Все реже и реже бываю на родине, в далекой Сибири, в небольшом селе на берегу реки. И река давно не судоходная, и село вымирает, и Сибирь больше похожа на Казахстан, так как ветры из-за вырубаемого леса дуют, будто это бесконечная степь широкая. И, хотя я давно уже городская, «пташка московская» - так говорят односельчане, а душа рвется, зовет в Богом забытый край.
Там живет моя восьмидесятилетняя тетя, анекдот ходячий; родная сестра со своими великовозрастными мальчиками, которые пьют из нее кровь, унося красоту и здоровье, и еще куча дальних родственников, которых я люблю и всех помню.
Остались и одноклассники, совсем немного, человек пять-шесть; старенькие полунищие учительницы, с которыми обязательно встречаюсь, с удовольствием слушаю рассказы про их деревенскую жизнь, про мужей-пьяниц, про корову, которая должна отелиться, про собаку, загрызшую всех цыплят, неуродившуюся картошку, колорадского жука, принесенного ветром с теплых краев. Погорюем, поплачем, посмеемся и обязательно в конце песню затянем: «Как молоды мы были, как искренне любили, как верили в себя».
Но главное, что тянет меня туда, - это могилки отца и мамы. Отец умер, когда я была совсем маленькой девочкой, а вот мама оставила нас недавно, и никак не могу смириться, что ее нет. Приезжая, живу в мамином старом, деревянном, давно покосившемся на один бок доме, и каждый раз прислушиваюсь, не она ли там идет. Успокаиваюсь на кладбище, около ее могилы, среди высоченных берез, лесных цветов и травы. Могу сидеть часами, слушая шорох ветвей, наслаждаясь удивительным покоем, который ощущаю только здесь, у ее памятника. Не плачу, мысленно общаюсь с ней, что-то спрашиваю, она отвечает, кивает в знак согласия головой, улыбается. Уезжая в столицу, искренне верю, что через год обязательно приеду, приду на могилку. Не всегда получается. Ты прости меня, мама…