля, пытался что-то ему объяснить. Никколо некоторое время бесстрастно наблюдал за его мучениями, а потом милостиво забрал письмо и отпустил на все четыре стороны.
Когда он перевернул конверт и взглянул на маленькую кривобокую печать с изображением креста, сердце болезненно екнуло. Это был оттиск полумифического герба семьи Макиавелли – голубой крест на серебряном фоне прибитый четырьмя гвоздями от которых и произошла эта фамилия. Макиавелли - значило что-то вроде «вредный гвоздь» и намекало толи на фамильный характер, толи на телосложение.
Письмо было от брата Филиппо. Что-то случилось дома. Нести письмо нераспечатанным до дома, в котором остановился Содерини, было совершенно невозможно. Нужно было выяснить все сейчас же.
Никколо присел на край церковной ограды, мимо которой как раз проходил. Прохожие с интересом озирались на него. Помедлив мгновенье, флорентиец достал из ножен совсем недавно подаренный доном Мигелем кинжал и вскрыл письмо.
Его взгляд побежал по строчкам, перепрыгивая через слова и целые фразы, он искал главное. И оно нашлось где-то на середине страницы: «…Вчера ночью Мариетта благополучно родила тебе красивого и толстого мальчика. Она утверждает, что он похож на тебя, но по мне так больше на вороненка, так он черен».
Никколо опустил напряженные плечи и глубоко вздохнул. На какое-то время его престали беспокоить сырость, холодный камень ограды, на которой он расположиться, и предстоящий разговор с герцогом. Однако он еще не знал, что успел подхватить от посыльного простуду, и у него теперь есть лишний повод просить Синьорию отозвать его домой.

История третья, дипломатическая. 1504 г.
   
"Санта Мария, меня предали!
Как безжалостно поступил
со мной сеньор Ганзальве!"
Чезаре Борджиа.

   За окнами шел снег. Это завораживающее зрелище можно было наблюдать, не опасаясь замерзнуть, только в некоторых помещениях Ватикана. Застеклить все окна в огромном здании было слишком дорого даже для папы. Но на приемный покой он не поскупился - это было выгодным вложением средств. Здесь постоянно собиралось множество народа, которому необходимо было пустить пыль в глаза.
   Так было и сегодня. Кроме самого недавно избранного понтифика Юлия II в приемной находилось несколько кардиналов из числа его сторонников, а так же посланцы Венеции и Флоренции.
   Двое флорентийцев стояли бок о бок слева от папского трона. Один из них, крупный мужчина с широким лицом, которое он постоянно утирал платком, носил красное кардинальское одеяние и фамилию Содерини. Его соотечественник, худощавый и смуглый, был почти полностью в черном.
   Оба они молчали и внимательно вслушивались и всматривались в происходящее. Приближенные папы рассказывали ему о последних событиях и высказывали свои мнения по самым различным поводам.
   Сам Юлий при этом вовсе не сидел на троне, возле которого почтительно замерли послы. Его святейшество, человек по натуре деятельный и живой, постоянно расхаживал по приемному покою. То принимался кормить попугая, чья клетка стояла возле камина, то выглядывал в окна.
   Юлию было за 60 и он все еще пользовался славой человека с бешенным темпераментом, но при этом проницательного и ясно мыслящего.
   Взойти на папский престол ему удалось, только заключив сделку с Чезаре Борджиа. Тот отдал ему голоса своих испанских кардиналов, а Юлий обещал со своей стороны сохранить за Чезаре все его владения и должности.
   Сделка эта всех очень удивила. Ведь Юлий долгое время был врагом отца Чезаре. Когда-то Александр VI, став папой, обошел своего главного конкурента - Юлия.
   Но поначалу, после интронизации папы, все шло гладко. Юлий обсуждал с герцогом планы на будущее, военную компанию против Венеции. Чезаре даже отправился в Остию собирать войска.
   Тут-то папа и начал тянуть время. Не давая герцогу никакой помощи, он начал потихоньку устранять оставшихся в Риме сторонников Борджиа. А Чезаре, всегда славившийся своей решительностью, ничего не предпринимал, как будто не замечая происходящего.
   - Ваше Святейшество, гонец из Остии! - доложил слуга.
   Юлий задумчиво почесал бороду и велел всем оставаться, а слуге звать гонца для доклада.
   Послы переглянулись - их ожидали какие-то интересные новости.
   - Ваше Святейшество, - после необходимого церемониала поклонов начал гонец. - Его преосвященство, кардинал Сиенский, как вы и повелели, потребовал у герцога Валентино назвать пароли, отпирающие ворота его крепостей в Романье. Услышав это требование, герцог пришел в бешенство и выгнал кардинала. Следуя вашим инструкциям, тот приказал арестовать Валентино. Под арестом он по-прежнему отказывается открыть пароли.
   - Когда он будет в Риме? - деловито поинтересовался Юлий.
   - Завтра вечером или послезавтра утром конвой доставит его в Ватикан.
   - Сразу же ведите его ко мне. Я попробую его убедить, что эта сдача лишь формальность, - повелел папа, продолжая подкармливать сонного попугая.
   Вокруг зашумели.
   - Невероятно!
   - Вам удалось то, что еще недавно казалось невозможным!
   - Борджиа под арестом!
   - Он последнее время вел себя очень глупо. Сидел в Остии и ждал неизвестно чего!
   - Вся его решительность испарилась после смерти отца. Он без него ничто!
   - Малыш растерялся без папочки, - с противными сюсюкающими интонациями произнес один из кардиналов.
   Все рассмеялись.
   Затем наступила очередь венецианцев восхвалять папу и хулить герцога. Пока те рассыпались в любезностях, кардинал Содерини толкнул в бок секретаря и прошептал:
   - Говорить будешь ты. Меня уже неделю мучает простуда. Между прочим, это ты меня ей наградил!
   Никколо лишь пожал плечами. Он прекрасно знал, что Франческо Содерини просто боится говорить с Юлием, так как тот бывает очень резок. Секретарь решил воспользоваться своим любимым приемом - говорить правду, но подать ее под нужным ему углом. Это всегда производило впечатление на собеседников.
   Когда пришла его очередь, он сделал шаг вперед.
   - Меня привело в искреннее восхищение мастерство Вашего Святейшества. Мастерство, с которым вы так ловко запутали бедного герцога, что он сам стал причиной собственных неприятностей. Все здесь говорили, что раньше герцог казался заметно решительнее, но он не изменился!
   Содерини засопел за спиной у Никколо, выражая этим звуком все свое возмущение. Юлий прекратил на мгновенье кормить попугая.
   - Просто раньше, благодаря отцу, он знал истинный смысл происходящего. А теперь... Вы убедили герцога, что поддерживаете его. Официально все время выказывали ему уважение и всех призывали делать то же. И он поверил в это! Хотя ему, слывшему мастером обмана, такая наивность непростительна. С другой стороны, ваши действия были так тонко просчитаны, что у герцога не было шансов.
   Юлий повернулся и внимательно посмотрел на оратора, а Содерини смертельно побледнел, ожидая реакции папы.
   - Изначально, я рассчитывал использовать Чезаре в войне с венецианцами, - Юлий жизнерадостно улыбнулся послам соответствующей республики. - Он действительно хороший кондотьер. Но раз уж мне удалось с венецианцами договориться, он стал не нужен. И даже более того - опасен! Ты прав, флорентиец, я очень старался, чтобы герцог не заметил подвоха. Он ведь никогда не был добрым христианином, да...Но сегодня я надеюсь узнать все о его темных делах. Дело в том, что в подземелье замка Святого Ангела сегодня появился новый гость - Мигелотто.
   По залу пронесся удивленный ропот, а Никколо опустил глаза, чтобы Юлий не заметил там какого-нибудь неподобающего чувства.
   - Это меня очень радует, - Юлий снова принялся расхаживать по приемной. - Я собираюсь подвергнуть его пытке, чтобы выяснить все жестокости, хищения, убийства, святотатства и другие преступления, совершенные против Бога и людей за последние десять лет в Риме.
   
   ***
   - В карцер его! В карцер!
   От мощного голоса Юлия II содрогались стены Ватикана.
   Чезаре шел сам. Его собственные ноги несли его вниз, в подземелья замка Святого Ангела. Можно было представить, что солдаты папы просто сопровождают его, а он идет куда вздумается. Просто сейчас герцогу вздумалось осмотреть застенки Ватикана и даже немного в них погостить...
   Гнев Юлия вызвал разумеется Чезаре - строптивый герцог по-прежнему отказывался называть пароли. Но само по себе это не привело бы папу в такую ярость. Чезаре такая реакция удивила. Откуда ему было знать, что Мигель де Корелла, не смотря на все усилия палачей, сохраняет молчание. Папа так и не узнал от него ничего о тайных преступлениях Борджиа или самого Мигеля.
   К тому же города Романьи не спешили на призыв папы отречься от своего молодого герцога. Чезаре успел там многим понравиться.
   В результате всего этого герцог оказался в вонючем карцере замка Святого Ангела без единого окна и с плащом вместо постели.
   В двери было маленькое зарешеченное окошечко, которое тюремщик забыл запереть уходя. И теперь у Чезаре был прекрасный вид на серую стену напротив, покрытую зеленоватой плесенью. В каменном подземелье было промозгло и из коридора тянуло сыростью.
   Через некоторое время, которое здесь тянулось бесконечно, факел в коридоре потух, и настал полный мрак. Чезаре напряг слух, ожидая услышать копошение крыс, но вместо этого обнаружил, что кто-то запел.
   Слышно было плохо. Певец находился не за одной стеной от герцога, но тот узнал мотив и слова. Эту песню он особенно часто просил спеть своих придворных музыкантов во время ночных пиров.
   
   - Любимая, против воли моей
   Уехать велят далеко от тебя,
   Но сколько бы ни было в мире путей,
   Вспоминать о тебе я буду, любя.
   
   Чезаре подошел в плотную к окошку в запертой двери и, прикоснувшись лбом к прутьям, смотрел в непроглядную темноту.
   Кто это пел интересно знать? Кто-то, так же как он, посаженный папой? Или кто-то оказавшийся здесь по его собственной воле? Можно было крикнуть и спросить, но почему-то совсем не хотелось...
   Двери камеры отворились только на следующее утро, когда герцогу принесли завтрак. Еда была неприлично изысканной для такого места, и Чезаре уставился на нее с подозрением. И в то время, как дверь его камеры была еще открыта, мимо провели заключенного. В последствии он пришел к выводу, что это было неслучайно. Юлий специально демонстрировал герцогу, что его друзья уже не могут ничем помочь.
   Заключенный остановился как вкопанный напротив камеры Чезаре, и его эскорт тоже нерешительно замер.
   Герцогу не сразу удалось узнать в скверном факельном освещении своего бывшего адъютанта. Одежда на Мигеле пришла в плачевно состояние, а в остальном он мало изменился. На один безумный миг Чезаре даже подумал, что это он пел ночью, но потом вспомнил, что Мигель петь не умеет.
   Они стояли и молча смотрели друг на друга, пока один из конвоиров Мигеля не попытался сдвинуть его с места, ткнув острием алебарды. Испанец не повел и бровью, но тихо зашипел:
   - Ну, давай, проткни меня и мгновенно сам угодишь на мое место.
   Тюремщик отшатнулся от Мигелотто, как будто тот мог быть ему чем-то опасен и забормотал, обращаясь к соседу:
   - Я же говорю - он ничего не чувствует. Как иначе он мог бы все это терпеть? Он не человек, а дьявол! Не даром сам папа обещал за него взяться.
   - Прощайте господин герцог, - обратился тем временем Мигель к Чезаре на испанском. - Что-то мне подсказывает, что мы больше не увидимся в этом мире.
   Мигель улыбнулся, что он делал чрезвычайно редко, и герцог по опыту знал, что для него это означает крайнюю степень возбуждения. Многим эта улыбка казалась зловещей, и сейчас даже Чезаре почувствовал, что холодок пробежал у него по спине.
   - Наверное, ты прав, - ответил он то же по-испански (это явно раздражало солдат) и невпопад спросил: - Скажи, сколько тебе лет, Мигель?
   Тот немного задумался и потом неуверенно ответил:
   - Кажется сорок три, но года на три-четыре я могу ошибаться.
   - Как думаешь, если я доживу до твоего возраста, смогу ли я так же как ты..., - Чезаре запнулся и недоговорил, понимая, что перешел тот барьер, который отделяет слугу от господина.
   Но сейчас это не имело никакого значения, ведь они больше не увидятся.
   - Если доживете, то сможете гораздо лучше, - ответил на незаданный вопрос Мигель.
   Слегка поклонившись, он пошел дальше по полутемному коридору, сопровождаемый своими конвоирами. Дверь перед Чезаре захлопнули, и только тут он заметил, что его трясет. Сначала он было решил, что разволновался из-за встречи с Мигелотто, но скоро понял, что это возвращается лихорадка. Сырость и холод сделали свое дело.
   
   ***
   
   То, что день солнечный, Чезаре понял, как только его вывели из подвальных этажей замка. Окна под потолком казались нестерпимо яркими, и он зажмурился и опустил глаза.
   Прошло не больше пары недель с начала его заключения, но за это время он успел отвыкнуть от яркого света солнца и к нему вернулись все радости легкой лихорадки. Выпустили герцога только по настоянию испанских кардиналов.
   Его под стражей проводили из замка Святого Ангела в Ватикан, вели знакомыми галереями и коридорами. А когда солдаты остановились перед одной из дверей третьего этажа, Чезаре шумно вздохнул.
   Он помнил эту комнату и оценил по достоинству шутку Юлия II.
   Дверь за герцогом заперли и оставили его здесь одного.
   В комнате почти ничего не изменилось: венецианские ковры, в которых утопает нога, несколько дорогих кресел красного дерева, драгоценные канделябры, шпалеры, закрывающие каменные стены, а потолок покрыт изысканной росписью на античный сюжет.
   Центр занимала огромная кровать. С неё зачем-то сняли балдахин, и деревянные опоры для него выглядели нелепыми украшениями.
   Чезаре остановился у постели и передернул плечами. Юлий поместил его сюда не случайно. Он издевался над пленником и пытался запугать.
   Чезаре усмехнулся. Его конечно можно было запугать, но только не этим.
   Он с размаху упал на кровать, и та ответила ему жалобным стоном.
   - И тебе привет, Альфонсо, - пробормотал герцог и улыбнулся.
   Перевернувшись на спину, он посмотрел на потолок. Пасторальная сцена, изображенная на нем, была последним, что видел в своей жизни муж его сестры Альфонсо Арагонский.
   Чезаре не убивал его и даже не видел его смерти, но точно знал, как все происходило.
   Альфонсо был вторым мужем Лукреции. Хотя брак был по расчету, молодые супруги остались вполне довольны друг другом. Это было неплохо, пока интересы Арагонского дома, к которому принадлежал Альфонсо, не разошлись с интересами Борджиа.
   Так что герцог не стал препятствовать, когда клан Орсини начал готовить покушение на Альфонсо. Однако, к великой досаде Чезаре, покушение не вполне удалось. Альфонсо выжил и, благодаря заботе Лукреции, стал медленно поправляться. Чезаре выжидал месяц, надеясь, что какой-нибудь рецидив сведет его в могилу, а потом взялся за дело сам.
   Он хорошо помнил, что потом случилось...
   ...Дверь в покои герцога Валентино открылась без стука. Такое мог позволить себе только один человек - его отец Александр VI.
   - Прекрасно, Чезарино! - захлопывая за собой дверь, произнес Александр. - Вижу, у тебя здесь тихо, никакого переполоха. Значит, у тебя и стоит узнать, что происходит.
   Папа прошел через комнату к самому большому креслу. Александр обладал могучим телосложением и к старости стал грузен. Но это, каким-то непостижимым образом, предавало ему величественности.
   - Уже ничего не происходит, отец, - ответил Чезаре, лениво потягиваясь. Он сидел на широком подоконнике и делал вид, что читает книгу. - Просто Альфонсо скончался.
   - Ну, не так уж и просто он скончался! - хмыкнул старший Борджиа. - Твоя сестра замучила меня. Она так переживает, как будто умер кто-то близкий! - Александр раздраженно поморщился.
   - Ничего удивительно, что она привязалась к Альфонсо. После ее первого мужа..., - Чезаре пожал плечами. - Ей стоит отправиться куда-нибудь отдохнуть, развеяться.
   - Я тоже ей это посоветовал, - кивнул Александр. - Может расскажешь мне подробности?
   - Я их и сам пока не знаю. Жду доклада Мигеля.
   - Ну, так зови его!
   Чезаре спрыгнул с подоконника и скрылся за дверью. Мигелотто, видимо, был неподалеку и только ждал, когда его позовут. Присутствие Александра его не смутило и даже, кажется, не удивило.
   - Что там произошло Мигелотто? - Его Святейшество прищурился и положил подбородок на пухлые руки, унизанные перстнями.
   - Когда я вошел в комнату Альфонсо вместе с солдатами охраны, там были ваша дочь Лукреция, невестка Санча и дядя Альфонсо - Рафаэль. Его то и взяли мои солдаты. Они связали ему руки за спиной и повели прочь. Женщины вскочили и накинулись на меня с упреками и требованиями отпустить не в чем не повинного человека. Я ответил, что всего лишь выполняю приказ, и если они действительно хотят помочь сеньору Рафаэлю, то им стоит обратиться к Вам за помощью. Когда возмущенные дамы ушли, я подошел к постели Альфонсо. Он уже мог сидеть на подушках, но, кажется, не сразу понял что происходит. Только в последний момент он дернулся в сторону, но было уже поздно. Я накинул на его шею гарроту, затянул и ждал, пока не досчитал до трехсот. Я распорядился, когда женщины вернутся, не пускать их внутрь, чтобы не расстраивать еще больше.
   Александр кивнул Мигелю и в задумчивости прикоснулся пальцем к кончику своего породистого носа.
   - Пожалуй, это было слишком откровенно, сын мой. Я бы посоветовал тебе быть аккуратней. Ну, так ты меня все равно не послушаешь.
   - Как бы там ни было, своей цели я достиг, - ответил герцог, выпрямляясь на своем подоконнике.
   - Несомненно, - кивнул Александр. - Но как ты думаешь оправдывать свои действия перед людьми?
   - Это была самозащита. Есть свидетели того, что Альфонсо первым пытался меня убить, подсылал арбалетчиков.
   - Свидетели? - улыбнулся понтифик. - Иногда я забываю, что мне стоит тобой гордиться, а на Мигеля всегда можно положиться.
   Александр неспешно подошел к двери, но прежде чем покинуть покои сына, спросил:
   - Это правда, то, что я слышал? Будто ты сказал на ухо Альфонсо, когда посещал его после покушения, "Что не поспело к завтраку, будет подано на ужин"?
   - Что-то в этом духе, - улыбнулся Чезаре.
   Александр покачал головой и тихо, так чтобы не услышал сын, ласково произнес:
   - Мальчишка...
   ...Теперь Чезаре лежал на постели Альфонсо, и сон к нему не шел. Он почти слышал скрип и скрежет какого-то чудовищного механизма, колеса судьбы, начинающего обратный ход. Несколько лет назад он отдал приказ отнести Альфонсо в эту комнату, сегодня его самого сюда поместили против воли.
   Герцог думал о том, что теперь ему делать. Назад в карцер совсем не хотелось. Главное, каким угодно образом оказаться на свободе. Открыть пароли, сдать крепости, но освободиться. Там у него всегда будет шанс начать все сначала. Теперь он уже точно знал лицо своего главного врага и не сомневался в том, как нужно с ним поступать. Главное добиться освобождения, а там посмотрим, чей клинок сильней отравлен...
   
   ***
   
   - Очень неплохо, - одобрил кардинал Содерини внешний вид своего коллеги.
   Никколо воспользовался недавно принятым в республике кодексом, согласно которому в одежде чиновников теперь допускалось три цвета: к черному и фиолетовому добавился пурпурный. Так что в прорезях старого черного колета секретаря флорентийской республики теперь виднелась яркая красная рубашка.
   - Ты случайно не сам выдвинул эту поправку к кодексу? - усмехнулся кардинал.
   - Ничего подобного! - возмутился Никколо. - Совет сам решил, что в одежде чиновников должен присутствовать хотя бы один цвет герба Флоренции.
   На этом разговор посланников прервался, так как они подошли к дверям приемной папы Юлия II. Слуга распахнул их, и флорентийцы оказались в переполненной зале.
   - Что тут сегодня намечается? - поинтересовался Никколо, осматриваясь в поисках знакомых.
   - Сегодня папа назначил многим аудиенцию почти на одно и тоже время, - ответил кардинал, доставая большой кружевной платок. - Не думаю что это случайность или недосмотр секретарей. Он что-то наметил для нас всех...
   Вокруг галдело многоязыкое собрание - священники, кардиналы и послы разных государств. Обрывки их разговоров лезли в уши флорентийцам, пока они пересекали залу.
   - Точно тебе говорю! У них теперь привилегии на вывоз квасцов...
   - Романью никак не удается взять под контроль. Посланца Юлия в одном из городов повесили на воротах...
   - Это ненадолго. Валентино сдал свои крепости. Говорят, папа обещал ему свободу, если он вернет награбленное и отдаст Романью Святому Престолу...
   - Тираны возвращаются в Романью!
   - Ну не все... Сфорца уже не вернутся...
   В приемной людей только прибавлялось, а двери в покои понтифика по-прежнему оставались закрытыми. Некоторое оживление среди ожидающих вызвало появление неизвестного Никколо вельможи.
   Он пришел с небольшой свитой изысканно одетых молодых людей и в нерешительности остановился посреди приемной залы. Это был худощавый мужчина средних лет с вытянутым лицом и бородкой на испанский манер.
   - Кто это? - спросил Никколо, наклонившись к уху кардинала.
   - Герцог Урбинский, Гвидобальдо Монтефельтро. Папа вернул ему не только герцогство, отобранное Чезаре, но и увезенные им сокровища.
   - Как непостоянна судьба! А еще пару лет назад этот человек бежал от войск Чезаре в одной рубашке, не успев даже толком одеться...
   Тем временем многие присутствующие старались засвидетельствовать свое почтение влиятельной особе. Флорентийцы, гонимые общим потоком, тоже подвинулись ближе.
   И тут что-то произошло. Никколо не сразу понял, почему людская масса подалась в сторону, и растерянно оглянулся.
   Двери папских покоев были открыты и из них, в сопровождении нескольких вооруженных солдат, выходил Чезаре Борджиа. Герцог казался не вполне здоровым и излишне взволнованным, а его черное одеяние теперь выглядело как траур. Единственным светлым пятном на его одежде было круглое золотое украшение на берете.
   Увидев Чезаре, Никколо в то же мгновенье понял, зачем папа собрал их здесь сегодня. Он организовал эту публичную встречу победителя и побежденного не только на потеху себе. От поведения Чезаре сейчас зависела его дальнейшая судьба, а Гвидобальдо отводилась роль красной тряпки.
   Папа устроил для себя небольшую корриду, и в роли быка был естественно Чезаре. Но Валентино повел себя как-то странно.
   Увидев герцога Урбинского, он ринулся к нему через толпу, с таким выражением лица, как будто неожиданно встретил близкого родственника. Солдаты сопровождения едва поспевали за стремительным герцогом.
   Отвесив Гвидобальдо глубокий поклон, он взял его за руку и принялся что-то тихо говорить своим завораживающим голосом, глядя прямо в глаза. Герцог Урбинский от изумления даже не поприветствовал Валентино. Он, как и все остальные, был наслышан о гордости Чезаре Борджиа.
   Валентино снова поклонился, а подобравшийся ближе Никколо, наконец, услышал, о чем он говорит.
   Чезаре каялся.
   С искренним сожалением в голосе он говорил об ошибках своей молодости, о том, что он все вернет и все исправит. Себя он оправдывал дурным влиянием отца, чьи преступления, якобы, и являлись основной причиной его испорченности.
   В приемной стало тихо, как в жаркий день на центральной площади города. Люди потрясенно молчали. Но когда герцог Урбинский протянул руки чтобы обнять Чезаре и принялся уверять его, что никогда о нем дурного не думал, вокруг раздался ропот.
   - Что происходит? - возмущенно шептал в ухо секретарю кардинал. - Как Борджиа сумел его убедить!? Гвидобальдо ведь неглупый человек! Или он притворяется? Кто из них, черт подери, ломает комедию?!
   - Ставлю свою новую рубашку против твоего нового пояса, что оба, - прошептал в ответ секретарь.
   - Не пойдет! На меня твоя рубашка не налезет.
   - Это неважно. Я все равно выиграю.
   Обмениваясь этими репликами с кардиналом, Никколо не спускал глаз с обоих герцогов.
   Чезаре оказался в объятиях Гвидобальдо и благодаря этому, флорентиец наконец увидел его лицо. Хоть его выражение и оставалось по-прежнему скорбно-просительным, глаза выдавали лихорадочное возбуждение.
   Даже сейчас Чезаре Борджиа ощущал свое превосходство над окружающими. В самый неподходящий момент он праздновал свой триумф.
   Никколо готов был поклясться, что понимает, что творится в душе у Валентино. Правда, наученный последними письмами из Флоренции, говорить об этом вслух он вовсе не спешил... В конце-концов, с чего это он решил, что понимает больше чем все остальные, далеко неглупые люди? Может ему только кажется, что он понимает.
   Никколо снова взглянул на герцога. Нет. Так и есть.
   Чезаре кажется, что он преодолел в себе самое главное препятствие, мешавшее обрести силу - собственную гордость. Он всегда хотел быть хозяином положения и слишком привык верить собственному мнению и собственной удаче. Это привело его к фатальной ошибке - избранию Юлия. Чезаре хорошо осознавал, что сам виноват в своем крахе.
   Совершая это фарсовое публичное покаяние, он убивал в себе самоуверенного повелителя. И ему казалось, что победа одержана.
   Никколо отвел взгляд от мирящихся герцогов.
   Чезаре ошибался, это флорентиец видел так же ясно, как и все остальное. В самоуничижении Валентино находил новую пищу для самовозвеличивания.
   Когда герцоги расстались, один направился к папе, а другой назад в заточение.
   Охрана, внезапно вспомнившая о своих обязанностях, повела Чезаре к выходу. Он прошел совсем рядом с флорентийцами, но не заметил их или не узнал.
   Весь оставшийся день Никколо старательно уклонялся от разговоров с Содерини. Ему вовсе не хотелось говорить, что он об этом думает.
   
   ***
   
   Утром Никколо спустился в общий зал гостиницы, в которой остановился. Здесь его уже ждали.
   Сначала он решил было, что это кто-то из его информаторов, всегда готовых поделиться новыми слухами заполнявшими Рим. Но стоило подойти ближе и он узнал гостя. Только короткая седая борода и кончик носа виднелись из-под капюшона монашеского одеяния Хуана Веры. Флорентийский секретарь несколько раз встречал этого старого наставника герцога Борджиа.
   - Чем обязан? - насторожился Никколо, на всякий случай не называя гостя по имени.
   - Мой господин сегодня покидает Рим и он пожелал увидеться с вами перед отъездом.
   Никколо не мог видеть глаз собеседника и это его раздражало. Ему даже захотелось отказаться от этой сомнительной встречи. В нынешнем своем положении герцог ничего не мог ему сделать. Но все же победило всесильное любопытство. Флорентийский секретарь, по примеру Хуана Веры, накинул капюшон и последовал за монахом.
   Они миновали стороной центральные улицы Рима, квартал Орсини и оказались в стороне от многолюдья и толчеи. Очередной раз повернув за угол Никколо чуть не наткнулся на пики красно-желтой гвардии Чезаре. Несколько десятков солдат окружали небольшой скромный дом, возле которого стоял богатый паланкин с расшитыми золотой нитью занавесями.
   - Сейчас герцог отдыхает в этом гостеприимном доме. Его светлости нынче нездоровится. Подождите его в паланкине, синьор секретарь, - вежливо улыбаясь предложил Хуан Вера.
   Недовольный таким промедлением, Никколо тем не менее откинул полог носилок и... замер в недоумении.
   - Не стой тут столбом! - услышал он сзади недовольное шипение Веры, а затем ощутил толчок в спину.
   Оказавшись внутри, Никколо постарался для начала устроиться на подушках и только потом поднял глаза на полулежащего напротив Чезаре.
   Герцог был необычайно бледен. Видимо лихорадка действительно еще не выпустила его из своих когтей. Однако одет он был по-дорожному: как обычно во всем черном, при плаще и берете.
   - Не удивляйся, - заговорил герцог с медленной улыбкой. - Сейчас я предпочитаю находиться там где меня не ожидают увидеть.
   Тут флорентиец ощутил толчок и затем мягкое покачивание - паланкин двинулся в путь.
   - Хотя, то что я собираюсь тебе рассказать удивит тебя гораздо больше, - герцог чуть подался вперед и сказал совсем другим, мягким голосом: - Это не касается дел государственных и потому этот визит должен остаться в тайне.
   - Разумеется, ваша светлость! - не раздумывая ответил секретарь.
   Двое мужчин в черных одеяниях испытующе посмотрели друг другу в глаза.
   - Хорошо, - герцог снова откинулся на подушки. - Правду ли говорят, что Катарина Сфорца нашла приют у родственников своего последнего мужа - Медичи и живет в окрестностях Флоренции?
   - Это правда. Она поселилась на вилле в Фъезоле и ведет спокойную жизнь которую от нее никто не ожидал.
   - Так случилось, что несколько лет назад она передала мне одну вещь, - Чезаре задумчиво прикоснулся к бородке. - Тогда, после неудачной попытки бегства из Ватикана, отец ужесточил условия ее содержания. Катарину перевели в замок святого Ангела и разлучили с младшими детьми. Тогда-то она и попыталась всучить мне эту вещь.
   Тут герцог быстрым движением сдернул с головы берет и легко оторвал от него круглую золотую бляшку.
   - Я признаться решил, что она смазана каким-нибудь мудреным ядом. Ведь пыталась же она отравит отца с помощью письма! Подарок я не взял и велел отдать в руки ее младшего сына. Катарина только посмеялась надомной. С ее ребенком ничего дурного не случилось и я посетил ее в заточении, чтобы выяснить что ей нужно. Она рассказала мне про эту вещицу забавную историю.
   Герцог повертел в пальцах золотое украшение, демонстрируя его Никколо. В сложном узоре можно было различить силуэты трех собак, бегущих по кругу и кусающих друг друга за хвосты и лапы.
   - Ее нельзя ни продавать, ни обменивать, а непременно нужно подарить и подарить тому, кому посоветует твой внутренний голос, - Чезаре говорил чуть насмешливо и было непонятно верит ли он во все это или нет.
   - А если владелец не последует совету внутреннего голоса или просто его не услышит? - тем же полушутливым тоном спросил флорентиец и приподнял брови.
   - Катарина уверяла, что не услышать его невозможно. И теперь я склонен ей верить, - сощурился в ответ Чезаре и протянул бляшку собеседнику. - Я собираюсь передать ее тебе.
   На мгновенье Никколо почувствовал иррациональный укол страха, но тут же прогнал его прочь и протянул руку.
   - Это не итальянская работа. Откуда оно? Из Нового Света?
   - Тут, конечно, варварская работа, но ты угадал лишь это. Как утверждает Вера, сделавшие ее варвары били галлами. Мадонна Катарина верит, что эта штучка как парус - ловит ветер удачи и ускоряет бег корабля жизни ее владельца.
   - Зачем же она отдала такую вещь, если действительно верила в ее свойства? - усомнился Никколо, проводя пальцем по замысловатому узору. - Или, как обычно в таких историях, к ее хорошим свойствам прилагаются и дурные?
   Чезаре улыбнулся и кивнул.
   - Если не последовать велению высших сил и не отдать ее следующему владельцу, тебя ждет дурная смерть и забвение твоих деяний. Они, якобы, сотрутся и потускнеют в людской памяти, засыпанные пылью времени, - тут герцог явно повторял чужие напыщенные слова. - Я решил не рисковать. Я очень дорожу своей славой, а эта галльская безделушка мне не нужна.
   Чезаре замолчал и откинулся на подушки.
   - Вы ничем не рискуете оставив ее у себя. Если бы она действительно обладала такими свойствами, то вы бы никогда не пленили Катарину, да и сами сейчас не покидали Рим, - криво улыбнулся Никколо.
   - Не все так просто. У Катарины и на это был ответ. Она утверждала, что это украшение как парус - ловит ветер удачи. Если твоя удача-ветер заканчивается, этому амулету-парусу нечего ловить. Он становится бесполезен и приходит время отдавать его следующему.
   - И это все, зачем вы меня звали, ваша светлость? - Никколо не смог скрыть разочарования.
   Чезаре рассмеялся. Флорентиец все не мог понять издеваются над ним или нет.
   - Я не мог отдать эту штуку кому угодно. Мне нужен был именно ты.
   - Позвольте узнать, ведь мне тоже продеться ее кому-то отдать... Как вы меня выбрали?
   Глаза герцога озорно сверкнули.
   - Я не выбирал, а следовал, гм... знамению. Катарина утверждала, что у каждого это бывает по-своему...
   Никколо непонимающе нахмурился.
   - О, поверь мне! Я кое-что смыслю в знамениях и чудесах! Будучи кардиналом, я не раз вынужден был разбираться в истинный или ложный экстаз впала монахиня, а так же изучать покрытых стигмами монахов.
   Флорентиец удивленно воззрился на герцога - тот по-прежнему двусмысленно улыбался.
   - Прощай Никколо! В интересах твоей репутации, чтобы никто не узнал о нашей сегодняшней встрече, а в интересах флорентийской республики, чтобы мы больше никогда не увиделись.
   - Всех благ, ваша светлость! Вам, в ваших интересах, остается надеется на то, что наша встреча состоится очень скоро!
   Выскользнув из паланкина, Никколо поспешил убраться с глаз герцога. Он отправился пешком, через пол города в свою гостиницу. Флорентиец не оглядывался на паланкин герцога покидавший Римские окраины. В его руке удобно лежала странная галльская безделушка.
   
   ***
   Итальянское побережье было удивительно пусто на закате. Моряки покинули стоящие у причала галеры, и те сонно покачивались на волнах. Даже вечно галдящих чаек не было видно. Только двое людей, размахивая руками, что-то доказывали друг другу.
   - Господин герцог, я не могу! Пока не пришло распоряжение из Рима, я просто не имею права!
   Кардинал де Санта-Кроче, не зная, какие еще аргументы может привести, невольно начинал повышать голос.
   - Святая Мария! Какое еще распоряжение вам нужно?! - изображал праведное возмущение Чезаре. - Папа обещал мне, вам, всему свету, что как только я верну все, что отобрал, он отдаст мне мою свободу. Вы что не верите слову Юлия?
   Санта-Кроче яростно замотал головой, но Чезаре не дал ему опомниться.
   - Я торчу в этом порту уже почти месяц. Я отдал жаждущим поживиться за мой счет все что имел. А два дня назад из Испании пришли галеры за мной во главе с Великим Капитаном! Там все ждут моего прибытия! Сам Ганзальве Кордовский вынужден прозябать в этой дыре только из-за того, что какой-то гонец сбился с пути или попал в лапы разбойников! Завтра сам капитан придет говорить с вами, сеньор кардинал. А он, говорят, человек крутого нрава...
   Чезаре остановился, внезапно исчерпав свое красноречие. Стало необычайно тихо. Кардинал де Санта-Кроче думал, но герцог уже не сомневался, к какому решению он придет...
   Заходящие солнце красиво подсвечивало испанские галеры, на которых Чезаре Борджиа предстояло отправиться в путь. Его ждала Валенсия, родина его отца, благодаря которой он получил свое прозвище - Валентино.
   
   ***
   
   - Хорошо. Я проиграл. Но может быть, я лучше отдам долг деньгами?
   - Нет уж. Уговор есть уговор.
   - Никколо! Этот пояс расшивали арабские мастерицы из гарема султана!
   - И ты этому веришь? Ай- яй -яй! - секретарь жалостливо покачал головой.
   - Нет. Я надеялся, что ты поверишь, - хмуро ответил кардинал.
   - Не выйдет. Отдавай долг.
   - Ты меня здесь бросаешь и еще требуешь его отдать! Ты безжалостный человек.
   - Что я могу поделать, если твой брат не может без меня обойтись? Одного Макиавелли никак не хватает на двух Содерини.
   - В конце концов! Я передумаю и не стану крестным твоего сына!
   - Мне еще придется постараться, чтобы у тебя появилась такая возможность. Моего сына окрестили месяц назад, а будет ли еще один, я гарантировать не могу.
   - Прекратите придираться к словам, сеньор секретарь!
   - Ну, вот. Я уже "сеньор секретарь"! А куда же делся "дражайший Никколо"?
   Тут Франческо Содерини на мгновенье утратил свою кардинальскую степенность и вскочил со стула, но, взглянув на усмехающегося секретаря, только глубоко вздохнул.
   - Мне просто жаль с тобой расставаться, - продолжил он совсем другим тоном. - Одному мне здесь будет совсем невесело. Как в логове змей...
   - Я знаю, ваше преосвященство, знаю..., - кивнул Никколо без особого сочувствия. Он смотрел через плечо кардинала в открытое окно, выходившее на север. Завтра ему предстояло отправиться как раз в этом направлении. Назад во Флоренцию.

История четвертая, бытовая.
   1506 г.
   
"С тех пор как я вошел в
Совет Десяти, я ни разу
не дал ни одного поручения
этому негодяю!"

Аламанно Сальвиати (бывший гонфалоньер

республики Флоренция) о Никколо Макиавелли

   Среди большого количества людей и повозок, проходивших сегодня через южные ворота Флоренции, затерялся одинокий бедно одетый путник. У гарнизона ворот в ярмарочный день было много забот, и они пропустили его без всякого интереса. Однако мальчишки, вечно слоняющиеся без дела в таких местах, тут же его приметили.
   Личность и правда была необычная, и невыразительный наряд бедняка скрывал это лишь отчасти. Внимательного наблюдателя смутила бы уверенная осанка и пронзительный быстрый взгляд.
   Группа мальчишек сначала преследовала его на расстоянии, а потом, осмелев, они подобрались ближе. Сорванцы без особого труда опознали в продолговатом, завернутом в тряпки предмете, торчащем из мешка незнакомца, меч.
   - Эй, бродяга! Тебе ведь тяжело тащить эту штуку. Лучше отдай ее нам! - крикнул самый наглый из ватаги. Соломенные волосы этого мальчишки говорили о том, что в его родне явно не обошлось без заезжего немецкого ландскнехта.
   Мужчина остановился, как будто в растерянности, и медленно обернулся. Мальчишек такая реакция приободрила, и они подвинулись ближе. Некоторые уже тянули руки, чтобы первыми ухватить что-нибудь из его одежды.
   Бродяга по-прежнему не делал попыток от них скрыться. Он смотрел в пространство перед собой каким-то странным неподвижным взглядом. И когда уже мальчишки решили, что к ним в руки попала легкая добыча, незнакомец сделал молниеносное движение и крепко схватил их предводителя за яркую шевелюру.
   Попытавшиеся спасти приятеля сорванцы получили, кто пинок коленом, кто удар кулаком и быстро разбежались.
   - Отпусти! Не трогай! - истошно орал парнишка, попавший в железные тиски рук незнакомца.
   Он извивался не оставляя попыток вырваться, и это заставило мужчину действовать решительней. Он с силой бросил мальчишку на землю и поставил ему ногу на горло. По понятной причине нахал тут же перестал орать и замер на месте.
   - Не дергайся, щенок, - усталым голосом предостерег незнакомец. - Ты покажешь мне дорогу к одному человеку, и я тебя отпущу. Обманывать не советую - придушу. Понял?
   Мальчишка ошалело моргнул, выражая этим полное согласие на все.
   - Вот и хорошо, - бродяга выпрямился. - Мне нужен дом секретаря флорентийской республики. Его зовут Макиавелли.
   
   ***
   
   На рыночной площади было многолюдно и шумно. Наступил сезон сбора ранних сортов яблок, и в город их привезли невиданное количество. Флоренция - "город цветов", благоухала сейчас яблочным ароматом. Он, кажется, настраивал людей благожелательно и даже празднично. Только не на всех запах яблок действовал так облагораживающе... Женщина средних лет в светлом хлопковом платье внимательно и недружелюбно следила за молодой хозяйкой. Та выбирала яблоки и постоянно поправляла выбивающие из прически каштановые пряди.
   Старшая была богаче одета и занималась покупками в сопровождении служанки. Она повысила голос, обращаясь к младшей женщине:
   - Мариетта Корсини! Постой! Я к тебе обращаюсь!
   Та только очередной раз поправила прядь волос, но даже не повернула головы.
   - Ах да! Ты же у нас теперь Мариетта Макиавелли! - фальшиво спохватилась старшая.
   - Ах, это ты Франческа! - в том же тоне ответила Мариетта.
   Франческу Сальвиати она знала давно, но предпочла бы не знать вовсе. Эта склочная женщина была женой Аламанно Сальвиати, бывшего гонфалоньера республики, а ныне одного из вдохновителей аппозиционных Содерини сил. Мариетта не любила обоих супругов, хотя Никколо имел неосторожность восхищаться деятельностью Аламанно на посту гонфалоньера. Это совершенно не мешало последнему иметь зуб на скромного секретаря.
   - Странно, тебе уже четыре с лишним года не удается запомнить, что я вышла замуж! - сочувственно покачала головой Мариетта. - Что же с тобой будет, когда ты состаришься...
   - Ничего в этом нет странного! - возмутилась Франческа, подвигаясь ближе. - Твоего мужа никогда нет рядом. Я постоянно забываю о его существовании. На твоем месте я бы устроила ему хороший разнос!
   - Просто он лучше многих может выполнять поручения Синьории, - раздраженно дернула плечом Мариетта. Таким упреком ее трудно было удивить. Она его слышала постоянно.
   - Не буду с тобой спорить, - скептически хмыкнула Франческа. - Пол беды если ему по душе его дело. Но ты очень наивная женщина, если думаешь, что во всех своих поездках он сохраняет супружескую верность!
   На это Мариетта не замедлила ответить, зло прищурившись:
   - Твоему муженьку совершенно не требуется никуда уезжать, чтобы тебе изменять! Все знают, что он частый гость в доме веселой Риччи!
   - Ах ты...! - Франческа побагровела от едва сдерживаемой ярости.
   Мариетта победно улыбнулась ей, но Франческа быстро оправилась и ответила единственным, что пришло ей в голову.
   - Грехи моего мужа Господь ему простит. Он честный христианин! А твоему безбожнику уготована Гиена огненная! Ему прощения не будет! На мессу он не ходит, над священниками насмехается, да еще и зелья всякие варит!
   На это Мариетта уже ничего не ответила. Все это было правдой. Но над священниками не насмехались только ленивые, стараясь, правда, делать это не прилюдно. На мессу ходили, чтобы поспать или попялиться на празднично одетых хорошеньких женщин. А на счет зелий... В глубине души Мариетта соглашалась с мужем, не доверявшим врачам. Никколо предпочитал сам готовить лекарства себе и близким. Мариетта, уже попробовавшая на себе некоторые из них, совершенно точно знала, что никакого колдовства в процессе их приготовления Никколо не использовал. Но объяснять это Франческе было бессмысленно.
   Мариетта решила, что вполне обойдется сегодня без яблок, и поспешила с рыночной площади. Дома ее ждали дела и дети. Старший, трехлетний Бернардо, находился на попечении девятилетнего кузена, а младший - Виго - на руках у кормилицы.
   Сейчас было редкое время, когда Никколо находился во Флоренции. Хоть он и раньше не был домоседом, последний год стало еще хуже. Его поглотило воплощение новой идеи. Идеи одобренной нынешним гонфалоньером республики и покровителем Никколо - Пьетро Содерини.
   Идея заключалась в создании нового типа войска. Не из иностранных наемников, которые всегда равнодушны к исходу военных действий, а из местных жителей, которым Синьория согласилась платить за службу.
   Последние месяцы секретарь Совета Десяти неустанно колесил по окрестностям Флоренции и занимался вербовкой. При этом он действовал с таким энтузиазмом, как будто набирал солдат в свою собственную армию. А когда Мариетта начала уже всерьез опасаться, что больше не увидит мужа, он, наконец, вернулся.
   Жизнь в постоянных разъездах сказалась на нем не лучшим образом, но молодая жена надеялась это быстро исправить.
   Мариетта уже подходила к своему скромному жилищу, когда заметила сидящего у стены напротив оборванного мужчину. Его вид заставил ее насторожиться. Совершенно точно, что она никогда не видела этого человека раньше. Что-то пугающее было в его внимательном и холодном взгляде.
   Из окон соседних домов на него уже подозрительно поглядывали. Мариетта решила, что завтра не стоит выпускать детей на улицу без присмотра.
   Неожиданно мужчина поднялся и направился прямо к ней. Молодая женщина подавила в себе инстинктивное желание попятиться.
   Незнакомец двигался медленно и ничего угрожающего не делал, но Мариетта внутренне напряглась.
   - Монна Мариетта? - полуутвердительно начал незнакомец и остановился.
   Та лишь нерешительно кивнула.
   - Меня зовут Мигель де Корелла. Твой муж обещал, что приютит меня в своем доме на небольшой срок, если у меня возникнет в том нужда.
   Пока Мариетта думала, как ответить, соседи, наблюдавшие за происходящим, подняли дружный крик. Кто-то узнал имя, овеянное дурной славой, кто-то просто не желал иметь под боком подозрительного соседа.
   - Гони его отсюда! Только его нам не хватало! Убийца! Убирайся!
   Мигель не обращал на крики ни малейшего внимания. Он ждал, что скажет Мариетта.
   Она хотела было отправить его в постоялый двор, но вовремя сообразила, что денег у испанца нет, и от нее он их не примет. Скользнув взглядом по худощавой фигуре, молодая женщина заметила под рваным рукавом темные следы на запястье. А потом разглядела и прочие бледнеющие следы недавних побоев.
   Стараясь, так же, как и Мигель, не обращать внимания на крики соседей, Мариетта произнесла:
   - Если мой муж обещал такое, то я пущу тебя, будь ты хоть сам дьявол.
   На это Мигель поклонился и, уверив хозяйку, что никакого отношения к нечистому не имеет, последовал за ней в дом, сопровождаемый возмущенными воплями.
   
   ***
   
   Этот день выдался очень хлопотным, и Мариетте удалось вернуться домой, только когда солнце уже садилось. Она навещала малыша Виго, оставшегося на ночь у кормилицы.
   Дома было тихо. Этот необычный факт объяснялся просто. И Бернардо, и кузен Луиджи сидели у ног Мигеля и завороженно следили за тем, как он методично чистит узкий испанский клинок. Время от времени Бернардо делал попытки потрогать блестящую игрушку, но Луиджи ловил и усаживал его снова.
   Хозяин дома тоже находился в общей комнате. Он молча сидел на табурете, и по пепельной бледности Мариетта сразу поняла, что его настиг приступ обычной болезни.
   Молодая женщина тут же отправила детей спать, хоть их было и не просто оторвать от Мигеля и его красивого оружия.
   Осторожно прикоснувшись к плечу мужа, она спросила:
   - На этот раз твое чудодейственное снадобье не помогло?
   - Нет, просто оно закончилось еще до того, как я вернулся домой, - ответил Никколо и вымученно улыбнулся. - Пойдем в кабинет. Ты поможешь мне приготовить новую порцию, иначе мне сегодня не уснуть.
   Мариетта удивленно подняла брови. Первый раз муж попросил ее помощи в таком сложном и не терпящем чужого внимания деле, как приготовление пилюль. Это значило, что ему действительно плохо, и он не надеется, что сможет сделать все правильно. Мариетта тут же согласилась помочь. Стараясь ничем не выдать своего беспокойства, она молча надела фартук.
   Вслед за мужем она поднялась на второй этаж и вошла в небольшой кабинет. Они разожгли камин и повесили на огонь котелок с водой. Затем, слушаясь указаний Никколо, она вынимала из сундука многочисленные холщовые мешочки с сушеными травами, кореньями и цветами. Она знала не все названия, и некоторые ингредиенты Никколо приходилось искать самому. Они разложила на письменном столе алоэ, шафран, мирру, синеголовник, армянскую глину и еще что-то.
   Уже окончательно позеленевший от мучавших его спазмов, Никколо скорчился в кресле, и Мариетта самостоятельно принялась отмерять нужное количество веществ на маленьких латунных весах.
   Проклиная вздрагивающие от волнения и спешки руки, она то и дело косилась на мужа. Нужно было как-то его отвлечь от творящегося со внутренностями безобразия, и она спросила с преувеличенным спокойствием:
   - Что такое случилось с этим Мигелем? Я видела у него на теле синяки и свежие шрамы.
   - И когда ты успела его так хорошо рассмотреть? - даже в таком состоянии Никколо не мог удержаться от насмешки.
   - У меня была масса времени сегодня днем, пока ты шлялся неизвестно где, - чуть улыбнулась Мариетта.
   - Очень даже известно где! Я весь день проторчал у Содерини, и обед, которым накормили меня в его доме, не пошел мне на пользу, как видишь.
   - Вижу, - лаконично ответила Мариетта, понимая, что они снова вернулись к теме, от которой хотели уйти. - Так ты расскажешь про Мигеля?
   - А что тут рассказывать? Он ведь был приближенным Валентино! Новый папа Юлий обхитрил его покровителя: сначала он согласился поддержать герцога и оставить его полководцем церкви, а потом нашел повод арестовать и отправил в заточение. Мигелотто был в это время в Романье. Некоторое время он сопротивлялся войскам папы, но без поддержки, денег и Чезаре это быстро закончилось. Романья капитулировала, а Мигелотто попал в плен к папе. Все имущество у него отобрали, а владений у него никогда и не было. Папа отпустил его в конце концов, но, похоже, успел свести с ним счеты...
   Получившееся из всех ингредиентов густое варево можно было пить и жидким. Но для большей сохранности Никколо предпочитал делать из него пилюли. Однако сейчас ему было не до сложностей.
   Выпив лекарство, Николо, не раздеваясь, устроился на широкой кровати и мгновенно уснул. Мариетта улеглась рядом только после того, как убрала назад в кованый сундук все мешочки с ингредиентами.
   Сон не спешил к ней. Мысли были заняты лежавшим рядом человеком.
   Она была младше мужа на 13 лет, но не так уж часто чувствовала эту разницу. Сейчас, когда полумрак скрадывал все признаки возраста, лицо Никколо казалось ей вовсе юношеским. Таким, каким она его не помнила.
   Но стоило ему чуть повернуться во сне, и обманчивый закатный свет поставил все на свои места. Она по-прежнему была девчонкой по сравнению с ним, зрелым мужчиной, с так нравящейся ей складкой в уголках губ.
   Она знала Никколо с детства. Загородные поместья их родителей граничили друг с другом. Из-за разницы в возрасте никакой дружбы между ним быть не могло. Так что она удивилась не меньше всех остальных, когда Никколо Макиавелли, известный своим легкомысленным поведением, посватался к ней.
   Услышав от отца эту новость, Мариетта Корсини всерьез задумалась. Она знала, что у нее не так много шансов удачно выйти замуж. Приданное у нее было весьма скромное, яркой красотой природа ее не наделила. Нужно было рассматривать все варианты.
   Если говорить о внешности, то будущий муж ей вполне нравился. Смуглый, стройный, подвижный. Характер, насколько она могла судить, у Макиавелли был легкий. Но с другой стороны, он был не богат, и деньги зарабатывать не умел. В отношениях с женщинами особой разборчивостью не отличался.
   Мариетте требовалось хорошенько разобраться, прежде чем принять решение. Она задумалась, стараясь выудить из детских воспоминаний все, что касалось этого человека. И один случай ее память сохранила...
   ...Она, как и все младшие дети, часто следила за делами старших. И вот в один из солнечных осенних дней случилась неприятность - взбесился мул из их маленького стада. Брат Мариетты и еще несколько крепких парней схватили его и стреножили. Посмотреть на это сбежались многие и тут же принялись обсуждать, что делать с взбесившимся животным.
   Одни предлагали, не мешкая, прирезать, так как он опасен для других, а вылечить его не удастся. Другие советовали подержать стреноженным в запертом хлеву, отдельно от других животных и подождать, не оправится ли он сам. Так обычно все и поступали в подобной ситуации.
   Поэтому маленькая Мариетта хорошо запомнила молодого человека, который предложил совсем другой способ. Он сидел на перекладине загона и взирал на происходящее немного сверху.
   - Почему бы вам не выпустить его побегать в роще?
   Собравшиеся дружно рассмеялись.
   - И зачем, позволь спросить, выпускать сбесившегося мула? - насмешливо поинтересовался брат Мариетты.
   - Он сам лучше знает, что ему поможет. В лесу он свободно найдет лечебную для него траву. А вреда ему причинить не удастся - слишком мал.
   Мариетта помнила, что брат тогда долго возмущался чужой глупости, но ей самой мысль соседа не показалась такой уж глупой...
   Вспомнив это, Мариетта отправилась к отцу. Она попросила его позвать жениха в гости, чтобы присмотреться к нему и решить. Решение она приняла очень быстро, и никогда всерьез об этом не сожалела.
   
   ***
   
   Мариетта не сразу распознала сквозь сонное марево стук во входную дверь. В комнате было уже совсем темно, так как солнце давно село. Стук был резкий и настойчивый. Так не стучат припозднившиеся друзья и родственники. Мариетта тут же насторожилась.
   Набросив на рубашку верхнее платье, она направилась к двери. Никколо только поморщился во сне, и его жена решила, что сама разберется с непрошенными гостями. По пути вниз она заглянула к детям. Бернардо, как и его отец, ничего не замечал, а Луиджи испуганно таращил глаза из темноты. Мариетта велела ему сидеть тихо и прикрыла дверь.
   На пороге ее дома стояла внушительная делегация во главе с Аламанно Сальвиати. Где-то за спинами этой группы понуро стоял Бьяджо. Его виноватый вид говорил, что он рад был бы предостеречь друга, но не сумел.
   - Вечер добрый, монна Мариетта, - вежливо поприветствовал ее сухощавый и уже полностью седой Аламанно. - Мы не будем нарушать покой твоего дома спором, поэтому позови к нам своего мужа.
   - И тебе добрый вечер сеньор Аламанно. Мой муж болен и сейчас спит. Приходи завтра, когда он будет в силах тебе ответить.
   - Я уже пришел сегодня и без разговора не уйду, - тихо, но настойчиво ответил Сальвиати. - Я давно знаю твоего мужа, дольше, чем ты. Этот плут притворяется. Он боится встретиться со мной один на один, без его покровителей - Содерини.
   - Один на один? - подняла брови Мариетта, выразительно поглядывая на внушительную свиту, состоящую в основном из молодых палески.
   С тех пор как Никколо под покровительством обоих братьев Содерини (один из которых был кардиналом, а другой гонфалоньером) взялся за организацию ополчения, названного милицией, палески стали вести себя весьма неприятно.
   Пока все ограничивалось руганью за глаза, без открытых ссор. Все из-за того, что в аристократических семьях были уверены в том, что простолюдины, которым в руки дали оружие, гораздо опаснее наемников. Ведь они могут устроить бунт или еще что-нибудь в этом роде.
   Никто из них не сомневался, что крамольная идея принадлежит не лишенному фантазии Пьетро Содерини, а его правой руке - Макиавелли. Мариетта собственными ушами слышала разговоры о том, что неплохо было бы эту руку отрубить, а то при отсутствии головы, она становится опасна.
   - Сегодня я вас не пущу в свой дом, - решительно заявила Мариетта. - Приходи завтра, время сейчас неурочное.
   Аламанно медленно багровел, а его сопровождающие чувствовали себя неудобно. Один высокий смуглый молодой человек из свиты Сальвиати даже порывался уйти вместе с Бьяджо.
   - Женщина, кто ты такая чтобы не пускать меня в этот дом? - перешел на повышенный тон бывший гонфалоньер.
   - Я его хозяйка, - ответила Мариетта и попыталась захлопнуть дверь.
   Но Аламанно решил идти до конца. Отодвинув плечом, и дверь, и Мариетту, он проник в большую общую комнату. В доме было темно, так как камин давно погас. Аламанно решительно направился к лестнице, зная, что хозяева обычно ночуют на втором этаже.
   Мариетта на мгновенье растерялась и не захлопнула дверь. Но свита Аламанно за ним не последовала. Их остановили Буонаккорси и тот самый молодой человек, которого Бяджо называл Веттори.
   Тем временем Аламанно поднимался по лестнице, нарочно громко топая и зовя Никколо. Бросив благодарный взгляд на Бьяджо, Мариетта последовала за Сальвиати.
   Тот принялся открывать подряд все двери и напугал детей. Сначала громко вскрикнул от неожиданности Луиджи и разбудил Бернардо. А тот уже принялся орать по-настоящему.
   Мариетта пришла в ярость. Ей хотелось схватить Аламанно за его седые лохмы и выволочь на улицу. Испытывая острое сожаление из-за того, что на это ей не хватит сил, она тихо прошипела:
   - А ну убирайся, старая крыса!
   На это Аламанно только неприятно оскалился и дернул на себя следующую дверь.
   И тут Мариетта заметила, что к ней идет помощь. Эта помощь бесшумно поднималась по ступеням за спиной у Сальвиати.
   Дон Мигель де Корелла двигался как большая черная кошка, подбирающаяся к старой белой мыши. И если бы его глаза сверкнули в темноте зеленым огнем, Мариетта даже не удивилась бы.
   - Монна Мариетта просила тебя покинуть ее дом по-хорошему? - бесстрастно осведомился испанец.
   - Что?!! - резко оборачиваясь, переспросил Аламанно. Он озадаченно уставился на Мигеля и, похоже, только сейчас понял, что спутники не последовали за ним.
   - Я с удовольствием помогу тебе найти выход, - продолжал свою линию Мигель. - И очень постараюсь, чтобы ты забыл, что это еще и вход.
   Неуловимым для глаз движением Мигелотто подхватил Аламанно под локти и повел его вниз. Удивительнее всего, что бывший гонфалоньер последовал за ним без малейшего сопротивления. Мариетта только отметила, что Сальвиати покрылся при этом красными пятнами и как-то неестественно выгнулся вперед.
   Понадеявшись, что Мигель человек разумный и не переборщит, усмиряя зарвавшегося экс-гонфалоньера, Мариетта поспешила к детям, которых требовалось успокоить.
   Никколо, привыкший к хоровому детскому крику, головы от подушки так и не поднял.
   
   ***
   
   Первые солнечные лучи проникли через цветную ткань, затягивавшую оконные проемы вместо дорогого стекла. Мариетта попыталась спрятаться от света и перевернулась на другой бок. Но тут ее ждала неожиданная неприятность - за ночь муж вытеснил ее на самый край широкой кровати, и она чуть было не упала.
   Возмутившись такой несправедливостью, она попыталась выпихнуть его обратно на другую половину. Проснувшийся от этого секретарь недовольно пробурчал, что ему мешают спать на собственной кровати, но подвинулся.
   Стоило довольной Мариетте устроиться на освободившейся половине, как Никколо тут же перекатился обратно, и она оказалась прижатой к постели его телом.
   - Вижу, тебе стало лучше, - насмешливо сказала на это молодая жена.
   - Это все благодаря твоим стараниям, - продолжил разговор в том же духе Никколо. - Даже и не знаю, за что ты меня так любишь!?
   На это Мариетта ответила лукаво прищурившись:
   - Потому что ты красивый.
   Никколо недоверчиво поднял брови и фыркнул.
   - Ну, хорошо, был когда-то красивым.
   Муж только покачал головой и улыбнулся. Мариетта вздохнула, сдаваясь:
   - Не знаю! Для меня ты хорош всегда.
   - Вот это другое дело! А то выгоняешь из собственной постели...
   Договаривать Никколо не стал, он предпочел целовать улыбающиеся губы Мариетты.
   
   ***
   
   Дон Мигель де Корелла неохотно поднялся с выделенного ему хозяйкой соломенного матраса. Сегодня он впервые за последние полтора года спал по-человечески, а не как бездомная собака. Испанец провалялся бы еще пол дня, если бы не стук в дверь.
   Прислушавшись к звукам дома, Мигелотто уловил едва различимую отсюда возню в верхней спальне и понял, что открыть дверь сейчас больше некому.
   Натянув вчера постиранную рубаху и чулки, он по старой привычке бесшумно, вышел в общую комнату. Слух говорил испанцу, что в дверь попеременно стучат двое: мужчина и женщина.
   Пребывая в некотором недоумении, Мигель отодвинул засов. На пороге стояла полнотелая кормилица с сонным младенцем на руках и посыльный с какой-то бумагой.
   Они оба недоуменно уставились на помятого испанца, а потом одновременно заговорили:
   - А где монна Мариетта?
   - Мне нужен хозяин дома. Ему письмо.
   Дон Мигель возвел глаза к потолку, в надежде, что там все-таки услышали голоса. И действительно, через несколько минут по лестнице уже торопливо спускались хозяева.
   Испанец тут же отошел в сторону, стараясь не привлекать к своей персоне лишнего внимания. Он подозревал, что его присутствие в этом доме может принести хозяину определенные неприятности, а это было совершенно не в интересах Мигеля.
   Шум разбудил и детей - из-за двери на втором этаже показались две взъерошенных мальчишеских головы. Мариетта и Никколо уже спустились и направились прямо к гостям. Мигель собрался было вернуться к своему матрасу, но происходящее его невольно заинтересовало.
   Мариетта, лишь мельком взглянув на сына, направилась прямиком к посыльному. Отобрав у слегка ошалевшего нарочного письмо, она углубилась в чтение. На ее лице отразилось явное облегчение - видно мужа никуда не посылали.
   Секретарь, вместо того чтобы заняться важными государственными делами, прежде всего, направился к кормилице, держащей на руках его сына. Нянька тут же начала жаловаться, что непоседливый Виго утром уже успел сильно поранить ручку. Что она, конечно же, промыла ранку, но лучше ее еще чем-нибудь смазать.
   Никколо тут же отобрал у нее ребенка и, с заметной сноровкой держа его подмышкой, направился к ближайшему табурету. Там он, развернув покрывало, и принялся изучать царапину. Сонный Виго не сопротивлялся.
   Никколо окрикнул Луиджи и велел ему принести "маленькую черную коробочку, которая стоит на полке в кабинете слева от входа". Луиджи нахмурился, кивнул и надолго скрылся за дверью кабинета.
   - Ну что там? - наконец поинтересовался секретарь у жены.
   - Капитан Джакомини все-таки подал в отставку. Ему надоели постоянные упреки со всех сторон.
   - Я же его просил! - подскочил секретарь. - Подождал бы хоть пол года!
   Его интонации напугали Виго, и он разревелся. Никколо тут же отдал его жене.
   - Кто же теперь возглавит милицию?! Чего-чего, а предводительствовать солдатами я не умею! И как назло, все хорошие военачальники у нас палески. Не нанимать же нам капитана из швейцарцев!
   - Может кто-нибудь все-таки согласится на эту роль? - осторожно, так, как разговаривают с больными или буйно помешанными, спросила Мариетта.
   - Ну, кто? Кто?! - безнадежно развел руками секретарь.
   Мигель потерял интерес к происходящему, когда Никколо углубился в рассуждения о достоинствах и недостатках возможных кандидатов в капитаны. Испанец сделал движение, как ему казалось незаметное, в сторону черного входа и почувствовал на себе взгляд. На него с нескрываемым ужасом смотрела кормилица Виго. Похоже, ей успели рассказать о нем что-то нелицеприятное.
   Мигелотто передумал уходить. Он решил испробовать на пухлой кормилице старый испытанный способ, которым он всегда втирался в доверие к женщинам.
   Еще в юности испанец столкнулся с тем, что его мрачная физиономия не вызывает у людей доверия и симпатии. Но однажды, совершенно случайно, юный бастард графа де Кореллы узнал, как легко можно очаровать женщину.
   Братья - законные дети графа, жаждали от него избавиться. Если не удастся убить, то лишить всего и изгнать с глаз долой. У него оставалось только два выхода: либо убить их всех до последнего, либо уйти первым и никогда не возвращаться. Он предпочел второе.
   На своем долгом пути из Испании в Италию Мигель успел научиться многому. В том числе готовить себе довольно сносную еду.
   Однажды, в плохую погоду, он попросился на ночлег в дом, хозяйкой которого была молодая вдова. Испанец ее пугал, и она его старательно избегала. Поняв, что ужина ему не подадут, Мигель принялся за дело сам.
   Из имевшихся у него и найденных в доме припасов он смастерил какое-то рагу и испек ржаные лепешки для себя и хозяйки. Женщина наблюдала за этим с таким восхищением, что это его даже немного тронуло. А ночью она позвала его разделить с ней ложе.
   Мигель сделал выводы и теперь, когда ему нужна была женская благосклонность, он брался за сковородку и поварешку. И если не постель, то симпатия и внимание ему были обеспечены.
   И сейчас, пока хозяева дома обсуждали дальнейшую судьбу ополчения, Мигель решил позаботиться о завтраке. Тем более, что за ним следил испуганный взгляд полногрудой няньки Виго.
   
   ***
   
   Луиджи давно нашел коробочку, Мариетта помазала ранку сына, а Никколо все еще продолжал сетовать на несвоевременный уход Джакомини.
   Неожиданно он замолчал, глядя куда-то через плече жены. А когда на губах секретаря заиграла веселая улыбка, Мариетта не выдержала и обернулась.
   Картина и правда была забавная. Старшие дети чинно сидели за столом вместе с кормилицей и внимательно следили за тем, как Мигелотто ловко сбрасывает со сковороды очередную поджаренную лепешку.
   Тут кормилица не удержалась и, еще робея и пряча глаза, спросила, чем он предпочитает сдабривать лепешки. Мигель был сама невозмутимость. Он, не задумываясь ответил, что нет ничего лучше меда, а из его сортов лучше всех то, что привозят с севера Италии.
   Тут уж Никколо принялся тихо смеяться. Только он мог заметить, что говорит Мигель с теми же интонациями, как и тогда на башне, когда объяснял куда лучше бить грабителя.
   Неожиданно флорентийского секретаря посетила совершенно новая мысль. Он даже замер на мгновенье, боясь ее спугнуть. Она была хороша, изящна и удобна. Дело было за главным...
   - Прости, что отрываю тебя, дон Мигель, - обратился он к испанцу. - Не согласишься ли ты осесть на некоторое время во Флоренции, если Синьория предложит тебе здесь работу?
   Бывший адъютант Чезаре Борджиа резко повернулся. Это было молниеносное движение всего тела, и если бы в его руках была не сковорода, а кинжал, оно могло бы напугать.
   - Согласишься ли ты стать капитаном флорентийской милиции? - уточнил Никколо.
   - Вопрос в том, согласится ли на это Синьория, - дернул углом губ Мигель.
   - Бьюсь об заклад, что смогу убедить их, что лучше тебя им никого не найти, - прищурился секретарь республики.
   В его глазах появился задорный блеск. Братьям Содерини предстояло вынести нешуточный натиск собственного советника одержимого новой идеей.
   
   ***
   
   Все складывалось как нельзя удачно. День обещал быть погожим, и ничто не могло помешать шествию пехотинцев контадо по улицам Флоренции. Это зрелище призвано было покорить сердца тех, кто все еще опасался этой безумной затеи.
   Для большинства горожан это была затея Пьетро Содерини, но Мариетта лучше многих членов Совета Десяти знала правду.
   Ради сегодняшнего мероприятия гонфалоньер приказал очистить от мусора и нечистот центральные улицы и украсить их. После шествия должен был состояться карнавал, а к таким мероприятиям горожане всегда относились с большим энтузиазмом. Вот и сегодня на торчащих из стен домов шестах, предназначенных для просушки тканей, красовались гирлянды цветов и самые яркие восточные ковры.
   Мариетта с детьми и кормилицей не стали удаляться далеко от дома. Они ждали появления пехотинцев на ближайшей к их жилищу улице и не планировали сильно задерживаться.
   Когда по радостным крикам и аплодисментам стало ясно, что процессия приближается, какой-то белобрысый оборвыш, повисший на водосточной трубе, первым заорал:
   - Идут! Идут!
   Мариетта только успела поднять на руки Бернардо, когда в поле зрения показались предводительствовавшие пешим строем всадники. Это были капитан Флоренции Мигель де Корелла и ответственный по делам милиции Никколо Макиавелли. Следом, держа строй, шествовали пехотинцы.
   Мариетта заулыбалась, замечая, что людям вокруг зрелище нравится. И правда - было красиво.
   Мигель не зря потратил несколько месяцев на обучение добровольцев. Они не только держали строй, но и правильно несли аркебузы. Трудно было поверить, что многие из них толком и стрелять не умеют.
   А Никколо был совершенно прав, настаивая на специальных парадных костюмах для "своих солдат".
   Все они, во главе с доном Мигелем, одетые в белое, со сверкающими на солнце вышивками в виде лилии - герба Флоренции - выглядели просто замечательно.
   Мигель и Никколо, оба смуглые и черноволосые, создавали особый ансамбль. Испанец в белом восседал на вороной кобыле, сверкал начищенным оружием и посеребренной кирасой.
   Никколо, как и положено чиновнику, оделся в черный шелк и бархат, а лошадь себе выбрал белую. Единственное украшение которое он себе позволил, была круглая золотая фибула со странным узором. Сегодня секретарь флорентийской республики получал свою законную, хоть и меньшую чем у Мигеля, долю внимания. Теперь, со вступлением в новую должность, всем положено было называть его мессиром.
   Мариетта хлопала в ладоши и радовалась вместе со всеми. Бернардо буквально подпрыгивал у нее на руках, узнав, наконец, отца и "дядю" Мигеля. Кормилица Виго тоже не сводила с последнего глаз.
   В этой сутолоке и жизнерадостной кутерьме никто не обращал внимания на тех, кто вел себя тихо и незаметно. Всем было не до того чтобы интересоваться, что не дает веселиться почтенной чете Сальвиати и их молодым спутникам. Они весьма серьезно беседовали о чем-то друг с другом и лишь изредка бросали быстрые взгляды на шествие.
   Тем временем, пехотинцы и два всадника следовали по намеченному маршруту к площади у Палаццо Векьио, где их должен был встретить гонфалоньер Содерини.
   
   ***
   
   Мигель де Корелла чувствовал себя как-то странно. Впервые за долгие годы своей жизни он оказался в числе респектабельных и уважаемых граждан. Находясь в свите герцога Валентино, он ощущал себя совсем иначе.
   Размах, конечно, здесь был не тот - ни тех богатств, ни тех целей. Но зато нет и той дурной славы, что сопровождала и его, и Чезаре на протяжении их бурной совместной деятельности.
   Мигель сейчас, задним числом, удивлялся тому интуитивному порыву, под воздействием которого он подарил Макиавелли кинжал и получил ответное приглашение в гости. Он с трудом представлял, куда бы занесла его жизнь, не будь этого приглашения.
   Здесь, во Флоренции, испанцу начинало нравиться. Особенно сегодня, когда ему самому и его солдатам воздавали, хоть и не заслуженные пока, но приятные почести.
   Новый неожиданный покровитель Мигеля ехал рядом и выглядел более скромно и мирно. Про себя Мигелотто позволял себе называть его прозвищем, которое постоянно использовали друзья Никколо. Они звали его Макья.
   Секретарь Совета Десяти как и обещал, убедил Синьорию, что де Корелла подходит на должность капитана лучше других. Мигель не вполне понимал, зачем это ему нужно, и испытывал удивлявшее его самого чувство, подозрительно похожее на благодарность.
   Получив назначение и деньги, Мигель перебрался из дома покровителя в гостиницу. А потом и вовсе снял комнаты в доме пожилой флорентийской четы.
   Он старательно скрывал это, но ему было неловко в чужом семейном кругу. Это было так непохоже на его собственную полузабытую семью... В отличие от той, семья Макья ему нравилась, а это было опасно. Опасно было привязываться.
   Опасности привязаться к семейству Борджиа Мигель никогда не испытывал. Хотя там, сплоченности было может и больше.
   Он хорошо помнил, что в критический момент, когда Валентино пришлось бежать из Рима, тот захватил с собой не только двух собственных незаконных детей, но и сына Лукреции от первого брака, и годовалого ребенка Александра VI с кормилицей. Весь этот поезд сильно тормозил передвижения герцога, но оставить детей в Риме он не решился. Затем Чезаре переправил всех младших Борджиа в Феррару, к сестре, где она взяла заботу о них на себя.
   Цепкий взгляд Мигеля легко нашел в толпе молодую жену Никколо и машущего им руками Бернардо. Рядом предсказуемо улыбалась кормилица малыша Виго.
   Мигель скользнул взглядом дальше - сейчас она его не интересовала.
   Солнце сверкнуло, отражаясь от блестящей поверхности фибулы Макиавелли, той самой которую еще недавно носил герцог Валентино, и на мгновенье ослепило испанца. Он невольно отвернулся и тут же увидел Аламано Сольвиати.
   Напряженный взгляд седого аристократа, устремленный куда-то по ходу движения колонны, заставил Мигеля подобраться. Он всегда доверял своему чувству опасности, а сейчас у него по позвоночнику пробежал неприятный холодок.
   Испанец мгновенно проникся уверенностью, что где-то на пути следования колонны к площади их ждет нешуточная неприятность. У какого-нибудь украшенного цветами окна запросто может сидеть человек с взведенным арбалетом и ждать их появления. Мигель не понаслышке знал, как это обычно делается.
   За Пьетро Содерини Мигель не опасался. Он должен был появиться только на площади, а там все здания располагались достаточно далеко. Даже мощный арбалет не пробил бы с такого расстояния парадные доспехи гонфалоньера.
   Другое дело узкие, примыкающие к площади улочки. Здесь кираса не спасет его от арбалетной стрелы. Про Никколо и говорить нечего.
   Мигель окинул тяжелым взглядом запруженную людьми улицу, и почти мгновенно принял решение. Дело было за малым - быстро привести его в исполнение.
   Испанец чуть придержал вороную кобылу и поравнялся с капралом. Он наклонился к нему с лошади и отдал какое-то распоряжение. Эта быстрая манипуляция ускользнула от большинства взглядов. Однако, Никколо, ехавший рядом, ничего не упустил. Он бросил на Мигелотто вопросительный взгляд.
   Испанец тронул поводья, но близко к секретарю не подъехал. Он только указал взглядом в сторону ближайшей боковой улочки. Макья нахмурился и оглянулся на пехотинцев. Капрал уже распространял распоряжение капитана среди своих подопечных.
   Хмурый взгляд Никколо обшарил толпу и вернулся к Мигелю. Флорентиец коротко кивнул и больше не уделял капитану особого внимания.
   Мигелотто облегченно вздохнул, радуясь понятливости Макья. Он хорошо знал, как мало людей не впадает в панику в таких ситуациях.
   Мигель опустил голову, стараясь незаметно проследить за реакцией Сальвиати, когда колонна свернула с намеченного маршрута. Его ожидания не были обмануты.
   Аламано вытаращил белесые глаза и растерянно озирался в поисках своих соратников. Мигель удовлетворенно хмыкнул и отвернулся. Это стоило рассказать Макья. Что бы там не задумал Сальвиати, Мигелю де Корелле было приятно сорвать его планы.
   Ему вдруг пришло в голову, что раньше он был тенью Чезаре Борджиа, а теперь стал тенью Никколо Макиавелли. Для него самого это было скорее падение, но падение на мягкие подушки. Плавными кругами он спускался вниз, как будто по спирали, но оставалась надежда, что по этим же кольцам он снова поднимется вверх.
   Пока удача сопутствовала секретарю флорентийской республики. Но испанец слишком хорошо помнил на примере герцога Валентино, как эта дама не постоянна. Теперь он уже не будет так уверен в Фортуне как бывал раньше. Мигелотто твердо знал, что предсказать все повороты судьбы невозможно...
   
   
   ***
   
   Ближе к вечеру, когда карнавальное веселье только разгоралось, Никколо был уже дома, в кругу семьи. Мариетта не спеша убирала со стола опустевшую посуду и помалкивала. Дети возились у камина. В эту идиллическую картину не вписывался только дон Мигель, занимавший место за столом рядом с хозяином дома.
   - И все-таки, Мигелотто, где ты нашел эту банду? - поинтересовался секретарь. - Они с таким воодушевлением взялись за дело, будто Аламано их личный враг!
   - Скорее это они меня нашли, - без особого интереса или симпатии ответил испанец. - Если ими заняться, то они далеко пойдут.
   - Хорошо, что ты в них уверен, - Макья глубоко вздохнул. - Пусть Сальвиати считает, что мы знали о его намереньях заранее, а не случайно догадались в последний момент.
   Мигель ограничился кивком, а Никколо продолжил:
   - Я совершенно не ожидал от Аламано такого поступка! Мы с ним открыто спорили и мне, по глупости, казалось, что этим все и ограничится.
   - Ты же сам говорил, что Аламано волевой, жесткий человек, - съехидничала Мариетта не отрываясь от мытья посуды. - Вот он и проявил те качества, которые тебе так нравились!
   Никколо снова вздохнул и опять обратился к Мигелю:
   - А ты уверен, что он замышлял что-то серьезное?
   Испанец чуть заметно поморщился.
   - Аламано не стал бы затеваться из-за мелкой пакости, а что-то на уме у него было. Я уверен.
   Никколо хмуро кивнул
   - Нет, все-таки никогда нельзя быть уверенным в том, на что способен человек, когда что-то угрожает его притязаниям. А это плохо, когда нельзя быть уверенным в том, что произойдет.
   - Если бы мы всегда предвидели что произойдет, жить бы было невероятно скучно, - неожиданно сказала Мариетта.
   Мужчины чересчур внимательно посмотрели на то, как она вытирает тарелки и промолчали.
   
   ***
   
   Немолодой седой мужчина в окружении семьи и друзей возвращался домой. Он покинул карнавал сразу после захода солнца. Оставляя позади шум и огни, они направлялись в тихий квартал, где уже царствовал сон.
   Компания, несмотря на праздничные одеяния, вовсе не выглядела веселой. Мужчины молчали, а единственная женщина средних лет что-то увлеченно доказывала своему мужу. Тот хмуро молчал, не считая нужным вступать в спор. Их спутники старались делать вид, что ничего не происходит.
   Обычно с наступлением темноты город вымирал, но сегодня его жители проводили время вне четырех стен. Правда это оживление было почти незаметно вне центральных районов. Поэтому, когда в конце улицы появилась группа подростков с разряженным ослом на уздечке, вся компания дружно оглянулась.
   Мальчишки громко болтали, смеялись и неспешно приближались к малочисленной группе взрослых. Вскоре те уже смогли различать болтовню мальчишек и еще больше заволновались. Ватага со вкусом обсуждала дорогую праздничную одежду и украшения седого мужчины и его свиты.
   Группка взрослых сплотила ряды и готовилась обнажить оружие. Некоторое время они так и шли все вместе, напряженно переглядываясь.
   Вдруг, с диким ревом, прямо на готовую к обороне свиту седого, ринулся совершенно обезумевший осел. Похоже, ему под хвост воткнули что-то острое.
   Не желая связываться с бешенным животным и портить одежду, все бросились врассыпную. Началась такая кутерьма и беготня, что мальчишкам не сразу удалось преступить к следующему этапу нападения.
   Они, как по команде, достали яблоки, в основном обгрызенные или надкусанные, и принялись со смехом и прибаутками кидаться в своих разбегающихся жертв. Один из мальчишек, взобравшись на плечи своих приятелей, прокричал что-то странное.
   Он просил их не расстраиваться, хоть им сегодня и не удалось попасть в яблочко. Они с друзьями готовы просто закидать их яблоками, на которых можно тренироваться дальше, чтобы в следующий раз не промахнуться.
   Это все очень разозлило седого, и он быстро заставил свою свиту начать контратаку на мальчишек. Те бросились врассыпную, а всерьез преследовать их никто не стал.
   А тот высокий молодой человек, который еще недавно помогал Бьяджо на пороге дома Макиавелли, и вовсе остановился, оказавшись вне поля зрения своего патрона.
   - Что, испугался, верзила! - подзадоривал его белобрысый парень, за которым он гнался.
   Молодой человек по имени Веттори прищурился, внимательно рассматривая блондина и вдруг сказа:
   - А ты ничего. Если согласишься погостить у меня до завтрашнего утра, получишь полновесный серебряный флорин.
   Мальчишка только расхохотался и крикнул:
   - Когда ты помрешь, милашка, то святой Петр, вместо того чтобы открыть перед тобой ворота, хорошенько тебя отымеет!
   Прежде чем скрыться, белобрысый достал из-за пазухи последнее яблоко и кинул его в своего неудачливого растлителя. Тот ловко поймал этот снаряд и, внимательно осмотрев, откусил изрядный кусок.
   Молодого человека неудача совершенно не смутила. Он только пожал плечами, не спеша пошел обратно.