( Бывальщина Лидии Алексеевны Порядиной)
Сперва корова у нас была некрасивая, на высоких ногах, бестолковая, молока давала мало. Сдали мы ее на бойню, хотели сразу же другую купить. Да не так-то просто было найти подходящую в то послевоенное время.
Потом деньги разошлись: ребятишкам то, другое купила. Дальше - больше. Про корову и думать перестали. Только как в стайку зайду, померещится. что вздыхает в темном углу коровенка. А это я сама вздыхаю.
Однажды пришла ко мне Мария Ивановна. Я ее почти что и не знала,
только в магазине иногда встречала. Магазин на той стороне был, а мы - тут.
Пришла и говорит:
- Купи корову! Просят три тыщи , да в придачу дают воз сена!
- Что ты, Мария Ивановна! Да откуда взять три тыщи? Пятьдесят рублей всего денег!
- Покупай , - говорит - Лидия Алексеевна, и все тут! Пропадешь с ребятишками без коровы.
- Да что ты, Мария Ивановна! Как можно !? Без денег корову купить?
- Я тебе денег дам. Вот пойдем в банк, сыму с книжки и до 25 декабря дам.
Двадцать пятого декабря какие-то проценты начисляли.
Я это не поняла, но подумала: “ Где я такие деньги к двадцать пятому
декабрю возьму?” Дело-то было в начале октября.
- Нет, - говорю- Мария Ивановна! И денег твоих я не возьму и корову не куплю. Нечем мне будет тебе отдавать. Как я потом тебе в глаза погляжу?
Она мне свое:
- Говорят тебе, бери! Потом как-то вывернешься.
Пошла в магазин купить того- сего, а Мария Ивановна за мной. - все уговаривает. В магазине много женщин знакомых стояло в очереди за хлебом , тогда по всей ночи за хлебом стояли, люди так сроднились и . почитай, все друг про друга знали, как близкие. Мне женщины и говорят:
- Бери, Лида, корову А денег я тебе столько-то дам. Другая - я столько-
то.
Моя мама пришла, прознала про корову, говорит:
- Бери! Где ее за три тыщи купишь? А без коровы семейный человек - пропащий. Вот пенсию получу и тебе принесу.
Ай, что там ее пенсия ? Сто шестьдесят рублей, это по-теперешнему шестнадцать. Я заплакала:
Да где уж тебе, мама, из своей пенсии на корову помогать? Ведь это три тыщи!
Уговаривали меня все. Уговорили. Пошли мы с Марией Ивановной в банк. И как деньги у меня в кармане оказались, так я и спросила:
-Где корову-то продают?
- Да тут, рядом. В вашем же дворе. Цыган продает. Знаешь, что с цыганкой да с цыганятами живет? Через крыльцо от вас.
Я так и похолодела. Какая у цыгана корова ? Нету никакой! Если б была, ее бы слышно-видно было.
А Мария Ивановна на своем стоит:
- Пойдем, поговорим. Все узнаем.
Пошли к цыгану. Мария Ивановна :
- Вот покупательницу привела на корову. Давай рассказывай да показывай.
- А, нэнько! Показывать пока нечего. Я свою корову давно не видел.
Вот так фокус!
Нету никакой коровы.
А цыган свою линию гнет:
- Она у меня все время в лесу живет. Как родилась, так и живет Я вот схожу, поищу ее, волки не должны разодрать. И приведу. Она там пасется.
Про себя думаю: “Поверила басне. Ну какая может быть корова у цыгана?” Деньги в кармане сжимаю, Марию Ивановну за рукав:
Пошли!
Через несколько дней пришел цыган Говорит, корову привязал у двора:
- Иди, хозяйка, гляди!
Вышла, гляжу. А она, ну ровно теленочек, как немного подрастет, что к весне за кроватью стоит. Я и говорю:
- Что же ты мне сказал, что у тебя - корова? И что огулялась, а в феврале отелется? Это же не корова, а козлуха!
И Мария Ивановна поглядела да к цыгану:
За что тут три тыщи? Ты её не растил, не кормил, она тебе за так досталась, а теперь за нее такущие деньги?
А что не растил , она верно сказала, Корова в стаде если отелется, старается своего теленочка так спрятать в лесу, что потом разве охотник случайно найдет. Упрячет и бегает к нему из стада , чтобы сосал да рос. Теленок, получается, у цыгана и не ворованный, а все-таки не его. Вовсе ничей!
А так коровенка хоть и мала, а красивая была - страсть! Красной масти, а на лбу звезда белая. Я к соскам подошла, а они, родимые, - с наперсток! Не боле!
“Ну, - думаю - какой февраль? И не может быть такая малявка стельной быть. А где у цыгана сено? Откуда? “
Думаю а вслух не говорю, чтобы не догадался, что больно уж мне корова нужна. Цыган будто мои мысли читает:
- Думаешь, откуда у цыгана сено? Так это - не твоя печаль .Сказал будет, значит будет!
Ни с чем разошлись. Он опять свою коровенку в лес увел Мария Ивановна денег у меня пока что не берет. Может, мол, цыган согласится или я осмелюсь. Так и октябрь прошел, а я все с деньгами хожу, цыган глаза не кажет,
встренемся , не поминает мне про наш разговор.
Мама моя сколько раз заговаривала про корову а я ей:
Кака это корова? Козлуха! И вымени нету совсем, одно название.
Как вечером сядем пустых щей хлебать да суху корку грызть, снова думаю про эту диковинную коровенку. Ростом низкая, ноги кривые, а ушки маленьки таки! Как-то в чужие деньги залезла - нужда заставила. Думаю, изведу чужие, ни коровенки - ничего. Подойдет срок отдавать, а чем ? Решилась. Будь, что будет! Куплю у цыгана его найденышку. На взрослую корову деньжат никогда не скопить, а эта когда-нибудь вырастет.
Снова поуговаривала цыгана скинуть цену. Мария Ивановна просила хоть не все деньги за раз брать, а частями. Уперся:
- Только сразу. Не то - никакого кина! И сено привезу, только скажи, куда сметать.
- Давай в нашу стайку.
- Значит, по рукам?
- Что поделаешь? По рукам.
Вышла я утром к Мане. Вынесла блюдечко теплой водички. В большой-то посуде кому выносить? А она и не притронулась. Я в слезы. Ну. думаю, купила! Не есть, не пьет, а как помрет?!
А она - лесная, привычная к самой чистой воде, к самой сочной траве. Помучилась я с ней. И только время спустя стала моя Маня цедить чистую водичку сквозь зубы. После уж и подсыпать ей стала - где отрубей, где и мучицы. А как теленочка родила , не врал цыган, в феврале, так стала есть и кашу, которую недоеденную приносила из солдатского госпиталя.
К весне, как выгонять в стадо, Маня моя окрепла, подросла. Перед стадом взяла я у дяди Якова щетку , какой он коня чистил. Он сам в первый раз красавицу мою почистил, потом я еще брала щетку и каждый раз Маню чистила. Другие коровы после зимы вышли клок на клоке, об заборы чешутся - страсть глядеть! А моя ровно королевна! Блестит. Только ушками своими маленькими прядет. Проводила ее в стадо, стою и любуюсь. Только любоваться некогда, надо на работу бежать, а работ я набрала на три зарплаты. Людям-то надо отдавать, что к 25 декабрю насобирала. Отдала все же раньше.
Помогла расплатиться за себя Маня. Не скажу, что молока много давала - восемь литров только. Но какое это было молоко! Со всего леса собрано -желтое, сладкое. Пастух раз сказал:
- Я все думаю, чья такая корова? Самая первая в стаде ходит. Первая травинка - ее, первая до чистой воды доберется. Никогда не станет пить грязную либо мутную. А уж вылощена! Красавица!
А она и была красавица! Молока и ребятишкам доставалось, и продавали немного, и налог молоком платили. Платили тогда налог государству со скотины столько-то литров. Я как
первый раз, принесла, мне в книжку молочную жирность записали три и две десятых. Потом
проверили и стали записывать пять и две десятых. Такая жирность невиданная была! Так что
скоро мы с Маней молоко все сдали. Тут нам сказали:
- Больше не носите. Вы свой план выполнили.
Так что потом можно было поболе носить на базар, за долги расплачиваться.
Сколько годов она нас кормила-поила, из нужды вывозила, сказать не берусь. А только расстались мы с ней при таком горе, что высказать не возможно.
Вышел такой указ: животину никакую в городах не держать, потому что дух от нее идет нехороший, что ли, или еще что. И чтобы собственники не плодились. А только не держать - и все тут!
И добро бы этот указ на большие города накинулся. А у нас, в маленьких, травы
кругом ешь не переешь. Или бы в государстве всего вдосталь было - мясо, молоко, яйца:
ешь-пей - не хочу! Ни с того, ни с сего - враз под корень!
Поплакали мы, погоревали. Ждали - отменят этот указ. Не может
быть, чтобы у рабочего человека его кормление отобрали, да еще в таком городе, как наш Верхний Устюг, где и городом-то еще не пахло!
Ан, нет! Никто того указа не отменял. Местные власти перво-наперво стадо запретили. А какую скотину где поймают, запирали в тесовый из нового тесу сарай, специально для этого построенный. Там она денно и нощно ревела, пока
хозяин штраф не заплатит, да не сведет на бойню. А курям и утям милицио-
неры прямо на улице головы откручивали - не положено!
Маню свою мы сколько могли, прятали. Всей семьей жали для нее траву. Все ждали. А местные власти стали грозиться, что выселят нас из комнаты и с работы прогонят.
Делать нечего. Покормила я в последний раз свою кормилицу, завязала на шее веревку и повела... На бойню. Куда же еще? Кто купит, если держать нельзя?
Пришла. А там - коровы мычат, бабы ревут. Гвалт! Ну чисто, как на фронт провожанье. И я заревела в голос. Маня моя кровь чует, храпит, глазами
водит. А за загородкой скот некормленый, непоеный, нерезанный ревет.
Резать-то не успевали, говорят и перерабатывать не успевали.
Гнили наши коровушки, свинушки. Даже кожу снять руки не доходили. А сдавать надо - раз указ такой! И из деревень приводили: им план по мясу сдавать надобно
выполнять!
Только повезло моей Мане. Привели из деревни, до которой указ еще
не дотянул, сдавать захудалую коровенку. Увидали мою красавицу. Ту сдали,
а мою взяли. Я ее за полцены отдала. Бабы своих коров предлагали. Да где
уж им супротив меня?
Вернулась домой. Реву. Ребятишки за мной во все голосами. Муж орет:
- Дура! Что теперь реветь? Привыкать как-то надо!
Утром проснулась до зари. Хватаю подойник и в стайку. Ой, Божечко ж мой!
Как дальше жить?
С тех пор больше мы корову не держали. Молоко покупали в мага-
зине, как водится, почти все из порошка. Но до сих пор стоит у меня перед глазами лесная красавица и прядет своими маленькими ушками, совсем не понимая,
зачем все это было сделано? Зачем нас, баб работящих, превратили кто его знает во что.