Ковыляют, в сухостое путаются, головки на тонких шейках – маленькие, ртами воздух ловят. Где ты, прохожий, неужели не подберёшь, не крикнешь на весь белый свет: “Люди, ау, где вы, люди!”, неужели не отобьёшь телеграмму бабке: твои, мол, по деревне сиротами скитаются, мал, мала, ночуют, где придётся, то у людей, а то… Да, жива ли бабка, а , может уже тоже того. А что бабка? Нет, накормит, конечно, последнее с себя отдаст, в ноги благодетелю кинется, а дальше что. У благодетеля - свои дети, их и учить, их и холить, их и в люди выводить, а птенцы чужие, кому они нужны. А если птенцов много, а если их – стая, а если они уже и не птенцы, а если тельце их перышки сбросило и шкуркой покрываться стало, а клювик пастью разинулся. Тогда , что делать будете, благодетели вы наши…
Вот вы спросите, почему Костик из учителей ушёл, в охрану нанялся.
- Не могу,- говорит,- больше, всё. Пятнадцать лет мог, а теперь больше не могу.
-?
- Рот откроют, шею набычат, уставятся и молчат. Я им и то, я им это. А им ничего не надо.
- Костя, но у вас, кажется, и родители, и дед учительствовали всю жизнь, а вы-то что?
- Не могу, не могу больше. Да они русских слов не понимают. У них, понимаете, ничего за душой нет. Они только за... как это, за понтами гонятся. А вчера ученицы мои в дверь ко мне ломились: “Возьми меня, возьми меня…” Нет, уж лучше я охранником…