Письмо с отказом в признании моего врачебного диплома пришло, как всегда, неожиданно. Как все плохие новости, в субботу утром. Чтобы не впасть в глубокую депрессию, я решила подвести баланс: живу три года в чужой стране, почти говорю по-голландски, имею работу, дочку и любимого. Не имею: друзей, родственников и диплома. Я надеялась, что друзья рано или поздно появятся, с родственниками было всё ясно, оставалось выяснить своё отношение к диплому. Биться за него до конца или бросить всё к чёртовой бабушке?
Пока я думала, меня вызвали на собеседование в Министерство Здравоохранения Голландии. Там мне объяснили, что два года, проведённые в отделении патологической анатомии, не могут считаться за стажировку для признания врачебного диплома, так как работа под руководством профессора Янсона должна была включать работу во всех отделениях больницы. Нонсенс и софизм! Как сказал доктор ван дер Берг, «сказали бы, чего хотят – мы бы всё написали,как нужно», но что мне было от его слов!
Министерство предложило ещё два года такой работы с прохождением обязательной стажировки во всех отделениях больницы...
Сердце моё упало в низ живота, а на лице изобразился ужас. Члены комиссии, на которую я была приглашена, переглянулись между собой и ушли совещаться, оставив меня одну в комнате.
Через десять минут они вернулись.
– Есть ещё одна возможность, – сказали они, – сдать врачебный экзамен здесь в Голландии. Вы согласны?
При этом председатель комиссии протянул мне карточку, где был адрес одного из университетов и имя профессора – Метц.
Я изо всех сил закивала головой. Всё, что угодно, только не работа в отделении ещё два года.
– Свяжитесь с ним, он единственный профессор, кто принимает экзамены у врачей с иностранными дипломами.
***
– Ты с ума сошла! – сказал муж. – Сколько тебе лет? Какой из тебя врач? Ты уже сто лет ни одного живого пациента не видела, только микроскоп. Тебя к пациентам выпустить – всё равно, что в клетку к диким животным. Разорвут.
Профессор Янсон был краток:
– Я бы в жизни не сдал! – это означало, что он давал согласие на мою эксплуатации ещё на два года.
– Буду сдавать! – решила я.
Я поплелась на факультет подготовки врачей нашего университета, чтобы узнать, нельзя ли пристроиться к группе врачей готовящихся к ко-ассистеции (интернатуре, по-нашему).
Оказалось, что завтра должна стартовать новая группа , но загвоздка была в том, что в неё набрали девять человек, а нужно было чётное количество, чтобы тренироваться друг на друге в различных врачебных манипуляциях. Без десятого человека группа не могла начинать свою ко-ассистенцию.
Десятой стала я!
Шесть недель, шесть часов в день я тренировалась быть врачом, а потом шла назад в отделение, чтобы просмотреть оставленные мне препараты.
Не буду вдаваться в подробности обучения, замечу только, что будущих врачей в Голландии учат совсем не так, как я привыкла в России. Никогда в жизни мне не уделяли столько внимания, как тогда. Мы учились слушать,перкутировать, пальпировать, думать и разговаривать с больными.
Я была в этом смысле «tabula rasa», чистой доской, на которой тогда могли начертать всё что угодно. У меня не было русского опыта работы с больными. Особенно мне помогала работавшая с нами психолог Лууз ван Зантен.
Молодая красивая женщина сидела на столе в позе «нога на ногу», наклонившись вперёд, демонстрируя, как я должна языком движений показать заинтересованность в пациенте и в том, о чём он рассказывает.
– Инна, ты можешь... Твой голландский на достаточном уровне, чтобы показать, что ты хороший врач...
То, чему меня научила тогда Лууз – слушать, направленно спрашивать, помочь пациенту чувствовать себя запросто в кабинете врача, помогает мне до сих пор.
Лууз учила нас технике сообщения плохой новости. В России мы понятия не имели, что в медицинской практике могут быть плохие новости. В онкологическом институте, где я работала, никогда не рассказывали о том, что ожидает пациентов в близком и отдалённом будущем.
– Рубим сплеча, держим паузу, давая пациенту время на осознание того, что вы сообщили, и лишь потом обговариваем все возможные варианты. Говорит пациент, вы слушаете. Точные вопросы направляют разговор в нужное русло.
Для меня это была совершенно неизвестная сторона медицины.
На шестой неделе в пятницу у нас был зачёт, имитирующий врачебный экзамен, который я должна была сдавать у профессора Метца через месяц, а мои коллеги – в конце двухгодичной ко-ассистенции.
Работники кафедры в то утро были удивительно неприветливы. Мы должны были пройти тринадцать «станций» – комнат в каждой из который на столе лежало задание. Из тринадцати заданий восемьдесят процентов должны были быть выполнены без ошибок. Две «станции» требовалось сдать обязательно: анамнез и исследование больного. Первым справился с тринадцатью станциями врач-стоматолог, которому нужен был ещё и диплом врача-лечебника, чтобы начать учиться на челюстного хирурга. Его звали Йост. Приятный парень, которому учёба давалась легко, и учился он с удовольствием, зажигая группу.
Его я первым увидела внизу в кафе, когда спустилась после прохождения своих «станций».
На нём не было лица, он отчуждённо смотрел в окно, а рядом лежала свежая газета. Я купила кофе и села рядом. Он указал на траурное объявление в газете. «Лууз ван Зантен умерла вчера в пять часов вечера от кровоизлияния в мозг. Муж и её двухлетний сын сообщали о времени и месте похорон».
– Не понимаю, – сказал Йост, – как можно вчера сидеть на столе с сексуальными ногами, а потом взять и умереть...
Ну, вот, пожалуй, и всё про сдачу экзамена на диплом врача.
Я его сдала. Профессор Метц говорил, что я была одна из ста двадцати. Я просто не могла его не сдать, ведь Лууз была уверена во мне.