Я ненавижу метро. С его толпой, вонью, грязью, шумихой и прочими «прелестями». А в тот злополучный день, как назло сломалась машина.
Мысленно матерясь, я оделась в самое простое, что нашла в шкафу и направилась в сторону уродливого здания с буквой «М». Нет, мне не жалко денег на такси, просто пару дней назад я потеряла банковскую карту и теперь вынуждена экономить на комфорте, пока её не восстановят.
Под ногами чавкала осенняя грязь, а над головой тучи методично наползали одна на другую. Ненавижу такую погоду. Я, вообще, такой человек, что не ненавижу, то недолюбливаю. Жизнь в детском доме ожесточила меня, но не сломала. Большинство ребят из нашей группы сидят, кое-кто умер, остальные спились. Я единственная, кто выбрался «в люди». Они все были идиотами, слабыми марионетками судьбы. Это они, но не я. Для того, чтобы стать кем-то мне не понадобились богатые предки или папики-покровители, я всё сделала сама, вцеплялась, вгрызалась, упиралась и добилась того, чего хотела.
Я ненавижу бомжей. Чаще всего в детдом попадают дети этих отходов общества. Бомжи оставляют их после себя, как экскременты. Хотя я уверена, что у меня другой случай. Слишком уж у меня хорошее здоровье, острый, пытливый ум и полное отвращение к алкоголю и подобным вещам. Я думаю, мои предки умерли или меня украли у них. Гены значат очень многое.
Останавливаюсь перед входом в метро, жду, пока кто-нибудь откроет дверь, не могу дотронуться до этого заляпанного мутного стекла, также я никогда не держусь за поручень эскалатора. Противно.
Когда мне было около восьми, я решила найти родственников, я ходила по городу и спрашивала у людей их фамилии, но моей ни у кого не оказалось. И тогда ко мне подошла цыганка и сказала, что если я хочу найти родителей, то мне нужно высматривать кого-то с такой же родинкой в виде маленького сердечка над правой бровью. Я ходила и искала эту родинку несколько месяцев, а потом решила, что они все, скорее всего, умерли…
Многие считают, что я стерва, холодная бессердечная льдина. Они правы. Да, я такая и это довольно просто.
Мне уже сорок лет и я ни от кого не завишу, а потому имею полное право быть, какой мне хочется.
Улыбаюсь своим мыслям, опускаясь в могильную прохладу подземелья.
В метро бездомные повсюду. Они снуют, пачкая людей своей вонью, одежда их пропитана грязью, потом, мочой, спиртным, куревом. Отвратительны их лица, почти гримасы, с пересохшими губами, растрескавшейся больной кожей землисто-жёлтого цвета, коричневатые зубы, смрадное дыхание, спутанные засаленные волосы, нестриженые ногти, под которыми можно высаживать рассаду. Они ходят, скрючившись, завесив лицо свалявшимися патлами. Они всё время выжидают… Воры, пьяницы, грязный вонючий скот. Сумочку прижимаю к груди, знаю, что они не так слабы, как кажутся. Накатывает острое ощущение, будто я, как маленький хоббит, спустилась в копи Мории, кишащие орками, и не по своему желанию, а от безвыходности.
Я чувствую на себе их рыскающие взгляды, они жгут кожу, словно угли. Их запах вызывает у меня тошноту и начинает кружиться голова.
Какая-то старуха тянется к моей сумке.
- Даже не думай… - Шиплю почти по змеиному. Один её пронзительно голубой глаз выскальзывает из-под занавеса волос, ресниц почти нет, красные веки опухли от пьянства и недосыпа. – Руки убери! Ничего не получишь! – Она падает на колени, трясёт головой из стороны в сторону, начинает выть. Я пытаюсь обойти её, но она резко вцепляется в мою лодыжку. – Пусти! – Ору, как блаженная. Бормочет что-то. – Да ты бы хоть по-русски говорила, а то я по вашему, похмельскому, не понимаю. – Вскидывает голову, смахивает волосы со лба…
Коричневое сердечко над правой бровью резануло по глазам. Захотелось не быть. В один миг раствориться в пространстве и не чувствовать такого отвращения и ненависти впервые к самой себе.
Да, невольная мысль мелькнула в моём сознании, глаза, если спадёт опухоль, будут совсем как мои… бирюзовые.
-Лена… - Хрипит она, держась за мою ногу. – Леночка…
- Я не Лена! – Срываю голос. – Я… - Но быстро придумать себе новое имя не получается. – Да пусти же, полоумная! – А на её почти чёрных щеках слёзы бороздят две светлые полосы, они непрерывно капают грязными каплями на каменный пол и мои сапоги.
- Лена… - Она захлёбывается рыданиями, а я тщетно пытаюсь вырваться.
- Я не Лена. – Нога, вдруг, выскальзывает из её, видимо ослабевших, рук и я резко отскакиваю в сторону, но уйти что-то не пускает – Вы обознались. – Тихо говорю я, с чего-то вдруг переходя на «Вы». Разворачиваюсь и решительно почти бегу к электричке. Встаю, как вкопанная, жду.
Господи, это моя мать! Надо же, я такой же экскремент… Боже, как она смотрела. Я ведь всю жизнь была никто и ниоткуда, а теперь…
Я должна знать, кто я. Хотя бы свою настоящую фамилию.
Иду обратно… оглядываюсь по сторонам. Никого. Лишь грязный старик, полулёжа сидит у стены.
- Где женщина? – Спрашиваю.
- Какая?
- На. – Сую ему полтинник. – Здесь была женщина только что.
- Да их за минуту человек триста проходит.
- Бездомная… бомжиха.
- Ааааа… Эта. Вон, в электричку запрыгнула…
Оборачиваюсь и вижу лишь подол грязного серого пальто, исчезающий в синем вагоне.
Раз в неделю я спускаюсь в метро. Но ни разу,… ни разу никто её там больше не видел.