Не ищите наш Ватерлоо в Европе: у нас тут другая география. Наш Ватерлоо - остров, искать его нужно в Антарктиде. Если точнее, этот остров в АЧА. Так называлась Антарктическая часть Атлантики. Но на русских картах он назывался Бородино. Однако события, что развивались в одной из бухт этого острова, несколько поколебали во мне веру в наши приоритеты в открытии Антарктиды.
Но все по порядку. Наше судно для подводных исследований «Одиссей» работало в составе международной экспедиции. FIBEX. Первый международный биологический эксперимент. ООН организовала. А причина-то простая: киты исчезают и уменьшаются запасы его кормежки, антарктического криля. Того самого криля красным пометом от поглощения которого пингвины загадили все белоснежные айсберги.
Мы пришли в те места вместе с немцами и чилийцами провести подсчет запасов криля. Произвести это полагалось гидроакустическими методами. Должны были подойти англичане, но их судно, под названием «Джон Биско», застряло в Монте-Видео в ремонте. Я стал интересоваться, кто же это такой этот самый Джон. Из нашей литературы про Антарктические исследования, что я набрал с собой в море, выяснилось, что это английский капитан из лондонского торгового дома «Эндерби», и он был первым человеком, кто ступил на землю Антарктического полуострова.
А как же мы? Мы же везде первые, (иного мнения тогда не существовало). Все остальные только и были нужны для того, чтобы мы могли быть среди них первыми. Потом я нашел еще много поводов для всяких сомнений. Поскольку экспедиция международная, нужны международные контакты, и мы ринулись на Ватерлоо. В первую очередь попить пива у поляков на станции «Арктовский».
Идти туда путь неблизкий: с Южных Шетландских островов в сторону пролива Дрейка. Того самого пролива Дрейка, за проход сквозь который под парусами разрешалось носить серебряную серьгу в ухе, не знаю только в каком. Самозванцев с серьгой в ухе на парусном флоте строго наказывали. Протаскивали под корпусом корабля на подкильном конце. А мы через Дрейк и не ходили, только приблизились, но какая оттуда перла зыбь, длиннее зыби я в жизни не видал. На такой зыби очень хорошо спалось. Уж больно ласково и размеренно качало.
С поляками у нас как-то не срослось. Видимо, виновата была их «Солидарность».
Но без пива мы не остались. Нас спасли от пивного голода немцы. Посмотрели на польскую станцию в бинокль, на кладбище с высокими белыми крестами и перешли в другую бухту острова. А в другой бухте нас ждало пиво под названием «Вальтер Хервик»
Немецкое экспедиционное судно. Выяснилось, что немцам в море полагается профсоюзная пивная норма – семь бутылок в неделю. Сыны мои могут успокоиться, больше я не буду напрягать их географией. Речь пойдет о пьянстве на «Вальтере Хервике» на средства Организации Объединенных Наций.
О том, как экспедиционный интернационал приезжал к нам, как с аппетитом ел гороховый суп, как умудрился я не пустить их в подводный аппарат, которым они были потрясены и я наврал про несуществующие санитарные требования, дабы еще раз не потрясти их нашей убогой научной аппаратурой, обо всем этом я пропущу.
Настал день ответного визита. Пообедав, мы загрузились в спасательный мотобот.
По дороге зашли за чилийцами. Их маленькое судно, подарок Японии, называлось «Ицуми». Они были так оснащены аппаратурой, как мы не в силах и мечтать.
А пока что вместе с чилийцами лезли по штормтрапу на борт «Вальтера Хервика».
Рассосались по каютам, поскольку немцам по этому случаю раздали водку для гостей, пиво там никто не считал.Я застрял в каюте главного метеоролога экспедиции. И что за напасть: немцы по - английски не говорят, наши - тоже, но собрались выпить. На столе водка «CORN», Налиты крошечные рюмки, закуска отсутствует. Все слегка смущенно
молчали. Наконец кто-то обронил «good», все обрадовано подхватили, и это стало первым тостом.
Народ выпил и мгновенно наполнил хилые немецкие рюмки. Второй тост был более продуман, это был «ОК». Дальше проблем не было, поскольку чилийско – немецко – российская публика пила под «No problems».
Мне это быстро надоело, и я потащился в кают-компанию. Там был семинар, семинар по определению массы криля гидроакустическими методами. А переводил весь этот ужас Рома Болтачев, штатный переводчик, милейший человек, поэт и поддавальщик. Он был очень далек от темы, ну совсем был не в теме. А поскольку мне та самая тема была знакома, то со своими знаниями иностранного языка я вполне смог выправить ситуацию. Рома облегченно вздохнул и мгновенно набрался. Когда-то Рома мне рассказывал про стоянку в Монровии.
« Стоим мы в Монровии, вся команда пьяная, только мы со старпомом трезвые», тогда я понял, что на судне пьяные были все. Рома как-то взялся со мной дружить и заниматься языком. После каждого урока я подносил ему пару рюмок. А еще Рома подростком был в партизанском отряде в Крыму. Потом он закончил суворовское училище. Что дальше, я не припомню, но более штатского человека я не встречал. Мой источник иссяк, и Рома откровенно потерял интерес к нашим урокам, но сердиться на него было
невозможно.
Когда я вернулся в каюту старшего метеоролога, тосты угасали, хотя все мы подозревали, что немцы выставили не все, и кое - что зажлобили. Все были хорошо поддаты, веселы и добродушны. А немцы вдруг решили всем меняться, и после незначительных обменов по мелочам, они прицелились к роскошной домашней вязки шапке Ваньки Коника. Но тот вцепился в нее и не отдавал, поскольку словесными аргументами не владел. Я еще полазил по судну, в каждой компании, где пили, вставлял по паре слов и двигался дальше.
Подошла пора грузиться в мотобот, что вся пьяная компания без особого труда совершила по шторм-трапу. Когда подошла очередь Вани Коника, немцы проявили свое тевтонское коварство. Едва он ступил на первую балясину трапа, при полной потере бдитеьности, немцы стянули шапку с его головы и взамен нахлобучили что-то вроде женского чулка. Оставалось только смириться с потерей. Подошли к «Ицуми» чилийцев высаживать. Те вылезли на борт, отдали конец мотобота и, не оглядываясь, ушли, а у нас, как и положено, движок то ли заглох, то ли не завелся. Вопим, орем, на радиосвязь вызываем, а они, гады, видимо, и вахты в бухте на якоре не несут. Понесло нас ветром во тьму, и ветер усиливался. Но что самое невероятное, понесло нас, куда надо. Природа сама поднесла нас к нашему судну. Не прямо, конечно, под трап, но почти. Пьяный народ, который без проблем спустился от немцев по шторм-трапу, по нашему, по парадному поднимался очень тяжело.
Тут произошел забавный конфуз, про который мне уже после того, как я рассказ вставил на страницу, напомнили друзья: был у нас в экипаже подводного аппарата старший механик Юра (Сидор), я его в рассказе "Пачулия" вспоминал, так вот, он с нами не поехал, на судне остался, а пьяный народ принял за него такого же здоровенного чилийца, которому высадиться на свое судно не дали, да он и не рвался, лежал пьяный в мотоботе, чилийца с большими трудами затащили к себе на судно и только там трезвый вахтенный штурман заметил, что это не Юра, поскольку чилиец был такой же здоровенный и бородатый. Пришлось спускать иностранца обратно и везти на "Ицуми".
Потом мы выиграли состязание по поводу того, кто сделает хороший снимок криля в свободном состоянии. Иностранцы опускали в крилевые пятна свою дорогую аппаратуру, но кроме маленьких точек у них ничего не получалось.
Пришлось мне в этот криль погружаться. Моя очередь подошла. Глубина 50 метров. Внутри все залито розовым светом. Мы в центре пятна необъятных размеров.
Так вот этот самый Shrimp, внутри которого мы оказались, вел себя весьма занятно.
Он то совершал броуновское движение, а то вдруг выстраивался строго в одну сторону, то прилипал к иллюминатору, то вдруг исчезал из поля зрения. С судна, откуда за нами следили гидроакустикой, сообщали, что криль образовал точную пустую сферу и мы в ее центре. После всплытия, при подъеме, вышла из строя носовая лебедка, и мы повисли на одном кормовом захвате всем своим весом в сорок тонн. Капитан сдуру решил спрятаться от волнения за остров, и, став носом на волну, дал ход. Вот Радченко никогда бы такого не устроил. Нас на одном кормовом захвате стало с ужасным грохотом швырять, да так,
что, стоя на корме аппарата, я мог бы вполне перепрыгнуть на судовую палубу. Было страшновато, но я этого не сделал. Все, как всегда, обошлось, но я втайне был горд собой, что слабости не проявил.
Валера Петров, царство ему небесное, сделал отличный снимок, да так, что у криля в природном состоянии вполне можно было разглядеть содержимое желудка. Международная научная общественность это оценила. По общему мнению, снимок был достоин обложки журнала «Science».
Валера в прошлом году умер, вместе с чехами пошел под воду, стало плохо с сердцем, и он едва в воде успел сбросить акваланг. Когда его хоронили, под голову подложили его любимый гидрокостюм.